Часть VII. Подземные короли (конец)

 

 

– Ты тайну обещал. Жду с нетерпением.

– Без предыстории до тайны не дойти.

Мне любопытно, как, представив в ней себя,

всю ситуацию бы развернула ты.

Один знакомый мой... – Да ладно, шутишь что ли?

Друзей снаружи видим мы. Знакомых же – тем боле.

 

Нам не нужны советчики – советовать.

Такого просят только для себя.

Случилось что-то... связанное... с отцом? –

«Не по годам умна», – подумал Ян.

– Ремейк случился "Крёстного..." под носом

у всех, кто требует, чтоб в дверь ворваться, спроса. –

 

Парой штрихов ей набросал портрет Царя.

Но умолчал, естественно, о пушках,

через границу отправляемых. Моря –

не для того, чтоб исповедовать в частушках.

Про мать с Грибом обмолвился. О ком

сумел подать всё быстро, с ветерком.

 

Задумалась. Парик чуть съехал набок.

В горсти зажав, погладила стакан.

Теорию про яд из разных яблок

воочию узрела в крови ран,

полученных людьми от им подобных.

«Мстить иль не мстить?» – вопрос уже таков тут.

 

Мстить – множить зло в самом его явлении.

«Стоит толкнуть до рая мир, ад себя утроит!»

Для равновесия тюремщики и пленные

равно нужны. Бери любую сторону.

«А если бы его убил тот "Царь"? –

кувалдой по лбу, – стёрла бы с лица

 

земли, причём с жестокостью особой!

Пришла погибель. Ева напророчила.

Сидит, молчит... из снов моих он собран;

а я – на искупленье сверхурочном».

Футболка белая оскалилась на ней.

Но собственный её оскал – страшней:

 

– На твоём месте я б его убила.

И на своём, коль скажешь, то могу.

Но не сейчас. Я б заручилась силой

из тех, в каком вращаешься, кругу.

Отца я своего не помню. Но за мать

пошла б кого угодно расчленять. –

 

Он удивился. Разошлись они

на теме веры: атеист с теисткой.

Пусть отрицала та "религии очки",

но для подобного была... ну, слишком чистой.

Для Яна смерть концом была всего.

Для Лоры же – началом ничего.

 

– Твой Бог тебе позволил убивать?

– Да. Ты мой бог, – ответила спокойно

и с бара на пол... села, так сказать,

держась для выпитого ей вполне достойно.

– Имеешь ты в виду... – Да, то, что слышал.

Я, подчинив себя тебе, себя возвышу.

 

Про дисциплину кто-то говорил.

Про то, что слушаешь потом своих приказов.

– С контролем у тебя проблемы, – прояснил

Ян, во что уши отказались верить сразу.

– Да. Именно. Я чокнусь так, одна, –

взгляд вверх, – сама себе – святой и сатана.

 

Ответственность, конечно, не снимаю:

обязывает разум. Как талант.

Будь у меня брат, тот бы смог направить.

Вот, например, с оружием... В диван

мишень поставить, дротики туда кидая,

и разряжать "Макаров". Разница большая. –

 

Ян выдохнул. Наставника искала,

а не проблем ему – смятеньем чувств.

Всё лучше, чем задумал, получалось.

Косяк срубила Лора на корню,

уздой схватив язык самостоятельный.

«Не соврала: контроля не хватает мне».

 

– Да не проблема. Справимся, сестрёнка.

К инцесту склонность тут, однако, всё же есть, –

он усмехнулся. От гирлянд свет приглушённый

их освещал: его и его месть.

– Ты извини, если я ляпнула не то.

– Не извиняйся. Чётко смысл схватил зато.

 

– Я тоже, про инцест. Дурна идея.

Таким, как ты, нет в блядках недостатка.

– Таким, как ты, порядком дать плетей бы,

чтобы себя не изводили без порядка.

– Сам знаешь, куда в случаях таких

послать охота идеологов дурных. –

 

И вырубилась. Вес не соразмерила

с количеством и градусом воспринятым.

Он, цокнув, перенёс не на постель её,

но на диван. Дистанцию держать мастак.

Всерьёз не брал последние слова,

но в первых – говорила суть сама.

 

По пояс волосы: плетёным одеялом

спустились вниз, когда он снял парик.

Семнадцать лет. Не много и не мало.

В ней буйный дух, протест, ещё не сник.

Мы вспоминаем юношеский возраст,

как будто там нам жить было "так просто",

 

забыв про страсти, рвущие плотину,

ревущие, как буря над постройками,

грозя снести. Нет, кто-то бригантину

собою представлял уже, не спорю, но

есть прелесть некая в ошибках наших даже.

Чем горше слёзы, тем и радость краше.

 

Когда вокруг враги, а ты не знаешь,

их сколько, что кто сделал, кто что ныне

замыслил, и сто лет ещё до Нантского

эдикта... то для дам с балами казны нет:

исчерпана боями и потерями.

Но Лора, та как будто воплощала мир,

 

когда спала. Смотрел он, допивая.

Разгладилось лицо от нервной мимики.

Закрывшись, стали одинаковы глаза (и

смеяться не смогли бы даже киники

над сценой этой). Сам не знал Ян, почему

девчонка левая нужна теперь ему.

 

Инесса дома, в одеяло завернувшись,

впервые оказалась без сестры.

Не тела, но самой её отсутствие

испытывала – трещиной горы.

И тихо плакала... чему же? Не началу ль?

Вперёд не знала, но зато всё ощущала.

 

В соседнем городе была, побольше, Вита.

С театра вышла с ухажёром. «Муж на час»

её позвал в гостиницу. Сердито

она от предложенья отреклась.

Не потому, что он не нравился совсем ей.

Не подходило к акту настроенье.

 

Диана, возлежа в Грибных объятиях,

про сына думала. Важнее сын, чем муж,

для женщины хтонической. Познать её

лучше того, кто ею был (к тому ж

в ней) не способен ни любовник, ни супруг.

Пришло такое озарение... да, "вдруг".

 

Сам мексиканец спал, опустошённый

после горячих ласк подруги зрелой.

Себе был на уме он. Бес шалил в нём,

но без последствий пагубных для дела.

Ему никто не нужен был, ну, кроме

себя: в себе мы все живём, как в доме.

 

Царь, криминальный лидер, в красных тапках

смотрел на дочь, учащую уроки.

Он для неё был первоклассным папкой,

не слишком мягким и не слишком строгим.

Жена ему наскучила давно,

но для ребёнка жил с ней всё равно.

 

Алиса (так её они назвали)

была в соседнем классе от сестёр.

Семнадцать было ей, шла "на медаль" и

язык её, как Лорин, был остёр.

С ней цапались они порой, однако

не той, а этой доводилось плакать.

 

Весь город охватить не в состоянии

ни я, ни кто-либо, схватившись за перо.

Кому-то счастье, а кому-то наказание...

Все клетки начинаются ядром:

потенциал грядущего величия

отдельно спал в особняке готическом.

 

 

(заметки на полях)

                                                                       

Глаза Будды

 

 

Я сверху наблюдаю за собой

меняющейся, временной (с любым

ударным слогом). Центр мой – покой;

движенье видит, не затронут им.

 

Бессмертье смотрит в собственную смерть.

 

Бесстрастье примеряет платье: страсть.

 

Безмерность носит тело, меру мер.

 

Всецелое общается, как часть.

 

Когда сама находишься за временем,

в нём становленье значит только сон,

который правится щелчком одним:

сознанием, что "исходный я – не он".

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: