Часть XXI. Мальчик, девочка и золото (начало)

 

 

#np Cat Stevens – Father and son

 

 

Сейсмической охваченный активностью,

наставил город башен вавилонских.

Когда-то запрещали вышки. Тихо всё

так долго было, что смелел застройщик.

И, разумеется, карманам переводчик

не нужен, чтоб... понять друг друга, в общем.

 

У нас, в сейчас, проблемы экономики

возведены на пьедестал, как тот телец.

Эра отцов и крепостей; потом сынов

и революций; нынче ж царь – делец.

«Живи моментом, жить другим давая», –

девиз от третьей эры. И вайфая.

 

Четвёртая встаёт из темноты.

Катают раму там и носят колесо.

Так потому, что позабыть успели мы

всё, память технике отдав свою. Мой сон

об этом неуютен был. Все "пост"

самой приставкой уже лупят в нос.

 

Но массу, раз глупа, легко объединить.

По кастам вниз летим, как по ступеням.

Что хочешь, можно в этом обвинить.

Причина деградации – от лени.

Когда рванёт, очистив большей частию

мир от людей? От даты сон тот спас меня.

 

Смешались языки, а нам всё по ветру.

Орём соседу – в лес да по дрова.

Но, если отойдём и на себя посмотрим мы,

увидим, чем забита голова.

Насилием и сексом, несомненно.

И бабками, уютно чтоб иметь то.

 

На расстояньи от своей персонушки.

Дистанция – сестра для безопасности.

Пока всерьёз просила я, влюблённая,

его – себя убить, чтоб в пике счастия

отбросить тело (ради бесконечности),

входили в моду девочки за вебочкой.

 

Тут рифма отвратительна, но в рифме

ли дело, коль ребром встаёт вопрос?

Звучит он стрёмно: «Точно ль ещё жив я?

К компу из кухни телеса донёс,

но жизнь ли это?» Вот оно, сейчас.

Эпоху порно обнажаю. Без прикрас.

 

Есть всё – в экране. Ничего нет – за.

Бетон и серость. В клетках бой томится.

Такие пироги. Раскрыв глаза,

теряешься как социочастица.

Ещё от Будды шло: «Закону эффективному

коротким быть и ясным должно». Чем не мост?

 

От человека к человеку: «Он – как ты.

Отличья нам нужны для интереса».

А комментарии, поправки до ста тыщ

лишают сказанное всяческого веса.

Рубля не стоит истина, раз тётка

не может объяснить её ребёнку.

 

Да, кстати, про детей. (Жутчайший шёпот.)

Они – не ангелы и вовсе не невинные.

Эгоистичны дети. Хорошо бы

им объяснять, что как, примером именно.

Увы, там, где вбивают в чадо этику,

несостоятельна уже сама генетика.

 

Мечи хоть бисер, хоть самих свиней,

добьёшься лишь испачканных кроссовок.

Чтобы в свинарнике не жить, не будь сам ей.

То есть свиньёй. Ботинки купим новые.

Была и хрюшкой, и ужасным вепрем я:

сложнее человеком стать, друзья.

 

Рождение сопровождает крик.

Будь то из тела – тело иль из духа – дух.

Десятилетиями Фауста носил,

вынашивая, Гёте. Всех потуг

родить его – не счесть. И токсикоз черновиков...

Процесс, в отличие от плоти, сам – блажен у слов.

 

Спросите мать: ей легче ли, держать

отдельным от неё – живой комок?

Нет, выйдем: спит. Устала ведь, рожать.

Что вышло из неё? Избави Бог

такое видеть вас и ваших близких!

Над скорченным уродом Ян склонился.

 

Нет, на лицо был сын, мулат, красив.

Просто почти отсутствовала кожа.

Во славу грекам, как хотела, имя "Фил"

ему шепнула Ида в дар. Не сложно ль,

держа в руках любовь, своим касанием

куски снимать от мяса этим самым лишь?

 

В роддоме Инна плакала. Реанимация

была, конечно, входу недоступна,

но мать лежащая нуждалась в ней, однако, всё ж.

Не покидала у постели стула.

Шагами Лора обмеряла коридор.

С ней Ян ходил, на мысль, как прежде, скор.

 

– Он не жилец. Таких со скал спартанцы

бросали, – Кобра в жёсткий тон сказала. –

Что смыслу, день за днём ему сгибаться?

Потухнет на потеху всему залу.

Я безболезненно запрысну цианид...

– Ло, замолчи. И без тебя болит.

 

– Но это извращение какое-то!

Поддерживать в тех жизнь, кому она

страшнее, чем для пастора Джим Моррисон...

– Ты ещё шутишь, – усмехнулся. У окна

застыл, она за ним. – Права я. Это

ты знаешь так же чётко, как ответ свой.

 

– Он сын мне. Не учла один ты факт.

– О, боже! В ком проснулось вдруг отцовство!

– Я не смогу оставить это так.

Вложу, сколько б лечение ни стоило.

Наука не стоит на месте... – Вся наука

бессильна муки снять его, вот в чём вся штука.

 

– Давай решение отложим хоть немного.

– Пока он всё равно под колпаком.

– Ида собой его укроет даже дома.

– Найду лазейку. – Я не сомневаюсь в том.

– Ответственность беру я на себя.

– Что ты заладила? Он, Фил, моя семья.

 

– Отлично, радость. Всё, как день, мне ясно.

Став высшим в городе, ты злишься оттого,

что к собственной судьбе нет больше власти.

– Ты проклинала, помнится, его.

«Слаб твой наследник». Помнишь? – повернулся

к ней, сщурив веки, глядя в глаз под тушью.

 

– Не проклинала, а пророчила. Причём

не специально, можешь расслабляться.

Нас, знающих, всегда клеймят. Врачом

я не могу быть, выплюнув анамнез.

– Тут не анамнез. Смертный приговор.

– Чтоб смерть дурнуть, и ты не так хитёр.

 

– Сжигали вас, таких. – За что? Сказала,

что яма за углом, мол, осторожней.

Пошли, упали. Как и предсказала.

Её я не копала, правый боже!

Я просто вижу что-то, встав над временем.

А ты... – Всё, понял, успокойся. Не стреляю ж я.

 

Инессу бы беречь теперь. В ней дочь...

– Ага, убережёшь её ты, как же.

– Пожалуйста, хоть здесь не напророчь.

– Всего лишь говорю, сплошной нервак с ней.

И повезло, что неизвестен ей поддон.

Какой ценой ты сел на этот трон.

 

– Мы процветаем от изнанки именно.

Компост из трупов лучший цвет растит.

– Я это знаю. Гром кровопролития

и мне жёлтый кирпич дорог мостил.

Могу я умереть в любой момент.

Затем и на стрельбу абонемент.

 

Но всё зачем-то, Ян, не "от", а "к".

Где будущее грохнет, нам хана.

– Тебе бы съездить кой-куда сейчас. Впритык

вопрос стоит. Есть докторша одна.

С глазу на глаз, без телефона, встреться с ней.

– В столице? – Во второй столице. Где живей.

 

– Слетаю. Не вопрос. Возьмёшь билет?

– Бери его на чьё-нибудь чужое имя.

Инкогнито, чтоб хоть с тобой не вышло бед.

– Сестре скажу? – Ей можно. Но не сильно

пугай. Насколько можешь, успокой...

– Попробую. Да ты и сам не свой. –

 

На цыпочки встав, Лора прядь со лба

ему поправила назад. Ахейцы, грекам

предки, волос не стригли точно так.

Как у Самсона, сила в них у человека.

Жаль, что, списав на басни и поверия,

мифы, где правда, видим суеверием.

 

– Ты мне, как брат, как центр, как кумир.

Не смей ломаться горем этим, слышишь?

Пламя отбросив, холоден факир.

Ты – тот, ради кого не вышла с крыши

тогда. – Не знал я этого. – Вот, дальше знай.

Мне в узнавании нашем приоткрылся рай.

 

– Как ты с бессмертными? – Почти. Но ты живой.

Живым останься. Чёрт бы с ней, с любовью,

которая вдвоём! Мне больше важен твой

ум именно. И тело с быстрой кровью.

Я сверху вниз тебя воспринимаю.

Иначе до ничтожества дошла б я.

 

– Занятно, что признанья на крови

растут всегда. – Любовь живёт в окопах.

Сегодня ж еду я. Инессу береги.

– Лишимся маски без неё мы кислородной.

– Хотела б возразить, но спорить с правдой –

то ж что бороться с различением неравных. –

 

Все предназначены для дела, им под стать.

Кому-то петь молебны, а кому-то сеять рожь.

(Мечтала Лора в детстве саламандрой стать.)

Асфальт укладывать и быть притом счастливым... что ж,

нам по чему-то ездить надо так же,

как и ругаться про ухабы на параше.

 

Вошла в палату. Ян за нею вслед.

– Инь, на минутку. Надо обсудить

тут кое-что... – Да, хорошо. Ты б плед

принёс ей что ли, видишь, вся дрожит.

Не просыпалась... – Инь, не терпит время. –

Его послушала. И вышла, глянув мельком.

 

Во взгляде их друг в друга было всё.

Доля секунды, но – какой секунды!

Час, мягко говоря, тот не весёл,

однако проблеск света в нём: вот суть, вот.

Любивший и без слов меня поймёт.

А не любивший из материи нейдёт.

 

Спустились сёстры в парк, с клиникой рядом.

На голове у Кобры – смоляной парик, каре.

В деревьях, под весной, что распускалась,

сидели девушки. Все струны на баре

зажаты в зрячей: сердце рвёт неистово.

Вторая – синеглазая, под линзами.

 

– Сегодня вылетаю в город, реками

одетый, как наш – морем. Там есть врач.

С ней говорить мне надо. С ней вернусь, скорей всего.

Фил поживёт ещё, родная. Ну, не плачь.

– Отец его погиб. И сын погибнет.

За что переживёт своё дитя, скажи мне!

 

– Свою малышку береги. Покой ей нужен.

– Её, – сквозь слёзы, – я Софией назову.

– Как город? – Нет, как «мудрость». – Всё к тому же.

Побереги её. И самого главу.

– Не езди, – с неожиданною силой

Инесса, встрепенувшись, попросила. –

 

Серёжки золотые я носила.

Одну посеяла. Взамен купила мама

такую же. Из той же ювелирки.

Недавно у себя нашла... три. Одинаков

их вид. Только одна – замком черна.

Проверила: не золотой была она.

 

Откуда бижутерная подделка

взялась в моей коробке, я не знаю.

Но чудится мне, словно с этим делом

поездки твоей, Лора, связь прямая.

Не езди в город, реками заплатанный.

Вернёшься уж не той, что уезжала ты.

 

– Твоим предчувствиям я склонна верить, Инь.

Мою корону ты давно ещё примерила.

Но всем необходимо это. Кинь

дешёвку в мусор, чтоб не путать с теми ту.

Официально царствует теперь твой муж.

Я – твоя тень. И ферзь его к тому ж.

 

Беда ведёт меня туда, пойми: не прихоть...

Вот, – протянула тряпичный мешочек ей, – возьми.

– Что это? – заглянула, ахнув тихо.

Там пистолет. Девятый "Вальтера" калибр.

– Пока меня не будет. Спит планета...

– Но от чего и от кого? – Спокойней мне так. –

 

Пошла Инь до палаты. Лора погнала

в аэропорт. Очнулась Ида. Яна

спросила голосом таким, будто стекла

наелась: – Где он? Где? – Его отдаст нам

смерть иль не отдаст, не знаю. Чем бы ни был...

Обратно ляг, ты что творишь! Сама в разрывах!

 

– К чертям. Его мне нужно подержать.

– Чтоб тем убить? Спокойно, ну. Спокойно.

– Пусти, хорош! Я поняла. – Тебе лежать

положено. – Как ты так держишься? От коих

в сиделки мне записан пор? – Давай, поспи.

– Какой "поспи"! Я там должна быть, с ним, he's piece of me! –

 

На материн язык сходила Ида,

когда отцов всего не выражал.

Впустила дверь Инессу. Очевидно,

на дикий вопль явилась та: держать

руку, как птичья лапка, жилы взбившую.

Порой касанье помогает пережить нарыв.

 

Ян вышел. Телефон звонил. Ответил.

Вечерних встреч он отменять не стал.

Когда зависит от тебя вокруг весь свет, ты

его достоин, коль собой пренебрегал.

Взлетала Кобра тихо. Небо резало крыло.

Взлетал ребёнок в крике, не учивший ещё слов.

 

– Всё будет хорошо. – Инессы шёпот.

– Всё кончится вот-вот. – У Лоры мысль.

– Всё, как ты и сказал. – Непроизвольно в гроб Ян

отцу, Пилоту, думал. Ящик, жизнь

где, созданная им, боролась за рассвет,

отделена грубейшей из планет.

 

____

 

Рецессивный дистрофический тяжелый генерализованный подтип (ранее Аллопо-Сименса) буллёзного эпидермолиза характеризуется генерализованным образованием пузырей, эрозиями, атрофическими рубцами, ониходистрофией и утратой ногтей, псевдосиндактилией пальцев рук и ног. Поражение кожи носит обширный и устойчивый к терапии характер.

 

Цитата: https://ru.m.wikipedia.org/

 

 

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться: