Under skin, Pt. 2 После смерти

Вы что все, спятили? Я кто вам, тётя фея?

На мне, по-вашему, таких же нету ран?

«Разрулит Лора, отдыхать не смея!»

Фил мёртв. София даже не рождалась –

в рисунках Инь прекрасной оказалась.

Примите, драли чтоб вас черти, смерть!

Она повсюду. Близкие, хоть как, погибнут,

и всё нормально. Так должно быть, чтоб без век

земных смотреть мир слитным, как картину.

Не ты ли мне про кванты заливал?

«Частицы нет, волна заправит бал!»

И что теперь? Кот Шрёдингера – Инь?

Так трясся за неё, что проворонил

меня. Так точно. Хватит. – Ло. Прости.

– Не извиняйся, мать твою! Ведь ты в короне!

Заискивать внимания у времени –

равно, что смерть увидеть, на колени встав! –

И тут она, безумный глаз прикрыв

рукой, не удержавшись, зарыдала.

Он рядом сел. Прорвался весь надрыв,

что прятала так долго. Треснул льда слой.

За всё знакомство их он в первый раз

видел её в слезах. С обоих глаз.

Действительно он опустился на колени.

Вполне себе физически. Пред ней.

И повернул за подбородок: не жалея, нет.

Хотел в лицо взглянуть. Оно кривей

не стало. Смерть смотрела напрямую.

– Лучше сама тебя теперь убью я, –

она сказала, всхлип преодолев-таки.

Расправив все черты в одном движении. –

Лучше сама, чем кто-то посторонний.

– Включи мозги. Мы до сих пор на троне.

Я попросил тебя приглядывать за Инь.

А ты решила, что я сдался в карантин.

– Нет, милый мой. Будь так всё просто,

меня б сейчас ты трахал прямо здесь.

Ты затыкать одним лишь взглядом мог всех.

Могла сто раз я изменить тебе: на лесть

купиться, на внимание, на силу...

С тобой жены я крепче обручилась.

Теперь мне говоришь: расслабься, Лора,

на стрёме за сестрою стой, не спи,

не... не... не будь, терпи мои укоры,

в тупую ноги сомкнутыми жми,

пока выискивать опасность иллюзорную

я буду, чтоб на трупах без зазора встать!

Ты ненавидишь прошлое оценивать.

Кроме касаний с будущим и настоящим.

Смотри, вот Ида. В телефоне целый день.

Мудрейшей женщиной была. По мне, так лучшей из

всех женщин: матерью, которой мне не дали!

Блеск от подсветки в глазе чёрном замер.

Не отворачивайся. Инь, – не дёргайся, – вот Инь.

Священный факел в газовой конфорке.

Ростова Натушка. Халат на ней висит.

Какие танцы, говоришь? Точна чечётка?

В постели всё отлично? Врёшь! Не трогал

её давно, "не обесценить чтобы"... бога.

Мой Бог, он без тебя просуществует.

А твой – умрёт, кто выстрели в висок.

И после этого, "как так я не ревную"?

Мне кровь на завтрак и в обед уже, как сок,

я пью её, не жмурясь, к ней привыкла.

И знаю, раз стучусь, уже не жив тот,

к кому. Нет ничего за просто так.

Я чистильщик. А ты... ты – кто? Убийца?

Людей ешь с сигаретой, натощак.

Без цели утопить – как утопиться.

– За «как» потерялось «зачем» и

сознание этим защемлено.

Сначала быть хотел отца достойным.

Потом забыл о нём для города. Тут Инь...

– Бери, её да уезжайте, где спокойно...

Нет, ты не сможешь. Тебе всё б адреналин.

Зачем нам жить? Ответь, ведь ты не трус!

Зачем нам жить? – Я смерти не боюсь! –

Ян встал над ней, как прежде. Голос – рык.

Приём для пыток грешников вам, бесы.

Басы, в раздрае даже, всё не крик.

– Зачем нам жить? Мне просто интересно.

Уж ни борьбы, ни цели к той. Всё прахом.

Наш путь, чем тот ни полни, одинаков.

К могиле, через разрушение всего,

что было дорого, что представляло ценность.

Ты над иллюзиями властвуешь, и что?

Сам никогда не покидал ты сцену!

Мир рухнул в воду. Все мы под водой.

Дуб море не питает, милый мой.

Ну так ответь, – уж шепчет, изогнувшись, –

зачем нам жить? – Не знаю. – Думай. – Я

хотел со дна до небосвода дотянуться.

– Но бога нет, чтоб смог ты устоять. –

(Смотрела снизу вверх, как сверху вниз,

так, что сию секунду б на карниз.) –

В тебе и у тебя. – Пожалуй. – Падай.

Красиво падай. Обязательно сейчас.

Тебя ни в чём мне убеждать не надо.

Мы говорили о подобном сотни раз.

Ты видишь, что там, дальше... Ты её,

чтоб не утратить окончательно, убьёшь.

– Нет! – Я тебя отлично изучила.

Убьёшь, чтобы в моменте удержать.

– С Рогожиным сравнила? – По зачину

уж поняла, что будет, я. Пожар.

И Ида, что тогда гляделась в звёзды,

сказала мне: предчувствие серьёзно.

– Её я не смогу. – Тогда себя.

Ты едешь, радость. Шарики за ролики.

Какой там город! Хоть умри, любя.

Не возвратить уже (смешно это до колик)

отца лицо. Зашито в ткань небес.

– Но центр... – Ты не центр сам себе. –

Молчание. И серые – в один,

коньячный, глаз ввалились, не мигая.

– Единственный ты был мне господин.

– Из женщин я тебя всех выше ставил.

– Царь был отцом твоим. – Что? – Царь был твой отец.

– Вот это ничего себе конец!

Тебе сказал он сам? – Сказал. Но я,

повтор увидев, говорю, что он ошибся.

– Повтор? – Пилот пред смертью, что и как,

узнал. И потому пошёл столбы бить.

– Так мать... – Нет, косвенно она виновна в том.

Суицид вызвать – тоже дело уголовное. –

Ян сел, дыша. Царь... И Пилот... Диана...

– Да что ж за дом, в котором мы живём!

Обман и тьма. – Эй, с домом всё нормально.

Ужасно то, что мы в нём создаём.

Смерть от Пилота по наследству получил.

Цепь некому продолжить. Умер Фил.

В тебе и на тебе всё прекратится.

Хоть выбор есть. У нас всегда есть выбор.

Ты не центрируешь; и сговор устремится

на ослабевшего Акеллу, как на рыбу –

медведи белые, с искровленными мордами...

– Я не позволю им. – Попробуй. Не позволь теперь.

По Инь кто щёлкнет, ты взорвёшься, и...

– Тем проиграю. Поражён гневливый.

– Вернуть холодность сможешь? Подпустить

к ней с пистолетом, зная: либо – либо?

– Ты можешь увезти её отсюда?

– Нет. Хоть могла бы, врать теперь не буду.

Она тебя не в состоянии оставить.

Мне кажется порой, что без тебя

её не существует. В блеске славы

умрёт Паук и вся его семья.

– Попробуй увезти её отсюда.

– Попробую. Но обещать не буду. –

Ян выдохнул. За спину заползла

и, над плечом нависнув, на коленях,

его былая Кобра обвила.

С дивана – в ухо: – Хватит сожалений.

Альтернативу мы искали. Нет как нет.

Не Филемон с Бавкидой вы, стареть.

Следить за каждым жестом у Инессы,

вмиг без неё теряя кислород

(будто астматик), мог бы просто местный,

но номер этот с мэром не пройдёт.

Она была твоею силой, нынче – слабость.

Сожрёте вы друг друга тихим сапом.

Ведь отвернуться не умеете. Со мной

спиной к спине стоял, могуч, как Тор.

Мечта же, хоть разбей её в мир снов,

скользнёт и убежит, оставив сор

один. Да, кто-то черепки исследует...

Такой, как ты, движенье исповедует.

Я видела и то, как ты поднялся,

возрос, огромный, стержнем городским,

всё ещё помня об отце своём, и... братство

создал; но не собой держа, а им.

Я видела мальчишку на заброшке,

кого скребли на самом деле кошки,

а мне предстал в нём сам супруг божественный.

Я видела потом, как разрушался.

И, если б человека богом сделала,

загнулась бы от муки, – нет ужасней,

смотреть, как умирает божество!

В агоньи Фридрих: понимаю я его.

Но время жрёт. В нём крах настанет каждому,

необходимый для дальнейшего рождения.

Мной только это бронебойно нажито,

проверено не раз, хотя не верю я

ни в один факт, тот практикой не доказав.

Я видела тебя. Ты видел сам.

Слишком умён, чтоб за иллюзии цепляться.

Ведь дальше будет хуже... – Замолчи. –

Её за плечи взял, прямо в лицо смотря ей.

– Не враг тебе я, Ян. Не враг. Свет чист.

Всего лишь время на исходе. Ты так быстро

жил, что логично умирать слегка под тридцать.

– Но как? Как умудрилась выстоять сама?

Твоя основа просто поразительна.

От тебя бог ушёл: ты не сошла с ума.

Смотрела молча, как живёт другие жизни он.

За твоим глазом – столько мертвецов,

что каяться б пришлось сто месяцов.

И после этого – уверенность такая,

что выполняешь некий высший долг!

– Я не стояла. Я плыла. Мне не в чем каяться.

Кроме того, за что уже. Мне не костёл,

а ночь нужна, чтоб говорить туда...

Что слышат, знаю. Нет, так не беда.

Либо больна я, и тогда – заприте в дурку.

Либо здорова, и тогда – вокруг больны.

Всегда есть выбор. Мой давно мне грудь жжёт.

Всё правильно, когда в согласьи с Ним.

И, думаешь, не отворачиваюсь я? Для света

необходима тьма: сравненье встретить. –

Схватил, держа. И, было, потянулся... –

Нет. Отпусти. Нет больше жизни в том.

– Плевать. – Пусти. Отныне мне не центр ты.

Мой центр в измерении другом.

Он никогда не треснет, там, за временем, ты слышишь?

Бессмертна я, сожри меня хоть мыши!

Хоть по кускам тащи, вреда мне будет мало!

Бессмертна я! А ты сам выбрал смерть! –

В лицо воскликнув, вдруг захохотала.

С надломом, хрипло. Захлебнул её, всю, смех.

– Безумна ты... – Зато в тебе ума палата.

Ну и чего, с умом, ты счастлив? Весь заплатан!

Ты до конца никак всё не дойдешь.

Я умирала, ты ж топтался на пороге.

Я умерла, и – сверху зрила ложь

здесь, глядя в один глаз с самим... – О боге

ты говоришь, ну а сама... сама же... – Кто ж?

Давай, скажи мне, кто я? – Чёртов нож. –

И пальцы в волосы. И смех. – Ты ничего

не сделаешь мне. Хохочу теперь над этим.

Где смех, там страсти нет. Я вне всего,

что может причинить мне сын планеты. –

Швырнул в диван за кудри. Встал. И отошёл.

– Неуязвимы сумасшедшие. Душок

у слов какой-то раннехристианский.

– А ни хрена. Религии – костюм.

Я обнажённый свет касалась пальцами, как в сказке.

Живым такое не дано. Мешает ум.

– Чем стать как ты, собой остаться предпочту, –

со злостью бросил. В дверь ушёл, захлопнув ту.

(заметки на полях)