Under skin, Pt. 2 После смерти

 

#np The diary – Endless sea (Storm version)

 

 

Когда случилась с нами перемена,

её все чувствуют, хоть объяснить не могут.

Над Лорой, сверху, та взяла правленье,

свой дух отдав в ладони уже Богу,

который с буквы пишется заглавной.

Не поклонясь Иисусу и Аллаху.

 

Как шелуха, слетели с неба маски.

В два глаза, "здесь" и "там" она смотрела.

Одновременно через снафф и сказку

шагала, не отрёкшись от прицела.

Частенько, прозревая, мы добро

спешим творить, мол, зло имели в рот.

 

Но равно нужно это и другое.

Пинок под зад порой необходим.

Благословенны палачи. Они от боли

к катарсису ведут. «Всё победим», –

сказал Паук. И Кобра подтвердила,

что в кобуре не пластилин носила.

 

Даю иную установку: делать вправе всё –

лишь человек, зеркальность осознавший.

Про "истинную волю" Кроули Алистер

сказал. Перевели: твори, как знаешь.

До смердяковщины путь этого приёма.

В колодец плюй, раз хочешь быть оплёван.

 

Катилось к осени. Назрела ситуация...

Чем описать, не лучше ль дать пример?

Инесса в парке, возле мэрии, остаться без

сопровожденья пожелала. Изувер –

тот, кто ремнями для охраны деву душит.

Скорей он, чем спасёт, её разрушит.

 

Взяла с собою книгу (в парике,

очках, как Лора носит), села любоваться

сгорающими красками. К реке

пошла, за буквами, став девочкой и танцем

форели, что удила та. Уговорив

сестру – ей привезти из дома слив.

 

Сгоняла, но дорогой её видели:

на байке, с рюкзаком и в вираже.

Мэр пташек распустил повсюду, видимо.

Чтоб обстановку снять до неглиже.

Вернулись вместе с Инь уже они.

В покоях Яна – Лора... всё. Одни.

 

Низкая, тощая, с косой, веки – за стрелками.

Высокий и... постриженный под ноль.

У самой двери встали они. Не в гляделки, нет,

рубились. Кровь действительная – соль;

вода морская с добавлением белка.

Она к нему ещё тянулась. Тчк.

 

– Зачем ты ездила из парка? – Попросила

Инь привезти ей фруктов. Для момента.

– Чем бы то ни было, меня оно взбесило.

– С чем поздравляю. Ешь себя, как ленту

жуёт испорченный магнитофон. Причём тут я?

Напомню: я не собственность твоя.

 

– Какая безответственность! Ты что,

решила там одну её оставить?

Мол, не случится ничего? – Что это, стёб?

Охраны, как нерезаных собак там!

– Я никому. Из них. Инессу. Не доверю.

– На ней ты помешался, в самом деле!

 

– Она моя жена. – Моя сестра. Ну, и?

– Не уходи так больше. Ей нужна ты.

– Нет, я тебе нужна. С ума сойти!

Паук эмоции раскрыл, входи за плату!

Мне мать про безответственность орала,

когда я в комнате своей не убирала.

 

Хохочет дулу в пасть, а тут взбесился!

Всё хорошо ведь с ненаглядною твоей.

– Права, пожалуй, ты. Погорячился.

– Нет, ты вскипел, как гейзер из камней.

Из-за чего причём! – Повтора ситуации

быть не должно. Следи за ней. – Дашь рацию?

 

«Инесса села на скамейку и читает,

ей на плечо присел какой-то жук,

породы с дерева не видно мне...» – Не так, Ло.

Не так всё страшно. Я тебя прошу.

– Ты до маразма темпом этаким пойдёшь.

– Тебе я верю. Остальное – ложь.

 

Права была, предупреждая. Отпустить

её бы надо. Да, едва увидев...

– В кусты не едь. Что было, не криви.

И так её нельзя сквозь нас обидеть.

Всажу обойму наглецу я прямо в нос.

Откуда пахнет гарью, вот вопрос.

 

– Определить, откуда, не могу.

Проблема в этом. Пахнет отовсюду.

Я к каждому придирчив, как к врагу.

Как будто сговорились рухнуть чудо.

– Тебя не узнаю я. Нет, не ты.

Шкуркой с банана чистил он хвосты,

 

смеялся, принимая боль и смерть,

абсурдность жизни знал во всём разломе;

прекрасно обходился он без вер

и говорил, "себя" мы видим в коме,

а не богов, и сами себе боги...

Ян, мне знакомый, не просил подмоги!

 

Что с тобой стало? Я смогла, – смогла,

хоть за тебя не раз вскрывала глотки,

в тебе потребность – толщею стекла

отгородить, упрятать за решётку!

Я без тебя могу, пусть даже и теперь

пошла бы биться, будь он бог иль зверь! –

 

С размаху села Лора на кровать

и в волосы вцепилась. Перекошено

лицо её. Продолжил Ян стоять,

бурлящих слов потоком огорошенный.

Её учил он чувства контролировать

сам, персонально. А теперь – она его.

 

– Ло... – Нет. – Я... – Нет твоего я.

Оно Инессой под подол всё прибрано.

Святыня, да... Святыню надо взять,

и ей владеть, а не толстовцем хлипеньким

вторую щёку под удары отдавать!

Ты должен, ты, а не тебя – ковать.

 

Нордический характер, стойкость ария...

Где это всё? Ответь мне, чёрт возьми!

Я не могу одна со всем расправиться!

Не Ева Браун, с тобой травиться. И

тем более не мамочка, как Ида.

Похоронила сына-инвалида,

 

теперь сидит, упулившись в экран...

Вы что все, спятили? Я кто вам, тётя фея?

На мне, по-вашему, таких же нету ран?

«Разрулит Лора, отдыхать не смея!»

Фил мёртв. София даже не рождалась –

в рисунках Инь прекрасной оказалась.

 

Примите, драли чтоб вас черти, смерть!

Она повсюду. Близкие, хоть как, погибнут,

и всё нормально. Так должно быть, чтоб без век

земных смотреть мир слитным, как картину.

Не ты ли мне про кванты заливал?

«Частицы нет, волна заправит бал!»

 

И что теперь? Кот Шрёдингера – Инь?

Так трясся за неё, что проворонил

меня. Так точно. Хватит. – Ло. Прости.

– Не извиняйся, мать твою! Ведь ты в короне!

Заискивать внимания у времени –

равно, что смерть увидеть, на колени встав! –

 

И тут она, безумный глаз прикрыв

рукой, не удержавшись, зарыдала.

Он рядом сел. Прорвался весь надрыв,

что прятала так долго. Треснул льда слой.

За всё знакомство их он в первый раз

видел её в слезах. С обоих глаз.

 

Действительно он опустился на колени.

Вполне себе физически. Пред ней.

И повернул за подбородок: не жалея, нет.

Хотел в лицо взглянуть. Оно кривей

не стало. Смерть смотрела напрямую.

– Лучше сама тебя теперь убью я, –

 

она сказала, всхлип преодолев-таки.

Расправив все черты в одном движении. –

Лучше сама, чем кто-то посторонний.

– Включи мозги. Мы до сих пор на троне.

Я попросил тебя приглядывать за Инь.

А ты решила, что я сдался в карантин.

 

– Нет, милый мой. Будь так всё просто,

меня б сейчас ты трахал прямо здесь.

Ты затыкать одним лишь взглядом мог всех.

Могла сто раз я изменить тебе: на лесть

купиться, на внимание, на силу...

С тобой жены я крепче обручилась.

 

Теперь мне говоришь: расслабься, Лора,

на стрёме за сестрою стой, не спи,

не... не... не будь, терпи мои укоры,

в тупую ноги сомкнутыми жми,

пока выискивать опасность иллюзорную

я буду, чтоб на трупах без зазора встать!

 

Ты ненавидишь прошлое оценивать.

Кроме касаний с будущим и настоящим.

Смотри, вот Ида. В телефоне целый день.

Мудрейшей женщиной была. По мне, так лучшей из

всех женщин: матерью, которой мне не дали!

Блеск от подсветки в глазе чёрном замер.

 

Не отворачивайся. Инь, – не дёргайся, – вот Инь.

Священный факел в газовой конфорке.

Ростова Натушка. Халат на ней висит.

Какие танцы, говоришь? Точна чечётка?

В постели всё отлично? Врёшь! Не трогал

её давно, "не обесценить чтобы"... бога.

 

Мой Бог, он без тебя просуществует.

А твой – умрёт, кто выстрели в висок.

И после этого, "как так я не ревную"?

Мне кровь на завтрак и в обед уже, как сок,

я пью её, не жмурясь, к ней привыкла.

И знаю, раз стучусь, уже не жив тот,

 

к кому. Нет ничего за просто так.

Я чистильщик. А ты... ты – кто? Убийца?

Людей ешь с сигаретой, натощак.

Без цели утопить – как утопиться.

– За «как» потерялось «зачем» и

сознание этим защемлено.

 

Сначала быть хотел отца достойным.

Потом забыл о нём для города. Тут Инь...

– Бери, её да уезжайте, где спокойно...

Нет, ты не сможешь. Тебе всё б адреналин.

Зачем нам жить? Ответь, ведь ты не трус!

Зачем нам жить? – Я смерти не боюсь! –

 

Ян встал над ней, как прежде. Голос – рык.

Приём для пыток грешников вам, бесы.

Басы, в раздрае даже, всё не крик.

– Зачем нам жить? Мне просто интересно.

Уж ни борьбы, ни цели к той. Всё прахом.

Наш путь, чем тот ни полни, одинаков.

 

К могиле, через разрушение всего,

что было дорого, что представляло ценность.

Ты над иллюзиями властвуешь, и что?

Сам никогда не покидал ты сцену!

Мир рухнул в воду. Все мы под водой.

Дуб море не питает, милый мой.

 

Ну так ответь, – уж шепчет, изогнувшись, –

зачем нам жить? – Не знаю. – Думай. – Я

хотел со дна до небосвода дотянуться.

– Но бога нет, чтоб смог ты устоять. –

(Смотрела снизу вверх, как сверху вниз,

так, что сию секунду б на карниз.) –

 

В тебе и у тебя. – Пожалуй. – Падай.

Красиво падай. Обязательно сейчас.

Тебя ни в чём мне убеждать не надо.

Мы говорили о подобном сотни раз.

Ты видишь, что там, дальше... Ты её,

чтоб не утратить окончательно, убьёшь.

 

– Нет! – Я тебя отлично изучила.

Убьёшь, чтобы в моменте удержать.

– С Рогожиным сравнила? – По зачину

уж поняла, что будет, я. Пожар.

И Ида, что тогда гляделась в звёзды,

сказала мне: предчувствие серьёзно.

 

– Её я не смогу. – Тогда себя.

Ты едешь, радость. Шарики за ролики.

Какой там город! Хоть умри, любя.

Не возвратить уже (смешно это до колик)

отца лицо. Зашито в ткань небес.

– Но центр... – Ты не центр сам себе. –

 

Молчание. И серые – в один,

коньячный, глаз ввалились, не мигая.

 

– Единственный ты был мне господин.

– Из женщин я тебя всех выше ставил.

 

– Царь был отцом твоим. – Что? – Царь был твой отец.

– Вот это ничего себе конец!

 

Тебе сказал он сам? – Сказал. Но я,

повтор увидев, говорю, что он ошибся.

– Повтор? – Пилот пред смертью, что и как,

узнал. И потому пошёл столбы бить.

– Так мать... – Нет, косвенно она виновна в том.

Суицид вызвать – тоже дело уголовное. –

 

Ян сел, дыша. Царь... И Пилот... Диана...

– Да что ж за дом, в котором мы живём!

Обман и тьма. – Эй, с домом всё нормально.

Ужасно то, что мы в нём создаём.

Смерть от Пилота по наследству получил.

Цепь некому продолжить. Умер Фил.

 

В тебе и на тебе всё прекратится.

Хоть выбор есть. У нас всегда есть выбор.

Ты не центрируешь; и сговор устремится

на ослабевшего Акеллу, как на рыбу –

медведи белые, с искровленными мордами...

– Я не позволю им. – Попробуй. Не позволь теперь.

 

По Инь кто щёлкнет, ты взорвёшься, и...

– Тем проиграю. Поражён гневливый.

– Вернуть холодность сможешь? Подпустить

к ней с пистолетом, зная: либо – либо?

– Ты можешь увезти её отсюда?

– Нет. Хоть могла бы, врать теперь не буду.

 

Она тебя не в состоянии оставить.

Мне кажется порой, что без тебя

её не существует. В блеске славы

умрёт Паук и вся его семья.

– Попробуй увезти её отсюда.

– Попробую. Но обещать не буду. –

 

Ян выдохнул. За спину заползла

и, над плечом нависнув, на коленях,

его былая Кобра обвила.

С дивана – в ухо: – Хватит сожалений.

Альтернативу мы искали. Нет как нет.

Не Филемон с Бавкидой вы, стареть.

 

Следить за каждым жестом у Инессы,

вмиг без неё теряя кислород

(будто астматик), мог бы просто местный,

но номер этот с мэром не пройдёт.

Она была твоею силой, нынче – слабость.

Сожрёте вы друг друга тихим сапом.

 

Ведь отвернуться не умеете. Со мной

спиной к спине стоял, могуч, как Тор.

Мечта же, хоть разбей её в мир снов,

скользнёт и убежит, оставив сор

один. Да, кто-то черепки исследует...

Такой, как ты, движенье исповедует.

 

Я видела и то, как ты поднялся,

возрос, огромный, стержнем городским,

всё ещё помня об отце своём, и... братство

создал; но не собой держа, а им.

Я видела мальчишку на заброшке,

кого скребли на самом деле кошки,

 

а мне предстал в нём сам супруг божественный.

Я видела потом, как разрушался.

И, если б человека богом сделала,

загнулась бы от муки, – нет ужасней,

смотреть, как умирает божество!

В агоньи Фридрих: понимаю я его.

 

Но время жрёт. В нём крах настанет каждому,

необходимый для дальнейшего рождения.

Мной только это бронебойно нажито,

проверено не раз, хотя не верю я

ни в один факт, тот практикой не доказав.

Я видела тебя. Ты видел сам.

 

Слишком умён, чтоб за иллюзии цепляться.

Ведь дальше будет хуже... – Замолчи. –

Её за плечи взял, прямо в лицо смотря ей.

– Не враг тебе я, Ян. Не враг. Свет чист.

Всего лишь время на исходе. Ты так быстро

жил, что логично умирать слегка под тридцать.

 

– Но как? Как умудрилась выстоять сама?

Твоя основа просто поразительна.

От тебя бог ушёл: ты не сошла с ума.

Смотрела молча, как живёт другие жизни он.

За твоим глазом – столько мертвецов,

что каяться б пришлось сто месяцов.

 

И после этого – уверенность такая,

что выполняешь некий высший долг!

– Я не стояла. Я плыла. Мне не в чем каяться.

Кроме того, за что уже. Мне не костёл,

а ночь нужна, чтоб говорить туда...

Что слышат, знаю. Нет, так не беда.

 

Либо больна я, и тогда – заприте в дурку.

Либо здорова, и тогда – вокруг больны.

Всегда есть выбор. Мой давно мне грудь жжёт.

Всё правильно, когда в согласьи с Ним.

И, думаешь, не отворачиваюсь я? Для света

необходима тьма: сравненье встретить. –

 

Схватил, держа. И, было, потянулся... –

Нет. Отпусти. Нет больше жизни в том.

– Плевать. – Пусти. Отныне мне не центр ты.

Мой центр в измерении другом.

Он никогда не треснет, там, за временем, ты слышишь?

Бессмертна я, сожри меня хоть мыши!

 

Хоть по кускам тащи, вреда мне будет мало!

Бессмертна я! А ты сам выбрал смерть! –

В лицо воскликнув, вдруг захохотала.

С надломом, хрипло. Захлебнул её, всю, смех.

– Безумна ты... – Зато в тебе ума палата.

Ну и чего, с умом, ты счастлив? Весь заплатан!

 

Ты до конца никак всё не дойдешь.

Я умирала, ты ж топтался на пороге.

Я умерла, и – сверху зрила ложь

здесь, глядя в один глаз с самим... – О боге

ты говоришь, ну а сама... сама же... – Кто ж?

Давай, скажи мне, кто я? – Чёртов нож. –

 

И пальцы в волосы. И смех. – Ты ничего

не сделаешь мне. Хохочу теперь над этим.

Где смех, там страсти нет. Я вне всего,

что может причинить мне сын планеты. –

Швырнул в диван за кудри. Встал. И отошёл.

– Неуязвимы сумасшедшие. Душок

 

у слов какой-то раннехристианский.

– А ни хрена. Религии – костюм.

Я обнажённый свет касалась пальцами, как в сказке.

Живым такое не дано. Мешает ум.

– Чем стать как ты, собой остаться предпочту, –

со злостью бросил. В дверь ушёл, захлопнув ту.

 

(заметки на полях)

                                                               

⇐ Предыдущая20212223242526272829Следующая ⇒

Поделиться: