Обращения к сыну, написанные после его смерти отцом

 

 

Я не приемлю сослагательного наклонения.

Письмо из тех, что написать и сразу сжечь.

Ты от рожденья предназначен был к сожжению.

Построй из пуха дом, и то б не мог сберечь.

 

Хотя отцовства даже в планах не было,

с тобой я связь, увечным, ощутил.

Окреп от пуль с ножами внешний стержнь во мне.

Но внутренний держать не хватит сил.

 

Мной город взят в кольцо высотных зданий.

По центру площадь. Вкруг неё особняки.

Больницы, школы, институты без заданий

сложнее вычета, суд, банк, конторы и

 

бары, кафе, притоны, рестораны,

бордели, церкви, клубы... За кольцом –

психиатричка и тюрьма, где должен сам быть.

Вокзал и трасса, и аэродром.

 

Вот так. Не замкнуто. Маяк горит ночами.

Уходит в море пристань, камень на

кольце, но не моём. Той обручальном,

что – нет, не мать. Сестра мне и жена.

 

Из трёх – любимая: спасибо ей за встречу.

Твой прах, мои слова – всему гореть.

Ради чего жить стоит? Я отвечу.

Дай то, за что не жалко умереть.

 

 

(красные страницы)

Under skin, Pt. 1 Казнь

 

И взорвалось стекло, где отражался

весь город. Было всё в нём, кроме уз.

Развеян пепел над волной. А Ян остался.

Инь обнимала со спины: козырный туз.

Из дружбы Лоры с Идой вышла ненависть.

Ни отомстить открыто, ни заехать ей.

 

Цеплялась ко всему, что можно, в Кобре:

покато тело, гладко стелет речи.

В ней – мать увидела из всех обидных слов та.

Обид нет, где обидчик искалечен.

Настало лето, пожирающее свет.

Инессе с Лорой – девятнадцать лет.

 

Конёк морской, который Ник, вмешался в клубные

дела затем, чтоб подсобить товарищу.

Ладья смотрел на Кобру, губы облизав.

А той походы стали не нужны до шлюх.

Она Слона теперь предпочитала.

Молчала с ним. И вправду тенью стала.

 

Сестру оберегала, когда муж

был делом занят. То есть очень часто.

Почти не ела, не спала ещё к тому ж.

Какой-то сделалась инертной: безучастной.

За близнеца приняв, шугались (как очки

снимала тёмные) от королевы бандюки.

 

Улыбка злая, рот кровавый на лице.

Всё понимала; этим мучилась тем паче.

За Пауком ходила б, но с ним цепь

длиннее и длиннее... – Бред собачий! –

отхаркивала с сигаретным дымом. –

Не бред. Я знаю. При смерти любимый. –

 

К ней Вита порывалась ближе стать,

встречая холод и пренебрежение.

Всё безразлично; в том числе и мать.

Реальность снова взбила отторжение.

Единственное, чем она держалась – миг

увидеть Яна. Никакой уж шалости.

 

Тогда в ней взрыв происходил такой,

что континент мог утопить без затруднений.

Всё профиль его чёткий резал. Зной

высоковольтный бил со шрамов (семь их).

Не столько ей коснуться было нужно,

сколько знать: жить иль вешаться с ним дружно.

 

Их разговор лишился содержания.

Узнать, чем те друг друга больше, некуда.

С полслова понимать она задание

умела. И стреляла. В человека ли,

в животное, дерзнувшее прикинуться

им ли, ей по ветру. И по морю. Слились они.

 

В один прекрасный вечер выходной

к себе вернулась Кобра на высотку.

Лохмотьем обернулся весь покрой.

Ни парики, ни платья не спасут от

картины перед глазом: лужа крови

и там – Паук в разворошённом хроме.

 

Аварию отца она запомнила,

как будто наблюдала ту сама.

Бил образ через ватную инсомнию.

Загрызла б, чем смотреть этот кошмар,

лучше его. Смогла ж прикончить сына!

Где всеохват был, еле половина.

 

– Он скоро ведь умрёт! – вскричала Лора.

Мерцали звёзды, очень ей внимая. –

Я чую шкурой всей, я вижу точно: скоро

наступит день без завтра. Пресвятая

дева! Я, помнишь, ночью шла, боясь всего?

Вся страхом стала; обняла ты – нет его!

 

Тебя я – не как мать, сестрой скорее,

Изида, представляла. Имена

меняются, но ты осталась прежней,

и мне в любых обличиях родна.

Осирис – муж, брат, сын, отец и божество...

Им Яна я вообразила. Для чего?

 

С тобой была бесстрашной и бессмертною,

девчонка, нож под майкой не несущая.

Он умирает, бог мой умирает! В гневе я

скорее на себя, чем на него сейчас.

С приказа выносить мозги по стенам –

из липы благородство, несомненно.

 

Тут не прощения просить пристало: смерти.

Но недостойна смерти я пока.

Трудней, свет, жить с насквозь пробитым сердцем,

не зная, что пойдёт, наверняка. –

По полу мазало её, охрипла глотка

от шёпота. Вдруг поднялась. – Какая идиотка! –

 

И усмехнулась. Тихо в небесах.

И рассмеялась, вещи очевидные

сложив, как дважды два – столбцом в полях.

– Я говорю с тобой, наверх, тебя я выбрала!

Нет ничего случайного, всё – выбор.

Стреляла я в себя, кто б мушкой ни был.

 

Курок спустила, значит, время вышло

того, кто мне попался под прицел.

И кошка в этом срезе я, и мышка.

Погибнув, обновляться – мой удел. –

(Благоухала ночь на юге.) – Знаю, жив ты!

Как здорово, что Ницше всё ж ошибся!

 

То, что я из-под Яна хоронить

уж собралась, не может гнить в могиле, и

в чём, кроме зла, могу себя винить,

себе же причинённого для вылета?

Ложь искажает мир, но мы не знаем:

самим себе мы врём, себя кривляем!

 

Всё – зеркало, одно сплошное зеркало.

Переплетаются во мне "он" и "она".

Не к женщинам: к себе, как мать, цеплялась я.

Во мне явилась Вите – сторона

её же, ей позором предстающая.

Прекрасен, нашей злобой вопиющий, дом!

 

Я – умирающий, и я – сама же смерть.

 

Я – часть и целое, все жизни проявления.

 

Я – первый и последний день творения,

и вечность, где линейных мерок нет. –

 

Такое счастье охватило всю её,

что перья не описывали сроду.

Окно открыла. Высунулась. – Сёл

и городов хранитель, мне в угоду

бы выпустил из времени теперь,

когда я прямо говорю с тобой! И дверь

 

открыта в небо: алые ступени

ведут туда, где всем часам конец.

Любила я тебя в нём, нет сомнений.

С тобой принять мечтала свой венец.

И до сих пор... – Тут птицы зачирикали.

Из ниоткуда бисер звёзд рассыпался.

 

Ещё не утро, но уже не ночь.

Источник звука был над головой.

Она вертела той. Правдивы уши: дочь

приветствовал убитый, но живой.

Никто не тряс ни бородой, ни кулаком.

Из рощи пели ей. За сводом синим, сном.

 

Метало волосы каштановые ветром.

Один глаз видел, а другой, скорее, зрил.

С высотки (что напротив, очевидно) –

прицельный выстрел в грудь её скосил.

Навстречу птицам повернулась, и удар

сквознул, у лёгкого. Упала. «Жизнь... есть... дар».

 

Так напоследок мать благодарила.

За ту, как прежде, слабенько держась.

Не отключилась даже. Рваным ритмом

зашлось в ней сердце, восприняв пожар.

Зажав рукою рану, к аппарату

ухом прильнув, набрать успела... брату.

 

Ей всё равно уж было, кто-таки стрелял.

– Ну что, спасай, Паук. В крови валяюсь.

Конечно, если ты не по уши в делах... –

Закашлялась. Потом обзор погас в ней.

В какой-то миг себя вполне буквально

увидела. Не с потолка, намного дальней.

 

Круг бледный снизу, в круге и она.

И знает: обернётся, луч ослепит.

Сравнить возможно с бодростью от сна.

Но нить ползёт, вперёд пока что крепит.

Мелькнуло: обняли из света за спиной.

Потом обрушилась назад, в мир ваш и... мой?

 

Навылет – пуля. Боль не так ужасна,

как ту малюют (знаю, тоже шили).

Либо смертельно, либо не опасно.

Пройдёт, способен выдержать. Дружили

мы даже с болью: если мозг дурить,

что часть тебя она, – сможешь протест изжить.

 

– Нет, не в рубашке родилась. Там платье целое. –

Инессин голос. Янов дом. Светло.

– Мне кто-нибудь даст сигарету? – Ишь ты, смелая!

Коснулось! Истребить тебя могло! –

сестра ей крикнула, дрожа не то от радости,

что та жива, не то с привычки к "гадости". –

 

Как лёгкое осталось не задето,

вообще ведь чудо, знаешь это ты?

– Инь, тише, т-ш-ш... Дай лучше сигарету.

– На. Отравляйся. Логике кранты.

– Где Ян? – Он узнаёт, кто это сделал.

– Пустое. Тронули всего лишь моё тело.

 

Там пуля, в комнате. На ней быть отпечаток

должен, коль интересно это Пауку.

– Кому? – Да... кличка. Вроде, как змея я, –

затяжка, выдох, кашель, больно грудь

в бинтах, но легче: дышишь миру в тон. –

Давно когда-то звался Волком он.

 

Мы шли так долго к миру в этом городе.

В самих себе куда важнее мир.

– О чём, ты Лора? – дым под потолок летел.

Кружили светлячки в полу. – Что тир

во мне открылся, что мишенью стала я,

сама виной была, и это понимала я.

 

– Виновна ты? – Нет, просто притянула.

Что внешне делаешь, то также внутрь идёт.

– Ты выбирала вред? – на чёткость скулы

уставилась сестра, открывши рот

для комментария, и тут же тот закрыв.

– Имела право: зная, что умрёшь, убив.

 

– Раскольников до этого не вдумался.

– Его создатель начал, я окончила

мысль о "дрожащих тварях", из мечты скользнув.

Прозрения рождает одиночество.

Когда для тишины заглушек нет,

мы слышим вести на хвостах комет.

 

– Поспи. Тебе пока покой полезен.

– В гробу видала эдакий покой.

Во мне остановилось время, веришь?

Я выше, и в облатке лишь живой.

– Опять наведалась ты к бездны краю.

И не оправилась ещё. Живая, знаю. –

 

В рисунках комната. Глаза на поллица,

полные ужаса и серые, у девочки.

Какой-то частью Лора на отца

её несостоявшегося взъелась, но

осталась сущность там, где перемены

не трогают, лови хоть все антенны.

 

– Ложись со мной. Устала, вижу, ты.

– Тебе меня жалеть? В таком-то виде!

– Ты раньше от зеркал смахнула пыль.

Наверно, при рождении. Ты видеть

могла из-за своей здоровой кожи, Инь.

Мешает боль снимать хвосты. И синь.

 

Вселенский танец полноты и пустоты...

Он из Неё творит и плоть, и пулю...

– Не понимаю, – прилегла сестра, на дым

не жалуясь. – Да, вот бы все проснулись!

Проснуться можно только, умерев.

Из времени: в мир королей и королев.

 

Восток взял пустоту в распоряжение,

буддизм тому примером. Полнота

на западе – как флаг вооружения...

Тесня друг друга, вот в чём вся беда!

Менталитет народа красит Бога

в роду мужском и женском. – Ну и йога!

 

Похоже, слишком много крови вышло.

Родная, не терзай меня, поспи.

Я понимаю в общем, но частично слышу

в словах твоих огонь своей любви.

Мы образуем целое, права ты.

И наплевать на нервные растраты. –

 

Таращилась в сестру, как в призрак, Лора.

Стремилась изначально "всё понять",

и поняла: что ни черта без скорой

помощи сверху не способна понимать.

Нам априори выдаётся только след.

При жизни ждём мы часа умереть.

 

Широкими шагами Ян вошёл.

– Нет ничего на пуле. Был в перчатках

стрелявший. Не профан. Но хорошо

поищем и найдём его. Догадки...

– Нет. Я себя сама. – В окно напротив?

Ты, хоть двоилась, Инь не снайпер, вроде.

 

– Поделишься? – та встряла, – перестрелки,

прицельный выстрел, слово "заслужила"...

Ещё ты и Паук. Я разве мелка

настолько, чтоб не знать всё, чем ни жил ты?

– Я расскажу. Чуть позже. По порядку.

– Занятный день, – смех Кобры, – баста, прятки.

 

– Ты мне скажи. Кто мог там, в крыше, быть?

– Да хоть сам дьявол. Это всё равно.

– Тебя хоть в куртке мать могла родить.

Сдаётся мне, и, прыгни ты в окно,

останешься живой и невредимой.

У Инь синяк разбухнет, пальцем ткни ей.

 

Я за неё, не за тебя теперь боюсь.

– Причины в людях нет, желать ей зла.

– Через неё ко мне подходы ищут... – Пусть, –

сама Инесса голос подала.

– Не пусть. Осталась в свете ты одна.

– С тобой не страшен мне и сатана. –

 

Закрыла оба глаза, чтобы спать,

сестра, рождённая на час её пораньше.

Долго лежать нельзя... Ну, что сказать?

Не вовсе свет наш, братцы, и пропащий.

Контрасты его держат, как-никак.

В незримое глядит один дурак.

 

(красные страницы)

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться: