Часть XXIII. Мои бессмертные любовники

 

 

– Мои бессмертные любовники скончались много лет назад:

те, кто горел, и смог особенно о том сказать.

– А бог с холста стирает лики их, и глух, и нем.

Мы были рождены великими. Умрём никем. –

 

Подобных диалогов было множество

в истории и памяти моей.

Став богоравным, биться будешь с боженькой.

И не помогут стон и плач от всей

обвившей тебя силы: воли к жизни.

Которая момента удушить ждёт.

 

Как Кольридж, лезу в дебри метафизики.

Про мощь, которой сдавшись, победишь,

вещаю... Страстью став, из страсти вышла я.

Со страхом та же песня. Песня лишь.

Нужна наглядность. Чтобы понял всеохват

профессор кислых щей и младший брат.

 

Змея в клубке, внутри торта (пример

я привожу погони за мечтою),

там дремлет. Он тебе, как Лавальер

для Бражелона, чело... то есть торт тот.

Как яблоки Идун иль Гесперид

(кто-то на север, кто южнее зрит)

 

на вкус он, вечной молодости полон,

плод жизни: чёртов торт. Но там змея.

Ты ешь его, она тебя кусает. Кобры,

мы помним, просто так не тратят яд.

Боль жжёт все члены. Вкус великолепен.

Потом торт забирают. И бессмертье.

 

Со смертью ладишь (думая про торт)

в любых оттенках (будь он всё же проклят).

И вот, однажды время настаёт,

тебе его вернули. Со змеёй, да.

За время голода успел аскетом стать.

Есть иль не есть? Возможность выбирать.

 

По старой памяти ты к боли уж готов.

И гонишь темп, спартанцу подражая.

Змея молчит и смотрит. Но зубов

теперь, смотря в упор, не обнажает.

«Укусит, но плевать мне на укус!

Чтоб вечность съесть, я боли не боюсь!»

 

Торт забирают. Возвращают. Без змеи.

Ясно, как день: в клубок она свернулась.

Готов и к гибели, коль выбраться решит,

и к боли, если много раз укусит.

Ты за бессмертие готов уже на всё.

Ешь бесконечный торт, сколь хочешь. Но осёл –

 

забывший о змее. Он, успокоясь,

по кругу будет это повторять.

В конце обычно всё же торт уносят.

Имеешь право выбрать "не понять".

Мечта представлена любимого глазами, и,

пока их помнишь, торт вернётся заново.

 

Не обязательно учиться с одного

насыщенного опыта, как мой.

Кто-то влюблённости доводит до того,

что сам влезает в этот торт змеёй.

Кусается направо и налево,

чтоб отравить, кто колот ещё не был.

 

И змеи нам нужны, для испытания.

Ещё момент: торт ест сама змея.

Змеёю ставшая не в самонаказание,

а потому, что помощь от нея.

Кого спугнуть, кого и просветлить,

всем по заслугам: вот, чем Лоре быть.

 

Змей заклинал и ел спокойно торт

тот, перед кем она тогда склонилась.

Бесстрашным был. Иной ему подвох:

прикончить до нуля – неистощимое.

Когда тебя никто не искусал,

не понимаешь, что ты поедал.

 

Хватать змею, пытаться обмануть

бессмысленно: укус её смертелен.

Змея и время родственны... чуть-чуть.

Сказала б "очень", да века не те уж.

Мда, возраст между пенсией с детсадом

простёрся мой. Волна идёт парадом.

 

Смерть открывает глаз во лбу, бесспорно.

Но вправе мы об этом и забыть.

Обратно в матрицу включившись, как актёр тот.

Величие не всем по нраву. И

не всем по весу. Кто в себе несёт

его, того физический крах ждёт.

 

Эпический герой, любой, как правило,

заранье узнавал свою судьбу.

Не потому, что так фантазия играла в нём.

В те времена ещё был в людях слух.

С драконом бой – победа над материей.

Принцессу в жёны взять – и править временем.

 

«Сначала мёртвая вода, затем живая...»

Всё есть в преданьях. Лишь умей понять.

Есть те, кто за свою меня, читая,

и в третьей эре смогут воспринять.

Мы об одном и том же, други, думаем.

А значит, не настал ещё каюк умам.

 

Земную жизнь прошла до половины

годам к пятнадцати я: там был, ну... трындец.

Спускалась и Орфеем – за безликой,

и Геркулесом, возвращающим Альцест.

Ходьба к Аиду стала физразминкой.

И легче мне, чем выучить лезгинку.

 

Не в покаянье дело наше, в общем-то:

в рывке, через смерть бога – до него.

Играю в бисер (привет Гессе), рвусь, короче, на

свои обличья от истока одного.

С меньшим я братом становлюсь бабой Ягой.

То есть особою, что в смерть одной ногой.

 

Вот интересно, будет ли бояться

старушки он весёлой и в татухах,

которая сварливо шутит сказкой

и объяснит, чтоб понял, оплеуху.

На юморке и воспитать приятно.

Своих я вверх "рожаю". Там нет яда.

 

Дела творятся славные и слабые.

Всё одинаково необходимо в пустоте.

Расколот мир, но собран может нами быть

через предельное разбитие. И тент,

нависший над макушкой, разойдётся,

чтобы впустить туда, где нету слёз уж.

 

Конечно, не относится ко всем,

что говорю: в лесочках сумрак разный.

Да и вообще... Рот без метафор нем.

Намёк содержится меж строк у всякой сказки.

Удобней вообще молчать, конечно.

И слушать, что расскажет рядом нечто.

 

Заглянем в круг Сансары. Там нулей

и единиц круженье продолжалось.

Инесса в интернате для детей

с увечиями – дать пыталась счастья

немножко. Меценатка, приходила

и, как сиделка, с ними говорила.

 

Мальчик без ног на коврике сидел.

Две башни он построил из конструктора.

Шатались... Но друг с другом сдвинул те,

и устояли, опираясь на друг друга. – Да, –

сказала Лора, здесь с близняшкой правой, –

напоминает "половин" исканье в парах.

 

– Ты молодец, – улыбку для ребёнка

послала Инь. Был мальчик черноглаз.

– Слишком высокие, одни стоять. – Серьёзно

взглянул на... одинаковых сейчас.

– Расширь фундамент, сделай пирамиду. –

«И сверху царь, превыше индивида», –

 

совет дала и вслух и про себя

Кобра (футболка, голубые джинсы,

куртка из кожи: нечего и взять).

– Попробую, – он вымолвил, – спасибо.

Куда ты глазом смотришь, тётя, белым?

– Туда, где забежишь на башню вверх ты. –

 

Слеза сверкнула у её двуглазки.

Неброская, и видная лишь ей.

Сочувствовала: будто бы опасный

бандит калекой сделал без затей.

Взбегают большей частью вопреки.

Себе вокруг или себе внутри.

 

Снимаю шляпу перед стоицизмом,

восставшим после некого разноса.

Разбрызнув яд в лицо, тот обнажила

перед лицом Паучьим Кобра. Вдосталь

и наругались, и, конечно, намирились.

Был суицид преодолён тем, что был принят.

 

Инь гасла на глазах, спеша куда-то,

где не хватает людям теплоты.

Разорвалась бы, чтоб в едину дату

страдальцам местным подарить цветы.

Чем меньше Ян был дома, с ней касался,

тем ярче та светила, всем и сразу.

 

Лежали сёстры на песка террасе.

Прошёл ещё год. Двадцать было им.

За это время многое случалось,

но мы его, позвольте, пробежим.

Шумели волны. Чайки им кричали.

Читала как-то: матери отдали,

 

чтоб сыновей вернуть, красу и силу,

морским принцессам, обернувшись в чаек,

летающих, зовущих... те же милых

не встретили, и страждали, причалив.

В иной легенде счастья миражи

манили позабыть за морем жизнь.

 

Почти сливался в голубое горизонт.

Как платья, рябко небо и волна.

От солнца закрывал курортный зонт.

Похож был полдень на обитель сна.

– Вот бы всегда так было, ты и я...

но мы с тобой – не целая семья.

 

– Ты знаешь ведь, что он тебя погубит.

– Мне с ним не жалко, Лора, умереть.

– Я вижу день, где он тебя не любит.

Святого скоро выветрится след.

Мы ненавидим тех, в кого влюбились,

сильней всего – за то, что изменились.

 

– Я прежняя. – Так кажется. Держать

в ладонях сердце на высоком пульсе

и "стоп" на власти времени нажать

он ещё может. Но трясётся руль весь.

Тристан с Изольдой пробыл долго так

затем, что против счастья мир восстал.

 

Адюльтер у Гиневры с Ланселотом.

Запретна связь, держалась вперекор.

Либо, как Клайд и Бонни, ты дерёшься

со всем, либо – даёшь игры узор... –

От Иды через Лору до Инессы

не повторится путь (лишился веса):

 

«Земля и время, и мечта живая».

– Неужто просто рядом быть нельзя?

Без криков и стенаний, скачек к раю,

походов в ад, чтоб там плясать, скользя!

Хоть тресни, не пойму всех этих штук!

– В иллюзии своей погряз Паук.

 

Ему бы всё войны, а драться не с кем.

Таким, как он и я, опасен мир.

Вот только я в разрыв гляжу из бездны,

а он стоит, огромный, и... горит.

Вести и некуда, и незачем, и некого.

Без применения огонь сожрёт уже тебя.

 

Но Ян умён, и отдаёт себе отчёт,

что будет, прекратись бои наружу.

Он город вычислил, как небо звездочёт,

чем свои пальцы, знает его лучше.

Поставки через море тешат нерв.

Не будь меня, в застое бы помер.

 

Я как бы с ним, но как бы и отдельно.

Поэтому он выше смерти... но

не жив сам, понимаешь? Приведенья

мы оба. Выражение одно,

а смысл обратный. – Лора, я устала.

Жива, да лучше б призрачною стала.

 

То, как с чужой, ни слова не проронит,

то чуть ни ноги целовать, упав, готов.

Недавно в золотой меня короне

так хотел видеть, что купил её... Остов

трещит по швам. Мы, где б ни находились,

в себе давным-давно остановились.

 

Спектакли у тебя одной выходят.

Пристрастна Ида к студии Конька

Морского: сплошь в татуировках. Хоть бы

и так. С ним ведь живёт она пока.

Я рада, что вы с ней уже не в ссоре.

Но их союз... ни радости, ни горя.

 

Так не хочу я, Лора. Не хочу.

Прекрасно помню миг, где мы впервые

поцеловались, как я, по плечу

ему, тянулась... Снимки – неживые!

На что ты обернулся, то прошло.

Колотим мы в растущее стекло.

 

Имеют в три ствола подруг своих

(чтоб скуку снять) и продают их даже...

Да, в шутку, но представь себе вой их

душ, исчерпавших то, чем грезил каждый,

пока ни встретил грёзу "здесь, сейчас"!

В общак делиться жизнью не для нас.

 

Свою, одну, мы просто искалечим.

– Есть план во мне, как этому помочь.

Попробуй, вместо новой вашей встречи,

представить, кем была бы ваша дочь.

Назвать её Софией ты хотела.

И шёпот мудрости глушить в себе – не дело.

 

– Рисунки, фотографии, стихи...

Её и не было тут, в мире под луною.

Её приснила я, там, где каркас нехил.

Там, где не видно, все мы, Лора, в сборе.

«Что было бы, иначе повернись?»

Замучила и память я, и лист.

 

– Останься Фил в живых, с ним и София,

загнулись всё равно бы, наконец.

– Откуда знаешь? – Хрупок он для виллы,

где носят тернецы вместо колец.

Ну а она, от вас, родством сплетённых,

не выжила б в ладонях раскалённых.

 

– Каким манером у тебя-то нет детей?

– Мой организм сжигает их попытки.

Себя творю, наполовину только здесь.

Все образы и песни... даже пытки.

У женщин-воинов, которые без примесей,

на тормоз нажимал и лунный цикл, совсем.

 

Им продолжение не нужно вовсе. Жанна,

мой эталон, которая сгорела,

была и девой, и бездетною. Вальхалла

валькирий обрекала без мужей жить.

Мной не потерян пламенный запал.

Ян, как теперь... сама, тот направлял.

 

– Всё, как и видела тогда. Одна из нас ты

способна пережить хоть Хиросиму.

– Тут не моя заслуга. – Но участье.

Идеями вселенной рождены мы.

Я, видимо, погибну вслед за ним.

Ты – элемент, что смертию любим. –

 

Шуршали волны, день стоял в зените.

Друг друга даже видеть было больно

Инь с Яном. Слабость эту устранить он

бы мог, не значь то "нож всадить в святое".

Не дал бы ей меняться и стареть.

И отпустить не мог жены своей.

 

Точки раздела не случилось. Была Шакти

его (см. где-то в примечаньях) только в теле.

А Лора с Шивой, как и прочими, плясала,

в любых его (см. грани) воплощеньях.

Добавить нечего особо, так вот. Сноски я

пишу на всё, когда-то уже созданное.

 

(заметки на полях)

Кассандра [2]

 

 

Смеюсь, когда все плачут. Дик мой хохот.

Предупреждала, плача. Все смеялись.

 

Нет радости в грядущем. Пусть отсох бы

язык мой лучше, чем его вещать им.

 

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться: