Специфика трактовки Н. С. Лесковым «греховного» типа сознания личности в повести «Леди Макбет Мценского уезда» как этап на пути создания образа «праведника»

Одним из писателей, в чьем творчестве важное место принадлежит образам праведников, является Н. С. Лесков. Праведничество мыслилось  Н. С. Лесковым как своеобразная альтернатива той социальной жизни, которая, будучи основой современного ему общества, влекла последнее к хаосу и прежде всего к хаосу в сфере ценностно-нравственных парадигм. В 1889 году при подготовке своего собрания сочинений Лесков включил «Очарованного странника» в цикл рассказов «Праведники», который он задумал и начал осуществлять в 1879 году. Свой замысел и причину его возникновения он объяснил в предисловии к рассказу «Однодум» (1879). После беседы с «одним большим русским писателем» (этим неназванным писателем был А. Ф. Писемский), который мрачно смотрел на русскую действительность, видя в ней «одни гадости», Н. С. Лесковым «овладело от его слов лютое беспокойство.

" Как, – думал я, – неужто в самом деле ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дряни?

Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одною дрянью, которая живет в моей и в твоей душе, мой читатель? ".

Мне это было и ужасно, и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых " несть граду стояния"...» [2, т. 3, с. 411].

 Наиболее последовательное художественное воплощение мифологема праведничества нашла в таких рассказах Н. С. Лескова, как «Однодум», «Пигмей», «Кадетский монастырь», «Инженеры-бессребреники», «Несмертельный Голован», «Левша», «Шерамур», «Человек на часах», повести «Очарованный странник». Однако возникновению и развитию концепции праведничества в произведениях писателя предшествовало осмысление и пристальное изучение греховного начала в человеке. В свое время пристальное внимание обратила на это отечественный исследователь И. В. Реклинг. По мнению ученого, уже в ранних произведениях автора, относящихся к 1860-м годам, закладывается представление о сущем (греховном) и должном (праведном), что было связано как с социальными условиями развитиями российского общества в пореформенную эпоху, так и с религиозностью писателя в целом. Как отмечает            И. В. Реклинг, «общественно-литературная позиция Лескова в 60-е годы характеризовалась особенностями его широкого, толерантного мировоззрения, сердцевиной которого являются религиозные взгляды писателя. Начальный период его творчества совпал с проникновением в русское общество буржуазной морали, и «свободомысленное христианство» художника объяснялось стремлением воскресить и сохранить в народном сознании нравственные заветы Христа» [49, с. 10]. Поэтому общее представление о «праведной» личности началось уже в самом начале литературной биографии автора, например, в рассказе «Овцебык», «где психология отдельного человека и целого коллектива регулируется религиозно-нравственными установками и понятиями, передаваемыми из поколения в поколение и составляющими суть народной ментальности, а духовно-историческая память помогает героям писателя освободиться от влияния социума и вновь обрести в своем сердце высокий христианский идеал любви и помощи ближнему» [49, с. 10]. Между тем весьма замечательным явлением данного периода является создание образа-антипода, т. е. характера, «греховного» по своей природе. Уже в этом моменте можно усмотреть определенные отличия от концепции «праведничества» Ф. М. Достоевского, у которого «чистых» образцов греховности встретить сложно: ведь даже самые «потерянные» в нравственном отношении герои, как было отмечено выше (такие, как Иван и Дмитрий Карамазовы, Родион Раскольников и др.) таят в себе ростки духовного спасения, если только повернут на правильный путь, который был для писателя неотделимо связан с Церковью. В то же время и «праведники» не без «греха». Здесь уместным будет вспомнить и занятие Сони Мармеладовой, и «земляную карамазовскую силу», также свойственную «образчику духовности» Алеше Карамазове. Лесков же попытался «вычленить» греховное начало, сосредоточив его в одном персонаже. «Источник " греховности" – отсутствие какой бы то ни было связи личности с библейской, фольклорной, эстетической, сословно-этической традициями народа, – пишет по этому поводу И. В. Реклинг. – Это не может вызвать к жизни настоящего жертвенного чувства, а рождает только " темные", преступные желания и ставит личность вне границ " национального" и вообще " человеческого" ». Следовательно, и «праведное» в мировосприятии Н. С. Лескова также неизмеримо шире, чем у Достоевского. Определяя понятием «праведный» героев высоконравственной культуры, обладающих чистой душой и разумом, ставящих перед собой обязательство бескорыстно служить людям, считая это своим основным долгом и честью, как справедливо полагает Е. Лазаренко, писатель расходился в определении «праведничества» с религиозной трактовкой этого понятия, не связывая его с обязательным «воцерковлением». Н. С. Лесков опирался на собственные наблюдения, поскольку он уже пришел в литературу тридцатилетним опытным человеком, «превосходно вооруженным не книжным, а подлинным знанием жизни» [33, с. 4], и его основная дума была «дума не о судьбе лица, а о судьбе России» [33, с. 4]. Праведник у Лескова – это такой тип положительного героя, который, по мнению Г. С. Жуковой, и «в самых неблагоприятных жизненных обстоятельствах оказывается способным сохранить свою самобытную независимость характера, а главное – активно творить добро, вступая в неравный поединок с общим порядком вещей» [21, с. 7]. Герои-праведники, как правило, проходят долгий и сложный путь сомнений, приводящий к их духовной эволюции, необязательно связанной с воцерковлением (Рыжов в «Однодуме», Савелий Туберозов и Ахилла Десницын в «Соборянах») (вспомним героев Ф. М. Достоевского – Раскольникова, Алешу Карамазова, князя Мышкина, – каждый из которых обязательно связан с каноническими христианскими образами: Раскольников открывает Еванглие, Алеша Карамазов живет монашеской жизнью, князь Мышкин «списан» с образа Христа), и в этом заключается еще одно отличие в позициях писателей. Объединяет же концепцию «праведничества» обоих авторов социально-критический пафос повествования: именно в особенностях социальной жизни российского общества того времени они усматривали причины духовного падения современников.

В творчестве же 60-х годов отчетливо просматривается тенденция поиска Лесковым своего героя от «противного»: писатель показывает антипод «праведнического» типа личности и поднимается на качественно новую ступень в исследовании проблемы, при этом неразрывно связанного с будущими поисками праведного в более поздних произведениях. Об этом говорит в своем исследовании и И. В. Реклинг: по глубокому убеждению Лескова, «отсутствие в человеке источника духовности – христианской любви, а, значит, и всякой потребности в этическом развитии, – является благодатной почвой для «темных», преступных желаний. Такой характер «греховен» по природе и представляет собой исключение не только «национальное», но и «человеческое» вообще. Опосредованное осуществление в нем эстетического содержания открывает перед автором перспективу художественного воплощения идеала как объекта изображения» [49, с. 11].

Наиболее ярким воплощением «греховного» типа сознания в раннем творчестве Н. С. Лескова стала главная героиня рассказа «Леди Макбет Мценского уезда» Катерина Измайлова. В литературоведении данный образ часто сравнивают с героиней известной пьесы А. Н. Островского «Гроза» (например, работы Л. Матвеевой [36], Т. Ю. Салахутдиновой [51], Г. А. Шкуты [66] и др.). Действительно, близкими оказываются и судьбы героинь, и их грехопадение, которое в их жизни является поворотным моментом. И все же если Катерина из пьесы «Гроза» влекома пусть и преступными, но светлыми любовными чувствами, которые стали своеобразной отдушиной в мрачной атмосфере жизни Кабановых, то Катерина Измайлова просто утопает в грязной тине любовного соблазна и повлекшего его серии настоящих преступлений против членов своей семьи. В данном образе писатель предпринимает попытку рассмотреть «грубые и несложные формы», в которых проявляется «рабская покорность своим страстям и преследование дурных недостойных целей у людей простых, почвенных, невыдержанных» [2, т. 3, с. 143].

По мнению Н. С. Лескова, Катерина Измайлова – это «типический женский характер» разных сословий «окской и чисто волжской местности» [2, т. 3, с. 143]. Следовательно, и проблема, заявленная здесь, вполне типична для российской действительности. Девица из небогатой семьи, выданная замуж «не по любви или какому велению, а так, потому что Измайлов к ней присватался» [2, т. 1, с. 96], оказывается вдруг ее «степенством», хозяйкой известной купеческой семьи. Среди «глухого» провинциального быта с его грубой моралью рабского подчинения и серой скукой проводит Катерина Измайлова молодые годы. Страстная, порывистая от природы женщина, сила характера которой под стать разве что известной шекспировской героине (отсюда и аллюзия на одноименную трагедию В. Шекспира, на что указывают такие исследователи, как О. В. Косолапова [27], М. А. Кучерская [32], Г. А. Шкута [66]), полна неудовлетворенных желаний, тоски по любви и материнству. Между тем ни одно из ее стремлений не находит отклика в семье. По стечению обстоятельств ей, томящейся от безделья и жаждущей отклика своим чувствам, встречается в доме мужа молодой приказчик, удалой и хитрый сластолюбец Сергей. Описание данного события предваряется одной весьма значимой ремаркой: «На шестую весну Катерины Львовниного замужества у Измайловых прорвало мельничную плотину... Прорва учинилась огромная: вода ушла под нижний лежень холостой скрыни, и захватить её скорой рукой никак не удавалось» [2, т. 1, с. 94]. Писатель словно готовит этим читателя к тому, что своеобразный «прорыв» просто неизбежен и в жизни героини. Необходимо в данном случае обратить внимание на символическое наполнение деталей, которые подчеркивает сам Н. С. Лесков. «Холостая скрыня» – это намёк на бездетную жизнь Катерины Измайловой. Шесть лет семейной жизни не обрадовали Измайловых детьми. Сама «она маялась дома по целым дням одна-оденёшенька... Зевала-зевала, ни о чем определённом не думая...» [2, т. 1, с. 94]. Автор сознательно не вводит в повествование такие детали, как занятия рукоделием, общение с дворовыми, посещение церкви или молитву. Героиня, несмотря на неудовлетворенность супружеской жизнью, проводит скудную жизнь и в духовном отношении. Поэтому греховный тип сознания моментально овладевает ею, не находя в ее внутреннем бытии никаких преград: ни духовно-нравственных, ни моральных, ни религиозных, ни традиционных. И неожиданно, хотя и закономерно, эту тихую, даже скучную жизнь, как плотину, прорывает река. Образ реки в литературе является традиционным символом жизни, но в данном контексте это и символ любви-страсти – подвала, «скрыни» чувств. Такая страсть подобна реке, она стихийна и разумом не управляется. Катерина Львовна влюбилась в приказчика практически от скуки, безделья и духовной нищеты, а также потому, что в доме «одним командиром» – мужем – стало меньше. Расчетливо и непринужденно разыгрывает он перед молодой купчихой любовную страсть и всецело подчиняет ее своему изощренному соблазну. Стремительно и отчаянно бросается Катерина в омут любовной игры, вся отдается чувству, обманутая напором цветистой, лубочной речи удалого соблазнителя.

Причины последовавшей за этой страстью трагедии Н. С. Лесков видит, конечно же, не только в социальных условиях жизни российского купечества того времени (культурная ограниченность, бедность событиями и т. д.), но и в нравственном облике самой героини. Катерина Измайлова, в отличие от героини пьесы А. Н. Островского, – это в полной мере «существо», лишенное какой-либо духовности. Даже в описании Катерины Измайловой автор ставит акцент на внешних характеристиках: «Катерина Львовна не родилась красавицей, но была по наружности женщина очень приятная. Ей от роду шел всего 24-ый год; росту она была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза чёрные, живые, белый высокий лоб и чёрные, аж досиня, чёрные волосы» [2, т. 1, с. 94]. Подчеркнем, что в этом весьма кратком описании героини неоднократно используется эпитет черный, что указывает на внутреннюю «черноту», порочность героини, на черные дела, которые будет совершать лесковская героиня. Прилагательные невысокий, стройный, выточенный; круглые, крепкие; прямой, высокий создают пластический образ, помогающий через внешнее увидеть внутреннее содержание.

О душе же Катерины Н. С. Лесков прямо не говорит абсолютно ничего, и лишь через некоторые эпизоды, высказывания героев можно сделать косвенные выводы о внутренней жизни героини. Так, например, в одном из эпизодов Сергей взвесил Катерину на весах.

 – Диковина.

– Чему ж ты дивуешься?

– Да что в вас потянуло три пуда. Вас, я так рассуждаю, целый день на руках носить надо и то не уморишься, а только за удовольствие это будешь... чувствовать» [2, т. 1, с. 99].

Телом Катерина легка, а вот душой тяжела. Поэтому Сергею парирует один из мужичков:

«– Не так ты, молодец, рассуждаешь... Что есть такое в нас тяжесть? Разве тело наше тянет? Тело наше, милый человек, на весу ничего не значит: сила наша, сила тянет – не тело» [2, т. 1, с. 100].

В характере героини начало языческое, телесное резко противопоставлено началу духовному. Катерина Измайлова очень сильна физически, и Лесков всячески подчеркивает ее «диковинную тяжесть», телесную «чрезмерность». В то же время ее духовные запросы практически сведены к нулю, что усугубляется еще и «скукой русской, скукой купеческого дома, от которой весело, говорят, даже удавиться» [2, т. 1, с. 99], хотя возможности духовного роста, несомненно, были, и именно они могли подсказать Катерине совершенно иной выход из сложившегося в ее жизни вакуума. Например, в доме есть Библия и «Киевский патерик» (жизнеописания святых и великомучеников Киевской Руси), но Катерина даже не открывает их. «Киевскому патерику» Лесков придает символическое значение – перед смертью племянник героини – Федя – читает в этом патерике житие «своего ангела» святого великомученника Феодора Стратилата, в судьбе которого можно усмотреть в данном контексте намек и на скорую гибель мальчика, замученного своей тёткой.

Помимо двойной антитезы – противопоставлением, с одной стороны, физической легкости и душевной тяжести, с другой стороны, физической легкости и одновременно неимоверной языческой силы, а также портретных характеристик героини с повторяющимся эпитетом, автор с целью раскрытия внутреннего содержания героини использует развернутые описания дома – устойчивого микропространства, микромира, в котором и обитает Катерина Измайлова. Читая произведение, можно отметить, что, во-первых, это максимально ограниченное пространство, в котором душно, плохо. В доме закрываются ставни, зашториваются комнаты. Вполне можно провести параллель и с внутренним миром героини, в котором буквально кипят страсти, нереализованные желания, разумного выхода которым женщина найти не может. Приведем и другие примеры описания дома из текста.

«Везде чисто, везде тихо и пусто... Нигде по дому ни звука живого, ни голоса человеческого» [2, т. 1, с. 97].

«На дворе поле обеда стоял пёклый жар, и проворная муха несносно докучала. Катерина Львовна закрыла окно в спальне ставнями и еще шерстяным платком его изнутри завесила» [2, т. 1, с. 103].

Дом буквально мертвый. В нем много дверей, то есть внутреннее пространства раздроблено, не имеет цельности. При этом все действие рассказа практически не выходит за пределы дома. Если Катерина и выходит в сад, то чтобы чай попить, то есть доставить удовольствие желудку, телу. Очень редко встречаются небольшие пейзажные зарисовки, но и тут снова подчеркивается материальность, вещность, телесность бытия Катерины Измайловой: «Овраг, под забором заколотил соловей, жирная лошадь томно вздохнула, пронеслась веселая стая собак и исчезла в безобразной, черной тени полуразвалившихся, старых соляных магазинов» [2, т. 1, с. 101]. Пейзаж конкретен и материален, как сама Катерина. В других случаях русская природа – природа живая, одухотворенная – противопоставлена духовной омертвелости героини. Измайлова выглядит живой лишь внешне, а вот душа ее мертва (хотя из развития сюжетных линий вполне может сложиться ощущение, что души в этой женщине попросту нет совсем): «Лунный свет, пробиваясь сквозь листья и цветы яблони, самыми причудливыми, светлыми пятнышками разбегался во всей фигуре Катерины Львовны. Легонький теплый ветерочек чуть пошевеливал сонные листья и разносил тонкий аромат цветущих трав и деревьев... Золотая ночь! Тишина, свет, аромат и благотворная, оживляющая теплота…» [2, т. 1, с. 105]. Природа здесь изображается как некое живое существо: писатель как бы «включает» у читателей и зрение («лунный», «причудливые», «светлые»), и осязание («теплый ветерочек»), и обоняние («аромат»). Такого богатства духовной сущности у Катерины Львовны мы так и сможем увидеть.

Поэтому ясно, почему случилась беда; как не случайна оказалась и беда на плотине. Подобная «прорва» учинилась и в чувствах Измайловой: «Развернулась она вдруг во всю ширь своей проснувшейся натуры и такая стала решительная, что и унять ее нельзя» [2, т. 1, с. 104]; «Он [Сергей] влюбил ее в себя до того, что меры ее преданности ему не было никакой. Она обезумела [как река] от своего счастья: кровь ее кипела, и она не могла более ничего слушать...» [2, т. 1, с. 104]. Если Катерина А. Н. Островского нарушает супружескую верность из-за большой любви, и совесть гложет ее, потому что для нее измена – это преступление, то Катерина Измайлова делает это просто так, от скуки. Внутри Катерины из «Грозы» – прочные нравственные устои, а также томление свободного духа, запертого в «темном царстве» мещанства, отсюда и образ, символизирующий ее, – птица, свободно летящая над Волгой, тогда как Катерина Измайлова – бурлящая река, стихия, не поддающаяся никаким законам. Был ли другой выход у Катерины Кабановой? Наверное, нет, тогда как Катерина Измайлова сама создает свою судьбу, и весь ужас заключается в том, что, поддавшись страсти, она сознательно идет на многочисленные преступления, не находящие никаких оправданий. В лесковском произведении мы не находим ни одного эпизода, где бы Катерина Измайлова мучилась угрызениями совести. Катерина А. Н. Островского, наоборот, истязает себя муками совести и бросается в воду, дабы смыть свой грех, тогда как Измайлова и в финальной сцене уносит с собой жизнь еще одного человека. У Катерины Островского любовная драма «перерастает в трагедию высокого духа», а у Лескова – в трагедию «грубо поставленных страстей». Райскому саду героини Островского противостоит «звериный» рай Катерины Измайловой, где «дышалось чем-то томящим, располагающим к лени, к неге, к темным желаниям» [2, т. 1, с. 99], где совершенно нет места духовности, нравственности. И с тонким психологизмом изображает Лесков развитие этого, на первый взгляд, банального романа, который под влиянием безотчетно-широкой натуры героини постепенно переходит в страшную, кровавую семейную драму.

Подчиняясь страсти, Катерина слепо и горячо следует дикому и непроизвольному стремлению во что бы то ни стало отстоять свою преступную любовь. И тем неизбежнее становится ее столкновение с «темным царством» купечества. Соблазнитель же преследует свои цели и отнюдь не без расчета.

По его тонкому наущению героиня, не просветленная ни живою верою, ни добрым воспитанием в духе народных традиций, движется от преступления к преступлению. И сначала свекор, а затем и муж становятся ее жерствами. Наконец, наступает последний, самый страшный эпизод, переданный сквозь призму житийных настроений, – удушение «наследника», малолетнего племянника, «лежащего на одре болезни отрока Федора» Лямина. Весь ужас и низость происходящего Лесков подчеркивает тем, что убийство мальчика Феди совершает беременная Катерина Измайлова в ночь под праздник «Введения Богородицы во Храм». То есть деяния героини напрочь прекословят христианству. Это «кромешное зло», не поддающееся ни пониманию, ни тем более какому-либо оправданию. «Помнишь, как мы с тобой ночами погуливали да твоих родственничков на тот свет провожали» [2, т. 1, с. 131] – уже на этапе говорит Сергей Измайловой, и от этого становится совсем жутко. «Божья кара» настигает преступников тут же: их уличают и отдают под суд. И не случайно отраженные «житиями высокие христианские заповеди древности эхом отдаются в мценском народе» [51, с. 46], и в его среде возникает слух и мнение о «скверной бабенке», которая «столь испаскудилась, что уж ни бога, ни совести, ни глаз людских не боится» [2, т. 1, с. 126]. Этот народ в образе собравшейся у дома Измайловых толпы, возникающей сразу после крика любопытствующего соглядатая: «Братцы мои, голубчики! Душат кого-то здесь, душат! » – этот народ и становится вершителем судьбы преступницы и ее коварного любовника.

Преданная суду и осужденная, Катерина живет только одной страстью к Сергею: «для нее ни существовало ни света, ни тьмы, ни худа, ни добра, ни скуки, ни радости» [2, т. 1, с. 132]. И здесь она получает истинное возмездие: то чувство, которым жила героиня, оказывается попранным ее кумиром. Сергей не просто охладевает к той, которая отдалась ему вся без остатка, подчинилась его коварной воле, но глумится над ее чувством, откровенно и бесстыдно вступая в связь с легкомысленной смазливой арестанткой Сонеткой. Наплыв воспоминаний и отчаяния придает Катерине огромную силу ненависти; схватив Сонетку, она бросается за борт парома и погибает вместе с ней. И здесь снова автором вспоминается образ бурлящей безудержной реки: «Обиде этой уже не было меры, не было меры и чувству злобы, закипевшей в это мгновение в душе Катерины Львовны» [2, т. 1, с. 134]. Много раз писатель показывал читателю, что Катерина действует как разрушительная стихия, разумом не управляемая. Где был разум женщины, когда она, не мешкая ни минуты, не думая о последствиях решительного поступка, вывела к мужу Сергея? Где было ее сознание, когда она быстро решала вопрос об убийстве и свекра, и племянника, и мужа, и Сонетки? Разум покинул Измайлову и в финальной сцене, когда она учинила на пароме драку с полюбовницей Сергея, не думая, что она находится на зыбкой «почве» и что кругом холодная речная бездна. Так, трагически, и заканчивается это вершинное произведение лесковской психологической прозы, в которой «мастерское использование разнообразных речевых средств – от затейливой стилизованной лубочной речи до живого, тонко построенного диалога и сказового повествования – создает удивительно цельный образ характеров и героев» [26, с. 35].

Итак, созданию галереи «праведников» в творчестве Н. С. Лескова предшествовало изображение «греховного типа сознания», примером которого стала главная героиня рассказа «Леди Макбет Мценского уезда». Многочисленные реминисценции и аллюзии в произведении, сближающие его (по силе страстей) как с шескпировской трагедией, так и (по сюжетному абрису и именем героини) с драмой А. Н. Островского, неслучайны, но чаще подчеркивают непохожесть Катерины Измайловой на своих литературных предшественниц. Социально-критический пафос «Грозы» Островского здесь заменяется осуждением внутренней, духовной пустоты героини, которую она всецело и заполнила слепой, безрассудной страстью – не от глубины и силы чувств, а от скуки, и благодаря которой она падает на самое дно разврата. Мало того, Катерина совершает и несколько преступлений (убийств), относясь к этому совершенно хладнокровно. Эту «звериность» натуры героини автор подчеркивает телесного плана в изображении Катерины, контрастирующей с ее духовной пустотой и мертвенностью. Единственной внутренней силой Катерины Измайловой стала ее страсть, которая также передана с помощью пейзажной зарисовки – символического образа водной стихии, буквально пронизывающего все повествование и предвещающего беду. Трагедия Катерины – это трагедия бездуховности, трагедия человека, полностью замкнувшегося на своем внутреннем мире (отсюда образы ограниченного пространства в произведении), порвавшего все связи как с народной, так и с духовной традицией. Христианские символы, введенные в повествование, усиливают ужас грехопадения героини, в которой, в отличие от персонажей романов Ф. М. Достоевского, никакой надежды на прозрение, никакого «просвета» быть не может. В то же время писатель не связывает такое поведение героини исключительно с ее невоцерковленностью, хотя данный аспект также является весьма значимым. В Катерине Измайловой отсутствует какая-либо духовная жизнь вообще, и именно это в определенном смысле и сводит ее с ума, превращая в преступницу-убийцу. И лишь в ремарке, указывающей на типичность данного характера для российской действительности звучит социально-критический пафос повествования, хотя в целом само по себе общество писатель здесь не обвиняет. Весь мрак, по его мнению, кроется в человеческом подсознании, необузданном здесь ни народными, ни христианско-религиозными традициями и потому утратившем свой человеческий облик. Однако более пристальное внимание Н. С. Лескова все же привлекали характеры, с умевшие преодолеть в себе «звериное» начало и сумевшие встать на праведный путь, на рассмотрении которых остановимся подробнее в следующем параграфе исследования.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: