Формирование и художественное воплощение темы праведничества в прозе Н. С. Лескова 1860-70-х годов

Тема «праведничества» в прозе Н. С. Лескова появилась неслучайно. У него были вои литературные предшественники и уже достаточно сложившаяся традиция в рассмотрении данного вопроса в отечественной литературе. Русская литература второй половины XIX в. явилась звеном, позволяющим осознать типологическую общность древнерусского подвижничества как культурного феномена. «В творчестве Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и других писателей-классиков во многом осуществился переход от героя-юродивого, героя-праведника, по преимуществу сохранившего юродскую религиозную и общественную функции, к праведничеству как выражению национальной психологии и особой поведенческой модели», – пишет по этому поводу Б. М. Мастеров [35, с. 26].

В литературе XIX в. праведничество как социально-культурный и психологический феномен становится явлением особенно распространенным. С ним можно встретиться у каждого большого русского художника. Последовательное обращение писателей к феномену праведничества свидетельствует об особой роли этого феномена в русской литературе и культуре второй половины XIX в. Это обусловлено большим интересом к духовным основам православия, его переосмыслением и значительной трансформацией. Актуализация праведничества именно в этот период, на наш взгляд, связана и со сложившимся общественно-историческим состоянием России, ее «переходностью» и обострением споров о пути ее развития.

Появляется в этот период и более широкое использование категории «праведничества»: оно порой становится определяющим в «биографическом мифе» автора или проникает из персонажной сферы в структуру текста, обусловливая его поэтику. Популярность героя-праведника во многом объясняется тем, что вторая половина XIX в. в русской литературе, по мнению В. Н. Аношкиной и Л. Д. Громовой, отмечена поиском положительного героя. Проблемы героя времени, праведничества, народных идеалов оказались в центре внимания многих деятелей литературы и искусства. «Реальному положительному герою русской литературы часто были свойственны черты мучительного самоанализа, сомнений, в конечном счете, черты " гамлетизма". Таковы Онегин, Печорин, герценовский Бельтов. Однако уже в середине, а более зримо во второй половине XIX в., в русской литературе замечается движение к образам идеального человека с истинно дон-кихотовской верой в торжество добра и правды. Это прежде всего князь Мышкин... Даже Лев Толстой, для которого гамлетовский самоанализ оставался первостепенен, приводит своих любимых героев – Пьера Безухова, Левина – к положительным идеалам, к активному и целенаправленному действию, заставляя их победить в себе мучительные сомнения и ужас перед " низкой" действительностью. Новый тип героя отличается " внутренней свободой" и " верностью евангельской истине" » [3, с. 229].

Как было отчетливо видно в рассмотренных романах Ф. М. Достоевского, «в XIX веке господствующее представление о праведниках и праведничестве находилось в русле церковной православной традиции. Такое представление отразилось в художественном изображении праведников: есть сходство с творческими принципами иконописи и агиографии (житийной литературы) – показывается духовный лик, а не душевно-чувственное лицо героя. В подобном подходе нет абстрактной " схематизации" человеческой индивидуальности, а присутствует изображение глубин духовной жизни человека. Русские писатели, как и составители житий, как иконописцы, раскрывали в своих творениях именно реальность, но реальность высшего порядка, высшего напряжения духовной жизни, правды " идеальной" » [57, с. 383].

Одним из писателей, чьим героям действительно присущи деятельно-религиозные черты, является Н. С. Лесков.

Н. С. Лесков, создав своеобразное циклическое образование о «праведниках», сумел типизировать особую личность, с помощью которой выразил свои основные философско-эстетические взгляды на природу русского национального характера. Термин «праведник» стал актуальным для творческого сознания писателя в семидесятые годы XIX века. Автор обозначил им людей, стремящихся к самоограничению и самопожертвованию ради счастья и блага других. Этим обозначением писатель давал морально-философскую оценку изображаемым героям. Вполне логичным будет отнесение этого определения не только к персонажам, но и к самому Н. С. Лескову, прошедшему «школу самосовершенствования». По определению Б. А. Трояновской, «слово «праведник» образовано от слова «правда», и те, кого назывaем праведниками, или постигли высшую Божью правду – истину, или стремятся ее достичь» [60, с. 76], и именно такое понимание «праведника» свойственно лесковскому мировосприятию.

Праведник – это характерный для творчества Н. С. Лескова тип положительного героя, который, по мнению Г. С. Жуковой, и «в самых неблагоприятных жизненных обстоятельствах оказывается способным сохранить свою самобытную независимость характера, а главное – активно творить добро, вступая в неравный поединок с общим порядком вещей» [21, с. 7]. Писатель многих своих героев изображает талантливыми людьми, но только у праведников талантливость проявляется в способности творить добро. Герои-праведники, как правило, проходят долгий и сложный путь сомнений, приводящий к их духовной эволюции (Рыжов в «Однодуме», Савелий Туберозов и Ахилла Десницын в «Соборянах»).

Н. С. Лесков, придававший исключительное значение нравственному прогрессу общества в его поступательном развитии и силе положительного примера, «как он поставил целью себе ободрить, воодушевить Русь», и начал «создавать для России иконостас ее святых и праведников» [11, с. 118]. Как отмечает Б. Я. Бухштаб, это были редкие люди, «антики», но Лесков искал и находил их во всех слоях общества. Среди них квартальный («Однодум»), жандармский чиновник («Пигмей»), дворяне («Кадетский монастырь», «Инженеры-бессребреники»), простолюдин («Несмертельный Голован»), ремесленник («Левша»), разночинец («Шерамур»), солдат («Человек на часах»). Все они натуры деятельные, активно вмешивающиеся в жизнь, нетерпимые ко всяким проявлениям несправедливости. Герои Лескова далеки от политики и от сознательной борьбы против основ существующего строя жизни. Главное, что их объединяет, – это деятельная любовь к людям и убеждение, что «человек призван помогать человеку в том, в чем тот временно нуждается, и помочь ему стать и идти, дабы он, в свою очередь, так же помог другому, требующему поддержки и помощи» [2, т. 3, с. 38]. Ключом к главной идее всех этих образов могут служить слова Н. С. Лескова в одной из его статей: «Опыт показывает, что сумма добра и зла, радости и горя, правды и неправды в человеческом обществе может то увеличиваться, то уменьшаться, – и в этом увеличении или уменьшении, конечно, не последним фактором служит усилие отдельных лиц» [2, т. 3, с. 367].

Замечательно, что почти все герои лесковских рассказов о «праведниках» не были плодом вымысла, а имели реальных прототипов. Историческими лично­стями являются герои «Кадетского монастыря» и «Инженеров-бессребреников». Под своим именем выведен в рассказе «Однодум» и солигаличский квартальный А. А. Рыжов. Повествование о нем строится как собранный из разных источников, главным образом устных, рассказ очевидцев, бывших в разное время свидетелями «оригинальной жизни» этого «удивительного человека». Достоверность описываемых событий призвана подчеркнуть замечания от автора: «Других детей, кроме Алексашки, у приказного Рыжова не было, или по крайней мере о них мне ничего не сказано»; «Мне неизвестно, сколько лет он нёс службу в пешей почте...»; «Старый человек, знавший во время своей юности восьмидесятипятилетнего Рыжова говорил мне, как этот старик вспоминал...»; «В ту отдаленную пору, к которой восходит передаваемый мною рассказ о Рыжове...»; «Очевидец, передававший эту анекдотическую историю о солигаличском антике, ничего не говорил, как принял это бывший в храме народ и начальство».

Рыжов – богатырь, оставивший по себе «память героическую и почти баснословную». Всей своей долгой жизнью он доказал возможность в любых, самых тяжелых условиях сохранять абсолютную честность и верность своим убеждениям. Начиная рассказ о герое с его детства, Лесков стремится объяснить появление такого редкого характера в косной среде типичного провинциального русского города с узаконенным взяточничеством и мздоимством, с молчаливым и покорным народом, в угнетении которого объединились светские и духовные власти. Первая роль тут принадлежала его матери, «сообщившей живым примером строгое и трезвое настроение его здоровой душе» [2, т. 2, с. 28]. «Он был, как мать, умерен во всем и никогда не прибегал ни к чьей посторонней помощи» [2, т. 2, с. 22]. Идея «живого возвышающего чувства примера» лежит в основе всего цикла рассказов о «праведниках». Лесковские «праведники», эти «маленькие великие люди» (М. Горький), не только несут в мир добро, но и служат примером того, каким может быть человек не в отдалённом будущем, а уже сейчас, в настоящем, в густейшей грязи земной жизни, где погряз человек.

С четырнадцати лет вступив в самостоятельную жизнь, Рыжов продолжил воспитание своей души с помощью Библии. Проводя много часов в одиночестве, он пристрастился к чтению этой опасной, по мнению церковников, книги, от которой «в иночестве страсть мечется, а у мирских людей ум мешается», прочитал ее всю, «до Христа дочитался» и воспринял ее идеи как руковод­ство к жизни. Любимой частью Библии для него стала книга пророка Исаии, гневного обличителя богатых и заступника за бедных. Его слова: «...перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову» – Рыжов начал воплощать в жизнь, когда получил должность квартального. Этот полицейский чин давал большой простор для самообогащения. Так его обычно и использовали служители закона. Такими их изображала и литература. Рыжов использовал свой пост иначе. С юности твердивший слова пророка Исаии «горе, горе крепким», он решил «самому сделаться крепким, дабы устыдить крепчайших». Как и другие лесковские «праведники», этот «библейский социалист» стремится воплотить в жизнь свой скромный идеал – «чтобы всем было тепло в стужу» (ср. идеал Шерамура из одноименного рассказа: «его девиз – жрать, его идеал – кормить других»).

Отказ Рыжова не только от каких-либо поборов с населения, но и от самых скромных подарков (как мешочек соли от откупщика), его принципиальное и неуклонно исполняемое решение жить на одно жалованье, величина которого настолько мала, что на него невозможно прожить, делают Рыжова в глазах сограждан «загадочным чудаком».

«Чудак – нередко встречающаяся фигура в произведениях Лескова, – пишет И. Р. Видуэцкая. – Как правило, это положительный герой, носитель авторского идеала. Чудаки Лескова вопреки всем социальным законам демонстрируют независимость от окружающей их среды, сформировавшей характеры всех остальных персонажей. Они бескорыстны и бесстрашны и действуют, повинуясь только своим убеждениям и чувствам. Рыжов бестрепетной рукой сгибает спину надменного губернатора, не оказавшего должного почтения при входе в церковь. А потом так же бесстрашно отвечает на вопросы Ланского о своем образе мыслей, отношении к властям («ленивы, алчны и пред престолом криводушны»), о несправедливом распределении налогов: «Надо наложить, и еще прибавить на всякую вещь роскошную, чтобы богатый платил казне за бедного». «Самообладающий Рыжов» читает губернатору отрывки из своей рукописи «Однодум», содержащей не только его мысли за много лет, но и исполнившиеся пророчества. Этот «полумистик, полуагитатор в библейском духе» сумел убедить вельможу в том, что не боится никакой, самой суровой кары за свои мысли и поступки, потому что он руководствуется Священным Писанием и своей совестью. Он не боится заключения в тюрьму, потому что, по его словам, «в остроге сытей едят», чем он на воле» [12, с. 9].

Случай с проездом Ланского через Солигалич имел невероятное завершение. По прошествии довольно долгого времени Рыжову был прислан дарующий дворянство Владимирский крест – «первый Владимирский крест, пожалованный квартальному» [2, т. 2, с. 39]. Судьба «библейского чудака» сложилась относительно счастливо во многом благодаря тому, что Ланской имел «не чуждую теплоты душу». Он продолжал «делать свое маленькое дело» и вести записи в своем «Однодуме». Но он по-прежнему был нищ, и носить ордена ему «было не на чем». Незаурядные физические и душевные качества Рыжова не были по-настоящему востребованы обществом. Доставшееся ему в удел поприще было слишком узко для такого богатыря. Недаром автор говорит о «задохнувшейся в тесноте удивительной силе» [2, т. 2, с. 39].

В романе-хронике «Соборяне» Лесков вполне обретает свой стиль художественного мышления, находит мир близких его сердцу героев-праведников и самобытный способ изложения описываемых событий, в которых реальное движение истории, «борьба лучшего из героев с вредителями русского развития» [16, с. 46], отражается не только в авторском повествовании, но и в форме памятных записей главного действующего лица.

Лесков повествует о жителях «старогородской соборной поповки» [2, т. 1, с. 163], об их обыденных заботах, житейских сомнениях, надеждах и поисках справедливости в жизни. Герои хроники предстают перед читателем Вов сей непосредственности размышлений и чувств, отраженных то в откровенных разговорах, то в сердечной исповеди, то в дневнике («Демикотоновая книга»), содержащем самые заветные мысли протопопа Туберозова.

Повествование об этом удивительно цельном, самодумном протопопе, о его верной протопопице Наталии Николаевне, о «непомерном» в своей вечной увлеченности дьяконе Ахилле, этом богатыре с душой младенца, и о сухоньком, тихом, обремененном многочисленным семейством, благостном, добром священнике Захарии Бенефактове, о княгине Марфе Протозановойи обаятельных в своем природном простодушии ее слугах-карликах, а также о чиновных и нечиновных обывателях и провинциальных нигилистах не случайно привлекает писателя. За внешними драматическими событиями вырисовывается главное: «зримо воссозданная духовная жизнь героев» [16, с. 49].

Таким образом, в «Соборянах» окончательно утвердилась в творчестве писателя тема деятельного правдолюбия – и возник Туберозов, говоря словами Лескова, «лицо цельное, сильное, поэтическое и вместе с тем вдохновенно гражданское: человек разума и живой веры» [2, т. 1, с. 165].

В центре повествования стоит совершенно неожиданный герой – старый провинциальный русский священник Савелий Туберозов. В отличие от Василия Петровича Богословского, он наделен даром истинной веры. Но при этом старый протопоп – также белая ворона в кругу типических для духовной среды людей и нравов, об этом читатель узнает с первых же страниц его «жития». Он ведет себя совсем не так, как полагается вести себя рядовому, обычному русскому священнику, и притом делает это буквально с первых же шагов своей деятельности. Он – человек, «выломившийся» с самого же вступления в активную жизнь сословия. Так в центре повествования оказывается «борьба лучшего из... героев с вредителями русского развития» [24, с. 57], которая отражается не только в авторском повествовании, но и форме памятных записей главного действующего лица.

Лесков всеми силами пытается показать глубинный кризис, назревший в жизни простых людей и всей России – религиозный. Православная церковь из живого дела служения Христу, из подлинно народной веры все более и более превращается в забюрократизированную систему, в придаток государственного аппарата. Савелий Туберозов стремится возродить православие как живое дело. В своих проповедях он хочет приблизить христианство к простому народу, для чего включает в них примеры из повседневной жизни. Однако именно это не нравится чиновникам и становится первым шагом к его горькому финалу. Протопоп до глубины души («моя утроба сим до кровей возмущается») огорчен тем, что «мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся», то есть относимся к вере совершенно формально, не преобразуем свою живую душу и всю жизнь по заветам Иисуса. Герой даже отмечает постоянно ожесточенную вражду и ненависть к вере не только со стороны нигилистов, но и со стороны властей (городничий упрекает священника за излишне «ревнивую нетерпимость к неверию»). Видя все это, герой восстает «против ухищрений тайных врагов государства». В одной из проповедей отец Савелий сравнивает людей, возносящих Богу лживые, формальные молитвы, с менялами и торговцами, которых Христос изгнал из храма. Протопоп желает видеть храм совсем пустым, но без этих торговцев своей совестью. Отождествляя Русь и Православие, отец Савелий, по существу, поднимает вопрос о социальном значении христианства. Рядом с Туберозовым находятся и поддерживают его Наталья Николаевна, отец Захария Бенефактов, дьякон Ахилла Десницын и многие простые прихожане. Им тенденциозно противопоставлены чиновники от церкви (запрещающие герою служить в храме).

При этом повествование об этом удивительно цельном, самодумном протопопе, о его верной протопопице Наталии Николаевне, о «непомерном» в своей вечной увлеченности дьяконе Ахилле, этом богатыре душою младенца, и о сухоньком, тихом, обремененном многочисленным семейством, благостном, добром священнике Захарии Бенефактове, о княгине Марфе Протозановой и обаятельных в их природном простодушии ее слугах-карликах, а также о чистых и нечиновных обывателях и провинциальных нигилистах не случайно привлекает писателя. За внешними драматическими событиями вырисовывается главное: зримо воссозданная духовная жизнь героев.

Между тем явно ощущается идеализация носителей старой русской церковности в романе «Соборяне», посредством которой автор раскрывает свое представление о должном в духовной сфере современника, таящемся в недрах национального характера православного русского человека. «При удивительном разнообразии характеров эти симпатичные люди обладают богатой духовностью, т. е. способностью к бескорыстному стремлению к истине, добру и красоте. Это придает им ту несомненную внутреннюю силу, которая постоянно проступает через обаятельные и мягкие черты их облика. Эта сила, озаряющая внешней, земной красотой их лица, – сила добра» [6, с. 193]. Глубоко уязвлен протопоп заботами ума и сердца своего: то мыслит он, как сделать всех счастливыми в жизни семейной, то мучительно рассуждает о незавидном положении россиян, служащих верой и правдой своему делу, то печалится о видимой несправедливости в решении житейских устроений в Старгороде. Более всего скорбит он о делах всеобщих. Потому такой болью отзываются строки его дневника против пьянства в народе, поэтому так непреклонно, идя своею стезей, защищает он живой дух веры, проникнутой гражданскими заботами («...не философ я, а гражданин; мало мне сего; нужусь я, скорблю и страдаю без деятельности» [2, т. 1, с. 193]). Потому стремится отстоять достоинство своего сана, считая долгом защиту духовности на Руси и говоря о том, что «у нас в необходимость просвещенного человека вменяется безверие, издевка над родиной, в оценке людей, небрежение о святыне семейных уз, неразборчивость, когда нужна духовная деятельность» [2, т. 1, с. 206]. Здесь мы уже не встретим тех духовных метаний, поисков, сомнений, что были характерны для главного героя «Овцебыка»: именно высота духа, полнота гражданских скорбей и любовью к отечеству возвышают образ протопопа Савелия среди других героев, приближая нас к раскрытию основ лесковского понимания праведничества.

Как видим, «Соборяне», роман «без любовной интриги», был проникновенным повествованием о «человеческой душе», отзывающейся на современную жизнь со всею откровенностью глубоких и простодушных переживаний. И в центре этого повествования – праведник отец Савелий Туберозов, искренний, мечтательный, горячо воспринимает окружающее, стремится к человеческой правде справедливости и невольно вступает в противоречие с теми, кто олицетворяет бюрократическую государственность, мир античеловеческий, бездушный, казенный. Крепко стоит он за веру православную, обличая богохульное поведение поляков («написал на поляков порядочный донос»), по-своему оценивает крестьянскую реформу («государю принадлежит честь почина, а дворянству доблесть жертвы»), ратует за искренность служения в церкви («я порицаю и осуждаю сию торговлю совестью, которую вижу перед собою во храме»), возвышается душою в умилении перед поэтической мечтою народа («Живите, судари мои, люди русские, в ладу со старой сказкой. Чудная вещь старая сказка!..»), верит в его будущее («Чуден и светел новый возведут на Руси, и будет в нём светло и тепло молящимся внукам...»).

Однако праведничество в «Соборянах» не ограничивается соблюдением христианских заветов в духовной работе и церковной жизни: в семействе отец Савелий предстает перед нами в обаятельном единстве с протопопицей Наталией Николаевной, глубокое восхищение которой на страницах «Демикотоновой книги» отражает не только личные чувства. Поняв, почему бездетная же вдруг заговаривает с ним о возможном прошлом его легкомыслии, он произносит восторженный гимн русской женщине: «Тут уже что она сказать хочет, уразумел и понял, к чему она все это вела, чего она сказать стыдится; это она тщится отыскать мое незаконное дитя, которого нет у меня! Какое благодушие! Я, как ужаленный слепнем вол, сорвался с своего места, бросился к окну и вперил глаза мои в небесную даль, чтобы даль одна видела меня, превзойденного моею женой в доброте и попечении. Но и она, моя лилейная и левкойная подруга, моя роза белая, непорочная, благоуханная и добрая, и она снялась вслед за мною; поступью легкое ко мне сзади подкралась и, положив на плечи мне свои малые лапки, сказала:

– Вспомни, голубь мой: может быть, где-нибудь есть тот голубенок, и если есть, пойдем и возьмем его!

Мало что она его хочет отыскивать, она его уже любит и жалеет, как неоперенного голубенка! Этого я уже не снес и, закусив зубами бороду свою, пал перед ней на колени и, поклонясь ей до земли, зарыдал тем рыданием, которому нет на свете описания. Да вправду, поведайте мне времена и народы, где, кроме святой Руси нашей, родятся такие женщины, как сия добродетель? Кто ее всему этому учил? Кто ее воспитывал, кроме Тебя, всеблагий Боже, который дал ее недостойному из слуг Твоих, дабы он мог ближе ощу­тить Твое величие и благость» [2, т. 1, с. 139].

Поэтическая цельность образа Туберозова создается единой внутренней энергией; он не случайно напоминает опального протопопа Аввакума, сила демократического пафоса которого сродни его самоотверженной борьбе за справедливость и нравственную чистоту христианского сообщества.

Восхищение красотой мира и людей, «мягкосердечной Русью» и отсутствие равнодушия к окружающему составляют органические черты протопопа Савелия. Наделенный чувством собственного достоинства, сердцем воспринимая веру, он не поступается своею честью и своими убеждениями, не унижается ни перед раскольниками, ни перед церковным начальством; не сломило его и отлучение от службы. И умирает Туберозов достойно, как верующий христианин, не потерявший, однако, ясного представления о происходящем и достойно отвечавший Захарии на просьбу простить всех своих врагов:

«– Как христианин, я... прощаю им мое пред всеми поругание, Но то, что букву мертвую блюдя... они здесь... Божие живое дело губят...

– Будь мирен: прости! все им прости! – ломая руки, воскликнул Захария.

Савелий нахмурился, вздохнул и прошептал: «Благо мне, яко мирил мя еси» и вслед за тем неожиданно твердым голосом договорил:

– По суду любящих имя Твое просвети невежд и прости слепому и развращенному роду его жестокосердие» [2, т. 1, с. 284-285].

Дьякон Ахилла наряду с Туберозовым представляет собою олицетворение национального духа. Человек могучей силы, громогласный, великого роста и телосложения, он простодушен, искренен, душевен и склонен к страстному влечению. Но даже в упорной борьбе с Варнавой и комиссаром Данилкой им никогда не овладевают злоба и ненависть; скорее, свойственные ему сострадание и горячность. Так, догнав Варнаву, уносящего от него скелет, непогребение которого дьякон считает кощунством, он ничуть не выходит из себя. Гневается Ахилла лишь тогда, когда задевают его добрые чувства. Однако как только Туберозов сдерживает дьякона, тот сразу «отходит» и идет домой «тихо, сконфуженно, как обличенный в шалости добронравный школьник» («Но наипаче всего этот человек нравится мне своим добродушием», – замечает протопоп). Столь же покорно, по-человечески просит дьякон прощения у Данилки, оправдываясь перед ним тем, что наказал его не по своеволию («совершенно по христианской моей обязанности»). Глубоко преданный Туберозову, он трогательно и откровенно восхищается им и благоговеет перед его высокомудрием, житейским радушием и простотой.

Теми же чертами по-своему отмечены и другие герои хроники: боярыня Марфа Плодомасова и ее маленькие слуги («плодомасовские карлики») – Николай Афанасьевич с сестрой.

По замыслу Лескова, каждая историческая эпоха должна была лишь заново обнаружить вечность и непреложность нравственных представлений прошлого. Только с ними и связывал автор духовное целомудрие и цельность своих обаятельных, самоотверженных героев-праведников. Конфликт «Соборян» не только в противопоставлении процесса разрушения традиционных верований и широкого проникновения в отдаленные уголки России новых прогрессивных идей, но и в противопоставлении человека цельного, верящего в свой идеал, искреннего, людям, у которых нет идеала, которые живут модой, бездумным увлечением новыми веяниями. Бизюкина, Данилка, Термосесов, как видно, поверхностно воспринимают новые идеи. Лескову было свойственно стремление отождествить «накипь» с сущностью нигилизма, и демократическая критика справедливо выразила отрицательное отношение к этой стороне обмана.

К героям-праведникам, несомненно, принадлежит образ Ивана Флягина из повести «Очарованный странник».

Однако, по Н. С. Лескову, неверно называть людей святой жизни героями, ибо «святые отличались возвышенными свойствами гораздо более высокого качества, именно – праведностью» [2, т. 3, с. 403] и «прожить изо дня в день праведно долгую жизнь, не солгав, не обманув, не слукавив, не огорчив ближнего и не осудив пристрастно врага, гораздо труднее, чем броситься в бездну, как Курций, или вонзить себе в грудь пук штыков, как известный герой швейцарской свободы» [2, т. 3, с. 404].

На первый взгляд, герой повести никак не «вписывается» в систему положительных героев русской литературы. Вечная тема «превратности судьбы» в этом произведении разрешается также не традиционно. Очевидная странность героя усиливается авторским отношением к герою, в мирской жизни которого «ведь много что происходило... и в плену был, и воевал, и увечили [его] так, что, может быть, не всякий бы вынес» [2, т. 2, с. 58]. Лучше всего оценку своей жизни выразил сам Иван Флягин словами: «Всю жизнь свою я погибал и никак не мог погибнуть» [2, т. 2, с. 122].

Действительно, все реальные события жизни Ивана Флягина вели героя к гибели, но не в том смысле, что он рисковал собой. Речь идет о высшем смысле жизненного предназначения. Так, можно вспомнить следующие эпизоды из жизни Ивана Флягина: побег и разбойничество («...заплакал я и пошел в разбойники... серебряный крест от Митрофания отдал» [2, т. 2, с. 83]), история с Грушенькой («Я и осатанел, и весь ум у меня отняло», «взял я да ее душу проклял... я бежал оттоль, мною будто кто-то гнался, если не Каин, то сам губитель-бес, а я все звал к себе ангела-хранителя» [2, т. 2, с. 136]), рекрутчина под чужим именем («Скорее за веру умереть...» [2, т. 2, с. 1888]; «Я на своем веку погубил много неповинных душ» [2, т. 2, с. 212]). Как отмечает А. М. Ранчин, «практически всегда выбор Ивана Флягина идет вразрез с моральными нормами. Его высказывания доказывают это. Более того, каждый последующий эпизод делает героя еще большим грешником. Жизнь его, построенная по принципу: «Чести своей никому не отдам», неизбежно ведет к гибели души (отказ от веры, убийства, готовность к самоубийству и так далее)» [48, с. 16]. Однако вполне справедлив вопрос: Почему же при чтении произведения возникает симпатия к герою или хотя бы понимание его? Более того, почему автор приводит такого великого грешника к православному смирению?

Причину, по мнению другого исследователя, Г. А. Косых, нужно искать не в событийном ряде. Текст повести значительно шире сюжета, поэтому необходимо обратиться к внесюжетным элементам повести. Особенность текста такова, что в нем обилие вставных новелл, основа которых – библейские мотивы. История сосланного семинариста, «самовольно повесившегося», становится поводом для разговора о самом страшном смертном грехе – самоубийстве. Потом она логично переходит в историю о «прегорчающем пьянице-попике», молившемся о самоубийцах. Вопрос о том, что есть грех вообще, рассматривается уже на конкретной судьбе человека, которому от рождения суждено прийти к Богу («моленный сын, обещанный»). Прием сна – видение засеченного монашка – помогает осознать главную мысль автора: хождение по мукам, на которое обрекает себя герой, – расплата за гордость и нежелание принять Бога. Из-за этого видения монашка сменяются картинами ада и Страшного суда, которые преследуют героя, буквально. Понимание этого к герою приходит независимо от его воли и разума, как и приход в монастырь.

«Для Ивана Флягина это единственный путь спасения, не случайно в малом постриге он принимает имя Измаил, что значит " спасенный" », – подчеркивает исследователь [28, с. 16]. Собственно, герой сам определяет словами Якова-апостола, что может спасти человека от греха: «Перво-наперво стань на колени. Колени у человека – первый инструмент: как на них падешь, душа сейчас так и порхнет вверх, а ты тут, в сем возвышении, и бей поклонов земных елико мощно, до изнеможения, и изнуряй себя постом, чтобы заморить, и дьявол как увидит твое протягновение на подвиг, ни за что этого не стерпит и сейчас отбежит, потому что он опасается, как бы такого человека своими кознями ко Христу не привести» [2, т. 2, с. 289]. Символичная деталь, с которой начинается «бунт» героя, – «колени», приводит его же к «Благому молчанию», которое в тексте не просто икона, но и символ праведной жизни – смирение. Понимание христианской сущности исповеди героя помогает принять его преображение. Поэтому финал произведения тоже воспринимается не как закономерный итог жизни героя, а как символический путь обновленного человека, готового к добровольному несению креста («мне за народ очень помереть хочется» [2, т. 2,       с. 312]).

Несколько иной точки зрения на образ Ивана Флягина, как героя, воплощающего авторское понимание праведничества, в повести Н. С. Лескова «Очарованный странник» придерживаются В. Н. Аношкина и Л. Д. Громова. По мнению литературоведа, в «Очарованном страннике», как ни в одном другом произве­дении Н. С. Лескова, высвечено затейливое мироотношение, свойст­венное русскому человеку. Под иноческой одеждой повествовате­ля, Ивана Северьяновича Флягина, напоминающего собеседни­кам легендарного русского богатыря, «дедушку Илью Муромца», скрывается могучая жизнеутверждающая натура дерзновенного скитальца, всю свою жизнь самовластно испытывающего свою судьбу, с Божией помощью преодолевающего свое самовластие, смиряющего свою гордыню, но нисколько не потерявшего при этом чувства собственного достоинства, душевной широты и отзывчивости.

«Необыкновенна жизнь Флягина, его скитания по гра­дам и весям родной земли, – пишут В. Н. Аношкина и Л. Д. Громова. – Все это удивительно соответствует его деятельному, в чем-то дерзкому и одновременно мирному и добро­му характеру. Замечателен и весь облик чистосердечного героя: неуемная мощь духа, богатырское озорство, неистребимая жизнен­ная сила, и широта его души, и отзывчивость к чужому горю... Ле­сков, однако, не идеализирует Ивана Флягина. Писатель отмечает проявление его дикости и порывы анархического своеволия и в от­рочестве, когда по озорству случайно убивает он лежащего на возу монашка, и в молодости, когда запарывает до смерти в честном бою татарина Савакирея... От своих греховных дел герой постепен­но «очищается», достигая в своем отношении к жизни истинно на­родной мудрости» [6, с. 200].

Есть еще одна сторона странничества Флягина: оно «для него лишь переход от одного бедствия к другому, пока не обретает успо­коение в том, что было определено промыслом» [2, т. 2, с. 118]. Испытание судь­бы, испытание характера и испытание души – вот триединство, им преодолеваемое. Характер в тяжких испытаниях он укрепляет, сохраняя высоту человеческого достоинства и нигде не опускаясь до лицеме­рия, нескромности, бесчестия и бесстыдства, нигде не отрекаясь от глубинной веры. Простодушие и бескорыстие, великодушие и му­жество, добросердечие и миролюбие, твердость и терпение состав­ляют его неизменные черты.

В то же время испытание души, самое трудное испытание, при­водит к достижению ранее отсутствующих качеств героя. Он приобретает смирение, великую добродетель, которая связана с познанием своей греховности и недостоинства, своей немощи и ощуще­ния Божия величия. Ведь смирение, приходящее от самопознания, приближает человека к Богу. Таким образом, вся жизнь Флягина становится осмысленной и душеполезной как движение через сми­рение и покаяние к спасению. Глубоко духовно ощущение героем Родины и кровной связи со своим народом. Черты эти проявляются постоянно. Великое чувство заключено в его незатейливом рассказе об одиночестве в татарском плену: «...тут глубине тоски дна нет... Зришь сам не зная куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмется обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещеную землю и заплачешь» [2, т. 2, с. 334].

Последние высказывания В. Н. Аношкиной и Л. Д. Громовой перекликаются с точкой зрения И. Р. Видуэцкой. Как полагает ученый, в «Очарованном страннике» Н. С. Лесков создал такой характер, который при всей его конкретности выступает как символ русского народа: «Флягин – не идеальный герой, а живой, полнокровный человек, воплощающий в себе русский национальный характер со всеми его достоинствами и недостатками» [12, с. 11].

Важно, вслед за литературоведом, подчеркнуть, что детское простодушие Ивана Северьяновича, которое в одинаковой мере может обернуться и добром, и злом, стихийность его поступков и долгий, многолетний путь к осознанию своего истинного предназначения соответствовали представлениям писателя о народе, полемичным по отношению к Ф. М. Достоевскому, Л. Н. Толстому и писателям-народникам. Проблема народа была в творчестве Н. С. Лескова, как и во всей русской литературе XIX века, одной из центральных. Изначально это было обусловлено таким вопиющим для XIX столетия фактом, как существование рабства в европейской цивилизованной стране. Лучшие люди России не могли не чувствовать своей вины перед закабалённой частью нации. На протяжении XIX века отношение к народу в литературе проходило разные стадии развития, начиная от осознания того, что крестьяне такие же люди и так же «чувствовать умеют», через воспитание в читателе сочувствия к «меньшому брату», к попыткам доказать равенство человеческой ценности мужика и представителей образованных классов, а затем и превосходства мужика над ними, но почти всегда оставалось восторженно-почтительным, требовало преклонения перед страданиями народа, перед его нравственными качествами, перед какой-то ему одному известной правдой. «Лескову, убежденному просветителю-демократу, соединившему в себе кровь нескольких сословий, выросшему в маленьком имении отца среди крестьянских ребятишек и дворовых, всегда была чужда идея преклонения перед народом, – пишет И. Р. Видуэцкая. – " Дитя (народ – дитя, и злое дитя) надо учить многим полезным понятиям, – считал он, – кормилицу за грудь не кусать и пальца не жечь, а потом гнезда не разорять и молоденькую горничную за грудь не трогать. Все это разное, да в одном духе, и ведет к одной цели – к воспитанию души" » [12, с. 10].

Таким образом, герой-праведник в представлении Н. С. Лескова соединял в себе опыт напряженной духовной жизни, причастности к миру идеального бытия, к высшей правде, и практику воплощения идеала в условиях повседневной жизни, помогая коснуться многих проблем духовной жизни современников. К таким героям, безусловно, можно отнести и Рыжова из рассказа «Однодум», и протопопа Туберозова из «Соборян», и Ивана Флягина – центрального персонажа повести Н. С. Лескова «Очарованный странник». В данном случае наблюдается сближение понятия «праведничества» с другими, исконно русскими представлениями о «чудаках», «каликах перехожих», о мирском и духовном странствии человека в поисках просветления, но лишено при этом религиозной подоплеки, как это было, к примеру, у Ф. М. Достоевского. Мало того, протопоп Савелия в повести «Соборяне» противопоставляет вере мнимой, показной, «формальной» веру истинную, ту, на которой издревле и держалась русская земля. Возрождение истинной веры в сердцах современников, по Лескову, и способно привести их к духовному обновлению. Несколько идеализируя образы священнослужителей, писатель раскрывает свои представления о должном – и отношения в семье, и в обществе в целом должны основываться прежде всего на духовных ценностях, понятиях добра, любви, заботы о ближнем. Образ же «праведника» в повести Н. С. Лескова «Очарованный странник» имеет обобщенный и аллегорический характер: символизируя весь русский народ, он – в мировосприятии писателя – неизменно сопряжен с мотивом пути духовного совершенствования, духовного воспитания, в котором тот, по мнению многих крупнейших русских мыслителей, очень нуждался ввиду своей бунтарской натуры. Главный герой повести – отнюдь не положительный персонаж: по своей природе он способен на жестокие поступки, но смысл его праведничества заключается в постоянно преодолении своих порывов благодаря истинной вере и путем смирения перед Богом.

 

 

3 Методические рекомендации к организации и проведению урока-экскурсии по творчеству Ф. М. Достоевского и Н. С. Лескова

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: