Глава третья. Подарок небес.

Майкл сидел на ковре, зажав между коленями две пустые коробки из-под Куакер Отс. Они скреплены карандашом. Это, объяснил он, его бонго. Несмотря на то, что Майкл еще «слишком мал» и занимает свое место наблюдателя рядом с Марлоном, по нему уже видно - рвется поучаствовать в общем деле. Ему не терпится, он даже отбивает ритм пальцами рук, вносит свой вклад в общее дело. Брат наблюдает за тем, как полный решимости Джозеф передвигает нас троих как шахматы «на сцене», буквально, берет за плечи и передвигает по гостиной.
Тито с гитарой стоит посередине комнаты, я – справа. Мы застыли в ожидании дальнейших указаний.

Мама с сестрами, Риби и Ла Тойей, на кухне. Они не вмешиваются. Мама уже понимает то, о чем пока мы не имеем представления: эти сессии – не просто игра, это заявка на серьезный бизнес. Единственный микрофон стоит на стойке в центре комнаты.
Никаких расчесок, бутылочек с шампунем - настоящий микрофон, позаимствован у группы «Фальконз» и передан следующему поколению. «Вы должны учиться работе с микрофоном, не бойтесь его, подержите в руках, играйте с ним», - говорит Джозеф.

«ИГРАТЬ с микрофоном?» Думаю, на наших лицах все написано.

Он ставит пластинку Джеймса Брауна, делает звук громче, берет микрофон, выбрасывает его в левую сторону, затем в правую и вперед – микрофон отскакивает и возвращается. Так вот как играют с микрофоном. «Джермейн, ты слышишь, этот голос, ты слышишь его «звук»? Повтори. В точности повтори». Он проигрывал нам классические сорокопятки, пластинки, мы должны были слушать их снова и снова, по песне за раз, изучать ее, как она спета, как ее надо исполнять. Я помню, как все время играла «Green Onions» Букера Т. и MGs, и «Night Train» Джеймса Брауна. Джозеф следит за нами, мы начинаем двигаться, инстинктивно щелкая пальцами. Ему не нравится. «Мальчики, нельзя просто петь и раскачиваться. Надо двигаться с чувством! Вот так....»
Он выходит вперед, звучит трек Джеймса Брауна, отец начинает приседать, раскачивая головой из стороны в сторону. Мы не можем удержаться, хихикаем над его неуклюжими движениями.

«Вижу, вам смешно», - говорит он. «Но я не хочу, чтобы вы выглядели любителями». Мы возвращаемся на наши «места», снова начинаем повторять хореографию.

Наверное, работай мы в классе, над дверью висела бы табличка: «Привыкай Двигаться В Верном Направлении»

А пока мы старательно запоминаем указания Джозефа.

«Вы должны развлекать людей. Будьте динамичны. Отличайтесь. Давайте людям то, что им надо!» Мы старательно изучали все песни, повторяли движения, порой, до пяти часов в день. Так проходили многие месяцы. Мы занимались всегда, когда Джозеф не спал или не работал. «Практика не принесет идеального результата, - твердил он. - Она научит вас систематичности». Мы учились запоминать, но... Иногда не получалось. «Заново... Еще раз... Еще раз, до тех пор, пока не получится так, как надо».
А Майкл все колотит по пустым пачкам. Он колотит и колотит, пока Джозеф не находит ему где-то настоящее бонго, правда, изрядно потрепанное. Мы продолжаем: «Представьте зрителей... Вот они, прямо перед вами... Прочувствуйсте ситуацию... И УЛЫБНИТЕСЬ!»

Из окон нашего дома на Джексон-стрит (а окна выходили на солнечную сторону) были видны площадки, дети играли в тэг-футбол или катались на роликах. Они веселились, смеялись. Однокашники стучали в двери и звали нас на улицу. Джозеф запрещал: «Они заняты, они репетируют». Что, в свою очередь, порождает множество слухов - люди интересовались, задавали вопросы. Бывало, дети заглядывали в окна, cтараясь повнимательнее рассмотреть происходящее внутри, носами прижимаясь к стеклу. Наверное, так начиналась жизнь в «аквариуме». Некоторые из ребят даже стучали в окна и подсмеивались над нами.
«А вас заперли! А вас заперли!» - выкрикивали они и со смехом убегали.
Джозеф занавешивал окна. С улиц в люди не выбиваются. «Сосредоточьтесь», - говорил он. « Вас все время будет что-то отвлекать, сконцентрируйтесь на работе.» Если он мог найти время между сменами на занятия с нами, то и мы выдержим. Мы понимали все без слов.

Со временем способности наши стали раскрываться. Но работа в индустрии развлечений это не просто навыки: это умение привлекать к себе внимание. Мы должны были создать «мистерию Джексонов». Относительно танцевальных движений, они не должны были заучиваться на раз-два-три. «Нельзя просто считать», - говорил он. «Нужно понимать и ощущать, как развивается музыка. Не думайте о числах, думайте о чувствах!»

Когда все только начиналось, Джозеф был терпелив с нами и внимателен. Он понимал, что мы были еще совсем неопытными юнцами и относился к нам со снисхождением. Прогресс виден был все чаще, Джозеф был доволен, в ответ, мы старались, как могли, заслужить его уважение. В гости приезжали родственники, Дядя Лютер и Бабушка Марта, и отец часто просил нас спеть для них. Видно было, что родные радовались и восхищались нами, но ему всегда было мало. «Можно и лучше. Надо лучше!» Да, Джозеф драл с нас семь шкур, но, по крайней мере, за дело, а мы любили свое дело. В отличии от других отцов по соседству он нами занимался. На нас не давили, нас направляли туда, куда мы стремились сами.

«Кровь, пот и слезы, мальчики – если хотите стать лучшими, кровь, пот и слезы», - говорил он.
Тито умело справлялся с гитарой, моей сильной стороной был вокал, а коньком Джеки были танцевальные движения, их он оттачивал вдвоем с Риби на конкурсах. Джеки повторял за Джозефом, а мы – за братом, добиваясь синхронности. Нам все удавалось достаточно легко. Кроме совместных сессий с братьями, я занимался и отдельно от них - распевал любимые баллады Мамы: «Danny Boy» и «Moon River» - включал пластинки и выписывал слова.

Джозеф заметил, что у меня не получается выдерживать длительность нот – легкие ребенка не справлялись со сложной задачей.

«Петь надо животом, - повторял наш учитель по вокалу, хореограф и менеджер. - Представь себе воздушный шар, как он растет, наполняясь воздухом. Так происходит вдох. На выдохе, когда поешь, задержи дыхание и контролируй ноту. Представляй себе волынки». Многие годы я думал о своих легких именно как о воздушных шарах и волынках, техника «живота» научила меня умению дышать и, соответственно, петь.
«Сначала оттачивай мелодию, потом работай со текстом. Запомни ключевые переходы. Попадай в нужные ноты». Голос как мелодия, а мелодия была всем – вот основное правило, которое я выучил на Джексон-стрит, 2300. «Вы должны научиться петь песню без музыки».

Тренировалось даже наше «ухо». А когда мы начали танцевать без подсказок Джеки, без «счета» в головах, стало понятно, что все получается так, как надо. Выступление стало казаться самой естественной вещью на свете.

В детстве к нам часто приезжала Бабушка Марта она жила в Хаммонде (Восточное Чикаго), что находилось в минутах двадцати от нас. Бабушка Марта появлялась не одна, вместе с ней обязательно приезжал и торт весом в целый фунт. К торту прилагались настоящие «бабушкинские» поцелуи, звонкие и смачные, которыми она щедро одаривала всех нас. Джозефу очень хотелось похвастаться перед тещей, а ведь было чем, труда в наше трио было вложено немало. Сюрприз, который последовал за одним таким показом, удивил всех.

Мы выстроились в ряд перед нашими зрительницами: Мамой, Бабушкой Мартой, Риби и Ла Тойей (двухлетний Рэнди тоже крутился неподалеку), готовые выступить и заслужить одобрение отца. Майкл, как обычно, сидел на полу вместе со своим бонго. Мы начали петь вступление к песне, названия которой я уже не помню, девочки захлопали в ладоши в такт музыке, и тут встал Майкл. Затем, видимо, почувствовав структуру песни, он запел. Он вступил со своей партией! Я отвлекся, махнул рукой, пытаясь заставить его замолчать. Он нам портил всю интригу. Джозеф остановил пластинку.

«Но он же не должен был петь», - запротестовал я.
«Оставь его в покое. Пусть мальчик поет. Ты хочешь спеть нам, Майкл?» - вступилась Бабушка Марта.

Глазки его зажглись. Мы отошли в сторону, позволяя младшенькому выступить и порадовать бабушку. Джозеф неохотно запустил пластинку заново. То, что и как пел Майкл, не могло сравниться с исполнением «Jingle Bells» в один из рожденственских вечеров. В десятки, нет, в сотни раз лучше. Его пригласили спеть, его выступления ждали. И Майкл показал то, на что он способен. Да, он стеснялся, но одновременно с этим он понимал, что делает: играл с микрофоном, отрывался в танце и прекрасно пел. «Черт возьми, как круто!» - подумали мы про себя.

Я не понимал, откуда взялся этот голос.
«С небес», - сказала Мама.
Выражение лица моего отца в этот момент дорогого стоило. Все время, которое провел брат, наблюдая за нами, он учился. И вот настал час, когда Талант проявил себя во всей красе.

Когда все зааплодировали, он почувствовал себя равным своим старшим братьям, а это – то, чего хочет каждый мальчишка в большой семье. Бабушка Марта и Мама кивнули друг другу, будто бы говоря :«Ну я-то всегда знала, в мальчишке что-то есть!». Не помню, сразу ли Джозеф задействовал его в группе, потому что Майкл все еще был мал: ему исполнилось пять лет 29-го августа. Но пару недель спустя он уже выступал перед зрителями на праздничном вечере в начальной школе Гарнетта. Для Майкла это был первый учебный семестр, и первая сцена – в сером, унылом здании.

Спортивный зал был заполнен деревянными складными стульями, и казалось, что люди со всей округи пришли на нас посмотреть. Я сидел вместе с Мамой и Папой Сэмюэлем, мы знали, что должен был выступать класс брата, и его попросили спеть соло. Важный день, это стало понятно по его одежде – сегодня на нем синяя сорочка, затегнутая на все пуговицы, и брюки, а не обычные футболка с джинсами. Песня, которую он выбрал, называлась «Climb Ev’ry Mountain» - из мюзикла Роджерса и Хаммерстайна «The sound of Music» 1959-го года (один из его любимейших кинофильмов).
Не помню, чтобы Майкл как-то волновался по поводу предстоящего события или репетировал дома, что, вероятно, уже означало осознание им собственной силы и уверенности в своих действиях – картинка начала складываться у него в голове до выступления. Что-то, через что он будет проходить не раз в своей жизни.
Когда подошло время Майклу занять свое место, преподаватель за фортепьяно кивнула, и брат выступил вперед. Мама сжала сумочку обеими руками, а я не совсем понимал, что мне делать: провалиться сквозь землю от стыда или громко заявить, что он мне не чужой.

Не стоило мне так волноваться. Он все сделал верно – так, как учил нас отец. А потом наступил момент, от которого ахнули все зрители - он взял высокую ноту. Голос его звенел и переливался... Может, сам Господь спустился с небес и сказал ему: «Мальчик, награждаю тебя голосом, которого нет ни у кого в этом мире. Используй свой шанс!»

Майкл уверенно двигался на сцене. В отличии от большинства детей он ВЕЛ партию, сам, не следуя за педагогом. Это она следовала за НИМ. Люди аплодировали ему стоя. Даже преподаватель поднялась и захлопала в ладоши.
«Это мой брат!», - подумал я.
Мама плакала. Пробрало даже Папу Сэмюэля. «Черт побери, Майкл, ты заставил плакать Папу Сэмюэля!»
Думаю, что, начиная с этого момента, наблюдая за реакцией зала, Майкл начал видеть себя в качестве артиста. Ведь это ЕМУ рукоплескали зрители, это ОН заставил всех этих людей подняться на ноги.

 

Наша группа увеличилась. Теперь нас стало пятеро, включая Марлона, не потому, что в нем было что-то особенное, а по настоянию Мамы - она не хотела, чтобы он чувствовал себя обделенным. «Он будет очень расстраиваться, Джо, дай возможность мальчику попробовать», - говорила она. В течение многих лет мне попадались заметки в прессе - писали, будто я «завидовал» Майклу, «ревновал», но это неправда, потому что завидовать было нечему. Мы были всего лишь группой, без имени, с одним лишь энтузиазмом, без известности. Да мы даже пределов гостиной не покидали. Лежали в кроватях, мечтая о времени, когда станем звездами. Но теперь утренняя распевка стала для нас не просто обычным упражнением. Вылезая из кроватей, мы заводили песни, один за другим, и, не осознавая, пели уже в три голоса.

Ноты, которые я не мог брать. Их брал Майкл. С легкостью, будто птичка. Внезапно находились октавы, о существовании которых я даже не подозревал. Отец был изумлен. Можно было сказать, что он рассматривал Майкла как бонус в своей игре. Чего же нам не хватало? Верного названия.

Я всегда задавался вопросом: сколько же имен перебрали мои родители, прежде чем остановиться на тех, которые, в итоге, стали нашими. Хотя, какая разница, все равно «Зигмунд Эско» сократился до «мальчишки Джексона» (от Папы Сэмюэля), а потом и до «Джеки». «Тариано Адарил» стал «Тито», да просто потому, что так было удобнее. А экзотичное «Джермейн Ла Жуан» или «Майкл Джо»? Уже не помню, откуда (а после смерти Майкла особенно) взялся слух о том, что его вторым именем было «Джозеф». Был ли связан этот слух с кофликтом отца и сына? В свидетельстве рождения Майкла четко указано: «Джо». Его бы звали Рональдом, так пожелала бабушка, но Маме ее предложение пришлось не по вкусу. Не думаю, что выбор имени «Рональд» оказался бы, в итоге, выигрышным.

Майкл был седьмым ребенком, в его имени – семь букв, так что, вполне естественно, что «семь» стало и его любимым числом. «777». Вот он, джекпот. Счастливое число «семь». Число, которое в Библии появляется всего лишь раз. Многое можно было бы рассказать об этой цифре, о ее толкованиях, об историях, которые ее окружают, о воспоминаниях. Одно можно сказать точно: цифра «семь» играла важнейшую роль в его понимании собственного «я». Он носил куртки с семерками на рукавах. Листки бумаги пестрели семерками. Мир не знает о скетчах, сделанных карандашом, на которых он изображал высокие, похожие на троны, стулья с выгравированным числом «семь» на дубовых рамах с витиеватой росписью.

В поисках верного названия мы проведем многие годы, размышляя над песнями, альбомами, даже над вариантами имен собственных детей. Что же будет отражено в различных биографиях – что первым названием группы могло стать The Ripples and The Waves («Рябь и Волны» - прим. перевод.)? Удивительно, но слух этот активно распространялся и появился даже в печати. Без сомнения, причиной тому послужил сингл «Let Me Carry Your Schoolbooks», который был выпущен The Ripples and The Waves + Michael на лэйбле Steeltown Records (он-то и станет вскоре нашей первой звукозаписывающей компанией). Мне кажется, что использование имени «Майкл» послужило нам своеобразным маркетинговым ходом и дополнительным преимуществом. Но тот Майкл был Майклом Роджерсом, а The Ripples and The Waves – совсем другой группой.

На самом же деле первое название было куда хуже. Одна знакомая леди предложила что-то вычурное вроде «El Dorados». Мы чуть не угодили в ловушку - звучали бы как какой-то чертов кадиллак. Нам повезло, выяснилось, что так уже называлась другая группа из Чикаго. Джозеф же хотел обыграть фамилию «Джексон». Родители обговаривали вариант «The Jackson Brothers 5», и уже вроде сошлись на нем, пока Мама не повстречала одну даму, жившую неподалеку. Звали ее Эвелин Лахэ: «А по мне так – перебор. Почему бы просто не оставить Jackson 5?» Миссис Лахэ заведовала «Школой хороших манер миссис Эвелин» - для девочек, и, казалось, кое-что смыслила в имидже. Так и появились Jackson 5. По крайней мере, на бумаге.

По соседству с нами жил парнишка, Джонни Рэй Нельсон, наблюдать за ним было весело: бывало, его братец Рой частенько гонялся за ним с длинной палкой в руках. Джонни удирал и смеялся, а Рой клялся, что вот-вот его достанет. Когда же они, наконец, уставали и воцарялась тишина, он подслушивал у открытых окон - раздавалось наше пение. Как-то Джонни даже сказал, что умение гармонизировать мелодию в таком юном возрасте его покорило.

Хитрый Джонни однажды попросил Майкла исполнить ему песню, за что пообещал брату печенья. Вслед за Майклом подтянулись и мы четверо, выстроились в ряд и заголосили – за тарелку с печеньем.

В период между 1962-ым годом и до лета 1965-го года Джозеф работал, оттачивая наше мастерство. Репетировали мы по понедельникам, средами и пятницам – с 4.30-ти, после школы, до семи, иногда до девяти часов вечера.

В начале шестидесятых нашими кумирами становятся The Temptations. По мнению Джозефа, сочный хриплый вокал Дэйва Раффина, его подача – такой была наша планка. Но этого ему не хватало. Превзойти – вот к чему надо стремиться. Величие The Temptations - всего лишь начало. «По всей Америке колесят группы, мечтающие о славе The Temptations, - говорил он. - Вы не станете одними из многих, вы станете лучшими!»
Он наглядно показывал цель, размахивая руками в районе поясницы. «Не здесь! НЕ здесь! Выше, больше!»... (он жестикулирует, два фута над головой) «Не останавливайтесь! Зрители скажут, что ребята ничего, неплохо выступили. Нет! Эмоции, эмоции, необходимо выступать так, чтобы все ахнули: «Ух ты, что это было??». Это вы их контролируете. Они – в вашем мире. Продавайте лирику. Заставьте их подняться на ноги и вопить от восторга».

Пятеро мальчишек, не достигших возраста тинейджеров, внимали отцу, пытаясь представить себе, как можно заставить вопить целый зал.

Когда Бабушка Марта мыла посуду, она выжимала полотенце до последней капли. Если кто-нибудь ставил это под сомнение, она могла с легкостью доказать свою правоту. Джозеф работал с нами также. С каждым новым днем мастерство наше прогрессировало, мы понимали друг друга все лучше, работали слаженнее, раскрывались, а Майкл – особенно. Джозеф показывал, как скользить, падать на колени, мы же добавляли что-то от себя. Смотрели на то, как выворачивали душу на сцене Дэйв Раффин и Джеймс Браун.

Многие говорили, что Майкл вел себя на сцене так, что казалось, будто ему намного больше лет, чем на самом деле. В этом возрасте его называли (и называют) стариком в теле мальчика, умеющим передавать эмоции и чувства, которых сам еще понять не мог, не говоря уже о переживаниях. Предполагают даже, что он был вынужден взрослеть быстрее, чем обычные дети. Правда же намного проще: он всего лишь подражал взрослым. Натасканный Джозефом, преподавателем по актерскому мастерству, Майкл стал виртуозом по части подражания. Каждый раз, когда Джозеф командовал: «Надо передать боль, покажите, играйте так, чтоб я мог прочувствовать ситуацию....», Майкл падал на колени, хватался за сердце и .... Казалось, ему действительно было больно. «Нет. НЕТ!», - твердил критик, жестче которого у нас никогда не было. «Не верю. НЕ чувствую».

Майкл изучал выражения на лицах людей, эмоции, также дотошно, как он поступал и с профессиональной деятельностью. Спросить его, чем он занимается? Передразнивает отца: «Продаю лирику...». Его работа начала концентрироваться на умении выгодно себя подать, для этого он проигрывал записи Джеймса Брауна, разбивал их на части, изучая каждую. Или смотрел фильмы с участием Фреда Астера, лежа на ковре в гостиной, подбродок подпирал ладошками.

Не делал зарисовок или заметок– смотрел, не отрываясь, и впитывал информацию как губка. Если по телевизору показывали Джеймса Брауна или Фреда Астера, а Джозеф был на работе, Мама заходила в спальню (спал он или нет – неважно). «Майкл, - шептала она. - Показывают Джеймса Брауна».
Мир переставал существовать для него, когда он видел своих кумиров. Он их обожал.

У нас был черно-белый телевизор Zenith, качество приема которого зависело от железной вешалки, и мы старались «раскрасить» картинку, прикладывая к экрану один из прозрачных листов - они использовались в те далекие времена. Разные оттенки цвета на листе – синий (для неба), желтовато-бронзовый (преображались люди) , зеленый (для травы). Приходилось и воображать свое.

Тем же способом начал пользоваться и Майкл: смотрел и запоминал. Казалось, информация, которую он воспринимал, каким-то образом моментально преобразовывалась из просто увиденной (например, любой танцевальный элемент) - в реальную, будто его его мозг в ту же секунду давал команды телу. Смотрел, как работает Джеймс Браун – и становился Джеймсом Брауном в миниатюре. Он с самого начала двигался отточенно, будто танцевал не ребенок, а взрослый человек. Прирожденный талант. Он всегда понимал, что ему делать, где находиться.
Уверенность Майкла придавала уверенность и нам. Джозеф перетянул струны на гитаре, и я стал басистом. Как и Тито, я не читал ни одного нотного листа, и сейчас вряд ли прочту, но мне помогало умение слушать и быстро схватывать. Никто из нас не знал нот или аккордов. Ноты на бумаге (письменная инструкция) не передают чувств. Душа – вот откуда берется музыкальный слух. Возьмите Стиви Уандера – его слепота доказывает, что все дело в душе.
Мы с Майклом исполняли сольные партии по очереди, но, в основном, он был фронтменом группы. Мы выстраивались в гостиной так, как выстраивались бы на сцене. Я стоял слева, потом, справа от меня, Майкл, потом Джеки (самый высокий), Марлон (он был одинакового роста с Майклом), и Тито с гитарой. Таким образом, мы образовывали симметрию, будто пять полосок на эквалайзере.

Мы были не единственной группой в Гэри, которая мечтала о возможности поработать в разных местах, рядом в Чикаго активно развивалась соул-музыка. Одновременно с нами появилось несколько квартетов, все с поставленной хореографией. Но в нас было что-то особенное, и это понимал не только Джозеф, но и мы сами. Нас связывали кровные узы, а, значит, и синхронность и родство – то, чего не было у других коллективов. Эта общность и была нашим коньком, и я сомневаюсь, что у кого-нибудь еще в Америке имелся такой педагог, как у нас, страстно влюбленный в свое дело. Мы не боялись ошибок, потому что Джозеф научил нас представлять себе успех и верить в него: думай, представляй, верь, претворяй в жизнь. Как заметил Майкл в интервью Ebony в 2007-ом году: «Мой отец был гениальным преподавателем: он научил нас работать со зрителем, представлять себе порядок работы, не показывать свою боль, скрывать проблемы. В этом плане он был потрясающий».
Однажды Джозеф заставил нас встать напротив стены с вытянутыми руками. Наши пальцы почти касались стены. «Дотроньтесь», - сказал Джозеф. « Каким образом? Пальцы не достают...Невозможно», - ныли мы.
«Вбейте себе в голову: вы МОЖЕТЕ дотронуться до стены!» - настаивал он. Вот и еще один урок психологической подготовки: разум сильнее тела. «Поверьте в это», - сказал он. – Думаете, достигли своего предела? Нет, еще есть куда стремиться. Представьте себе, как вы до нее дотрагиваетесь». Майкл вставал на носочки, пытаясь нас перещеголять. Мы хихикали, он был самым маленьким, но уже хотел быть первым.

Если Джозеф и сомневался когда-нибудь в собственном влиянии на карьеру Майкла, то, взгляни он на стену в Хэйвенхерсте в 1981-ом году, сомнение это у него бы исчезло. Майкл повесил доску голубого цвета со словами: «Тот, кто стремится, дотрагивается до звезд».

Мы с нетерпением ждали Маминого возвращения с работы; с таким же нетерпением не могли дождаться, когда уйдет Джозеф, а Риби особенно– тогда она могла спать в настоящей кровати, с Мамой, а не на раскладном диване. Мы же отрывались и бесились, дурачились, выходили поиграть на улицу. Обычно наше детство связывают с ремнем Джозефа и расписанием репетиций, и, действительно, обстоятельства вокруг нас способствовали росту артистов, а не мальчишек. Но, вспоминая о жесткой дисциплине и инструктаже, я думаю и о веселье, слышу радостный смех. Рядом с нами всегда кто-то болтался, веселился, и эти воспоминания не известны общественности. Любой, кто был рожден в большой семье, скажет вам, что все помнят одни и те же события по-разному.

Пока Джозеф работал, Мама проверяла, не отстаем ли мы от расписания. «Песню выучили? А шаги?» - спрашивала она. Мама была «глазами и ушами» нашего отца, но позволяла играть и веселиться.

Мы разъезжали на велосипедах (их мастерил Тито из старых рам и колес), на картах, катались на каруселях и на роликах (купленных в сэконд-хэнде, они крепились к сникерсам). Нам не терпелось выйти из дома и пробежаться по Джексон-стрит. «Не дальше дома мистера Пинсена!» Мистер Пинсен был нашим тренером по баскетболу и жил через десять домов от нас.

Мы наслаждались семейными вылазками на природу, на Висконсил Деллс, где рыбачили с Джозефом, где он учил меня, Тито и Джеки ловле на живца. Останавливались всегда рядом со старыми индейскими деревушками, ходили тропами предков. Мы знали, что в наших венах течет кровь коренных американцев, племен Чоктау и Блэкфут. От них мы унаследовали высокие скулы, светлый цвет кожи и грудь без волосяного покрова.

По приезду домой обычная жизнь продолжалась, в том числе и ссоры с братьями - телевизор служил камнем преткновения. Джеки предпочитал спортивные репортажи, Майкл с Марлоном – «Mighty Mouse» или «The Road Runner Show», а я – «Maverick» c Джеймсом Гарнером. Но все пятеро обожали «The Three Stooges», «Flash Gordon» и любой вестерн, в котором играл Рэндольф Скотт. Именно «The Three Stooges» надо благодарить за первый урок гармонии, результатом которого стало наше пение Маме на кухне. «Hello… Hello…Hello».

Когда включался телевизор, мы часто собирались вокруг Мамы на диване. Смутно припоминаются мне счастливые сцены: Мама сидит в центре, Майкл лежит у нее на коленях - лицом к экрану, я с одной стороны, Марлон – с другой (позже к ниму присоединилась Джанет), Ла Тойя расположилась возле ног, прислонилась к дивану. Тито и Рэнди обычно лежали на полу, а Риби и Джеки занимали свои места в креслах либо садились на кухонные стулья. В одном из окон, распахнутом настежь в душные летние вечера, находился вентилятор, который гонял по комнате холодный воздух. Майкл частенько становился напротив (вентилятор работал в полную силу), радуясь тому, как развеваются его волосы.

Зимой таких проблем не возникало и холодного воздуха было достаточно: он проникал сквозь трещины в стенах плохо изолированного дома. Cтены были тонкие, лютые зимы Индианы пробирались в дома, a дорога в школу порой казалась экспедицией в Антарктику. По утрам Джозеф проверял, сварила ли Мама картошку - чтобы согреться, каждый из нас клал в карманы по горячей картофелине. Возможности купить перчатки у нас не было, шапки мы не носили из-за своих афро. За этим следовала другая процедура – Мама втирала вазелин в щеки, в подбородок, будто крем от солнца, он покрывал все лицо от лба до шеи, чтобы предотвратить пересыхание кожи в суровые зимы. И еще одна причина: по ее словам, мы должны были «блестеть от чистоты». Иногда звучало модно. Мы говорили ей, что не встречали детей «с вазелиновыми лицами», а она отвечала, что мы выглядели чище.

Мама все еще надеялась, что Джозеф займется пристройкой к дому, и, пока на заднем дворе хранились кирпичи, она не собиралась сдаваться. Нас уже было восемь (родился Рэнди, позже появится Джанет), и в доме часто звучала фраза (кроме «Ну что, давай снова?»): «Этот дом разваливается на части». Так говорила мама. Деньги она начала откладывать еще с рождения Тито, накопила около трехсот долларов, и никто не осмеливался даже заикнуться о том, чтобы потратить их на восстановление водяного насоса или на новый телевизор. Мама собирала деньги на еще одну спальню...

Джозеф принял решение в одностороннем порядке, руководствуясь интересами группы. Старый Бьюик был со временем заменен на фургон Фольксваген, и однажды именно из последнего посыпались, как из рога изобилия, инструменты: микрофоны, стойки, усилители, тамбурины, музыкальная клавиатура, ударная установка и колонки. Казалось, что наступило Рождество, которого у нас никогда не было. От возмущения у Мамы перехватило дыхание: «Джозеф! – сказала она, направляясь к фургону, пока он вытаскивал инструменты, один за другим. – Что ты натворил? Что это такое?» Мы же были так взволнованы, что не знали, к какой из «игрушек» прикоснуться. Джозеф ходил от фургона к дому и обратно, а Мама бегала за ним. «Не могу поверить! – твердила она. – Мы детей нормально одеть не можем, у Джеки дыры в туфлях, дом разваливается, а ты пошел и купил инструменты?»
Но, как и во всем, что происходило в доме, за Джозефом всегда оставалось последнее слово. Он объяснил свой поступок: необходимое вложение капитала, «мальчиков нужно поддержать».

Я никогда не слышал ссор между родителями, потому что обычно Мама отступала первой, но в этот раз он перегнул палку. Он не только не обговорил свое решение с ней, но и потратил почти все сбережения, собранные с таким трудом. «Кэти, у тебя будет новая комната. Мы переедем в Калифорнию, я куплю тебе дом побольше, но мальчики не смогут выступать без инструментов!» В течение нескольких вечеров подряд мы слышали разговоры на повышенных тонах. Мама волновалась, она считала, что Джозеф поддерживает в нас несбыточные мечты, что окончится крахом. Отец же был тверд и уверен в своем решении, но он нуждался и в поддержке. Так он выражал свою любовь – верой в наш талант. Мама окутывала нас любовью и заботой, а от Джозефа мы получали то, что не могла дать она: отец придавал нам уверенность в своих силах, у него мы учились умению принимать решения. Когда дело касалось детей, они уравновешивали друг друга. Мама смотрела на жизнь практично, а отец вроде как считал, что «не посеешь – не пожнешь». Его «жесткая любовь» выражалась не в заботе или в ласках, а в достижении цели и в дисциплине. Было похоже на любовь тренера по футболу, когда все, что тебе нужно – победить в игре. Чувства свои он выражал похлопыванием по спине, улыбкой либо радостно бил в ладоши. Он просто не знал ничего другого.

Такое напряжение сохранялось в доме еще несколько дней, пока Мама не успокоилась и не согласилась довериться игре Джозефа. Просто пока нам не хватало выигрышных билетов.

Тем вечером 1964-го года по радио передавали особенную передачу, и в доме было тише, чем обычно. «Добрый вечер, спортивные фанаты со всей страны, - начал комментатор. – Вскоре мы получим ответы нa все наши вопросы. Листон в белых боксерских трусах с черными полосами. Клэй, выше на полдюйма, тоже в белых, с красными полосами...» Удивительно, как человек, голос которого раздавался из радио, мог описывать события так, что они оживали перед нашими глазами. Джозеф нетерпеливо тянет к себе приемник. «На кону пояс чемпиона мира по боксу в тяжелом весе.... – продолжает голос. – Если пройдет первый раунд, нас ожидают сюрпризы...»

Звонок. Рев толпы. Представляем себе соперника, Кассиуса Клэя из Луисвилля, штат Кентукки, который разминается в своем углу и ждет не дождется момента, чтобы отобрать пальму первенства у действующего чемпиона Сонни Листона. «ЗНАЙ НАШИХ!»

По совету Джозефа мы внимательно следили за боксерской карьерой Кассиуса Клэя, который в будущем станет известен как Великий Мухаммед Али.

Отцу нравилось, как владеет перчаткой Клэй, и он приводил нам в пример огонь в глазах молодого аутсайдера. Будучи подростком, Джозеф участвовал в соревнованиях по боксу в Окланде, и он рассказывал нам, мальчишкам в красных перчатках, как действовать, чтобы «никого не бояться».

«Врежь ему! Врежь ему! Врежь ему!» - выкрикивал Майкл, сидя на ступеньках дома, пока Джозеф выступал в роли судьи в поединках между соседскими мальчишками.
Он учил нас технике бокса и умению защищать себя. «Никто не одолеет Джексона», - говорил он, и был прав. Джозеф рассказывал, что сам он тренировался на крепких дубовых дверях Папы Сэмюэля, а не на боксерской груше, набивая мозоли и закаляя разум. Отец был самым сильным, самым жестким человеком из всех, кого мы когда-либо знали, и, я уверен, что, пока мы все собирались вокруг радио, он представлял себя на ринге.

Он постоянно напоминал нам о связи между боксом и миром развлечений. «Парить как бабочка и жалить как пчела – вот как надо действовать на сцене», - говорил он, ссылаясь на пресс-конференцию Клэя ранее на той же неделе. Джозеф всегда использовал интересные ассоциации.

Например, когда мы обсуждали фyтбол и Джима Брауна из Кливланд Бирз, он приводил в пример величайшего хафбека под номером тридцать два: «Никогда не проиграл ни одного матча, никогда не терпел поражения в тренировочных сессиях в течение девяти лет, потому что он понимает, как нужно работать, чтобы добиться успеха».

В домашней работе тоже прятались наставления. Те самые кирпичи на заднем дворе, которые так и лежали на своем месте слева (a пристройка так и не была построена), их было около ста штук, тяжелые шлакобетонные блоки. Перед нами была поставлена задача: перетаскать все, один за другим, в другую часть двора и сложить их там заново. Занятие казалось бессмысленным, но мы не задавали лишних вопросов, а просто делали то, что от нас требовалось. Когда Джозеф вернулся домой, он проверил работу. Аккуратно сложены? Ровно?«Нет... Начинайте заново. Я хочу, чтобы они были сложены ровнее», - сказал он, и мы принялись передвигать их теперь справа налево, пока все не не получилось так, как нужно было отцу. Мы учились дисциплине и перфекционизму, превозмогая боль от царапин, порезов и нарывов. Работать одной командой. Делать все правильно. Не допускать ошибок. Если кто-то один не работает так, как надо, страдают все, страдает «подача». Понятно, записываем очередноe прaвило.

Такой подход к делу объясняет, почему некоторые из нас склонны к навязчивому неврозу, уже во взрослом возрасте.
Если Майкл заходил в комнату и видел, что подушка лежит не на месте, он ее поправлял. «Раздражает». С улыбкой. В моем случае бывало то же самое. И с Риби. «Помнишь кирпичи?», - говорили мы и начинали одновременно смеяться.

Таким образом, когда Кассиус Клэй заявил о себе на спортивной арене, он стал для нас идеальным примером для подражания, чем активно пользовался Джозеф. Появился кто-то, чьи способности ставили под сомнение именитые эксперты, но кто был уверен в собственной победе.

Человек из радиоприемника в красках описывал первый раунд, мы с жадностью ему внимали, а Майкл и Марлон изображали двух яростных соперников на ринге – Сонни Листон пропускал множество ударов. «Все дело в работе ног», - сказал отец. Мама пробормотала что-то насчет жестокости в спорте, но Джозеф ее не слушал, он был слишком занят, обсуждая трансляцию. «Представьте, будто Сонни Листон – это ваши зрители... Надо выйти, порвать всех и положить на обе лопатки!»

Тем вечером Кассиус Клэй выиграл поединок и стал самым молодым боксером за всю историю спорта, одержав победу над действующим чемпионом в тяжелом весе. «Я заставил этот мир поволноваться», - заявил он средствам массовой информации. И всем стало все ясно – и тем, кто был на ринге, и тем, кто радостно праздновал его победу в Гэри, Индиана.

Рядом с родительским домом росло дерево, его было видно из окна нашей спальни. Дерево стойко выдерживало все натиски Матери Природы. Оно гнулось, ветви его иной раз достигали земли, но сломить его не удавалось даже стихии. Если по Индиане гуляли ветра или чувствовалось приближение торнадо, мы с Майклом садились к окну и наблюдали за поединком сил Природы и НАШЕГО дерева. В моем представлении, дерево похоже на семью – со стволом-родителем, с ветвями-детьми, которые тянутся в разные стороны, но произрастают из одного семени. Сильное и могучее, оно крепко стоит на земле, сопротивляясь любой непогоде.

Однажды я поделился своими мыслями с Майклом. Впоследствии он отразит их на табличке в Неверленде. Без сомнения, на нас влияли рассказы Джозефа о родственных связях, o деревьях (он сравнивал их с семейным очагом) и о корнях, какие должны почитаться в любом доме.

Оба моих родителя происходили из разрушенных семей, поэтому такие понятия как сплоченость и общность были для них очень важны. Отец все еще помнил игры в перетягивание каната, которые случались в его доме.

Родители Мамы развелись после их переезда из Алабамы в Индиану, она осталась с отцом, Папой Принцем, а сестра Хэтти – с матерью, Бабушкой Мартой.

Создавая семью, Мама и Джозеф пообещали друг другу всегда и везде держаться вместе. Нас, детей, они убеждали, что никто и никогда не встанет между нами.

Сцена ждала мальчишек из Jackson 5, но перед этим нам предстояло выучить еще один урок. Джозеф собрал всех на улице перед НАШИМ деревом, показал нам шесть веток равной длины и попросил отнестиcть к его следующим словам с особенным вниманием. Он напомнил нам о единстве, о том, как важно поддерживать друг друга, затем отделил одну из ветвей от других и сломал ее пополам. «Вот, что можно сделать с любым из вас, по отдельности...», сказал он. Пять веток все еще оставались у него в руках. Он крепко связал их, ветка к ветке, и попробовал сломать вязанку, сначала руками, потом через колено, но у него ничего не получaлось, несмотря на всю мощь рабочего со сталелитейного завода. «...A пока вы вместе, вы непобедимы», - закончил он.

 

Четвёртая глава

Просто Дети с Мечтой

В СВЕТЕ СЕГОДНЯШНИХ СОБЫТИЙ.
Я думаю, известно, что наше первое настоящее публичное выступление, как Джексонс 5, было 29 Августа 1965 года - на седьмой день рождения Майкла. Тогда никто это не отметил. Дни рождения, как и Рождество, считались незначительными событиями, которые не отмечались свидетелями Иеговы. Но седьмой день рождения Майкла был отличен тем, что это не был другой, обычный, ничем не примечательный день.

Эвелин Лахэ, леди, которая первой предложил нам название группы, пригласила нас принять участие на показе детской моды, который она организовала в торговом центре «Биг Топ» на Бродвее и 53 улице. Она был комментатором на "Tiny Tots Jamboree" и мы были в записаны афише, как "Группа Джексонз файв: Еще одна великолепная группа маленьких музыкантов". Всё, что я помню – это внушительных размеров толпа молодых девушек и Джозеф, который говорил нам после шоу «добраться туда и начинать продавать фотографии».

В наших глазах джамбори было лишь разогревом для реальной сцены в школах Джеки и Ребби и средней школе имени Теодора Рузвельта, где нам предстояло выступать через несколько месяцев, в 1966 году. Мама сказала, что мы должны выступить на "лучшие места". Школа проводила ежегодный конкурс талантов, отличающийся разнообразием номеров: от эквивалента шоу «Город Гэри» до шоу Эда Салливана. Мы были самыми молодым представителями и не могли дождаться момента, чтобы показать себя.

За кулисами Майкл постукивал по бонго, он все еще репетировал. Джеки побренчал маракасами и ещё двое участников группы присоединились к нам: местные парни - Граф Голт, наш первый барабанщик, и Рейнард Джонс, которому случалось пару раз играть на бас - гитаре. Школьный зал был набит битком. Это была заплатившая толпа - по 25 центов за билет. Мы также знали, что увидим некоторые знакомые лица среди тех, кто расплющил носы о стекло окна в гостиной, поджидая подходящих моментов для насмешек над нами.
Когда Тито подошел к нашим гитарам, прислонённым к левой стене за кулисами, он обнаружил, что кто-то учинил саботаж, сбив все настройки звука. Совет Джозефа - "Всегда проверяйте настройки перед началом" – пошёл нам на руку в условиях имеющейся уймы времени. "Кто-то не хочет, чтобы вы выиграли , - сказал он, - именно поэтому идите и покажите им!"

Он стоял вместе с нами за кулисами, глядя в никуда так же уверенно, как и мы себя чувствовали. Он всегда был напряжен перед шоу, будь это дни талант-шоу или годы звукозаписи. На протяжении репетиций перед выступлением к нему невозможно достучаться, но наша подготовка была лучше некуда. Когда мы вышли, встреченные вежливыми аплодисментами, то просто перешли на автопилот, как часто случалось на репетициях. “My Girl” группы «Temptations» была нашей первой песней. Так как все с прикрытым любопытством сидели в этом перерыве между аплодисментами и музыкой, я посмотрел прямо на Тито и немного дальше него, в тень, на Джозефа. По-прежнему задумчив.

Райнард набрал первые аккорды на бас - гитаре. . .мелодично вступил Тито на гитаре . . . потом Джеки на маракасах . . . Майкл ударил по своим бонго. . . и тогда я начал петь.
Наш момент настал, когда я стал исполнять следующую песню «Temptations» - более быструю "Get Ready". И Джеки, Марлон и Майкл убили всех наповал прямо со сцены, добивая вокалом Майкла в финальной песне Джеймса Брауна "I Got you (I feel good)". С первых же аккордов толпа была на ногах. Я посмотрел направо, ожидая одобрения от Джозефа. По-прежнему задумчивый, руки свисают вдоль тела. Только губы его двигались, когда он беззвучно пропевал слова, зациклившись на Майкле. "Аааааууу!"
Майкл вскрикнул: “I FEEEEL good . . .”. От его пронзительного оглушающего взвизга у всех отвисли челюсти, толпа кричала от восторга. Тогда, во время нашей заключающей песни “I Got The Feeling” он заставил их прочувствовать это. Он выскочил в центр сцены и начал танцевать, как танцуют кружащиеся дервиши. И это в возрасте семи лет!

Мы не могли выступить так хорошо, но Майкл порвал их. Не важно, что это была всего лишь местная школа. Когда вы дети, кричащая толпа есть кричащая толпа.
За кулисами после шоу, мы прыгали, бесились, переживая все это снова и снова. Я думаю, что это было похоже, как если бы кто-нибудь забил великолепный гол, или отправил соперника в нокаут в первом же раунде. Джозеф был . . . сдержан. "В целом, вы выступили хорошо, - сказал он нам, - но у нас есть ещё кое-какие дела."
Следующее, что я помню, - MC объявил нас победителями. Нас зажали на сцене. Ещё больше восторженного крика. Как ни странно, мы выиграли даже у Дениции Уильямс. Несколько лет спустя она выпустила свой хитовый сингл, который долго продержался на верхах чартов - “Let’s Hear It For The Boy.”

В ту ночь мы не нуждались в одобрении Джозефа: мы с первой попытки стали победителями и это было великолепно по любым стандартам..
Мы вернулись домой, и устроили празднование с мороженым всей семьёй. Джозеф указал на небольшую коллекцию бейсбольных трофеев в уголке почёта в гостиной, говоря о наших других увлечениях. Эти трофеи стояли там, как неоспоримый реквизит для поддержки единственного заключения, которое он всегда делал: были вознагражденным значить быть лучшим.

Из окна нашей спальни открывался вид на бейсбольное поле около средней школы имени Теодора Рузвельта, где мы часто проводили время за игрой. Если бы нам тогда дали выбор между музыкальной карьерой и спортивным будущим, я думаю, мы бы отдали предпочтение бейсболу. Особенно Джеки, спортивный лидер в семье. Всякий раз, когда он ссорился с Джозефом и вознамеривался бежать из дома «ну точно насовсем» мы всегда знали, где его искать. Он прятался в пыльном маленьком блиндаже через дорогу от дома, напротив трибун, и сидел там, бросая бейсбольный мячик о стенку.

Мы бы выбрали бейсбол только по одной причине – спортивнее будущее выглядело куда более реалистичным, тем более трое из нас уже имели доступ к юношеской лиге. Миниатюрные золотые игроки, замахивающиеся битой, уверенно разместились в нашем семейном уголке почёта, и были определённым свидетельством чемпионатов, выигранных с нашей командой - Katz Kittens в малой бейсбольной лиге Гэри и, как следствие, славы. Мы выросли, наблюдая за Chicago Cubs, и стремясь наследовать своим кумирам - Эрни Бенксу, их первому чернокожему игроку, и Рону Санто.

Джеки был так хорош, что ему предлагали работу в более серьёзных командах, чем наша, и он практически был уверен, что дорогостоящие контракты неизбежны. Он был великолепным питчером и защитником. Бейсбол в его сердце занимал больше места, чем в сердцах всех нас вместе взятых. В играх Майкл был нашим мини талисманом. Он всегда сидел на трибуне между Марлоном и Джозефом, одетый в джинсы, маленькую бело – зелёную спортивную куртку, которая спускалась до коленок, жевал красные тянучки и шумно радовался, когда кто-нибудь из нас зарабатывал мяч. Однажды вечером была «большая игра» с несколькими местными противниками. Я был аутфилдером, Тито был на вторых позициях и Джеки играл за питчера. Мы начали зарабатывать отличную репутацию «Мальчиков Джексонов» и умение Джеки было ключом к этим столь трудно зарабатываемым баллам.

Во время разогрева тренер подкидывал мячи в воздух, чтобы мы смогли потренироваться, а потом ударял по одному из мячей так сильно, что тот улетал где-то за облака. Мы были научены «звать» мяч при желании отбить, или словить его, потому я бежал и кричал: «МОЙ!!! Я возьму его…» Уэсли, наш защитник, который был полностью поглощён игрой, бежал за тем же мячом, но не «звал» его. Он просто не сводил глаз с падающего шарика. БУМ! Мы столкнулись. На мгновенье я ослеп. В глазах мелькали звёздочки, будто Джозеф хорошенько огрел меня ремнём. Уэсли заехал мне лбом в открытый правый глаз. Он стал холодным, и повсюду была кровь. Я помню заинтересованные лица людей, склонившихся надо мной. Потом они расступились и сочувствующее лицо Джозефа закрыло весь обзор. Его страдальческое выражение не покидало меня всю дорогу в больницу, или даже когда врач наложил мне четырнадцатистежковый шов. Я был весь в синяках, опухший и страшный, потому мой "образ" работника искусства был поставлен под угрозу.

Пока мама благодарила Бога за то, что я не потерял зрение, Джозеф проклинал себя за то, что позволил этой травме вообще появиться. Затем он принял быстрое и очень разумное решение: «Больше никакого бейсбола, Джермейн. Никто не будет играть. Это слишком опасно.»
Я больше не помню ничего из происшествий той ночи, кроме безутешного горя Джеки и его траура по мечте, которая закончилась только из-за того, что «какой-то болван не «позвал» мяч.» «В один прекрасный день ты вспомнишь мой запрет и поблагодаришь меня. – отрезал Джозеф без малейшего сочувствия. – Ты слишком молод, чтобы понять.»

Как чемпионы высшей школы имени Теодора Рузвельта, мы приняли участие в следующем чемпионате. Его мы тоже выиграли и объективы корреспондентов газеты «Гэри Пост Трибьюн» запечатлели это событие для потомков в чёрно-белом цвете. Я помню, ту жутковатую фотографию, потому что огромная повязка все еще пересекала мою правую бровь. Осознание важности получения приза и завоевания первого места пришла к нам тогда, когда мы один раз проиграли. Это было в высшей школе Хораса Манна и причиной, по которой наше поражение запечатлелось в моей памяти, стал абсолютно новый цветной телевизор.
Проблема в том, что Джозеф не был рад проигрышу, потому никто из нас не знал, как вести себя в гостях. Мы знали, что злорадствовать над соперниками не было причины, но и особо разочаровываться тоже причин не было. Марлон первым нарушил молчание, когда мы паковали вещи и собирались выходить на улицу: «По крайней мере мы выиграли цветной телевизор» - произнёс он, выражая общий настрой, а мы уже почувствовали конец просмотру телепередач через разноцветный пластиковый лист.

Но Джозеф не видел никакого утешения в премии и оставался непреклонен. «Победитель есть только один, а выиграть означает быть первыми, а не вторыми» - сказал он, утверждая своё мнение и среди нас. Мы так и не забрали наш цветной телевизор после тех соревнований. Джозеф ответил, что мы этого не заслуживаем. Нет награды за второе место.

Я очень жалею, что не записывал интересные моменты и не вёл дневник особенно теперь, когда Майкла уже нет с нами. Глубокая потеря заставляет тебя хвататься за мельчайшие воспоминания, проявляется желание вспомнить каждую подробность, каждый пережитый вместе опыт, который вы когда-то приняли за должное. Всё наступало и проходило так быстро, что годы, выступления, турне слились в единое целое. Те ранние годы Jackson 5, напоминают мне скоростной железнодорожный путь: все города и селения по пути следования промелькнули мимо поездных окон, и только некоторые места отъезда, назначения, и некоторые памятные станции до сих пор остались в памяти. Между 1966 и 1968 годами все наши выходные мы тратили на укрепление нашей репутации. Мы выступали перед смешенной аудиторией: дружественная, активная, пьяная, равнодушная... Как правило, один только вид пяти детей, поднимающихся на сцену, привлекает внимание публики и фактор «милых деток» всегда был на нашей стороне, особенно с Майклом и Марлоном впереди.

Это абсолютно невообразимое чувство, когда твои песни заводят индифферентную толпу.
М-р Лаки влыдел таверной, в которой мы провели очень много ночей и где мы заработали наши первые деньги – 11 долларов на пятерых. Майкл тратил всю свою долю на конфеты, которыми потом делился со всеми детьми в округе. «Он зарабатывает свои первые деньги, а потом тратит их на сладости для других детей?» - Джозеф был поражён. Но когда дело дошло до «делёжки, и делёжки поровну» Майкл носил самую сверкающую рубашку.

Мама всегда воодушевляла нас думать о других и совершать хорошие дела. Между тем, наши родители поддержали наш прогресс путем инвестирования «в шкаф». Нашей привычной формой была белая рубашка, черные брюки-клеш и красный пояс, или темно-зеленый блестящий костюм с белоснежной накрахмаленной рубашкой. Мама собственноручно перешивала наши костюмы на домашней швейной машинке, и дама по имени миссис Роач нашили эмблему «J5» на нагрудный карман пиджака. Эта деталь запомнилась мне только потому, что эта дама пришила эмблемы немного криво и неудобно, но мы восприняли это, как неисправимое.
Если мы не выступали у мистера Лаки в таверне, то проводили время на сцене ночного клуба «Guys and Gals» или в «High Chaparral» в южной части Чикаго. Чаще всего, мы выходили на сцену не раньше 11:10 и не уезжали раньше двух часов ночи, потому мы редко появлялись в школе на следующий день и на подъезде к 2300 Jackson Street все пятеро братьев уже крепко спали.

Однажды вечером перед шоу мы выезжали из отеля в Гэри и поняли, за что наш город печально известен, как город с повышенной преступностью. Если глубоко покопаться в исторических данных, то можно обнаружить, что на восток от Нью-Йорка существовали небольшие центры зарождающегося гангстерского движения задолго до его появления в Чикаго. Я ничего не знал об этом.Все, что я знаю это то, что у местных не было никакого иммунитета от насилия. Уже смеркалось, и мы несли наше оборудование внутрь через черный вход, когда Джозеф был остановлен пятью молодыми людьми, лет двадцати на вид. «Хотите мы Вам поможем с этим?» - спросил один из них, хватая микрофонную стойку.
Джозеф понял, что его хотят ограбить и, крепко держась за стойку, оттолкнул человека. Всё случилось очень быстро, так как в следующее мгновенье все резко повернулись к Джозефу, и тот упал под градом ударов и пинков. Майкл и Марлон закричали: «Джозеф! Нет! Джозеф!» Члены банды начали использовать барабанные палочки и микрофонные стойки в качестве оружия. Джозеф скрутился в клубок, прикрыл лицо руками и покорно принимал удары.

Тем временем Майкл помчался к телефонной будке внизу улицы и вызвал полицию. «Я не мог достать до автомата, потому мне пришлось прыгать, чтобы опустить монетку в щель» - позже признался он. К моменту его возвращения банда уже ретировалась и Джозефу помогли подняться на ноги работники отеля. Ему досталось порядком – всё лицо кровоточило и уже начло опухать. Кто-то из братьев принёс из бара в холле немного льда и Джозеф обернул сломанную руку. Также у него была сломана челюсть. Немного посидев на бампере фургона, он успокоился и взял себя в руки. Потом посмотрел на нас подбитым глазом: «Я в порядке». Он сказал Майклу и Марлону вытереть свои слезы.
«Вы не можете выступать в таком состоянии» - аргументировал он.
«Ты действительно хочешь, чтобы мы пошли выступать?» - недоверчиво спросил Джеки. «Люди пришли, чтобы увидеть тебя сегодня. Они хотят увидеть тебя.» - сказал он, осторожно поднимаясь на ноги. «Я пойду к врачу утром».

В ту ночь, мы должны были собраться и сосредоточиться на нашем выступлении. Джозеф, как всегда, был вездесущим, потирая руки, с неуклюжими повязками на лице. Он преподнёс нам пускай непреднамеренный, но бесценный урок: что бы ни случилось, шоу должно продолжаться.

Я не помню, чтобы мы делали домашние задания по вечерам в будни. Мы ужинали, а потом начинали собирать оборудование для выступлений. Домашние задание представляло собой то, что мы успевали состряпать на выходных, или нацарапать утром, не вылезая из постели. Это было наше детство, которое затмили взрослые обязанности.. В нём всегда было новое шоу, требующее подготовки, новая рутина для заучивания, или новый город для покорения.
В возрасте девяти лет Майклу пришлось быстро взрослеть. Впрочем, как и всем нам. Теперь у нас была профессия, в которой детям не оставалось ничего другого, как играть. Но если бы всё произошло по другому, мы бы никогда не прорвались на эстраду, как Джексонс 5 и мир никогда бы не услышал музыку Майкла. Мы видели в выступлениях настоящее развлечение и ждали следующего выхода, как другие дети ждут времени, отведённого им на развлечения.

С мистером Лаки и клубом «Guys and Gals» мы имели постоянный источник дохода, потому Джозеф бросил работу на консервном заводе и перешёл на пол ставки на «Мельнице». Наши кассовые сборы не всегда были достаточными, но Джозеф продолжал делать ставки на наше большое будущее и твёрдо держался поставленного курса. Мама сокрушалась, но, очевидно, Джозеф убедил её в свое правоте. Она молча кивнула в знак согласия и затем, зная свою маму, я могу с уверенностью сказать, что она провела не одну ночь без сна, вознося за нас бесчисленные молитвы Богу.

Она не сразу узнала, что наши выступления чередовались со стрип-номерами. Это было разнообразие номеров ночного клуба и мы часто, в перерывах между песнями, забирались за кулисами и наблюдали за полуобнажёнными дамами в кружевных чулках и подвязках, ждущих своего выхода. Если празднование Рождества и дней рождения было грехом, то наблюдение за стриптизёршами в ночные часы приравнивалось к визиту к дьяволу, потому мы не могли винить Джозефа за некоторую скрытность по отношению к маме. Но эта игра длилась только до той ночи, когда один из шальных аксессуаров случайно затёрся между нашими личными вещами. Мама решительно прошагала из нашей спальни в гостиную, держа двумя пальцами лифчик с кисточками в районе сосков. «Откуда ЭТО у вас?» - Джозеф онемел, пожалуй, впервые в жизни.
«Ты держишь детей на сцене всю ночь, когда им утром нужно идти в школу, да ещё и позволяешь им подглядывать за обнажёнными женщинами? С какими людьми ты путаешь наших детей? Ты и так показываешь им предостаточно ночной жизни, Джозеф!»

Мы, братья, рассматривали такие случаи по разному. По моему мнению, тело женщины является гипнотически красивым, но Майкл считал, что эти дамы унижают себя, дразня мужчин своим телом, а мужчины воспринимают их только в качестве сексуальных объектов. Да, он разинул рот и захихикал, как и все остальные, но относился к происходящему он несколько иначе. Майкл всегда вспоминал, как одна танцовщица – её звали Рози, сняла свои трусики и кинула их в зрительный зал, а потом сексуально покачивала бёдрами в то время, как толпа воющих мужчин пытались прикоснуться к ней. В такие моменты Майкл всегда прятал глаза: «Оооооо, чувак. Ну зачем же она так делает?»

Мама сказала нам, что она не догадывалась, что там были стриптизёрши до тех пор, пока не прочитала автобиографию Майкла. Я думаю, что это официальная фраза для свидетелей Иеговы и прессы. Не то чтобы на её мнение влияла церковь. Как она говорит, ни одна мать не пожелала бы, чтобы её сыновья околачивались в такой компании поздней ночью. Я думаю, что это как раз то место, на котором и была главная разница между мамой и Джозефом. Она рассматривать нас как своих сыновей и часто беспокоилась по поводу воздействия всех этих концертов и путешествий на нашу, тогда ещё детскую, психику, а для Джозефа мы были сначала артистами и только потом уж сыновьями. Он принимал всё и всех, если это служило нужным шагом в верном направлении.

Выступлений среди недели для Джозефа было недостаточно. При содействии двух Чикагских диджеев - Е.Родни Джонса и Первиса Спанна он устраивал нас всюду, где можно было найти хоть пару рабочих часов. Эти парни действовали в качестве наших клубных промоутеров, а также буккеров для Би. Би. Кинга и Кёртиса Мейфилда, но всё-таки их основная работа была в прямом эфире на филиале чикагском WVON радио - самой популярной радиостанции в Гэри. Благодаря Первису, работающему в ночную смену и Родни, сменяющему его в дневное время, соул музыка всегда звучала в динамиках, потому наше продвижение было в надёжных руках: «чёрное» радио в то время представляло собой лучший способ быть замеченным. Если ваши песни звучали на WVON, то вы всегда были на слуху у местных звукозаписывающих компаний.

Первис в своей неизменной серой федоре с чёрной лентой раскручивал нас заверяя всех, кто переступал порог его студии: «Подождите немного, и вы увидите этих детишек в действии!» Джозеф время от времени проклинал чеки Первиса, коими последний не так уж и часто жаловал нашу семью, но недостаток финансовой надёжности он полностью окупал словоохотливостью. Он вместе с Родни Джонсом проталкивали нашу группу так, как никто другой до них и после них не делал.

В результате мы вместе с инструментами запихивались в маленький грузовичок Джозефа, оставляя на хозяйстве маму, Ребби, Ла Тойю, Ренди и маленькую Джанет, и ехали на очередное шоу. Через некоторое время мы увидели ещё больше театров, клубов и школ, чем в начале своей творческой карьеры. В нашем бусике осталось только два места спереди и водительское кресло, а все остальные места были убраны, чтобы освободить место для усилителей, гитар, ударной установки и другого оборудования. Также к задней стенке была привинчена скамейка, но мы устраивались где попало, подкладывая барабаны под голову. Более плотно упаковываться было некуда, но в дороге не прекращались шутки, песни и подколы. Пока Джозеф вёл машину, мы с братьями проигрывали в голове всё шоу подряд.
"В этой части, не забывайте, что мы включили это слово . . ." - подсказывал Джеки.
Или Тито: "В начале припева, помните, поднимите ваши руки".
Или Майкл: "Джеки, ты пойдешь один конец на сцену, я буду в центре. Марлон, вы идите в другую сторону . . ."

Вот так мы за дорогу устно повторяли все номера. И совсем не имело значения то, по возрасту мы были от 7 до 17 лет. Здесь не было разделения по авторитету.
Мы все репетировали на равных, и Майкл был самым горластым, самым креативным. Это выказывалось не только в том, что он держался наравне со всеми, а и в том, что он вёл разговор, как старший по возрасту. Из-за постоянного контроля Джозефа мы всегда были на высшем уровне, но Майкл находил способ усовершенствовать выступление, добавить что-то своё. Он добавил динамики нашей хореографии, что дало нам дополнительный бонус, да ещё и в середине выступления делал вставку из своей хореографии, что поднимало наше выступление на совершенно другой уровень, а потом становился обратно в строй. Я знал, когда он собирался разнообразить номер, потому что каждый раз перед танцем он оборачивался ко мне и подмигивал.

Майкл также стал шутником. Если кто-нибудь из нас имел неосторожность заснуть с открытым ртом, он писал на бумажке какую-нибудь глупость, к примеру, «У меня воняет изо рта», а потом слюнил эту бумажку и прилеплял её спящему к нижней губе. Майкл находил эту шутку невероятно смешной. Если это были не бумажки, прилепленные к нижней губе, то это был порошок в брюках, от которого начинаешь чесаться, или подушка, издающая неприличные звуки, умощенная на сиденье. Майкл всегда играл роль главного шута в стае.
Летом 1966 года мы проехали полторы тысячи миль, останавливаясь только для дозаправки, чтобы выступить в «Старом зале» в Уинслоу только потому, что отец Самюэль, живший неподалёку, хотел показать нас своей непомерной толпе родственников. Это означало езду всю ночь с пятницы на субботу, выступление днём, возвращение домой далеко после полуночи в ночь с воскресенья на понедельник и последующее появление в школе утром в полусознательном состоянии. В тех длинных путешествиях Майкл шутил гораздо меньше.

Я хорошо запомнил один случай – я сидел рядом с Джозефом и он вдруг остановился, закрыл ладонями лицо и начал энергично растирать щеки. Его глаза слезились. Он поймал мой взгляд: «Просто устал» - он будто оправдывался сам перед собой и перед нами за свою секундную слабость. Он взял пять минут перерыва, и мы снова отправились в путь.

К этому времени у нас появился новый барабанщик по имени Джонни Джексон и, не смотря на идентичность фамилии, он не наш родственник и не имел к нам даже отдаленного отношения. Похожая фамилия была чистой случайностью, которой впоследствии с успехом пользовались публицисты. Мы нашли его, потому что он посещал среднюю школу имени Теодора Рузвельта вместе с Джеки и местный учитель музыки порекомендовал нам его. В возрасте около 14 лет, он был веселым маленьким юмористом с заразительной, нахальной улыбкой. Он был лучшим молодым барабанщиком на мили вокруг, и Джозеф был уверен в его квалификации, как и в профессионализме Майкла. Джонни был отличным бэк-беем, великолепно чувствовал ритм. Он бил по барабанам так сильно, что мы чувствовали вибрацию, идущую от установки через всю сцену. Джонни Джексон помог сформировать наше звучание.

Еще одним дополнением к "семье" был добрейший человек - Джек Ричардсон, друг Джозефа. Он вступил в нашу группу водителем, так как для Джозефа бесконечные мили дороги были утомительными. Джек оставался с нами долгие годы и стал неотъемлемой частью группы. Часы, безропотно проведённые им за рулём, говорили о его вере в наши силы. Где бы мы ни выступали – будь то Канзас-Сити, Миссури или Огайо - Джек всегда с энтузиазмом откликался на новые поездки.

Наш нескончаемый марафон автомобильных поездок был необходим потому, что, по мнению Джозефа, мы должны были уметь общаться как с белой, так и с чёрной аудиторией." Он решил построить для нас интернациональную фан-базу как раз в то время, когда борьба за гражданские права «чёрных» была в разгаре. Расовые предрассудки для нас не имели значения, как и для других детей. Мы не разбирали толпу на цвета, мы просто пели для людей. Реакции публики была ответной – они любили нас.

Все разговоры о бизнесе также с успехом миновали нас – мы просто запрыгивали в свой бусик, колесили по штатам и отыгрывали выступления. Это все, что нам было интересно. Пока мы шатались по гостиничному номеру после шоу, Джозеф налаживал контакты и заводил знакомства от нашего имени. Единственное, чего мы действительно хотели, так это вернуться домой, но Джозеф возвращался с известиями о новом контракте, и нам снова приходилось напяливать концертные улыбки. Во время нашей борьбы за признание Джозефу всё время приходилось бороться с недоверием других людей насчёт нашей успешности. Как правило, он не мог сдерживаться.Во время нашей борьбы за признание Джозефу всё время приходилось бороться с недоверием других людей насчёт нашей успешности. Как правило, он не мог сдерживаться. Он говорил, что если Стиви Уандер смог, то и его дети смогут.

А потом пришла надежда в лице гитариста по имени Фил Апчерч, с которым мы познакомились после некоторых шоу в Чикаго. Джозеф с плохо скрытым восторгом рассказывал нам, что этот музыкант уже имеет опыт работы с такими известными людьми, как Кертис Мейфилд, Вуди Герман и Ди Кларк. В 1961 году, он выпустил сингл “You Can’t Sit Down”, который был продан в размере более одного миллиона копий. «он хочет поработать с вами над демо – записью» - заявил Джозеф. Это было важным событием, так как Фил имел определённые связи в Детройте и был довольно влиятельным человеком. Мы прыгали от радости, как тогда, когда Джеки забил великолепный мяч. Майкл высвободился из крепкого кольца наших объятий и обнял Фила за колени. «Можете дать мне автограф?» Филу в то время было не более двадцати пяти лет, он вытащил помятый клочок бумаги из кармана и нацарапал торопливую подпись. Майкл крепко держал своё сокровище в ладошках всю дорогу домой.

Больше всего мне нравится окончание этой истории. Около десятилетия спустя Фил позвонил Майклу и попросил у него ответный автограф. Но он получил сверх просимого – приглашение играть в сингле “Working Day and Night” в Off the Wall - первом сольном альбоме Майкла.

Ещё тогда, в Гэри, мама спросила Джозефа, кто же платит за студию и копии записей. «Я» - ответил Джозеф. И добавил – «Всё ещё только начинается».

* * *

Я не помню истинный порядок происходящих дальше событий, но дело было приблизительно так: Фил Апчерч находился под эгидой того же менеджера, что и R&B певец Ян Брэдли. В 1963 году он выпустил свой первый хит “Mama Didn’t Lie”. Человек, стоящий за юридической стороной этой песни был саксофонист и композитор Эдди Сильверс, ранее работавший с «Fats Domino» и действующий музыкальный директор молодого лейбла, «One-derful Records». В своё время Эдди написал песню для нашей демо-записи, “Big Boy”.

Я подозреваю, что Первис Спанн, также сыграл свою роль в этом, грубо говоря, заговоре, но моя память изменяет мне. Я понятия не имею, почему лейбл «One-derful Records» не был заинтересован в нас, но ещё мы знали, что «Steeltown Records» были у наших ног в лице автора песен, основателя и партнера компании Гордона Кита. Когда он появился, Джозеф был не особо взволнован, потому что он был парнем – трудягой, утвердившим такую марку около года назад со своим партнёром – бизнесменом по имени Бен Браун. Этот контракт с трудом тянул на большую мечту, но Кит был готов подписать нас. Как говорила мама: «Он хотел втянуть нас в длинную игру, но Джозеф сказал: «Нет, у нас есть интересы и в других лейблах, я не буду тянуть эту лямку». Парень так отчаянно хотел записывать нас, что согласился на кратчайший из возможных контрактов – всего шесть месяцев сотрудничества.»

Джозеф никогда не рассматривал «Steeltown», как сильных игроков в большой игре, но позже он имел возможность оценить этот контракт по достоинству – он вывел нас на вершину местного радио. "Big Boy" был нашим первым синглом, выпущенным в 1967 году. По подсчётам Кита, было продано примерно 50 000 экземпляров по всему среднему западу и штату Нью-Йорк. Мы даже попали в двадцатку лучших синглов в журнале «Джет». Но величайшим моментом был тот, когда станция WVON впервые поставила нашу песню. Мы сгрудились вокруг радио, не веря тому, что мы слышим наши голоса из этой коробки. Это было похоже на снимок групповой фотографии. Каждый хочет найти себя и посмотреть, как он выглядит. Так же было и с радио – мы вслушивались в свои голоса и вздохи бек вокала. Мы провели чертовски тяжёлую работу в этой гостиной, и вдруг эта работа транслируется на всё Гэри и Чикаго: мы были в восторге.

* * *

В наших сердцах выступления занимали всё место, свободное от родных, потому наше академическое образование, казалось, почти не имело значения. Было невероятно трудно настроить себя на учёбу и спуститься с небес на землю, тем более мы знали, что сцена будет нашим основным занятием в жизни и Джозеф, к счастью тоже это понимал.
В школе на самом деле было грустно, потому, что она разлучала нас. Она разделила нас по разным классам, а Джеки и Тито учились в других школах. Я чувствовал себя неуютно без своих братьев. Я говорю «своих» братьев потому, что мы были не просто родственниками, мы были одной командой. Я постоянно ловил себя на том, что время от времени смотрел на часы, с нетерпением дожидаясь перерыва – тогда я, Майкл и Марлон снова могли быть вместе. Учителя приняла мое равнодушие, за хорошее поведение, так я стал любимчиком учителей. Я был одним из тех удачливых студентов, которым не нужно было стараться слишком сильно, чтобы получить хорошую оценку. В результате, я стал доверенным мальчиком на побегушках – возьми то, принеси это.

Я использовал эти «побегушные» работы, чтобы убедиться, что с Майклом всё в порядке и постоянно пробегал по его этажу. Я стоял в коридоре, и подолгу смотрел в открытую дверь, в том месте, где меня не мог заметить учитель. Майкл всегда был сконцентрирован на задании – смотрел на доску, или низко опускал голову и, высунув кончик языка, что-то старательно выводил в тетрадке. Ребенок сидевший рядом с ним, первым замечал меня и начинал подталкивать Майкла. Майкл бегал взглядом между мной и учителем – он никогда не любил зарабатывать проблемы. Когда она отвернулась, он быстро махал.

Мама считала немного странным то, что я «пасу» Майкла, но я находил это абсолютно нормальным – просто забота о младшем брате. Я выполнял свой долг. Майкл успевал в школе гораздо лучше меня. Его жажда знаний была гораздо больше, чем у всех нас вместе взятых. Он был из тех детей, которые очень любопытны и не устают вечно спрашивать: «Почему? Почему? Почему?». Он всегда подмечал очень мелкие детали и слышал всё, что говорилось и имело хоть какую-то важность для него. Я уверен, что в его голове встроен чип для моментального запоминания сведений, фактов, цифр, генерации текстов песен и танцевальных движений.

Мне постоянно приходилось отводить Майкла в школу, потому что сам он сбегал домой. Возвращение из школы домой показывало, кто с кем был близок больше остальных. Майкл и Марлон бегали вместе, как Бэтмен и Робин.

На улице или на физкультуре в школе Майкл постоянно подбивал Марлона на перегоны…и всегда с лёгкостью обгонял его. Марлон ненавидел проигрывать, как следствие он обвинял Майкла в жульничестве, Майкл, оскорблённая добродетель, вступался за свою правоту и они начинали драться. Тогда Джеки был вынужден разнимать раскрасневшихся и взъерошенных братьев. Это всегда озадачивало Майкла, почему всё надо сводить на драку. «Я выиграл честно» - Майкл складывал руки на груди, сжимал губы и выглядел обиженным на весь свет.
Их суммарная энергия была неумолима. Братья прыгали, бегали вокруг дома и внутри, еле выруливая в узких коридорчиках, кричали, смеялись, кричали, бесились и снова кричали. Эта удвоенная энергия доводила маму до безумия, особенно когда она готовила ужин. Она изловчалась, ловила обеих мальчишек за шивороты и лёгкими, но уверенными пинками втолковывала братьям
- Ай!!!
- Вы, мальчики, должны успокоиться.

И они успокаивались. Минут эдак на двадцать. Затем они запирались в спальне и начинали играть в «Армию» - «стреляли» по прохожим из веников.
Тито и я были тенями друг друга, и мама одевала нас похоже, оставляя одежду, из которой мы выросли нашим младшим братьям. Мы использовали Майкла и Марлона для исполнения мелких поручений, но Джеки мы давали больше свободы – он был старше и увереннее, ещё был малыш Ренди, ещё достаточно несмышлёный, чтобы влазить в наши разборки.
Кроме нас, членов семьи, почти никто не понимает Майкла, или делает это с трудом только по одной причине – он становится настоящим только в двух местах: в уединении собственного дома, и на сцене. Всю свою энергию и внимание он умел направлять в нужное русло ещё со времён Jackson 5: никакой другой ребенок не мог бы выглядел таким уверенным и властным, как он. На сцене Майкл был воплощением уверенности и координации, но на школьной спортплощадке он всегда «тормозил», пока его не окликали.

Одним из лучших друзей Майкла был мальчик по имени Бернард Брутто. Он был близок к нам обоим, на самом деле, но Майкл очень любил его. Он был похож на маленького медвежонка - с пухлыми, кругленькими щёчками, которые застенчиво краснели, когда он смеялся. Он был того же возраста, что и я, но такого же роста, как Майкл, и я думаю, что Майклу нравилось то, что парень постарше хотел быть его другом. Бернар был приятным парнем. Мы все переживали за него, потому что он был единственным ребёнком в семье, к тому же лишённым отца, и мы пытались понять, как это, чувствовать себя одиноким дома. Я думаю, именно поэтому мы восприняли его как редкого друга, единственного постороннего человека, удостоенного почетного членства в «the Jackson brothers» клубе.

Майкл терпеть не мог, когда Бернард плакал и не выносил, когда он расстраивался. Если это вдруг случалось, Майкл плакал вместе с ним. У него с раннего возраста была чрезвычайно развита чувствительность и умение сопереживать. Но Бернард сопереживал нам тоже. Однажды, холодным снежным вечером, Джозеф сказал мне идти в магазин, чтобы купить что-то для домашней аптечки, и я отказался. В наказание он несколько раз ударил меня по голове большой деревянной ложкой. Я плакал всю дорогу туда и всю дорогу назад, и Бернард пошел со мной, чтобы немного поддержать, подбодрить меня.
- Иногда Джозеф пугает меня - сказал он.
- Могло быть и хуже - я шмыгнул носом.

Могло быть и хуже. Мы могли бы и вовсе не иметь отца - подумал я.

Одними из наиболее значимых музыкальных влияний в жизни Майкла было появление «Sly» и «the Family Stone». Натолкнул нас на этих исполнителей наш новый клавишник – Ронни из Хеммонда, восточного Чикаго, слишком высокий, чтобы удобно себя чувствовать в нашем крохотном бусике. Его живой дух добавил веселья атмосфере утомительных переездов, и он, Майкл, и я мечтали о том дне, когда мы сможем вместе писать песни. Именно поэтому он заставил нас обратить внимание на «братьев Sly» и Фредди Стоуна, их сестру Розу, играющую на синтезаторе и остальных ребят из чрезвычайно сильной семёрки, которая взлетела на пик своей популярности в 1966-1997 годах.

Именно тогда плакаты с их фотографиями разместились на стенах в нашей спальне рядом с Джеймсом Брауном и «the Temptations». С узкими брюками, рубашками кричащей расцветки, психоделическими узорами и большими афро эта новая группа представляет собой визуальный взрыв, и нам нравилось в их песнях абсолютно всё начиная с текстов песен, вдохновленных темами любви, гармонии, мира и взаимопонимания, берущие своё начало с хита “Everyday People”. В мире музыки они опередили своё время: в их песнях R&B сливается с роком и сливается с Motown.

Майк считал Sly неповторимыми исполнителями и называл их гениальными исполнителями.
«Каждый из них дает свой, другой, отличный от других звук, – он говорил, - они великолепно звучат вместе, но по отдельности тоже очень сильны. Мне это чрезвычайно нравится.»
Как и все мы Майкл начал понимать, что, скорее всего мы оправдаем надежды Джозефа. Мы выпустили еще один сингл под лейблом Steel-town - “We Don’t Have To Be 21 To Fall In Love”, но мы хотели нечто большее, чем местнячковый успех.

ЛЕТО

Мы всегда спали с открытым окном, но Джозефа это очень беспокоило, потому что наш дом находился в районе с повышенным уровнем преступности. Но он не знал главную причину, по которой мы так поступали. Окно было чёрным ходом в дом на случай пропуска школы. Майкл был слишком уж паинькой для таких выходок, но я, когда чувствовал, что настроение сегодня не учебное, чинно выходил из парадного, смешивался с толпой, заворачивал за угол дома и залезал через окно обратно. Я прятался в шкафу – идеальном месте для такой цели, лежал, сидел, или спал в обнимку с бутербродами с салями, или заначкой конфет. Тито, и я использовали это убежище годами. В конце учебного дня я выпрыгивал из окна и заходил в центральную калитку.

В конце концов, Джозеф устал постоянно орать на нас за открытое окно. Однажды ночью, он подождал, пока мы все заснули, вышел наружу и пополз через окно, в уродливой, страшной маске. Когда огромный чёрный силуэт полез к нам в окно вперёд ногами, все пять мальчишек проснулись и разбудили весь дом своими дикими воплями. Майкл и Марлон вцепились друг в друга, охваченные нечеловеческим ужасом. Джозеф включил свет и снял маску: «На моём месте мог быть настоящий преступник. Думаю, теперь вы будете держать окно закрытым.»

В этой спальне мы пережили ещё несколько стрессовых моментов, но утверждать, как это делают многие, что Майкл получил из-за этого неизлечимую моральную травму просто смешно. Джозеф часто надевал страшные маски и выпрыгивал на нас из тени, любил подкрадываться сзади и неожиданно нападать, подкладывать в кровати резиновых пауков, змей, особенно на Хеллоуин. В девяноста девяти процентах случаев Майкл находил выходки Джозефа забавными, упиваясь леденящим волнением. Если кто-то и пострадал от закрытого окна, так это я – записи в журнале посещаемости значительно улучшились.

Джозеф записал нас на конкурс талантов, проходящий в театре Regal, Чикаго, и мы выиграли без прикладывания особых усилий. Мы снова и снова приезжали и выигрывали, а потом принимали почести – три воскресенья подряд! В те дни наградой за такой успех был возврат к платным вечерним представлениям – там мы объединили наши усилия с Глэдис Найт и «the Pips», которые недавно подписала контракт с Motown Records.

Однажды на репетиции, когда мы уже отыграли половину стандартного разогрева, я посмотрел за кулисы, чтобы словить привычный взгляд Джозефа и заметило, что Глэдис заинтересованно наблюдает за нами. Как она позже рассказывала, она сидела у себя в гримёрке, услышала музыку и вскочила: «Кто это играет?». Когда мы зашли за кулисы, Джозеф сказал нам, что она хочет встретиться с нами в ее гардеробной. Это было для нас большим событием, потому что она и «the Pips» просто взорвали эфир в прошлом году своим вторым хитом – «I Heard It Through The Grapevine».

Мы, шаркая пятью парами ног, вошли в гардеробную Глэдис, во главе с Джозефом. Я даже не представляю, что она подумала, когда в помещение вошли пять застенчивых ребят, музыка которых её зацепила. Майкл был так мал, что, когда он сел на диван, его ноги свободно болтались.
-Ваш отец сказал мне, что у вас, ребята, большое будущее. - Сказала она.
Мы кивнули.
Глэдис взглянула на Майкла: «Вам нравится петь?»
- Да , - сказал Майкл.
Она посмотрела на остальных четырех из нас. Мы все кивнули.
- Вы, мальчики, должны быть на Мотаун!

Этой же ночью Джозеф поинтересовался, сможет ли она привести кого-нибудь с Мотауна, чтобы этот человек посмотрел наше выступление. Она пообещала, что позвонит нужным людям, и это обещание не могло быть более искренним.
Вернувшись домой, Джозеф сказал маме, что теперь всё остаётся только вопросом времени до телефонного звонка. Но он так и не состоялся.
Как оказалось, сразу после нашего ухода Глэдис набрала исполнительного продюсера с Мотауна – Тейлора Кокса, но заинтересованности со стороны «верхушки» не последовало. Берри Горди, основатель лейбла, не искал малышовую группу. Он уже делал это со Стиви Уандером и он не хотел зарабатывать себе головную боль нанимать репетиторов или разбираться с Советом по Образованию из-за ограничений продолжительности детского рабочего дня.

Между тем, Джозеф продолжал таскать нас по округе, и мы продолжали пахать в «Regal» и в таких местах, как Uptown Theater в Филадельфии, и Howard Theater в Вашингтоне. Наши «турне» проходили через «Chitlin' Circuit» - собирательное название хостов - мест на юге и востоке страны, в которых показывали новые, преимущественно афро-американские представления. Это были годы черновой работы, когда профессиональная сцена прогибала нас под себя, обучая работать «вживую». Всё это время мы продолжали выступать и продвигать наш лейбл «Steeltown».

123456789Следующая ⇒

Поделиться: