Глава седьмая. Джексономания

Начиналось все, будто землетрясение небольшого масштаба: мы почувствовали, как под ногами трясется сцена. Должно быть, к тому моменту мы исполнили песен пять из пятнадцати, заявленных на сет-листе. Первый официальный концерт, организованный Мотаун, на арене Spectrum в Филадельфии и что-то идет не так. ЧТО ЭТО БЫЛО? ТЫ ПОНЯЛ? Майкл продолжал петь. Со своего места я видел его со спины, он танцевал, щелкал пальцами, вертелся на краю сцены. Перед ним, почти на расстоянии вытянутой руки, масса людей билась в истерике, зрители рыдали, рвали на себе волосы, подростки, дети помладше возрастом, ревели, протягивая к нам сотни рук.

Часть зрителей из шестнадцатитысячной толпы сорвалась с мест, люди толпились в проходах, давили друг друга, стремясь получить все, что можно, за уплаченные пять долларов и пядьдесят центов. Мы почувствовали недоброе. Майкл все еще поет. Замечаю его взгляд, мы встречаемся глазами. Сцена под нами заходила ходуном, начали дрожать опоры.

Я услышал, как свалился усилитель, как с грохотом упали тарелки Джонни. Стойки пяти микрофонов начали раскачиваться из стороны в сторону.

Мы все себе представляли совсем по-другому. Быстрый взгляд за кулисы: Джозеф, Сюзанн де Пасс и Билл Брей, наш новый секьюрити, отчаянно машут нам руками («ВАЛИТЕ СО СЦЕНЫ! ВАЛИТЕ СО СЦЕНЫ!»), выбегает пожарный инспектор («ВЫРУБАЙ! ВЫРУБАЙ!»).

 

Когда зажегся свет, наступило настоящее веселье – фанаты поняли, что концерт сейчас прервется, и истерика в зале достигла апогея. Я резво снял с плеча инструмент, бросил его, и все пятеро ринулись бежать. «БЕГОМ! ВПЕРЕД! ВПЕРЕД!»

Майкл и Марлон неслись впереди, они всегда бегали быстрее всех. Кто-то указывал нам путь, пока мы перескакивали через ступеньки, летели по коридорам, пытаясь пробраться сначала к рабочей площадке, а потом и к ee нижней части. Стало понятно, что фанаты уже прорвались к сцене, и за нами идет погоня.

«БЫСТРЕЕ! БЫСТРЕЕ! НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ!»

Слышно, как рев толпы нарастает, подобно волне, сметающей все на своем пути, люди бегут по коридорам. Ограждений тогда еще не ставили, да и серьезной охраны вроде не требовалось. Так нам казалось.... Зря.

Добравшись до погрузочно-разгрузочных помещений, мы несемся вверх по рампе, которая пролагает нам путь к месту, где уже стоит лимузин, с заведенным мотором и открытыми дверями. Девушки нас окружают, но мы ускользаем, успев в последнюю минуту залететь в машину, захлопнуть за собой дверь и свалиться гурьбой на пол. Теперь мы в относительной безопасности, можем свободнее вздохнуть и устроиться поудобнее на кожаных сидениях автомобиля. Окна затемнены, мы дрожим, немного напуганы, но настроение приподнятое.

«Все живы?» - спрашивает Билл Брей, поворачиваясь к нам с переднего сидения. Дааа, мы в порядке. Лимузин медленно ползет дальше, поклонники бегут рядом, некоторые из них бросаются на капот, другие барабанят по окнам, умоляя нас не уезжать. Где-то по пути от сцены до выезда с арены та особая энергия, связь, которая существовала между группой и фанатами, исчезает. Майкл дает оценку произошедшему: «свели с ума». «Мы же свели их с ума, да?, - говорит он и, одновременно с этим, сетует на то, что песню ему окончить так и не удалось.

Наконец, когда нам удается выехать из окружающего машину плотного кольца фанатов, Майкл решает посмотреть в заднее окно. Ну что, ребята, все еще сомневаетесь в том, что популярны? «БИЛЛ! ОНИ БЕГУТ! ОНИ ВСЕ ЕЩЕ БЕГУТ ЗА НАМИ!» - кричит Майкл. Несколько девушек преследуют автомобиль, будто бы от этого зависит вся их жизнь. «Да ты посмотри на эту девчонку!» - говорит кто-то из нас, группа удаляется, исчезает из поля зрения. «Ты глянь, - хихикает Майкл. - Нет, ты только ПОСМОТРИ, как у нее сиськи трясутся!»
И мы поддакиваем ему по пути назад в отель, посмеиваясь и вдыхая воздух свободы.

(Прим. пер.) Обложка Billboard за декабрь 1974г. - арена Spectrum и именитые исполнители, выступавшие на ней, среди которых можно найти и Jackson 5.

Ничто не могло подготовить нас к тому, что будет называться «джексономанией». Да, мы имели представление о рекордных продажах, о позициях в чартах, знали и о газетных статьях, о тоннах писем, как и о том, что стали первой детской группой, которой удалось продать более миллиона записей. Но «пощупать», осознать все не получалось.

Дни в Мотаун были заполнены работой, все время мы проводили в студии, записываясь, и, по сути, «прячась» за закрытыми дверьми звукозаписывающей компании. Домой возращались поздно, сонные и уставшие, а в телевизионных студиях срывали лишь редкие аплодисменты. Не чувствовали особых перемен. Да, в средней школе Bancroft, которую посещали трое из нас – Ла Тойя, я и Марлон – дети подходили, просили автографы, и все хотели с нами дружить. Джеки и Тито учились в старших классах школы Fairfax, Майкл все еще ходил в начальную школу Gardner. Внезапно нас начали называть «популярными ребятами» из Индианы, а повышенное внимание стало одной из темой для шуток в семье. Майкл дружил с сыном мистера Горди, Керри. Мотаун воплотил нашу мечту в реальность – на сцене. «Ребята, привыкайте! – сказал мистер Горди. – Я предупреждал, будет ад кромешный!»

Такого рода сумасшедствие продолжалось и в Cow Palace в Сан-Франциско и на форуме Inglewood в Лос-Анжелесе, где произошли два значительных события: мы установили новый рекорд по количеству зрителей, когда-либо присутствовавших на мероприятии развлекательного характера (18,675 человек) и стали причиной «почти массовых беспорядков» среди фанатов, как будет указано в газетах. Хаос сопровождал нас повсюду. Кто-то из команды заметил: « Покупая ваши пластинки, (поклонники) считают, что, если они вас любят, если им принадлежит ваша музыка, то и вы сами принадлежите им, поэтому каждый раз, каждое ваше выступление вызывает соответствующий всплеск эмоций».

Начало новой жизни казалось необычным, потому что звездами мы себя не считали. Мы все еще были просто братьями из Индианы. Смотрели на девочек перед собой и не понимали: «Да что с вами такое? Вы чего так ревете? Что с вами творится?»

Мы же знакомились со своими идолами – со Смоки Робинсоном, с Джеки Уилсоном – и не теряли головы. Поймите меня правильно, освоились со временем, потому что то, что происходит постоянно, к такому привыкаешь. То, что сначала так шокировало, превратилось в реальность, в которой живешь и работаешь. Была ли это «слава», которой мы ранее не видели или все-таки обожествление кумиров? Успех и первые места – вот на что мы были нацелены. От стремительных перемен кружилась голова.

Среди зрителей на форуме присутствовали и Мама с Папой Сэмюэлем. На руках у Мамы дремала четырехлетняя Джанет, наверное, единственный человек за всю историю Jackson 5, кто может уверенно заявить, что проспал весь концерт.

Мама не верила своим глазам. «Я понимала только одно: мои детки бегут, спасаясь от преследования, конечно, я беспокоилась». Как-то к нам в Кентукки приехала Риби и долго наблюдала за фанатами. «Как же можно слушать музыку, если шум стоит такой?» - спросила она.

Даже Джозеф был озадачен. «В последний раз я видел, как люди теряют сознание и так вопят в баптистской церкви, пацаном еще», - пошутил он. Отец не оспаривал массовое признание и успех его сыновей.

От штата к штату сумасшедствие нарастало, как, впрочем, и рекордные продажи пластинок. Благодаря четвертому синглу, «I’ll Be There», который возглавил чарты, мы стали первой группой с четырьмя треками под номером один. В первый же год продать десять миллионов синглов по всему миру? Не верилось тогда, не верится и сейчас.

К четвертому концерту в Boston Gardens в Бостоне студия предприняла дополнительные меры безопасности и обеспечила нам полицейскую охрану на концерте и сопровождение на дорогах. Организаторы обязаны были создать все условия для нормальной работы: полиция находилась по обе стороны сцены, а также перед нами. В перерывах между саунд-чеками мы разрабатывали «план побега », гоняясь друг за другом по коридорам, казалось, мы будто разучивали обычные элементы хореографии. Администраторы посоветовали мне никогда не бросать инструмент, и мы (я с Тито) следовали инструкциям, учились спасаться бегством, прижимая гитары к себе. Довели умение заскакивать в лимузин до искусства. Договорились между собой: «Каждый сам за себя. Друг друга не ждем, вперед, к машине». В конце концов мы научились преодолевать расстояние от сцены до лимузина (когда представление было окончено или если оно было прервано) за тридцать секунд.

Перед началом концерта мы с братьями переживаем особые минуты: собираемся вместе, рука в руке, клянемся выйти и «порвать всех». Концертная площадка погружается в темноту, на что толпа реагирует мгновенным ревом. Мы занимаем свои места у микрофонов, стоим, опустив головы, впитываем энергию многотысячного зала. Все чувствуем, но ничего не видим. Вступает Джонни с драм-битом «Stand!». Вслед за ним – Ронни на клавишных. Врубается освещение, и начинается волшебство.

Наблюдать за фанатами со сцены было чем-то невероятным. В худшем случае, если случалось находиться прямо перед ними, вариантов оставалось немного: бежать или оказаться сбитым с ног. Майкл, со своего места впереди, сравнивал такого рода ситуации с оптической иллюзией: «стены рушатся и всех закручивает, будто в воронку». Мы видели, как девушки дрались друг с другом за возможность вскарабкаться на сцену, чтобы оказаться как можно ближе к нам. Они рыдали. Они падали без сознания. Их выносили с концертов на носилках.

Одного Майкл не мог понять - зачем эти девочки снимали с себя лифчики и трусики и бросались ими в нас. «Фу! Почему они так себя ведут?» - говорил он. Вероятно, жесты подобного рода напоминали ему истории с Рози, стриптизершей из ночного клуба. В отличие от брата, мы ничего не имели против, а я даже потерял счет представлениям, на которых нижнее белье оказывалось на грифе моей гитары. Бывало, девушкам все же удавалось добраться до сцены, и их не всегда сдерживали полицейские. Поклонницы могли появиться внезапно, прямо посередине песни, хватали нас или бросались на шеи, и мы уже этому не удивлялись.

Иногда приходилось и уходить с площадок. В особенности припоминается мне Детройт и наш промоутер И. Родни Джонс, который был вынужден сам подойти к микрофону и объявить: «Jackson 5 продолжат выступление только, если вы сядете на свои места... Вернитесь на свои места, в ином случае, концерт будет прерван из соображений безопасности», - предупредил он. Но все было бесполезно – после трех тщетных попыток образумить зал, зажглись лампы осветительных приборов, и выбежал пожарный инспектор. «ПРЕКРАЩАЕМ! ПРЕКРАЩАЕМ!»

Мы даже шутили: в большинстве городов инспектора гарантированно появлялись на сцене «в роли статиста».

 

 

По иронии судьбы «план побега» приходилось претворять в жизнь каждый раз в конце очередного выступления, потому что фанаты сбегали с концертов раньше и толпились у выходов, окружая нашу машину. Представьте, что вы будто продираетесь сквозь гигантский розовый куст... В автомобиле же всегда было темно – люди обступали так плотно, что не видно было дневного света. Как только мы трогались с места, наступало облегчение. Однажды мы попытались успокоить фанатов, опустив стекло и протянув им листок с автографом, как десять рук тут же выхватили его и разорвали на мелкие кусочки. «Никогда так больше не делайте! Никогда! Вам же руки оторвут!» - воскликнул Билл Брей.

Казалось, он не понимал того, что опыта у нас уже было предостаточно: проходить через подобное приходилось не раз, в аэропортах, на концертах, люди тянули нас за руки, за волосы, царапали лица, шеи. Каждый выработал свою схему поведения: я преодолевал раcстояние прыжками, чтобы хватало времени ускользнуть, Майкл же опускался почти на колени, закрывал лицо и старался прошмыгнуть быстро, как маленький заведенный моторчик.

 

В отелях мы долго сравнивали раны, полученные в «боях» - царапины, ушибы, порезы, порванные майки превращались в своего рода памятные сувениры из разных городов и мест. Мы осознавали, что никто из фанатов не хотел причинить нам боль, но адреналин зашкаливал, и, чтобы успокоиться, принимались за обсуждение девушек.

Майкл: «Как она на меня налетела, а? Я же ее не видел, откуда она появилась?»

Тито: «Я подумал, черт, пора ему сматываться»

Майкл: «А что делала, видел? Поцелуй меня, поцелуй меня – будто приклеилась!»

Я: «Ага, потом повисла, чтобы нелегко было стащить»

Я кривлялся, изображая девушку, и мы умирали от смеха.

Администрация, чьей вечной заботой было наше благополучие, разработала выход из сложившейся ситуации: они решили использовать лимузин в роли «прикрытия». Пока поклонники преследовали пустую машину, мы пытались уместиться в Фольксвагене, в фургоне, который не был рассчитал на семерых мальчишек и на двоих мужчин, Джозефа и Билла Брея. Выбора у нас не было, как и времени - друг на друге, практически целуя крышу, мы теснились в автомобиле, но путь был открыт, а тогда это для нас имело большое значение.

Думаете, мы их перехитрили? Вместо того, чтобы создавать хаос возле концертных площадок, фанаты решили атаковать аэропорты. Началось все в Детройте в 1971-ом году. Приземлившись, (самолет заезжал на полосу), мы как раз собирали свои вещи, когда услышали крик Джеки: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ!» В те далекие дни аэропорт охранялся достаточно тщательно, но фанаты прорвались сквозь ограждения и неслись по направлению к самолету. Еле-еле дождавшись трапа, мы в последнюю минуту выскочили из открытой двери, влетели в лимузин и ускользнули от погони.

Кто-то из фанатов поджидал нас в машинах у аэропортов, некторые успевали пробраться в отель под видом гостей, прятались в кустах, следовали за нами на саунд-чеки, появлялись в магазинах и снова, и снова, везде создавая хаос и сумятицу. В случаях, когда на пути у них оказывались препятствия в виде полок или столов, они просто их сметали, пока мы в спешке уносили ноги.

Однажды с нами произошло приключение, которое я буду помнить всегда. В тот день мы загорелись желанием посетить футбольный матч, который проходил в Coliseum, в Лос-Анжелесе, людей собралось, тысяч пятьдесят, наверное. Нам удалось смешаться с толпой. Джеки был на седьмом небе от счастья, играли команды университетов: Grambling против Cal State Fullerton Classic. Казалось, вот оно, можно успокоиться и отдохнуть как следует... Пока диктор не решил приоткрыть завесу тайны: а) на стадионе присутствуют Jackson 5; б) ... И сидят они вон там! Мы переглянулись, потом посмотрели на толпу, которая поднялась с мест и разом повернулась к нам... Следующие действия? О них можно было прочесть в Los Angeles Sentinel: «Участникам группы Jackson 5 пришлось, в буквальном смысле, спасаться бегством после того, как на весь стадион было объявлено, что они находятся среди зрителей».

 

Самой чумовой штукой в тот период для нас оказывался очередной звонок домой Маме, которая делилась с нами новостями о дежуривших у дома поклонниках.

- С тобой все в порядке? - спрашивали мы.

- О, да, - отвечала она. – Я только что пригласила их в дом и напоила.

- Зачем, Мама?

- Ну, не могла же я оставить их на улице, это невежливо.

Джанет рассказывала истории о девушках, которые засиживались, порой, часов до одиннадцати вечера у нас на кухне, потому что Мама не могла заставить себя попросить их уйти, ведь это «так грубо». В совершенно отличный век «славы и селебрити» нам было нелегко привыкнуть к новому статусу.

Тогда погоня за нами велась не папарацци с фотоаппаратами, а фанатами, которые следовали за нами повсюду. Мнение, что такой прессинг доводил Майкла до слез - ошибочно, каждый из нас переживал иногда нелегкие времена, но все мы обожали внимание и нуждались в нем постоянно: так мы убеждались в правильности выбранного нами пути, так мы понимали, что любимы. Майкл переживал из-за сорванных концертов, из-за неоконченных песен, но понимал, что такого рода сумасшедствие является частью сделки и принимал правила игры. «Поклонники скупают пластики, и они же приходят на концерты. Мы там, где мы есть сейчас – благодаря им, они являются причиной всему, а не Джозеф или Мотаун» - говорил он.

Майкл всегда безмерно уважал своих фанатов, они для него были почти второй семьей, как и для всех нас. В те времена артисты шли навстречу своим поклонникам, были открыты к общению, и у нас сложились особые и уникальные отношения с ними. Майкл относился к людям, обожавшим его, как к своим «друзьям на расстоянии», всегда искренне переживал за них и любил.

Конечно, иногда появлялся кто-то, кто вел себя достаточно необычно, так что такого рода происшедствия случались и раньше, еще до времен «билли джин».

После представления и «побега» мы включали телевидение в отелях и с нетерпением ждали новостных репортажей. Так странно было смотреть на самих себя со стороны, как и на то безумие, которое нас окружало. Майкл же наблюдал только за «Майклом», изучая себя так, как он изучал Джеймса Брауна или Сэмми Дэвиса-младшего. В такие моменты он застывал, пристально разглядывая картинку, оценивал свое поведение, комментировал, осуждая себя за промахи, известные одному лишь ему. Он просто не осознавал, насколько был хорош.

Люди сходят с ума по Майклу, как по мегазвезде восьмидесятых, но и за десятилетие до того, в нем было все, что надо. Поверьте человеку, который был возле него всегда, в течение всех выступлений: еще мальчишкой он будоражил слушателя и доводил публику до неистовства. Над зрителями властвовали его харизма, подача и чистый вокал, что только подтверждалось поведением не двенадцатилетнего мальчика, а лидера группы. «Ну что, ребят, ГОТОВЫ?» - спрашивал он, обращаясь к нам, а когда дела шли хорошо, выкрикивал: «То, что надо!», позаимствовав фразочку у Марвина Гэя, и зрители бурно реагировали аплодисментами. «ТООООООО, ЧТО НААААДООО!» - восклицал он еще громче, и публика безумствовала.

Брату вторил Джеки, подстегивая слушателей, он вступал с горяченьким: «Хотите еще? ХОТИТЕ ЕЩЕ?»

Нелегко сейчас описать ту эйфорию от выступлений. Представьте себе Кларка Кента, превращающегося в Супермена, будто каждый город, встречающийся на твоем пути, верит в тебя. Думаю, схожие эмоции.

На различных интервью журналисты постоянно интересовались Майклом и его ярко выраженным, не по годам, талантом. В своем стремлении выудить из него побольше увлекательных и интересных подробностей, они соревновались друг с другом, стараясь задавать вопросы, потрясающие своей неоригинальностью: «Майкл, а как у тебя так выходит? Расскажи, как ты всему научился?»

Майкл обычно отгораживался, защищался, используя находящиеся под рукой журналы, перелистывал их. Приемчикам подобного рода его научили в Мотаун: переспрашивать, выигрывать время на обдумывание. «Как это у меня выходит?»

«Да... Всем же интересно».

Следовал великолепный ответ: «Ну, в основном, я просто выкладываюсь на сцене, не обдумываю, просто выступаю».

После представлений мы возвращались в отели, но засыпали с трудом. Возможности выпустить пар, пробежавшись, например, по ближайшему парку, у нас не было, потому что фанаты не только осаждали гостиницы и устраивали засады, они еще и умудрялись каким-то образом разыскивать Билла Брея, ведь «найдете Билла – найдете и Jackson 5». Он всегда сидел на своем стуле в коридоре либо в комнате напротив, смотрел телевизионные передачи. Билл занимался, по его собственным словам, тем, что «отлавливал девиц», но и за нами «следил», чтобы и мы инициативы не проявляли.

Однажды, думаю, в Чикаго, девушки появились как раз вовремя – наш блюститель порядка отошел в уборную. Мы (я, Марлон и Майкл) только что заказали еду в номер и услышали весьма настойчивый стук в дверь. Билл никогда не стучал. «Открывайте, болваны», - обычно говорил он.

Мы приникли к «глазку» и увидели трех девушек, которые пытались вести себя тихо, еле сдерживаясь от нахлынувших на них эмоций. Тишину нарушил Майкл. «Кто там?» - спросил брат. Отчаянные вопли девиц заставили нас прижаться к двери, ногами упираясь в пол, в стремлении предотвратить возможное вторжение. «МАЙКЛ! МАЙКЛ! Пожалуйста... Хоть на минуточку, ну впустите нас...»

 

Понимаю, что звучит странно, но, поверьте, когда видишь толпу девушек, сметающую все на своем пути, перестаешь задаваться вопросом, кто же на самом деле является слабым полом.

Вынужденное заточение (ведь фанаты преследовали нас повсюду) приводило к тому, что семеро мальчишек проводили достаточно времени в четырех стенах. Энергия требовала выхода, и мы развлекались, конечно, под присмотром Билла, бегая наперегонки по коридорам или устраивали бои подушками. Прыгали на матрасах как на батуте. Надо сказать, достаточно их перепортили.

В центре такого безумия в роли главного шутника выступал Майкл. Запасы особого порошка, от которого чесалось все тело, подушки, издающие неприличные звуки, воздушные шары, наполненные водой, «баллончики-вонючки» – у него было все. Развлекались мы, подкидывая «вонючки» в лифт, кидали на головы незнакомцам шары с водой, а пакеты со льдом поджидали наших гостей – Сюзанн де Пасс, Билла Брея, Джека Ричардсона и даже представителя Мотаун по связам с общественностью Боба Джонса. Сюзанн всегда подозревала нас в нехорошем, а Боб каждый раз попадался на удочку.

Тяжелее всего приходилось, вероятно, Джеки, которому тогда было двадцать, и семнадцатилетнему Тито. Они знали, что администраторы, а некоторые их них были почти их ровесниками, отдыхали в ночных клубах, они же были вынуждены сидеть под замком. Джеки смотрел спортивные передачи, а Тито занимался сборкой моделей самолетов и кораблей.

Думаю, что Биллу Брею становилось нас жаль, он видел, как мы напряженно работали, репетировали, сколько нагрузок переносили, часто без возможности нормально отдохнуть. Мы отыграли пятнадцать концертов в 1970-том году, в первом национальном туре в 1971-ом – сорок шесть, а ведь еще снимались в телевизонных шоу, давали интервью, появлялись на различных мероприятиях. Билл, бывший сыщик, которого нанял нам Мотаун, был фигурой почти отеческой. Коренастый и светлокожий, с бородой с проседью, немного туговатый на ухо (приходилось кричать), наш вечный спутник часто становился объектом розыгрышей. Однажды, пока он спал, Майкл связал шнурки его ботинок, сбежал с места преступления и заголосил вместе с остальными: «БИЛЛ! БИЛЛ! НА ПОМОЩЬ!»

Тот вскочил и тут же повалился на пол.

Мы прозвали его «дядькой из хибарки», уважали и относились к нему по-особому. Он же иногда великодушно прощал нам небольшие шалости. Например, в коридорах гостиниц всегда стояли автоматы с чипсами, колой или печеньем, и мы тайком пробирались мимо «пропускного пункта» по ночам. «Эй, дурень, я тебя вижу!» - слышен рев нашего стража. «Билл, - часто говорил я. – Ну я же только перекусить!»

«Так, а теперь – быстро в постель, пока Джозеф не вернулся», - отвечал он.

Майкл изучал музыку сердцем и разумом. С момента переезда в наше новое пристанище на Боумон Драйв он начал работать над композиционной составляющей процесса. Подобно ученому, штудирующему материалы по строению ДНК, Майкл исследовал структуру песен. Мы включали радиоприемник и внимательно вслушивались в партии различных инструментов, в ту палитру красок, которая передавалась с помощью звуков. «Музыку не только надо слышать, ее необходимо и видеть», - говорил он. Звучит рояль, переливается, представляй водопад. Английский рожок? Ведь это рассвет или закат солнца. Слышишь виолончель – думай о загадочных историях или о грусти. Поймешь песню – увидишь и то, что скрывается за ней.

Среди множества любимых классических произведений Майкл выделял «The Nutcracker Suite» Чайковского (сюита из балета «Щелкунчик» - прим. перевод.). Он наслаждался переходами от плавного (струнные) к резкому звуку, иногда быстрому, затем снова спадающему на «нет». Такая структура – A-B-A- (cложная трехчастная форма – прим. перевод.) постоянно подвергалась нашему строгому анализу. Находясь под влиянием разборов сочинений великих мастеров, он сумел блистательно объединить мелодии и великолепные тексты с битом, который придал его творениям уникальность, выраженную в стиле популярной музыки.

В следущий раз, при прослушивании, например, «Heartbreak Hotel» или «Dirty Diana», «приглядитесь» повнимательнее, и вы услышите то, что слышал он: инструментовку, раскрывающую все грани повествования.

Прислушайтесь к виолончели в этих произведениях (задает определенный тон), к первоначальной аккордовой последовательности в «Thriller» (тревога, беспокойство).

Закройте глаза и прочувствуйте всю гамму эмоций, переживайте эти минуты вместе с Майклом, ведь именно так он себе это представлял.

Так как мы с братом исполняли партии соло поочередно, спальня в гостиницах была у нас общая, одна на двоих. Теперь можно было позволить себе роскошь: отдых на отдельной кровати - какая разница по сравнению с недавним прошлым, когда мы еле-еле помещались на двухъярусной впятером. Иногда к нам присоединялся Марлон, но чаще всего он оставался в комнате с Тито. Совместные апартаменты делили между собой и Джонни с Ронни, Джеки же был на особом положении – жил один. Отдельное проживание не препятствовало нашему общению – мы все еще чувствовали себя одной командой. Возможно, Джозеф хотел контролировать Майкла (что последнему совсем не нравилось), потому что тот был главным шутником, а меня – потому что как раз начал просыпаться интерес к девушкам. Да уж, Мотаун назначил меня «Романтиком», таково было мое амплуа!

Майкл терпеть не мог, когда отец входил к нам через смежную дверь, что могло случиться в любой момент. Не имея возможности свободно пройтись по улице, он и взаперти чувствовал себя под постоянным надзором. Если мы смеялись после одиннадцати вечера, раздавался стук – Джозеф барабанил по стене.

«ЭЙ, ВЫ ДВОЕ! СПАТЬ, БЫСТРО!» Майкл закатывал глаза. «ЕСЛИ ПОТЕРЯЕТЕ ГОЛОС, НЕ СМОЖЕТЕ ВЫСТУПАТЬ, А ЕСЛИ НЕ СМОЖЕТЕ ВЫСТУПАТЬ...» Можно было не продолжать, мы все понимали. «Ястреб» никогда не промахивался.

Майкл был еще тем сорванцом. Если раздавался голос Джозефа за стенкой, он тут же бежал за стаканом, прикладывал его к стене и принимался за дело: подслушивал. Когда нас просили выйти за дверь на собраниях в Мотаун, он вел себя точно также, в особенности, если звучало его имя. Брат всюду совал свой нос, любопытный мальчишка, в этом смысле он напоминал мать отца, Бабушку Кристал. Он мечтал о чудесном приспособлении, которое позволило бы слышать разговоры на расстоянии. «Ты представляешь, как круто было бы?», - говорил он. – Тогда точно узнали бы, что за планы в голове у Джозефа!»
Гораздо позднее место отца заняли адвокаты и представители студий звукозаписи.

Майклу было интересно, что о нем говорят поклонники. Во многих городах мы выключали свет, приникали к окнам и наблюдали за машинами, на которых приезжали фанаты. Они выкрикивали наши имена, жали на клаксоны, мигали фарами автомобилей – временами суета под окнами напоминала нам кинотеатр под открытым небом. Мы сидели тихо, рассматривая людей – точно также мы смотрели из нашего окна на Джексон-стрит, 2300. Да, мы изменились, мечты осуществлялись, но «они и мы» так и остались прежними. На нас смотрели также, как и мы когда-то, а трава иногда казалась одинаково зеленой по обе стороны стены. Майклу особенно.

Точно можно было говорить об одном: вряд ли те самые ребята, с которыми мы себя сравнивали, просыпались по утрам и встречались взглядами с симпатичными горничными, хихикавшими у их кроватей.... Девушки улыбались и фотографировали нас, а Джозеф стоял рядом, хохотал и, видимо, совсем этому не препятствовал. Отец был ранней пташкой, мы же любили поваляться в постели подольше. Сквозь сон мы слышали, как он с кем-то разговаривает: «На мальчишек посмотреть хотите?»

Через пару секунд мы уже оказывались без одеал, в одних пижамах, с помятыми афро – он заходил через смежную дверь. Чудаковатый поступок для человека, настолько заботящегося об имидже, но вот так иногда происходило. Отцу нравилось заставать нас врасплох в самые неподходящие моменты.

Когда Майкл старался его перехитрить и запирал дверь, раздавался крик разъяренного Джозефа: «СЕЙЧАС ЖЕ ОТКРЫВАЙ, МАЛЬЧИШКА!»

Он стучал в дверь до тех пор, пока мы не сдавались. Если вместе с отцом появлялись горничные, мы злились, но виду не показывали, мы уважали своего отца. Так уж было заведено.

Обычно мы с Майклом проводили все свободное время вместе, и братские узы крепли с каждым днем. В детстве мы никогда не спорили и не ссорились. Да и с остальными редко возникали проблемы. Выяснять отношения с Майклом или Марлоном не было никакого смысла – они были слишком малы. Чаще всего стычки у меня случались с Тито (когда игры заходили слишком далеко), а заводилой был Джеки. Но командный дух всегда брал верх – друг на друга мы не злились. Майкл тянулся ко мне, а я за ним присматривал. На сцене брат всегда находился справа от меня. В отелях – на соседней кровати. Я беспокоился, если он вдруг исчезал из виду. По вечерам, по пути в разные города или же дома в Лос-Анжелесе, он читал перед сном, обычно «The Jungle Book» ((«Книга джунглей» - прим. перевод.) или «The Guinness Book of World Records» («Книгу рекордов Гинесса» - прим. перевод.). Однажды он сказал, что хочет стать артистом, который продаст наибольшее количество записей. «Я хочу попасть в эту книгу!»

Перед сном мы разговаривали обо всем, что приходило в голову и обсуждали письма поклонниц. В моем случае это были страницы, исписанные романтичными признаниями в любви, наполненные пикантными, страстными историями от девушек преимущественно лет шестнадцати. В случае Майкла - письма от десятилетних поклонниц, в которых они своим детским почерком выводили что-то вроде «ты такая лапочка».

Он громко смеялся над предложениями руки и сердца, которые я получал и постоянно дразнил меня. Брат думал, что я воображал себя «таким крутыыыыыыым». Мы даже разыгрывали сценку между песнями. «Дамы, Джермейн думает, что он такоооой крутооой со своей гииитаарой, - начинал Майкл, и зал взрывался. «Но, вы же понимаете, все изменится, - продолжал он, и истерия нарастала. «Потому что мы сейчас все тут поставим на уши! Вот увидите, мы такие же крутые как и Джермейн!»
И проигрывалось вступление к «It’s Your Thing».

Предметом споров, пожалуй, единственным между нами, становилось зеркало в ванной комнате. На афро-прически уходило достаточно времени, мы гордились ими будто коронами, укладывали, взбивали волосы, потом приглаживали их. Учились спать в самолетах так, чтобы шевелюра оставалась нетронутой, склонив головы набок. Шеи ныли, но оно того стоило! Майкл проводил перед зеркалом почти столько же времени, сколько и я, и препирательства были неизбежны. Я настаивал на том, что волосы у меня длиннее и справляться с ними нелегко, брат же замечал, что его место на сцене центральное, и что именно его прическа находится в непосредственной близости от девушек, а ведь им так нравится тянуться к его замечательному афро. Мы тщательно следили за своей внешностью – все должно было выглядеть идеально!

На гастролях Майкл любил пользоваться преимуществами роскошной жизни, например, когда настроение было соответствующим, звонил в обслуживание номеров, представлялся чьим-то ребенком и просил доставить в какую-нибудь комнату огромный заказ еды. Но больше всего ему доставляло удовольствие подшучивать над нашими администраторами, представляясь одной из поклонниц. Попадало, в основном, Джеку Нэнсу, нашему менеджеру, и Джеку Ричардсону, водителю и, по совместительству, помощнику. Майкл поднимал трубку и щебетал девичьим голосом: «Я тебя сегодня видела...Ты мне так приглянулся, - шептал он, для верности описывая гардероб нашей «жертвы». «Конечно, я обожаю Майкла, но ты был сегодня великолепен....»

Я еле мог сдерживаться и часто сбегал в ванную, чтобы вдоволь нахохотаться. Майкл же продолжал с невозмутимым видом: «Как я выгляжу?» Робкий смех. «Ну, я высокая, стройная, симпатичная.... Так мне девочки говорят... Сколько мне лет? Почти шестнадцать». Он мог так мучить собеседника довольно долго, и его никогда не раскрывали. Мы просто позволяли им верить в то, что хотелось. На следующее утро мы следили за Джеком, одним или вторым, который озирался по сторонам с серьезным видом, а Майкл толкал меня локтем: «Вот старые раззврааааатники».

Если и встретился на нашем пути какой-либо город, которого «джексономания» обошла стороной, то это был Мобил, штат Алабама. Мы со своей стороны ждали этой поездки с нетерпением, потому что хотелось побывать на родине Мамы, но теплого приветствия так и не последовало.

Дело было не в фанатах, поклонники реагировали, как и всегда, бурно. Сдержанность чувствовалась на улицах – родители рассказывали нам о печально известных предрассудках, все еще царствовавших на Юге, о том, что черным общинам предстоит еще многое пережить, несмотря на бойкот автобусных линий в Монтгомери в пятидесятых, о борьбе за гражданские права и о насилии со стороны белых лидеров ку-клукс-клана. Мы видели фотографии людей в белых простынях, знали, что они сжигали кресты, но история оставалась для нас всего лишь историей. Пока в январе 1971-го года не произошел один случай.

 

Разница почувствовалась уже при выезде из аэропорта. Водитель наш был суров и молчалив, чем разительно отличался от привычных болтунов, с которыми мы обычно путешествовали. Прибыв в отель, он отказался выйти и открыть нам дверь, а багаж так и остался лежать в автомобиле – никто из персонала гостиницы не подошел и не помог нам с вещами. Разница была очевидна, а избалованными детьми мы не были: происходило то, что происходило. Подойдя к багажнику, где все еще лежали наши вещи, мы увидели атрибуты знаменитой организации с символами «KKK», явно предназначенные для наших глах. Мы замерли. Так бывает, когда смотришь триллер и узнаешь, что твой водитель и есть тот самый загадочный убийца. Похожее было ощущение. Мы стояли молча, опустив головы.

Такое же отношение чувствовалось и в самой гостинице. «Кажется, номеров для вас у нас нет», - жестко отрезал человек на ресепшене. Сюзанн де Пасс, или кто-то другой из команды, долго спорила с ним, заверяя, что комнаты были забронированы задолго до нашего приезда, что прибывший коллектив называется Jackson 5, и что, должно быть, произошла какая-то ошибка.

«Никакой ошибки. Комнат нет», - повторил он.

Так мы провели еще некоторое время, пока не выпросили свободные номера, с окнами, выходившими на какой-то переулок. Открывался шикарный вид на мусорные баки. Майкл, по обыкновению, задал вопрос первым, пока мы устраивались в нашем временном жилище. «Почему к нам так относятся, это из-за цвета кожи, да?» - спросил он. Брат находился в растерянности: он знал, что в числе наших фанатов были как темнокожие, так и белые поклонники. В первый раз мы почувствовали на своей шкуре, что значит быть нежеланным гостем, не говоря уже о степени популярности среди людей.

Произошедшее помогло нам осознать важность того, кем мы, как представители молодого поколения, являлись для наших черных фанатов: мы будто бы несли знамя победы, переданное нам предками, завоевывали уважение к себе ради всех тех, кто, подобно нам, мечтал и ставил перед собой цели.

В тот вечер мальчишкам из Jackson 5 очень хотелось надрать кое-кому задницу, поэтому выступление получилось памятным - восторженные крики и аплодисменты воспринимались иначе, ведь мы праздновали победу. Как сказал Сэмми Дэвис-младший в 1965-ом году: «Привилегированное положение позволило мне получать тумаки там, куда обычный негр не добрался бы».

Воспоминания Майкла об Алабаме были омрачены еще и неудачным полетом. Никто из братьев не любил летать, и, будь у нас выбор, мы предпочли бы фургон самолету, но из-за плотного графика приходилось доверять небесам. Погода за бортом 727-ого была ужасной, а воздушные ямы заставляли нас трястить еще и от страха. Когда лайнер внезапно резко полетел вниз, и самолет стал раскачиваться из стороны в сторону, я взглянул на Майкла: он сидел с закрытыми глазами, вцепившись в подлокотники кресла, и по щекам его текли слезы. Наверное, в тот момент думалось о самом плохом, но изменить мы ничего не могли: в окнах было темно, а огни в салоне то загорались, то гасли снова. К счастью, буря миновала, а стюардесса оказалась достаточно милой - она села рядом с Майклом и объяснила, что ситуация была довольно заурядной, и ничего ужасного она не предвещала. Мы успокоились – пока не услышали голос пилота, уже приземлившись: «Самолетом нелегко было управлять, но мы ведь справились?»

В 1972-ом году нам на глаза попался репортаж о падении какого-то европейского авиалайнера с высоты двух тысяч футов в Эверглейдс, что напугало всех еще больше.

Спустя какое-то время мы, как обычно, собрались на ресепшене одного из отелей, уже не помню в каком городе и поняли, что потеряли Майкла. Он изчез внезапно, так, что мы даже не успели понять, что же случилось. После нескольких тщетных попыток обнаружить его в лобби, мы вспомнили о том, как когда-то брат прятался в нашем доме на Джексон-стрит. Поднявшись в номер, мы нашли его под кроватью. Весь в слезах, вылезать из своего убежища он отказывался. «Не полечу никуда, не полечу! Нееет!» Снаружи свирепствовала стихия, капли дождя барабанили по крыше гостиницы. Следующее, о чем мне вспоминается: Билл тащит на себе брыкающегося и плачущего Майкла и на руках заносит его в самолет. Брей, Сюзанн, Джек Ричардсон, все пытались поговорить с ним, но брат упирался до последнего. Истерики подобного рода повторялись не раз, и Майкл всегда звал Маму. Отец был рядом, но Майкл нуждался в любви и поддержке, чего Джозеф предоставить не мог. Вместо этого, все мы, часто с помощью стюардесс, силком заталкивали его в самолет. Ну и конфеты помогали нам в этом.

Успех J5 все нарастал и со временем стало понятно, что популярность группы уже выходит за пределы Штатов. Мы выступали по всей Америке, но такие страны как Австралия или Япония казались нам другими планетами. Джозеф же нацеливался на большее. «Вы завоюете весь мир», - уверенно заявлял он. Пятый сингл «Mama’s Pearl» не добрался до первых строчек хит-парадов, остановившись на втором месте. То же произошло и с «Never Can Say Goodbye», но претензий со стороны отца или мистера Горди не поступало.

Покоряя город за городом, мы не собирались останавливаться на достигнутом. Дни пролетали так быстро, что никто из нас не успевал следить за очередной победой. Мы понимали, что популярность зависела от вложений и постоянной работы, поэтому выпустили второй и третий альбом, добавили в график тура еще несколько городов и появились на страницах «Teen», «Soul», «Time», «Life», «Ebony», «Rolling Stone». Последний назвал нас «ВЕЛИЧАЙШИМ ПРОРЫВОМ СО ВРЕМЕН THE STONES». А еще мы каким-то удивительным образом умудрялись учиться. В Японии нас объявили «самым перспективным вокальным коллективом», что последовало за признанием в Америке - в числе наиболее успешных артистов, выпускающих синглы (от Billboard) и за наградой Image от NAACP, объявившей нас лучшей певческой группой 1970-го года. Мотаун нанял Фреда Райса, имеющего опыт работы с The Beatles и с The Monkees для франчайзинга по всему миру – выпускались куклы, одежда и.... лак для волос. Он даже начал вести переговоры в Нью-Йорке с художниками-мультипликаторами Rankin & Bass, создателями «The King Kong Show» на ABC, по поводу использования наших образов в мультфильмах. «Ваши лица будут повсюду», – сказал он. «Вы – „черные битлы“».

Мне с Майклом такое сравнение пришлось не по душе. По какой причине все «белое», что завоевывает колоссальный успех, должно обязательно сравниваться с «черным»? Мы были черными Jackson 5, а не «черными битлами». Пресса использовала те же эпитеты, на что мы отвечали милыми улыбками, но про себя думали о том, что две песни – «I’ll Be There» и «ABC» вообще-то сместили британцев с их первых мест, чем мы ужасно гордились. Дух соперничества в нас был очень силен, потому что мы считали себя победителями. Только вперед. Успехи остальных подстегивали нас - мы стремились покорять новые вершины.

Существовало единственное место на земле, о котором можно было с точностью сказать: там нас ждут. В город Гэри, «домой», мы вернулись первый раз за четырнадцать месяцев. В старшей школе Westside было запланировано два концерта. Шел 1971-ый год и около шести тысяч человек собиралось каждый вечер, чтобы поглазеть на нас, а камеры снимали то, что потом станет основой для специального выпуска по телевидению под названием «Goin’ Back To Indiana».

Казалось, даже вертолет, за которым следовал баннер со словами «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, JACKSON 5», присоединился ко всеобщему ликованию. Шел снег, и мы приземлились на школьной площадке, после чего проследовали к лимузину. Люди не набрасывались на нас, а провожали восторженными взглядами. Они считали нас «своими».

Завернув за угол, мы увидели родительский дом и сразу же почувствовали разницу – новое название улицы: «Бульвар Jackson 5». Прямо перед домом баннер гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, JACKSON 5. МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ».

 

Улицы были переполнены народом, а ребятишки выкрикивали приветствия:

- Эй, ты меня помнишь? Мы же вместе ходили в начальную школу!

- А с тобой я виделся...

- Майкл! Я слышал, как ты поешь «Climb Ev’ry Mountain»!

Среди множества лиц мы долго высматривали одно и нашли его – Бернард Брутто, наш старый приятель. Мы принялись щипать его за пухлые щечки, в ответ на это он рассмеялся: «Значит, вы сейчас деньги рубите, ребята? Поздравляю, заслужили!»

- Да мы все те же, мы не поменялись!

Так оно и было.

В отличие от Бернарда большинство смотрело на нас другими глазами, и это чувствовалось. Внешне мы выглядели совсем по-другому. Новый гардероб сверкал так, что теперь нас видно было за версту и без «вазелиновых лиц». Внутри же мы оставались теми же мальчишками, считали, что нам повезло, но и успехами гордились. Вернуться в Индиану после Калифорнии было нелегко, жизнь продолжалась, мы уже многое испытали, пережили, и пребывание в Гэри показалось нам чем-то, что нужно оставить позади. Схоже с тем, когда надеваешь туфли, которые тебе уже жмут, но и выбросить их жаль.

Наш старый дом теперь казался слишком маленьким. Снаружи он выглядел так, как и прежде, даже те самые кирпичи все еще лежали на заднем дворе. Войдя внутрь, мы ахнули: «Да как же мы все здесь помещались! Как же можно было тут жить!» Старых кроватей на месте уже не оказалось.

Мы с Майклом стояли у окна и смотрели на людей, собравшихся на улице. «Они же все здесь из-за нас, не могу поверить!» - сказал он. В следующей фразе уже звучала нотка грусти: «Скольких друзей мы оставили позади...»

«Многих, - сказал я. – Но приобрели поклонников по всему миру! Теперь у нас появились друзья повсюду». Вера в лучшее помогала смотреть на реальность другими глазами.

Мама и Джозеф наслаждались вниманием и заслуженными почестями. Они стояли в окружении своих знакомых – подъехали бывшие коллеги отца, друзья Мамы из Sears. Казалось, все искренне были рады за нас. На официальном мероприятии в школе мэр преподнес нам «ключ от города» и сказал, что теперь Гэри известен по всему миру (вероятно, именно по этой причине впоследствии был переименован The Palace Theater в The Jackson 5 Theater). Мы с честью приняли подарок и, несмотря на то, что, казалось, у нас имелись уже всевозможные «ключи» на свете, в этом конкретном случае символическое признание наших достижений особенно грело душу – мы его завоевали.

Родительский дом на Джексон-стрит все еще находится на том же месте, что и в те далекие времена. Если посмотреть на него со стороны улицы, в нем ничего не поменялось. Он до сих является собственностью моих родителей. Не думаю, что они когда-нибудь решат продать его, ведь он символизирует наши корни, как и начало нашего пути. В 1989-ом году семья собралась вместе для записи трека «2300 Jackson Street». Cтроки из первого куплета песни, которая повествует о доме и семье, говорят о многом, но Майклу, как и мне, особенно нравилась одна строчка: «Друзья мои, я не забуду ваших имен, я все еще тот же...»

В этих словах - все то, что Майкл хотел донести до мира в течение всей своей жизни.

 

Глава восьмая. Начало

Годы в Хейвенхерсте

Уроки жизни

Когда тринадцатилетний Майкл увидел бассейн с двумя дельфинами, вмонтированными в дно, вопрос о дальнейшем поиске дома отпал сам собой: Хейвенхерст был домом мечты, который мы смогли позволить себе благодаря музыке. Это был май 1971 года и мама с Джозефом основали нашу новую Калифорнийскую родину около Лос Анджелеса на околице Энчино в долине Сан Фернандо.

 

Сегодня дом непохож на прежний: тогда это было одноэтажное подобие недвижимости на ранчо, нетронутое перестройкой Майкла. Но там и до нас уже было сделано немало, потому что прежним хозяином дома был Эрл Хаген – композитор, многократно награждаемый премией «Эмми», поэтому стены в доме были буквально пропитаны музыкой и там была звукозаписывающая студия. Мы получили шесть отдельных спален, бассейн, баскетбольную площадку и два акра земли, плотно засаженной деревьями, которые ограждали нас от главной трассы. Мы могли плавать до заката и завтракать в лучах утреннего солнца, сидя на веранде и наслаждаясь прекрасным видом на апельсиновый сад.

Неожиданно, впервые в жизни мы получили много свободного пространства, хотя для этого пришлось пожертвовать видом на Голливуд в пользу хороших условий загородного проживания немаленькой семьи. Теперь количество людей в нашей семье возросло до тринадцати – к нам присоединились Джек Ричардсон и Джонни, поэтому мы нуждались в каждом дюйме восьми тысяч квадратных футов нашего дома (1 фут = 0,305 метров (прим.пер.)).

А тогда Хейвенхерст был ограждён чугунными рельсами электрических ворот. Дом был декорирован в стандартном стиле семидесятых – множество раздвижных дверей, пластиковые сиденья, яркие цвета, пластиковые панели и нам казалось, что мы тратили кучу времени, спускаясь по огромной винтовой лестнице с высокими перилами, поднимающейся из гостиной. Спальни теперь были двойными – для Марлона и меня, Тито и Джонни, Майкла и Рэнди, Ла Тойи и Джанет, Джеки и Ронни (мы с Майклом по прежнему иногда менялись местами). Я где-то читал, что Хейвенхерст был таким большим, что мы начали «терять друг-друга» и «составлять график, чтобы иметь возможность видеться». Это полная чушь. Мы же в доме жили, а не в замке. Знаете, тринадцать людей могут довольно плотно заполнить восемь тысяч квадратных футов.

Новый дом был верным признаком того, что мы начали зарабатывать серьёзные деньги и мы все начали получать по пять «карманных» долларов в неделю. Майкл тратил свои на всякие материалы для поделок. Ещё он покупал разные штучки для фокусов – он обожал иллюзии. Чем более удивлённой выглядела мама, когда он превращал зонтик в цветы, или монетка исчезала с его ладони, тем более счастливым он выглядел. Мама купила новую мебель в дом и даже смогла порадовать себя большим одёжным шкафом. Джозеф приобрёл новый Форд Комби и Джеки получил новый предмет гордость и нескончаемой радости – оранжевый Datsun 240Z (до тех пор пока он не потянулся за жевательной резинкой во время вождения и не разбил машину на севере бульвара Вентура).

Несмотря на наше благосостояние, родители и не думали баловать нас. Этика труда осталась неизменной – родители не хотели, чтобы мы думали, что деньги ничего не значат. Джозеф даже установил платный телефон-автомат дома. И мы всё так же исполняли домашние обязанности. Если бы кто-нибудь решил проведать нас посреди недели, он наверняка застал бы меня и Тито за стиркой и вознёй с пылесосом, Майкла, Рэнди и Джанет за протиранием окон и Джеки с Ла Тойей за влажной уборкой и подметанием листьев.

Джозеф всё так же правил семьёй. Он прекратил свои худшие эксцессы, но это совсем не значило, что его воинственный пыл поубавился. Имел место случай, когда Майкл оделся и уже был готов идти с мамой в церковь, а Джозеф решил, что Майклу следует прорепетировать номер к новому турне. Тогда было воскресенье и Майкл решил присоединиться к маме. Когда они ушли, Джозеф в неистовой ярости разбил кулаком оконное стекло. В другой раз Рэнди и Джанет прочувствовали всю прелесть ремня на своей шкуре, в основном за непослушание, и, как прежде, наши домашние репетиции проходили под эгидой телесных наказаний. Теперь мы выходили на мировую сцену, и ничто не могло пойти неправильно. Мы всё делали идеально, и пресса накрепко приклеила к Джозефу кличку «папа Джо», но это ничуть не изменило его характер и режим наших «всенощных» выступлений.

Однажды Майкл, в некотором роде, был подвергнут смертельной угрозе. Я не помню деталей, но это дало нам стимул пересмотреть отношение к государственным школам в пользу частных. Никто не хотел рисковать, особенно после того, как одна из «Supremes» - Синди Бёрдсонг – заместительница Даяны Росс была похищена после нападения на её собственный дом в тот год, когда мы двинулись на запад. Её везли в Лонг Бич, когда ей удалось отпереть дверь и броситься из движущегося автомобиля на дорогу. Может быть, именно по этой причине наше хозяйство пополнилось живностью – Лобо и Хэви – двумя немецкими овчарками. Лобо дорычался до такого статуса, что всегда после прихода журналиста в дом его имя вполне оправданно появлялось в репортаже. (Фаны Джанет, возможно, помнят, что она носила серёжку-ключ. Это был ключ от клетки Лобо, так как она была главной «собачницей» в семье и безперестанно заботилась о Лобо.) У нас ещё жил доберман Джонни, названый Гитлером благодаря характерной злобе, но его кличка из- за своей специфики никогда не появлялась в прессе.

Тито, Марлон, Майкл и я теперь ходили в школу Вальтона в Панорама Сити. Либеральное отношение к детям как нельзя лучше совмещалось с нашим гастрольным графиком и к нам относились, как к обычным ученикам. Майкл всё ещё должен был пойти на прослушивание для школьного спектакля «Парни и Куклы».

Однажды мы с братьями играли около школьных ворот, когда наше внимание приковал катафалк, паркующийся около тротуара. Кто додумался приехать в школу на катафалке? Это выглядело немного ненормальным.

Оттуда вышел высокий, стильно одетый чувак с огромным афро на голове. Он был одет по форме и зол на весь мир из-за этой, как он позже выразился «паршивой школы» и из-за того, что она была далеко от дома (он жил в Хенхок парке). Какая-то женщина, я полагаю, это была его мама, крепко держала его за руку.

Потом он повернулся к нам и указал на Тито.

- Погодите….вы что, все в этой школе?

- Да, все, кроме Джеки.

Я ещё никогда в жизни не видел ребёнка, который так быстро переключался со скныры на весельчака. Перед тем, как мы осознали всё происходящее, Джон МакКлейн, сын директора похоронного бюро, уже стоял на тротуаре и весело махал своей маме с мыслями о том, что его отдали в лучшую школу в мире. Он стал нам другом на всю жизнь и его постоянное присутствие в нашем доме указывает на то, что мы его приняли, как сводного брата. Как и любой подросток, он имел неограниченные амбиции по поводу своих склонностей к музыке и хотел быть гитаристом/композитором/певцом. Он постоянно тусовался с Тито. Джон разделял страсть Майкла к учёбе и был просто восхищён нашим мотаунским образованием. Я рассказывал ему всё, чему мистер Горди учил нас. Ещё у него был нескончаемый запас буйной энергии, равно как и у Майкла, потому, когда эти двое собирались вместе, создавались двойные проблемы.

Однажды вечером я стоял вместе с ними на игровой площадке и тут мы заметили, как один парнишка по имени Джордж увлечённо катается на качелях, ярдах в пятидесяти от нас (50 ярдов = 45,7 метров (прим. пер.)).

- Спорнём, ты не попадёшь этим персиком ему в голову, – подбивал меня Майкл, видимо, забыв о моих недюжинных навыках в бейсболе.

- На что?

Майкл знал, чем меня зацепить.

- Два доллара.

Игра началась. Он протянул мне персик. Я приспособился поудобнее, рассчитал дугу, по которой двигалась цель по имени Джордж, прицелился….персик полетел и….БУМ!!!! Джордж получил аккурат по голове.

Майкл подпрыгнул на месте, как тогда, на бейсбольных играх и мы все убежали прочь, смеясь, в то время, как Джордж пытался понять, кто и чем в него запулил.

Но самую большую шутку они сыграли над острым на язык пареньком по имени Шон. Ребята решили, что ему нужно преподать хороший урок. Джон благодаря навыкам, полученным, несомненно, за время, проведённое в похоронной службе, выкопал на школьном дворе яму около четырёх футов глубиной. К моему огромному сожалению, я не видел, как они запихали его туда, но в результате Шон – симпатичный блондин с длинными, как у Битлов волосами стоял на коленях в яме, закопанный по грудь в землю. Потом во двор выбежал учитель.

- Кто это сделал??? Немедленно раскопайте его обратно!!

Это был один из тех редких случаев, когда учитель использовал слова порицания:

- Ну, Майкл Джексон, от тебя я такого не ожидал.

За пределами школы Майкл прилипал ко мне, как банный лист к заднице. Когда бы я ни оглядывался, он постоянно следовал за мной, словно тень в своей неизменной чёрной велюровой шляпе. Однажды я подумал, что я от него отделался. Это было после урока фотографии, и я поддался на уговоры девочки, пригласившей меня в тёмный класс, потому что, по её словам, она хотела меня поцеловать. Когда дверь закрылась, мы неуклюже преодолели подростковую застенчивость и вот, в тусклом свечении красной лампы, когда уже наши губы почти соприкоснулись…..Я ВАС ЗАСТУКАЛ!!!! Я ВАС ЗАСТУКАЛ!!! – Майкл ворвался в класс.

Он наделал столько шума, что пришёл учитель, чтобы выяснить, из-за чего эта катавасия. Пока я объяснял, что же конкретно я делал с девушкой в тёмной комнате, на лестнице раздался топот и озорной, неудержимый смех Майкла.

К нам приходило много девушек и я, будучи подростком, не мог устоять, но это было настоящим искусством незаметно провести в дом чужого человека мимо дверей вездесущего Билла Брея и знать, когда Джозефа нет дома. Так как свидания были под запретом, я чувствовал себя сбежавшим из дома, когда мне удавалось встретиться с девушкой за пределами всех «контрольно-пропускных пунктов» и за порогом моей комнаты. Я никогда не был так благодарен за пожарные выходы и черные лестницы. Самой неловкой проблемой, конечно же, было то, что мы с Майклом жили в одной комнате. А ещё всё усложняло то, что когда он узнавал про мои намерения познакомиться с той, или иной девушкой, то неотрывно ходил за мной хвостиком.

Но однажды мне выпал прямо-таки золотой шанс – Майкла рядом не было, и я решил ускользнуть из отеля, чтобы погулять с самой красивой девушкой в округе. Когда я вернулся домой, мы прекратили видеться и только обменивались любовными письмами, но та «щенячья», детская любовь не переросла ни во что большее и я остался свободным, чтобы набираться опыта и дальше.

У нас, у старших братьев, был свой способ описывать, как далеко мы продвинулись в отношениях с девушками: от «первого уровня» (поцелуя) до «второго уровня» (прикосновений, раздевания) и до «третьего уровня» (секса); и в том отельном номере, в ту ночь я был в Лос Анджелесе, мы просто сошли с ума. Глаза закрыты, я сверху, мог раздевать эту девушку, свободно прикасаться к ней, целовать её с такой вольностью, о которой я даже и не мечтал.

- Хорошо, очень хорошо…

Она стонала. Третья стадия была в разгаре. Одной рукой я гладил её по лицу, а второй упёрся в матрас за её головой.

- Мне нравится, как ты гладишь мои бёдра, - она продолжала, - ты очень нежный.

- Но я не глажу твои бёдра…

- Приятно, - прошептала она.

Я открыл глаза и взглянул под кровать. Что бы вы думали? Майкл удобно умостился на полу, а его рука круговыми движениями гладила бедро девушки.

- МАЙКЛ!!!!

Я вскочил, бедная девочка чуть не упала с кровати, а Майкл, смеясь во всю глотку, выскочил за двери номера. Я с удовольствием прибил бы его тогда на месте и это не только потому, что он прятался там всё это время, а ещё из-за того, что он слышал все эти чувственные, милые глупости, которые я шептал на ухо этой девушке, и которыми он мог меня подкалывать неделями после происшествия. В тот вечер я решил с ним не разговаривать. Когда он выключил свет и пожелал спокойной ночи, я ответил молчанием. Он подождал несколько минут в потёмках и установил окончательный мир одной фразой:

- А бёдра у неё ничего!

Комната взорвалась от смеха.

Девушки теоретически были под запретом, поэтому наши с Джеки незаконные похождения держались в строжайшем секрете. Во-первых, Мотаун не рвался создавать нам новые образы, потому мы и дальше выступали, как мальчики-без-подружек-и-нуждающиеся-в-любви. Мы понимали, что наш образ заключён в том, чтобы давать фанам ложную надежду о том, что однажды мы могли бы стать их бойфрендами. Во-вторых, даже вне пиара Мотаун, Джозеф оставался непреклонен в своей идеологии. Правила не менялись, и это провозглашалось с завидной стабильностью. Девушки – это зло….Они разрушат группу….Они понизят продажи….Вы потеряете фанов…они перестанут кричать при виде вас…..и так далее и тому подобное. Мы со старшими братьями закатывали глаза при «вычитке морали». Это было продолжением темы «не посвящайте чужаков в секреты».

 

Но, знаете, я не уверен, что Майкл до конца понял ситуацию. По крайней мере, он пребывал в замешательстве. Длительное время он играл публичную роль доступного парня, и тут же ему говорят, что девушки – это нехорошо и их нужно остерегаться. Даже если он и подвергал сомнению серьёзность этого неписанного правила, то вскоре увидел все последствия, которые влечёт за собой непослушание после того, как Джозеф поймал Тито целующегося с Ди Ди, его возлюбленной с детства и будущей женой.

Тито ждал, пока его заберут домой возле ворот школы, когда вместе с Джеком неожиданно подъехал наш отец и увидел, как тот целуется с девушкой. За эту выходку Тито солидно получил. Когда тот забрался в машину, Джозеф хорошенько наподдал ему. Тито извивался и кричал, что он любит эту девушку, но Джозеф оставался непреклонен, продолжая отвешивать сыну тумаки и орать, что его эгоизм погубит всю группу.

Майкл очень расстроился из-за этого случая и, когда мы допоздна разговаривали о девушках, он говорил всё тише и тише, пока не замолкал. Он спрашивал меня, как себя вести с девушками, намекая на то, с какого возраста лучше начать встречаться.

- Я всегда хотел быть джентльменом, - говорил он мне.

Не то чтобы Майкл был совершенно неопытным. В определённых случаях мы с Джеки использовали его, как связного, пока Джозеф не видел. Наш отец никогда даже не ожидал того, что младшие братья могут приударить за старшими девушками, потому подходящий возраст Майкла стал нашим секретным оружием.

- Слышь, Майк, видишь воон там ту цыпочку? Подойди к ней и возьми её номер.

Когда знакомство не касалось лично его, вся застенчивость мигом улетучивалась. Он свободно подходил к группке девушек и заводил разговор. Из своего убежища мы видели, как девушки начинали умиляться, и в девяти случаях из десяти Майкл возвращался обратно с клочком бумажки в кулачке, довольный удачным завершением миссии.

- Вот номер. А она действительно милашка! – вставлял он свой комментарий.

Но тогда у нас были разные вкусы. Когда я высматривал доступных девушек, он искал настоящую леди. Если я оценивал шансы затащить её в кровать, Майкл мечтал пригласить её на мороженное, или в кино. Он был суетлив; я нет.

В целом, когда речь шла о девушках и женщинах во всей дальнейшей жизни, Майкл оценивал их, как оценивают великих художников. Он обращал внимание на мельчайшие детали – улыбку, волосы, манеру разговаривать, жесты, походку. И, по его словам, «идеальная девушка должна быть доброй и честной». Он всегда так говорил. И очень часто сомневался по поводу того, не слишком ли много он требует насчёт честности.

- Они хотят нас из-за того, что мы – это мы, или из-за того, что мы – Джексон 5?

Я всегда старался дать наиболее реалистичный совет:

- Майк, воспринимай этих девушек теми, кем они являются – они поклонницы нашего творчества, но не знают, кем мы есть на самом деле.

- Но они готовы на всё ради нас!

Старшие братья не должны разбивать надежды младших, и мне было очень трудно объяснить ему разницу между теми девушками, которых я приводил в номер и той большой любовью, о которой мечтал он.

- Тебе пока рано заниматься всей этой чепухой, - таковым было моё резюме.

Майкл и дальше продолжал опираться на свою растущую симпатию к Даяне Росс – его идеалу безупречной женщины.

- Девушка должна быть такой же достойной и красивой, как Даяна, - говорил он и такой образ он и вынес в свою взрослую жизнь.

Однажды дома он начал буквально терроризировать, в то время подростков, Ла Тойю и Джанет и говорить им, что они будут недостаточно красивыми, пока не станут такими, как Даяна Росс.

Наше образование переезжало с нами в виде частного преподавателя. Это была Роуз Файн, которая, к тому же учила и Джанет. На первый взгляд могло показаться, что она очень строгая, непростительная, неумолимая, чопорная, правильная и принципиальная, но, на самом дела она была одной из самых мягких и добрых женщин, которых мы когда-либо встречали и мы все просто обожали её. Роуз была нашей «образовательной тенью», куда бы мы ни шли и было довольно странно видеть её покорно терпящей всю эту Джексон-манию и следующей за нами, стараясь не отставать. Одной из её обязанностей было следить за нашей речью и улучшать её.

Она всегда говорила

- Вы красиво поёте, а значит, можете научиться красиво говорить.

Она была уверена, что пять мальчиков в свете прожектора должны уметь разговаривать на «правильном английском». Каждый раз, когда кто-нибудь говорил что-то типа «We ain’t gonna do that!» (Мы не собираемся это делать), она поправляла нас.

- Ты говоришь неправильно. Повторяй за мной: We—are—not—going—to—do—it.

Майкл возражал

- Но Роуз! Это мы так разговариваем! We gotta be us. (Мы хотим быть самими собой).

- Нет, Майкл. Нужно говорить: We have got to be ourselves.

Благослови её Господь, она продолжала бороться с «Миссия невыполнима».

В нашем номере по ночам мы с Майклом разговаривали о том, что чёрные не должны быть правильными и точными.

- Роуз не понимает того, что это крууууто, - намеренно протягивал Майкл, и мы начинали смеяться.

Столько времени, сколько промучилась с нашим диалектом Роуз, возможно, не тратил никто. Учитывая обстоятельства, она была, пожалуй, самой сильной личностью из всех, кого мы знали, даже сильнее мистера Горди. Если кто-нибудь из нас, по её мнению слишком часто зевал, или выглядел уставшим, или интервью СМИ забирало четыре часа учебного времени, она могла прикрыть лавочку быстрее, чем военный офицер. Этим своим качеством она практически никогда не пользовалась, но это означало, что она заработала мгновенное уважение от всех, даже от Мотауна.

Мы очень уважали её роль в нашей жизни и её позитивное влияние на Майкла невозможно переоценить. Когда мы подвозили её домой в Студио Сити, она никогда не упускала возможности пригласить нас в дом и послушать, как играет её муж. В основном, это было что-то старомодное из сороковых годов, что-то из репертуара «Ink Spots» или «Mills Brothers», но мы вежливо прихлопывали в ладоши. Но именно во время таких визитов мы положили глаз на её библиотеку, и Майкл стал таким заядлым читателем, как во взрослой жизни. Роуз вручала нам каждую из книг, как драгоценный артефакт и хотела, чтобы мы читали, читали, читали и читали. И Майкл ревностно следовал этому совету! Несколько людей, которые знали, что мой брат был настоящим книжным червём, не упускали возможности улучшить его знания в разных областях, понимание жизни и словарный запас. Он часто говорил:

- Я люблю читать. В книгах открывается новый, непознанный мир.

Ранние «чтива» Майкла касались великих звёзд таких, как Фрэд Астер или Элвис Пресли, или дети-звёзды, такие, как Ширли Темпл, или Семми Девис Младший. В более поздние годы его круг прочтения расширился от Стивена Спилберга до Альфреда Хичкока, от президента Рейгана до президента Рузвельта, от Малькольма Х до Мартина Лютера Кинга и от Муссолини до Гитлера. Знаний ему было не занимать и я сомневаюсь, что кто-нибудь из людей владеет стольким количеством информации. Кроме Роуз. Она всегда учила нас, что лучшее можно извлечь из истории, что там уже оставлен путь, по которому нам следует продвигаться. Именно поэтому автобиография Майкла «Лунная походка» начинается эпилогом – цитатой Томаса Эдисона:

«Когда я хочу открыть что-нибудь новое, я начинаю с прочтения всего, что уже было сделано в этом направлении до меня в прошлом – именно для этого и существуют книги в библиотеке. Я вижу, что было достигнуто в поте лица в прошлом. Я собираю данные тысяч экспериментов до меня, чтобы иметь точку отсчёта, и провожу ещё тысячи своих. Три главных составляющих успешного результата – это, во-первых, тяжёлый труд, во-вторых – одержимость идеей и, в-третьих – здравый смысл.»

Эта цитата до сих пор является наиболее правдивым отображением подхода Майкла к понятию личного мастерства, и эти слова он действительно выбил в золоте на тёмно-кофейных стенах своей звукозаписывающей студии в Хейвенхерсте. Роуз Файн открыла его понимание мира. Позже, Майкл признает: «Я не был бы таким, если бы не она». Я сомневаюсь, что без неё его жизнь была бы такой же.

В конце 1972 года школа Вальтона закрылась и Майкл закончил свой девятый класс в школе Монтклер в Ван Найсе. В июне он получил свой табель и был так горд результатами, что прикрепил его на стене дома. По истории, английской грамматике, математике и педагогике стоял наивысший балл «А». По французскому языку он получил «В» с минусом, а по английскому – «В» с плюсом и комментарий от учителя: «Больших усилий я в жизни не видел». Учитель также отметил «навыки работы» и «сотрудничество» уровнем «Е». «Е» означает – «делает предписанную работу, хорошо относится к критике». Не так уж и плохо для ученика, который, как утверждают биографы Майкла «был кошмарным студентом» и «не въезжал в курс дела».

Наиболее ярко Майкл проявил себя во время уроков рисования в школе Вальтона. Он постоянно расспрашивал Роуз о войне во Вьетнаме. Газетные фотографии кричащих, раненых детей вводили его в неприкрытый ужас. Его понимание увиденной ситуации вылилось на бумагу. Он нарисовал солдата, стоящего в полный рост на переднем плане сражения, под небом, наполненным самолётами-истребителями, он был один, безоружен и раскинул руки навстречу направленным на него пулемётам. Заголовок гласил: «Остановите войну». В той самоотдаче, с которой он руководил фондом «Исцели мир», в его кричащем видео «Earth Song», в его концертах на надрыве, где он преграждает путь танку с раскинутыми руками можно увидеть тот огонь миротворца, который горел в его груди ещё с тех лет, когда он был мальчишкой.

Майкл закончил обучение в школе Кол Преп, где на каждом уроке рисования он рисовал Чарли Чаплина, набросок за наброском. В его классе была девушка по имени Лори Шапиро и однажды она застала моего брата за этим непотребным занятием. Он увлечённо рисовал, потом сминал свои «творения» и без промедления отправлял их в мусорную корзину. Лори попросила:

- Слушай, Майк. Перед тем как сминать этот рисунок, можешь показать его мне?

- Да, конечно.

Майкл подписал рисунок чёрным маркером с обратной стороны и отдал его однокласснице.

Майкл конечно же знал, что любая услуга требует отдачи. Он ненавидел алгебру лютой ненавистью, но знал, что Лори была «мозгами» класса, поэтому на всех контрольных садился возле неё и, когда учитель отворачивался, молниеносно менялся с ней тетрадями, и Лори прописывала ему все иксы с игриками. Полагаю, Лори была главной причиной его уровня «А» по математике.

Подошёл год выпуска и Кол Преп опубликовала свой почётный список выпускников, где были записаны участники конкурса «Кто есть кто». Майкл получил свой первый комплект наград. Туда вошли такие номинации: «Стиляга», «Самый застенчивый», «Креативщик», «Склонен к успеху». Кому же досталась награда «Мистер Улыбка»? Конечно же, Марлону!

Майкл очень много говорил с Роуз о Боге. Он был единственным из братьев, кто продолжал ходить в церковь с мамой и делать евангельскую работу.

Ла Тойя и Джанет поддерживали Майкла. Разнообразные вероисповедания и близость отношений с Богом завораживали его, учитывая то, что Роуз была еврейкой. Майкл запомнил и полюбил тот факт, что еврейская Суббота – это день, отделённый для собрания всей семьёй, и что в этот день нужно ходить в синагогу «для того, чтобы в обычном увидеть необычное, а в естественном - волшебное», как он написал в 2000 году на сайте “beliefnet”. Майкл был заинтригован тем, что есть один день в неделе, который отделён для празднования чуда жизни всей семьёй. Как он написал: «В моём мире суббота – это день, в который я могу отступить от своей необычной жизни и погрузиться в обыденность.»

Несмотря ни на что, Майкл был верен одной церкви – церкви Свидетелей Иеговы и единственно верным способом оставаться в гармонии с самим собой – это «быть в мире с Господом».

The Commodores” – группа в шесть человек из Алабамы присоединилась к семье Мотауна в 1972 году и ездила с нами в качестве открывающего номера. Вспоминая те времена, могу сказать, что Лайонел Ричи в основном играл на саксофоне, Клайд Орендж солировал и мы наслаждались временем, проведённым с ними. Наша дружба была очень особенной. Однажды, в Голливуд Боул они сорвали даже больше аплодисментов, чем мы потому, что……багаж с их одеждой затерялся, и им пришлось выступать в нижнем белье. Их ноги просто покорили всех фанатов, в том числе и наших.

 

С этого момента Джозеф решил, что Ренди достаточно подрос, чтобы играть на бонго. Он скорее был непостоянным дополнением к группе, чем её стабильным членом, но имел все задатки вырасти в отличного артиста и имел дар к написанию песен. Если бы он ещё умел играть в теннис: «the Commodores» без особого труда надирали нам задницы на корте. Они постоянно вызывали нас на поединок и неизменно выигрывали. Как позже оказалось, у каждого из них было не по одной награде за победы в соревнованиях. По уровню мастерства Лайонел Ричи, клянусь вам, не уступал Артуру Ашу в отставке.

В отелях мы много времени проводили в номерах – дурачились и писали песни. Они приносили свои клавиши и разрабатывали новые идеи. Мы были в восторге – у нас были песни, написанные специально для нашей группы. До сих пор в сознании всплывает такая картина маслом: Майкл лежит на диване, спиной вниз, удобно умостив голову на коленях Бренды, девушки Лайонела (которая впоследствии стала его женой), она возится с его волосами, а все остальные наблюдают, как Лайонел находится в стадии сотворения волшебства.

От непревзойдённого хита “Three Times A Lady” «The Commodores» отделяло ещё шесть долгих лет, но процесс написания ими песен уже реально вдохновлял. В это время Майкл начал задумываться о том, чтобы писать песни самостоятельно. Он иногда говорил:

- Я чувствую, что в моей голове очень много новых песен.

По сути, именно во время тура с «The Commodores» он начал пробовать свой творческий «голос» и уже был готов запеть громче, чем раньше. Первый такой выплеск случился во время записи песни «Lookin’ Through The Windows». Майкл предлагал свои идеи по поводу аранжировки, но его никто не хотел слушать. Тогда Майкл расстроился, позвонил напрямую мистеру Горди, и через пять минут разговора вернулся с «добром» от босса.

С того дня он начал полагаться на собственные творческие инстинкты. Все отходили назад и позволяли ему делать всё, что он хочет. Майкл очень много импровизировал, но, должно быть, это всем нравилось, судя по тому, что именно его версия оставалась после окончательной обработки. Поэтому, наблюдения за «The Commodores» очень повлияли на тринадцатилетнего Майкла и укрепили его креативную жилу.

Позднее, он вспоминал наши ранние годы и сказал, что постоянные турне лишили нас возможности заводить крепкую дружбу. Плотный концертный график и жизнь «на чемоданах» - не лучшие условия для постоянных отношений. Тем не менее именно в те годы у Майкла установилась крепкая дружеская связь с Лайонелом Ричи, которая продолжалась всю его жизнь. Началом их серьёзного сотрудничества был проект от США для Африки с песней “We Are The World” – за неё Майкл получил Грэмми в 1986 в номинации «Песня года» и «Запись года» и продемонстрировало величие души Майкла всему миру.

- Что сказал капитан?

Спросил я, когда мы пролетали над Атлантикой, в наше первое турне по странам Европы – Франции, Германии, Италии, Голландии и Испании. Первым пунктом назначения бфл Лондон.

- Он сказал, что в аэропорту Хитроу нас поджидают более десяти тысяч фанов, – ответил Джозеф.

После перелёта на другой материк мы начали понемногу осознавать, какие обороты принимало дело. Мы словно были заперты в обстоятельствах, которые развивались угрожающими темпами: от домашней сцены до Мотауна, от Мотауна до Голливуда, от покорения Америки до продажи альбомов на других континентах. Мы должны были ущипнуть себя, чтобы осознать, что наши записи пошли так далеко, как нас уносил самолёт.

Лондон гостеприимно принял нас: мы были там, чтобы принять участие в Королевском Шоу в Лондон Палладиум, организованном в честь королевы Елизаветы II. Все в группе прониклись огромной честью, предоставленной нам, но барабанщика Джонни это, казалось, нисколько не заботило. У него всегда имелись наготове подколы, часто неуместные, и очень скоро с его помощью мы осознали, что с офицером Британской армии шутки плохи. Пока полиция разбиралась с нашими паспортами в зоне контроля Сюзанна де Пасс вежливо обьяснила, что мы прибыли сюда «в качестве гостей Королевы». Один за другим мы подходили к офицеру и нас спрашивали, как долго мы намерены пребывать в стране. Все отвечали вежливо и сдержанно. От Джонни ожидалось то же поведение. Не тут то было! «Как долго Вы намерены пребывать в стране, молодой человек?» - спросил представительный полицейский. Когда я увидел ухмылку Джонни, я понял, что влипли мы конкретно. «Достаточно, чтобы тр**нуть вашу Королеву» - ответил он.

Готов поклясться, мир перестал вращаться в тот момент. Шокировала не только его похабность, а и то, что член группы Джексон файв употребил бранное слово. Это можно было бы сравнить с бранью, услышанной от священника на воскресной службе. Всё почтение офицера мигом улетучилос,ь и его святейшей обязанностью было без промедления отправить Джонни обратно в Америку первым же рейсом. Пока взрослые сгрудились вокруг паспортного стола, мы в шоке уставились на Джонни и начали хором втолковывать ему всю неуместность отпущенной реплики.

Как бы там ни было, объединённые воедино отчаянная дипломатия Сюзанны и убедительность Джозефа покорили таможенника. Джонни остался в Англии, хотя немного позже получил хороший нагоняй. «Твоя дурацкая выходка могла стоить нам целого представления» - втолковывала ему Сюзанна.

Мы открыли Королевское Шоу десятиминутным представлением, которое включало в себя новую песню - “Rockin’ Robin”. С нами выступали Элтон Джон, Либэрейс, Кэрол Ченнинг и некоторые артисты, которых мы не знали: Род Хулл и Эму (кукловод-комик с куклой эму в синем оперении), Артур Эски, Денни Ла Ру и Кен Додд. За кулисами Элтон Джон пожелал нам удачи. Мы уже знали его, как клавишника Майора Ланса, но с тех пор он изменил своё имя. Именно его яркий стиль наделал много шума той ночью: затемнённые очки и красочные шутовские костюмы с множеством пуговиц и сверкающих блестяшек. Честно говоря, когда стойку с нашими костюмами поставили рядом с костюмами сэра Элтона, мы увидели, насколько наша одежда тусклее и невзрачнее. Поверьте, это говорило о многом.

После абсолютной музыкальной гармонии на сцене, посвящённой Королеве, мы были представлены Её Величеству за кулисами. Много лет спустя, Майкл сказал, что то была «одна из величайших ночей в моей жизни» - и, пожалуй, так оно и было, пока яркие впечатление не затмила встреча с Принцессой Дианой. Но благосклонное приветствие затянутой в перчатку королевской руки было не единственной наградой за вечер.

Немного ранее, когда мы готовились к выступлению в своей гримёрке, Марлон заметил небольшое отверстие в стене до которого можно было легко достать с помощью стула. Мы поняли, насколько увлекающей была эта находка по невообразимо кричащей мимике вскарабкавшегося на стул Марлона. Бесшумно он подозвал нас, дико жестикулируя, закрывая рот руками и показывая пальцами на этот импровизированный глазок. Один за другим мы взгромождались на стул и заглядывали в дырку, которая открывала обзор на…..соседнюю гримёрку. Там за туалетным столиком сидела леди, чьё имя и лицо остались неизвестными, но Майкл, ожесточённо тыкающий пальцами на свою попу, дал нам всем понять – таки да, то, что мы увидели, действительно представляло собой обнажённую «филейную» часть. Мда….она убила бы нас, если бы узнала о нашей выходке, но эта леди, сама того не зная, подарила нам самые незабываемые впечатления. Даже выступление в Ливерпуль Эмпайер на прошлой неделе не могло перекрыть полученные эмоции для кучки мальчишек из Индианы.

Когда наступил черёд выступлений в Мид-Саус Колизее в Мемфисе, нашему восторгу не было предела, потому что это означало долгую встречу с Ребби и знакомство с нашей новой малышкой-племянницей Стейси. В то время ей было около десяти месяцев. Когда мы прилетели из другого штата, Ребби приехала ночью из Кентукки в наш отель и менеджеры поселили её в одноместный люкс рядом с нашими номерами. Больше всех визиту старшей сестры радовался Майкл и, пожалуй, на всём белом свете было не сыскать более любимого и более идеального дяди. Он всё своё свободное и почти свободное время проводил вместе со Стейси: строил её рожицы, смешил её и смеялся сам так, как не смеялся почти никогда. На самом деле, я до сих пор не могу понять, кто же и кого развлекал, когда они вместе ползали на четвереньках.

Мы оставили их наедине, когда Майкл подвешивал над её колыбелькой красно-бело-чёрное радио в форме мячика и пошли общаться в соседнюю комнату. Около часа спустя Ребби вдруг спохватилась: «А Майкл всё ещё там?» Она пошла проверить, но через несколько секунд высунула голову из соседней комнаты и помахала нам рукой, приглашая войти, но при этом приложила палец к губам, прося тишины. Мы все протиснули головы в узкий дверной проём и увидели, пожалуй, самую смешную и самую милую из возможных картину. Майкл залез в колыбельку к Стейси (ничего так колыбелька – прим.пер))), скрутился клубочком и быстро заснул. Это была просто ангельская картина.

До жуткого периода в жизни Майкла, когда множество людей хотели представить чистую любовь Майкла к детям зловещей и извращённой, оставалось ещё два десятка лет. И тем не менее, сочувствие, мягкость и духовная близость к детям всегда была его неотъемлемой, невинной частью.

Проявления его чистоты были видны не только его близким людям. Среди всех журналистов, когда-либо бравших у него интервью, самой любимой был леди по имени Лиза Робинсон. Она была одной из тех репортёров, которым Майкл мог доверять, зная, что его слова не извратят ни под каким предлогом. После его ухода в 2009 году она написала в Венити Фер подборку фрагментов из её многочисленных интервью с Майклом.

- Сколько детей Вы хотите иметь?

- Двадцать. Приёмных. Всех рас.

- Что для Вас самое главное в жизни?
- Дети…

Это было в 1977 году. Майклу семнадцать лет.

Австралия была похожа на другой мир и с каждым новым покорённым рубежом Роуз Файн снабжала нас информацией об истории, культуре, людях, местных обычаях. Куда бы мы ни приезжали, она обязательно включала в распорядок дня время для экскурсий. Для неё путешествия с Джексон Файв были увеличенным вариантом школьной поездки. Австралия встретила нас, как членов королевской семьи и с самолёта мы сошли на красную дорожку. В одном из принимающих мест был накрыт шведский стол, достойный короля.
Я не могу отметить какой-то особенный город хотя бы по той причине, что гостеприимство австралийцев давно переросло в легенду и везде нас принимали безупречно. В любом случае, мы пресытились шумихой, которая происходила вокруг нас так, что торжественные приёмы превратились в обычную рутину и мы просто отпахивали каждое празднество, улыбаясь всем в помещении по обязательству.

Пока мы осматривались вокруг, Джозеф заметил толпу темнокожих подростков, человек сто, отгороженных от нас забором. Это было аборигены. Роуз рассказывала нам, что Сидней Опера Хаус стоит на Беннелонг Поинт – селении, отобранном у аборигенов британцами ещё в колониальные времена. Мы не могли понять, что же Джозеф собирается делать, когда он подошёл к организаторам и сказал, что он хочет, чтобы всю эту группу впустили внутрь. Представители принимающей стороны начали объяснять ему, что это невозможно, «ведь они – аборигены». Тому, кто рьяно боролся за права чернокожего населения, упоминание о неравенстве было равносильно размахиванию мулетой перед носом быка. В следующий же момент Джозеф оказался возле забора, схватил за руку маленькую девочку с той стороны и перетащил её через маленькое отверстие в ограждении. Вначале она выглядела довольно напуганной и растерянной, но её друзья последовали удачному примеру и начали один за другим протискиваться к нам. Вы, пожалуй, могли бы услышать звон упавшей шпильки, когда наши белокожие гости наблюдали за тем, как наш отец ломал все представления об этикете и протоколе.

«Эй, ребята! Подходите, приветствуйте ваших новых фанов» - сказал Джозеф. Радость на лицах мальчишек из коренного населения была неописуемой, и Джозеф довольно посмеивался, настояв на своём. Никто не попросил их уйти, и после неудобной ситуации ночь завершилась великолепным успехом, когда белые и аборигены смешались на шумной вечеринке Джексон Файв.

Несколько дней спустя мы получили приглашение из небольшого сообщества коренного населения на визит в резервацию. «Мы бы вам не советовали ехать туда, мистер Джексон» - говорили многие из официальных лиц принимающей стороны. «Там мы не можем гарантировать вашу безопасность».
Джозеф успешно проигнорировал предупреждение, а Майкл просто ответил: «У нас могут быть фанаты и среди аборигенов, не так ли? Они ничем не отличаются от нас.»

Во главе с переводчиком мы провели незабываемое время в резервации, чувствуя себя, как разодетые пришельцы среди полуголого племени, но, несмотря на это, не встретили ни намёка на агрессию, или осуждение. Нас поразило то, каким духовным выглядело то место. Мы наблюдали, как люди вырезают разные мелочи из коры деревьев, учились простым радостям бумеранга и тому, как играть на диджериду (музыкальный духовой инструмент аборигенов Австралии – прим. пер.) – Тито до сих пор хранит один, как чрезвычайно ценное сокровище.

Именно в Сенегале мы впервые в жизни увидели Африканский баобаб – одно из чудес матушки-природы, тысячелетнее дерево со стволом, который разрастается от 15 до 40 метров в ширину. Дерево напротив нашего дома на 2300 Джексон Стрит казалось тростинкой по сравнению с этим гигантом. «Это – одно из величайших деревьев, которые вы когда либо увидите, - сказала нам Роуз Файн, - и было время в 1880-х годах, когда полые стволы этих деревьев использовали в качестве тюрем.» В западной Австралии. Для аборигенов.

Майкл был озадачен. Как может что-то столь естественно прекрасное – творение Природы – быть столь ужасно перевёрнуто в своём значении, и быть использовано для лишения людей свободы? Деревья были членами семьи, не тюрьмами. Свет и тьма. Добро и зло. Это были противоречия жизни, которые мы были ещё не в силах понять.

Майкл повидал почти весь мир ещё до достижения восемнадцати лет и это был невероятный опыт, который он переживал с братьями, заполняя паспорт в Мотаунской студии или колеся из Европы в Австралию, Новую Зеландию, или Японию. Если вспоминать всё, что с нами случалось, то самый безумный эпизод произошёл в Сан-Пауло, Бразилия. Когда мы уже думали, что видели все проявления мании, тур по Южной Америке несказанно удивил нас.

Мы прилетели в Сан-Пауло, а наши костюмы и оборудование должны были прибыть следующим же после нас рейсом. Вечером перед концертом мы наконец-то поняли, что это была не такая уж и хорошая идея. Второй рейс был отложен, либо отменён и никто не знал, успеет ли он прибыть до шоу. Самые заядлые оптимисты ходили за кулисами от группки к группке и продолжали утверждать: «Может, шоу ещё состоится, у нас в запасе куча времени» - но все отчётливо слышали, как концертный холл заполнялся людьми.По прошествии часа он был заполнен под завязку, а у нас не было абсолютно ничего. Потом кто-то решил, что «было бы неплохо, если бы вы вышли к своим фанам и объяснили ситуацию».

Без фанфар и прожекторов мы с братьями, плюс промоутер, вышли на сцену в футболках и джинсах, в которых прилетели сюда. Толпа начала бесноваться. Джеки поднял руку, прося тишины, и ударился в разъяснения. Я не уверен, что наш английский был адекватно принят португалоязычной толпой, но общая суть была ясна, как день – никакого оборудования, никаких костюмов, никакого концерта. То, что речь Джеки дошла до людей можно было судить по свисту и гудению, которое начало раздаваться из зала. Микрофон перешёл ко мне. Может, «красавчик» сможет уладить дело. Но свист становился всё громче. Тогда мы отдали микрофон Майклу. Может, милый фронтмен сможет успокоить их. Но ничего не срабатывало.

Из нарастающего шума можно было различить слово, которое скандировала толпа. Позже нам объяснили, что толпа кричала нечто похожее на американское «дерьмо собачье». Мы были абсолютно растеряны и просто смотрели, не зная, что делать. На сцену вылетела бутылка. Потом дождём посыпались жестяные банки и мелкие монеты. Мы продолжали стоять, прикрываясь руками, сгибаясь и отступая назад, и хоть как-то пытались объяснить людям ситуацию. Но это было бесполезно, а толпа становилась всё более и более враждебной. Джеки приказал нам уходить со сцены. Когда мы повернулись, сложилось впечатление, что вся Бразилия с позором отсылала нас назад в Америку.

«Нам нужно выбираться отсюда, и поскорее» - сказал Билл Брей за кулисами.

Толпа разъярённых фанатов выскочила на сцену, и мы были вынуждены спасаться бегством к автобусу на улице. Но теперь, огромная толпа не выпускала нас с территории комплекса, закрывая собой выезд. Мы все запрыгнули в автобус и захлопнули двери: «ЖМИ, ВОДИТЕЛЬ, ЖМИ!».

Когда автобус тронулся с места, фанаты набросились на него, колотили кулаками в борта, выплёскивая всю злость. Концерт превратился в сущий ад, поэтому мы были рады выбраться оттуда. За два ряда от меня Майкл, бледный, как привидение, скрутился в клубочек на сидении.

«ПОДОЖДИТЕ! – заорал Марлон, - ТАМ РОУЗ»!

Мы все прилипли к окнам. Там, в бушующей толпе, пробивала себе дорогу к автобусу наша учительница, с клатчем, поднятым высоко над головой. В спешке мы забыли её, спокойно почитывающей журнал, в гримёрной. Роуз всегда носила высокую причёску в стиле семидесятых с завитками и аккуратной укладкой, но теперь весь её внешний вид красноречиво говорил о том, что она продиралась через розовые кусты. Когда она стала барабанить в двери, водитель быстро открыл их, втащил её внутрь и молниеносно захлопнул, оставив нашу взъерошенную учительницу – всю красную, с прерывистым дыханием – стоять посреди салона в проходе.

«Отлично! Не могу поверить, что во всей группе не нашлось ни одного джентльмена!» - произнесла Роуз, чеканя каждое слово.

Слава Богу, у нас не было времени на выяснение отношений. В то же мгновение водитель нажал на педаль газа, и Роуз приземлилась на переднее сидение. Потом - УДАР! – камень со звоном разбил лобовое стекло. УДАР! Ещё один. Мы все упали на пол. Это просто ужасно, находиться под агрессией толпы. Я плакал, Майкл плакал, Ренди плакал. Мы даже не могли успокоить друг друга, потому, что мы были слишком заняты, вжимаясь в пол и прикрывая головы руками.

Когда мы с горем пополам выехали за ворота, по автобусу продолжал сыпаться град Бог знает чего, и эта засада казалась нескончаемой. Пока мы добрались до относительно безопасной гостиницы, в автобусе были разбиты три стекла и сияли бесчисленные вмятины. Майкл и я дрожали, умоляя Джозефа не возвращаться туда и не давать концерт. К счастью, он объявил, что мы улетаем первым же рейсом на следующее утро.

Как только взошло солнце, мы уже были одеты и собраны и сели на трансфер до аэропорта. Пока Джек с Биллом организовывали проверку багажа, мы подошли к стойке регистрации и узнали, что драма ещё не завершена: нас встретила группа солдат с автоматами наперевес и несколько официальных лиц внятно объяснили нам, что мы не выедем из страны, пока не исполним условия контракта. Взрослые вели очень много серьёзных переговоров, которые мы не слышали, но представительная полиция была серьёзным напоминанием того, что мы никуда не едем. Весь ужас ситуации состоял в том, что нам оставалось только собрать имеющиеся вещи, и вернуться в отель ещё на 24 часа, чтобы получить, в конце концов, свой задержавшийся багаж и отыграть концерт.

Было довольно странно выступать по принуждению и это здорово угнетало нас. Это, возможно, был единственный концерт, который мы не хотели давать, но вся группа взяла себя в руки и зажгла тем вечером. Знаете, что самое странное? Фанаты круто провели время: они кричали, пели, падали в обморок и говорили, как сильно любят нас.

Мы всегда дурачились, поэтому, когда Мотаун начал сотрудничать с Ренкин ЕсСи Басс, было вполне естественно, что последние начали выпускать анимированный мультфильм – Джексон Файв. Для Майкла то, что наша настоящая жизнь превращалась в мультфильм, было большим восторгом, чем запись альбома, или, к примеру, концерт. Он постоянно прилипал к экрану телевизора в субботу утром, будь то дома или в отеле, будто это была единственно достойная для просмотра вещь в мире. Каждая серия сопровождалась нашими песнями, но они подобрали актёров для озвучивания, так что нам даже не приходилось работать над этим. Это сделало Фреда Райса из Мотауна волшебником в моих глазах. Для Майкла же мультфильм стал воплотившейся фантастикой. В этом мире, похожем на Нарнию, всё было без проблем и передряг. В его глазах мы теперь были наравне с Микки Маусом и, как истинного фаната Диснея, это его восхищало. Когда мы подросли, он начал сомневаться в успешности идеи с мультфильмом. С одной стороны, ему нравилось быть мультяшным героем, который принадлежал другому миру. А с другой стороны эти повторяющиеся серии угрожали навсегда оставить нас в положении детской музыкальной группы, и Майклу до ужаса хотелось вырваться из ограничений резинового мультипликационного тела. Если он не хотел вырастать, взрослеть, как человек, то он определённо хотел развиваться в качестве артиста.

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: