Глава десятая. Пути расходятся

«Я хочу, чтобы ты приехал без Хейзел», — заявил Джозеф.

Я ехал к своему шурину Терри, у него был выпускной вечер в колледже, когда в моей машине зазвонил телефон (телекоммуникационное устройство было установлено между передними сидениями). Благодаря чудесам современной технологии я стал достижим в любом месте и в любое время — и теперь в любое время мог раздаться звонок из Хейвенхерста с требованием явиться "сию же минуту".

Как по команде, я развернулся и направился в Энсино. Хотя Джозеф и утратил наше уважение из-за своих похождений, но его требования все еще имели вес. Когда я услышал нетерпение в его голосе и фразу «без Хейзел», мое сердце сжалось. Я инстинктивно чувствовал, что наступил день, когда мне предстояло принять решение насчет Мотаун. Но чего я не предполагал, так это того, что решение было уже принято.

Слава богу, когда я приехал, все разъехались. Было тихо, даже собака не лаяла во дворе. «Я в своей комнате!» — прокричал Джозеф.

Я вошел и увидел его откинувшимся на кровати, голова опиралась на спинку, а ноги были на полу. Непреклонное выражение лица говорило: «Ты сделаешь так, как я скажу, Джермейн».

На цветастом пуховом одеяле рядом с ним веером раскинулась пачка контрактов, развернутых на странице с подписью. Я подошел, заглянул в один из них, где было написано мое имя, и увидел, что это было соглашение с CBS Records Group. Внутри у меня все оборвалось.

«Мы собираемся перейти в CBS Records. Ты должен это подписать», — сказал Джозеф, указывая на то место, где должна была стоять моя подпись. Он сказал, что нам невероятно повезло. «Ты будешь записывать свой собственный материал, и ты сам сможешь его продюсировать», — продолжал он, зная, что это именно то, чего нам всем так хотелось.

У меня потемнело в глазах. Ты заключил соглашение за моей спиной? Когда? Как отреагировали на это братья?

«А Майкл подписал?» — спросил я.
«Да», — он протянул мне контракт Майкла.

Потрясенный, я опустился на кровать. «Я этого не подпишу», — сказал я.

Джозеф встал, обошел вокруг меня. Это был первый случай в моей жизни, когда я посмел возразить отцу, ни один из нас не мог в это поверить. Я смотрел на него, на лице у него были горечь и недоумение, куда подевались преданность и семейная сплоченность, которым он нас учил. Джозеф, похоже, считал, что в моей жизни просто не могло быть никаких других ценностей, кроме группы.

«Подпиши это», — сказал он.

Я думал о моей жене, Хейзел, и о моем приемном отце, мистере Горди, и обо всем, что он сделал для нас в личном и профессиональном плане. О семье Горди. О семье Мотаун. И, черт побери, я думал о нашей семье. «Я должен вызвать своего адвоката», — сказал я и выскочил из комнаты. Джозеф не двинулся с места.

Как в тумане я добрался до ресторана в Беверли Хиллз, где Хейзел все еще праздновала со свои братом окончание колледжа. По дороге мысли о Майкле не оставляли меня. Он любил мистера Горди и поддерживал близкие отношения с Дайаной Росс. Как он мог бросить «семью» и переметнуться в другую компанию? Хорошо зная его, я не мог представить, что он уходит из Мотаун по собственной воле. Я был в этом абсолютно уверен.

Он написал в биографии "Лунная походка": «Я знал, что наступило время для перемен, и мы выиграли после того, как мы решили попытаться начать заново с другим лейблом…»

Финансово, да, они выиграли. Когда директор CBS Рон Алексенберг предложил около 20 процентов роялти по сравнению с двумя процентами, которые платили нам Мотаун, плюс миллион долларов авансом, Джозеф никогда бы не отказался, к тому же это позволило ему заново утвердить в группе свое влияние. Но Майкл скрыл одно обстоятельство: каким образом была получена его подпись. Правда оставалась неизвестной до того момента, когда в 1984 мы поехали в тур Victory. «Ты не представляешь, как я был зол, — сказал он. — Я даже не знаю, каким словом назвать Джозефа после этого».

Чтобы его уговорить, наш отец использовал мечту всей жизни Майкла. Он сказал, что если Майкл подпишет этот контракт, то он устроит ему обед с его кумиром, Фредом Астером. После этого обещания, я знаю, Майкл должен был схватить ручку и тут же все подписать. Но этот обед так и не состоялся, и Майкл не мог поверить, что отец просто манипулировал им, давая обещание, которое не собирался выполнять. А его подпись отец использовал, чтобы повлиять не меня. Но меня вовсе не удивляет, почему Джозеф была так заинтересован в переходе именно на CBS Records, ведь их новый президент Уолтер Етникофф имел в индустрии репутацию такого человека, что по сравнению с ним Джозеф выглядел просто душкой.

Почему? Он сам ответил на этот вопрос в своей биографии: «Я обходился со своими артистами методом кнута и пряника, предпочитая кнут, — написал он в 2004. — Я начал воспринимать себя как звезду. Как у большинства звезд, мое самомнение опасно раздулось… Но я хотел еще большего. Чтобы мой стол ломился и били фонтаны из шампанского, чтобы мне льстили, власть в корпорации, доступные женщины… все это доставалось очень легко». Я бы не смог лучше проиллюстрировать разницу между мистером Горди, Мотаун и Етникофф, который воплощал в себе все худшее, что есть в Голливуде. Что касается Джозефа, он не мог понять, что CBS/Epic, не имея никакого отношения к тому, чего мы уже достигли, не будет заботиться о нас: они просто хотели заполучить раскрученных артистов с именем, сделать нас своей собственностью, чтобы потом хлестать плеткой.

Итак, я прибыл в ресторан и увидел Хейзел и мистера Горди, который тоже был там. Наверное, мое лицо рассказало о том, что я недавно пережил. Он поднялся из-за обеденного стола и подсел ко мне в баре. Когда я рассказал ему все, его лицо потемнело. «Что ты собираешься делать?» — спросил он.

«Они сказали, что корабль Мотаун дал течь», — ответил я, не глядя ему в глаза.

Но самообладание быстро вернулось к нему, и он был достаточно великодушным, чтобы принять эту потерю для Мотаун. «Я не собираюсь на тебя давить и спокойно отнесусь к любому решению, которое ты примешь», — сказал он.

Мне было трудно собраться с мыслями, поэтому я ответил мистеру Горди то, что подсказывало мое сердце: «Даже если корабль Мотаун дал течь, я хочу остаться и помогать ему держаться на плаву».

Он поверил в нас, когда мы были ничем, и для меня этот груз признательности перевешивал все доллары CBS. Мистер Горди сочувственно улыбнулся, встал, похлопал меня по плечу и сказал, чтобы я отправлялся домой и подумал обо всем этом не торопясь.

Еще один разговор в Хейвенхерсте с Джозефом и Мамой подтвердил, что ничего не изменились. Предложение мистера Горди («Мы сделаем все, что вы хотите, потому что мы хотим, чтобы вы остались в Мотаун») не смогло их поколебать. В таком случае группа «Джексон 5» переходит на новый лейбл без меня, сказал Джозеф.

Он снова затянул свою обычную мантру: семья должна быть самой важной вещью на свете; все остальное приходит и уходит, но твои братья, сестры и родители всегда будут с тобой. Семья — наш маяк, убежище от всех бед, штаб-квартира, святилище и королевство. «Ну и что ты собираешься делать?» — спросил он.

«Мне не нужны «Джексон 5» без Мотаун», — ответил я.

Он взорвался: «ЭТО МОЯ КРОВЬ ТЕЧЕТ В ТВОИХ ЖИЛАХ, А НЕ МИСТЕРА ГОРДИ!»

Я пытался объяснить: «Мистер Горди привез нас в Голливуд, — сказал я. — Он открыл для нас мир. Он положил стейки в наши тарелки и вставил зубы в наши рты!»

Мама решила меня успокоить, напомнив, что мы ели стейки и в Гэри, и что услуги стоматологов, которые исправили Тито и Джеки сломанные зубы, «окупилась мистеру Горди стократ».

В отчаянии я хотел поговорить с Майклом, но что бы это изменило? Теперь между мной и моими братьями словно выросла невидимая стена, к тому же все контролировал Джозеф. Я понял, что это бесполезно. Вернувшись домой, я попросил совета у Хейзел. Не знаю, как бы я пережил то время без ее поддержки, и в тот день она дала мне ясный ответ. «Я замужем за тобой, а не за бизнесом своего отца, — сказала она. — Что бы ты ни решил, я буду с тобой». Я серьезно задумался над тем, что я собираюсь делать дальше, и попросил отсрочку у «Джексон 5», чтобы я смог принять решение.

К тому времени мы с Хейзел переехали в Бель Эйр, на ранчо «Тысяча Дубов», к северо-западу от ЛА. Дом был построен Полом Уильямсом, усадьба включала участок на 46 акрах, с 12 лошадями, 11 собаками, утками и лебедями в пруду — и пумой в загородке. Мы приобрели Шебу детенышем, она была свидетельством того, что мое увлечение разведением экзотических животных со временем только росло. Хотя мне трудно было конкурировать с нашим соседом, Дином Мартином: он держал медведя, который наводил страх на всю долину. В общем, нам принадлежал участок земли, затерянный в Затерянной Долине.

Наше ранчо соседствовало с заповедником, и все-таки там было не лучшее место для медитации по сравнению с побережьем Тихого Океана, поэтому мы любили проводить время в нашем пляжном доме на побережье Ла-Коста в Малибу. Наш балкон и окна выходили прямо на пляж, а спиной дом стоял к шоссе Pacific Coast Highway. Не помню, сколько дней я провел, наблюдая рассветы и закаты и обдумывая свое будущее. Наконец, когда я в очередной раз сидел на пляже, Хейзел позвала меня к телефону. Это был ее отец.

«Джермейн, — сказал мистер Горди, — мне только что звонил Майкл, он хочет, чтобы ты приехал». Братья до этого уже отыграли без меня несколько концертов в разных городах, но Майкл хотел, чтобы я был рядом с ним на Музыкальной Ярмарке в Вестебери на Лонг-Айленд. По словам мистера Горди, он сказал: «Пожалуйста, передайте Джермейну, что я буду его ждать. Я скучаю по нему. Мне тяжело, когда я не вижу его на привычном месте по левую руку».

В автобиографии Майкл написал об этом так: «Это причиняло мне боль… Я привык, что рядом со мной всегда стоял Джермейн. Когда я впервые вышел на сцену без него… я чувствовал себя совершенно беззащитным…»

Мистер Горди посоветовал мне: «Он твой брат, — сказал он, — он нуждается в тебе. Поезжай и поддержи его».

В телесериале 1992 года, который рассказывал нашу историю, меня изобразили беззаботно гуляющим по пляжу на Западном Побережье, в то время как Майкл выступал на Восточном. В других печатных источниках биографы вообще превратили всю эту ситуацию в фантастический комикс. На самом деле тогда я сел на самолет до Нью-Йорка, чтобы присоединиться к своим братьям. Хейзел осталась дома, и со мной поехал кто-то из Мотаун, чтобы «защитить артиста мистера Горди и его интересы». В полете все, о чем я мог думать, почему Майкл позвонил мистеру Горди. Это был смелый поступок, и я уверился в двух вещах: он сделал это без ведома Джозефа; Майкл хотел, чтобы мистер Горди знал, что с его стороны не было никакой враждебности, что он по-прежнему испытывает к мистеру Горди доверие и уважение.

Мой страх утихал по мере того, как самолет приближался к Лонг-Айленд. Меня не заботило, что скажет Джозеф, хотя он мог подумать, что я на коленях приполз просить прощения. Все, чего я хотел — увидеться с моими братьями. Не было жарких объятий, когда я появился в отеле перед вечерним шоу, но при виде меня лицо Майкла засияло улыбкой. Я думаю, некоторые чувства не нуждаются в том, чтобы выражать их бурно. Мы начали разговор. Он сказал, что не может себе представить без меня дальнейшую работу на сцене. Я сказал, что не могу себе представить дальнейшую жизнь в Мотаун без моих братьев. Но слово за слово нам пришлось вернуться к реальности: для меня это означало сохранять свою позицию и верность Мотуан; для него это означало смирение с коллективным решением, которое было уже принято. Постепенно нам пришлось признать, хотя до полного осознания этого факта было еще далеко, что игра окончена.

Мысль о том, что наши пути расходятся, была невыносимой. Я плакал. Майкл плакал тоже.

Джозеф прервал наш разговор и спросил, что я собираюсь сейчас делать.
«Я не собираюсь выходить на сцену», — ответил я.

В этот момент стало ясно, что мое появление ввело всех в заблуждение, они подумали, что я приехал для того, чтобы выступать. До шоу оставалось около часа, Джозеф побагровел от злости. Остальные братья обвиняли меня в том, что я их обманул. Я хотел было сдаться, запрыгнуть в сценический костюм и схватить ближайший бас, но инстинкт, толкавший меня назад, был сильнее. Помню, как я стоял и смотрел на них, удаляющихся в нимбе славы, который меня больше не окружал. Дойдя до конца коридора отеля, Майкл оглянулся, гримаска боли на его лице убила меня. Хмурый взгляд Джозефа подытожил: «Если ты не с нами, ты против нас. Это твой выбор».

Я чувствовал себя виноватым; я чувствовал себя так, будто я подвел их всех, но выйдя на сцену, я бы ввел в заблуждение фанатов. В итоге братья наняли бас-гитариста из оркестра, чтобы их было пятеро, и концерт на Музыкальной Ярмарке в Вестбери прошел без меня. Я остался в отеле и завалился спать в отдельном номере, впервые совсем один с тех пор, как я трехлетним ребенком попал в госпиталь. Наверное, именно воспоминания такого рода убивали меня больше всего, мне было о чем жалеть.

На следующее утро я присоединился к братьям в офисе CBS Records на Манхэттене. Должно быть, с началом нового дня в Джозефе проснулась новая надежда, что я изменю свое решение, когда услышу блестящий стратегический план нашего возвышения. Но мне было просто любопытно послушать, что они скажут. Я шел на эту встречу как на разведку. У меня сохранилось лишь одно воспоминание от нескольких часов, проведенных в офисе, когда один из агентов отдела по работе с артистами, одетый во все белое, под цвет его отбеленных зубов, расписывал их планы по захвату вселенной, и договорился в конце концов до того, что «они собираются сделать нас такими же популярными как Битлз!»

Я посмотрел на Джозефа. Перевел взгляд на моих братьев. Никакой реакции. Тогда я сказал это за них: «Но мы - Джексон 5. Мы заткнули Битлз за пояс по количеству песен на первой строчке чартов». Все головы повернулись ко мне. «Мы уже дважды Битлз», — уточнил я.

Менеджер осекся. Он аккуратно замял неловкость, которую сам же и создал, и навешал нам на уши столько лапши, что не хватало вилок ее снимать (дословно по тексту: вдул столько дыма в наши задницы, что он начал выходить у нас изо рта)). После этого они хотели повезти нас куда-то, чтобы «встретиться с некоторыми людьми», но я соблюдал осторожность из-за фотографов, толпившихся вокруг здания. Я понимал, что они не упустят шанс заснять всех пятерых братьев вместе в CBS Records. Многие хотели увидеть такую фотографию, когда уже просочились тревожные слухи о распаде группы. Я вышел из здания, попрощался и в тот же день улетел в ЛА.

Было очевидно, что наши пути окончательно разошлись. Высказывались предположения, что из-за моего ухода группа развалится, но я никогда так не думал, и я не пытался их развалить. Не я бросил их - это они бросили меня. Он ушли из «дома» — и я буду настаивать на этом, пока не умру. Нет смысла вспоминать все судебные тяжбы, которые вскоре начались между Мотаун, Джозефом и CBS. Я прочитал, что мистер Горди оценил свой ущерб в сумму 100 или 150 тысяч долларов. Я никогда не видел подтверждения этим цифрам — просто я знаю, что это должно было быть дорогостоящим решением, и что Мотаун заявил свои права на коммерческое название «Jackson 5». Братьям пришлось назваться «The Jacksons». Рэнди, ему было 11, занял мое место.

За шесть лет, если верить Джозефу, мы записали в Мотаун более 400 песен, но выпустили меньше половины из этого количества. Где-то существует неизданный архив. Я не подсчитывал. Но я хорошо помню тысячи тысяч часов в студии, плюс все время, которое мы провели на сцене и путешествуя по миру. Это принесло нам наибольшее удовольствие, самые волнующие моменты и самые счастливые воспоминания в нашей жизни. Если бы я мог выкупить их назад на аукционе, вернуть то время, я отдал бы за это все, что было потом.

Для меня наступили трудные дни, такой депрессии я не испытывал больше никогда, вплоть до июня 2009 года. Чувство одиночества, потерянности было очень сильным. Я мог бы сказать, что чувствовал себя так, будто потерял правую руку, но это было бы неправдой - мне казалось, что я потерял все конечности разом. Да, у меня была Хейзел, но дружба моих братьев определяла того, кем я был, это было почти все, что я знал в жизни. И когда все вдруг рухнуло, я сам начал распадаться на части.

Хуже всего было то, что в 1976 году братья не хотели со мной разговаривать в течение шести месяцев. Только Мама поддерживала связь по телефону, желая меня подбодрить, в чем я тогда очень нуждался. Это был не просто уход из группы, меня заставляли это прочувствовать как отпадение от божьей милости, как отлучение от церкви. Мое еженедельное содержание и выплаты роялти приостановили, подозреваю, не обошлось без Джозефа — он решил проучить меня от имени всей семьи.

Пару раз случалось, мне домой звонил Джозеф: «Как твои дела, Джермейн? Как поживаешь? Что кушаешь?»

Это были дурацкие вопросы, учитывая, в каком достатке я жил, но я никогда не принимал его издевки за чистую монету. Несмотря на насмешливый тон, Джозеф на самом деле хотел убедиться, что у меня все нормально. По крайней мере, я хотел бы так думать.

Хейзел сказала, что мое состояние "безрукости" длилось месяцами, но это уже почти стерлось из моей памяти. «Твоя депрессия очень пугала меня, — рассказала она недавно, когда я попросил ее освежить мою память для книги. — Ты целыми днями бродил по пляжу и никого не хотел видеть. Ты ходил и плакал, и не было никого, что мог бы вытащить тебя из этой ямы. Все, что я могла сделать, это держать тебя за руку и плакать вместе с тобой».

Я мог бы сказать, что время затянуло все раны, но это не так. От стресса у меня выпали волосы, больше чем на четверть макушки я стал лысым. Я пошел показаться дерматологу и «эмоциональному доктору», и они оба спросили, была ли недавняя травма в моей жизни. Я, видимо, попал именно к тем двум врачам в Голливуде, которые не читали газет.

Но фанаты прессу читали, и вскоре я оказался изгоем. Было несколько случаев, когда фанаты Джексон 5 подходили ко мне на улице и говорили: «Мне не нужен твой автограф. Ты ушел из группы — ты предал своих братьев!» Может быть вы сможете понять мои чувства: после всей лести и восхвалений, после фанатичного обожания, для меня это было сокрушительным ударом в челюсть.

Позитивом в этом темном периоде, ведь я оставался артистом, было то, что порой эти настроения могли найти себе выход в песнях. Мой первый опыт одиночества вдохновил меня написать «Lonely Won’t Leave Me Alone», выпущенную в моем альбоме «Precious Moments» в 1986 году.

 

Но думаю, что песня, которая точнее всего рассказывает о том времени и годах, последовавших за ним, это «I’m My Brother’s Keeper». Я раскрыл мою боль в этой песне, словно одну из страниц в старом дневнике, который я начал писать, еще будучи ребенком: «It’s been five years or more since we’ve sung our song/ And I wonder why we took so long/ Through all the pain and the tears that I cried/ Our dream never died inside...» (Прошло пять лет или больше с тех пор, как мы пели нашу песню/ И я не могу понять, почему мы так долго проходим/ Через боль и бесконечные слезы, которые я выплакал/ В наших сердцах наша мечта никогда не умирала…) Поищите на ютьюбе, она навсегда останется песней, которая напоминает мне о расставании с Джексон 5.

Однажды днем Хейзел решила вытащить меня из дома и попросила походить с ней по магазинам на Родео Драйв, в Беверли Хиллз. Будучи там, мы случайно столкнулись с Джином Пейджем, правой рукой Барри Уайта — композитором и продюсером, чье чуткое руководство и искусные аранжировки являлись основой многих воздушно-нежных песен Барри. Тем вечером у Барри была вечерника, и Джин пригласил нас пойти туда вместе с ним. Это оказалось одной из самых удивительных встреч в моей жизни.

Барри жил в Шерман Окс, и его огромный сад — дремучие тропические заросли с великолепным водопадом — был полон самыми интересными людьми, связанными с музыкальным бизнесом. Барри, улыбавшийся от уха до уха, поприветствовал нас возле дверей, и потом почти весь вечер мы провели, сидя в библиотеке. Мы стали друзьями на всю жизнь, до дня его смерти.

Он был прекрасным человеком с большим сердцем, и очень мудрым. Он знал, как затронуть людские души своими стихами, мы разделяли его страсть к домам на колесах, лошадям и могли часами сидеть под телевизором, снова и снова просматривая «Десять заповедей». Мы смотрели эту классику столько раз, что наизусть знали все реплики.

В моем странном положении Барри дал мне бесценный совет. Я не мог успокоиться и без конца приставал к нему со своей дилеммой, даже после того, как окончательное решение было принято. «Это тест на характер, — сказал он, — сможешь ли ты выстоять и защитить то, во что мы верим. У тебя благородное сердце, — добавил он, — поэтому следуй ему. Я всегда поддержу тебя, и твои братья со временем тоже поймут. Семья и бизнес — никогда не стоит смешивать эти два понятия».

 

Барри оказался прав. В конце 1976 года я был принят обратно в лоно семьи, и все старалась больше не касаться в разговорах того, что произошло. Я думаю, обе стороны поняли, что повели себя не лучшим образом, но мы смогли отделить наши артистические амбиции от семейных отношений.

Я снова стал постоянным визитером в Хейвенхерсте и увидел, что как бы ни менялись вещи вокруг нас, внутри мы оставались все такими же. Мы с братьями, как и раньше, собирались в одной комнате, чтобы поговорить и посмеяться. Майкл включал мне демо-записи «The Jacksons», и я внимательно слушал.

— Неплохо… Но кое-чего не хватает, — говорил я с серьезным видом.
— Чего? О чем ты говоришь?
— Не хватает моего голоса.

Отчасти это была шутка, но без моего вокала их звучание действительно стало другим, непривычным.

Майкл любил проводить время у меня на ранчо или в моем пляжном доме. Лес в Затерянной Долине и океанский бриз на Малибу давали ему чувство умиротворения, ему очень нравилось уединенность этих мест, и он часто повторял: «Никогда не продавай их». Это, по всей видимости, привлекало и моих соседей: актеров Райана О’Нила (через четыре дома ниже по улице) и Бо Бриджеса (прямо рядом со мной). Во время своих обычных утренних пробежек по пляжу я махал рукой дочери Райана, Татум, которая по утрам загорала на балконе. Ей было 13, и в то время она уже была девочкой-звездой, в 10 лет завоевавшей Оскар как Лучшая актриса второго плана в «Бумажной Луне». Я рассказал Майклу, что по соседству со мной живет «совершенно прелестная девчушка», и с тех пор он начал все чаще и чаще показываться на уикенды в моем пляжном доме. Забавно, что они всегда махали друг другу, но никогда не разговаривали до тех пор, пока случайно не встретились в клубе на Сансет-Стрип.

«Это должно было случиться», — шутил я. «Это ничего не значит, мы просто друзья», — отмахивался он. Но было очевидно, что между ними есть какие-то отношения, потому что Татум несколько раз приезжала в Хейвенхерст. Она была увлечена Майклом, он тоже пытался за ней ухаживать, но о каких свиданиях может идти речь, если Майкл везде и повсюду был с охраной. Во время его визитов в Малибу я ни разу не видел, чтобы он вышел из дома и пошел куда-нибудь с Татум или чтобы они встретились на пляже. Это казалось странным, но Майкл так оберегал свою приватность и был так осторожен в личных отношениях, что даже его братья и сестры не могли ничего знать наверняка.

Я в курсе, что пресса представляла Татум как девочку, в которую Майкл был влюблен с детства, но насколько я знаю, мой брат никогда не говорил, что между ними была страстная любовь. Их отношения были невинными, это было просто озорство. Но, согласно представлениям Майкла, Татум действительно была его первой девушкой.

4 июля 1977 года Майкл был у меня дома на Малибу, мы собирались все вместе насладиться барбекю, приготовленным Хейзел. Пока она готовила для нас пир, Майкл решил поплескаться в океане в лучах закатного солнца. Я наблюдал за ним с балкона: он вышел на пляж один, сбросил халат, оставшись в плавках, и прыгнул в набегающую волну. Хейзел попросила меня с чем-то помочь ей в кухне. Но я не расслышал ее. Я был слишком занят, наблюдая за Майклом, какое-то внутреннее предчувствие говорило мне, чтобы я не отвлекался, и я продолжал смотреть на затухающее солнце и на Майкла, которого волнами отнесло уже на пять домов от нашего.

Набегала волна, потом выныривала его круглая голова… опять волна, и опять голова… Она прыгала над поверхностью воды как печать. Откуда-то со стороны пирса Малибу начали взлетать салюты, но я продолжать смотреть на Майкла.

Стоп, где же он?

Небо вспыхнуло белым пламенем и начало угасать.

Я больше не видел его. Я больше не видел его голову. А потом я побежал, босиком, вниз по дорожке, к океану, изо всех сил крича его имя. Я нашел его согнувшимся по колено в воде и вытащил из воды на песок. Он судорожно хватал ртом воздух и не мог сделать вдох.

Я помог ему подняться на ноги и затащил, хотя с него ручьем текла вода, на пассажирское кресло в Мерседесе, а потом мы помчались по Пасифик Кост Хайвей в скорую помощь Малибу. Я вилял из стороны в сторону в плотном потоке машин, чтобы поскорее добраться до больницы. Майкл молчал, он не мог пошевелиться, лицо его было землисто-серым.

В больнице выяснилось, что из-за плеврита у него в легких лопнул кровеносный сосуд. Через несколько часов он был в безопасности, и я отвез его обратно к себе домой.

— Это было очень страшное путешествие, — сказал Майкл, когда мы добрались.
— Да уж, ты заставил меня поволноваться, — ответил я.
— Нет, Эрмс! — сказал он. — То, как ты вел машину! Это было гораздо страшнее того, что я испытал в воде!

 

Однажды я заехал в Хейвенхерст и обнаружил там Мухаммеда Али — черного спортсмена, которым гордилась вся Америка, он сидел в кухне с Майклом и Мамой. Наша группа встречалась с ним за сценой в 1975 году на звездном мероприятии в его честь, так началось счастливое знакомство, и вскоре Али подружился со всей нашей семьей, особенно с Майклом. Али был самым милым, самым добродушным человеком на свете, словно один из тех любимых дядюшек, визита которых ждут не дождутся племянники. Всякий раз, когда он к нам приезжал, чуть ли не с порога он начинал показывать нам интересные боксерские приемы. Потом, он делал такое выражение лица, с которым он выходил на поединок против Джо Фрейзера: полная уверенность в себе, глаза сверлят соперника, губы закушены, небрежный кивок головой. Он смотрел нам глаза в глаза и проводил джебы в миллиметре от наших ушей. А в это время кто-то из нас пытался за его спиной провести «бой с тенью». Но был очень скромным человеком, но его присутствие гипнотизировало, от него веяло силой, но вместе с тем он был очень добрым. В нем не было ни намека на звездность. И этот Али, которого вы видели по телевизору, в поединке или улыбающимся в камеру — это был тот Али, который приезжал к нам в дом.

Он говорил так увлеченно, с таким энтузиазмом, что его страсть была заразной. В прессе часто мелькали его афоризмы, это была его обычная манера общения. Он говорил ритмично («Руки работают, видят глаза. Порхай как бабочка, жаль как пчела» — эта тактическая схема, придуманная Али, была позже взята на вооружение многими боксёрами во всем мире - прим. перев.). Его речь лилась, как стихи, послушать его под музыку - он мог бы считаться первым рэпером Америки. Он говорил, что жизнь – это игра нашего воображения. Никогда не выходи на ринг, не имея стратегии; по его словам, стратегия — это все, потому что на самом деле мы все одинаково сильны. Черные или белые. Богатые или бедные. «Говори себе каждый день, что ты лучший, что ты самый великий, и тогда никто не сможет тебя побить. Говорите себе, что вы собираетесь достичь вершины мира, — наставлял нас он. — Будьте самыми великими. Станьте великими. Верьте в это». Эти слова Али закрепили то, чему нас уже научили родители.

Майкл любил Али, потому что он разделял его страсть к магии. Однажды мы были в саду (там еще был фотограф Ховард Бингхэм), и Али решил показать свой коронный проход по рингу. А потом он завис в дюйме от земли. Он порхал словно бабочка.

«Сделай это еще раз! Еще, пожалуйста!» — закричал Майкл, не спуская глаз с его ног. Али сделал это снова.
«Как ты это делаешь?»
«Нужна большая концентрация, тогда со стороны это кажется настоящим волшебством!» - ответил он.

Довольно скоро Али обучил его искусству левитации, когда мой брат посетил его прекрасный дом в Хэнкок-Парке. После своего первого визита к нему Майкл вернулся сам не свой, он сходил с ума от фотографий ботинок Али крупным планом и от боксерских поясов-трофеев, развешанных по стенам. Майкл поехал туда, чтобы научиться магии и попрактиковать различные трюки. Эта магия захватила их обоих на долгое время, но я знаю, что мой брат также очень интересовался жизненной философией Али, его музыкальными вкусами (Джеки Уилсон и Литтл Ричард), и учился у него мастерству шоумена.

В дальнейшей жизни я бывал у него дома по разным поводам: его третья жена, Вероника Порше, и я начали брать уроки у Майкла Кастеласа в театральной школе в Беверли Хиллз дважды в неделю. Это было частью моей давней мечты стать режиссером кино, и ее мечты стать актрисой. Она всегда появлялась в прекрасно подобранном костюме и прекрасно исполняла монологи. И что удивляло меня больше всего — она приносила свой собственный реквизит. Не только в сумке, но и на машине. Если я когда-нибудь и сомневался в ее рвении добиться успеха, я должен был изменить свое мнение, когда однажды к театру подъехал грузовик, и рабочий начал выгружать из него диваны, столы, стулья и лампы. Удивительно было видеть, что жена величайшего шоумена готова сделать все, что угодно, чтобы сполна использовать свой шанс.

Надо добавить, что Майкла заинтересовало то, чем занимался администратор Али, Малькольм Икс. В действительности, это интересовало всех нас, особенно нашего школьного друга Джона Маклейна и меня, потому что в то время мы были настроены более агрессивно, чем остальные. Мотаун просил нас никогда не говорить на публике о том, что Малькольм Икс выступал против расизма — вопросы о «черной силе» были запретными — но мы горячо поддерживали его борьбу за права черных. Я никогда не забуду редкое телевизионное интервью Али, которое он дал вместе с моими братьями в 1977 году, он говорил о своем недавнем визите в Белый Дом. «Я рассматривал фотографии на стене слева и думал: как странно, я в Белом Доме. Это был Белый Дом для белых, — рассказывал он, потом поправился, — хотя, нет, я видел там черного повара!» Однажды, добавил Али, им придется смириться с тем, что черные станут большим, чем слугами в этом доме.

Али принял мусульманство, им было придумано название организации «Нация Ислама». С тем же жадным интересом, с каким раньше Майкл расспрашивал отца Роуз Файн о еврейской вере, теперь он пытался понять убеждения Али, что привело его к Малькольму Икс, Национальной Ассоциации Развития Черного Сообщества (NAACP) и Нации Ислама (NOI). Он разделял со свои наставником-администратором из «Нации Ислама» идеи гармонии, любви и мира.

Майкл восхищался личностью Али и его профессиональными достижениями, но я сомневаюсь, что он когда-нибудь понимал, насколько обоюдным было восхищение. В год после смерти моего брата Али отдал ему дань. Его спросили, где он берет силы, чтобы бороться с болезнью Паркинсона, и он ответил: «Когда люди спрашивают меня об этом, я отвечаю, что я смотрю на себя так же, как Майкл Джексон смотрел на человека в зеркале».

Я вспоминаю, как пятилетний Майкл боксировал с Марлоном в нашей спальне в Гэри, Али при этом укладывал на ринг Сонни Листона, и мне хочется снова вернуться в тот день, чтобы сказать маленькому Майклу, что наступит время, когда он проведет бой с тенью с Али лично, будет учиться у него волшебству, вере в себя и стойкости — и сможет использовать это все в своей музыке. «Это твоя судьба, — сказал бы я ему, — и это только начало».

Однажды днем я увидел Майкла дома в Хейвенхерсте: его нос и щеки были покрыты бинтами. «Господи, что это с тобой случилось?» — воскликнул я, выглядело так, будто он провел 10 раундов с Али. Майкл сделал вид, что не слышит, но мамин взгляд заставил меня прекратить расспросы.

Мне рассказали, что Майкл поскользнулся возле бара в гостиной, упал и сломал себе нос. Ничего страшного. Я не сомневаюсь, что он действительно упал, но ринопластика, сделанная им тогда впервые, привела позднее к череде пластических операций, которые начал обсуждать весь мир. Точно так же как мой брат держал от всех в секрете страдания, которые причиняли ему прыщи, он держал в тайне и пластические операции. И я не собирался лезть к нему с разговорами на эту тему, но люди почему-то до сих пор ожидают, что его братья и сестры дадут им отчет о каждом шве или шраме Майкла с указанием точной даты, времени и места. Возможно, в некоторых семьях принято обсуждать такие интимные вещи, но не в нашей. На самом деле, когда я обнаружил, что он изменил свой нос, я не нашел в этом ничего удивительного. Удивительнее было бы, если бы я подумал иначе, ведь для Голливуда это совершенно обыденная вещь. В этом городе все считают, что внешность является очень важной. Кроме того, я понимал, почему он пошел на это: ему не нравился размер собственного носа, это делало его несчастным. Но чего я никогда не понимал — это нелепых вымыслов о том, что Майкл использовал пластическую хирургию, потому что «был готов на все, лишь бы не быть похожим на Джозефа». Я много лет смотрелся в одно зеркало с Майклом, я многие годы видел его лицо на обложках журналов, и для меня остается загадкой, почему вообще кто-то решил, что Майкл похож на нашего отца.

Главным было то, что хирург Майкла помог ему почувствовать себя лучше и увереннее. Между тем временем, о котором я говорю, и началом сольной карьеры он сделал несколько операций, и в результате получил более тонкий нос и ямочку на подбородке. Мне не понять, почему все медиа кинулись кричать об этом, как о сенсации.

Изменение состава «The Jackson 5» стало катализатором перемен. Думаю, для Майкла эра «The Jacksons» была переходным периодом: в группе он чувствовал себя защищенным, с другой стороны, в нем зрела решимость уйти. Теперь очевидно, что тогда его невероятный талант только начинал раскрываться, ожидая наилучшего момента. Работа в CBS Records с авторами и продюсерами Кенни Гэмблом и Ленни Хаффом позволила Майклу довести до совершенства навыки, полученные в Мотаун. Майкл рассказывал, что у них он узнал очень много нового об анатомии песен.

Гэмбл и Хафф вместе создали уникальное звучание, известное всему миру под маркой Philly International Sound. Особенность их аранжировок состояла в отчетливом соул-фанковом звучании струнных и мощной басовой лини, как говорили, это был «лист, который слетел с дерева в Детройте и приземлился в Филли». Если вы послушаете песню Гарольда Мелвина и группы Blue Notes “If You Don’t Know Me By Now”, “Me & Mrs. Jones” Билли Пола или “Ain’t No Stopping Us Now” МакФэддена и Уайтхеда, вы точно поймете, о чем идет речь.

Итак, мои братья отправились на восток, записывать музыку в Филадельфии, недалеко от истоков Мотаун. В атмосфере сотрудничества Майкл и братья смогли раскрыться как авторы песен и продюсеры, их записи стали прекрасными образцами поп-музыки. Первые два альбома не смогли добраться до тех позиций в чартах, которые мы занимали раньше. Но фортуна улыбнулась, когда они выпустили третий альбом «Destiny», написанный всеми братьями вместе. Оттолкнувшись от филли-саунда, они смогли найти собственное звучание, после долгой борьбы стремление к творческой независимости было удовлетворено. Альбом достиг статуса дважды платинового и породил хитовые синглы: “Enjoy Yourself”, достигший шестого места в Billboard Hot 100, “Show You The Way To Go”, ставший их первым номером в UK, и “Shake Your Body”, который добрался до седьмого места в США и продался тиражом два миллиона копий. “Blame It On The Boogie” — кавер на песню, написанную англичанином, удивительно, но его звали Майк Джексон — также вошел в чарты и попал в первую десятку в Британии.

А еще была специальная программа «The Jacksons TV» с Дженет, Ла Тойей и Рибби на канале CBS, хотя Майкл в тайне досадовал из-за не смешных заученных шуток и записанного смеха. Они вернулись к формату нашего шоу в Вегасе, но теперь дело не ограничивалось клубной сценой, программа транслировалась по всей Америке.

Майкл беспокоился, что из-за постоянного появления на телеэкране может пострадать его карьера музыканта. Нам не раз говорили, что слишком частое появление на ТВ может разрушить артиста, он просто лопнет как электрическая лампочка, прослужившая слишком долго, подобные программы запросто могут превратить тебя в клоуна из телешоу.

Что касается меня, жизнь без братьев была для меня испытанием. Мотаун сделал все, что мог, для продакшена моего альбома «My Name Is Jermaine», но этого оказалось недостаточно. У них были другие приоритеты, например, Стиви Уандер, Марвин Гэй и Дайана Росс. Все подозревали, что я буду пользоваться своим положением «любимого сыночка».

Такая обстановка могла бы сломить даже самого сильного, но в 1982 году трек «Let Me Tickle Your Fancy», который я записал с группой «Devo», стал номером 17 в США и получил от Биллборд красную точку, это означало, что, по их прогнозам, песня будет подниматься к вершине. Однако Мотаун упустил момент для раскрутки и мои позиции начали падать. Помню, в это время я бродил по Лондону, чувствуя себя подавленным и никому не нужным. С Мотаун моим самым значительным успехом в чарте стала песня «Let’s Get Serious» — 9 номер в первой сотне хитов Биллборд, и номер один в американском R&B чарте, после чего в 1980 году я получил номинацию Грэмми за лучший мужской R&B вокал. Многие поздравляли меня с этим достижением, но все, что я слышал в своей голове — голос Джозефа, напоминавший, что номинация это еще не победа.

Я пытался год за годом, но это никогда не стало тем, чем было вместе с братьями. Я не жалел о том, что остался верен своим принципам, просто мне было трудно принять новую реальность. По правде говоря, ни я, ни остальные Джексоны уже не могли возродить волшебство и силу «Джексон 5». Можно сказать, что на рубеже 70-80 годов мы оказались в своей собственной тени. Я продолжал записываться, но решил отдать часть энергии тому, чтобы стать продюсером под руководством мистера Горди. «Ищи артистов, приводи их на лейбл, заботься о них, и если необходимо, изменяй условия контракта», — говорил он. У меня был свой офис, я получал инструкции, как находить и продюсировать новые таланты. С Хейзел мы привели на лейбл Стефани Миллз, а также группы «Switch» и «DeBarge». Я не добился успехов в чартах, но я развивался вне сцены.

Майкл сравнивал свою карьеру с американским президентским самолетом Air Force One, которому требовалась отдельная взлетная полоса и отдельный летный коридор. Он должен был знать все технические параметры своего самолета. Он должен был знать каждого пассажира на борту и каждое рабочее место. Он был главным и единственным пилотом. Такой мастер-план он нарисовал на бумаге в начале 1978 года, но идею заняться собственной сольной карьерой он обдумывал уже давно.

Мой пример, однако, научил его не принимать ультимативных решений. Для него ситуация была очень непростой. Он старался угодить каждому, не выносил ссор, сама мысль о возможной конфронтации заставляла его страдать. В студии он продвигал свои творческие идеи с поразительной настойчивостью, но в личной жизни предпочитал засовывать голову в песок, надеясь, что все разрешится само собой. В глубине души он прекрасно понимал, что он тащит Джексонов на себе и что этот груз стал для него слишком тяжел.

Думаю, было два ключевых события, которые положили начало его сольной карьере. Вначале Марлон женился на своей девушке Кэрол, а затем Рэнди, когда ему исполнилось 17, переехал на собственную квартиру. Майкл, которому было трудно представить свою жизнь без общества братьев, остался в Хейвенхерсте один, с мамой, Джозефом, Дженет и Ла Тойей. Рибби сказала, что однажды он поделился с ней своей обидой на братьев «за то, что они его бросили». По ее словам, «он не понимал, как они могут рассчитывать достигнуть в музыке еще чего-то, если они уже не сфокусированы на музыке на 100%».

Майкл был женат на своей работе, он не мог понять, почему мы позволили женщинам стать между нами и нашей музыкой. Психологическая обработка Джозефа не оставила на мне глубоких следов. Но для Майкла музыка была его страстью: в его сердце, в его жизни просто не оставалось места для женщин. В отсутствие братьев он начал тосковать и стал вообще избегать общества, предпочитая проводить дни в одиночестве. И чем больше времени он проводил один, тем больше утверждался в мысли, что ему пора начать сольную карьеру. Его движущей силой была Дайана Росс. Она постоянно говорила ему, что пора определиться, чего он хочет, советовала, чтобы он использовал свое имя, не прикрываясь именем семьи, заставляла его поверить в себя, приводя в пример историю своего расставания с «Supremes». Одна из самых популярных артисток своего времени — и с детства обожаемая наставница — говорила Майклу, что если он хочет быть лучшим, он должен совершить прыжок… и полететь. По крайней мере, в таком виде ее слова дошли до меня. Ее совет поехать в Нью-Йорк и принять участие в съемке фильма «The Wiz» (адаптированной версии «Волшебника страны Оз», над которым начала работу студия Universal) стал для Майкла началом новой жизни. Дайана играла Дороти, а Майклу досталась роль Страшилы. Не кто иной, как мистер Горди устроил ему этот дебют в кино, Мотаун выкупил авторские права на фильм. Уход группы из Мотаун не изменил его отеческого отношения к Майклу, но мой тесть не был уверен, примет ли Майкл его приглашение.

Я был на ранчо, когда он позвонил по телефону и задал мне этот вопрос. «Вы шутите? — ответил я. — Майкл обожает «Волшебника страны Оз»! Эта роль подходит ему, как никому другому! Он должен играть Страшилу!»

На роль Страшилы пробовался еще один актер — звезда Бродвея Бен Верин (по иронии судьбы в 2005 году он все-таки сыграл Волшебника в мюзикле «Ведьма» (Wicked)), но Майкл произвел большое впечатление на Universal и роль отдали ему.

Надо сказать, что в целом фильм провалился, но Майкл заслужил похвалу режиссера Сидни Люмета: «Майкл самый талантливый парень, какого я только видел после Джеймса Дина — потрясающий актер, феноменальный танцор, один из самых редких талантов, с кем мне довелось работать. Это не преувеличение». Эти слова стали для Майкла лучшей наградой. Из этого опыта родилась еще одна страстная мечта Майкла: стать актером и сниматься в кино. Кроме того, съемки еще больше сблизили его с Дайаной.

Его детская преданность нашей богине из Мотаун переродилась в страстное увлечение юности. Можно с уверенностью сказать, что Дайана была первой женщиной, в которую он влюбился по-настоящему. Я долго пытался понять, разделяет ли она его чувства или же по-прежнему видит в нем того малыша, каким она встретила его впервые. Майкл был уверен, что теперь она воспринимает его уже не как мальчишку, но как мужчину, и что она уважает его как артиста. Я думаю, что самым главным в их отношениях была настоящая дружба, какая очень редко встречается в Голливуде. Но не приходится сомневаться и в том, что между ними была определенная степень близости. Его песни говорят сами за себя, они всегда были автобиографичны. Обратите внимание на лирику “Remember The Time”, которая была выпущена в 1992 году. Майкл говорил мне, что эта песня была написана с мыслями о Дайане: самая большая любовь его жизни ускользнула от него.

Майкл скрывал от всех, как одиноко ему было в Хейвенхерсте без братьев. Даже наши родители и сестры, с которыми он жил под одной крышей, не знали об этом. Вряд ли кто-то из нас мог понять, насколько «трудным был для него этот период жизни» или насколько «изолированным» он себя чувствовал, пока мы не прочитали его автобиографию.

Конечно, он очень любил Дженет, между ними была особая связь, она тенью следовала за ним повсюду. Эти двое были так похожи, что иногда это казалось пугающим. Дженет, хотя она была сорванцом, во многих отношениях была женской версией Майкла: чувствительная, нежная, любознательная, хрупкая в отношениях, но с железным стержнем внутри и с самым добрым сердцем. Но она не всегда была рядом. Ее актерские способности заметил канал CBS и пригласил ее на роль Пенни в ситкоме «Good Times», эта работа занимала ее время с девяти до пяти почти каждый день. Большую часть времени Майкл проводил с Ла Тойей, они неплохо ладили.

Майкл обожал своих сестер, без них он чувствовал бы себя совсем одиноким. Но я понимаю, что они не могли заменить ему братьев, было очень много такого, чем с ними он поделиться не мог. И я подозреваю, что это отчуждение ранило его все сильнее и сильнее. Может быть в этом кроется причина того, что он так и не смог завести настоящих друзей, кроме тех, кто был тесно связан с ним по работе. Друзей не было ни у кого из братьев. Ни в Гэри. Ни в Лос-Анджелесе. Наш образ жизни, постоянная занятость и наши честолюбивые мечты постепенно стали вокруг нас стеной, за которую не мог проникнуть никто. «Дружба» была словом, которое мы часто слышали, но мы так и не смогли понять, что именно оно означает.

Так и шло, когда ему становилось скучно, Майкл говорил Маме, что он собирается пройтись вниз по улице, и она думала, что он просто хочет проветриться. Бульвар Вентура — длинная и очень оживленная улица, которая тянется с востока на запад, главная дорога, связывающая долину Сан-Фернандо с Голливудом. Майклу некуда было идти, он мог лишь повернуть налево и пройти меньше квартала от ворот до местного магазинчика на следующем перекрестке. Майкл выходил на улицу не за тем, чтобы «проветриться», он пытался найти друзей — «встретить кого-то, кто не знал бы, кто я такой…».

Прошли годы, прежде чем он согласился поговорить об этом.

— Почему ты не звонил мне? Почему ты не позвонил кому-нибудь из братьев?
— У тебя была Хейзел. Я не хотел тебя беспокоить.

Таков был Майкл: он боялся доставить хлопоты или расстроить чьи-то планы. Причиной могло еще быть и то, что раньше мы не нуждались в том, чтобы как-то организовывать наше общение, поэтому идея организации специальных встреч, не связанных с обсуждением деловых вопросов, казалась нам странной. Каковы бы ни были причины, это был не первый раз, когда Майкл переживал душевную боль и чувствовал себя отрезанным от своей семьи. И всегда он страдал молча, уходил и искал ответы на свои вопросы у посторонних людей. Мне кажется, больше всего ему хотелось вернуться в то время, когда наши отношения были понятными и простыми. Но реальность диктовала другие условия. Он рассказывал, что как только водители замечали «Майкла Джексона!», слоняющегося по улице, на Бульваре Вентура образовывалась пробка. Все опускали окна и начинали просить у него автографы или снимать его на свои фотоаппараты. Представляю, каким это было для него разочарованием.

Вскоре Майкл понял, что его личность больше никого не интересует; все видели только образ «Майкла Джексона!». Такой была цена славы: она затмевает тебя реального, мой брат достиг такой известности, что больше не имел шанса быть «понятым» — быть просто человеком. С того дня его друзьями могли быть только имена, входящие в список знаменитостей Голливуда.

Счастливой случайностью во время съемок «The Wiz» обернулось для Майкла знакомство музыкальным директором и автором музыки Квинси Джонсом, который в 1979 году стал продюсером первого сольного альбома Майкла «Off the Wall». Майкл слышал о Квинси еще до съемок фильма, у Квинси была высококлассная концертная группа под названием «Wattsline», и еще он приезжал в Лос-Анджелес, чтобы посмотреть на неизвестных артистов. Когда Квинси впервые согласился работать с моим братом, он сказал: «Если он смог заставить людей плакать песней о крысе, то он далеко пойдет!»

Вначале он собирался выпустить этот альбом как очередной сольный проект, не объявляя о своем выходе из группы, Майкл очень хотел, чтобы его материал вошел в четвертый альбом группы и чтобы они исполняли его песни в туре Triumph, который должен был последовать за ним. Честно говоря, я не знаю, на какой уровень успеха он рассчитывал, основываясь на результатах продаж его предыдущих альбомов, но фактор Квинси изменил все. Он и Майкл стали великолепной командой, просто не разлей вода. Квинси помог Майклу оформить его идеи, раскрыть механику его креативности. Вместе они добились того звука, который стал визитной карточкой Майкла, в итоге «Off the Wall» продался тиражом восемь миллионов, заняв в США второе место в чарте. В Биллборд 100 вошли синглы “Rock With You” and “Don’t Stop Till You Get Enough”, а потом Майкл выиграл номинацию Грэмми за Лучший мужской R&B вокал.

Но Майкл не праздновал эту первую награду Грэмми: сидя дома возле телевизора, он плакал, чувствуя себя сокрушенным из-за того, что его альбом не выиграл награду Запись Года. Всего лишь один Золотой Граммофон за альбом, который заставил трепетать музыкальную индустрию, критиков и фанатов — этого было слишком мало. Он чувствовал себя оскорбленным, а не награжденным; он понимал, что его колоссальная работа недооценена, но это не заставило его опустить руки. Это сделало его еще более голодным, и тогда он поклялся: «Я им еще покажу». Он решил «пойти дальше»: стать лучшим артистом в мире, захватить целиком церемонию Грэмми и создать «самый продаваемый альбом всех времен». Все это он написал на зеркале в ванной комнате в Хейвенхерсте: «ТРИЛЛЕР! ТИРАЖ 100 МИЛЛИОНОВ… АНШЛАГИ НА СТАДИОНАХ». Это были амбиции, подкрепленные его условным рефлексом: никогда не быть вторым. Те же мотивы двигали им, когда он поклялся, что его имя будет в Книге рекордов Гиннеса. Майкл хорошо понимал, что от него требуется. Полная сосредоточенность на своей цели. Одержимость. Решительность. Упорство. Он написал эти слова на сотнях клочков бумаги. В 21 год он решил, что теперь он должен взять на себя полный контроль над своей жизнью.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: