Глава четырнадцатая. Воссоединение

Самое значительное вознаграждение для артиста приходит всегда и только через сцену. Разногласия бледнеют и гаснут в тот момент, когда вы слышите рев многотысячной толпы на стадионе. Для настоящего артиста это тот момент, который является смыслом его жизни: сладкий вкус с трудом добытой победы и постоянная погоня за ней в дальнейшем. Когда мы были детьми, мы еще многого не понимали, я не знаю, сколько лет прошло в Джексон 5, прежде чем мы начали наслаждаться ощущением полных стадионов. Но тогда, вернувшись на сцену, мы старались впитать в себя все впечатления до единого, запомнить каждую секунду. Тито как-то обронил после концерта: «Мне бы хотелось, чтобы этот тур не заканчивался никогда».

Перед первым концертом, когда мы высадились в аэропорту Канзаса, произошло то, что я счел хорошим знаком. Добродушный парень, который со счастливой улыбкой помогал выгрузить мой бас, вдруг спросил: «Ты помнишь меня?»

Я встрепенулся: «Уэсли?»

Это был тот самый кетчер, с которым я столкнулся когда-то, играя за команду «Ратц Риттен» в Гэри. Как тесен мир, в котором мы живем! Мы сравнивали шрамы, по-прежнему украшавшие наши верхние веки. «Это столкновение стало концом нашей бейсбольной карьеры, — сказал я. — Уверен, Джеки запомнил тебя очень хорошо!»

«Вы, ребята, кажется, неплохо устроились», — подмигнул он. Все события 1984 года сопровождались этим привкусом ностальгии. Воспоминания встречали нас повсюду. Даже под сценой: мы спустились, чтобы убедиться, что там по-прежнему располагается диско-клуб, где проводились вечеринки для выступающих команд и их друзей, так называемый Клуб Мистера Лаки.

В первый вечер концертного тура мы получили мощную поддержку почти от каждого, кого мы знали в индустрии, Майкл особенно гордился телеграммой, полученной от Марлона Брандо. Строчка, которую я запомнил, гласила: «МАЙКЛ — БЕРЕГИ СЕБЯ И РАДИ БОГА НЕ ПАДАЙ В ОРКЕСТРОВУЮ ЯМУ — МАРЛОН».

За сценой, когда 45 тысяч людей заполнили Arrowhead Stadium, мы собрались в круг, как делали обычно, соединили наши руки посередине, и тут же услышали этот ревущий звук: «ДЖЕКСОНЗ! ДЖЕКСОНЗ! ДЖЕКСОНЗ!»

Сцена была огромной — порядка четырех этажей в высоту, 150 футов в ширину и 350 тонн весом. Но вначале зрители не видели ничего, кроме каменного валуна с торчащим из него мечом и двух огромных макетов дубовых деревьев с другой стороны сцены. Больше там не было никакого оборудования. Никаких инструментов. Не было группы. Майкл хотел, чтобы вначале сцена казалась пустой, а потом все возникало как бы из ниоткуда. Первым появлялся Рэнди, одетый как рыцарь, он вытаскивал меч из камня, чтобы уничтожать чужеземцев, которых мы назвали Кретонцами. Меч начинал светиться, с него слетали снопы искр, затем свет гас опять, и Рэнди бросался вниз под сцену, где вся наша пятерка выстраивалась на ступенях лестницы на своих позициях. Я со своим басом стоял слева, Рэнди рядом с Майклом посередине, Марлон рядом с Тито, держащим гитару — все в очках-авиаторах, мы стояли чуть пригнувшись, чтобы наши головы не возвышались над уровнем сцены.

«Поднимайтесь, люди, вставайте на защиту королевства!» — раздается громовой голос из динамиков.

Мы слышали такие вопли и раньше, нам привычна эта эйфория.

«Все готовы?» — спрашивает Майкл, подаваясь вперед.

«Порвем их на куски!» — кричит Рэнди, его поддерживает Рэнди.

Гигантские прожекторы поворачиваются, заливая весь стадион светом, а в это время мы начинаем подниматься, пять силуэтов, замерших неподвижно. Двигаются только мои глаза, мне нельзя шевелиться, но я впитываю в себя возбуждение зрителей, видя это море людей, их руки в воздухе, которые держат рисунки и надписи, типа: «Мы салютуем тебе, Майкл!» или «Джексонз = победа!». Мы стоим так долгое время. Пусть они подождут, говорил Майкл. Нужно продлить момент предвкушения. Довести их до безумия. Тогда, а это был его первый концерт после Триллера, он знал, что он держит в своих руках эмоции 45 тысяч человек.

Мы начинали синхронно спускаться по лестнице, медленно, залитые светом. Внизу мы останавливались, затем синхронно поднимали руки, чтобы снять наши очки, в этот момент другие секции прожекторов разворачивались, освещая нас с другой стороны. Затем Майкл давал сигнал к началу — взмах рукой в одной перчатке. И тогда вступал бит “Wanna Be Startin’ Something”. Сет состоял из 15 песен, мы исполняли попурри из песен Джексон 5, Майкл разбавлял их такими хитами как “Human Nature” и “Billie Jean”, вызывавшими дикий всплеск эмоций на стадионе. В конце моего сольного сета, который включал “Let’s Get Serious”, мы исполняли дуэтом “Tell Me I’m Not Dreaming”, а в конце Майкл пел “Rock With You” и “Beat It”.

После многолетнего перерыва я снова оказался на музыкальных небесах. Концерт Мотуан-25 продемонстрировал, что наша старая магия до сих пор работает, но этот тур стал настоящим взрывом. И сколько бы ни старалась пресса очернить Майкла, ему достаточно было лишь ступить на сцену, чтобы весь мир увидел настоящую любовь. «МАЙКЛ! МАЙКЛ! МАЙКЛ!» — скандировали они. Я наблюдал, как он смотрит на них — а среди зрителей были люди в возрасте от пяти до семидесяти лет. Он приветствовал их, посылал воздушные поцелуи, и они были счастливы так, как еще никогда в жизни. На его лице сияла улыбка.

Любой, кто станет утверждать, что тур Victory был для него тяжелым бременем, не имеет представления, о чем он говорит. Для Майкла всегда существовала разница между бизнесом и шоу, и ради любви, которую он получал на сцене, он был готов забыть разочарования, предшествовавшие туру. Это был ошеломляющий успех, который поддерживал наш энтузиазм на протяжении пяти месяцев, в 47 городах Америки и 8 городах Канады. Спросите любого из братьев сегодня, какое время он считает лучшим в своей жизни, и я совершенно уверен, что каждый ответит: “Victory”. Больше всего мы хотели снова быть просто братьями, решать все вопросы вшестером, и чтобы никто не шептал нам в уши советов, сеющих разногласия — мы хотели снова быть одним целым.

Мне часто приходилось читать, что Майклу было «слишком трудно» в дороге и что он бывал «неразумен» в своих «требованиях». Мы будто бы так сильно враждовали, что вынуждены были селиться на разных этажах отелей; мы «вообще не разговаривали друг другом, кроме как на стадионе»; и особенно мы «сердились» из-за гостей Майкла. Думаю, некоторым просто очень сильно хотелось верить в то, что обсуждение трудных вопросов с участием промоутеров и/или адвокатов происходило в наших гримерках или в номерах отелей, но это было не так. Никто из нас не фокусировался на таких вещах, вечер за вечером мы выходили на сцену и давали жару, и между нами была «химия», которая говорила сама за себя. Полагаю, однако, что позитивные истории плохо продавались. Но Майкл всегда говорил: «Когда они не могут найти недостатков в твоем шоу, они будут искать недостатки в личности».

Я подозревал, что к подобным негативным сообщениям был причастен кто-то из людей, работавших на Майкла. Им было выгодно провоцировать конфликт — между Майклом и прессой, между нами и Майклом — они хотели отодвинуть нас подальше и получить гораздо больший кусок финансового пирога, который в этом случае не нужно будет делить на шесть частей. Много раз во время тура Victory я мысленно возвращался в Гэри, к тому моменту, когда Джозеф показал нам пучок связанных прутьев. Неразделимых. Несокрушимых. Гораздо более сильных вместе, чем поодиночке. Теперь, в 1984, имея печальный опыт однажды быть выдернутым из связки, я очень старался удержать нас вместе, хотя это требовало больших усилий и большой осторожности, когда вокруг нас увивалось такое окружение.

Бакана — так звали бенгальского тигра, который поехал с нами в тур. Бабблз остался дома, его звездный час наступил позднее, когда Майкл поехал в тур с альбомом Bad.

Бакана, названная так в честь одного из островов Фиджи, была моим спутником, она останавливалась в моем номере. После того, как мы вырастили пуму, я приобрел у своего друга еще одну кошку, выкормил ее из бутылочки как ребенка, и начал дрессировать специально для того, чтобы взять с собой в тур. Я должен был научить ее слушаться одного лишь легкого тычка по носу, если она начинала проявлять характер, шипеть и показывать клыки. В ходе этого воспитательного процесса я поместил внутрь ее клетки свою фотографию и оставил там одну из моих старых футболок — надеялся, этого будет достаточно, чтобы она научилась узнавать мое лицо и мой запах. Но возвратившись, я увидел, что фото съедено, а футболка разодрана в мелкие клочья, тогда мы решили больше работать над нашими отношениями. И, слава богу, к началу тура Victory она была безукоризненно послушна, вела себя как утка в воде.

В туре мы с братьями часто бронировали комнаты на разных этажах, потому что не в каждом отеле можно было найти достаточно люксов на одном уровне. Бывало, люксов для нас не хватало во всем отеле, тогда приходилось останавливаться в разных. Дни, когда мы все делили одну комнату, остались в прошлом, но наши двери по-прежнему были открыты друг для друга, хотя теперь каждый имел собственный штат охраны. Майкл обожал моменты, когда мы тайком проносили моего котика через кухни отелей — он всегда пользовался только черным ходом. Тигрица путешествовала в автобусе с командой, а по прибытию в новый город мы просто накидывали одеяло на ее клетку и притворялись, что это какое-то музыкальное оборудование. Затем, когда ее доставляли в номер, мы развлекались так же, как делали это раньше: обрывали телефон сервиса, заказывая мороженое, жареную картошку, фрукты… а также горы сырого мяса для Баканы. «Что вы с ним делаете? Барбекю?» — всегда в один голос спрашивали на кухне.

«Да, мы жарим мясо на гриле на балконе», — отвечал я, Майкл в это время старательно пытался сдержать смех. И персонал отелей, обслуживающий наши комнаты, всегда старательно делал вид, что верит в нашу историю, будто мы путешествуем, повсюду таская за собой барбекю. «В отеле много прекрасной еды, но нам просто нравится готовить самим», — объяснял я.

Бакана любила пятизвездочную кухню, а вот штат костюмеров Бакану не любил. Обычно тележка на колесиках с комплектами одежды каждое утро вкатывалась в наши комнаты, но я всегда находил свою одежду снаружи на ручке дверей. Как сказал Билл Брэй: «Никто не войдет в комнату Джермейна, когда там этот чертов тигр!»

В дороге Майкл помогал мне ухаживать за Баканой, он не боялся, как другие братья, с удовольствием кормил ее мясом и поил молоком из бутылки. Когда после очередного концерта, мы были так взбудоражены, что не могли уснуть, ничто не успокаивало лучше, чем борьба на ковре с рычащим тигром. В конце концов, позднее так произошло и с Бабблзом, она стала совсем взрослой, и было решено подарить ее национальному парку в Орегоне. В течение многих лет там жила тигрица, бегающая на свободе с таким же количеством воспоминаний о туре Victory, какое сохранили мы сами.

Майклу пришлось отказаться от компании своих любимцев из-за гостей, которые тенью следовали за ним повсюду, это были наблюдатели из Молельного Дома. Это началось после выхода видео Триллер, и в туре Victory я смог увидеть своими глазами, как два Свидетеля Иеговы независимо друг от друга следовали за нами из города в город. Эта пара — мужчина и женщина, были довольно приятными людьми — всегда безукоризненно вежливые и очень немногословные. Они просто… присутствовали. Я хочу сказать, что да, их присутствие было почти незаметным, но все равно очень тяжело не напрягаться из-за чужого человека, особенно если знаешь, что его миссией является тотальная слежка. Я поинтересовался, что они думают о Рэнди, который в начале каждого концерта убивает Кретонцев, похожих на пришельцев-инопланетян. Мне ничего не ответили, тогда я решил, что Иегова испытывает проблемы только с оккультизмом, но не с близкими контактами третьей степени.

Сначала Майкл, казалось, нормально относился к такой свите, он пытался убедить себя, что таким образом сам Бог наблюдает за ним сверху. Однако, если у моего брата и была какая-нибудь непреодолимая черта, так это была его потребность в личном пространстве — в особенности, если речь шла о творчестве. Для него это было столь же необходимым, как еда или вода. Помести человека в смирительную рубашку — что бы под этим ни подразумевалось — и он обязательно начнет бунтовать. Я не знаю больше никого, кто был бы настолько самодисциплинированным, как Майкл, вдобавок он старался научить этому других. Но то, что его вынуждали творить в определенных рамках, тогда как его основным стремлением было выйти за любые ограничения, конечно, не могло закончиться добром.

Майкл начал отстаивать свои права с самого начала тура Victory. Все братья приезжали на стадион одновременно, но теперь мы редко делили один автомобиль, потому что старейшины Иеговы занимали два места рядом с Майклом. Чаще всего с ним еще ехали Фрэнк Дилео и фотограф Харрисон Франк. Растущая свита означала, что нам редко выпадала возможность путешествовать вместе. Майкл часто вспоминал один смешной эпизод, и Харрисон — в чьей дружбе и объективах за многие годы он уверился настолько, что позволял ему снимать все, что тому заблагорассудится — был его свидетелем.

Их машина остановилась на светофоре в Канзасе, и вдруг Майкл заметил на углу улицы трех проституток, на одной из них были блестящие ультракороткие шорты. Глаза Майкла расширились от удивления. «О, боже, я щас умру! — закричал он в игривой джесконовской манере. — Она выглядит просто отпад!» Потом, пока свет не переключился, он высунул в окно свою руку в блестящей перчатке и помахал им. Три девицы проявили запоздалую реакцию, догадываясь, что может… это может быть… но этого не может быть… Майкл Джексон. Чтобы развеять их сомнения, Майкл выглянул из машины, показал им свое лицо, захихикал и тут же захлопнул дверь, так как машина уже тронулась с места. Потом он развернулся на сидении назад, чтобы посмотреть, как проститутки прыгают от радости. Не знаю, какие выводы сделали в тот день Свидетели Иеговы, но Майкл от своей выходки был в полном восторге, он хотел дать им понять, что не собирается быть святым.

«Наблюдатели» периодически возникали рядом с Майклом в течение трех следующих лет. Однако к 1987 году терпение каждой из сторон было исчерпано, и тогда он снял видео Smooth Criminal. Старейшины из Зала Царства снова подняли бучу, хотя они так и не узнали, о чем рассказывал этот клип. Все сочли, что вдохновением для Майкла послужила фигура гангстера Аль Капоне, но на самом деле источником Smooth Criminal стала история серийного убийцы, который в 1984-85 годах наводил страх на весь Лос-Анджелес и на Сан-Франциско. На счету Ричарда Рамиреза, самопосвященного сатаниста, прозванного «Ночным охотником», было 14 жертв. В большинстве случаев он забирался в дома и жестоко убивал людей ножом (вот почему в клипе делается акцент на сверкающем лезвии). Так Майкл описал его в первом куплете:

As he came into the window
It was the sound of a crescendo
He came into her apartment
He left the bloodstains on the carpet
She ran underneath the table
He could see she was unable
So she ran into the bedroom
She was struck down, it was her doom...

http://en.wikipedia.org/wiki/Richard_Ramirez

В то время было две причины не раскрывать этот источник: во-первых, Майкл не хотел, чтобы СМИ прославляли преступника и его отвратительные преступления; во-вторых, не хотел, чтобы старейшины узнали, что прообразом его героя стал приверженец оккультизма. Но если он думал, что сможет избежать проблем, то он ошибался. Старейшины нашли кое-что другое, чтобы придраться к нему. В клипе была сцена, где Майкл стреляет очередью из автомата по бару с бутылками. Это было настоящее огнестрельное оружие, к тому же на съемочной площадке он учился им пользоваться у экспертов. Ему было любопытно, это никому не могло принести вред, и это было необходимо по сюжету. Но ни один Свидетель Иеговы не должен держать в руках, и тем более, применять огнестрельное оружие, здесь не может быть никаких исключений.

Официальный приговор из Зала Царства был суров. От Майкла потребовали определиться, чего он хочет больше: быть Свидетелем или быть артистом? На таких условиях выбор был очевиден, Майкл был глубоко уязвлен и возмущен тем, что церковь требовала от него закопать чудесный дар, врученный ему Богом. Бывший до этого момента образцово дисциплинированным, Майкл метался по комнатам в Энсино, но что он мог поделать, если его творчество было против правил Книги. На той же неделе, до окончания работы над видео Smooth Criminal, Майкл написал в Зал Царства письмо с просьбой исключить его из Свидетелей Иеговы и особой просьбой не упоминать его как крещеного Свидетеля. Я знаю, что это разбило ему сердце, потому что он действительно верил и отдал служению много лет, но его поставили в безвыходное положение. Конечно, это расстроило Маму, но она дала понять, что готова поддержать решение сына, так как понимает, что его натура артиста нуждается в свободе. Эта тема больше никогда не поднималась. Свидетели Иеговы не обсуждали его исключение или причины, по которым его исключили, и это всех устраивало.

 

Чувство юмора Майкла до конца жизни оставалось ребяческим, но я подозреваю, что никто из тех, кто проводил с ним время, не захочет признаться, что он играл с 40-летним Майклом в прятки. Майкл был мастером розыгрышей, Билл Брэй не раз становился объектом его изощренных шуток, и его новый менеджер Фрэнк Дилео тоже не был исключением. Майкл мог выкинуть ворох 100-долларовых купюр для фанов, стоявших под окнами, мог утопить пачку наличных в ванной или открыть краны и устроить потоп. Для Фрэнка лишь одна вещь могла быть хуже – если намокала одна из его больших толстых сигар. Снова быть в туре для нас означало, что мы снова могли быть самими собой и вернуться к нашим проказам – глупым, детским, зато смешным. Майкл, Марлон и я бросали водяные бомбочки из наших окон в отелях, под которыми находились номера бизнесменов с накрытым на балконе обедом, зная, что на полпути вода превратится в капли «дождя». Еще мы любили обливать друг друга из водяных пистолетов, подкладывать яйца в чужую обувь. Майкл мог взять ролик туалетной бумаги и запустить его с балкона как серпантин. Мы выросли, но скука между концертами тура не стала меньше, поэтому мы проводили много времени валяя дурака, развлекали самих себя, как могли, и не сомневались, что войдем в историю музыки как Группа Самого Образцового Поведения. Я думаю, что Осмонды должны были выглядеть сущими дьяволами по сравнению с нами.

 

Битвы едой после концертов всегда были самым захватывающим развлечением. Майкл стоял и с самым серьезным видом говорил что-то Фрэнку Дилео или кому-то другому, а я тем временем готовился начать сражение, набирая полные руки арахиса или миндаля, затем заходил за спину и открывал огонь. Члены команды порой оказывались невинными жертвами в наших исторических баталиях, они приседали, закрывая лица руками, и просили остановиться. Ответственные взрослые были атакованы разбушевавшимися «детьми». Майкл смеялся до упаду. «ЭРДЖВИС! Сейчас ты у меня получишь!» - кричал он. Никто из братьев не хотел сдаваться под перекрестным огнем из тысячи эм-энд-эмс. Когда они кончались, мы переключались на куски бананов, креветки, фрукты и торт, разыгрывая наши любимые сцены из The Three Stooges. Обычно эти забавы попадали в объектив камеры Харрисона Фанка, которому позволялось входить в нашу раздевалку без стука, вслед за нами он начинал стрелять своей вспышкой. Как доверенное лицо команды, он имел карт-бланш на то, чтобы фотографировать нас, когда захочет. Без всякого контроля. В самой неофициальной обстановке. Но как-то раз Майкл попросил его опустить свою камеру и сделать перерыв. Харрисон решил, что это очень любезный жест с его стороны – артист понимает, как тяжела работа фотографа. И вот, он стоял в сторонке и что-то клевал с тарелки с фруктами, когда Майкл подкрался сзади и надел ему на голову ведерко с креветочным коктейлем напополам со льдом. Добро пожаловать в семью.

Когда тур Виктори добрался до Джексонвилля, Флорида, Билл Брэй собрал всех охранников, чтобы обсудить ситуацию с безопасностью: в адрес группы начали приходить послания с угрозами расправы. Особенно настойчив был один психопат по имени Джеймс Хаберти. Почти каждой группе почти в каждом туре приходят подобные сообщения, и на этот раз нам решили ничего не говорить, чтобы лишний раз не портить настроение.

Но через две недели с начала тура все изменилось. Мы были совершенно не в курсе и спокойно отдыхали в своих номерах. Я был один в комнате и уже улегся в кровать, когда раздался резкий стук в дверь. Я подскочил, и тут же Билл ворвался в комнату вместе с пожарником, офицером в форме и собаками-ищейками. На их счастье Бакана была в своей клетке. Билл попытался объяснить мне происходящее, сказав, что они решили обыскать все наши комнаты просто из предосторожности. Однако это была самая яростная предосторожность, какую я когда-либо видел. В конце концов, уже после отбоя тревоги, мне сказали, что этот рейд связан с недавней стрельбой в ресторане Макдональдс в Сан-Диего. Туда вошел мужчина, достал автомат УЗИ и в упор расстрелял 22 человека, ранив еще 19.

«Какое отношение к Флориде имеет стрельба в Сан-Диего?» - спросил я.

«Дело в том, что стрелком был Джеймс Хаберти – тот парень, который посылал нам пугающие шутки», - сказал Билл. Несмотря на то, что в перестрелке с полицией преступник был убит, расслабляться было нельзя, так как в свои последние минуты он намекнул, что послал "маленький сюрприз для Джексонов, которые находятся в туре". После бойни, которую он устроил, можно было ожидать чего угодно. Все вокруг были напуганы, когда случай в Сан-Диего показали по телевизору.

Обыск в комнатах казался перебором, но это были еще цветочки по сравнению с дальнейшим усилением нашей охраны. Следующие дни атмосфера была как в тюрьме, они были уверены, что стрелок действовал не один. Из мини-вэнов, в которых мы передвигались раньше, нас переместили в бронированную банковскую машину, сплошной металл без окон и, само собой, без кожаных сидений. На стеллажах, предназначенных для перевозки мешков с деньгами, теперь располагались наши задницы в костюмах. В Джексонвилле мы думали, что когда мы уедем оттуда, опасность останется позади; но мы перебрались в Ноксвилль, Теннесси, и тут же местная газета получила анонимное сообщение о том, что один из нас будет застрелен во время концерта. Нам снова ничего не сказали, но мы опять оказались в бронированной машине. Стоял вопрос об отмене концертов в Ноксвилле, но мы не хотели расстраивать наших фанов. Мы получили поддержку от шефа полиции, лейтенанта Витато, и полицейские машины сопровождали нас повсюду, куда бы мы ни направлялись.

Чем больше повышались меры безопасности, как вокруг нас, так и на стадионах, тем более незащищенными мы себя чувствовали – особенно, когда тряслись в грузовике без окон по пути на Нейленд Стадиум. Оставшись одни, мы начали обсуждать, насколько серьезной может быть угроза, и кто-то из нас – не помню уже, кто именно – сказал: «Ну и что нам делать, если он (стрелок) караулит нас под стадионом?» Перед выходом на сцену мы убеждали себя, что один человек не сможет пробраться к нам через 48-тысячную толпу фанов. И тут мы начали смеяться. До истерики.

«Эй, Майкл, ты впереди! В тебя удобнее всего целиться!» - сказал Рэнди.
«Да, Майкл, - поддержал его Марлон, - что ты собираешься делать?»

Майкл посмотрел на нас как на идиотов. «Я собираюсь выступать! Двигаться так много и так быстро, что он не сможет в меня попасть…» Это точно. Трудно поймать в перекрестье прицела вспышку молнии.

«Почему я должен волноваться? – продолжал он. – Я же не тот, кто отсвечивает на сцене своей гитарой».

Я посмотрел на Тито, Тито посмотрел на меня. Уж не знаю, почему Майкл решил, что у него самая безопасная позиция на сцене, но я всегда говорил о басистах и гитаристах, что мы – не воспетые герои.

Однако в тот раз все обошлось. Но дальше было кое-что покруче, чем бронированные машины с сидениями, от которых на заднице оставались синяки. Этот опыт я не мог забыть еще долго. В этот тур и так было вложено слишком много средств, я имею в виду лазеры и кучу спецэффектов на сцене, но были и дополнительные статьи расходов. Размах шоу был таким, что Майкл постоянно летал в своем собственном самолете со своей командой, а мы летали отдельно с остальными членами группы. В разные дни я заказывал до семи частных самолетов, принадлежавших моему другу Мешуламу Риклису (мы были знакомы с тех времен, когда я работал с его женой, Пиа Задорой), он был самым щедрым человеком на земле. В общем, Виктори-тур был таким, каким он должен был быть: достойным награды, сумасшедшим, возбуждающим, зрелищным и полным незабываемых моментов на сцене.

Нью-Йорк встретил нас невероятной картиной: город выделил 1000 полицейских, чтобы контролировать толпу, это лучше всего иллюстрирует уровень ажиотажа, в центре которого мы находились. Координаторы тура сказали, что им пришлось закрыть доступ в Мидтаун с западной стороны в тот вечер, когда мы выступали в Медисон Сквер Гарден. Несколькими днями ранее мы играли на Джайент Стадиум в Нью-Джерси, и наше появление решено было обставить с максимальным апломбом - вертолет Чинук подходил для этого как нельзя лучше.

И в лучшие времена Майкл и я были не теми, кому нравится летать, но сейчас в вертолете явно не хватало места для всех нас, почему-то никто не подумал об этом заранее. С нами были наши менеджеры, охрана, гримеры, а с Майклом был его гость - Джулиан Леннон (вопреки тому, что писали в газетах, он был принят в наш лагерь без малейших возражений). И уж точно не это волновало меня в тот момент, когда мы стояли на взлетной полосе. Мы набились в вертолет, как сардины в банку. Пилот предлагал вернуться обратно через 20 минут за второй порцией - без риска, что в воздухе кого-то из нас просто выдавят из кабины или что вертолет свалится в Гудзон. Но нет, никто не хотел быть вторым.

Надо заметить, что перед стартом Майкл был самым спокойным - ха-ха, посмотрим, как ты будешь выглядеть, когда сигнализация завопит электронным голосом, который будет отдаваться в твоей в голове: «Перегрузка! Перегрузка! Тревога! Тревога!» Или когда вертолет начнет нырять и раскачиваться.

«Нас слишком много», - сказал я.
«Успокойся, Эрмс, мы же хотели прибыть с размахом», - со смехом ответил Майкл.

Как же все изменилось со времен нашей поездки в Алабаму, подумал я. Наступал вечер, уже опустились сумерки, и я увидел заголовок в розовом небе: «ДЖЕКСОНЫ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБЛИ В АВАРИИ НА ВЕРТОЛЕТЕ». А потом мы летели над Джайент Стадиумом, скользя над его воронкой, в которой бушевали наши поклонники. Мы заглядывали вниз, в чашу, до краев наполненную людьми, которые смотрели в небо и приветствовали нас. Они знали, что это наш вертолет, об этом объявили на стадионе. Мы приземлились в двух километрах и запрыгнули в лимузины. Думаю, тем вечером мы дали один из самых лучших концертов в нашей жизни, впечатления от которого перекрыли все страхи, что мы испытали по пути туда!

Но все же я предпочитаю передвигаться, когда шины сохраняют контакт с землей. Предконцертная атмосфера в машине всегда была примерно одинаковой: последние напоминания друг другу о поворотах и репликах. Но все, о чем хотел говорить Майкл - это та часть шоу, где он получал возможность продемонстрировать свою любовь к магии. В эпизоде, который он разработал под руководством иллюзиониста тура Франца Харари, один из двух пауков, управляемый электроникой, выползал на сцену и опутывал его ноги, словно готовя жертву для своего будущего пиршества. Майкл притворялся мертвым. Его клали на стол и накрывали сверху. Когда потом Рэнди сдергивал с него покрывало, он должен был исчезнуть, раствориться в воздухе. Это был единственный элемент шоу, который беспокоил Майкла. По пути на стадионы он обговаривал это с Рэнди, которому плохо давалась его роль ассистента в магическом трюке. «Делай это медленнее… подожди немного, прежде чем сдергивать покрывало», — говорил Майкл. «Ты делаешь все слишком быстро, из-за этого зрители успевают разглядеть трюк!» Но Рэнди продолжал тянуть покрывало слишком резко и слишком быстро, и иллюзия ломалась, потому что можно было заметить Майкла, взмывающего в воздух на проволоках и канатах. Мы повторяли раз за разом, смеясь, но Майкл был в отчаянии. Я рад сообщить, что в результате Рэнди отлично справился, доказав, что в магии он может быть не менее упорным, чем в музыке.

Эти поездки на стадион напоминали мне прошлые времена, когда мы все вместе втискивались в Фольксваген Джозефа. За годы наши привычки и наше мышление не слишком изменились. Мы по-прежнему любили творчество, розыгрыши и смех. Для полной идентичности не хватало лишь одного: нашего старого водителя Джека Ричардсона. Сигареты сделали свое дело, он умер от рака легких. Нам очень его не хватало, как за рулем, так и в жизни. В этом смысле 1984-й вообще был трудным годом, потому что мы также потеряли нашего кумира Джеки Уилсона и нашего дорогого друга Марвина Гэя, застреленного отцом в пьяной ссоре. Мы оплакивали всех троих и посвятили тур “Victory” их памяти, потому что каждый из них много значил для каждого из нас. Теряя друзей, мы еще сильнее чувствовали необходимость единения.

В Нью-Йорке мы завели новые знакомства, одним из них была Мадонна, чья будущая звездная карьера как раз находилась в точке между ее первым синглом “Holiday” и фильмом «Напрасные поиски Сьюзен». Одетая во все черное, с глубоким декольте, в майке, открывающей пупок, и с дико взбитыми волосами, она постоянно присутствовала за сценой в Мэдисон Сквер Гарден и в Helmsley Palace — любимом отеле Майкла в Нью-Йорке. Поначалу она вела себя довольно скромно и казалась больше похожей на поклонника из числа VIP-персон, чем на коллегу по цеху. В отеле она курсировала между комнатами Майкла и Рэнди. Для нее это было время, когда необходимо было активно искать контакты и налаживать связи. В итоге она не только подбила клинья под наш менеджмент, Визнера и Де Манна, но и наняла нашего кейбордиста Пата Леонарда, а наш барабанщик Джонатан Моффетт стал музыкальным директором ее Virgin Tour.

Спустя несколько лет стало также очевидным, что она переняла у Майкла много артистических приемов. Его фирменное движение - хватание себя за пах в танце - было многократно использовано в ее видео «Express Yourself». И вы только послушайте “Material World” - этот бит, эту линию баса! По моему мнению, это просто скопировано с “Can You Feel It”. Я с самого начала понимал, что Мадонна крутилась там не просто так, а выискивая того, кто сможет продвинуть ее карьеру. Но в 1984-м Майкл не проявил к ней никакого интереса, и для начала она решила испытать свои чары на Рэнди. Правда, для этого необходимо было устранить одну помеху: с Рэнди была его девушка, причем эта девушка сидела у него на коленях. Немного походив вокруг да около, она начала наступать в открытую, Рэнди пытался объясниться знаками: «Я занят», но ситуация не стала яснее. Как нам еще предстояло убедиться, отшить Мадонну не так-то легко. Не обращая внимания на его подругу, она подошла к Рэнди, взяла за подбородок, засунула ему в рот свой язык, и потом сказала: «Когда закончишь с этой сучкой, позвони мне».

Можете представить, какое отвращение это должно было вызвать у Майкла. Никто не мог ожидать, что в будущем между ними завяжется роман, но в 1991-м Майкл действительно некоторое время «встречался» с Мадонной. Из всех вариантов, которые мог предложить ему Голливуд, это был, вероятно, самый неподходящий. Как быстро понял и сам Майкл.

Деликатный мужчина, в котором было много женственного - и необузданная женщина, в характере которой превалировали мужские черты. Она была очень далека от его идеала: наглая, самоуверенная, не выбиравшая выражений, стремившаяся шокировать своим поведением. Мне кажется, Мадонна действительно испытывала к нему какие-то чувства, но они не были взаимными, кроме того, она допустила два больших промаха. Первым было то, что она укрепила его страхи, касавшиеся отношений между мужчиной и женщиной: он считал, что каждая женщина в первую очередь стремится переделать мужчину. И в подтверждение этого она упорно добивалась от него откровенности, старалась выковырять его из ракушки и заставить смотреть на мир своими глазами. Вторая большая ошибка - она принялась говорить гадости про Дженет, когда однажды вечером они с Майклом обедали в ресторане. Таких вещей он не прощал.

Вскоре после этого он стал проводить много времени со своей старой знакомой, актрисой Брук Шилдс. Она была серьезной, утонченной девушкой, воплощением красоты и изящества. Брук появилась в жизни Майкла в середине 80-х, и он очень увлекся ею. Мне известно, что она часто бывала в студии, когда он работал там в 1991-92 году, и это было время, когда они серьезно встречались. Пускай это ни к чему не привело, они оставались друзьями всю жизнь. Майкл старался постоянно поддерживать с ней связь, почти до того дня, когда его не стало.

 

Глава Пятнадцатая. Слово - не воробей…

 

Наш последний тур закончился в декабре 1984 года, и, начиная с этого времени, и вплоть до 1992-го, мы редко видели Майкла, может, всего три или четыре раза в год. Когда такое случалось, в Хейвенхерсте или в Неверленде, я старался провести с ним как можно больше времени, прежде, чем он снова исчезнет без телефонного звонка. Из-за таких редких встреч на НА САМОМ ДЕЛЕ казалось, что мы его не видели, по крайней мере, лет восемь. Его переезд в такую даль, как долина Санта Инез, все только ухудшил; с возрастом мы отдалялись друг от друга и со времением как-то свыклись и с этим. Не могу сказать, почему так произошло.

Может, все началось с меня, когда я выбрал Мотаун, и командный дух стал ослабевать. Может, мы слишком были заняты своими делами и не находили времени для общения. Однако, скажи вы мне сейчас, что карьера и слава во времена Jackons Five, да и во время турне Victory, разделила нас (вне зависимости от бизнес-решений), я бы никогда с этим не согласился. Мы были друг у друга ДО всего этого успеха, и любовь переживет все. Наша близость, наше братство закалялись не в Голливуде, а в печах города Гэри.

 

Я понимал Майкла, знал, что он был полностью поглощен работой над Bad-туром в 1987-ом и в 1989-ом, перед тем, как окончательно переехать в Неверленд. Мы понимали и то, что исчезновения были вполне в его духе. Но со временем расстояние все увеличивалось, и мы оказались в ситуации, когда пришлось столкнуться лицом к лицу с суровой реальностью.

 

Он не носил с собой мобильного, так что дозвониться к нему возможности не было. Технологии никогда не были его сильной стороной, и мы вынуждены были звонить в офисы в Неверленде или в Лос-Анжелесе и оставлять сообщения. Одно за другим. Он не перезванивал. Я не понимал, что происходило. «А их вообще передают? Ему на них наплевать? Нам не дают возможности связаться с собственным братом? А если их не передают, он думает, что мы слишком отдалились?»

Статьи, подобные тем, что печатались в журнале People, описывали родственников Джексона: «не в ладах - и связи не поддерживают». Верно только наполовину. Никогда мы не были «не в ладах».

Конечно, мы слышали и колкие замечания непонятных личностей, которые заявляли, что понимали брата. «Он выбрал Неверленд, чтобы не общаться со своей назойливой семейкой». «Братьям нужен не Майкл, а его слава, чтобы пользоваться ею и сделать себе имя». У нас уже было имя: Джексоны. Приятнее всего было услышать что-то вроде «Ему не нужны братья - он и без них прекрасно справляется». Прочтите еще раз: «ЕМУ НЕ НУЖНЫ БРАТЬЯ». Будто бы его успех был единственным, что нас связывало. Вот оно, ложное представление: не многие понимают, что любовь между нами существовала всегда. Любовь была и оставалась тем самым важным, вне зависимости от того, что утверждалось в СМИ. Семья была нашим основанием и подспорьем - всем для нас.

Именно тогда мы начали понимать, что вдали от сцены и от мира шоу-бизнеса, мы толком и не собирались все вместе, чтобы отметить дни рождения или праздники, потому что запрещали правила Церкви. Не существовало общих застольев по вечерам или воскресных дней с гостями. Поэтому, году так в 1988-ом, с моей помощью появился «День Семьи» - все приезжали в Хейвенхерст, болтали, жарили мясо, смотрели кино. Дети наряжались и разыгрывали перед нами сценки. Пару раз к семейным сборищам присоединялся и Майкл, но так было не всегда. Никто не обсуждал дела, для бизнеса существовали «семейные встречи». Мама говорила, что День - это возможность для всех снова «быть семьей». Джозефу же казалось, что он борется за то, чтобы мы не отдалялись друг от друга.

По инициативе наших родителей мы записали песню «2300 Jackson Street» в 1989 году с участием Майкла. Брату хотелось еще и организовать "интервью" с Мамой и Джозефом, где они бы рассказывали о семье, о своей первой встрече, о свиданиях, но эти интервью так и не были закончены. Записи он хранил у себя, под ключом, рядом со своими личными дневниками. Бумага «терпела» все: тексты его первых песен, его воспоминания и заметки о разных людях, с которыми он встречался. Этот архив должен остаться таким, каким его оставил Майкл: закрытым и нетронутым (он хранил и всякие безделушки, и вещи посерьезнее, альбомы, семейные видео, первые туфельки Рибби, куколки или соски-пустышки своих племянниц и племянников). Именно Майкл решил, что во время тура Victory мы все должны присоединиться к Маме (назад, «к своим корням», в Алабаму) и обязательно запечатлеть на камеру ее визиты к родственникам. Такой основательный подход ко всему «семейному» и одновременное с ним желание держаться на некотором расстоянии казался странным: он будто бы разрывался между самим собой и тем, что для него имело важное значение в жизни. Думаю, что в любой семье есть близкие люди, которые предпочитают оставаться в стороне - просто я не ожидал, что в нашем случае таким человеком окажется Майкл, либо что он станет таким. Мы прошли путь от «сплоченности навеки» до момента, когда до брата стало невозможно даже дозвониться.

Мы знали, что Майклу нравилось своего рода затворничество - полагаю, артистам иногда нужно «уходить в себя», чтобы продумать и прочувствовать все то, через что они проходят - для того, чтобы потом рассказать об этом в своих песнях. Мы понимали его, и я никогда не забуду то самое первое представление на школьной сцене с песней «Climb Ev'ry Mountain». Где же проходит линия между уединением с целью создания чего-то нового и креативного и одиночеством? Он оказался в ловушке: с одной стороны, выбор жизненного пути, с другой же, бремя славы; наверное, он понимал, что уединение не всегда было его другом, и что жизнь гения может быть самой одинокой в мире. Но когда дело касается семьи, нужно знать одно: что бы ни произошло, мы будем рядом.

Мне же уединение было необходимо по иным причинам.

Мой брак с Хейзел закончился в 1987 году, в основном потому, что я не был настолько силен, чтобы устоять перед искушением. Я подвел ее, и то особенное, что было между нами, стало распадаться.

Я встретил женщину, которую звали Маргарет Малдонадо, и мы стали жить в Хейвенхерсте, после того, как съехал Майкл. Но в 1989-ом , все еще не находя себе места, я направился на Ближний Восток, используя, как повод, концерт Рибби. Она оставалась потрясающей танцовщицей с прекрасным голосом. Майкл написал титульный трек ее дебютного альбома, «Centipede», в 1985 году, и она должны была выступать в Дубае, Омане и Бахрейне, чем я и воспользовался. Я не вполне понимал, что мною двигало и решил просто следовать своим инстинктам, собрал вещи и уехал.

 

Ничто так не прочищает мозги, как поездка по арабской пустыне. Окна в рендж ровере были закрыты, а кондиционер включен на полную мощь. Так я проехал четыре часа, проделав путь от Бахрейна до Эр-Рияда. Самое спокойное, прекрасное (и грязное) путешествие. Лента дороги вилась впереди, продиралась сквозь песок, громадные дюны по обе стороны... Верблюды без наездников, дети за молитвой, палаточные деревеньки бедуинов и радио, арабская музыка. ВСЕ здесь было будто бы во сне. Машину вел Али Камбер, друг из Вашингтона, с которым я познакомился в туре Victory. Али был мне и гидом, и переводчиком; он помог мне изменить жизнь и стал моим лучшим другом.

По пути он указал мне на пальму в пустыне. «Напоминает Голливуд?», - спросил он.

«Здесь ничего нет похожего на Голливуд»- подумал я про себя, но улыбнулся и кивнул.

Он рассказал о бедуинах, о кочевниках. Большие, крепкие семьи. Могут носить все, что душе угодно. Семья, семья, семья - вот, что было главным. Я снова улыбнулся и кивнул.

Мы работали с ним над одним из шоу Рибби в Бахрейне. На следующий день он пригласил меня к себе домой. Несмотря на шумиху в доме («Джексон» приехал!), все дети оказались воспитанными и вежливыми. Видно было, что им очень интересно, но они вежливо ждали своей очереди, и задавали вопросы только тогда, когда заканчивал говорить кто-то другой.

В такой обстановке я посмотрел на вопрос веры совсем с другой стороны. Все, о чем заявлял Мухаммед Али, становилось понятным. Я вспомнил день, когда он провел меня в Мамин офис в Хейвенхерсте, закрыл двери и сел на стул, прямо передо мной. «Послушай. Я должен сказать тебе кое-что очень важное. Посмотри на меня. Поверь в мои слова». Он начал перелистывать страницы Библии, указывая пальцем на (как ему казалось) противоречия. Под крышей Маминого дома. Понимая, что здесь царит Иегова. Тогда я начал посещать встречи Нации Ислама, но проповедник Фарахан (прим. перевод. - в оригинале исползуется слово "Minister", по ссылке в Википедии говорится, что Фарахан был наставником Майкла) не достучался до моего сердца. Сейчас же, сидя в окружении прекрасной семьи Камбер, я почувствовал: время пришло. Тогда я сказал Али, что мне необходимо отправиться в Эр-Рияд, полететь в Джидду, а затем на машине доехать до Мекки.

 

Аль-Масджид аль-Харам в Мекке; семь кругов Каабы - огромный камень, задрапированный в черное. Священный центр для молитв в полной тишине. И пока я молился, за свою семью, за своих братьев, я будто начал скользить по земле, а не ходить. Я услышал шум сцены и рев толпы, ниоткуда. Ничего не ощущать пальцами и чувствовать эйфорию.
Али Камбер позже скажет, что я раньше верил в то, что вижу. Сейчас я верил, что вера - это что-то внутри тебя, возможность чувствовать и есть вера.

Огибая камень круг за кругом, я знакомился с разными людьми. Объединенные одной целью, мы шли в одном и том же направлении. Все вместе. Так происходит и с Рамаданом. Неважно, на каком мы расстоянии друг от друга, мы воздерживаемся от пищи, от рассвета до заката. Синхронно, в гармонии. Все мое существо отзывалось на этот призыв.
Я видел, как они выстраивались в ряд, когда приходило время молитвы. Омывались, потому что гигиена обязательна. Никогда не клали Коран на пол у ног, потому что это демонстрация неуважения. Порядок, чистота и уважение. Меня так и воспитывали.

В Калифорнию я вернулся новым человеком. Мы с Маргарет, Джереми и Джорданом выехали из Хейвенхерста и перебрались в двухэтажную квартиру в Беверли-Хилз. Я собирался записать следующий альбом с Аристой. Девяностые, новое начало. Я поклялся отдать всего себя воле Господа и намеревался стать лучшим человеком.
Однако, семь кругов вокруг Каабы не гарантируют всего, потому что жизнь продолжает играть с тобой, и иногда ты не проходишь ее тесты. Стать лучше… Порой принимаешь наихудшие решения и учишься на своих ошибках.

Шел июнь 1990-го. «Боли в груди», так они передали по новостям. Брата везли в отделение экстренной помощи в госпиталь Св. Джона в Санта-Монике, видимо, он в это время жил в своих новых апартаментах в Сенчури Сити. Помню, я сказал себе, что мне нужно выезжать, потому что рядом с ним никого не будет – семьи в городе не было.

Найти госпиталь было очень легко – над ним кружили вертолеты, а все дороги были забиты машинами с телевизионщиками. Навеки в западне. Добравшись до его комнаты, я увидел Майкла в больничной одежде, вокруг него гора подушек. Не «боли в груди», а жуткие головные боли, пульсирующие (я предположил, что последствия старой травмы, ожога). Тогда он принимал болеутоляющее, демерол, внутривенно, но жаловался на жжение в руке. Я позвал медсестру, которая поправила иглу. На прикроватном столике лежали две книги: одна о браке и разводе, другая – о налогах. Может, для человека, не стремящегося заковать себя в священные узы и имеющего собственного финансиста, этот момент показался бы странным – но для Майкла, который всегда чему-то учился, все было вполне естественно.

«Так вот почему у тебя голова болит», - пошутил я, и брат улыбнулся. Может, если есть желание расширить горизонты, стоит обратить внимание на книги об Исламе?

Я знал, что ему станет интересно. Фактически, я в первый раз поделился с ним своими впечатлениями о Мекке. Мы обсудили кое-какие вещи духовного плана, что было не в новинку: еще детьми мы часто представляли себя вне своих тел, будто смотрели на себя со стороны, чтобы яснее видеть то, что мы делаем на сцене, как выступаем. Майкл обычно говорил, что нужно «видеть себя глазами зрителя». «Так мы развиваемся и становимся лучше».

«Именно этому учит Ислам», - сказал я. «Быть лучше».

Он попросил меня принести ему все книги, которые у меня были, как только я с ними закончу. «Но есть еще кое-что, особенно срочное», - серьезно сказал он.

«Я позову сестру. Что тебе нужно?»

Майкл улыбнулся. «Шоколадный торт…У них тут они классные. Достанешь мне кусочек?»

Уплетая торт, мы болтали обо всем, а потом я рассказал ему о главном: я переезжал в Атланту для работы над новым альбомом с двумя крутейшими продюсерами с Л. А. Рейдом и БейбиФейсом, которые основали ЛаФейс Рекордс совместно с Клайвом Дэвисом и Аристой. Сегодня Л.А. Рейд знаком людям по программе The X Factor, но тогда они вместе с БейбиФейсом только вступали на путь, который сделает их величайшми хитмейкерами в музиндустрии.
«Эти ребята станут для меня Квинси Джонсом», - сказал я Майклу. Я был очень рад такой возможности.
Он пожелал мне удачи. «Просто будь внимателен. Работай над своим собственным материалом». Совет, пусть и несколько запоздалый.

Уже темнело, день сменялся вечером, и брат устал. Я хотел остаться рядом с ним, хотя он настаивал на том, что с ним все порядке, и что я должен уехать домой. «Это необязательно», - сказал он.

«Не волнуйся, я хочу остаться. Просто засыпай».
В ту первую ночь я не хотел оставлять его в одиночестве в больничной палате. Я задернул шторы и выключил свет. В углу стояло большое кресло, которое выглядело достаточно удобным. Когда Майкл закрыл глаза, я свернулся клубком в кресле и уснул до рассвета.

ПЕРЕЕЗД БЫЛ ДЕЛОМ НЕЛЕГКИМ. Я забрал все, кроме кухонной раковины, выбрал с Маргарет миленький дом на Уест Пейсиз Ферри Роуд в колониальном стиле в Бакхеде, Атланта, записал детей в новую школу. Мы подписали годовой контракт на аренду жилья и провели первые недели, обживаясь в новой для нас среде. Мы даже посетили пару баскетбольных матчей, а Храбрецы теперь стали для нас любимой командой.

Одновременно с домашними делами я вел переговоры с командой Л. А. Рейда и БейбиФейса, но выпуск альбома пока откладывался. Я не привык сидеть сложа руки и воспользовался временным затишьем, связавшись со Стэном Маргулис, продюсером телевизионных сериалов «Roots and The Thorn Birds» и «The American Dream» (последний был основан на нашей собственной истории вплоть до 1992 года). Стэн рассказал мне о том, что у него имеются семнадцать часов отснятого материала про Тутанхамона, и он хотел бы, чтобы брат сыграл фараона. Интересно ли было бы это Майклу? «Уверен, что он с радостью согласится», - ответил я. «Дайте мне пару дней, я свяжусь с ним и перезвоню вам».

Я оставил сообщение в офисе брата. Ждал ответного звонка в Атланте до трех часов ночи. Ничего. Я снова позвонил, и снова оставил сообщение. Никакого ответа. Я не мог понять причины, потому что тот Майкл, которого я знал, от таких возможностей не отказывался. Но то, что происходило, со временем становилось вполне обычным делом.

 

Так прошло три месяца. Девяносто дней полной тишины со всех сторон. Самое бесполезное, самое беспокойное время, когда ты не находишь себе места. В конце концов мне позвонили и сообщили нерадостную весть: cудя по всему, Л. А. Рейд и БейбиФейс работали с каким-то другим артистом. Я был вне себя. «Неудивительно, что сами они не захотели позвонить», - подумал я.

 

«С кем это, другим?»

«Тебе не понравится», - сказали мне.

«Почему? Кто, *****, это такой?»

«Это твой брат, Майкл».

 

Я положил телефонную трубку, жена спросила меня, что происходит. Я не смог ей ответить, не было слов. Вопросы, одни вопросы. Майкл знал о моем проекте и радовался вместе со мной, почему, почему у него те же продюсеры? Почему, когда я был связан с ЛаФейс Рекордс, почему они мне не сообщили сами? Почему все оставили меня тут, в Атланте, а сами за спиной творят такие делишки?

Шли недели, а ответов на эти вопросы все не находилось. Мне не звонили продюсеры, не звонил и мой собственный брат. Я обратился к учениям из Корана, а особенно к одному из них, к хадису – мудрости пророка Мухаммеда – и повторял его про себя, снова и снова. «Силен не тот, кто насаждает силу свою среди людей. Силен тот, кто контролирует себя во гневе». И, руководствуясь этими словами, я старался их проживать, а не просто повторять про себя.

Я все еще был связан контрактными обязательствами с ЛаФейс Рекордс и Аристой на более чем один альбом, так что выбора не было, приходилось ждать продюсеров и привыкать к горьким мыслям. Когда продюсеры, наконец-то, были готовы к работе, выяснилось, что и Майклом они были недовольны. Уж не знаю, какие там были договоренности по студии, но я не думаю, что они включали и обязательное участие в процессе аудиоинженера и продюсера Майкла – Брюса Свидена. Брюс годами работал вместе с братом, оттачивая его уникальный звук, и его присутствие считалось обязательным. По настоянию Майкла Брюс ВСЕГДА находился за пультами в аппаратной. Что-то в этом процессе пошло не так. Добавились и разногласия по поводу песен, которые писали ему продюсеры: Майкл не хотел их исполнять. Вот это, на мой взгляд, показалось им основательной пощечиной по лицу. Тем понятнее оказался телефонный звонок и разговор, в течение которого со мной поделились хуком из песни под названием «Word to the Badd» (песня была написана для меня). Слова, сдобренные толикой эгоизма, звучали так:

Дело не в тебе,

Дело не в том, чем ты занят,

Тебе плевать? Да и мне тоже!

Ты заботишься только о самом себе,

Ты все у меня отбираешь,

И это длится годами…

Яростные строки легли на благодатную почву. Хотя дело было не только в этом. Я все еще был зол на Майкла, а энергия, которую я так долго сдерживал, наконец-то нашла выход; идеальный выплеск эмоций, бездумный, ты просто отпускаешь себя на волю. В студии все получается так, как надо. Музыка в этом смысле работает как катарсис, и мой случай не является единственным в своем роде. На самом деле, такой способ выражения эмоций для меня обыкновенен, я привык к нему, вместо того, чтобы говорить брату что-то напрямую.

Но одно дело – записать вокал, совсем другое – выпустить сингл. Думаю, когда ведешь дневник, ощущения схожи. Записываешь слова на бумагу, фиксируешь эмоции и веришь им. Но тебе же не придет в голову потом официально их издать. Добравшись до студии, я получил от Л.А. Рейда и БейбиФейса заключительный вариант песни с одним интересным куплетом:

Весь перекроен

В своем мире

Ты уже не понимаешь, кто ты есть,

Как только представилась возможность,

Поменял обличье,

Что, цвет свой не по нраву?

Мишенью был именно Майкл, и я это понимал. В тех строках были отражены ложные представления о брате, я с ними был не согласен, в отличие от тона песни. Как только она оказалась у меня в руках, я выложился на все сто, таким эмоциям могли бы аплодировать врачи-психотерапевты, сомневаюсь насчет фанатов Майкла. По наивности своей я ни на секунду не задумывался о том, что эти слова услышит кто-то еще кроме двух продюсеров и одного звукоинженера, потому что, как я себе это представлял, эта версия никогда не будет выпущена. Закончив работу над первым вариантом, (а мне стало легче, гораздо легче) мы записали другую, официальную, версию песни «Word to the Badd» совместно с T-Boz из группы TLC. Хук остался тем же, но без какого-либо намека на брата. Не думал я об этом и позже, когда мы встретились снова, чтобы закончить альбом (он должен быть выйти в 1992-ом). Там была одна песня, на которую я возлагал особенные надежды: энергичная мелодия, взрывной бит. Она называлась «You Said, You Said».

Не помню, где я был, когда взорвалась бомба. Помню только телефонный разговор, меня спросили, слушал ли я радио. Так я узнал, что именно первая, гневная, версия песни каким-то образом просочилась во внешний мир.

Кое-кто не смог удержаться, и одна из радио-станций в Лос-Анжелесе, наряду с ее же подразделением в Нью-Йорке, развлекалась тем, что перескакивала со строк «поменял обличье, что, цвет свой не по нраву?» к синглу Майкла «Black Or White». Я был в ужасе: наверное, так себя ощущают преступники, которые смотрят на видеозапись с места преступления и видят себя с пушкой в руке. И пусть я не признался, но докательства были на виду. Теперь моя физиономия светилась на всех экранах с бегущей строкой: «Видели ли вы этого убийцу?» Виновен и точка. Как же стыдно.

И как же глупо было доверять «студийному катарсису» и упустить контроль. Вот оно, проклятое свидетельство: Джермейн Джексон поет песню, в которой звучат агрессивные слова, осмеивающие Майкла Джексона. Предательство, яснее некуда.

Я сразу же позвонил единственному человеку, который мог сохранять спокойствие в такой ситуации, мистеру Горди.

Его комментарии были четкими и ясными, как раз вовремя.

«Ты написал?»

«Нет»

«Но спел-то ты?»

«Да»

«Был зол, когда пел?»

«Да»

«Ну, что тебе сказать, теперь все на тебе, Джермейн. Больше ничем помочь не могу».

Просле того звонка я, должно быть, целый час сидел в машине, злясь на себя, желая буквально голову себе разбить, сначала о переднюю панель, а потом о лобовое стекло. Хотелось позвонить Майклу, но какой в этом был смысл? Я бы оставил сообщение, на которое не получил бы ответа. Сейчас особенно. Хотелось рассказать всему миру о том, что в произошедшем нет моей вины, и хотелось, чтобы мир поверил в эту ложь. Потому что «настоящий я» был не виновен, в этом и состояла правда. Но нужно было брать себя в руки и выйти на люди.

Я решил пойти на CNN к Ларри Кингу. Постарался объясниться, подобрать верные слова, заявить о «смягчающих обстоятельствах». Пытался объяснить, что песню никогда не пел, не говоря уже о записи. На самом деле уже ничего не имело значения. Кроме наших отношений с Майклом. Разумеется, он позвонил Маме, чтобы выяснить, что происходит, понять, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ли это мой голос на той записи. Он не мог в это поверить. Никто не мог. Близкие мне люди смотрели на меня, задавали вопросы («О чем ты думал?»). Ответов у меня не было. Злость и гнев уже не объясняли ничего.

 

Но у нас была Мама… Мама, которая могла примирить кого угодно. Именно она созвала «семейный совет» в Хейвенхерсте для того, чтобы мы смогли поговорить с глазу на глаз.

«Не слушай СМИ, не думай о том, что тебе насоветовали. Разберись со своим братом по-мужски, выслушай его», - сказала она Майклу.

На моей памяти это был первый раз, когда нам с братом пришлось «разбираться» вот так, лицом к лицу. Мы собирались вскрыть эту «язву», и обсудить все как есть, без лишних слов.

 

Я был наверху, когда услышал его голос в лобби и еще что-то – приглушенное перешептывание – звук, который обычно связываешь с неприятной встречей. Спустившись вниз, я увидел Майкла, Маму и Джозефа – все трое ждали меня в библиотеке. Брат сел справа, наши колени почти соприкасались. Было видно, как он напряжен. Рядом с ним сидела Мама, Джозеф занял место напротив меня, в самом дальнем углу. Не могу вспомнить случая, когда между нами вспыхивала вражда, такого не бывало даже в детстве. Чувствовалась неловкость, которая была нам чужда. Началось все с расстояния. Теперь вот это.

Сперва мы старались не смотреть друг на друга. Майкл уставился на пол, я пристально смотрел на Маму. На лице Джозефа читалось желание разбить нам лбы, один о другой, но он сдерживался: видимо, отец ждал, что сыновья разберутся сами.

Начала Мама с напоминаний о любви и близости, с того, что такого никогда не должно было произойти. Я стал говорить. Не извиняясь, а объясняя. До сих пор четко все помню.

- Раньше мы были так близки, - сказал я, - но прошло восемь лет… Восемь лет, Майкл. Мы толком и не разговаривали. И я сейчас не только о себе говорю, я говорю о всех нас.

Он посмотрел на меня. Наши взгляды встретились.

Я продолжил:

- Восемь лет, и все вокруг лепят россказни о семье, будто знают нас, знают тебя, мы должны были держаться вместе, но ты отдалился и…

Он прервал мой монолог:

- Значит, я заслужил такой ответ, за восемь лет? Было ТАК больно, я не ожидал... Не от тебя, Джермейн.

- Я ее не писал.

- Но спел.

- Я был расстроен, ты же понимаешь, что на самом деле я так не думаю.

- Там ТВОЙ голос, – продолжил он, настаивая на своем.
Я смотрел на него и видел боль в его глазах. Она меня убивала. Я был за все в ответе.

- Мне жаль, что я тебя обидел.

Я попытался объяснить причины, побудившие меня пойти на такой шаг как предательство, рассказал о том, как оставлял миллион безответных сообщений и как ужасно себя при этом чувствовал.

- Как тот случай с фильмом про Тутанхамона, когда ты не отреагировал...

- Я ничего не слышал о фильме, - удивленно сказал он. – Я ничего не получал.

- Ну вот, разве ЭТО тебе ни о чем не говорит? Они просто тебе ничего не передают!

Я все больше волновался, понимая, что мои подозрения подтверждались: сообщения отфильтровывались людьми, которые находились «на страже интересов» Майкла.

Брат пообещал разобраться.

Я повторил, что даже эта странная ситуация не объясняет того, что происходило между нами в течение последних восьми лет. «Раз решили высказаться, значит, дело нужно довести до конца», - подумал я.

Майкл начал долго говорить о том, что он был просто слишком занят, что в его действиях не существовало никакого умысла. Он продолжал и продолжал, о поездках, о турах, о записях и съемках. Я все понял, однако, посчитал, что услышал уже достаточно.

«НО, МАЙКЛ, МЫ ТВОЯ СЕМЬЯ!» - закричал я, и, в отчаянии, стукнул кулаком по кофейному столику. Чашки и блюдца подскочили на серебряном подносе, а брат аж подпрыгнул на месте. В этот момент он показался мне настолько хрупким и уязвимым, что я сразу же почувствовал свою вину за случившееся.

«Извини, - сказал я. - Не хотел тебя пугать»

Майкл улыбнулся. «Посмотри на себя, ты чего такой дерганый!» - сказал он и начал смеяться. Еще детьми мы всегда хохотали, попадая в переделки, и хихиканье брата снова заставило меня вспомнить былое. На этом всем стало гораздо легче. Мы расслабились, и то, что минуту назад казалось настолько важным, превратилось в нечто глупое и бессмысленное. Мы закончили, признавшись друг другу в обоюдных грехах, оба встали, крепко обнялись, и почти в унисон произнесли: «Я люблю тебя».

С того самого дня Майкл стал гораздо чаще появляться на Днях Семьи, да, не так, как это было годами раньше, но появлялся. Главное, что ситуация в итоге прояснилась.

И по сей день некоторые из поклонников Майкла вменяют мне в вину историю с песней, хотя впоследствии сам Майкл стал относиться к ней по-другому. Не это имело значение. Прощение – все дело было именно в нем. В семье ссора всегда воспринимается иначе, в нашем же случае, когда свидетелями происходящего стали люди извне, ситуацию искусственно раздули до невероятных размеров, и мнение о нас, как о семье неблагополучной только укрепилось. Иногда даже казалось, что нам не позволено было ссориться, и многие думали, что мы всегда находимся «в состоянии войны». Правда же состояла в том, что проблемы в нашей семье не сильно отличались от проблем в любой другой – и я был тому причиной, и слава Майкла. К счастью, мы смогли пережить случившееся и оставили обиды позади.

Для того, чтобы разорвать узы родства, необходимо нечто более весомое, чем просто опрометчивые слова.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: