Глава пятая. Цена свободы

"Если вас полюбят здесь, вас будут любить повсюду," - сказал нам Джозеф в фургоне, по дороге в Нью-Йорк. Мы едем выступать во всемирно известный Apollo Theater в Гарлеме - место, "где рождаются звезды".

Всю дорогу из Индианы он пичкал нас рассказами о значимости этого места и об артистах, которые обрели славу, выступая в Аполло: Элла Фитцджеральд, Лена Хорн, танцор-чечеточник Билл "Бо Джанглс" Робинсон и... Джеймс Браун. В то время на телевидении черные исполнители появлялись все еще сравнительно редко и Аполло стал ареной выступлений для афро-американцев. "Но если вы попадете в немилость, допустите ошибку - публика вам этого не простит. Сегодняшний вечер - это ваш шанс," - продолжил он.

Честно говоря, нас было трудно напугать. Мы понимали, что победа над этой толпой откроет нам, мальчишкам, дверь к нашей мечте - и это было нашей самой большой мотивацией. В шоу-бизнесе неопытность иногда становится преимуществом - наша наивность закрывала нам глаза на чудовищность определенных обстоятельств.

Мы остановились под вывеской Apollo, которая светилась закатными огнями в ночи.

Первое, что мы увидели, когда вошли внутрь - это фотографии легендарных артистов, которыми были увешаны стены. Мы шли по коридорам и заметили потертый ковер. Джозеф сказал нам: "Вы только представьте, чьи ботинки по нему ходили!" Так, восторгаясь на каждом шагу, мы пошли дальше. Оказалось, что у нас личная гримерка - с зеркалами, освещенными лампочками; с хромированными стойками для одежды на колесиках. И микрофоны на сцене выдвигались автоматически с помощью электроники. Для нас это были просто космические технологии.

Как только мы вошли в гримерку, Майкл вместе с Джеки вскочил на кресло, распахнул окно и выглянул во двор. "Там баскетбольная площадка!" - воскликнул Джеки. Это вызвало новую волну оживления. Нам захотелось выйти во двор и побросать мяч в корзину, но тут пришел Джозеф. Мы вскочили и сделали вид, что занимаемся делом. Шутки в сторону! Не знаю, понимал ли Джозеф, насколько беззаботно мы относились к выступлению, но он осознавал, что Гарлем - это вам не Чикаго. Публика Театра Аполло знала толк в развлечениях. Если дела шли плохо, сначала был слышен недовольный ропот, затем толпа освистывала неудачников и забрасывала их жестянками, фруктами и поп-корном. Если выступление было удачное, публика хлопала, танцевала и подпевала. Одним словом, никто не ушел со сцены Аполло с вопросом: "Ну, как я выступил?"

 

Перед выходом на сцену мы это прочувствовали: тому, кто выступал перед нами, пришлось несладко. Мы с Тито, Джеки и Джони стояли напротив Майкла и Марлона. Толпа гудела, как улей, их улюлюканье было громким и неумолимым. Затем на сцену упала жестянка, за ней полетел огрызок яблока. Марлон, с испуганным лицом, повернулся к нам. "Они их забросали!"

Джозеф смотрел на нас, словно говоря: "Я вас предупреждал..."

На сцене, за кулисами, скрытое от посторонних глаз занавесом, стояло "Дерево Надежды". Это был срез ствола дерева, которое раньше росло на Бульваре Мечты, иначе известной как Седьмая Авеню, между старым театром Лафайетт и гостиницей Конни. По старому поверью, черные артисты прикасались к этому дереву или стояли под его ветвями на удачу. Оно было символом надежды для афро-американцев, точно так же, как дерево во дворе нашего дома было символом единства нашей семьи. Майкл с Марлоном достаточно долго сидели у этого дерева, хотя я не уверен, что именно Леди Удача в тот вечер принесла нам успех.

Но мы зажгли Аполло - уже через несколько минут публика была на ногах. Я не думаю, что до Мотауна хоть одно из наших выступлений можно было назвать отличным, но, в конечном итоге, мы завоевали награду Superdog Amateur Finals Night. Должно быть, мы произвели впечатление на руководство театра, потому что нас пригласили выступить снова... на этот раз в качестве оплачиваемых исполнителей. В мае того-же 1968 года, мы опять выступали в Аполло, на одной сцене с Эттой Джеймс, "Coasters" и "Vibrations". Мы были уверенны, что сделали все как надо, на высшем уровне. Чего мы не знали, так это того, что в зале сидел телевизионный продюсер, который нами заинтересовался.

Затем у нас появился юрист, еврей по национальности - коротыш, который неизменно носил костюмы. Этот человек, по-видимому, постучался в дверь Джозефа в одной из гостиниц Нью-Йорка и предложил свои услуги. Ричард Ааронс был жизнерадостным и веселым человеком и должен был, по словам Джозефа, "помочь нам попасть туда, куда мы стремимся". Как сын председателя Союза Музыкантов Нью-Йорка, Ричард знал многих "нужных" людей.

Он сразу же собрал профессиональный питч-пакет, который содержал наши хиты, записанные на Steeltown Records, вырезки из газет с восторженными отзывами о наших выступлениях, некоторые рекламные материалы и письмо, объясняющее, почему Джексон 5 достойны того, чтобы им дали шанс. Пакеты были разосланы таким лейблам, как Atlantic, CBS, Warner и Capitol. Кроме того, следуя совету Глэдис Найт, Джозеф лично отправил посылку, адресованную мистеру Берри Горди, в Детройт, в Motown Records. Как он тогда сказал матери: "Наши мальчики попадут в Мотаун, чего бы мне это ни стоило!"

Много недель спустя, мы все еще были связанны контрактом со Steeltown Records, когда Джозеф принес конверт, открыл его и на стол выпали наши демо-записи... Мотаун нам отказал.

Огромным вознаграждением в наших бесконечных выступлениях служило то, что они давали нам возможность побыть в тени великих артистов. Мы уже побывали в гримерке у Глэдис Найт и выступали на одной сцене с "Delfonics", "Coasters", "Four Tops" и "Impressions". Но самыми восхитительными оказались две встречи, которые произошли в Чикаго, в отеле Regal.

Первая встреча произошла, когда мы ждали Смоки Робинсона, который должен был идти то ли репетировать, то ли выступать, я точно не помню. Джозеф заверил нас, что если мы будем хорошо себя вести и подождем, то сможем увидеть этого великого артиста. Это был один из немногих случаев, когда мы очень волновались, ожидая встречи с нашим кумиром - намного больше, чем перед выступлением.

Когда Смоки подошел к нам и остановился, чтобы поговорить, мы не могли поверить, что он вообще нашел для нас время. Но он стоял перед нами, в черной водолазке и брюках, улыбался широкой улыбкой, пожимал нам руки и спрашивал, кто мы такие и чем занимаемся. Майкл всегда интересовался тем, как другие артисты делают свою работу. Он засЫпал Смоки вопросами. Как вам удалось написать все эти песни? Когда к вам приходят песни? Я не помню, что он отвечал, но могу ручаться, что Майкл запомнил каждое слово. Смоки провел с нами добрых пять минут. И когда он ушел, догадайтесь, о чем мы говорили? О его руках! "Вы почувствовали, какие у него мягкие руки?" - прошептал Майкл. "Не удивительно, - сказал я. - Он же, кроме того, что пишет песни, больше ничего не делает". "Они мягче, чем руки нашей мамы!" - добавил Майкл.

Когда мы вернулись в Гэри и ворвались в наш маленький дом, это было первое, о чем мы рассказали маме. "Мама, мы встретили Смоки Робинсона - и если бы ты только знала, какие у него мягкие руки!" Это то, о чем часто забывают люди. Мы были простыми фанами задолго до того, как стали кем-то еще.

В тот день, когда мы встретили Джеки Уилсона, нам повезло выступить с ним на одной сцене и это поспособствовало нашей встрече: мы были приглашены в его святилище - гримерку. Это было "святилище", потому что для нас этот человек был черным Элвисом (задолго до того, как мы узнали белого Элвиса) - одним из тех артистов, которые рождаются раз в сто лет.

Джеки со своим номером был постоянным гвоздем программы в Regal, поэтому все, о чем мы в тот день могли думать, была встреча с ним. После того, как Джозеф с кем-то переговорил, мы получили разрешение: "Ладно, пять минут," - наше мальчишеское очарование всегда подкупало. Справедливости ради стоит сказать, Джозеф всегда знал, как открыть нужную дверь.

И вот, эта дверь отворилась, и мы попали из темного коридора в комнату, ярко освещенную полукругом лампочек, окружавших трюмо. Перед зеркалом сидел Джеки, спиной к нам. Вокруг его шеи было обернуто полотенце, чтобы защитить его белую рубашку от грима и подводки для глаз, которую он наносил сам.

Первым начал говорить Майкл - он вежливо поинтересовался, можно ли задать ему несколько вопросов. "Конечно, начинай, малыш," - сказал Джеки, обращаясь к нашему отражению в зеркале. И посыпались вопросы. Что вы чувствуете, когда выходите на сцену? Как долго вы репетируете? Сколько вам было лет, когда вы впервые вышли на сцену? Майкла было не остановить - он хотел знать все!

Но больше всего в тот вечер нас ошарашил Джозеф - он рассказал нам, что многие песни, которые поет Джеки Уилсон, написал не кто иной, как мистер Горди, основатель Мотаун (“Lonely Teardrops” были первым хитом мистера Горди).
Встречаясь со Смоки Робинсоном и Джеки Уилсоном, мы понимали, что вот он, тот уровень, к которому мы должны стремиться. Может, это был умысел Джозефа - знакомить нас с королями, чтобы нам тоже захотелось править? Он как будто говорил нам: "Вы можете быть на их месте - но для этого вы должны усердно трудиться".

Мне хотелось бы собрать те жемчужины премудрости шоу-бизнеса, которые оставил нам каждый из этих людей (как говорил Джозеф, у каждого был для нас "добрый совет"), но их слова сейчас скрыты где-то глубоко в моей памяти. Майкл хранил эти впечатления, впитывал каждую деталь: как и о чем они говорили, как двигались, как выглядела и какой была на ощупь их кожа. Когда они были на сцене, он наблюдал за ними с рвением юного режиссера, сосредоточив внимание на словах Смоки, наблюдая за движениями Джеки. Затем, когда после всего пережитого мы ехали домой, в нашем фургоне только и слышен был голос Майкла, восклицающего: "Вы слышали, как он сказал..." или "Вы заметили, как он..." или "Вы видели, как Джеки сделал вот это движение..." Мой брат был мастером в изучении людей и никогда не забывал того, чему научился. Он складывал эти уроки жизни в воображаемую папку, которую можно было назвать "Величайшие вдохновители и примеры для подражания."

Теперь мы зарабатывали около 500 долларов за шоу и, по настоянию отца, репетировали в два раза больше, чем раньше - он ожидал от нас невероятной точности и слаженности. "Мы делаем это в сотый раз, ПОЧЕМУ ты не помнишь, что ты должен делать?" - кричал он, когда кто-то фальшивил или делал неверное движение. И затем он напоминал нам, что Джеймс Браун штрафовал "Famous Flames", когда они допускали ошибку.

Но Джозеф выбрал нам в наказание не штрафы, а порку. Марлону доставалось больше всех, он оказался самым слабым звеном. Он и вправду был немного рассеян и ему приходилось работать в десять раз больше, чем любому из нас, но мы не видели в нем ничего, что могло плохо повлиять на наши выступления. Марлон стал для Джозефа своеобразным предлогом, чтобы заставить нас репетировать еще больше. Оказалось, что для этого была веская причина, но это выяснится позже.

Однажды Марлону никак не удавалось сделать какое-то движение и у Джозефа лопнуло терпение. Он отправил его на улицу и велел принести розгу - тонкий прутик с дерева, которое росло в нашем дворе. Мы смотрели, как Марлон выбирал ветку - орудие наказания для себя - на том самом дереве, которое было символом единства нашей семьи. "Не забывай, в чем разница между победой и поражением!" - рявкнул Джозеф. Когда он ударил Марлона сзади по ногам, Майкл в слезах убежал, не в силах на это смотреть.

Такое наказание пугало нас и заставляло усерднее работать на репетициях, но Марлон ошибался снова и снова. "Сходи-ка за розгой, парень!" Марлон пытался перехитрить отца и выбирал прутья потоньше и послабее. "Нет, эти не годятся. Иди и принеси потолще!" - говорил Джозеф. Потом Марлон понял, что чем громче он будет кричать, тем меньше времени его будут пороть, так он и делал. Но Марлон не знал, что отец подумывает о том, чтобы превратить Jackson 5 в Jackson 4.

"Он не справляется, не попадает в ритм, фальшивит, он только уменьшает наши шансы!" - говорил Джозеф матери. Но Мама считала, что если отец выгонит Марлона из группы, это будет для него травмой на всю жизнь. И она приложила все усилия, чтобы он остался.

Могу сказать о Марлоне - он самый упорный из нас. Он знал пределы своих возможностей, но всегда пытался сделать больше. Когда мы устраивали перерыв, он продолжал работать. Он репетировал даже по дороге в школу. Обычно все братья шли вместе, а Марлон отдельно, танцуя на тротуаре, отрабатывал свои шаги и движения.

Перед сном ребята шептались в кровати и Майкл уверял Марлона: "У тебя все получается, ты справишься, продолжай тренироваться." В школе, на переменах Майкл учил Марлона делать "штопор" и другие движения. Мы обожали фильмы с Брюсом Ли и у нас были собственные нунчаки - специальные палки для обучения боевым искусствам - и Майкл брал их в школу (в то время дети в школах еще не применяли оружие, чтобы нанести кому-то вред, и правила были более снисходительными). Они с Марлоном использовали технику работы с нунчаками, чтобы тренировать плавность, гибкость и грацию в движениях. Думаю, именно поэтому Марлон, в конечном итоге, состоялся как танцор - потому, что занимался больше всех.

Майкл ненавидел, когда Джозеф пользовался его совершенством, как меркой, по которой он судил Марлона. Ему не нравилось, что такой неустанный контроль сеет в его разуме сомнения: "Достаточно ли хорошо я это сделал? Это то, чего он хотел? Не допустил ли я ошибки?"- тихий шепот сумасшедшей неуверенности в себе, которая заставляла каждого из нас беспокоится, действительно ли мы выложились на все сто.

Возможно, эта обида и стала причиной бунта Майкла. Во время репетиций, когда Джозеф просил его сделать новый шаг или попробовать новое движение, Майкл, чей самостоятельно развивающийся стиль не требовал указаний, отказывался. К восьми годам он из милого, уступчивого ребенка, который делал все, что его просили, превратился в упрямого, воинственно настроенного парня.

— Майкл, сделай то, что я прошу, или ты у меня схлопочешь! — говорил Джозеф, бросая свирепый взгляд.
— Нет!!!
— Я больше тебя просить не буду.
— Нет, я хочу играть во дворе!

Майкл стал одним из тех детей, которые восстают против установленных правил, испытывая свою судьбу. Конечно, он получал взбучку. Вновь и вновь он стоял под деревом в слезах, пытаясь выбрать ветку потоньше, выигрывая время. Я тоже получал свою долю наказаний - в основном за то, что не сделал что-то по дому. Но ребятам доставалось больше всех: Марлону за ошибки, а Майклу - за его открытое неповиновение.

Временами мама восставала против наказаний Джозефа - она считала их слишком жестокими. "Остановись, Джозеф! Не надо!" - умоляла она, пытаясь прорваться сквозь пелену его гнева. Отец должен был понять, что порка - не самый эффективный метод воспитания - у Майкла она вызывала обратную реакцию. Он запирался в спальне или прятался под кроватью, отказываясь выходить - и это отнимало драгоценное время репетиций. Однажды он прокричал Джозефу в лицо, что больше никогда не будет петь, если тот еще хоть раз поднимет на него руку. Приходилось нам, старшим братьям, уговаривать Майкла, задобрив его сладостями - удивительно, чего можно было добиться, пообещав ему Jawbreaker. Не стоит также забывать, что Майкл был большим задирой, так что он не только плакал и сердился.

Майкл обожал смотреть "Трех Простаков" и научился у них дурачиться; он был большим любителем подразниться. Он любил корчить рожицы - широко открытые глаза, втянутые щеки и поджатые губы - и делал это всякий раз, когда кто-то говорил что-то серъезное. Как-то Джозеф отчитывал меня за то, что я не сделал что-то по дому. Это не заслуживало серьезного наказания, но я должен был выслушать его нравоучения. Он стоял напротив меня с грозным лицом, а за его спиной Майкл корчил мне рожи. Я пытался сосредоточиться на Джозефе, но Майкл сунул пальцы в уши, зная, что этого я не выдержу. Я начал ухмыляться. "Парень, ты надо мной смеешься?" - закричал Джозеф. К тому времени Майкл уже спрятался в нашей спальне от греха подальше.

Они с Марлоном даже придумали Джозефу новое прозвище: "Ведро-Голова" [Buckethead]. Они называли его так за его спиной, или произносили шепотом, когда он был рядом. Еще мы называли его "Ястреб" - потому что Джозефу нравилось думать, что он все видит и все знает. Это было единственное прозвище, о котором мы ему рассказали. И ему понравилось - это звучало уважительно.

 

 

Глава шестая. Мотаунские университеты

«Бостонский дом» Мистера Горди в Детройте был таким большим и просторным, что нам просто не с чем было его сравнить, казалось, мы попали в другой мир. Мы думали, что только короли и королевы могут жить так роскошно, но этот особняк в тюдоровском стиле был не только жилым домом, там регулярно проводились концерты, и в этот вечер нам предстояло выступить на одном из них. В одном можно было не сомневаться: в сегодняшней программе не будет стриптиза и помидоров, летящих на сцену, как в заведении мистера Лаки. Это мало напоминало любительский концерт в «Apollo» или домашнюю вечеринку. Это была резиденция едва ли не самого главного человека в музыкальном мире. Любопытный Майкл вертел головой, разглядывая высоченные потолки, сияющие канделябры и огромные портреты маслом, на которых был изображен сам Мистер Горди.

Возле дома находился фонтан, украшенный лепным орнаментом, и стояли большие статуи в греческом стиле. Гостей встречали дворецкие и многочисленная белая прислуга. Все было настолько красиво, аккуратно и чисто! Нас пригласили выступить в качестве новых артистов лейбла, однако контракты, которые мы подписали, содержали в себе множество юридических зацепок, о которых мы тогда еще не подозревали, но мы совершенно не думали об этом. Нам было сказано, что «нам не о чем волноваться», да и хозяин дома тоже казался воплощением уверенности в себе. Это было наше первое выступление перед семьей Motown, и, конечно, это было большим событием. Хотя тогда, зимой 1968 года, мы еще представить не могли, что ждет в нас в будущем.

Бородатый Мистер Горди радушно встретил нас, как настоящих артистов, возле дверей в гольф-клуб (зеленая лужайка размещалась на заднем дворе его резиденции). «Костюмерной» нам служило помещение возле плавательного бассейна, а «сценой» - площадка на дальнем конце бассейна, где было достаточно места для барабанов Джонни и клавишей Ронни. Собравшиеся гости должны были смотреть на нас с противоположной стороны, для них между греческими колоннами были установлены скамейки. Когда там начали собираться мужчины в костюмах и женщины в бриллиантах, Майкл и Марлон, заметив из окна, что подошел кто-то еще, тут же выбегали на улицу, чтобы рассмотреть гостей поближе. В это время Джеки, Тито, Джонни, Ронни и я сидели в комнате, прокручивая в голове все наше выступление.

Вдруг врывается Марлон: «Здесь Смоки Робинсон!» И убежал. Потом голова Майкла появляется из дверей: «Вау! Я только что видел кое-кого из Tamptations!» Снова Марлон: «Глэдис Найт!»

Потом снова Майкл, возбужденно: «ДАЙАНА РОСС! Я ТОЛЬКО ЧТО ВИДЕЛ ДАЙАНУ РОСС!»

Тито и я подорвались с места и выбежали наружу, чтобы убедиться, что это не было его очередным розыгрышем. Но это было правдой. Мистер Горди собрал у себя все сливки Motown и еще бог знает сколько воротил музыкальной индустрии. Уже с июля мы считали себя артистами Motown, наряду с "Temptations", "The Marvelettes", "Martha Reeves and the Vandellas", Смоки, Глэдис, Бобби Тейлором, Дайаной Росс, Марвином Гэйем и "Four Tops". Очень долгое время они были теми, на кого мы хотели быть похожи, и с кем мы хотели бы когда-нибудь сравняться в успехе. И вот теперь нам предстояло выступить для них.

Джеки стал внушать нам: «Парни, мы должны сконцентрироваться. Давайте. Разве вы не знаете, что вы должны делать?» Напряжение росло, и новости, которые постоянно приносили Майкл и Марлон, ничуть не помогали успокоиться. Это был как раз тот случай, когда нам было необходимо присутствие Джозефа за кулисами. Но Джозеф был занят: он отирался между гостями и пытался завязать знакомства среди «больших людей», и это была одна из причин, почему Джеки била нервная дрожь. «Давайте, все… мы должны все сделать правильно. Нужно сфокусироваться», — говорил он. По примеру Джозефа Джеки без конца повторял это слово.

Майкл и Марлон, наконец, уселись рядом, мы все склонили головы и повторили вместе, что мы обязаны «выйти туда и порвать их всех на куски». Это то, что мы говорили потом еще многие годы: «Порвем всех на куски», «Давайте собьем их с ног», «Мы их замочим» или «Выйдем и сделаем им больно». Майклу очень нравились такие словечки, и он продолжал пользоваться ими, когда начал свою сольную карьеру. Никто из людей, которые с ним работали, не мог понять, откуда взялся у него этот жаргон. А это были боксерские фразы, которые мы переняли у Джозефа.

Хотя мы были детьми, мы прекрасно понимали, какой величины таланты собрались, чтобы посмотреть на нас, но при этом мы еще не осознавали того, что от этого вечера и от этих людей зависело все наше будущее. Будучи первой детской группой Motown, мы просто с нетерпением ждали момента, чтобы выйти на сцену и спеть для них «My Girl», «Tobacco Road» и одну из песен Джеймса Брауна. Нам было жутко любопытно: какие они, эти ребята из Motown, в своем привычном окружении? как они будут реагировать на наше выступление?

Но кого нам больше всего хотелось бы видеть в этот вечер — так это Маму и Рибби. Маме приходилось часами стоять за кулисами, переживая за нас, забывать о себе и своих интересах и большинство выходных проводить, скучая по своим мальчикам. Когда Motown еще только начинался, Рибби часто ходила в местный магазин пластинок, чтобы купить свежие записи на «сорокапятках», под эту музыку она и Джеки танцевали вместе. Она знала о мистере Горди все, она говорила нам, что он изобрел «звук молодой Америки». Или, как гласил еще один рекламный слоган Motown: «It’s what’s in the groove that counts / Все дело в (черном) ритме».

Наконец мы выстроились возле микрофонов и инструментов, и посмотрели на другую сторону бассейна; вода в нем светилась, подсвечивая знаменитые лица среди нашей публики. Майкл хитро подмигнул мне, а потом мы «начали их мочить». Энергия в том выступлении была потрясающая, и наша VIP-аудитория не устояла. Реакция была не просто вежливой, им действительно понравилось. Ко второму куплету «My Girl» все уже хлопали, танцевали и улыбались, и даже кричали, когда Майкл проделывал свои танцевальные трюки и подзадоривал публику выкриками. Закончив выступление, мы увидели мистера Горди в толпе, прямо по центру, он аплодировал громче всех и широко улыбался, а рядом с ним стоял Джозеф и гордо выпячивал грудь вперед. Это было хорошим знаком.

Когда к нам подошли Смоки Робинсон и Марвин Гэй, чтобы выразить свое одобрение, сомнений не осталось — мы действительно произвели впечатление. Все только и говорили что о «чудесном малыше» — о Майкле, а Дайана Росс не отходила от него ни на шаг. Она что-то сказала ему и нежно потрепала по щеке, будто тетушка, встретившая своего любимого племянника. Стоя в стороне и разговаривая с кем-то другим, я все же заметил, с каким обожанием смотрел на нее Майкл, его глаза сияли как звезды. На самом деле это была наша первая встреча с Дайаной, но именно в тот день родилась легенда, своеобразный фольклор Motown, что это Дайана "открыла" нас. Это был маркетинговый миф, придуманный для журналистов, нам всем велели так говорить, потому что слава Дайаны могла помочь нашей раскрутке.

Поздним вечером, вернувшись в квартиру Бобби Тейлора, приютившего нас в Детройте, мы позвонили Маме в Гэри. Мы в нетерпении вырывали друг у друга трубку, чтобы еще и еще раз рассказать ей, как великолепно прошло наше выступление. «Они действительно понравились? У них все получилось? Я так горжусь вами, мальчики».

 

Люди часто интересовались: «Что такое на самом деле Звук Мотаун?» В 1983 году Смоки — первый артист, подписавший контракт с лейблом — попытался ответить на этот вопрос: «Звук Мотаун это основа всего, понимаете. Они кропотливо делали всю черновую работу, особенно хорошо это слышно в басовых партиях». В 1994 году в своей автобиографии мистер Горди написал, что звук Мотаун — «это крысы, тараканы, борьба, талант в печенках и любовь».

Я добавлю еще несколько слов: характерным для Мотаун была многослойность микширования, мелодия накладывалась на фанковую основу, создавая неповторимое звучание, ставшее высоким стандартом для поп-музыки того времени. Кроме того, это была очень эмоциональная музыка, способная затронуть каждого человека и вызвать ответную реакцию, будь то воспоминания о самых счастливых днях в твоей жизни или о моментах, разрывающих сердце, как в тех ранних записях, которые мистер Горди делал с Джеки Уилсоном. Настоящий катарсис, который не может оставить равнодушным, и сила, которая заставляет тебя двигаться вперед. Особая смесь ритмов, басовых партий, барабанов, клавишных, тамбуринов и хлопков в ладоши, которая во взаимодействии с гармониями создавала специфическое звучание. Мотаун стал для нас настоящим музыкальным университетом, мы учились подобным образом строить аранжировки в наших живых выступлениях. Но даже спустя годы я не был уверен, что нам вполне удавалось передать в них «Звук Мотаун».

Нашим первым наставником в Мотаун был Бобби Тейлор, на протяжении нескольких месяцев до нашего выступления у мистера Горди мы проводили с ним все уикенды, а когда пришло лето и закончились занятия в школе, мы буквально не вылезали из студии. Ночевали у него дома, но его квартира была слишком мала для нас всех, поэтому мы стелили матрасы на пол или спали в мешках прямо на ковре. Было такое чувство, будто мы там постоянно не высыпались. Сам Бобби совершенно не умел петь, но он был хорошим продюсером; в те летние недели мы работали над такими треками, как «Can You Remember?», «Who’s Lovin’ You», «Chained», «La-La-La-La-La Means I Love You» и «Standing In The Shadows Of Love» — над песнями, которые в будущем должны были стать нашим первым альбомом. Думаю, тогда мы записали с ним больше сотни каверов на песни «Delfonics», Смоки Робинсона, «Temptations» и Марвина Гэйя, и эта работа помогла нам разобраться в том, что представляет собой запись в настоящей студии, в то время, пока команда Мотаун готовила для нас собственный материал.

Работать с Бобби было интересно, Майкла и меня он учил, как правильно использовать микрофон в студии. «Ребята, вы сейчас не на сцене, — объяснял он. — Поэтому не надо орать, микрофон усилит ваши голоса ровно до того уровня, который необходим». И если раньше пение Майкла было сплошной имитацией, то теперь у него начал появляться собственный стиль. Бобби был первым, кто по достоинству оценил наши способности на сцене, и он же был первым, кто начал учить нас тонкостям студийной работы.

Записываясь в Детройте, мы впервые использовали четырехтрековый пульт. Студия находилась в том же здании с названием «Hitsville USA», где располагался и главный офис лейбла, на Вест-Гранд Бульвар; позднее мистер Горди превратил его в музей Motown. В нем не было ничего красивого или величественного, но это был эпицентр звука Motown, и там действительно ощущалась какая-то магия. Работа над аранжировками всегда начиналась с ритм-секции. Для этого у лейбла имелась собственная команда, известная как «Funk Brothers» — одна из ключевых составляющих звука Motown, скромные герои, остававшиеся в тени, которые были причастны к созданию всего, что когда-либо выпускалось на этом лейбле. Мы не могли поверить в то, что они будут работать с нами. В более ранние дни мечтать об этом было все равно, что думать, что музыканты могут появиться перед тобой живьем прямо из радиоприемника.

 

Проведя все лето в студии, осенью мы снова пошли в школу, жизнь вернулась в обычное русло. С августа 1968 по март 1969 мы не получали от лейбла никаких известий, но мы продолжали репетировать и выступать на площадках, которые стали для нас уже привычными — «Apollo», «Guys and Gals» и «High Chaparral» (в нашем самом большом местном зале, когда не подворачивалось ничего более интересного). Как ни странно, именно Мама беспокоилась по этому поводу больше всех нас, вместе взятых: «Джо, как ты думаешь, Мотаун не забыл о наших мальчиках?»

Он уверял ее, что наше соглашение остается в силе, просто нужно проявить терпение. Юристы все еще улаживали вопросы, касающиеся нашего первого контракта со Steeltown Records, а Motown как раз находился в процессе переброски в Лос-Анджелес. В конце 60-х все крупные звукозаписывающие лейблы постепенно начали перебираться на запад, и Джозеф предчувствовал, что совсем скоро его планы претворятся в жизнь. «Мы поедем в Голливуд, мальчики. Я точно знаю это», — подмигивал он нам.

Но к тому времени с нами уже не было Рибби. В ноябре 1968 года Рибби решила выйти замуж за Свидетеля Иеговы по имени Натаниэль Браун, и когда они объявили, что собираются пожениться в Кентукки и остаться там жить, Джозеф был в ярости, а Мама в расстроенных чувствах. Они понимали, что от них здесь ничего не зависит, но слишком трудно было смириться с мыслью, что их дочь оставляет семью: их план всегда держаться всем вместе провалился. Рибби недоумевала, почему они не радуются ее счастью. Насколько я понимаю, больше всего Джозефа злило то, что все вышло из-под его контроля, но, возможно, отъезд Рибби был для него и болезненным напоминанием о потере сестры Верны Мэй. В любом случае, он отказался дать свое благословение и присутствовать на свадьбе. Обязанности отца невесты пришлось выполнять Папе Сэмюэлю.

Но сильнее всего Рибби обидело то, что Джозеф и нам не позволил поехать на ее свадьбу. Выступление в «Regal» было для него важней. Мне тоже трудно было понять, как это вяжется с убеждениями Джозефа, который постоянно твердил нам, что семья должна быть на первом месте.

Между тем, Рэнди к 6-7 годам начал проявлять свои таланты, ему очень хотелось быть замеченным. Пятеро его братьев почти все вечера и уикенды проводили в разъездах, оставляя его за единственного мальчика в доме. Он говорил, что это подстегивало его решимость. Как и Марлон, он был очень упорным, поэтому, когда Джозеф сказал, что когда-нибудь он разрешит ему играть в группе на бонго, Рэнди начал практиковаться день и ночь. «Послушай, Джозеф! Послушай, чему я научился», — упрашивал он, когда мы приезжали домой. «Продолжай играть, — отвечал Джозеф, — когда будешь готов, я тебе скажу».

Рэнди никогда не терял уверенности в себе. В школе он начал учиться играть на гитаре и на пианино. Он поклялся себе, что однажды он тоже станет членом Jackson 5. Дженет в свои 3 года была такой же забавной и глазастой, каким был маленький Майкл; ее постоянно одевали в штаны на лямках, и она очень любила прыгать «в классики» или сидеть, скрестив ноги, и играть «в ладушки» с Рэнди. Моя маленькая сестричка на всю жизнь осталась для меня одним из самых дорогих воспоминаний о нашей жизни в Индиане, и я помню, как сильно мне ее не хватало, когда все резко изменилось после нашего отъезда в Южную Калифорнию.

Дело в том, что Мотаун решил все вопросы с нашим старым и нашим новым контрактами, после чего раздался долгожданный звонок мистера Горди: нас готовы были принять в Лос-Анджелесе. Наконец пришло время для осуществления нашей мечты сбежать из Гэри и стать настоящими артистами.

Мама, Рэнди, Ла Тойя и Дженет остались в Гэри паковать вещи, нужно было подготовиться к отъезду и подготовить дом, который решено было сдать нашим родственникам. А мы отправились на запад. Расставание с городком нашего детства не было тяжелым, ведь мы оставляли его ради нашей мечты. С Мамой расставаться было гораздо тяжелее, но зная, что через два месяца она присоединится к нам, мы уезжали, не чувствуя особого волнения.

В 1969-м Джозеф купил наш первый цветной телевизор. Думаю, к тому времени мы действительно его заслужили. Контраст между черно-белым и цветным изображением был очень похож на контраст между бледным черно-белым Гэри и яркими насыщенными цветами Калифорнии. Во время путешествия из аэропорта Лос-Анджелеса в Голливуд мы поражались каждой мелочи. Впервые в жизни мы увидели высокие пышные пальмовые деревья, безоблачное голубое небо, бронзовых от загара людей в обтягивающих футболках и джинсах. Мы принюхивались к запаху сосен и ощущали вокруг массу других новых запахов, это было так непохоже на Гэри. Все, что мы знали до этого — дым со сталелитейного завода, воняющий сероводородом, и красноватый смог, постоянно висящий в воздухе.

На улицах Лос-Анджелеса кипела жизнь. Мы будто прибыли в землю обетованную, Майкл и я по очереди высовывали головы в окно машины, чтобы ветер трепал наши афро-прически. Мы совершили экскурсию по Голливуду, посмотрели на дома, забиравшиеся почти до вершин холмов, и на прекрасные горные массивы на горизонте.

В эти первые июльские дни 1969 года мы каждый вечер ходили на пляж смотреть на закаты; Майкл же с утра до ночи готов был заниматься только одним — кататься на большой карусели со скачущими лошадками на пирсе в Санта-Монике. Потом мы посетили Диснейленд и Лос-анджелесский зоопарк, и Майкл влюбился в Микки Мауса и в местных животных. Нам даже организовали путешествие на машине в Сан-Франциско.

Многие новички начинали свой путь в музыкальной индустрии с нашего первого пристанища — это был отель «Тропикана» в Западном Голливуде. В те дни музыкальная элита останавливалась в «Шато Мармот», но если вы впервые оказались в городе, к вашим услугам была «Тропикана» — выкрашенное в белый цвет двухэтажное здание в форме подковы, недалеко от Бульвара Санта-Моники, на первом этаже там был автомобильный прокат. На территории отеля были расположены несколько бунгало и плавательный бассейн, ориентиром на перекрестке служила вывеска с большой пальмой. Мы были в восторге. Вообще, пальмы были повсюду: там было так же много пальм, как и хиппи.

Окна нашей комнаты выходили на Голливудские Холмы, и целые дни мы наслаждались, плескаясь в бассейне. Мотель был построен на склоне холма, поэтому его крыша была лишь на 10 футов выше, чем уровень воды в бассейне на заднем дворе. Джонни Джексон вообразил себя олимпийским пловцом, он первым вылез из окна и подошел к краю черепичной крыши, показывая нам: «Смотрите на меня! Посмотрите! Я собираюсь сделать двойное сальто!» Мы наблюдали, как — ох, черт! — он плашмя шлепнулся в воду и брызги разлетелись по всему двору. Хвастовство Джонни стало для нас сигналом присоединиться, и мы все начали прыгать в бассейн с крыши бомбочкой, ногами вниз.

Спустя неделю, пока Мотаун продолжал поиски подходящего дома для нашей семьи в ЛА (оплата аренды входила в условия нашего контракта с лейблом), мы переехали на новое временное место жительства: в дом нашего босса, мистера Горди, чьей соседкой оказалась Дайана Росс.

Дайане Росс было тогда 25 лет, на ее счету было множество хитов, и популярность ее продолжала расти — это был как раз тот момент, когда она собиралась оставить своих одногруппниц из «Supremes» ради собственной карьеры. Она жила на Голливудских Холмах в белом доме, с роскошной обстановкой, дорогими портьерами и мягкими пушистыми коврами, мы легко могли бы превратить его в руины. Разъезжающиеся стеклянные двери «от-пола-до-потолка» вели к бассейну и на балкон, откуда открывался прекрасный вид на Лос-Анджелес. Дом был построен на холме, прямо рядом с домом мистера Горди, называвшимся Керзон-Хаус, где он жил со своими детьми.

Этот большой дом был отделан деревом, своей беспорядочной застройкой он напоминал ранчо. Самым впечатляющим оказался подвальный уровень, где было окно, выходившее в бассейн, как в аквариум. Майкл и я часто сидели там внизу, глядя на людей, которые плавали на поверхности бассейна, и представляли, что мы наблюдаем за ними через перископ нашей подводной лодки. Еще там был баскетбольный корт, поэтому Джеки был очень счастлив — если не учитывать раздражающий талант Майкла попадать в корзину из самых трудных положений. Он мог бросить двумя руками из-за дальней линии, и мяч пролетал в корзину, даже не коснувшись кольца. Ему не хватало роста, но это компенсировалось его меткостью.

Несколько недель мы прожили у мистера Горди, но после обеда обычно мы шли к Дайане, и потом гуляли по улице от одного дома к другому. Я бы сказал, что мы жили «на два дома», но нельзя утверждать, что кто-нибудь из нас, включая Майкла, действительно жил у Дайаны. Это был еще один маркетинговый миф, Майкл повторил его в 1988 году в своей книге, я думаю, просто ради сохранения имиджа. Несомненно, у Дайаны мы отлично проводили время. В своем бассейне она учила меня плавать: поддерживала снизу, а я при этом отчаянно цеплялся за бортики и болтал ногами. Майкл и Марлон в это время играли в мяч на другом конце двора.

 

У Дайаны жил ее младший брат Чико, который отлично вписался в нашу компанию. Этот 14 летний мальчишка, мой ровесник, был точной копией своей сестры — тот же рот, большие глаза и широкая улыбка — и мы с ним очень подружились. Вместе с ним и с сыновьями мистера Горди Берри-младшим, Терри, Керри и Кеннеди (который пошел дальше остальных и стал артистом Motown под псевдонимом Rockwell; в 1984 он выпустил большой хит «Somebody’s Watching Me», где Майкл и я пели бэк-вокалы) у нас получилось две полноценных команды для игры в бильярд, настольный теннис и баскетбол. Спортивные игры всегда превращались в поединки «Джексоны против Горди», Чико был их легионером — и каждый раз нам удавалось навалять им по полной программе, особенно в баскетболе и американском футболе. В семье Горди очень увлекались спортом, и появление братьев из Гэри, которые оказались лучшими спортсменами, было для них большой неожиданностью.

 

Эти победы возвысили меня в глазах Хейзел, дочери Горди. Хейзел было 14, у нее были прекрасные глаза, медовая кожа, и вообще она была очень милой. Она понравилась мне с первого взгляда, как только Сюзанн де Пасс познакомила нас в лифте Мотаун, но она была дочерью босса, поэтому я решил вести себя очень сдержанно. Тяжело было устоять перед такой прекрасной девушкой, но одна вещь сразила меня наповал — и она, и я очень любили жвачки "Базука". Я подумал про себя, что встретил родную душу, но разве от Майкла что-то можно было утаить! Младшие братья любят дразниться, и ему доставляло огромное удовольствие подкалывать меня: «А Эрмс влюбился! Эрмс влюбился!»

Больше всего мне нравилось в Хейзел ее честность, простота и искренность в общении, она получила очень хорошее воспитание. Я был поражен, когда она обронила в разговоре, что в Хитсвилле она часто играла в прятки со Стиви Уандером и своими братьями. Тогда я подумал, что это самая крутая девчонка в ЛА. «Погоди-ка, — сказал я удивленно, — но как ты можешь играть в прятки со Стиви? Я имею в виду, как он умудряется тебя найти?»

«Легко, — ответила Хейзел. — Он снимает свой пояс, ходит по комнате и размахивает им. Он слышит, как меняется звук, отражаясь от разных предметов и от людей. «Вот! — говорит он. — Я тебя нашел!» С того дня я начал еще больше восхищаться Стиви.

Майкл очень любил играть в прятки. Это было второе самое любимое его занятие, после плавания, ему нравилось играть, независимо от того, прятался ли они сам или искал кого-то, находили его или нет. Но вскоре Дайана придумала для нас еще одно интересное занятие: учиться рисовать. В ее гостиной было несколько мольбертов и бумага для рисования, и она купила нам краски. Наверное, это было не самым мудрым решением, так как пятерым мальчикам в сверкающей чистотой гостиной рисовать было интересно, но дурачиться было еще интереснее. Когда она вышла из комнаты, мы решили измазать один другого нашими кистями. Не прошло и двух минут, как белоснежный ковер Дайаны был раскрашен во все цвета радуги. Майкл в ужасе воскликнул: «Она нас убьет! Что теперь делать?» Если бы такое произошло в Гэри, жестокое наказание ремнем или проводом было бы нам обеспечено.

Но Дайана — не Джозеф, мы извинились, вычистили, как смогли, все то, что мы натворили, и это больше никогда не упоминалось. Ей хотелось научить Майкла понимать изобразительное искусство. Она говорила, что его «глаза» были такими же необыкновенными, как и его голос, что он мог видеть то, чего не замечают другие. Мы с братьями припомнили пару случаев, когда Джозеф вдруг садился рисовать в нашей гостиной в Гэри. Майкл смотрел зачарованно, но Джозеф не обращал на него внимания, а он слишком боялся отца, чтобы попросить. С Дайаной он начал учиться рисовать натюрморты. Иногда мы не видели его несколько дней подряд, так как он был всецело погружен в «уроки искусства» и в чтение книг о Микеланджело, Пикассо или Дега. Думаю, не последнюю роль играло стремление Майкла просто находиться в обществе Дайаны. Он был самым застенчивым из братьев, но Дайане удалось завоевать его доверие и научить его использовать свою харизму, что ему, как фронтмену, было совершенно необходимо.

Сегодняшние артисты могли бы поучиться у Дайаны мудрости, стилю и умению себя подать. Многие из современных исполнителей думают, что надо лишь набраться достаточно наглости, чтобы выйти на сцену и покорить аудиторию. Но Мотаун обучал своих артистов быть настоящими звездами, и это занимало гораздо больше времени, чем, например, обучение работе в студии. Дайана Росс и другие участники «Supremes» или «Temptations» не родились с серебряной ложкой во рту, но когда вы видели их по телевизору, вы думали, что в роду у них были короли и королевы. И дело было не в каких-то маркетинговых трюках, не в броских газетных заголовках — просто вы смотрели на их выступления и видели настоящий стиль, изящество и элегантность. И Дайана являлась эталоном суперзвезды.

Она была прекрасным учителем для Майкла, и он обожал ее всей душой. Это явно читалось в его взгляде и в том, что он старался постоянно быть с ней рядом — она отвечала ему тем же. Она была особенной для каждого из нас, но между нею и Майклом, казалось, возникло взаимное притяжение. Она была ему сестрой, лучшим другом и учителем в одном лице, они удивительно хорошо понимали друг друга. Дайана всегда говорила, что вокруг Майкла будто существует «особое электрическое поле, магическая аура любви».

Мы многому научились у нее в профессиональном плане. Ее внешняя мягкость была обманчивой, потому что она всегда знала, чего хочет, и обладала железной волей в достижении своих целей. Однажды она предупредила нас, что в Голливуде нам придется обзавестись кожей носорога и постараться окружить себя умными людьми, потому что жизнь артиста таит в себе много опасностей. Однако нам, детям, слишком трудно было понять, о каких таких опасностях она говорит. В одном из интервью 1970 года Майкл сказал репортеру: «Дайана Росс говорила мне, что шоу-бизнес опасен. По правде сказать, я не понимаю этого. Возможно, когда-нибудь наступит день, и я пойму… но я сомневаюсь».

К концу августа Мотаун арендовал для нас дом по Квинз-Роуд, 1601, на том перекрестке, где начинается извилистый подъем на Голливудские Холмы. Мы заселились, а затем началась работа с лейблом Motown над нашим первым альбомом.

***
Я сомневаюсь, что кто-то мог предсказать будущий уровень нашей известности и успеха, но у мистера Горди была в отношении нас четкая стратегия. «Я собираюсь всех вас сделать звездами», — пообещал он однажды после обеда, сидя в кресле в своей гостиной, мы при этом сидели на диване в окружении его креативной команды. А затем он изложил свой план. Это было сказано в его характерной манере — решительной и не допускающей возражений: мы должны выпустить три сингла номер один, оставаясь невидимыми для публики, создавая интригу… а затем мы поедем в тур. Три сингла номер один? Вау, неужели он так уверен в нашем будущем? Должно быть, глаза у нас всех стали как плошки, потому что мистер Горди рассмеялся. «Поверьте мне, вы станете сенсацией, — он часто использовал это слово, — и когда вы, наконец, выйдете на сцену, там будет настоящее столпотворение».

Мы улыбались и кивали головами в знак согласия, но давайте взглянем правде в лицо: на нашу долю выпала более легкая задача — выступления, более трудная досталась нашим наставникам — сделать так, чтобы сенсация состоялась. Мы понимали, что «релиз номер один» был возможен только при помощи его сонграйтеров. «Номер один» был уровнем этого лейбла. В этом был смысл того, что Горди назвал штаб-квартиру Motown «Hitsville USA» (по аналогии с городом Хантсвилл, штат Алабама, США: hunt – охотник, hit – музыкальный хит – прим. перев.). Мы также получили хороший урок стратегии шоу-бизнеса: сначала выпускаем музыку, чтобы заинтриговать людей и заставить говорить о себе… но не позволяем им себя увидеть. Не давать никакой информации. Заинтересовать и оставить в неизвестности, как в детективном романе, и когда они попадутся на крючок, продолжать нагнетать атмосферу. А затем, когда возбуждение достигнет высшей точки, устроить громкое «разоблачение» — выпустить альбом, появиться на ТВ-шоу или на концерте.

Пройдут годы, и Майкл овладеет этим искусством в совершенстве — его выступления станут поистине магическим действом. Мы узнали от Джозефа захватывающую историю о том, как мистер Горди, предки которого были рабами, бросил работу на конвейере автомобильного завода в Детройте, и имея 800 долларов в кармане, пятерых работников и хорошее чутье в музыке, в 1959 году основал собственный лейбл (в 1988 мистер Горди продал Motown МСА за $31 миллион). Он сам писал песни, он играл на фортепиано, продюсировал, занимался менеджментом и вдохновлял; будучи в Лондоне, он даже спродюсировал один из треков Битлз. За десятилетие он добился того, что черная музыка стала популярной, и все это на фоне борьбы черных против расизма и ущемления своих гражданских прав; это было время шокирующей несправедливости, когда черные люди считались гражданами второго сорта. За год до нашего прибытия в Лос-Анджелес Доктор Мартин Лютер Кинг выступал в Мемфисе. Тем не менее, мистер Горди придерживался принципа нанимать на работу и черных, и белых, невзирая на цвет кожи, а затем он изобрел черный звук, который покорил белую Америку и весь остальной мир. В глазах Джозефа это было настоящим триумфом, и это было именно тем, чего он всегда хотел добиться для нас: нравиться черным и белым, мужчинам, женщинам и детям.

В то же время мистер Горди никогда не переоценивал свои заслуги. Спустя годы мы смогли оценить, сколько времени и внимания он уделял каждому артисту лейбла, но в своей биографии под названием «Time of Life» он напишет: «Эта книга вовсе не обо мне — она о моих артистах». Он был невысоким мужчиной, он в его присутствии каждый чувствовал себя на голову ниже; он был хозяином положения, который захватывал все ваше внимание, и когда он входил в комнату, люди невольно поднимались ему навстречу. Мы часто ловили на себе его внимательные взгляды, словно он видел что-то такое, чего не могли видеть мы, что он хотел из нас вытащить и развить.

Для нас мистер Горди был более чем просто президентом Motown Records. Если Дайана Росс была для нас как вторая мать, то он стал нам вторым отцом. Когда мы жили у него в доме, он всегда находил время, чтобы поиграть с нами: нарды, бильярд, шахматы, плавание и катание на мотороллерах. Майкл вспоминал, что мистер Горди проводил с нами время, чего Джозеф никогда не делал. Время для нас лично, а не для репетиций. Майклу очень хотелось, чтобы наш отец общался с нами так же, но мне кажется, мистер Горди был намного добрее; в душе этот могущественный бизнесмен был добрейшим отцом семейства, и он умел находить баланс между этим качествами. Лучший пример, когда однажды вечером он собрался лечь спать пораньше, оставляя нас внизу в гостиной, он сказал: «Ребята, я не переживаю, что вы устроите беспорядок в гостиной или в кухне, просто уберите после себя. Делайте, что хотите. Я доверяю вам — чувствуйте себя как дома». Двери за ним закрылись, а мы все еще смотрели друг на друга и не могли поверить своим ушам. Затем мы устроили набег на холодильник, а потом уселись смотреть телевизор. Голливуд казался нам раем.

Говорят, что мистер Горди был нечестным, беспощадным и скупым, но мне странно это слышать, только познакомившись с ним, мы узнали, какой должна быть отцовская любовь. Думаю, критиковать его может лишь тот, кто сам ничего не смыслит в бизнесе, или бывшие артисты, которые думали только о деньгах и забывали о том, что он дал им имя. Тот, кто уходил в другую звукозаписывающую компанию и получал новый, более привлекательный контракт, забывал, что мистер Горди сделал всю самую трудную работу, вытащил их из безызвестности и создал им базу, и что именно благодаря ему впоследствии они получали более выгодные контракты — со временем это же произошло и с нами.

Если американские мозги шли учиться в Гарвард, то американские таланты шли в Мотаун, здесь они получали не только профессиональное мастерство, но и жизненный опыт. «Вы поступили в самую лучшую школу музыкального бизнеса», — говорил нам мистер Горди. Наш уровень рос с каждым последующим треком: каждая песня, которую мы записывали, была трехминутной историей с началом, серединой и концом. Мы выучили, что музыка всегда должна иметь определенное развитие, линейность, именно это делает ее универсальной, понятной каждому человеку. Припевы являются обобщением смысла песни — когда вы поете припев, вы должны понимать, что в нем заключено то, ради чего написана вся история («Billie Jean is not my lover/ She’s just a girl that says that I am the one/ But the kid is not my son»). Лирика должна быть не только интересной, но и доступной; в каждой песне должна быть динамика, элемент импровизации и кульминация.

Была еще одна тонкость, отличительный знак мистера Горди: последней спетой строчкой в песне должно быть ее название, потому что вещь, которую люди запоминают лучше всего — это название. Этим принципом мы руководствовались, записывая «I Want You Back» или «I’ll Be There».

 

Мы изучали также внешние атрибуты профессии артиста. После микроавтобуса мы пересели в лимузины, у нас появились водители и дорожная команда; организация гастролей стала головной болью не только одного Джозефа, но и сотрудников отдела по работе с артистами; вместо того, чтобы, как раньше, покупать одежду в секонд-хенде, мы обзавелись профессиональным гардеробом. Более того, нас учили хорошим манерам, общению с журналистами и умению держать себя на публике.

Мы учились быть публичными фигурами: не говорить СМИ того, что им не следует знать, быть вежливыми, остроумно отвечать на вопросы в интервью. Было несколько легенд, которые нам надлежало обыгрывать перед прессой, потому нам внушали: «Майкл, ты жил у Дайаны Росс»; «Мальчики, запомните — вас открыла Дайана Росс»; «Майкл, ты должен говорить, что тебе 8 лет, а не 10 как на самом деле».

Мы привыкали «к имиджу»: дизайнеры разработали карандашные эскизы, изображающие нас на сцене в разных костюмах, дополненные прическами афро; в нашем гардеробе появились пуловеры от Аргайл с геометрическими рисунками, рубашки с цветами, брюки с ручной вышивкой и жилеты психоделичных расцветок. Наш внешний вид больше всего напоминал «Sly and the Family Stone», замиксованный с «Mod Squad». Позднее Мотаун создал для каждого из нас свой собственный имидж, так что теперь подростки могли выбирать, кто из нас будет их фаворитом: «Атлет» Джеки, «Механик» Тито, «Танцор» Марлон, «Вундеркинд» Майкл или я — «Романтик». Лейбл хотел, чтобы меня воспринимали, как одного из первых музыкальных идолов для подростков, и пиар строился на вещах типа «Придумай романтический подарок для Джермейна» и «Любовные мечты Джермейна». Майкл не мог остановиться, чтобы не ржать над этим — он говорил, что с таким пиаром мы должны звучать как группа «Семь гномов» из Маппет-шоу. Кроме того, для нас придумали новое лого: «J5» — желтые буква и цифра с красным ободком на фоне двух пузатых сердечек. На наших выступлениях этот рисунок размещался на сцене и на заднике, он также украшал пластик на барабанах Джонни.

Мотаун был подобен фабрике Вилли Вонки, которую мы увидели в кинотеатрах спустя два года: пятеро мальчиков из Гэри, которых заглатывает некая волшебная машина, а затем они выходят с другого конца конвейера совершенно другими, внутренне и внешне. От нас мало что зависело, мы просто должны были делать то, что нам говорили. Мы исполняли «бабблгам» — немного соула, немного попа — этот простой, но искренний и очень позитивный формат, в котором выступали семейные группы, пережил десятилетия. На самом деле никто не собирался позиционировать нас на рынке как что-либо большее, чем мы действительно являлись: милыми, хорошо воспитанными мальчиками. И все же нам удалось прорваться в волшебный мир Голливуда и завоевать себе место в музыкальном бизнесе, и это время запомнилось нам, как лучшее в жизни.

Но вместе с тем, мы всегда оставались братьями. Наша дружба удерживала нас от дезориентации из-за всех метаморфоз. Куда бы мы ни поехали — в мотелях, в часто меняющихся домах, в разных записывающих студиях и на разных сценах — друг для друга мы оставались «семьей». В наших головах мы будто никогда и не покидали пределы нашей спальни в Гэри.

Тогда мы были неразлучны, но и позднее Майкл всегда знал, к кому из братьев он сможет обратиться за помощью в разных жизненных ситуациях: к надежному и опытному Джеки — паре сильных рук; к Тито — с его технической сноровкой, готовому отвечать на бесконечные Майкловы «почему и зачем»; к Марлону — своему сопернику в играх и приятелю в розыгрышах, он постоянно тянул Майкла за руку, чтобы показать ему какой-нибудь новый танцевальный шаг; или ко мне — брату, который всегда говорил о песнях, нежных чувствах и девочках. Но прошли годы, прежде чем я осознал степень своего позитивного влияния на Майкла. Да, он часто говорил мне, как он меня любит и что я был для него примером, но однажды он выразился более определенно. Это было в разговоре с писателем и другом нашей семьи Дэвидом Ритцем, они вспоминали 70-е годы, и Майкл сказал: «В детстве самым близким в семье для меня был Джермейн. Он водил меня в школу. Я донашивал его одежду. Я начал петь, слушая, как поет он. Мне нравился звук его голоса, я шел по его стопам». Уверен, каждому старшему брату было бы очень приятно услышать такие слова от младшего.

Нашим постоянным менеджером была Сюзанн де Пасс. Она держала под контролем все, что мы делали, и в основном благодаря ей нам удалось использовать то, чему уже научил нас Джозеф, и развить свой талант в том направлении, которое хотели видеть в Мотаун. Она, вместе с Тони Джонсом и Шелли Бергер, готова была сутками работать, чтобы воплотить планы мистера Горди в жизнь. Сюзанн была родом из Нью-Йорка, высокая стройная девушка с блестящими волосами и прекрасной кожей. После Дайаны Росс она казалась нам самой красивой женщиной, которую мы когда-либо видели.

Мы быстро поняли, что красота — это страшная сила. В руках Сюзанн мы таяли, как воск, и согласны были сделать все, что бы она ни пожелала. Майкла она называла «Робким Каспером» (Casper Milquetoast; вот только я не могу вспомнить, почему), а меня «Мейном» (от Джер-мейн), эти два прозвища закрепились за нами на все годы существования Jackson 5. Терпение Сюзанн было поистине безграничным, иногда ей приходилось быть не столько нашим менеджером, сколько нянькой. На сцене энергия била из нас ключом, но мы понимали, что это наша работа, и старались держать себя как профессионалы, но за сценой мы были просто детьми — шкодливыми, шаловливыми и порой неуправляемыми. Мы обижались, мы дрались, мы совершали глупости, мы доставляли массу проблем. Или, как она говорила: «Вы не просто пятерка — вы целая банда!» Очень часто она и сама была не прочь подурачиться с нами, в поездках мы всегда весело проводили время. У нее была куча энергии и идей, и она старалась сделать так, чтобы мы почувствовали себя своими в этом совершенно новом для нас мире.

 

Вместе с развитием наших талантов мистер Горди хотел сделать каждого из нас личностью. «Вы получили шанс стать звездами, заработать славу и деньги, но вы не должны забывать о главном — прежде всего нужно быть добрыми и порядочными людьми», — говорил он. Он был бизнесменом, и контракт с нами был подписан не ради благотворительности, но при этом он интересовался нами, нашими человеческими качествами, всеми сторонами нашей жизни. Его принципы были близки к тому, что прививали нам с детства: держаться вместе, упорно работать и хранить верность своим убеждениям.

Думаю, сейчас люди из шоу-бизнеса просто рассмеются, прочитав эти строки. Но в те времена и в нашем возрасте все воспринималось иначе, Майкл-то уж точно принимал все за чистую монету, он пронес эту веру через всю свою жизнь. Я знаю, он искренне думал, что все люди на его пути должны быть приветливыми, интересными и порядочными, подобными Берри Горди и Дайане Росс. Ведь Мотаун был не только нашими университетами, он стал нам второй семьей.

Пять дней в неделю мы работали в студии, но перед тем, как начать записываться всерьез, мы должны были пройти школу студийного мастерства. Главным для нас была музыка, но надо было получать и обычное образование, поэтому мы должны были ходить в обычную школу. Разница была в том, что когда все дети шли домой играть и заниматься своими делами, мы отправлялись на работу. Мы прибегали домой из школы около 15:30, хватали что-нибудь поесть, примерно в 17:30 мы уже были в студии и оставались там обычно до половины одиннадцатого. Многим покажется, что такой режим должен был изматывать, но нет, мы были слишком воодушевлены, чтобы это замечать, нам нравилось быть «на работе».

Студия Мотаун The West Coast (Sound Factory) располагалась на Вайн-стрит, к северу от Голливудского Бульвара. Над созданием нового материала для нашей группы там работали настоящие профи — команда сонграйтеров и продюсеров, так называемая «Корпорация», под общим руководством мистера Горди: Фредди Перрен, Дек Ричардс и «Фонс» Мизелл. Мы сотрудничали и с независимыми авторами, такими как Хэл Дэвис, Вилли Хатч, Боб Вест и «Marsilino Brothers». У нас была новая группа музыкантов, так как «Funk Brothers» остались в Детройте. Тито, Джонни, Ронни и я не допускались к игре на инструментах во время записи, но по совету Джозефа мы присутствовали почти на всех студийных сессиях и не сводили глаз со студийных музыкантов, стараясь запомнить каждый штрих в их исполнении, потому что в туре нам предстояло повторить все это на сцене.

В студии мы, как правило, работали над каким-нибудь одним треком. Но иногда мы записывали сразу две новые песни, которые были аранжированы специально для нас, чтобы сочетаться с нашими вокальными партиями. Особое внимание уделялось тому, чтобы сделать наше исполнение как можно более выразительным, но при невероятном диапазоне голоса Майкла с этим обычно не было проблем. В нем был и Марвин Гэй, и Смоки Робинсон, высокие ноты Дайаны Росс и акценты Джеймса Брауна — все это смешалось в одном флаконе и положило начало его непревзойденному исполнительскому мастерству. Как и в остальном, Майкл начинал с подражания своим кумирам, затем количество переходило в качество, и рождался его собственный уникальный стиль. Одно лишь было ему не по плечу — он не доставал до микрофона, свисающего с потолка. Ему приходилось становиться на ящик из-под яблок, чтобы наши головы находились на одном уровне, когда мы записывали бэк-вокалы. Я и теперь ясно представляю себе эту картину: пять афро, сгрудившиеся вокруг одного микрофона.

Хэл Дэвис продюсировал наши треки, и он требовал, чтобы мы становились как можно ближе друг к другу. Сидя за стеклом в кресле, он делал руками такие жесты над головой, как балерина, показывая нам: «Ближе, еще ближе». Глядя на толстого продюсера с его ручищами в третьей балетной позиции, мы не могли удержаться от смеха, и это выводило Хэла из себя. Он включал запись, мы начинали петь, все шло хорошо, но тут Хэл поднимал руки… и Майкл начинал хрюкать.

«Так, ребята! Сконцентрируйтесь! Нам сегодня многое нужно сделать», — восклицал Хэл. Но чем серьезнее он становился, тем больше веселился Майкл. А если он начал хихикать, он уже не мог остановиться, заражая своим смехом всех нас. «Давайте, ребята — вы должны относиться к этому серьезно!»

Раньше в репетициях не было совсем ничего смешного. Наверное, мы отрывались за все предыдущее, когда мы работали под контролем Джозефа. Но никто не смог бы пожаловаться на наше отношение к работе: мы очень старались, мы стремились учиться у команды, которая знала, как писать и как аранжировать хиты. Еще важнее, они точно знали, какая песня станет хитом. Все дело в Чувстве — впервые мы когда-то услышали это от Джозефа. И фэны Майкла еще не раз услышат это в его будущих интервью: «Я чувствую музыку… Все дело в чувстве… Я чувствую ее в своем сердце».

Самое лучшее чувство у нас было, когда мы записали первую оригинальную песню Jackson 5 «I Want You Back». Вначале она называлась «I Want To Be Free» и была написана Фредди Перреном для Глэдис Найт, он пришел в Мотаун в качестве продюсера после того, как расстался с группой Джерри Батлера. По счастливой случайности мы уже были знакомы: Фредди играл с Джерри в «Regal», а мы в тот вечер были у них на разогреве. Теперь же он оказался продюсером нашей первой песни. Когда он впервые проиграл готовую запись, мы убедились, что мы сделали свою работу на отлично, но самым волнительным было то, что у нас появилось собственное звучание. Это был не кавер, не заимствование, мы сделали это сами — и нам так нравился ее ритм.

Но когда песню прослушал мистер Горди, он остался недоволен. «Мне жаль, но это не достаточно хорошо… Я не чувствую… Давайте начнем сначала», — сказал он. Оглядываясь назад, я не могу сказать, кто из них ставил планку выше — Джозеф или мистер Горди. Но повторять одно и то же по сто раз на репетициях было для нас обычным делом, мы не жаловались.

Для Майкла это был его первый курс по изучению песенной анатомии. Мистер Горди мог слышать все нюансы, находить все ошибки и направлять работу в нужное русло, даже когда в песне не было еще ничего, кроме драмбита. «Лучше меньше, да лучше… меньше, да лучше», — повторял он, склонившись над бумагой с лирикой и царапая в ней исправления своей ручкой. Если он чувствовал, что барабаны нуждаются в том, чтобы добавить чего-то еще, он добавлял. Если бас был слишком тяжел или не достаточно легок, он менял партию. Если клавишные вылезали вперед, он ставил их на свое место; если струнные выли слишком сильно, он смягчал их. Он клал песню под микроскоп и разбирал ее на атомы. Он слушал фонограмму и точно знал, где ошибки и что нужно исправить.

И его пристальное внимание к мелочам решало все, потому что когда мы услышали законченный микс «I Want You Back», это было удивительно, это была песня, которая звучала «сенсационно» — и никак иначе. Он подмигивал: «Меньше, да лучше, мальчики… меньше, да лучше».

Музыканты, работавшие с Майклом позднее, отмечали невероятный перфекционизм, с которым он относился к каждому треку. «Я буду заставлять музыкантов делать это сотни раз, тысячу раз, пока это не станет тем, чего я хочу», — сказал он однажды. Так нас учили в Мотаун.

Некоторые музыканты со временем менялись, некоторые оставались с Майклом на протяжении всей его карьеры, он работал только с лучшими, они были необходимы Майклу, чтобы отточить и отполировать его идеи. Когда ты постоянно работаешь с величайшими авторами и музыкантами, к тебе приходят знание и интуиция, которые позволяют твоим ушам слышать в любой песне любого автора, что ошибочно или чего не хватает, и твоя душа не найдет покоя, пока твои чувства не достигнут гармонии. Мистер Горди был нашим первым учителем, и он говорил нам, что музыка похожа на мозаику — каждый отдельный элемент в ней одинаково важен. Вот почему на каждом моем будущем сольном альбоме я писал: «Спасибо, мистер Горди — вы были прекрасным учителем».

 

Впервые мы поставили «I Want You Back» для гостей на частной вечеринке, проходившей в ночном клубе «Daisy Disco» в Беверли Хиллз (в 1989 году клуб закрылся – прим. перев.). Это была специальная пиар-акция, нашу группу представляла «женщина, которая нас открыла», Дайана Росс. А через несколько дней уже мы представляли ее вместе с «Supremes» в Inglewood Forum, на самой большой крытой арене Лос-Анджелеса, домашней площадке баскетбольной команды L.A. Lakers. Это был наш первый «выход в свет», но «Los Angeles Times» не проявила никакого энтузиазма по поводу нашего выступления, впрочем, досталось и «Eddie Hawkins Singers», и молодому поп-певцу Эдварду Старру, также выступавшим в этот вечер. «Увы, разогревающие команды зря потратили время, которое было отведено им в программе», — написали в газете. Не каждый способен видеть в алмазе будущий бриллиант. Наш теледебют состоялся в Madison Square Garden, в Нью-Йорке, где мы были гостями конкурса Мисс Черная Америка, а потом мы попали в прайм-тайм субботнего вечера на канале АВС, снявшись в программе «The Hollywood Palace Show», хозяйкой шоу была Дайана Росс.

 

В газетах появились статьи с заголовками «Джексон 5 — новая группа Дайаны Росс». В журнале «Варьете» этому событию был отведен целый разворот, где было написано: «Открытие Дайаны Росс… их новый сингл станет сенсацией». Позднее в прессе напечатают фотографии с этого шоу с Дайаной, которая помогает Майклу нанести на лицо мейкап и настраивает ему микрофон (эти фото можно посмотреть здесь - прим. перев.). Расчет был на то, что публика примет нас как ее любимчиков и младших коллег: она была королевой, ее обожали, и мистер Горди хотел, чтобы на нас упал отблеск ее славы. Скажем, если бы Майкл Джордан представил нового игрока баскетбольной команды, само собой, каждый бы обратил на него внимание. Вот почему наша рекламная кампания развернулась под лозунгом «Дайана Росс представляет Джексон 5».

 

Это и стало названием нашего дебютного альбома. Дайана была самой яркой звездой Мотаун, она нравилась нам, мы толклись у нее дома, и она вот-вот должна была начать сольную карьеру — это было попадание «в яблочко». Когда шоу вышло в эфир, мы знали, что Мама обязательно будет смотреть его вместе с Рэнди, Ла Тойей, Дженет и еще с теми, кто смог поместиться в нашей гостиной в Гэри. Потом она рассказывала нам, как она не дышала две минуты и сорок четыре секунды, слезы текли по ее лицу. Представляя нас в тот вечер, Дайана дважды назвала нас «Майкл Джексон и Джексон 5», это взбесило Джозефа, так как все мы были «Джексон 5» и никто из нас не был сам по себе. Но вообще-то с самых первых наших клубных концертов промоутеры часто объявляли нас как «Джексон 5 и Джонни Джексон», так было написано на переднем пластике барабана Джонни; поэтому мы вообще не обратили внимания на то, что Майкла отделили от группы. В конце нашего выступления Дайана выросла в глазах Джозефа, когда выйдя на сцену, чтобы поаплодировать вместе со зрителями, она сказала: «Вау! Это были Джексон 5, леди и джентльмены!»

В тот день мы впервые встретили великого Сэмми Дэвиса-младшего. Когда Сэмми увидел, что вытворяет на сцене Майкл, он назвал его «лилипутом». Со стороны казалось не слишком уважительным, но легендарный артист говорил это, наоборот, с восхищением. Когда он видел Майкла — как тот двигается, с каким чувством он поет — он не мог устоять на месте, он топал ногами: «Ребенок в его возрасте не может быть таким!»

Майкл мог бесконечно смотреть выступления Сэмми Дэвиса, он следил за каждым его движением, потому что Сэмми был универсальным исполнителем — песни, танец, музыка, комедия, театр — а еще он был первым черным ковбоем на телевидении. Майкл мог бесконечно говорить про выступления Сэмми в Вегасе. «Мы тоже должны там выступать! Это место, где должен выступать каждый настоящий артист!» — восклицал он. «Сэмми делает это, и мы должны к этому стремиться — приехать и отыграть им такое шоу, которое они не забудут никогда в жизни!» Вот почему Майкл стал тем, кем он стал — потому что он учился у лучших. Он был окружен гениями, и он постоянно учился у них. У каждого он брал какие-то элементы, чтобы смешивать их в собственном горшке и создавать нечто еще более великое.

Мы счастливо пережили еще одно живое выступление на ТВ-шоу Эда Салливана. Прямо перед эфиром мы стояли рядом с ведущим, он курил, делая одну быструю затяжку за другой. Что это? Нервы? Я с удивлением уставился на него. «Вы так делаете каждый раз перед шоу?» — спросил я. Он бросил окурок на пол, растоптал его как муху и затер ногой: «Вот именно!» Потом он надел на лицо улыбку и вышел на сцену, чтобы начать шоу.

С этим шоу связано еще одно воспоминание: костюм Майкла в тот день состоял из широкополой розовой шляпы, синего жилета и коричневой полосатой рубашки. Этот имидж запомнился людям надолго, но чего они не увидели — это панику, связанную с этим костюмом. Мы прибыли в студию на телевидение, а у Майкла как раз в тот период обнаружилась страстная любовь к шляпам, он перенял это от нашего барабанщика Джонни. Постепенно шляпы стали частью гардероба всей нашей группы, но особенно это касается Джеки, Марлона и Майкла. Проблема была в том, что на шоу Эда Салливана мы приехали, позабыв наши шляпы. Бедная Сюзанн де Пасс, ей пришлось бежать и хватать все подряд, что она смогла найти в магазине Гринвич-Виллидж. Кроме розовой шляпы на Майкла ничего не было. Майкл посмотрел на себя — розово-синего-коричневого — в зеркало и сказал: «Да, мне нравится!» Он никогда не боялся появиться перед толпой в чем-то необычном.

Пять братьев, Джозеф, его брат Лоуренс и Джек Ричардсон были в составе встречающей делегации для Мамы, Ла Тойи, Рэнди и Дженет в Лос-анджелесском аэропорту. Почти три месяца прошло с тех пор, как мы покинули Гэри. Когда Мама вышла из терминала, все произошло точно как в детстве, когда она возвращалась домой с пакетиками арахиса для нас. Мы бросились ее обнимать. Нам не терпелось показать ей наш новый дом: целых три этажа, отдельный двор с дорожкой, которая извиваясь, вела от ворот к парадному крыльцу, площадка располагалась почти на 15 футов выше дороги. Ниже нас был Бульвар Сансет, выше нас были разные дома, стоящие на холме. Но главное, этот дом был в 10 раз больше, чем наш дом на Джексон-стрит, 2300.

Мы вспомнили про кирпичи на заднем дворе. «Я же вам говорил, что сделаю так, что у нас будет большой дом, разве нет?» — сказал Джозеф.

В доме на Квинз Роуд было положено начало нашей коллекции диких и экзотических животных. Майкл приобрел несколько ручных крыс, через девять лет после того, как он был сурово наказан за кормление крысы за холодильником в Гэри, ему удалось вымолить разрешение у родителей. Позднее Хейзел Горди, зная, что я люблю рептилий, принесла мне на 16-летие деревянный ящик с боа-констриктором, которого мы назвали Рози — случайным или намеренным было это совпадение с именем стриптизера, которого мы когда-то увидели в клубе? Честно говоря, уже не помню…

Майклу нравилось устраивать крысиные бега. Он сажал крысу к себе на плечо, а затем позволял ей бегать через свои руки, шею и голову. Его домашние любимцы успокаивали и утешали его. В 1972 году он спел песню под названием «Ben» из одноименного фильма, которая была номинирована на Оскар — это история об одиноком мальчике, чьим лучшим другом была его домашняя крыса, Бен. Майкл не очень хорошо умел отделять искусство от реальной жизни, поэтому вскоре наш дом был заполнен крысами. Тайком от всех Майкл начал ловить диких крыс, которые водились в округе, и клетка, в которой раньше сидело два-три грызуна, быстро превратилась в целую колонию: восемь или девять крыс бегали по всему дому, грызли нашу обувь и прятались в нашей одежде. Мама была в ярости, она сказала, чтобы он прекратил приносить их или он лишится всех сразу.

В конце концов, мы начали скармливать крыс Рози. Мы решили, что удаву нужно расти, а Майкл должен контролировать популяцию своих крыс. Кроме того, это продолжало естественную пищевую цепочку. «Мы готовы, сейчас мы будем кормить Рози!» — крикнул Майкл и с бешено колотящимся сердцем начал поднимался наверх по лестнице, чтобы присутствовать при этом великом событии. Мы открыли переднюю дверцу аквариума и позволили крысе соскользнуть с руки внутрь, а потом сидели, отвернувшись и кусая свои кулаки, наблюдать за первым банкетом Рози было выше наших сил. «Бедная крыса», — вздохнул Майкл. С этого дня мы кормили удава крысами, пока они все не скормились.

Мы не рассказывали нашим соседям о том, каких животных мы держим — не хотели, чтобы это обсуждалось. Нам и так было достаточно жалоб на шум, который мы устраивали во время репетиций. В конце концов стало невмоготу, и Мотаун решил переселить нас в другой арендованный дом на севере Беверли Хиллз, на Бомон Драйв. Это был 12-комнатный одноэтажный дом на курьих ножках — нам приходилось проезжать под сваями, чтобы заехать во внутренний двор. Но мне там нравилось, потому что актер Джеймс Когни был нашим соседом. По моим представлениям это означало, что мы действительно попали в Голливуд.

Затем наша жизнь в Лос-Анджелесе зациклилась между школой, студией, сном, школой, студией, сном… Мы продолжали работать над новыми песнями для нашего дебютного альбома «Diana Ross presents The Jackson 5».

У нас были хорошие перспективы, потому что наш первый сингл взлетел на вершины чартов. «I Want You Back» стал синглом «номер один» не только в категории R&B, но и в Биллборд Хот-100. В Америке пластинка продалась тиражом два миллиона копий за шесть недель, затем волна прокатилась по Британии и остальной Европе, Австралии, Новой Зеландии, Японии и Израилю. В феврале 1970 мы выпустили второй сингл, и «АВС» тоже стала номером первым, два миллиона копий продалось уже за три недели. Через три месяца «The Love You Save» завершила наш хетт-трик из первых номеров. Еще два миллиона копий — и все три «сорокапятки» продолжают продаваться! Предсказание мистера Горди сбылось: три сингла один за другим, ставшие первыми номерами. Мы не могли бы чувствовать себя более счастливыми. Теперь Мотаун был готов отправить нас в тур по Америке — а дальше, как и предупреждал нас мистер Горди, началось настоящее безумие.

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: