РЕАБИЛИТАЦИЯ ПОСЛЕ ЦЕЛИНЫ

Читатель может живо представить, с какой тоской на душе я в июне 1976 года уезжал из Чирчика на целину. Во всяком случае, я попытался достаточно точно описать свои чувства того времени. Следовательно, читатель также легко может себе представить, с какой радостью, подъемом и новыми надеждами я вновь вернулся в свою родную бригаду в декабре 1976 года, которая мне стала еще роднее, чем была раньше. Я ходил по части и, честно скажу, не мог надышаться родным и столь привычным мне воздухом, а вернее насладиться той обстановкой, которая была в части.

На первых порах все здесь меня радовало и, прежде всего, та деловая, а точнее боевая обстановка, которая сразу же бросалась в глаза. Как мне показалось с самого начала, деятельность 15 отдельной бригады специального назначения была полностью пронизана боевой учебой.

В это время в части проводились сборы «партизан», которых было целых два отряда. Одним из них командовал майор А.Л.Голубович, а вторым – капитан А.Михайлов. Всем ротам и отрядам бригады пришлось в своих казармах уплотниться так, чтобы вместить личный состав «партизанских» подразделений

Одним из изменений, произошедших в части за время «ведения мною активных боевых действий за урожай 1976 года», было то, что мой первый в 15 обрСпН командир роты А.Л.Голубович, пока я «воевал» на целине, стал уже командиром, так называемого «бумажного» батальона, то есть перешел на сугубо штабную работу. Командовать личным составом ему приходилось лишь тогда, когда в часть призывался подчиненный ему приписной состав, как это было в декабре 1976 года. С Александром Леонидовичем мы долго беседовали, рассказывая друг другу каждый о своем. Я ему поведал о целинных мытарствах, а он о ситуации в части и тех новшествах, которые произошли за последние полгода. Собеседник посетовал на то, что после переподчинения нашей бригады Туркестанкому военному округу акценты в ее учебно-боевой деятельности постепенно стали смещаться от плановой учебы в сторону далекую от повышения уровня боевой учебы и боевой готовности личного состава. 

В подтверждение своих слов майор Голубович обратил мое внимание на возведенные в автопарке, вместо саманных сараев, железобетонные боксы для техники и другие строительные объекты, которые «поднялись» на территории части за полгода моего отсутствия. «Все, что строится, конечно же, нужно бригаде, - заявил Александр Леонидович, - однако возводиться строительные объекты должны профессиональными строителями, а не спецназовцами, которым «необходимо учиться военному делу настоящим образом».

Слова и мысли, излагавшиеся майором Голубовичем, в ходе этой беседы меня тогда, помнится, совершенно не тронули. Вернее, я даже не попытался вдуматься и понять суть его рассуждений. Видимо, для этого в тот момент, да и несколько позже, для меня еще не пришло время. Я был рад тому, что, наконец-то, вернулся в бригаду, что с достаточно высоким качеством выполнил те задачи, которые ставились передо мной на целине. «А уж здесь-то, в нашей самой боевой бригаде, все трудности преодолеем и все задачи решим, - думалось мне тогда. – Хуже, чем было на целине, уже не будет». Поэтому беседа с Голубовичем меня, честно надо сказать, не огорчила и не расстроила. Совершенно не забивая себе голову нынешними проблемами бригады, которых раньше не было в части, я в тот период воспринимал все, что происходило в нашей части, в ярко розовом цвете, и пока не стремился к более углубленному познанию объективной реальности, действительности и имеющихся проблем.

Особенно меня обрадовало то, что на последнюю декаду декабря в бригаде планировалось проведение прыжков с парашютом, которые должны были совершать, прежде всего «партизаны», находившиеся на сборах приписного состава. Это было весьма кстати, так как лично я в 1976 году вообще не прыгал, а, следовательно, выполнение программы прыжков с парашютом за этот год было у меня под угрозой со всеми вытекающими из этого потерями для выслуги лет и десантных льгот, которых можно было лишиться. Дело, в общем-то, было не в льготах и выслуге лет. Просто очень хотелось попрыгать после длительных целинных приключений.

Дня через три после моего прибытия в часть меня вызвал к себе капитан С.М.Шапиро и сообщил, что я назначен командиром третьей группы в четвертую роту старшего лейтенанта Ю.Цыганова. Со слов комбата, я узнал, что группа у меня хорошая, так как является внештатным музыкальным взводом бригады, куда, как я, в общем-то, знал, всегда подбирали самых толковых бойцов. «Так что, сдавай свое целинное имущество и дела, принимай группу и начинай командовать, - заявил Сергей Маркович, - А то ведь они уже несколько месяцев без офицера, правда, сержанты во взводе толковые, справляются и без офицера и очень даже неплохо».

Пришлось сказать комбату, что рад бы приступить к работе сразу же, тем более, что очень соскучился по настоящему делу, однако хотелось бы, прежде всего, сделать хотя бы пять прыжков с парашютом, чтобы выполнить программу за текущий год. Кроме того, в связи с тем, что за неиспользованные выходные во время целины мне положено 10 суток отпуска. В этой связи также хотелось бы еще и в отпуск съездить к матери. Шапиро лишь согласно кивнул головой и произнес: «Все понятно. Давай прыгай с парашютом, выполняй программу за текущий год. Затем езжай в отпуск, ну, а уж потом с новыми силами приступай к работе, но будет это, как мне представляется, уже в Новом 1977 году».

Надо отдать должное Сергею Марковичу, ведь ни в ходе этой беседы со мной, ни, тем более, в последующем он ни разу даже не намекнул на то, что он не забыл про свою угрозу в мой адрес по поводу того, что я совсем недавно, в июне месяце 1976 года, вопреки его воле, увез с собой на целину шестерых лучших бойцов второго отряда. Не думаю, что любой командир на его месте поступил бы точно также, как он. Но капитан С.М.Шапиро являлся человеком большого мужества, порядочным и, как оказалось, совершенно не злопамятным, который был способен реально, без огульного субъективизма оценивать как себя, так и других людей, и, прежде всего, своих подчиненных. Видимо, за эти человеческие и командирские качества его всегда искренне уважали и ценили в нашей бригаде как командира и человека.  

Как потом оказалось, не только я, но и вся бригада с нетерпением ожидала прилета из Ферганы трех самолетов Ан-2, которые, дождавшись ясной погоды, чтобы спокойно преодолеть горный перевал, 22 декабря прилетели в Чирчик. Когда же долгожданные самолеты, наконец-то, один за другим пролетали над территорией нашей части, приветствуя нас покачиванием крыльев, все, кто видел их, радостно, протяжно, дружно и громко закричали: «Ура!»

Парашюты в тех подразделениях, которые должны были прыгать, к тому времени, в основном, были уже уложены, поэтому мне пришлось пристроиться к одной из «партизанских» рот и уложить для себя два парашюта. Оказалось, что пока я был на целине, 15 бригаду специального назначения перевооружили на новый парашют Д-5, поэтому одновременно с укладкой представилась возможность изучить устройство этого незнакомого мне парашюта, который во всех отношениях оказался намного проще старого Д-1-8. Особенно явно это ощущалось в ходе укладки.

Утром 23 декабря колонна ЗИЛ-131 с личным составом и «партизанами» нашей бригады вытянулась вдоль улицы Юбилейной, двигаясь на аэродром. В основном прыгать должны были только «партизаны», а также те спецназовцы нашей бригады, кто по разным причинам, как, например, я, еще не выполнил программу прыжков с парашютом за текущий год.

На аэродроме с интересом наблюдал за предпрыжковой суетой в подразделениях «партизан», основную часть которых составляли запасники или «партизаны», в спецназе никогда не служившие. В лучшем случае, кто-то из них срочную службу проходил в воздушно-десантных войсках, но таких среди них также было очень и очень мало.

Дело в том, что после того, как 15 отдельную бригаду специального назначения передали в распоряжение Туркестанского военного округа, весь приписной состав нашей части, основная часть которого числилась за нашей бригадой, остался в Среднеазиатском военном округе и был приписан к Капчагайской 22 обрСпН. И это было вполне естественно, ведь в бригаду приходили служить, в основном, призывники из Казахстана, Таджикистана и Киргизии, которые после увольнения в запас возвращались, как правило, туда же, откуда и призывались. При этом после увольнения в запас они в своих военкоматах автоматически приписывались к Чирчикской бригаде спецназ. Однако, когда 15 обрСпН разделили на две самостоятельные бригады, то весь подготовленный и обученный приписной состав войск специального назначения, проживавший на территории Среднеазиатского военного округа, достался Капчагайской бригаде, в то время как Чирчикская бригада осталась совершенно без собственных подготовленных мобилизационных ресурсов, так как до 1976 года из Узбекистана и Туркмении солдаты в Чирчикскую бригаду вообще не призывались.

Исходя из сложившейся ситуации, сразу же после передачи 15 обрСпН в распоряжение Туркестанского военного округа бригада приступила к подготовке для себя приписного состава. А это, как можно себе представить, оказалось достаточно непростым делом, так как сначала надо было в военных комиссариатах преимущественно Узбекистана и, частично, Туркмении подобрать служивших в других войсках офицеров, сержантов и солдат запаса, которые по всем своим параметрам отвечали бы требованиям, предъявляемым к военнослужащим запаса войск специального назначения. Затем необходимо было в ходе трехмесячных сборов на базе нашей бригады из закрепленных за нами приписников подготовить настоящих спецназовцев различных военно-учетных специальностей.

Теперь, после вышеизложенных пояснений, читателю, вероятно, стало понятно, почему тогда на аэродроме я с нескрываемым интересом наблюдал за «партизанами», которые, в большинстве своем, готовились к первому в своей жизни прыжку с парашютом. Партизаны на Чирчикском аэродроме мне невольно напомнили моих недавних подчиненных, целинных партизан, и прежде всего, их пусть и не преклонным, но уже и не очень юным возрастом.

Что еще «партизан»-спецназовцев, образно говоря, роднило с моими «партизанами»-целинниками, так это их национальный состав. Действительно, среди них довольно большую часть составляли узбеки, а также представители других среднеазиатских республик СССР. Славяне среди них тоже были, но, как мне показалось, их число оказалось, сравнительно, небольшим.

Когда с такими мыслями и наблюдениями я прохаживался в промежутках между укладочными полотнищами, на которых стояли парашюты в козлах, ко мне подошел один из «партизан» и с заметным узбекским акцентом попросил:

- Таварыщ лейтенант! Пайдем, пажалуста, праверишь мой парашют.

- А у тебя, что, командира нет, что ли? – спросил я.

- Есть, но он такой же «партизан», как и я. А ты, все знаешь. Пайдем.

- Что, боишься прыгать? – поинтересовался я.

- Баюсь, канечна, но деваться некуда. Придется прыгать, паэтаму хочется знать, что с моим парашютом все нарамальна.

Меня немало повеселила и речь этого бойца, и его вид. Он был, явно, холерик по темпераменту, поэтому говорил бегло, а двигался быстро и резко. Я еле успевал за ним, когда он вел меня к тому месту, где стоял его парашют. Понимая, что он волнуется перед прыжком, решил использовать некоторые элементы из арсенала психологической подготовки парашютистов-десантников, чтобы до конца укрепить в нем чувство уверенности в себе и убедить его в том, что при совершении прыжка с парашютом у него все будет нормально.

- Парашют сам укладывал? – поинтересовался я.

- Да, а камандыр роты камандавал укладкой, - уверенно ответил мой собеседник.

- Хорошо. Вот, теперь давай вместе все проверим, - сказал я с уверенностью в голосе, хотя сам всего лишь несколько дней назад впервые увидел парашют Д-5 «живьем». Поэтапно, как и положено по инструкции, показал «партизану», что «запаска» его парашюта и двухконусный замок находятся в нормальном состоянии, стабилизирующий купол правильно закреплен на ранце, а страхующий прибор точно выставлен по времени и высоте срабатывания и установлен в кармане ранца. – Как можешь судить сам, все в твоем парашюте соответствует инструкции. Так что не сомневайся, все будет нормально, - все с той же уверенностью в голосе заявил я.

- Вот, спасиба, таварыщ лейтенант!

- Прыгнешь, обязательно найди меня и расскажи, какие у тебя ощущения были во время прыжка, - сказал я, точно так же, как это в свое время говорил мне полковник Ленский перед моим первым прыжком с парашютом.

- Абязательно расскажу, - с улыбкой заявил мой собеседник, протягивая мне обе руки, как это обычно делают узбеки, чтобы искренне поблагодарить за помощь.

А прыжки тем временем начались. Сначала в направлении Багиша ушел «королевкий» корабль с офицерами штаба бригады, а затем поочередно в Ан-2 стали загружаться бойцы «партизанского» отряда специального назначения майора Голубовича. В связи с тем, что я уже почти полтора года не прыгал с парашютом, а также потому, что во время целины просто жаждал как можно скорее окунуться в настоящую боевую жизнь бригады, жадно вглядывался во все, что происходило на аэродроме и пытался впитать и тот дух и настрой, которые витали вокруг.

Вдруг по аэродрому молниеносно распространилась новость о том, что кто-то из «партизан» уже в самолете отказался прыгать. Первым об этом узнал боец, который на аэродроме в бинокль наблюдал за выброской парашютистов над Багишем. Не успел он доложить полковнику В.А.Ленскому о том, что из такого-то Ан-2 выпрыгнуло не десять, а девять парашютистов, как эту же неприятную новость сообщили на аэродром с площадки приземления и по радио. После этого она сразу же стала «достоянием всей общественности». «Общественность», конечно же, с большим интересом стала наблюдать за шедшим на посадку самолетом, в котором был отказник.

Когда Ан-2 приземлился, в открытой двери показался «партизан», который отказался прыгать. Выпускающий этого самолета что-то крикнул ему, пытаясь перекричать шум мотора, но потом махнул рукой в направлении заместителя командира бригады по ВДС полковника В.А.Ленского и стал помогать «партизанам» следующего корабля загружаться в Ан-2. Отказник же, как можно было судить по его виду, узбек по национальности, понурив голову, поплелся к стоявшему не вдалеке полковнику Ленскому, повесив парашют за лямку подвесной системы на правое плечо. 

Что говорил Виктор Александрович подошедшему к нему «партизану», слышал лишь узкий круг тех людей, которые стояли в тот момент рядом с ним. Однако вездесущая «народная молва» сразу же распространила по аэродрому резюме его беседы с бойцом, которое сводилось к тому, что заместитель командира бригады по ВДС коротко поинтересовался причинами отказа прыгать и, почти не слушая ответа, произнес: «Ну, иди к своим ребятам, пусть теперь они с тобой разбираются», - и показал на уже собравшуюся невдалеке толпу земляков этого парня, которая буквально галдела, показывала пальцами в сторону отказника, оживленно обсуждая случившееся.

Все, кто был на аэродроме, бросили свои дела и молча наблюдали за происходящим. А тем временем, толпа окружила «партизана», отказавшегося прыгать, и загалдела еще громче. Напряжение нарастало и создавалось впечатление, что сейчас виновника могут даже побить. Несколько офицеров и прапорщиков, которые находились поблизости, подошли поближе, чтобы, в случае чего, предотвратить возможную экзекуцию.

Но до рукоприкладства дело не дошло, хотя громкие возбужденные голоса на узбекском языке раздавались еще долго. Потом вдруг все сразу же стихло, толпа расступилась и виновник инцидента, понурив голову, пошел к тому кораблю, который в это время проверял полковник Ленский. Я же, ухватив за рукав одного из представителей недавно бушевавшей толпы, проходившего мимо, спросил:

- Что они там ему говорили?

- О, сильно ругались, матом ругались! – ответил свидетель воспитательной беседы, намекая на то, что узбеки матом ругаются лишь в самых исключительных случаях. 

- Ну, а что конкретно-то говорили?

- Спрашивали, почему не прыгнул.

- А, он, что ответил, - поинтересовался я.

- Сказал, что боится, что дома у него жена, дети.

- А, вы ему, что говорили?

- Стыдили его, говорили, что позорит нашу нацию. Спрашивали, почему русские все прыгают, ведь у них тоже есть жены и дети, а он отказывается. Мы тоже боимся, но прыгаем, и у нас есть дети. Он тоже должен прыгать, чтобы не позорить нашу нацию.  

«Да, - подумал я, - после такой обработки он обязательно прыгнет». И действительно, отказник в это время уже стоял рядом с полковником Ленским и что-то объяснял ему. Виктор Александрович сначала покивал головой, затем помог ему надеть парашют, а потом поставил третьим по счету в очередную корабельную группу, предварительно переставив кого-то из «партизан» в другой корабль.

За всеми этими действиями и телодвижениями внимательно наблюдали практически все «партизаны», а также солдаты и офицеры нашей бригады, находившиеся на аэродроме. А когда самолет с отказником поднялся в воздух, все мы развернулись в направлении Багиша и стали ждать выброски, не теряя этот Ан-2 из вида. Когда же выброска была осуществлена, и мы увидели, что все десять куполов парашютов раскрылись, над аэродромом разнесся громкий гул голосов одобрения, а некоторые офицеры и солдаты даже захлопали в ладоши в знак удовлетворения. Те же ребята-узбеки, которые больше всех выговаривали серьезные претензии своему земляку и которые так до сих пор стояли толпой и наблюдали за происходящим, радовались как дети и, смеясь, обнимали друг друга от переполнивших их чувств.

У всех, кто был свидетелем произошедшего инцидента, в этот момент было светло и радостно на душе, так как на наших глазах человек смог преодолеть свой страх и одержал победу над самим собой, которая, вполне возможно, может оказаться самой большой победой в его жизни. Ведь, как известно, в жизни можно добиться многого и преодолеть массу трудностей, но не всегда и не каждому удается преодолеть себя, победить свои слабости, недостатки и страх.

А прыжки тем временем продолжались и, в конце концов, прыгнул и я. Тем самым для меня осуществилась та мечта, осуществления которой я жаждал весь долгий период целины. Радовало не только то, что я вернулся в бригаду, но и то, что жизнь и служба постепенно от привычной целинной суеты возвращались в привычное спецназовское русло.

Если 23 декабря, в первый прыжковый день, всем, даже опытным парашютистам, было разрешено сделать лишь по одному прыжку, то 25 декабря офицерам и прапорщикам уже можно было прыгнуть дважды. Поэтому после приземления первых нескольких кораблей те, кто рассчитывал прыгнуть второй раз, спешили к машине на пункте сбора, на которой можно было добраться до аэродрома. А там, все разбирали и надевали свои парашюты, быстренько самопроизвольно формировали корабельные группы и после прохождения необходимых проверок совершали второй прыжок в одном из последних кораблей.

Когда 25 декабря я прыгнул из Ан-2 второй раз, то сразу же обратил внимание, что парашютистов предыдущего корабля, которые в это время приземлялись, сильный ветер нещадно таскает по земле. Видно было, что все они пытаются погасить купола, но это удается далеко не сразу. Некоторым из приземлившихся спецназовцев купола помогают гасить бойцы из команды обеспечения приземления парашютистов.

«Да, - подумал я, - вот, сейчас придется побороться с матушкой природой. Но, кроме как на себя, надеяться в данном случае не на кого». Поэтому, находясь еще на достаточно большой высоте, я развернулся лицом по ветру и, подруливая стропами, выдерживал это направление. Для того, чтобы было лучше видно, пришлось развязать тесемки зимней шапки, завязанные под подбородком. Когда до земли оставалось чуть больше сотни метров, я, чтобы как можно больше погасить горизонтальную скорость, максимально натянул вниз задние лямки подвесной системы и отпустил их в самый момент касания ногами земли. Вероятно, это помогло несколько смягчить удар и даже устоять на ногах, но шапка с развязанными тесемками моментально слетела с головы. Ветер сразу же подхватил мой купол и, чтобы не упасть, я был вынужден изо всех сил побежать вперед. Невероятно, но ветер был такой сильный, что даже на бегу мне просто не хватало сил, чтобы натянуть нижние стропы и погасить купол. А падать на размокшую пашню площадки приземления очень уж не хотелось. Так я пробежал метров 200 - 300 пока кто-то из бойцов не стал на моем пути и, широко расставив руки, погасил купол моего несущегося по ветру парашюта.  

Когда, чуть отдышавшись, я начал собирать парашют, подошел солдатик из команды обеспечения приземления и отдал мою испачканную в грязи шапку. С его слов я узнал, что сегодня порывами бывает очень сильный ветер, но пока все: и солдаты бригады, и «партизаны» приземляются без потерь, никто ничего себе не сломал и не вывихнул.

«Видели мы, как ты устроил гонки за парашютом с непокрытой головой», - сказал, улыбаясь, Саша Чубаров, когда я пришел на пункт сбора. Загрузив парашют в автоприцеп, вновь подошел к Александру, чтобы поделиться своими еще свежими впечатлениями от экстремального приземления. Когда мы обсуждали, как парашютисты бригады, в том числе и «партизаны» еще совсем недавно боролись с порывами сильного ветра, он практически полностью прекратился, и создавалось впечатление, что сегодня ветра уже вообще не будет.

А в это время на боевой курс вышел последний корабль, из которого, как правило, прыгают офицеры и прапорщики воздушно-десантной службы бригады. Когда Ан-2 начал выброску парашютистов, вдруг на земле вновь поднялся довольно сильный ветер и с каждой секундой он все больше и больше усиливался. К тому моменту, когда все десять куполов открылись, на площадке приземления дуло уже с такой силой, что приходилось отворачиваться от ветра, так как глаза начинали слезиться. Тем не менее, закрываясь от ветра руками, мы с тревогой следили за тем, как приближаются к земле парашютисты, у некоторых из которых были хорошо управляемые спортивные парашюты.

Саша Чубаров, глядя вверх, задумчиво произнес: «Да, если бы сейчас парашютисты этого корабля узнали, какой силы ветер дует на земле, то каждому из них захотелось бы запрыгнуть назад, в самолет, - и после небольшой паузы добавил. – Однако, мимо земли пока еще никто не пролетал. Хотелось бы им помочь, однако, кроме них самих, никто уже помочь им не сможет».

 С холма, на котором находился пункт сбора, было хорошо видно, как приземлялись парашютисты этого несчастного корабля. Кто-то, наблюдая эту картину, назвал ее «корридой». Печально было наблюдать, как парашютисты с огромной силой шлепались на землю, а потом ветер долго таскал их по площадке приземления. Этой участи не избежали и обладатели спортивных парашютов. Они тоже испытали массу эмоций в условиях экстремального приземления. Бойцы из команды обеспечения прыжков метались по площадке и помогали гасить купола приземлившихся парашютистов.

Вероятно, предполагая, что в такой ситуации могут быть травмы, руководитель прыжков направил к месту приземления корабля санитарную машину. Она на большой скорости выехала на площадку, прыгая на кочках и ухабах. Как ни странно, но из десяти человек травму получил лишь один прапорщик Белорусский, который, неудачно приземлившись, сломал ключицу. Обсуждая то, что произошло, мы пришли к выводу, что, если бы в данном корабле были не опытные офицеры и прапорщики-парашютисты воздушно-десантной службы бригады, а простые солдаты или, того хуже, «партизаны», то травм было бы намного больше.

В перерывах между прыжками, незадолго до убытия в положенный мне десятидневный отпуск, нашел время, чтобы познакомиться с личным составом своей группы спецназ. Для этого пришел в клуб части, где во время самоподготовки мой «музыкальный взвод специального назначения», как его в шутку называли в бригаде, занимался музыкой. Сначала каждый из бойцов, а потом и я, коротко рассказали о себе. Затем я изложил свое видение и подходы к службе, боевой и политической подготовке, порядку и дисциплине в группе, сделав основной упор на специфику нашего подразделения и те учебно-боевые и, как я их назвал, творческо-музыкальные задачи, которые придется решать в наступающем 1977 году. После этой беседы, которая продлилась около 40 минут, невольно поймал себя на мысли, что доставшиеся мне бойцы на самом деле очень даже неплохие, о чем недавно мне также говорил командир отряда капитан С.М.Шапиро.

До отъезда в отпуск накануне Нового года мне представилась хорошая возможность убедиться в правильности моих наблюдений относительно солдат и сержантов моей группы, когда, вместе с молодыми лейтенантами Сергеем Ершовым и Валерием Измалковым, недавно прибывшими к нам в бригаду, водил личный состав нашей четвертой роты в Чирчикский индустриальный техникум на новогодний вечер отдыха. Сравнивая поведение в неформальной обстановке своих бойцов с поведением солдат из других групп роты, я в очередной раз убедился в том, что подобрали в мою «музыкальную группу специального назначения» на самом деле очень даже неплохих солдат и сержантов. 

 

НАЧАЛО 1977 ГОДА

1977 год для бригады начался весьма и весьма печально. Вечером 8 января на контрольно-пропускном пункте бригады произошла трагедия. Дежурный по КПП младший сержант Писарев из пистолета Макарова случайно застрелил своего дневального по КПП ефрейтора Смолинского. Оба солдата были из моей группы.

Как потом стало известно, после заступления на службу они решили проверить, какой вид оружия эффективнее в рукопашной схватке, штык-нож или пистолет. При этом Смолинский доказывал, что пока противник будет доставать из кобуры пистолет, штык-ножом его можно убить. В подтверждение своих слов он несколько раз подряд, быстрее, чем Писарев вынимал из кобуры свой пистолет, доставал из ножен штык-нож и обозначал удар ему в грудь. Однако, Писарев настаивал на том, что пистолет намного эффективнее, и вытащить его из кобуры можно куда быстрее, чем штык-нож из ножен. Как так получилось, что дежурный по КПП в запале снял пистолет с предохранителя, а затем передернул его затворную раму и нажал на спусковой крючок, ответить Писарев так и не смог. Пуля попала Смолинскому в грудь, от чего он сразу же скончался.

Для меня это событие было особенно печально и трагично, так как, во-первых, оба солдата были из моей группы, а во-вторых, оба были прекрасными спецназовцами и даже друзьями. О данном происшествии мне рассказал Рафик Латыпов ранним утром 9 января, когда я после отпуска приехал в Чирчик. Очень жаль было этих мальчишек. Один из них, к сожалению, погиб, а у второго оказалась испорчена вся жизнь.

Смолинский был старшим разведчиком, который, как говорил потом мне командир роты Юра Цыганов, обладал глубокими знаниями по всем предметам боевой подготовки и очень легко сдавал любые экзамены во время многочисленных проверок. Писарева незадолго до случившегося назначили командиром отделения, а осенью 1976 года приняли кандидатом в члены КПСС.

На похороны Смолинского с Украины, из Хмельницкой области, приехали его родители. Начальник политического отдела бригады подполковник Лысак в эти дни постоянно находился с ними и, вместе с другими офицерами политотдела, постарался сделать все, чтобы хоть немного смягчить боль невосполнимой для родителей потери сына. После прощания со Смолинским, которое проходило в клубе, гроб с его телом отправили на родину.

Когда волнения, связанные с трагической и нелепой смертью Смолинского, потихоньку прошли, я, несмотря на то, что практически никаким образом не нес ответственность за случившееся, временами все-таки не мог освободиться от мысли, что, если бы я не поехал в положенный мне отпуск и вступил бы в командование группой сразу же после возвращения с целины, то этой трагедии, возможно, могло бы и не случиться. Если уж на целине, где на каждом шагу могло произойти какое-либо чрезвычайное происшествие, мне удавалось сделать так, чтобы даже «партизаны» не допускали серьезных проступков и нарушений воинской дисциплины, то уж здесь-то, в условиях бригады, конечно же, смог бы сделать так, чтобы этой нелепой трагедии не случилось. Хоть и известно, что история не терпит сослагательного наклонения, но такие мысли меня очень часто посещали, когда думал о погибшем Смолинском и попавшем под суд Писареве. 

Этими своими сомнениями и мыслями я даже поделился вслух на партийном собрании батальона, когда мы перед началом суда над Писаревым исключали его из кандидатов в члены КПСС. Однако коммунисты нашего батальона на этом партийном собрании и, прежде всего, командир отряда Сергей Маркович Шапиро, посоветовали не терзать себя подобными сомнениями, тем более, что вины моей в случившемся совершенно нет. Помню, что Сергей Маркович в своем эмоциональном выступлении призвал всех нас сделать из того, что произошло с нашими, в общем-то, хорошими разведчиками, самые серьезные выводы на будущее в плане повышения уровня безопасности службы всех наших подчиненных.

В моей «музыкальной группе специального назначения» были солдаты различных национальностей. Русские, украинцы, по одному армянину и азербайджанцу. Несмотря на то, что на третьем году своей офицерской службы в бригаде особых проблем в работе с подчиненным личным составом у меня не было, тем более, после завершения своей особой «закалки» на целине, однако свой собственный авторитет у моих подчиненных пришлось постоянно поддерживать и не только четким выполнением служебных обязанностей.

Обычно это я предпочитал делать в ходе индивидуальных бесед с подчиненными. Как это и положено, начал индивидуальную работу с личным составом с индивидуальных бесед с сержантами группы. Результаты этих бесед и свои выводы по тому, что собой представляют те или иные из них, как и положено, записывал в специальную тетрадь изучения личного состава, которая была у меня.

Беседуя как-то с сержантом Г.Петросяном, помимо всего прочего, вспомнил и рассказал ему, что в июне 1973 года, после окончания третьего курса Киевского высшего общевойскового командного училища, был на войсковой стажировке, которая проходила в городе Эчмиадзине, находящемся недалеко от столицы Армении Еревана, откуда призывался Георгий. В связи с тем, что Петросян слушал мой рассказ с особым интересом, задавал массу уточняющих вопросов, а также сам включился в беседу, пришлось рассказать ему многое из того, что удалось узнать об Армении, когда мы были там на войсковой стажировке.

Жора Петросян с интересом слушал мой рассказ о том, как на второй день после прибытия на стажировку курсантов из Киевского ВОКУ в Эчмиадзинском монастыре армяно-григорианской церкви, представительстве Верховного патриарха-каталикоса всех армян Вазгена Второго была совершена кража церковных ценностей. Однако самой ценной пропажей оказалась золотая длань Георгия Просветителя, которая использовалась священнослужителями армяно-григорианской церкви, когда один раз в год изготавливалась священная мирра, применяемая при совершении религиозных обрядов. В простонародье длань называли просто «рукой» Георгия Просветителя, однако ценность ее оказалась совершенно не в том, что она была из золота, а в том, что являлась бесценным предметом религиозного культа армян всего мира. Тем не менее, несмотря на свою ценность, «рука» пропала из хорошо охраняемого монастыря.

Мы, вместе с Петросяном, с удовольствием посмеялись, когда я ему рассказывал о том, что командир разведывательного батальона, в котором мы проходили войсковую практику, майор Арутюнов, сообщая нам курсантам-стажерам об этой совершенно необычной пропаже, то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался, не мы ли, курсанты Киевского ВОКУ, украли священную «руку» Георгия Просветителя. «Во всяком случае, до вашего приезда в Эчмиадзин, товарищи курсанты-разведчики из Киевского ВОКУ, культовые реликвии у нас никогда не пропадали», - улыбаясь широкой улыбкой, заявил майор Арутюнов. А, тем временем, примерно через неделю длань Георгия Просветителя местная милиция все-таки нашла. Оказалось, что ее украли монахи монастыря. Именно те монахи, которым было поручено охранять эту реликвию.

Кроме того, увлекшись воспоминаниями об Армении, где во время Великой Отечественной войны в войсковой разведке служил мой дедушка Калиниченко Андрей Андреевич, я рассказал о своих личных впечатлениях о родном городе Петросяна Ереване, а также о том, что удалось увидеть в Матенадаране, крупнейшем в мире хранилище древнейших армянских книг и рукописей. Его нам удалось посетить во время одной из поездок в столицу Армянской ССР. Посетовал на то, что из-за занятости по службе не удалось посмотреть памятник средневековой армянской архитектуры Звартноц, а также съездить отдохнуть и покупаться в высокогорном озере Севан.

Разговаривали мы с Петросяном довольно долго и, как мне показалось, к обоюдному удовольствию обоих. Каких-то особых целей в той беседе я, конечно же, не преследовал. Просто, я думаю, на меня нахлынули воспоминания, которыми захотелось поделиться с человеком, который, кроме того, что являлся моим подчиненным, был еще и из мест, оставивших у меня многочисленные и добрые воспоминания о времени проведенном там. Рассказы об Армении и войсковой стажировке напомнили мне также о дедушке, проходившем в годы Великой Отечественной войны службу именно в Эчмиадзине и сохранившем поистине добрые воспоминания о тех краях и людях, живших там в годы войны.

Беседуя с сержантом Георгием Петросяном, я понимал, что ему, как армянину по национальности очень приятно, что его непосредственный начальник, командир группы, довольно много знает о его родном крае и, чуть ли не единственный в части, бывал в Армении. Однако лишь много позже мне стало ясно, что определенного уровня положительный авторитет я приобрел не только у Георгия, но и у всех служивших в нашей бригаде армян, земляков Петросяна, которым он, видимо, в деталях и с собственными положительными оценками рассказал о нашей с ним беседе. После этого я заметил, что все солдаты-армяне, которых было у нас в бригаде более 30 человек, стали подчеркнуто четко отдавать мне честь при встрече на территории части, а также оказывать другие знаки уважения, вплоть до того, что угощали сухофруктами, которые им периодически присылали родители из Армении.

Парашютные прыжки в 15 отдельной бригаде специального назначения в 1977 году начались не в июне, как это было в 1975 и 1976 годах, а в апреле, в ходе которых солдаты подразделений спецназ и командиры смогли совершить не менее 5 - 6 прыжков из Ан-2. Затем в начале второй декады июня Ан-2 вновь прилетели из Ферганы в Чирчик, чтобы дать возможность отпрыгать положенное количество прыжков пришедшему в нашу бригаду молодому пополнению перед тем, как начнутся запланированные на июль прыжки из Ан-12.

По предложению командира нашего отряда капитана С.М.Шапиро, в мае меня назначили в качестве командира группы в карантин командовать молодым пополнением бригады. Одну из основных моих задач в карантине, наряду с другими, Сергей Маркович сформулировал очень просто и довольно ясно - за время работы с молодежью во время прохождения ими курса молодого бойца подобрать из них хороших солдат, которых впоследствии можно будет забрать в музыкальный взвод нашей роты.

Общеизвестно, что в карантине с молодежью работать не очень интересно, так как приходится заниматься совершенно тривиальными вещами, не выходящими за рамки элементарных знаний и навыков, необходимых молодому солдату для того, чтобы начать службу в армии. За этот период они изучают уставы Советской армии, строевую, огневую подготовку и прочие предметы, причем их самые, что ни на есть азы. И если бы не задача подбора молодых солдат в музыкальный взвод четвертой роты, что требовало активного изучения всего личного состава карантина, то творчество в этой работе было на самом низшем уровне.

Более того, когда в самом начале июня практически всю бригаду привлекли на крупное окружное учение, то офицеров и прапорщиков карантина, к нашему глубокому сожалению, оставили в части работать с молодежью, то есть учить их «военному делу настоящим образом». При этом вся бригада в полном составе разъехалась по территории Туркестанского военного округа, а мы остались заниматься с молодыми солдатами рутинным делом в расположении части. Офицерам, назначенным в карантин, было очень жаль, что не удалось поучаствовать в таком масштабном окружном учении, которого никто не мог припомнить.

Для участия в нем в различные районы Узбекистана и Туркмении была направлена практически вся бригада. Кроме карантина, караула по части, который несколько дней подряд нес службу, не меняясь, и, пожалуй, двух десятков солдат для тылового обеспечения личного состава, оставшегося в расположении, а именно поваров, электриков, заведующих складов и т.п., вся бригада убыла на учения В общем, всех, кто не уехал на это учение, поселили в одну казарму, а в остальных казармах отключили электричество, опечатали и сдали под охрану «бессменному» караулу.

Бригада в этот раз на учение выделяла такое большое количество разведывательных групп, что в основном они действовали в составе отделений и под командованием не только офицеров или прапорщиков, но и, в большинстве своем, под руководством сержантов-командиров отделений или прапорщиков, заместителей командиров групп спецназ.

После окончания данного окружного учения в 15 бригаде специального назначения было великое множество разговоров о том, кто и каким образом «побеждал супостата», вернее вел его разведку и проводил против него специальные мероприятия. Мой «музыкальный взвод специального назначения», например, действовал двумя отдельными разведывательными группами, каждая в составе отделения под командованием своих штатных командиров отделений. Обе группы поставленные перед ними задачи выполнили, регулярно докладывая в Центр добытую ими реальную разведывательную информацию о «противнике».

Особенно отличилось второе отделение моей группы, кстати, тоже «музыкальное», которое вело разведку района боевых действий танкового полка недалеко от Самарканда. Он, организовывая действия своего отделения, с учетом стоящей перед ними боевой задачи и особенностей местности. При этом он решил в покрытых лесом сопках оборудовать базу группы, с которой отдельными разведывательными дозорами вести разведку объекта.

В связи с тем, что в распоряжении этой разведгруппы имелось несколько комплектов гражданской одежды, разведывательные дозоры осуществляли постоянный контроль состояния и действий танкового полка, легендируясь при появлении в его расположении под местных жителей, школьников и т.д. Показателем того, что разведчики совершенно не вызывали у танкистов подозрений явилось то, что наши разведчики спокойно ходили по одному и по несколько человек в районе сосредоточения танкового полка и вели наблюдение.

В результате, им удалось свободно, без каких-либо проблем проникнуть на командный пункт одного из батальонов и выкрасть оттуда карту с нанесенной на нее обстановкой и переговорную таблицу для поддержания связи с командованием и подчиненными подразделениями. После того, как о добытых документах командир группы по радио доложил в Разведывательное управление штаба ТуркВО, эти документы, по указанию начальника разведки округа, были нашими разведчиками переданы одному из посредников, участвовавших в данном учении.

Мне, как командиру «музыкального взвода специального назначения», приятно было после окончания учения слушать рассказы своих спецназовцев, которые буквально «взахлеб» вещали мне о том, как они, действуя в тылу «противника» почти так же, как работал известный разведчик Штирлиц, или, уж, по крайней мере, как Николай Кузнецов, добывали закрытые, достоверные и очень ценные данные, в том числе и документы, тем самым обеспечивали командующего, начальника штаба и начальника разведки Туркестанского военного округа информацией, необходимой им для принятия стратегически важных решений по проведению учения округа.

В связи с тем, что во время проведения этого учения мне пришлось через день ходить в наряд помощником дежурного по части, то общие сведения о действиях на них сил и средств 15 отдельной бригады специального назначения нам удавалось узнавать по телефону от оперативного дежурного по Разведывательному управлению ТуркВО. В один из дней дежурный по Разведуправлению сообщил нам печальную весть о том, что один ЗИЛ-131 нашей бригады на горном перевале сорвался в пропасть, а старший машины капитан С.М.Шапиро, который получил серьезные травмы, отправлен в госпиталь в тяжелом состоянии.

Узнав о случившемся, я вспомнил, как Сергей Маркович всегда в ходе различных инструктажей и совещаний предупреждал своих подчиненных о необходимости строго соблюдать меры безопасности и предосторожности. Однако, как потом оказалось, самому ему, к сожалению, не удалось в точности следовать своим же наставлениям, что и привело к этой трагедии. Капитан С.М.Шапиро около двух недель без сознания пролежал в госпитале, где врачи боролись за его жизнь, однако 25 июня, не приходя в сознание, он скончался.

Бригада в это время в полном составе находилась на аэродроме и готовилась к совершению очередного прыжка с парашютом из самолета Ан-2, когда дежурный по части сообщил по радио комбригу полковнику В.В.Колеснику эту печальную весть, которая моментально разнеслась по площадке взлета и, естественно, по площадке приземления. А через день в Ташкенте состоялись похороны Сергея Марковича, для участия в которых из Москвы прилетел его друг по нашей бригаде капитан В.А.Манченко, учившийся в это время в Военной академии имени М.В.Фрунзе.

Смерть Сергея Марковича Шапиро также, как и гибель ефрейтора Смолинского, которые произошли в бригаде в течение всего лишь полугода, очень больно отозвались в сердцах и душах всех офицеров и солдат бригады. Жаль было, конечно, и их самих, и их родственников. У меня особое сострадание вызывал пятилетний сын Сергея Марковича, которого звали Андреем. Он, как и всякий ребенок в его возрасте, не совсем понимал, что произошло в его жизни, поэтому не особенно грустил по поводу смерти отца и радостно бегал по двору дома, когда в их квартире офицеры и прапорщики бригады поминали Сергея Марковича.

Перед тем, как зайти в квартиру, где проходили поминки, я невольно наблюдал за маленьким Андреем Шапиро, который и внешне, и по манере поведения очень напоминал своего отца, и вспоминал, как он часто пробирался через дырку в заборе к нам в часть и у всех, попадавшихся на его пути солдат и офицеров, всегда громко, по-военному, четко выговаривая слова, спрашивал:

- Вы не знаете, где мой папа?

- А, кто твой папа? – задавали мы ему один и тот же вопрос.

- Мой папа командир! - по-военному четко отвечал маленький Андрей Шапиро.

- А, ты кто? – как правило, интересовались у него.

- Я Андрей Шапиро. Я тоже командир, как мой папа! - громко и с гордостью заявлял он, демонстрируя какое-нибудь игрушечное ружье, автомат или саблю, которые всегда были у него в руках.

И вот теперь младший Шапиро остался без отца, которого, видимо, он очень любил. Меня все произошедшее с Сергеем Марковичем глубоко тронуло еще и потому, что чуть более 10 лет назад, 2 февраля 1967 года, в автомобильной катастрофе, которая произошла также, как и в случае с С.М.Шапиро, по разгильдяйству солдата-водителя, погиб мой отец Александр Акимович. По странному стечению обстоятельств, мой отец не дожил до своего 40-летнего юбилея тридцать шесть дней. Однако мне, в отличие от маленького Андрея Шапиро, в то время было уже почти 15 лет, и я прекрасно осознавал, какая трагедия произошла в нашей семье.

Видимо, еще и по этой, сугубо личной причине во время своей целинной эпопеи я со знанием дела, я бы даже сказал, с особым пристрастием, «драл три шкуры» с «партизан» и срочников моего целинного взвода. Ведь я искренне желал, чтобы они по какой-то совершенно глупой причине ни в коем случае не погибли в какой-нибудь автомобильной катастрофе, а живыми и здоровыми вернулись к своим детям и женам, родителям и прочим родственникам.

После поминального обеда довольно большая группа офицеров и прапорщиков бригады, прихватив со стола несколько бутылок водки и какую-то немудреную закуску, зашла в квартиру Феди Волоха, который жил на одной лестничной площадке с Шапиро. Мы расселись, где кому пришлось, в однокомнатной квартире Федора, еще раз помянули Сергея Марковича, вспомнили, что все его искренне уважали за деловитость и умение очень точно предсказывать ход и перспективу развития различных событий. Кстати сказать, сначала многие из нас искренне удивлялись его завидной прозорливости, однако со временем к этому привыкли и попросту верили на слово своему комбату. И от этого становилось еще обидней, что именно такой человек, каким был С.М.Шапиро, так нелепо и трагично ушел из жизни.  

Постепенно, по мере того, как хмель брал свое, разговор, как и положено в таких случаях, перешел сначала на обсуждение общих, а затем и сугубо конкретных служебных вопросов. Я не помню, с чего начали обсуждать очередную тему, но, когда заговорил Василий Васильевич Колесник, все другие разговоры сразу же прекратились. Мы внимательно слушали его ответ тому офицеру, который в тот момент задавал тон беседы. В общих чертах суть рассуждений командира бригады сводилась к тому, что он, оказывается, с детских лет, и особенно во время учебы в Орджоникидзевском суворовском военном училище, копался в себе и всю жизнь пытался, и пытается до сих пор разобраться в себе, чтобы узнать, трус он, или нет.

 После этих слов Колесника народ, дружно возражая комбригу, загалдел, но общее мнение одной фразой выразил старший лейтенант Александр Латышев, который, не соглашаясь с командиром бригады, заявил, что, по его мнению, если человек прыгает с парашютом, он уже не может считаться трусом. 

«Обожди, Саша!» - воскликнул Василий Васильевич с сильным южнорусским акцентом, который у него заметно проявлялся, когда он начинал волноваться. При этом Колесник долго и очень убедительно рассуждал на эту тему, обосновывая свое мнение тем, что, несмотря ни на что, так до сих пор и не знает, какие критерии могут служить основными для определения, смелым является тот или иной человек или нет. А прыжки с парашютом, по словам Василия Васильевича, и служба в спецназе сами по себе еще ни о чем не свидетельствуют, так как по его словам, за время своей долгой службы в спецназе он не раз убеждался в том, что некоторые, так называемые, «хваленые» спецназовцы в критических ситуациях проявляли элементарную трусость. «Вот и я все время задаю себе один единственный вопрос. Не трус ли я?» - завершил свои совершенно откровенные рассуждения Василий Васильевич.

Я, также, как и все другие офицеры и прапорщики нашей бригады, слушал эти разговоры и, думал о том, насколько человек, в данном случае Василий Васильевич, должен критически относиться к себе, чтобы, всю жизнь проходя службу в спецназе, имея несколько сотен прыжков с парашютом, при этом еще сомневаться в своей смелости. Да, думал я, с такой степенью критичности относиться к себе дано далеко не каждому человеку. Более того, думал я, мало кто смог бы об откровенных сомнениях в своей смелости так довольно открыто и просто говорить со своими подчиненными. Только одно это требует от командира 15 бригады спецназ большого личного мужества. А у Василия Васильевича это мужество, судя по всему, было, хотя сомнения в своей личной смелости его постоянно все-таки терзали.

Довольно трудно обычными словами передать то настроение, которое охватило всех присутствовавших в квартире Федора Волоха и ту атмосферу, которая была создана свободно обсуждавшейся такой довольно необычной темой. Каждый из нас, я полагаю, задумался о своем понимании этой непростой проблемы. У многих, видимо, под влиянием всего услышанного произошла определенная переоценка каких-то собственных ценностей, своих поступков, своего места и роли в этой жизни. Однако с уверенностью могу сказать, что однозначным результатом данной дискуссии явилось то, что офицеры бригады после всего услышанного прониклись еще большим уважением к нашему командиру полковнику Колеснику, авторитет которого в офицерском коллективе 15 отдельной бригады специального назначения еще больше укрепился. Мы были готовы решительно идти за таким комбригом, каким был Колесник, точно и в срок выполнять любые его приказы.

Тогда, в июне 1977 года, конечно же, ни у меня, ни у других офицеров 15 отдельной бригады специального назначения еще не было недостаточно необходимой фактуры, чтобы до конца точно оценить и осознать мысли Колесника о смелости человека. В то время всем нам еще трудно было правильно понять и личные «копания» Василия Васильевича в собственной человеческой сути, а также его сомнения в своей собственной смелости. В последствии же, когда Василий Васильевич уже совершил главные в своей жизни подвиги, получил высокое звание Героя Советского Союза, а затем и воинское звание генерал-майора, многим из нас стало понятно, что тогда в далеком узбекском городе Чирчике и, естественно, в более ранние периоды своей жизни и воинской службы, он постоянно готовился к великой цели и стремился к тому, чтобы всегда быть в готовности выполнить ту нелегкую миссию, которая была определена ему его личной судьбой.

 

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться: