Дэвид Боуи в разговоре с писателем Ханифом Курейши

Дэвид Боуи в разговоре с писателем Ханифом Курейши

„DU“ N 741, 2003, Швейцария [интервью1993 г.]

перевод: Alex

 

 

Дэвид Боуи и Ханиф Курейши росли в одном и том же лондонском предместье и знают друг друга еще со школьной скамьи. Для экранизации романа Курейши «Будда из предместья» Боуи сочинил одноименную песню, да и весь остальной саундтрэк к этому фильму. Разговор состоялся в 1993 году и печатается на немецком впервые.

Курейши: - Когда ты учился в школе у тебя уже был план?

Дэвид Боуи: - У меня был план с тех пор, как мне исполнилось восемь.

Как так получилось?

Мой отец принес с собой домой пару платинок, которые кто-то послал «Доктору Барнардо». Он работал пресс-агентом при детском доме «Доктора Барнардо». Как-то раз произошло следующее: одна семья прислала целую кучу пластинок. Все это были сорокопятки со здоровой дыркой посередине. И он принес их с собой целый ворох, чтобы я мог послушать. Там была одна из Литтл Ричардовских, это была...

 

О, я ее знаю.

Да. Она была замечательна – „She’s got It“: „Sweet little girl that lives down the street / I’m crazy, but I say she’s sweet…” (Поет.) “She’s got it“. Но у меня был только проигрыватель на 78 оборотов в минуту.

 

Да, с такой вот иголочкой...

Вот-вот, поэтому у меня ничего не получалось. Прошли месяцы, прежде чем я услышал эту пластинку на правильной скорости. Как только я ее услыхал, сразу же захотел играть на саксофоне в группе Литтл Ричарда. Такой была моя мечта лет в восемь – девять. Я хотел быть одним из Литтл-Ричардовских саксофонистов. Тогда-то я и купил мой первый саксофон – «селмер»... Из такого странноватого, похожего на бакелит материала. Такой же, как у Джонни Данкворта. Такая розовая пластмасса с золотыми клапанами. Они были очень дешевыми. Но я мог, конечно, платить только в рассрочку. Мне пришлость таскать заказы для мясной лавки, чтобы выплатить первый взнос.

И ты сам научился играть?

Да, начал я сам. А потом я обнаружил, что Ронни Росс, джазист, живет в нашем районе.

В Бромли?

Да.

Правда?

Да. Он жил на... О, Боже, где же это было? Не могу вспомнить. Да, это было в Бромли. Нет, в Алдингтоне. В любом случае, недалеко. В один прекрасный день я ему позвонил и спросил: «Можно мне к вам зайти? Вы будете мне давать уроки? » А он ответил: «Вообще-то я этого не делаю, но заходи, пожалуй. Как насчет субботы вечером? » Так что я к нему пришел и начал учиться. После десяти уроков я решил, что выучил достаточно, теперь я могу играть. Так что я бросил уроки. Я ему сказал: «Теперь, Рон, я буду играть с группой и стану рок-звездой.» А он: «Ага. Для рок-н-ролла ты выучил как раз достаточно.» Но самая ирония в том, что годы спустя мне удалось заполучить его на сессии Лу Рида – для „Walk on the Wild Side“: Рон играл на баритон-саксе. В конце сессии – а у меня тогда были ярко-красные волосы и не был бровей – я вошел в студию, и он сказал мне: «Большое спасибо! ». А я ему: «Нет, это я вас должен благодарить. Это самое меньшее, что я могу для вас сделать.» Он говорит: «Что это вы имеете в виду? » А я: «Ну, вы меня научили играть на саксофоне.» Он: «Что, правда, что ли? »

Он не мог вспомнить?

Нет. Он спросил: «А когда это было? », а я говорю: «Помните того мальчика, который к вам приходил. Мне тогда было лет девять-десять.» «Боже ж ты мой, - говорит он, - ведь вы мне тогда сказали, что будете рок-звездой.» «Да», - говорю я.

Замечательная история. У тебя были герои среди английских поп-звезд?

Сид Барретт из Пинк Флойд.

Где ты видел Пинк Флойд?

Думаю, впервые в «МакркИ»... Либо там, либо в Сент-Мартиновской художественной школе. Где-то там. Они тогда еще были полу-профи. А я, кажется, тогда еще ходил в художку. Сид был первым в рок-музыке, кого я видел с мэйкапом. У него были ногти покрашены черным лаком, тонны туши на ресницах, черные тени – он был таким загадочным. Что-то андрогинное в нем было, и меня это просто приводило в восторг. Он был... Конечно, у парня были проблемы с психикой, как мы это позднее узнали. Но в нем было что-то прямо внеземное. Это очень трогало меня, он был словно бесполым, что-то в этом роде. Как будто бы плыл в десяти сантиметрах над землей. Вот это было то самое – то место, где и мне хотелось быть. Но я не знал, что это за место. Я только знал, что он действительно существует.

А что делали твои родители?

Мой мир был в комнате наверху. Когда я хотел выйти из своего мира на улицу, мне приходилось пройти через эту нигдешнюю землю – гостиную и прихожую.

 

Что же такого делали твои родители, что тебе так не нравилось, что ты все время проводил в своей комнате?

Ругались. Ну, как обычно... Не знаю. Вся эта фигня насчет остальной семьи – все это мне было глубоко чуждо. Все эти дяди и тети и кузены и все эти семейные притчи, все это меня абсолютно не интересовало. Сегодня я жалею, что не прислушивался, потому что знаю очень мало о своей семье, и я мог бы узнать гораздо больше.

 

И ты мог бы узнать больше о самом себе.

Возможно. Но мой мир был наверху в моей комнате. И у меня был брат, единоутробный брат; он появлялся в моей жизни всего два – три раза, а в 1986 году покончил с собой. Он был по-настоящему интеллектуальным человеком. Когда мне было около 12-ти, он сподвиг меня читать битников, всю эту американскую карусель, которую я бы в школе никогда не узнал. И он любил джаз. Он подвел меня к идее, что джаз был «хиповым». И я на нее очень быстро подписался. Я думал: «Просто круть». И слушал много джаза. Но потребовались годы на то, чтобы я его действительно понял. Только лет в 15 – 16 я полюбил джаз по-настоящему, но я слушал Эрика Долфи и Джона Колтрейна – вещи, которые были слишком высоки для моего понимания. Но я считал, что должен их любить. Первым, кто меня действительно зацепил, был Чарли Мингус – Чарли Мингус и Роланд Керк. Потому что это было так эксцентрично, причем эксцентрично в таком стиле, который я действительно мог понять.

В Лондоне?

Да.

А что ты смотрел?

Ну, одна из вещей, которые припоминаю, потому что она на меня произвела большое впечатление лет этак в 17, это «Я – камера».

 

Ага.

Освещение было просто фантастическое. Я долго не понимал, что освещение, которого я ищу, - это своего рода Брехтовское освещение, создающее дистанцию между публикой и сценой. Но тут я это понял и проследил его путь назад вплоть до немецких экспрессионистских фильмов. Я начал понимать зрительный ряд, который мне нравился; я понял, как именно он на меня действует.

Ты охотно танцевал?

Да нет, в этом я был не особенно хорош. Я никогда не был настоящим танцором. Я казался себе неловким и неуклюжим. Гораздо охотнее я стоял впереди группы и пел песни перед всеми этими людьми. Почему это так, я, видно, уже не узнаю. Это и сейчас так. Для меня нет абсолютно никакой проблемы петь перед пятьюдесятью тысячами людей или отыграть двухчасовое шоу. Но в разговоре с другими людьми я спотыкаюсь сам о себя, становлюсь нервозным, и мой язык словно немеет. До сих пор. Стало, конечно, гораздо лучше, чем раньше, но химию, за это ответственную, я так и не понял.

Ты жил в Лондоне?

Да, я хотел сбежать как можно раньше.

Страшный договор, нет?

О, Боже, это просто смешно.

 

Посмотреть на Пикассо, так думаешь – этот парень проторчал 90 лет взаперти у себя в комнате только чтобы рисовать.

Да.

 

Что за глупый пес. Но ведь он заключил этот дьявольский договор.

Точно.

Нет. Кто его снял?

Понятия не имею. Это был того рода фильм для художников, конца 60-х... нет, скорее середины 60-х. Тогда в жизни геев происходили две действительно феноменальные вещи. Ведь тогда это еще было полным табу. Хотя принято считать, будто бы именно 60-е принесли с собой свободную любовь, и все такое, - все это полная чушь.

 

Кругом цвело сплошное мачо.

Абсолютное. Тебе надо постараться посмотреть этот фильм. Это был документальный фильм об одной дрэг-квин, пробивавшейся через все европейские конкурсы. Но тогда, когда я смотрел этот фильм, я считал ее самым прекрасным созданием, которое когда-либо видел. Я считал, что мне легче всего завязать отношения с кем-нибудь, вроде нее, не в настоящий момент, но если бы у меня были настоящие отношения, то с кем-нибудь, вроде нее. В этом я был абсолютно убежден. И в то время, когда я проходил через всю эту бисексуальную фазу, я всегда чувствовал притяжение к красивым трансвеститам - или дрэг-квинс. Была там такая сцена, в которой она спускалась по эскалатору (черно-белая сцена, в крупинчато-черно-белом цвете), и я думал: «О, Боже. Спуск в ничто.» Во мне это вызывало такой отклик. Потому что там опять шла речь о мире между мирами. Это очень отвечало моему опыту и причинам, по которым меня тянуло в этом направлении. Прошло совсем немного времени, и я установил свою гетеросексуальность, но в любом случае этот мир был для меня невероятно притягателен.

 

И в чем же заключалась эта притягательность – в гламурности? В аутсайдерстве?

Аутсайдерство было важнее всего остального. И в другом плане тоже. Мне нравились эти люди. Потому что они были так открыты навстречу некоторым вещам – музыке, например. Лондонские гей-клубы были единственными, где можно было послушать хорошую музыку.

 

Это и сейчас так. Как ты думаешь, не имели ли чего-то общего вещи, вроде «Королевы», с твоим желанием почувствовать себя аутсайдером? Понимаешь, что я имею в виду? С желанием самого себя сделать аутсайдером?

То есть, сделать себя еще большим аутсайдером, чем я и без того себя чувствовал?

 

Да.

У меня было такое чувство, что равнодушие моих родителей подтолкнуло меня к этой позиции аутсайдера. Потом я пошел в этом направлении дальше. И пошел до конца. И это вызвало у меня желание действительно разбить все табу.

" Cчитаю, что в черно-белом цвете лучше"

OUTSIDE PRESS CONFERENCE

перевод: Alex

 

 

Привет.

- Халло.

- Я читала одно интервью, где приводилась цитата Пикассо, что у него ушло 40 лет на то, чтобы научиться рисовать, как ребёнок.

- Да?

- Вы всё еще добиваетесь такого рода простоты, или...

- Нет, не думаю. Думаю, я предпочитаю... Знаете, он сказал ещё одну интересную вещь, когда кто-то заявил ему, что то, что он делает, может сделать любой трёхлетка. Он ответил: «Да. Но очень мало взрослых.» Что я считаю чудесным комментарием. Но я лично больше люблю... э-э... Я люблю сложности, мне нравятся вещи, кажущиеся бесконечными загадками и... э-э...Мне всегда нравилось таинственное искусство, возможно, многослойное и... Мне нравятся переменчивые вещи [fickly-textured things]. Брайан Ино, возможно, больше в духе [Пикассо]. Он исходит из гораздо более простых, минималистских вещей. Короче, он – минималист, разве нет? Он всегда носит только черный кордюрой, а это верный признак минимализма [всеобщее веселье].

 

4) - Привет, Дэвид!

- Привет.

- В Америке вы создали, кажется, что-то вроде кибер-кино-опереточного шоу, много общались с Трентом Резнором...

- Прощу прощения, вы имеете в виду то шоу, которое я только что отыграл в Америке?

- Да.

- Нет, наоборот, оно было совсем не театральным, честно говоря. Всё, что мы использовали, это освещение, но в целом шоу состояло просто в исполнении песен. Они были автономными произведениями, ни в каком плане не связанными друг с другом. И я добавил много старых, возможно, менее известных песен... Ну, то есть, люди, покупавшие мои альбомы, их знают. Я не отнимаю у вас вопрос, мне просто нужно было это уточнить, я только временно замещаю вас [смеётся]. Извиняюсь, что перебил.

- Ничего страшного.

- Продолжайте.

- Вы много взаимодействовали с Найн Инч Нэйлз и Трентом Резнором.

- Да.

- Моррисси столь же привлекателен и занимателен, как Трент?

- Трудно сказать, понимаете, я едва ли контактирую с Моррисси. Думаю, нам удастся сказать друг другу «хэлло» завтра вечером. Я просто не вижусь с этим парнем. То есть, я имею в виду, он кажется... Я думал, что ЭТО Я – затворник, но ЭТОТ парень... [всеобщее веселье]. К этому парню просто не возможно пробиться. [деланым голосом: ] Он никогда не отвечает на мои телефонные звонки [смеётся].

[Кто-то из зала восклицает: ] – А вот он о вас хорошо отзывался!

- Давайте проясним, я вовсе не говорю о нём ничего плохого, нет, я думаю, он – просто замечателен, я думаю, он – один из лучших британских песенников, мне кажется, он – что-то вроде Аллана Беннета от рока. [всеобщее веселье]. Мне кажется, он очень восприимчив к... своего рода британской чудаковатости. В нём есть нечто очень в духе 50-х годов. Фигура, вроде Джона Осборна. Думаю, это будет весьма приятно [иметь дело с Моррисси], думаю, будет очень весело. Но Трент и я... понимаете, мы репетировали еще задолго перед турне. И этот процесс продолжается, потому что мы собираемся проработать вместе еще два-три месяца. Мы собираемся совместно записать что-нибудь. Больше в духе того: посылаем друг другу плёнки, переделываем в них что-нибудь и посылаем обратно – что-то вроде головоломки. Мне очень нравится работать с ним, он хороший ребятёнок.

 

5) - Привет, я Пьер [Пирамо или Пирабо], французский журналист.

- Халло.

- Ваш трэк „ Hearts Filthy Lesson “ – в фильме „ Seven “. Смотрели ли вы окончательную версию фильма и предлагали ли остальные песни для саундтрэка?

- Нет. Режиссер, Дэвид Финчер, спросил звукозаписывающую компанию, может ли он использовать этот трэк в фильме. Я посмотрел этот фильм только на позапрошлой неделе.

- Вы не думали, «о боже, они должны были использовать весь альбом, как целое» - что-нибудь в этом роде?

- Нет, если честно, я был рад, что они использовали только этот трэк. [всеобщее веселье; после паузы: ]. Кстати, думаю, Морган Фримэн был абсолютно блестящ.

 

Привет опять.

- Ха-ха, привет опять.

- Вы создали всех этих персонажей для альбомов « Inside “ и „ Outside “. Как, в плане идентификации, это отличалось от... э-э.. скажем, от роли в каком-нибудь фильме. Вы ведь говорили, что не особенно любите сниматься в фильмах.

- Да, я не особенно люблю играть.

- Почему же тогда вы создали всех этих персонажей?

- Теперь мне удается вполне легко играть роль [the part] автора – это каламбур! Я чувствую себя вполне хорошо в такой ситуации. Мне не составляет труда дистанцироваться от вещей, о которых я пишу. Тогда как 20 – 25 лет назад я чувствовал себя гораздо в большей степени связанным с персонажами, о которых писал. Потому что в то время я был неуверен, как определить параметры того, о чем пишешь. Я не знал, сколько меня самого должно быть в этом, или... Я тяжело учился. Может быть, я был очень наивным, но всё это очень сбивало меня с толку. Теперь мне нравится писать, как создатель беллетристики. Вот что мне нравится. Я бы хотел писать больше прозы, на самом деле. И... я не знаю... получить в качестве приза книгу. Не обязательно свою собственную, кого-нибудь другого, мне всё равно [всеобщее веселье].

 

11) – Хэлло, Дэвид. Я бы хотела знать; когда вы побывали в «Гуггин» („ Guggin “), какие были ваши впечатления, и как вы использовали их при создании альбома?

- «Гуггин» произвел на меня потрясающее впечатление. Для тех из вас, кто, возможно, не знает, это психиатрическая лечебница в предместье Вены, в Австрии. Наш с Брайаном Ино общий друг, Андре Хеллер, художник и одновременно что-то вроде антрепренёра, предположил, что нам бы понравилось поработать там, возможно, совместно с тамошними обитателями. Или просто посмотреть на «Гуггин», посмотреть, что там происходит. Что это такое на самом деле; это больница, где 100% обитателей вовлечены в живопись. Кажется, этот эксперимент был начат в середине 60-х?.. Вы не знаете?... Думаю, в середине 60-х. Так много пациентов в больницах самой Австрии и неподалёку от нее выявили склонность к живописи, что было решено выделить в здании отдельное крыло, где бы они могли изучать и создавать разные вещи, и это стало основой того, что позднее назвали «аутсайдер-искусством». Мы поговорили с тамошними пациентами и посмотрели их работы, и я заметил, что... Короче, они, конечно же, напомнили мне основанный Дюбюффе [Dubuffet] швейцарский музей под названием «Л’Ар Брю», («L’Art Brut») который находится в Лозанне. Думаю, похожий источник идей. Мне просто нравится ощущение исследования и отсутствие самосуждения в работах этих художников. Мне это очень понравилось и внесло свой вклад в атмосферу альбома.

 

12) – Привет, Дэвид, я – [Мартин? ] из Дании. Вы не могли бы немного рассказать мне о вашей очарованности 2000-ным годом?

- Я бы не назвал это очарованностью 2000-ным годом. Это скорее любопытство, почему всё происходит именно так, как это происходит сейчас. Что я имею в виду: в сюжете альбома, возможно, присутствует идея 2000-го года как барьера, но на самом деле речь на нём идет о годе 1995-м. Что мы с Брайаном надеемся сделать, так это, в частности, создать цикл из 4-х - 5-ти альбомов в качестве музыкального или текстуального дневника заключительных 5-ти лет 90-х годов. Содержание на самом деле не в том, что... Содержание может заключать в себе 2000-й год, но смысл - в ткани текущего года.

 

13) – Дэвид!

- Да?

- Я – тоже из Австрии...

- О, привет!

-... так что мой вопрос: это правда, что вы хотели поработать вместе с Андре Хеллером над этим циклом?

- Да, у нас была идея... Что мы с Брайаном хотели сделать, так это создать такого рода ситуацию, которой никогда в реальности не существовало, но отснять её так, как будто бы всё это действительно произошло. Мы собирались снять документал о каком-нибудь, связанном с альбомом, событии, которого никогда не происходило. Но наш с Брайаном и Андре замысел вышел из-под контроля и стал превращаться в дорогостоящую продукцию. Люди вокруг принялись рассуждать в масштабах миллионов долларов, после этого нам внезапно заявили, что, если мы хотим снимать за такие деньги, то тогда это должно выглядеть подходящим для телевидения образом, и всё такое. А мы-то с Брайаном думали сделать что-нибудь за пару тысяч, понимаете, чтобы по крайней мере сохранить художественный контроль. Но всё это так разраслось... просто превратилось в какую-то амбициозную телепродукцию, так что мы решили лучше оставить эту идею, чем быть втянутыми в такую чепуху.

 

Дэвид Роберт Джонс – иначе Дэвид Боуи – родился в 1947 году в Бромли. Знак гороскопа – Козерог. Разведен и состоит во втором браке. Имеет 24-летнего сына. Интересуется буддизмом. Живет попеременно в Англии, Америке и Швейцарии, где владеет разнообразной недвижимостью.

Покончено с английским джентльменом. Покончено с ролью счастливого мужа. Назад к авангард-попу! Для этой цели он позаимствовал звезду-продюсера Брайана Ино, с которым работал последний раз 15 лет назад. Теперь настало время для их новой совместной работы над альбомом „Outside“.

ДБ: - Мы с Брайаном хотели выпустить альбом, стоящий как бы на периферии мэйнстрима.

Название альбома - „Outside“ – концептуально. Речь в нем идет об аутсайдерах. Считает ли Боуи самого себя аутсайдером?

ДБ: - Я не верю, что художник обязательно должен пережить то, о чем он пишет. Я – ревностный читатель. Полагаю, что Габриель [...] не жил в XVII веке, тем не менее, это столетие вдохновило его на очень интересные идеи.

Я всегда чувствовал, что не принадлежу к какому-то определенному поколению. Даже во времена Зигги Стардаста в начале 70-х. Для меня это было скорее неприятным чувством, потому что я застенчив по натуре. Таким образом, я сам себя непроизвольно поставил в позицию аутсайдера. И она оказалась для меня подходящей. [Драматическим тоном]: О, как я мечтал быть частью своего поколения! [смеется].

Музыкальное творчество Дэвида Боуи расцвело в период, для которого было характерно всеобщее злоупотребление накотиками. В середине 70-х он принимал столько кокаина, что сам назвал свой мозг в тогдашнем его состоянии «дырявым, как решето». Как повлияли наркотики на его работу?

ДБ: - Это зависит от того, кто их принимал [хихикает]. Если мои музыканты – одно влияние, а если я – другое!

На мою личность наркотики начали влиять так сильно, что я был уже не в состоянии их больше принимать, но я знаю, что они делают: они расширяют сознание. Ты получаешь гораздо более полное представление о том, как фрагментарна и сложна вселенная.

У меня всегда было такое ощущение, что и я сам, и моя работа без наркотиков были бы менее интересными. В известном смысле альбомы, вроде „Young Americans“ и „Station To Station“ действительно были бы другими, если бы я до такой степени не сдвинулся по фазе.

( Из БТВН-инт.: - У Игги Попа тоже были большие проблемы с наркотиками, так что мы с ним вместе пытались с них слезть. А оказались в главном героиновом городе Европы [смеется]. Процесс самоочищения начался, когда я переехал в Берлин. Там возник „Low“ – на него наркотики повлияли меньше всего. Это был мой первый совместный с Брайаном альбом. Я всегда считал его одним из своих самых лучших. Теперь я задаюсь вопросом – а каким бы он был, принимай я по-прежнему наркотики? Не знаю! )

Я имею тенденцию рассматривать вещи позитивно. Что я ценю в своих работах, так это хаос. В хаосе я всегда чувствую себя, как рыба в воде. Хаос и фрагментарность – вот моя генеральная линия. [смеется]. Я ужасно разбросанный. Вот это, кажется, и есть «настоящий я».

Боуи: - Everything will be allright tonight! (Сегодня вечером все будет в полном порядке! )

Понтий Пилат: - Очень жаль!

 

Художественный успех.

Ассоциации

Менеджер?

ДБ: - Чудовище.

Гитара?

ДБ: - Друг.

Дрочить?

ДБ: - Успех.

Искусство?

ДБ: - Мастурбация.

Трансвестит?

ДБ: - Мастурбирующий художник.

Культура?

ДБ: - Сама жизнь.

Надменность (самонадеянность)?

ДБ: - Мое последнее заявление.

Смеющийся Гном?

ДБ: - Высшая точка моей карьеры.

Крафтверк?

ДБ: - Группа, в которой бы я с удовольствием играл.

Обои?

ДБ: - Полезный предмет искусства.

Будущее?

ДБ: - Больше обоев.

Гэри Ньюмэн?

ДБ: -   [тормозит] Боже! [смеется]. Гэри Ньюмэн – более влиятелен, чем принято считать.

То, что Боуи – единственный из своего поколения звезд – вступил в 90-е с обновленным запасом творческой энергии, явственнее всего показывают его концерты. Хотя он, не взирая на постоянное коммерческое давление, упорно отказывается играть свои старые хиты.

ДБ: - Я не хочу поощрять в публике ложных ожиданий. Вроде того, что каждый раз как я выхожу на сцену, я неприменно буду петь подборку из «лучших хитов» - что-то вроде ностальгического шоу в память о 70-х. С этим мне необходимо было покончить, хоть я и понимаю, сколько мог бы на этом заработать. Мои агенты постоянно твердят мне: «Дэйв! Ты не понимаешь, сколько тут замешано денег! » Да, верно, но и много боли.

Если люди идут на концерт Роллинг Стоунз или Пинк Флойд, они знают, что услышат много старых хитов, вроде „Jumpin’ Jack Flash“. И для них (Стоунз), это вполне нормально, а со мной это не функционирует, я бы с каждым вечером просто разрушался, я бы скрежетал зубами и просился к мамочке. Именно поэтому я покончил со старыми хитами в 1990-м, чтобы не загнать самого себя в угол, не сузить поле деятельности. Для художника это опасно.

Не возьмусь объявлять, сколько малоизвестных песен мы собираемся играть. Они действительно скорее просто менее известные, чем какие-то еще. Песни, типа „My Death“ я играл вживую впоследний раз в 1973-м. «Энди Уорхола» вообще не играл на сцене, так же как и „Teenage Wildlife“ и „The Man Who Sold The World“.

Я уже 5 лет не ездил в турне, так что мне это будет интересно. Для меня это – большое дело, потому что я еще не имею понятия, что, как и где я буду делать. Я на этот счет пока что пребываю в полном тумане, так сказать.

Как такой художник как Боуи – который вынужден мириться с рутиной мирового турне, но не желает играть своих старых вещей, потому что ему это скучно – относится к «выпусканию пара» в духе типичной рок-звезды?

ДБ: - Ну, не исключается. Я, бывало, разносил в пух 3 – 4 номера, прежде чем становилось по-настоящему скучно. Ну, да мне это нравилось. Не буду жаловаться. Однако после 2х – 3х раз это перестает доставлять удовольствие. Приходится придумывать что-нибудь более творческое – например, вместо того, чтобы разбивать мебель, переставляешь ее из угла в угол или склеиваешь обратно [смеется]. Есть разные возможности. Но через некоторое время возня с гостиничной обстановкой в любом случае теряет свою прелесть! Я возьму с собой в это турне холсты и краски и буду рисовать.

Впрочем, скоро мы увидим Боуи на экране в роли Энди Уорхола – роли, от которой он отказался 5 лет назад. Режиссер и художник Джулиан Шнабель по началу не внушил Боуи особого доверия в смысле профессионализма.

ДБ: - Сначала я отказался от этой роли, потому что считал, что у меня нет времени. К тому же я не был как следует знаком с Джулианом. У меня, знаете ли, тоже есть предрассудки. Ровно столько же, сколько у любого другого. Я думал: «Он же художник, как он может снимать фильмы? ». Это просто ужасно! Потому что я сам натыкаюсь на такое же отношение. Это было очень глупо с моей стороны. Впрочем, я встретился с ним через пару лет после этого, и он мне очень понравился. Я понял, что у него не только яркое визуальное восприятие, но и что он вполне может снять нормальный фильм. Он показал мне новый сценарий, и мне захотелось сыграть. Кроме того, в фильме было занято множество моих друзей, например, Деннис Хоппер, которого я знаю 20 лет. С Гэри Олдмэном я тоже хорошо знаком. Крис Уолкен – мы с ним много чего пережили на своем веку. И с Виллемом Дефо я тоже работал. Ну, а раз мы так хорошо друг друга знали, то и создалась доверительная атмосфера арт-мастерской. И этот фильм я буду любить до конца своих дней.

В последней части мы расскажем вам, какими необычными методами Дэвид Боуи создает свои тексты. Не взирая на свой высокий статус, Боуи отказывается брать на себя ответственность за содержание своих текстов. Искусство само отвечает за себя, считает он и подходит к написанию текстов, как живописец – к написанию полотен.

ДБ: - Мой взгляд на искусство таков: дело не в содержании картины, потому что тема любого произведения существовала еще до его создания. Дело в самом подходе к этой теме, в способе ее выражения. Можно написать дерево или кресло – не имеет никакого значения, что именно. Приблизительно так же работаю и я. Если ты мне скажешь, что мне следует спеть о посуде на кухне, возможно позднее я так и сделаю. Тема для меня – вещь произвольная. Что я пытаюсь сделать – так это поймать чувство, атмосферу.

 

В текстах Боуи использует литературный прием «кат-ап» (разрезание). Тем, кто пытается разгадать смысл альбома „ Outside “ лучше от этого отказаться.

ДБ: - Речь здесь идет просто о звучании 1995 года. Я бы обрисовал эту тему как поиск нео-язычества в разрушаемом противоречиями обществе.

Это просто информация. Делайте из нее, что хотите. Художник не решает никаких проблем. У него нет никаких готовых решений. ЗАДАЧА ХУДОЖНИКА - ПОКАЗАТЬ, НАСКОЛЬКО СЛОЖНЕЕ НА САМОМ ДЕЛЕ СИТУАЦИЯ, КОТОРАЯ И ТАК СЛОЖНА.

Вернемся еще раз к пластинке Diamond Dogs. Я помню, что когда она появилась, большинство рецензентов приняло ее критически. Но сейчас преобладает мнение, что это значительное произведение — продуманное, цельное, сильное. Как Вы оцениваете Diamond Dogs сегодня?

Я считаю Diamond Dogs одним из лучших своих альбомов. Outside — это в полном смысле возвращение; способ описания урбанистической действительности в новом альбоме — это наследство Diamond Dogs. В основном я доволен пейзажем мегаполиса, который мне удалось создать на обоих этих альбомах, особенно картины жизни мрачного подземелья. Мне приятно слышать теплые слова о Diamond Dogs, кто бы ни был их автором (смеется).

В одной из рецензий на этот альбом я нашел такое мнение: Впервые в своей карьере Дэвид Боуи предстал как сессионный исполнитель на электрогитаре, и его любительская, неровная, " гаражная" манера привнесла в атмосферу альбома напряжение и беспокойство. Как Вам нравится это мнение? Какое значение Вы придаете своей игре на гитаре?

Я понимаю, что автор этой рецензии имел в виду тот отчаянный энтузиазм, который чувствуется в моей игре на гитаре, саксофоне или клавишных (смеется). У меня нет иллюзий по поводу своих способностей в этой сфере. Я не виртуоз. И никогда не пытался никого убеждать в обратном. Но, конечно, в моем исполнении есть чувство, есть страсть. Я допускаю, что когда меня слушает музыкант, ему это должно казаться примитивным. Во всяком случае, я очень люблю играть на гитаре. И не беспокоюсь о том, что, скорее всего, уже не научусь играть лучше. То, что удается, вполне меня удовлетворяет. Впрочем, обращаюсь я к гитаре только в тех случаях, когда мне нужно усилить звуковой колорит.

Вы сказали в одном интервью, что очень давно очарованы личностью Брайана Ино ( Brian Eno ), его подходом к музыке. Могли бы Вы сказать, насколько большое влияние имел Ино на ваше творчество — в период Low, ” Heroes“, Lodger, и сейчас, во время записи Outside?

Понимаете, людям бывает очень непросто разгадать Брайана. Первый вопрос, который всегда задают: " А что он, собственно, делает? " Так вот, ответ звучит: “Ничего. Но делает это изумительно хорошо” (смеется). Его инструмент, как правило — его замысел, его мнение. Знаю, что это звучит не слишком убедительно, но можете мне поверить, то, что я сказал — не так уж нелепо. Брайан способен войти в студию и перевернуть с ног на голову все, что ты собирался сделать, повлиять на полное изменение твоей концепции. Можно сравнить его с мастером, делающим рамы. Если у тебя в руках произведение искусства, скажем, написанная картина, и ты ее неосторожно уронишь на грязный пол, то мало что сможет тебя утешить. В лучшем случае ты сможешь заставить себя смотреть на этот испачканный пол без отвращения. Но стоит заказать для этого испорченного полотна раму, она создаст для него соответствующий контекст, выделит его из окружения, придаст ему самобытность, самотождественность. И это искусство, которым в совершенстве владеет Брайан.

Когда Вас спросили, какой атмосферой вы с Брайаном Ино хотели наполнить музыку альбома Low, Вы ответили, что собирались создать гармонию, сотворить мир, в котором хотелось бы жить. Какой атмосферой Вы намеревались наполнить композицию “Варшава” ( Warszawa )? Какое впечатление Вы сохранили от двух своих визитов в Варшаву — в июне 1973 года и апреле 1976 года?

Я пытался в этой композиции выразить чувства, свойственные людям, которые желают свободы, ощущают ее свежий запах, но не могут ее достичь, добиться ее… Знаете, я просто влюбился в эту народную песенку, которую услышал в Вашей стране, о чем, вероятно, легко догадаться, послушав мою вокальную часть. Я спел ее в уверенности, что эта мелодия выражает душу польского народа. Мне бы хотелось, чтобы, слушая Варшаву, вы представляли себе ту величественную тень, что отбрасывал город… Я и сегодня считаю, что Варшава — один из прекраснейших плодов нашего сотрудничества с Брайаном. Это таинственная музыка. Вы слышали ее в версии Филипа Гласса (Philip Glass)?

Да, конечно.

В целом неплохо, правда? Но я думаю, что наша версия была все-таки лучше (смеется). Я действительно так считаю.

Откровенно говоря, нет.

Это был художник, о котором действительно все слышали в артистических кругах Нью-Йорка в начале 80-х. Он начинал с граффити, потом был открыт художественным истэблишментом, так что и для множества его выставок открылись двери самых известных галерей. Он был большой надеждой американского искусства. Его карьера развивалась очень успешно, пока не произошла трагедия. В 1988 году он умер от передозировки героина. Я действительно играл роль Уорхола, которого с Жаном-Мишелем связывали очень сложные отношения. С одной стороны, Энди испытывал к нему почти отеческую нежность, с другой — зависть, страх потерять свое положение… Фильм именно об этом.

 

 

TV-ИНТЕРВЬЮ в " Кафе Обломов"   

НТВ | 06. 1996 | ведущий: Артемий Троицкий

текст (с небольшими моими исправлениями) позаимствован с сайта erectrofon.gay.ru

(http: //erectrofon.gay.ru/artists/bowie/texts.htm)

Артемий Троицкий: Добрый вечер, уважаемые телезрители!

Программа Кафе Обломов снимается в необычной обстановке. Зал называется " Нижний Новгород", гостиница " Палас". И самый почетный, самый желанный гость в программе " Кафе Обломов" - человек, чьи видеоклипы мы смотрели много раз… Это Дэвид Боуи.

Здравствуйте, Дэвид. Приветствую Вас в " Кафе Обломов" …

David Bowie: Спасибо.

А.Т. … в программе, которая неоднократно демонстрировала Ваши клипы. Сейчас я хотел бы, чтобы мы сконцентрировались на одной очень конкретной стороне Вашего творчества, то есть на музыкальных видеоклипах. Начнем сначала. Какой из Ваших клипов Вы считаете своим первым настоящим клипом?

D.B. Пожалуй, первый клип, в постановке которого я сам принимал участие. Он назывался The Jean Genie. Он был снят, кажется, в 73 году, или что-то в этом духе. Мы делали его с человеком, который тогда еще был рок-фотографом, его звали Мик Рок. И если не ошибаюсь, для него это тоже была первая такая работа, так что в общем-то это был эксперимент для нас обоих.

Мы там сделали одну вещь, которая оказалась очень эффектной, и многие потом ее применяли. Мы сняли музыкантов на чисто белом фоне, и резкий контраст, который дает изображение музыкантов на совершенно белом фоне, с тех пор используют постоянно с начала семидесятых годов.

 

[ видео “ The Jean Genie” ]

 

D.B. Здесь есть некая связь с 60-ми, с британским кино того времени, когда был, например, такой фильм как The Neck, который запомнился как раз белыми интерьерами. И мне кажется, мы просто это скопировали, нам хотелось снять что-то похожее на The Neck.

 

А.Т.  Да, пожалуй.                       

D.B.  Их так мило сочли вызывающими в свое время.

 

А.Т. Давайте вернемся к изобразительному искусству. Вы одновременно и художник, и музыкант. Эти два направления - они где-то пересекаются, или же это два совершенно различных аспекта Вашей творческой личности?

D.B. Да нет, я просто не могу представить себя работающим только в одной области, забыв про другую. Я понял, что на протяжении всей своей карьеры я использовал энергию одной из этих форм, чтобы преодолеть проблемы или найти новые методы в другой. Если я захожу в тупик в своей музыке, то часто пытаюсь прорисовать выход из лабиринта, и каким-то образом происходит синтез, который позволяет мне разрешить музыкальную проблему, нарисовав ее для себя.

Бывает и обратное. Я работаю над картиной, и довольно часто это дает мне какую-то новую музыкальную идею, после чего я возвращаюсь к музыке. Так что они как-то соответствуют друг другу. Они связаны между собой. Для меня самое важное - поставить вопрос. То есть, чем старше я становлюсь, тем большее значение для меня приобретают самые главные вопросы бытия, как, например, непознаваемость смерти, и то, как мы к этому относимся, и почему мы окружили эту тему множеством табу. Тайна самой жизни, тайна ее предназначения. Это звучит как набор клише, но неизбежно оказывается, что только такие вопросы вообще имеют какое-то значение, в конце концов. И мне кажется, о какой бы форме самовыражения ни шла речь, главное для меня - все те вещи, которые выходят за грань нашего существования.

 

А.Т. Можно ли сказать, что такие вещи как изобразительное искусство и театр могут больше помочь ответить на главные вопросы нашего бытия, нежели музыка?

D.B. Театр это совсем другое… Есть некая точка, за которой театр превращается в своеобразный шаманизм, когда появляется верховный жрец. Здесь нет диалога на личном уровне, который возникает при общении с музыкальной композицией или картиной. В случае музыки или картины вы совершенно свободны в своей интерпретации произведения. А театр гораздо более дидактичен. В театре есть элемент проповедничества. Так что диалог там совсем другой. Это почти несовместимые вещи. Мне кажется, театр может использовать музыку, использовать изобразительное искусство, но информация, которую даст вам театр, будет сильно отличаться от того, что дадут вам изобразительное искусство или музыка.

 

А.Т. Не потому ли …?

D.B. Мы идем на поводу у театра. Театр подводит аудиторию к какой-то конкретной точке зрения. В то время как в музыке и в изобразительном искусстве существует реальное взаимодействие между аудиторией и самой работой.

 

А.Т. И о разных других необычных экспериментальных проектах. Но теперь вы вновь вернулись в такой чистой форме, как концертное турне. Так что, я хотел бы задать ещё пару вопросов об этом, и они, я думаю, будут последними.

Итак, вопрос номер один. Я также обратил внимание, благодаря Брайану, что очень многие из тех, кому наскучило, кто разочаровался в музыке, особенно в 80 - е годы, возвращаются обратно в поп-музыку, в рок-музыку, в экспериментальную музыку, называйте это как хотите. Что же появилось нового в музыке, что заставило таких постоянно меняющихся интеллектуалов как Вы с Брайаном вновь вернуться на сцену?

D.B.  Вы знаете, наверное, одна из тех вещей, которые дали толчок мне лично, я не могу говорить за Брайана, это появление рэпа. И хотите верьте, хотите нет, мне действительно кажется, что это одно из самых новаторских направлений в поп-музыке за очень и очень многие годы. Рэп по-настоящему доказал что звук и слова, тексты вовсе не обязательно должны быть выстроены линейно. Совсем не обязательно, чтобы они воплощались в форму " куплет-припев-куплет".  Они очень убедительно это продемонстрировали. И мне кажется, это дало возможность таким людям как мы с Брайаном вновь собраться с силами и зажечься энтузиазмом. Вновь появилась публика, готовая слушать такую музыку. Они, бесспорно, подготовили почву для нас, так что мы смогли вернуться и работать так, как мы работаем сейчас. И есть довольно много вещей, которые привлекли мое внимание. И я понял, что то, чем мы с Брайаном занимались в 70е годы… Определенно вновь появилась аудитория для такой музыки. И это движение поддержали многие группы, на которые в какой-то степени повлияло то, что делали мы с Брайаном. Возникло очень сильное ощущение, что музыку стали слушать по-новому. Что совсем не обязательно слушать все так, как раньше слушали рок-композиции.

Но на свете всегда будут oasis’ы и blur’ы.

 

А.Т. Что ж, огромное Вам спасибо, и желаю Вам удачи в этом небольшом российском этапе вашего турне, и во время остального турне. А также во всех Ваших будущих начинаниях - как в музыке, так и в изобразительном искусстве. И я хотел бы подчеркнуть, что для нас, любителей музыки и искусства в России, Вы всегда были одно й из самых влиятельных фигур.

D.B.  Спасибо, мне очень лестно это слышать.

ТЕЛЕИНТЕРВЬЮ    

VH1 zu 1, German TV | 17. 03. 1997 | Интервьюер: Аллан Бэнгз

перевод: Alex

 

 

- Давай поговорим о некоторых твоих совместных работах. Мне всегда казалось, что ты предпочитаешь работать с интересными художниками-постановщиками и режиссёрами, которые скорее малоизвестны. Для тебя это, кажется, важно?

- Когда работаешь с известными величинами, то знаешь наперёд, что получится. Когда же работаешь с кем-то, чей стиль ещё окончательно не оформился, остаётся пространство для неизвестного. Мне это гораздо больше нравится; при этом возникает нечто новое.

 

- Клип к Little Wonder - как раз подходящий пример. Художник-постановщик, кажется, участвовал и в твоих нью-йоркских концертах?

- Ну, он не то чтобы художник-постановщик. Художественное руководство осуществляли мы с Флорией Сигизмонд. Она же была и режиссером. Но одним из ребят, которые создавали реквизиты для шоу, был Тони Ауслер [Tony Oursler]. У него хорошая репутация, как у художника-мультимедийщика. Он – из Нью-Йорка, из среды так называемого видео-авангарда. Он работал с небольшими фигурами, на которые проецировал разные странные видео. В Европе ему удался прорыв после выставки в галерее Лиссон два или три года назад; там я и познакомился впервые с его работами. Он создаёт свой собственный необычный мир: затемняет комнату, а в угол кладёт один из своих странных объектов, разговаривающий сам с собой. Это и впрямь непривычно. Вы ощущаете одновременно нечто вроде жалости и отвращения. Мне это страшно понравилось; это же прямо как в настоящей жизни, верно? Ха-ха-ха.

Я спросил его, не интересует ли его работа в одном из моих клипов, и он создал своих маленьких монстров для Little Wonder. Одно привело к другому. Но по-настоящему мы познакомились на биеннале во Флоренции. У меня там была своя выставка, и у него – тоже, всего через два зала. Каждому из нас сразу же понравилось то, что делал другой. У нас похожий склад ума, и наши визуальные представления тоже пересекались. Так что совместная работа не представляла никаких проблем. Он также замечательно поработал и над шоу в Мэдисон-Сквер-Гарден. Его маленькие создания ползали по всей сцене. Если бы ты там был, тебе бы понравилось. В будущем мы планируем сделать пару так называемых арт-проектов в Нью-Йорке и Лондоне. Так что наша встреча оказалась весьма плодотворной.

 

- Давай поговорим теперь о некоторых других твоих работах, особенно о персонажах, которые ты каждый раз заново создавал. Сейчас, оглядываясь назад, думаешь ли ты, что ты просто играл с этими фигурами, или же ты действительно становился ими?

- Думаю, в то время я чересчур сильно идентифицировал себя с ними. Думаю, сейчас такого со мной больше не может произойти. Теперь я в таких персонажах вижу только роли, которые я могу играть; так было в „Outside“. Теперь я сбрасываю эти маски так же быстро, как и надеваю их. Но тогда, в 70-х, было здорово стать кем-то другим или связать себя с каким-то другим образом, или чем бы там это ни было. Я больше не могу точно вспомнить, каково это было тогда. Но в любом случае я больше так не работаю. Теперь я вижу себя просто рассказчиком, рассказывающим истории.

 

- Ты много писал в последнее время, даже в качестве журналиста.

- Ха-ха... Да!

- Это были в основном интервью?

- Я брал интервью и даже побыл немного в роли критика, что мне страшно понравилось (смеётся и потирает руки).

- Припозднившаяся месть?

- К несчастью... нет, к счастью, большинство вещей, о которых я писал, мне понравились. Так что у меня пока что не было возможности выпустить кому-нибудь кишки. Но мой день ещё настанет! Ха-ха... Что до интервью, то... Есть так много людей, которыми я восхищаюсь. Так что интервью было хорошим предлогом наконец-то с ними поговорить.

- Но это означает также скрупулезный анализ – вещь, которую ты не слишком жалуешь, если идёт речь о твоих собственных работах, так?

- Я действительно не особенно люблю анализировать свои работы. И обычно не оглядываюсь на то, что сделал в прошлом. В этом плане я слегка суеверен. Я стараюсь не знать, почему вещи, которые я делаю, удаются. Я предпочитаю полагаться на свою интуицию, на своё нутро. Я предпочитаю спонтанно реагировать на окружающие обстоятельста, на дух времени; я стараюсь это не анализировать.

- Мне всегда казалось, это имеет нечто общее с тем, что ты не работаешь по определенным формулам. Поэтому тебе незачем задаваться вопросом, правильные эти формулы или нет. В твою музыку постоянно попадают новые элементы.

- Мне никогда не казалось, что я хорошо чувствую себя только в каком-то одном стиле. Верность стилю меня никогда не привлекала. Я всегда рассматривал стиль как инструмент своей работы, но никогда как её результат. Мне нравится освобождаться от каждого данного стиля и начинать работу в новом. Так поступает не слишком много художников, так что у меня сложилось такое чувство, что именно здесь моя ниша.

- Я видел фильм о твоём юбилейном шоу в Мэдисон-Сквер-Гарден. Кажется, ты позабавился наславу.

- И правда, это было замечательно.

- Ты сам приглашал своих гостей?

- Да, у меня был список тех, кого бы я хотел пригласить, - как минимум из тридцати имён. Ведь никогда не знаешь, кто именно скажет «фак офф! ».

- Кто-нибудь сказал?

- Нет! Ха-ха-ха...

- Но некоторые, наверное, были сильно разочарованы тем, что не попали на сцену?

- Об этом у меня ещё как-то не получилось поразмыслить. Порядок людей в том списке был совершенно случайным. И мне не удалось продвинуться дальше первых 6-ти, потому что каждый из них сразу же согласился. Единственный, насчет кото у меня имелись сомнения, придёт он или нет, был Билли Корган из «Смэшин Памкинс», потому что он как раз находился в турне. Но даже он успел вовремя прыгнуть в самолёт. Меня очень порадовало то, что все так быстро согласились. Это значит, что я до сих пор не знаю, кто именно дал бы мне от ворот-поворот. Но я ещё это выясню!

Концерт прошёл так хорошо, что мы уже поговариваем, а не стоит ли устраивать его каждый год. Ведь вся прибыль, как ты знаешь, пошла на счёт „Save the Childen“. И потом, это ведь так лестно, устраивать свой день рождения именно подобным образом. И я оставался бы 50-летним все следующие 10 лет!

- Из музыкантов, выступивших вместе с тобой, не было никого из твоего прошлого...

- Нет, Лу Рид был единственным, с кем я работал в прошлом. Мне не хотелось, чтобы этот концерт превратился в вечер ностальгии. С одной стороны, это мероприятие отразило то, какая музыка нравится мне самому, а с другой стороны, на какие группы я, как я точно знаю, повлиял в смысле их подхода к работе. Во всяком случае, этот концерт – хороший документ о том, кто есть кто в 1996 году. (It’s a big great slice of 1996.)

- А мода имеет здесь большое значение? Я думаю при этом об обложке твоего нового альбома « Earthling ». Пиджак, который Александр МакКуин создал специально для тебя, кажется мне весьма символичным. Не из-за «юнион-джека», а из-за отраженного в нём процесса старения – дыры и т.д. Он кажется мне символическим описанием того, что ты делаешь – ты ведь разбиваешь и разнимаешь вещи на куски, чтобы создать из них что-то новое.

- Знаешь, как сказал Пикассо, «ты работаешь с природой, но не обязательно отражаешь её». Думаю, я беру какую-то привычную вещь и переделываю её или приделываю к ней какие-то посторонние части. В биологии описывается такая аномалия, когда ген воспроизводит часть тела не там, где надо. Так получается муравей, у которого ноги торчат из головы, а антенны – из задницы. Вот как раз этим я и занимаюсь, ха-ха-ха...

- Стараюсь себе представить, как бы ты выглядел в таких обстоятельствах...

- Ха-ха-ха...

- У нас осталась всего пара минут, и есть еще вещи, которые я хотел бы с тобой обсудить. Например, то, что ты вышел на биржу...

- Это она вышла на меня!

- Почему ты это сделал – просто потому, что ещё никто никогда этого не делал?

- Вовсе нет. Причиной было как раз то, что со мной угрожало произойти то же самое, что и со многими другими артистами в моём положении. Весь мой каталог хотели скупить, как было с Битлз или со Стоунз. Меня эта идея совсем не привлекала, потому что тогда я полностью потерял бы контроль над своими произведениями. Ты теряешь работу всей своей жизни. Я хотел найти способ этого избежать. Мои консультатны проявили настоящую изобретательность и придумали план, который еще никогда не был воплощен в жизнь. Я сохранял полный контроль над своими работами и при этом оставался их владельцем. Так что я это сделал исключительно из двух этих соображений. Это солидная платформа для будущего.

- А каких-то других причин у тебя не было, ты ведь получил за это ещё и целую кучу денег?

- А что, целая куча денег – это не причина?

- Ну, чисто теоретически она даёт тебе возвожность делать много разных других дел.

- Я их и так всегда делал. Меня в этом ничто не останавливало. Я исключительно упрямо делал всегда только то, что мне нравилось. Так что в этом плане для меня ничего не изменилось.

- Во всём есть преимущества и недостатки: при полном контроле над своими произведениями ты ведь несёшь и полную ответственностью за них.

- Но я её и так всегда нёс. Это я и имею в виду под тем, что ничего не изменилось. Моя позиция, моя связь с моими работами остались в неприкосновенности. Замечательно!

- А почему ты решил продюсировать « Earthling » единолично?

- Потому что никого рядом не было! То есть, у меня, конечно, была огромная поддежка со стороны Ривза Гэбрелза, а при микшировании и со стороны Марка Плати.

- Расскажи мне что-нибудь про Марка Плати.

- Марк – интересная личность, в Нью-Йорке он почти неизвестен, при этом он внёс большой вклад в работы, скажем, Джуниор Вэскезa [Junior Vasquez]. Он отличный мишер. Со мной он работал сначала как звукоинженер, а потом помогал с миксами. В любом случае я хочу работать с ним и дальше. Мне кажется, он привносит новый элемент. Он добавил последний глянец, которого нам не хватало в переложении моей идеи - синтеза между тяжёлым роком и танцевальной музыкой. Кажется, это часть моего вечного поиска.

- Соединение несоединимого?

- Да-да. И у него есть талант скраивать это несоединимое совершенно бесшовно, в этом он просто великолепен.

Кроме того, я бы с удовольствием спродюсировал Гэйл Энн Дорси; она моя басистка и вокалистка, и у неё гигантский талант. С ней я бы с удовольствием поработал в этом году.

- Ты хочешь сделать с ней альбом, как Джон Кэйл – с Нико?

- Ох... Да. Но мой вклад был бы совсем другим, чем у Джона... Никаких шпилек! Ха-ха.

- Мы бы могли говорить ещё долго, но у нас, к сожалению, кончилось время. Надеюсь, у меня ещё будет такая возможность...

- С удовольствием. Мне бы тоже этого хотелось.

 

ХОТИТЕ КОСМОСА? БУДЕТ ВАМ КОСМОС!

Die Zeit («Время»)   | 04. 1997  | Юрген фон Рутенберг

перевод: Alex

 

 

Подзаголовок:

«Попзвезда Дэвид Боуи – это помесь поющего астронавта с танцующим философом»

Цайт: - Ваши песни частенько причаливают ко всякого рода космическим событиям: «Спэйс Оддити» стала в 1969-м своего рода саундтрэком к высадке на Луну, а недавно по радио круглосуточно гоняли «Лайф Он Марс? », когда стало известно, что на одном из метеоритов с Марса нашли следы микроорганизмов. Вы, вообще, следите систематически за тем, что НАЗА сейчас поделывает?

ДБ: - Вообще-то, нет.

Цайт: - А наоборот?

ДБ: - Мне об этом ничего не известно!

Цайт: - Вам теперь 50 лет, и Вы могли бы, как другие поп-звезды вашего возраста, почить на лаврах прежних хитов или делать аккураттный джаз-поп. Вместо этого Вы бросаетесь в волны брутального ритма, а свои самые великие классические вещи давно изгнали из собственного репертуара.

ДБ: - Я просто не хотел тратить последние годы жизни, колеся по городам и весям в виде грейтест-хитс-джук-бокса.

Цайт: - Практически в каждой когда-либо написанной о Вас статье речь всегда идёт о Вашей искусственно созданной персоне, о феномене Вашей радикально меняющейся личности. Имеет ли Ваш отказ продолжать играть хиты причиной то, что Вы по-прежнему не хотите застрять в одной определенной личности? Быть «тем самым, кто написал такие-то 20 хитов»?

ДБ: - Точно! Когда я прекратил играть эти 20 – 30 хитов, произошло нечто интересное: я начал раздумывать над тем, а что же, собственно, значили эти хиты, " Ashes To Ashes" , " Heroes" или " Sound And Vision", и почему они людям так нравились. И тогда я взглянул на другие свои песни, которые я все эти годы мог бы играть, возможно, с бОльшим удовольствием. Я раздумывал над тем, что именно в этих – относительно малоизвестных вещах – мне ближе, и стал находить в своих текстах определённые основные нити, хоть я и менялся на поверхности и постоянно переходил от одной стилистики к другой. В последнее время я вижу в этих изменениях некую постоянную тему. Возможно, я все эти годы на самом деле всё время говорил одно и то же, с самого начала и до сегодняшнего дня.

STORYTELLERS: DAVID BOWIE

VH-1 | New York, 23. 08. 1999

“Inside Bowie” (русский фэнзин DBAS - David Bowie Appreciation Society)  №07, 2001

перевод: Alex

 

«Было бы у меня время, понарассказывал бы я вам вещей… Ну, которые Я могу рассказать ВАМ! [смех в зале] Ну, вы же не знаете и половины! »

“Life On Mars”

 

«Добро пожаловать на Storytellers. [приветственные аплодисменты в зале]

Около 1968-го мой тогдашний издатель спросил, не сделаю ли я английский вариант текста для французской песни, которую он тогда опекал. Она называлась “Ком Д’абитюд”, ох, извините, “Comme d’Habitude” [с французским, якобы, произношением]! (“Как обычно” – фр. – прим. перев.). Я сказал, нет проблем, сляпаем. И я превратил её в песню с чудовищным названием “Even A Fool Learns To Love”, которую он тут же забраковал (вполне справедливо, я думаю) и передал её Полу Анка, который сделал свой собственный английский текст, назвав его скромно, но со вкусом “MY Way”. Зато [смех в зале]. Ага, вот-вот… Зато я в отместку написал “Life on Mars? ”. Настал праздник и на моей улице, когда Барбара Стрейзанд решила to cover “My Arse” (некоторые перевели бы как “сделать кавер-версию песни”, но мы-то знаем, что это значит! – прим. перев.), во время одного из своих несколько более потерянных периодов (slightly more lost periods – продолжаем пошлить! periods – менструация – прим. перев.) [понимающие смешки в зале]. Её тогдашний муж был у неё за парихмахера, продюсера и аранжировщика одновременно, вот он и завил песню уж больно горячо [смех в зале].

Ну да ладно, я могу вам рассказать о том времени, когда я впервые встретил Марка Болана, который стал моим очень-очень близким другом [аплодисменты, видимо, в память о Болане]. Мы вообще-то встретились ещё в самом начале 60-х… Мы были ничем – просто двое детишек, пустое место с огромными амбициями. И у нас обоих был один и тот же менеджер, так что мы встретились, когда красили стены в офисе этого нашего менеджера:

– Ты кто?

[голосом Болана]:

– Я – Марк.

– А чем ты занимаешься?

– Я певец – [изображает, как водит малярной кистью по стене]

– Ну да… Я тоже… Кто ж ещё… Ты мод? – [продолжая мазать стену]

– Да я – король модов! Твои ботинки – просто дерьмо…

– …У самого-то!..

Так мы стали лучшими в мире друзьями… Марк повёл меня прибарахлиться по помойкам. В то время модный район Карнеби-стрит переживал небывалый подъём, и вместо того, чтобы заменить пуговицу на рубашке или молнию на брюках, они просто выбрасывали всё в мусорные баки в конце дня. Так что мы обычно прохаживались взад-вперёд по Карнеби-стрит неподалёку от Кингз-роуд в районе 10 часов вечера, перерывали мусорные бачки и так составляли свой гардероб. Вот житуха была!..»

“ Rebel Rebel ” – первые аккорды

 

[бурные аплодисменты в зале, но вместо того, чтобы спеть, Боуи под этот ненавязчивый аккомпанемент продолжает]:

«Могу ещё рассказать вам вот что: когда мы играли в рабочих клубах на севере – очень жёсткий райончик – и я впервые появился на сцене как Зигги Стардаст… Я сидел в гримёрке одного клуба и спросил у менеджера (этого заведения):

– Э-э, не могли бы вы мне, пожалуйста, показать, где здесь туалет?

А он в ответ, на резком “скаузе”:

– Значит так, выглянешь в коридор, увидишь в конце раковину у стены – туда и делай.

Я коротко притопнул своими сапогами на высоких каблуках и говорю, тоном оскорблённого, но снисходительного денди:

– Дорогой вы мой, я не писаю в раковины!

А он мне:

– Слышь, сынок, что сгодилось для Ширли Бэсси, сгодится и для тебя! [бурная реакция в зале]

Вот это были деньки!..» 

 

“ Rebel Rebel ” – невнятный отрывок

[зрители хором подпевают “ I love you so! ”]

 

«Эта… э-э… маленькая хорошенькая песенка – с нового альбома, который мы, должно быть, назовём “hours…” Эта песня называется “Thursday’s Child”… “Thursday’s Child”. Это название вовсе не связано с какими-то тайными знаниями, как вы, возможно, подумали, а навеяно воспоминаниями об автобиографии Эрты Китт (Eartha Kitt). Когда мне было около 14-ти, моим любимым чтивом на ночь были Эрта Китт и Д.Г. Лоуренс/ [смешки в зале] Ну ладно, не только на ночь… И я наткнулся на бумажное издание – W.A. Smith’а – истории жизни Эрты Китт, которая (на обложке книги) стояла, очень сексуально, прислонившись к дереву на фоне полей, и история эта называлась “Thursday’s Child”. И это осталось со мной с тех пор… с тех пор как мне было 14. Не знаю почему. И это всплыло, когда мы писали песню. Вообще-то эта песня не об Эрте Китт… [смеётся]»

“Thursday’s Child”

 

«Покойный, но, тем не менее не желающий успокаиваться Стив Мэрриотт и я были близкими приятелями в 60-х. Стив был коротышкой [показывает на уровне пояса], но полон великих идей.

[Голосом Мэрриота]:

– Боже, у меня идея! – мог он сказать, уничтожая яичницу с ветчиной. – Почему бы нам не создать ритм’н’блюз-дуэт и не назваться Давид и Голиаф? Ты будешь Давидом…

В то время я валял дурака с одной группой, вроде группы Мадди Уотерса, под названием The Manish Boys. И вот как-то вечером он (Мэриотт) приходит ко мне в гримёрку и говорит:

– Знаешь, я тут потолковал с Кенни и Ронни, и мы основываем группу.

– Н-да?

– Да. Но что же нам делать – у нас будут такие гигантские усилители и огромная драм-кухня, а сами мы такие маленькие-премаленькие. Так что мы решили назваться The Small Faces.

Что ж, у них неплохо получилось.

Эта песня – примерно того же периода, может, немного позже. Это первая песня, которую я написал и записал как соло-артист. И называется она – с немалой долей самовлюблённости – “Can’t Help Thinking About Me” [радость в зале]. В ней две самые ужасные строчки стихов, которые я когда-либо написал (и мне придётся их спеть):

“My girl calls my name ‘Hi Dave’

Drop in, come back, see you around

If you’re this way again”

Ну, разве не кошмар? Если вы глянете после этого на стихи Tin Machine! »

Ривз Гэбрелз:

«Вы можете взглянуть на их создателя! »

Боуи:

«Их создал компьютер, приятель! »

“Can’t Help Thinking About Me”

 

«Кажется, меня обвиняют в том, что я довёл до могилы 60-е… Это неправда. Потому что, насколько я знаю, когда я пришёл, 60-е были уже мертвы. Я только помог вынести тела…»

 

«Вернёмся на минутку к Стиву Мэрриоту! Нам обоим служил один роуди. По случаю этого анекдота назовём его Дак Беннет. Имя такое. Он был весь такой крутой, мрачный, потный и абсолютно безграмотный. Но он нам верно служил. Как-то раз у меня оказалась в распоряжении американская машина; я был вне себя от возбуждения. Сам прыгнул за руль, посадил Даки рядом, и мы рванули по автобану на концерт. С ветерком. Ну и конечно, при моей-то везучести, нас тут же тормознула полиция. И вот наш английский коп подходит вразвалочку к водительскому стеклу… А где водительское стекло у английской машины?.. Стучит по стеклу, оно опускается, и он говорит:

– Вы знаете, с какой вы едете скоростью, сэр?

А Дак ему в ответ:

– Не-а. Дак Беннет не умеет ни читать, ни писать, да и водить тоже…

[смех и аплодисменты]

Мы с Игги Попом были двумя негодными мальчишками. Мы отправились в Берлин, чтобы стать лучше.

[Голосом, подозрительно напоминающий Иггиевский]

– Или это я насмотрелся тур-рекламы?

Помню-помню. [зал аплодирует] Ха-ха!.. Типично для ХХ века – стоит упомянуть рекламу, как все хлопают.

Помню одно утро после особенно отрывной ночки. Мы оба встретились в кафе-баре, куда часто ходили и обсуждали подвиги предыдущей ночи. И Игги (он же Джим) рассказал мне о совершенно необыкновенных событиях. Он сказал, что был в одном панк-клубе, и там праздновали день рождения Стены: построили абсолютно идентичный макет Берлинской стены, и ровно в полночь 50 оголтелых панков бросились на эту стену и разнесли её в пух кулаками, зубами – всмятку, всмятку... Но он сказал, что после всего этого погрома (и это было самым трогательным) маленькие группки тех самых панков стояли в уголках и горько плакали. Я подумал, что это невероятно трогательная история. И настоящее, не проходящее воспоминание о Берлине, каким я его знал.

Это песня, которую я написал вместе с Джимом примерно в то время, и, думаю, она тоже о вмешательстве и эксплуатации. Начинай, Майк! »

“China Girl”

 

«Говорят, воспоминания – краткое переложение судьбы. И я, кажется, припоминаю, как где-то в 70-х один революционер-яппи, Эбби Хоффман, сказал мне как-то за стаканчиком:

– Завтра никому не обещано, - и напомнил мне, что, когда мы перемещаем хоть крупицу песка, Земля уже не та, что прежде.

“О том, кто отправляется в деловую поездку, но не достигает цели, никогда не жалеют”, - сказал один знаменитый поэт. И это приводит нас к песне с нового альбома, которая называется “Seven”. 

“Seven”

 

«Люди, следовавшие за Зигги и Спайдерами были, частично, медлительно-утончёнными актёрами, частично – толстошеими гангстерами. Могу только дивиться».

 

«“Drive In Saturday”была написана как… [аплодисменты] …была, вообще-то, написана как очередной сингл для Mott The Hoople, у которых был довольно солидный успех с другой песней, которую я написал для них – “All The Young Dudes”.

Ну что ж, к этому времени они решили, что пора им выпускать сингл собственного сочинения, так что песню вернули мне обратно. Я был так зол, что как-то ночью во Флориде взял и сбрил себе брови. Вы думаете, я шучу, но я… [смеётся] я вовсе не шучу. Я ужасно напился и сбрил брови, так я был раздражён, что они не пожелали делать мою песню».

Кто-то из группы: «Хороший им урок».

Боуи: «Да-да. Хороший им урок. А теперь она прозвучит для вас».

“Drive In Saturday”

 

«В 1975-м и 1976-м… и частично в 1974-м… и несколько недель в 1977-м [хихиканье в зале]… я, кажется, проходил сквозь самые чёрные дни своей жизни. По-моему, это было так ужасно, что любое воспоминание почти невозможно – очень болезненно. Меня тогда занимали вопросы вроде “Интересуются ли мёртвые делами живых?..” [делает соответствующее тогдашнему психическому состоянию выражение лица] “Смогу ли я переключать каналы на телеке, не нажимая на кнопочку?..” [изображает, как он гипнотизировал телек]

Эта следующая песня была непроизвольным знаком отчаяния. Уверен, что это был крик о помощи. Она называется “Word On A Wing” – с альбома Station To Station.

“Word On A Wing”

 

ТЕЛЕИНТЕРВЬЮ

MusiquePlus

перевод: Alex

 

 

[...]

Ведущая 1: - Давай поговорим об этом альбоме, „ hours...“, он ведь возник необычным путем. Потому что он первоначально был саунд-трэком к «Ноумэд Соул», так?

Дэвид: - «Ноумэд Соул» - это игра, которую разработали французы, а французы вовсе не славятся своими играми, так что мы не знали, что из этого выйдет, но рецензии в настоящий момент – в интернете – таковы, что ее, возможно, назовут игрой года.

- Замечательно.

- Да, отлично сработали, французы. Это очень изощренная, очень сложная работа – просто фантастическая, мне очень понравилось работать над этой игрой. Мои песни были предназначены придать игре эмоциональную окраску, но они хороши и сами по себе, в виде альбома. Их так здорово играть на сцене, и мы сыграем вам многие из них сегодня... Ну и еще пару раз.

- В игре полно стриптизерш...

- Ну, она же французкая! Это же реальные люди, это же не американцы. Я имею в виду, секс изображен в ней так же, как и все другие стороны жизни, как тому и следует быть. (Голосом Махыра, с турецким акцентом): «Ай кисс ю. Ай лайк секс. Ай инвитат ю! » Здесь знает кто-нибудь Махыра?... Да! (Кто-то из аудитории откликается). Это такой турецкий парень, у которого имеется сайт в интернете, и этот сайт открывается фразой «Ай эм Махыр. Ай кисс ю.» А за сим он ищет английских девушек, которые бы пришли к нему домой. Этот сайт стал таким популярным в интернете, что я тут даже как-то увидел бегущей строкой на одной из реклам на Таймс-сквер: «АЙ КИСС Ю! »

- А он сам что поделывает?

- До него так и не дошло, какую бучу он вызвал, и что сотни людей создали свои зеркальные сайты, или сайты-посвящения, и что они там переделывают его фотографии. (Смеется)

[...]

- Что я сочла особенно интересным, когда присмотрелась к основной концепции этой игры... Я хочу сказать, основная концепция – это же виртуальная реинкарнация.

- Самый интересный аспект – для меня – в том, что вы не только можете получить там собственную квартиру, но можете даже ходить за покупками, заходить в супермаркеты, в пластиночные магазины. Меня не особо волнует сама игра, я просто живу в этом городе.

- Понимаю...

- Город достаточно велик. Но главное, вы можете даже виртуально сходить в туалет (истерически хохочет). Это просто неслыханно, я не встречал ни одной другой такой игры.

- А покурить виртуально тоже можно?

- Можно виртуально сделать все, что угодно. Город такой большой... Ах да, и виртуальным сексом тоже можно заняться... ну, до определенной степени...

- Ага...

- Город такой огромный. Создатели игры говорили мне, что вам потребуется не меньше 200 часов, чтобы полностью облазить только сам город. Это не просто игра, это атмосфера города. Невероятно.

- Потрясно. Но как насчет перспективы виртуальной реинкарнации? У вас ведь их было так много в вашей карьере, я имею в виду – Зигги, СинВайтДьюк, и все остальные...

- Мдаа... Ох... (подражая дурацкому голосу, читающему за кадром какого-нибудь био): Я же хамелеон рока, ю ноу. Самосоздание – вот мой миддл нэйм. Потому что вы же знаете мой девиз: ч-ч-ч-чейнджиз... (корчит ужасную рожу)...(публика заходится в конвульсиях.)

- Я задалась вопросом, уж не хотите ли вы временами попробовать на прочность вашу выживаемость? ( survival skills ).

- Ох, давай, не будь глупенькой... Все это всего лишь создание персонажей и представление этих персонажей на сцене. Я просто очень забавлялся, дурачась с самим понятием личности (persona), которое меня всегда интересовало. Так же как мне всегда было интересно снабдить песни, которые я пишу, особой атмосферой, а не просто исполнять их в виде прямой передачи, как бы лично от себя. Мне всегда нравилось создавать своего рода психологическую среду для каждого данного альбома. Кстати, все меньше и меньше, со временем. То есть, Outside -альбом был начинен персонажами, но большинство альбомов 90-х – это прямые (strаight ahead) сонграйтерские альбомы.

- А этот?

- Этот – гораздо более традиционный в том, как я составлял песни вместе и как я их писал. Заранее отделанные. Не было никаких экспериментов в студии. Вот почему они похожи на песни, которые я писал раньше – я использовал вполне обычную песенную структуру. Но и так работать мне тоже нравится.

- Говоря о персонажах. Многие люди думают, что этот альбом – автобиографический, но это ведь не так?...

- Нет-нет-нет, совсем нет. Он рассказан с позиции некоего человека моего поколения, оглядывающегося на свою жизнь, которая не сложилась так, как он надеялся. Много шансов было упущено, многие возможности прошли мимо него, а также люди, с которыми ему, возможно следовало бы жить, но не получилось. Так что в его жизни много горечи и боли... С другой стороны... (почему-то нервно хихикает ДБ, хотя речь идет вовсе не о нем).

- С другой стороны вы сами, конечно, совершенно счастливы...

- Да, звучит, возможно, нагловато, но мне очень повезло, мне страшно прифартило, особенно в последние 10 – 15 лет. Моя жизнь сложилась невероятно хорошо и удачно и удовлетворяюще. И я до сих пор влюблен, и... Эй, что ЕЩЕ я могу сказать?.. (аплодисменты).

- Замечательно.

 

Ведущая 2: - Я тут стояла и терпеливо слушала... (Все ржут, включая Дэвида.)... и все это ужасно интересно. Но вы сказали о сожалениях и об оглядках назад, и я подумала... „ Thurthday ’ s Child “, видео-клип, он такой интересный, вы ведь...

Дэвид: - Да, я знаю, персонаж этой песни... Это почти что лейтмотив [crux] всего альбома... Есть ощущение грубокой грусти в этом персонаже; он смотрит на женщину, с которой он живет, но которую, возможно, не любит [точнее, исходя из Боуиевских определений, - в которую не влюблен „ not in love with “. – прим.перев.], но она – замечательная женщина, она его поддерживает, и они зависят друг от друга, но это не любовь, на самом деле, понимаете?.. Потому что... понимаете, они просто нашли друг друга и делят друг с другом жизнь...

- Что объясняет отражение в зеркале...

- Его прежнее «Я», оглядывающееся на его подругу, с которой он жил, когда он был очень-очень молод, но он был глуп и разрушил их отношения, и вот он думает: «Боже, как все могло бы быть по-другому, если бы я остался с той девушкой.»

- Здесь много «если бы».

- Да, очень много «Чтобы было, если бы», верно.

- Я подумала, уж не ваш ли он Дориан Грей?..

- Э-э... Все они мои Дорианы Греи в каком-то смысле. Я имею в виду, если бы я не писал музыку, то наверняка писал бы новеллы или рассказы, потому что именно это как раз и привлекает меня в самом написании – создание персонажей. Мне это страшно нравится.

 

- Теперь мы перейдем к вопросам из зала, потому что у нас тут сегодня аудитория, просто умирающая от желания задать вам вопрос. Вот здесь, рядом со мной, как тебя зовут?

[девушка лет 17-ти называется чем-то вроде Марифии или Марибии; ее вопрос, чрезвычайно многоумный]:

- Ваш метод написания часто отдает предпочтение случаю и созданию песен, скажем в кавычках, «не личных»...

- Да...

-... но с другой стороны в вашей работе и много такого, что предполагает гораздо более личностный, интроспективный взгляд...

- Да...

- Я задаюсь вопросом, почему вы так парадоксальны? Является ли это для вас самого парадоксом?.. [...“и гений, парадоксов друг“... девушка наверняка собирается стать музыкальным критиком. – прим.перев.]

- Думаю потому, что моим выбором всегда была музыка и одновременно написание песен, я никогда не покупался на идею художника, выражающего самого себя или то, что он, лично, чувствует. Что меня вдохновляет в процессе, так это создание миров, которые не обязательно существуют в моей сфере, но (обращаясь к Ведущей 1), как вы сказали раньше, - вот именно – «что бы было, если бы». Это во многом вопрос о том, когда ты берешь тонкую, едва уловимую [thin, slim] сюжетную линию и начинаешь ее развивать, создавая мир, которого до этого не существовало. Но, думаю, мое воспитание и мой интерес к живописи всегда толкают меня – в прямо противоположную! – сторону отыскания моего внутреннего образа, того, как я думаю. [finding more things out about the interior of how I think.]

- Ужасно интересно!

- Много подсознательного вылезает в живописи. Гораздо больше. (Обращаясь к Ведущей 2): Извините, а что у вас такое на татуировке?..

 

Ведущая 2 (показывая плечо): - Это „ Unknown Pleasures “ Джой Дивижн. Обложка этого альбома.

Дэвид: - Ааа!...

Ведущая 2 (передразнивая его): - Аааа! Звучит знакомо?

- Да, да, очень хорошо, просто замечательно.

- Спасибо. Если вы теперь взглянете на монитор... Мы встретили на улицах Монреаля нескольких ваших фэнов...

- Я тоже (хихикает)...

- О, правда?.. Так вот, у них есть вопрос. Покажите его в монитор, пожалуйста...

 

- Привет, Дэвид, я - Тревор (не Болдер. - прим.перев.: )), и я совершенно восхищен тем, как вы продвигали музыкальную индустрию своей музыкой и тем, что вы сделали в соавторстве, потому что вплоть до сегодняшнего дня все что вы сделали - это великая, великая работа. И меня интересует ваше впечатление - ваше мнение - о том, какой была бы музыка Джона Леннона сегодня, если бы он был жив и делал музыку.

- (Ведущая): Интересно!

- (Дэвид): Боже, что за замечательный вопрос! Действительно хороший вопрос, правда? Я поражен, почему до сих пор никто не взял Джон Ленноновскую музыку и не проделал с ней именно этого - не поместил ее в современный музыкальный контекст. Думаю, он сам был бы абсолютно в восторге от того, как люди работают в наши дни. Он всегда был на передовой. Его так восхищали все эти идеи - о фрагментарности, о разрезании (cutting up) вещей на кусочки и собирании их обратно [в другом порядке.] У него всегда был... Я хочу сказать, он повлиял на меня очень сильно. Он был не только учителем и кумиром для меня (mentor & idol), но я имел честь также быть его другом, так что я очень много позаимствовал из Джоновского образа мыслей - и по-прежнему разделяю его, потому что... Думаю, мы оба имели за плечами тот же бэкграунд - живопись и все такое... И нас не пугало аутсайдерство или авангард или то, что происходит на периферии общества. Во мне находили сильнейший отклик его метод работы и его мысли о том, как устроено все кругом и о том, как оно должно быть - или может быть - устроено. Думаю, он просто окунулся бы с головой в процесс [современной работы]... Он был бы до сих пор очень активен, он до сих пор был бы бойцом, потому что он был абсолютно замечателен (quite brilliant).

 

Дэвид Боуи в разговоре с писателем Ханифом Курейши

„DU“ N 741, 2003, Швейцария [интервью1993 г.]

перевод: Alex

 

 

Дэвид Боуи и Ханиф Курейши росли в одном и том же лондонском предместье и знают друг друга еще со школьной скамьи. Для экранизации романа Курейши «Будда из предместья» Боуи сочинил одноименную песню, да и весь остальной саундтрэк к этому фильму. Разговор состоялся в 1993 году и печатается на немецком впервые.

Курейши: - Когда ты учился в школе у тебя уже был план?

Дэвид Боуи: - У меня был план с тех пор, как мне исполнилось восемь.

Как так получилось?

Мой отец принес с собой домой пару платинок, которые кто-то послал «Доктору Барнардо». Он работал пресс-агентом при детском доме «Доктора Барнардо». Как-то раз произошло следующее: одна семья прислала целую кучу пластинок. Все это были сорокопятки со здоровой дыркой посередине. И он принес их с собой целый ворох, чтобы я мог послушать. Там была одна из Литтл Ричардовских, это была...

 

О, я ее знаю.

Да. Она была замечательна – „She’s got It“: „Sweet little girl that lives down the street / I’m crazy, but I say she’s sweet…” (Поет.) “She’s got it“. Но у меня был только проигрыватель на 78 оборотов в минуту.

 

Да, с такой вот иголочкой...

Вот-вот, поэтому у меня ничего не получалось. Прошли месяцы, прежде чем я услышал эту пластинку на правильной скорости. Как только я ее услыхал, сразу же захотел играть на саксофоне в группе Литтл Ричарда. Такой была моя мечта лет в восемь – девять. Я хотел быть одним из Литтл-Ричардовских саксофонистов. Тогда-то я и купил мой первый саксофон – «селмер»... Из такого странноватого, похожего на бакелит материала. Такой же, как у Джонни Данкворта. Такая розовая пластмасса с золотыми клапанами. Они были очень дешевыми. Но я мог, конечно, платить только в рассрочку. Мне пришлость таскать заказы для мясной лавки, чтобы выплатить первый взнос.

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: