Вы не опасались, что тексты, написанные таким способом, с помощью компьютера, будут звучать несколько механистически, искусственно?

Нет. Понимаете, я уже очень давно, примерно с начала 70-х, применял похожую технику, только тогда не использовал компьютер. Я ее подсмотрел у Уильяма Берроуза (William Burroughs). Она имеет даже свое название: техника нарезки (с utups — прим. перев.), и основана, собственно, на разрезании текста на мелкие фрагменты и расположении их в совершенно другом порядке. Компьютер делает то же самое, только во много раз быстрее (смеется). Впрочем, компьютерная распечатка — это всего лишь начало пути. В таком тексте всегда еще делаются собственные поправки и изменения — до тех пор, пока не возникает то, что меня удовлетворяет, под чем я могу подписаться.

Как Вы сейчас оцениваете самые известные из Ваших прежних альбомов, которым Вы придали форму концептов: The Rise And Fall Of Ziggy Stardust And The Spiders From Mars и Diamond Dogs?

Те истории можно назвать более прямолинейными. В Outside нет такой однозначной фабулы. Этот альбом дает большие возможности для продолжения, и честно говоря, нас очень соблазняет такой план, даже если он и слишком смелый. Мы хотели бы в ближайшее время, каждый год записывать по альбому из цикла, который получил бы название The Nathan Adler Diaries. Итогом было бы нечто вроде музыкальной хроники последних пяти лет тысячелетия.

Остановимся все-таки немного на пластинке Ziggy Stardust. Один из критиков написал, что это был самый глубокий самоанализ, на который отважился мир рок-музыки. Согласны ли Вы с таким мнением?

Нет. Я бы не сказал ничего такого (смеется). Знаете, проблема с прошлым, особенно со своим прошлым, состоит в том, что оно ничем не помогает человеку. Хотя бы потому, что не очень-то хватает времени для анализа того, что уже было. Мне кажется, нам всем этого времени не хватает. То, что проходит, почти сразу становится иллюзией. Горизонт событий, к которым мы еще обращаемся своей памятью, очень быстро отдаляется. Ежедневно нас накрывает такая волна информации, что мы даже не в состоянии ее проанализировать. Знаете, у меня ощущение, что история умерла.

Вы сказали как-то с ненавистью, что Ziggy Stardust уничтожил Вашу индивидуальность. Изменилось ли Ваше отношение к образу Ziggy за все эти годы?

Я не считаю, что сегодня вообще имею какое-то отношение к Ziggy. Могу сказать только, что за это время совершенно изменилось мое отношение к персонажам, которые я создаю. Лица в Outside придуманы в первый раз после того, как появился Thin White Duke, то есть почти через 20 лет. Впервые за такой долгий срок я задумался о возможном воплощении своих музыкальных идей в форме почти театрального представления. Но, конечно, моя позиция сейчас иная, чем во времена Ziggy. Сейчас я беру на себя роль рассказчика, того, кто создает собственную реальность. Я уже не создаю образы, с которыми мог бы себя отождествить, Дистанция между мной и произведением, над которым я работаю, сегодня больше. Эта ситуация совершенно другая, чем в 1973 году, когда я стал словно частью собственного тела.

А есть ли среди придуманных Вами образов какой-то особенно Вам близкий?

Нет, пожалуй, нет такого. Конечно, нет (смеется) Знаете, вот сейчас наибольшее удовольствие мне доставляет сознание того, что в моих руках будущее этих пяти или шести персонажей Outside. А скорее всего, на следующем альбоме к ним присоединятся еще и другие особы. Быть может, до 1999 года нам удастся придумать 20 или 25 действующих лиц. Но это значит, что если бы я принял решение перенести весь цикл на сцену, расходы были бы огромными. Тем не менее я бы очень хотел это сделать, например, с Робертом Уилсоном (Robert Wilson). Вы знаете, кто такой Роберт Уилсон?

Разумеется. Я помню, что Дэвид Бирн ( David Byrne ) написал музыку для его спектакля по Гильгамешу…

Было бы совершенно замечательно подготовить большой спектакль с Уилсоном в 2000 году.

Вернемся еще раз к пластинке Diamond Dogs. Я помню, что когда она появилась, большинство рецензентов приняло ее критически. Но сейчас преобладает мнение, что это значительное произведение — продуманное, цельное, сильное. Как Вы оцениваете Diamond Dogs сегодня?

Я считаю Diamond Dogs одним из лучших своих альбомов. Outside — это в полном смысле возвращение; способ описания урбанистической действительности в новом альбоме — это наследство Diamond Dogs. В основном я доволен пейзажем мегаполиса, который мне удалось создать на обоих этих альбомах, особенно картины жизни мрачного подземелья. Мне приятно слышать теплые слова о Diamond Dogs, кто бы ни был их автором (смеется).

В одной из рецензий на этот альбом я нашел такое мнение: Впервые в своей карьере Дэвид Боуи предстал как сессионный исполнитель на электрогитаре, и его любительская, неровная, " гаражная" манера привнесла в атмосферу альбома напряжение и беспокойство. Как Вам нравится это мнение? Какое значение Вы придаете своей игре на гитаре?

Я понимаю, что автор этой рецензии имел в виду тот отчаянный энтузиазм, который чувствуется в моей игре на гитаре, саксофоне или клавишных (смеется). У меня нет иллюзий по поводу своих способностей в этой сфере. Я не виртуоз. И никогда не пытался никого убеждать в обратном. Но, конечно, в моем исполнении есть чувство, есть страсть. Я допускаю, что когда меня слушает музыкант, ему это должно казаться примитивным. Во всяком случае, я очень люблю играть на гитаре. И не беспокоюсь о том, что, скорее всего, уже не научусь играть лучше. То, что удается, вполне меня удовлетворяет. Впрочем, обращаюсь я к гитаре только в тех случаях, когда мне нужно усилить звуковой колорит.

Вы сказали в одном интервью, что очень давно очарованы личностью Брайана Ино ( Brian Eno ), его подходом к музыке. Могли бы Вы сказать, насколько большое влияние имел Ино на ваше творчество — в период Low, ” Heroes“, Lodger, и сейчас, во время записи Outside?

Понимаете, людям бывает очень непросто разгадать Брайана. Первый вопрос, который всегда задают: " А что он, собственно, делает? " Так вот, ответ звучит: “Ничего. Но делает это изумительно хорошо” (смеется). Его инструмент, как правило — его замысел, его мнение. Знаю, что это звучит не слишком убедительно, но можете мне поверить, то, что я сказал — не так уж нелепо. Брайан способен войти в студию и перевернуть с ног на голову все, что ты собирался сделать, повлиять на полное изменение твоей концепции. Можно сравнить его с мастером, делающим рамы. Если у тебя в руках произведение искусства, скажем, написанная картина, и ты ее неосторожно уронишь на грязный пол, то мало что сможет тебя утешить. В лучшем случае ты сможешь заставить себя смотреть на этот испачканный пол без отвращения. Но стоит заказать для этого испорченного полотна раму, она создаст для него соответствующий контекст, выделит его из окружения, придаст ему самобытность, самотождественность. И это искусство, которым в совершенстве владеет Брайан.

Когда Вас спросили, какой атмосферой вы с Брайаном Ино хотели наполнить музыку альбома Low, Вы ответили, что собирались создать гармонию, сотворить мир, в котором хотелось бы жить. Какой атмосферой Вы намеревались наполнить композицию “Варшава” ( Warszawa )? Какое впечатление Вы сохранили от двух своих визитов в Варшаву — в июне 1973 года и апреле 1976 года?

Я пытался в этой композиции выразить чувства, свойственные людям, которые желают свободы, ощущают ее свежий запах, но не могут ее достичь, добиться ее… Знаете, я просто влюбился в эту народную песенку, которую услышал в Вашей стране, о чем, вероятно, легко догадаться, послушав мою вокальную часть. Я спел ее в уверенности, что эта мелодия выражает душу польского народа. Мне бы хотелось, чтобы, слушая Варшаву, вы представляли себе ту величественную тень, что отбрасывал город… Я и сегодня считаю, что Варшава — один из прекраснейших плодов нашего сотрудничества с Брайаном. Это таинственная музыка. Вы слышали ее в версии Филипа Гласса (Philip Glass)?

Да, конечно.

В целом неплохо, правда? Но я думаю, что наша версия была все-таки лучше (смеется). Я действительно так считаю.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: