ПАМЯТКА ДЛЯ ЛИЦ, ПОЛУЧИВШИХ ВНЕШНЕЕ

РАДИОАКТИВНОЕ ОБЛУЧЕНИЕ

Вы получили незначительную дозу радиоактивного облучения. Эта доза не опасна для Вашего здоровья, однако с профилактической целью Вам необходимо в течение трех недель после прибытия из госпиталя сдавать общий анализ крови в лабораторию медпункта, а затем в течение последующих шести месяцев сдавать кровь один раз в месяц, желательно в один и тот же день, предупреждая лаборанта, что Вы получили дозу внешнего радиоактивного облучения.

МЕДИЦИНСКАЯ СЛУЖБА

А обнаружилось же это так – выпала пломба. Эка беда – утром пошел в полковую поликлинику, где зуб признали неблагонадежным и тут же удалили. Но открывшееся кровотечение не смогли остановить никакими возможными средствами, как не пытались. Лишь только к вечеру врачи справились с этим. Сказались последствия работы на ЧАЭС, нарушилась сворачиваемость крови. В результате отстранили от работы, выписали лекарства, которые потом с трудом доставал через начальника фармакологического отделения в Александрии. И у половины летного состава, проходившего комиссию в том же году, имелись отклонения в составе крови.

Пока обследовался в Москве, жену отпустили с работы готовиться к похоронам мужа. Пошли слухи – Серебрякову провели трепанацию черепа, его уже нет в живых. В те времена информация строго дозировалась, даже о взрыве на Чернобыльской АЭС сообщили не сразу, а через два дня, поэтому у Серебрякова дважды брали интервью. Один раз в летном комбинезоне без погон – показать миру, что первые работавшие на ЧАЭС живы. Его семидесятипятилетняя мама увидела сына по телевизору, плакала и жаловалась соседям: «Что же это такое творится – то война в Афганистане, то теперь вот Чернобыль»… Второе интервью он давал уже в форме и погонах, рассказывал подробно, как сказали ему – для архива, в том числе и для учебного процесса в академии. Перед убытием в Москву его комбинезон проверили, мощность дозы излучения составила более одного рентгена в час…                                      

А время бежит. Вот и наш герой спустился, наконец, на землю. Где жить кочевому офицеру? Да мало ли в огромной стране красивых, удобных для жизни мест. Он видел их много, отдавал должное достоинствам всех, где ему приходилось жить или бывать, но в огромной стране лучшего места, чем родной городок Октябрьск, генерал Серебряков не нашел.

Уволившись из рядов Воздушных Сил России по состоянию здоровья, вернулся в родительский дом, где все хранит память о детстве, о родителях. Эта память священна, и генерал хранит этот дом таким, каким был при родителях. Чем занят генерал, вышедший в отставку? Может быть, скучает ли, вспоминая былые баталии? Ну, тогда это был бы не Серебряков! Он и в комитете ветеранов Великой Отечественной войны и локальных войн, и с молодежью занят работой, участвует ветеранском движении «Чернобыль». Так, например, при его содействии в школе № 94 Самары был открыт музей, посвященный ликвидаторам последствий аварии на ЧАЭС.

В 2006 году за большую патриотическую деятельность и работу на Чернобыльской АЭС Патриархом Всея Руси Алексием был награжден орденом Дмитрия Донского. Есть у генерала и особая гордость – сыновья. Один из них выбрал профессию отца, другой – юриспруденцию. Жизнь продолжается…

Тезка Гагарина

Не только в одном Советском Союзе после первого космического полета Юрия Алексеевича Гагарина самым модным именем для родившихся мальчиков стало имя Юрий. Вот и в семье авиационного Алексея Семеновича Ковтун сомнений как назвать сына не было. Возражений не было и у жены инженера-испытателя авиационной техники Антонины Ильиничны. Так и стал полным тезкой первого в мире космонавта мальчик, родившийся 23 января 1963 года в городе Ахтубинске Астраханской области.

Ахтубинск – известный авиационный центр страны с НИИ имени Чкалова, где вся разработанная в Советском Союзе авиационная техника проходила всесторонние испытания. Все в этом военном городке было связано с авиацией. Едва ли не каждый его житель имел отношение к военной авиации, а некоторые входили в элитную когорту летчиков-испытателей. Понятно, что родители желали, чтобы сыновья стали их последователями. Так что полный тезка Гагарина жил в атмосфере, где каждый мальчишка с детства мечтал о небе. Как быть иначе, когда почти каждое утро жителей будил гул, шум и даже рев двигателей самолетов. Во время же нередких ночных испытательных полетов гул этот, можно сказать, не прекращался сутками.

С того же незабываемого дня, когда в Ахтубу побывал Юрий Алексеевич Гагарин, судьба Юры Ковтуна и тем более была предопределена – он станет космонавтом. Офицерский клуб к прибытию первого космонавта был заполнен до отказа. На встречу с Гагариным пришли не только летчики, но и их жены с детьми. Среди встречавших были и четырехлетний Юра Ковтун с мамой, но ему не стоялось на месте. И как только в сопровождении свиты генералов Гагарин вошел в зал, мама громко позвала сына: «Юра, смотри – твой тезка пришел». Гагарин воспринял этот оклик по-своему: «Где мой тезка? Подойди ко мне». Мама в волнении с радостью подвела сына, Гагарин взял его на руки и поднял над собой: «Юра, стремись к небу и станешь космонавтом».

После школы Юра, мечтая, как и его тезка Гагарин стать летчиком-истребителем, решил поступить в Качинское авиационное училище – «Качу». К тому времени один из его друзей по фамилии Староскольский уже учился в вертолетном училище. Такой совет дал ему отец, заслуженный штурман-испытатель СССР, полетавший на всех типах летающей техники – и на самолетах, и на вертолетах – на всем, что способно летать. Друг восхищался, говорил: «Юр, ты сам это поймешь, какой же это кайф: летишь невысоко, внизу земля, а над тобой облака – красота! На истребителях что – летишь высоко над облаками, земли не видно, сзади огонь вырывается, а при снижении к стремительно несущейся земле страх в глазах. Друг и дал Юре совет поступить в Саратовское вертолетное училище.

В состоянии раздумья Юрий Ковтун подал заявление сразу в два училища – в Качинское истребительское и Саратовское вертолетное. Из-за возникших проблем со здоровьем – случился гайморит – поехал поступать сначала в Саратов – в вертолетное. Все, что нужно было, прошел, экзамены сдал. Позвонил отцу, сказал, что попробую поступить еще и в Качинское. Отец приехал и отпросил Юру на несколько дней, чтобы поехать в Волгоград – в знаменитую «Качу». Сейчас Качинское училище, старейшее в России, закрыто. Приехали. Отцу Юры в форме полковника авиации было легко пройти в училище, чтобы обстоятельно узнать обо всем. Вернувшись, отец сказал: «Юр, сюда тебя возьмут. Но, смотри сам – когда они узнали, что ты уже поступил в Саратовское, сказали – и зачем тогда ему истребители? Подумай – сами истребители говорят, что вертолеты намного лучше. Сейчас в мире это просто самая замечательная техника! Уж если сами истребители так говорят, то, может быть, стоит и попробовать?».

Так, вняв советам, Юрий и стал курсантом Саратовского вертолетного училища. Четыре года – с 1980 по 1984 – прошли быстро. И вот первое назначение – его ждала Грузия. Приехали в Телави – небольшой красивый городок в 90-та километров от Тбилиси. Именно в раз в тех местах юркий вертолет МИ-2 взлетал среди гор с площадки «Амало» во время съемок фильма «Мимино». Военные вертолеты в этом районе тоже взлетали и садились именно на ней – базовом аэродроме военных летчиков. Рядом – забор в забор – гражданский аэродром Ранг с позывным «Ранг».

Встретился там с летчиком, единственным у нас в полку грузином Роландом Таудашвили, который летал на МИ-8. Ромка, как мы его называли, обрадовался: «О, Юра, как хорошо, что ты попал на МИ-8, будем жить у меня!». Но я рано радовался. Когда приехали в городок меня вдруг переводят на МИ-6. Вот так после училища и свела судьба мою службу с транспортной авиацией. В это время полным ходом шла война в Афганистане. Естественно, мы, как и большинство молодых летчиков, чтобы оказаться в Афганистане, хотели попасть в экипажи боевых машин: МИ-24 или МИ-8. Такой вот был тогда у всех нас юношеский порыв – хотелось геройство проявить, пострелять…

Весной 1984 года от нас в Афганистан вместе с командира полка Филюшина уходит одна из эскадрилий, первые экипажи нашего полка. В моей летной жизни Филюшин запомнился на всю жизнь как первый командир полка. И вот этот очень опытный летчик погиб во время военной операции в печально известном Панджшерском ущелье.

Моджахедам удалось сбить самолет СУ-24 с генералом на борту. И для его спасения были задействованы все, какие только имелись, силы и средства. Руководство этой спасательной операции осуществлял Филюшин. Моджахеды тогда подбили не только его вертолет, но и еще два. Генерала потом нашли, но уже, к сожалению, к тому времени он был уже мертв. И генерала не спасли, да еще и людей положили – три экипажа вертолета и десантников-пехотинцев...

Погиб в Афганистане и наш полковой весельчак Ромка Даудашвили… Геройски погиб. До распада СССР люди часто смотрели телепередачу «Служу Советскому Союзу», так вот, во время серии программ показывали радиообмен в момент гибели экипажа капитана Серегина, в составе которого праваком или правым летчиком был Даудашвили. В тот день они возвращались с задания в Кандагар, аэродром которого считался трудным и опасным – при заходе на посадку там часто сбивали наши самолеты и вертолеты.

Когда на подлете к Кандагару вертолет Серегина подбили, в его грузовом отсеке находился пятнадцать молодых десантников спецназа. И на виду у всех – как раз в это время на аэродроме проходило построение авиационного полка – на глазах всего полка вертолет падает. Радиообмен падающего вертолета с аэродромом несколько раз показывали всему Советскому Союзу…

У летчиков, как и положено, были парашюты, а для спецназовцев их не полагалось. Когда открылись купола, то на аэродроме подумали, что кто-нибудь в живых да и останется. В это время в эфире как раз и раздался голос Даудашвили – мужики, прощайте! Все погибли – и спецназ и летчики! А те парашюты, которые видели, были просто сброшены экипажем. У каждого был выбор. Выпрыгни с парашютом, и останешься в живых – никто укорять не будет – это же боевые условия. Нет, все летчики предпочли остаться с пятнадцатью мальчишками, которым было всего-то по 18-19 лет. Глядя им в глаза, они не могли поступить иначе. На виду всего полка погибли.

Представляете, какой поступок! Настоящий героизм! Вот о таких людях надо рассказывать… Конечно, и без Афгана у многих вертолетчиков случались очень серьезные происшествия. Были они и у меня, но я по-особенному отношусь ко всем летчикам, кому пришлось воевать в Афганистане. Очень уважаю этих по-настоящему героических людей. А вот мой друг, воевавший в Афгане на МИ-8, наоборот, думал по-иному. Его сбили в Афганистане, откуда он тогда только что вернулся, и у него был сломан позвоночник. Я считал, что он подвиг совершил, а он обо мне говорил с восхищением: «Юр, ты был Чернобыле – ты просто герой!». Сам я не считал и не считаю, что Чернобыль – это что-то такое героическое. Говорю ему: «Я ничего особенного не сделал, и в меня никто не стрелял, а тебя сбили, все наши на той площадке были убиты, ты в живых чудом остался». У нас у каждого было ощущение, что ты сделал меньше, чем другие. Наверное, у нас тогда воспитание такое было.

Чернобыль был еще впереди, а пока молоденькому лейтенанту Юрию Алексеевичу Ковтуну предстояло освоить пилотирование новой для него техники. Так уж повезло, что Юра включили в боевой расчет командира полка. Позывной у него был почти такой, как и у командира полка, но только с ноликом. По воспоминаниям Юрия у командира полка, кажется, 251, у самого же Ковтуна, соответственно – 0251. Летчики во время полетов при радиообмене были обязаны докладывать обстановку, называя свой позывной. Юра, например: «Я – 0251 – нахожусь там-то и там…».

В училище Юра летал на Ми-2 и МИ-8, к которым он привык, в полку его перевели на МИ-6, непривычно большой транспортный вертолет – прямо-таки огромный. И, видимо, вначале ему было очень некомфортно. От волнения, что ли, при радиообмене из его речи выпадал нолик, отчего в эфире раздавалось командирское: «Я – 251 – иду на посадку». Все в легкой панике – ждали новичка Ковтуна, как вдруг пожаловал сам командир полка – почему? Что случилось? Это проверка или…? И когда после полетов Юра Ковтун входил в комнату отдыха экипажа, его ждал разнос командира эскадрильи: «Ковтун, когда ты, наконец, перестанешь нас пугать? Скажи, как можно быть спокойным, когда на посадку заходит сам командир полка? Пойми же, ты никому не даешь спокойно отдохнуть. Хоть ты и Юрий Алексеевич, но не Гагарин, так что прекрати эти свои закидоны».

В середине апреля 1986 года Юрий Ковтун, уйдя в очередной отпуск, поехал навестить родителей в родном для него Ахтубинске. Была уже середина мая, когда, включив телевизор, Юра вместе с мамой и папой смотрели популярную в то время программу «Время». И вдруг Юра, увидев на экране силуэт уже полюбившегося ему вертолета МИ-26, воскликнул: Ба, да это же наш Геннадий Иванович Кузнецов, а рядом Дербин Коля».

Корреспонденты берут у летчиков интервью, и в это время показывают картинку, как наш МИ-26 зависает над реактором и сбрасывает что-то туда вниз… Корреспондент спрашивает: «Расскажите, что происходит над реактором?». Кузнецов поясняет: «Вот, мы зависаем, сбрасываем, опять заходим…». 

Юра воскликнул:

– Вот это да! Мои мужики все там, а я тут прохлаждаюсь!

Умудренный опытом отец его урезонил:

– Юр, ты не торопись – успеется еще.

– Как это не торопись, поеду сейчас, а то стыдно будет. Такие события происходят, а я в отпуске нежусь!

– Юра, ты что, вообще ничего не понимаешь?

Из отпуска Юра вернулся в Телави, когда уже стали возвращаться ребята из Чернобыля. Вернулся и Валерка Елистратов из моего выпуска, которому он и задал вопрос:

– Валерка, как там, страшно? 

– Да, Юр, и не поймешь, какая там радиация, ничего не поймешь.

– Как это не поймешь? А он говорит – Пойми, там радиометр непонятно что показывает, мы включаем – зашкал на самой запредельной шкале, аж стрелка гнется, поэтому и не знаю, какой там уровень радиации, и какие дозы мы получили.

Вертолеты МИ-26, которые стояли в Торжке, были отправлены в Чернобыль. Вот нам и дали задание перегнать МИ-26 из Телави в Торжок. И только мы взлетели с аэродрома в Телави, как загорелось табло – «нарушено давление главного редуктора». Летать дальше нельзя, и мы даже обрадовались:

– О, как повезло! Сейчас где-нибудь сядем или в Астрахани, или еще где-нибудь в милом местечке. Штурман наш пришел с Ленинакана, уже старый такой, говорит:

– Я здесь все аэродромы знаю, так что не переживайте – подскажу, где лучше всего приземлиться.

Вот мы летим с аварийным сигналом… Подлетаем к Махачкале, он говорит – О, Махачкала – вот такой аэродром (показывает большой палец) – садимся здесь.

Ну, ладно, включаем «ришку» – это так мы называем речевой информатор, и он выдает в эфир: «Борт номер такой-то повышено давление главного редуктора…». С земли:

– Вы где?... Заходите на посадку в Махачкалу…

А мы туда как раз и хотели. Выполняем приказ. Сели. В аэропорту все было здорово, хорошо. Поселились в гостинице. Гражданский экипаж, стюардессы там ходят. Интересно все. Море Каспийское, ходим купаться на море, все нам интересно. Наконец-то прилетает борт с представителями завода и рабочими, которые должны устранить неисправности. Устранили, мы запрашивает добро на вылет дальше в Торжок, а нам говорят – нет, возвращайтесь в Телави. Возвращаемся – нас вызывают в штаб, а там нас ждал приказ:

– Завтра вылетаете в Чернобыль. Вот это да!

Нужно менять людей. Майор Рыбаков – старший группы, с вами полетят ещё экипажи капитанов Краснова и Ханжина. У командира отряда майора Абрамова правым летчиком был Юра Ковтун, штурманом – капитан Безносов, борттехником – Володя Уралов, бортмехаником – Витя Шевцов. Витя Шевцов позже погибнет вместе с Ханжиным. Правым летчиком у Ханжина был лейтенант Владимир Конзерук, штурманом – лейтенант Смирнов, бортинженером – Евгений Ларионов. В третьем экипаже капитана Краснова правым летчиком был лейтенант Игорь Буйненко, штурманом – лейтенант Евсюков, бортинженером – старший лейтенант Александр Ларионов.

Два Ларионовых были в полку, они братья-близнецы, и вот что происходило. Они попадали в катастрофы. В первой катастрофе погиб уже после Чернобыля… Они должны были уже после Чернобыля лететь в Афганистан, забрать первую партию МИ-26-ых. Но в Афганистан МИ-26 так и не попали из-за смерти экипажа капитана Ханжина. Повезло, а то нас там посбивали бы, потому что средства ПВО у афганских душманов уже были сильные. И вот когда капитан Ханжин выполнял… Это я уже рассказываю после Чернобыля было. Я перешел просто… Начал рассказывать про экипаж.

Летели мы не на своих вертолетах – до аэродрома Алексеевка в Тбилиси на МИ-8, а далее в Чернигов на Ту-134, нас доставили на самолете самого командующего. Приземлились на аэродроме Черниговского училища, где и стояли вертолеты МИ-26. Поселились и первые полеты на реактор начали выполнять из Чернигова. Где-то около недели мы летали из Чернигова, потом сказали, что все МИ- 26 будут летать из одного места – из Овруча. Там создали базу исключительно для МИ-26.

Если первыми в начале мая над реактором работали и МИ-8, и МИ-6, и МИ-26, то с июля месяца разрешили работать над реактором только МИ-26, другие выполняли иные функции. В задачу МИ-26 входили только заброс реактора и полив, потому что МИ-26 берет 15-20 тонн поливающей жидкости или груза, а МИ-8 полторы тонны. Ми-6 стали использовать для столовой – еду привозили. Было распределено, кто что делает.

За нами из Овруча прилетел МИ-26, командир экипажа Войцеховский Саша как раз и перевез нас в Овруч. Нас поселили в гостинице – в центре города, люксовые номера. Овруч – старинный украинский городок, монастырь сохранился, на военном аэродроме стояли истребители СУ-17, рядом – танковая бригада, в общем много военных, хотя городок и небольшой. Условия, нам казалось, были совсем неплохие – там с нами были командующий, маршал, руководивший чернобыльской операцией. Раньше он через Афган прошел, и вот еще Чернобыль. Так что нам уделял большое внимание. Как-то у нас получилось, что в один из дней кому-то по размеру не подошел комбинезон. Когда после реактора мы прилетаем, то после каждого вылета нам положен новый комбинезон, и вот одному нашему штурману не хватило комбеза нужного размера. Он и пожаловался маршалу, кажется, его фамилия Агарков. И вот как маршал решал вопрос. Он не стал устраивать выволочку местному командиру, а позвонил в Москву своему заму – так и так. И вот уже вскорости звонят из Москвы – пожалуйста, не жалуйтесь, нас уволят, мы вам дадим хоть три комбинезона, но если нет размера… вы нас поймите. С того времени не жаловались. И по деньгам проблем не было – платили вовремя и в полном объеме.

Что касается самой работы, то сначала, честно признаюсь, было страшно. Подходишь и понимаешь, что здесь все заражено, все грозит смертельной опасностью. Все мы тогда уже понимали, насколько опасна радиация, и у меня тоже был такой настрой… 

Я начал рассказывать про 85-й год, тогда в Афганистан ушла эскадрилья во главе с командиром полка Филюшиным, а через семь месяцев ее оттуда вывели – она стала небоеспособной, так как что там погибло восемь экипажей. Много народу погибло и получилось так, что… не знаю, может промысел божий – когда гробы привозили из Афганистана, нас заставляли их носить на похоронах. И у меня сложилось мнение, что в Афганистане многих из вертолетчиков поджидает смерть… А ведь мы должны были идти в Афганистан на МИ-26. И я подумал тогда – ну, это точно секир-керды будет. Это же безрассудство: если даже боевые вертолеты сбивают, которые предназначены для полетов в условиях обстрела. Они юркие и на многое способны, в том числе отбиваться – там хоть пулемет был, их не сравнить с транспортными МИ-26, где ничего нет, чем хоть как-то можно отбиваться от душманов. И, кроме того, МИ-26 такая махина – самый большой в мире транспортный вертолет, тут уж в него с земли никак не промахнешься. Тут все было ясно, что многие из нас не вернутся назад живыми. После всего этого кошмара и мыслей о близкой гибели командировка в Чернобыль показалась нам поездкой в санаторий. Знаем, что можем заболеть, умереть – но ведь это же не сразу, еще поживем. У меня тоже было такое ощущение. Понимали, конечно, что все это скажется. Все говорили, да и врачи тоже иногда, что это может произойти через пять лет, через десять, по-разному говорили, но я думал – лет пять ведь еще поживу. Жив пока – на все промысел Божий...

Ну, вернемся к началу чернобыльской операции. Обосновались в Овруче, начали работу. Первый вылет мы сделали на реактор – поливали, потом становилось теплей, мы начинали поливать и город Припять, и все в округе – дороги поливали, поля. Полеты делали рано утром, пока еще прохладно. На каждый вылет выдавалась марлевый респиратор, чтобы закрыть рот и нос от радиационной пыли.

Сначала поливали реактор. Что за жидкость мы, конечно не знали. Приезжали по этому поводу ученые из Киева, из Москвы, ходили по территории в белых халатах, испытывали самые разные составы. Вот ими мы и поливали. Обычно, летали на ректор парой. Первый один состав поливает, второй – другой. Видимо, исследовали эффективность и каждого из них, и в совокупности. Говорили и двухкомпонентном составе, второй – это как отвердитель к первому. Поливали мы и поля, чтобы ветер не разносил радиоактивную пыль.

На МИ-24 делали дозиметрическую разведку местности, определяли, где есть повышенный фон, заряженность большая. Потом по карте потом изучали, нам ставили задачу, и мы полевали обозначенные территории, в том числе дороги. У каждого экипажа своя задача. Правда, и нестыковки были, очень большая несогласованность, потому что, например, поливаешь поле, а там трактор пашет. Рыжий лес поливали. Вот когда рыжий лес поливали, куда был мощный выброс из реактора, заметил, что мощность излучения над лесом была больше, чем даже над реактором. Еще обратил внимание на огромные красные пятна, где, наверное, радиация была и вообще очень высокой. 

Степень страха за жизнь, за здоровье? Страха не было, привыкли. Первый полет, конечно, страшно. Намордник надеваешь, всякое такое, а летать с этим неудобно. В зоне было 4 аэродрома подскока: Кубок-1, Кубок-2, Кубок-3 и Кубок-4. МИ-26 летали как раз с Кубка 1 и 3. Кубок-3 подальше стоял, а Кубок-1 находился прямо рядом с реактором. С Кубка-2 и Кубка-4 летали другие типы вертолетов. Когда на Кубке сидишь… Как-то раз сидим на Кубке-1, видим садится МИ-6, и летчики идут в столовую все как один в химкостюмах и с намордниками – респираторами. Видно сразу, что они прилетели первый раз, в их глазах страх астрономический. Спрашиваем:

– Что вы так всего боитесь? Мы тут уже два месяц, и ничего… 

Разговор о том, кому и что на роду написано. Юра:

– Наши первые экипажи в Чернигов летели на своих вертолетах. Сели в Ростове на дозаправку, им загрузили листы свинца. На месте предстояло оборудовать укрепить листы свинца на стенки кабины. Работа эта была не из легких, так что добровольцев не нашлось. Только один Вовка Никифоров и обложил кабину своего вертолета этими свинцовыми листами. Командир эскадрильи Геннадий Иванович Кузнецов это подметил и говорит: 

– Так, Никифоров, завтра ты летаешь на другом вертолете.

Каждый день ему давали задание летать на вертолете, который еще не был облицован свинцом. Так он и освинцевал все наши МИ-26, а самого Вовки уже давно нет в живых. У него интересная история. Он попал в армию, окончив в Ростове школу ДОСААФ. Тогда кроме вертолетных училищ были такие школы. Он и закончил такую школу, а до этого работал таксистом. И вот как-то вез мужика. Разговорились, оказалось, что пассажир – директор школы ДОСААФ, который-то и пригласил его к себе – десять лет отработаешь, и у тебя уже пенсия! Тебе сейчас лет 20? Думай – в тридцать уже пенсионером будешь! Тот – да не может быть! И вот, отучившись там, прибыл к нам в Телави младшим лейтенантом (лейтенанта давали тем, у кого было профессиональное военное образование). На построении стоит, и один летчик возле вокруг него все крутится и крутится – Слышь, новичок, что-то твое лицо мне очень даже знакомо. Тот в ответ – Ничего не знакомое.

– А ты откуда?

– Из Ростова.

Тот буквально заорал – А-а-а, таксист! 

Оказывается, Вовка тогда его здорово обсчитал?… И вот Вовки не стало, царство небесное. А мы потом заменились – нас сменил экипаж из Бобруйска – и для продолжения дальнейшей службы вернулись в Грузию, в Телави.

В июне месяце 1986 года по подсказке ученых решили закрыть аварийный 4-й блок крышкой из специальной жаропрочной стали. Из отдельных блоков, доставленных с одного из заводов Киева, эту крышку сварили на аэродроме «Кубок-1». Это совсем недалеко от реактора. Задачу по установке крышки на реактор поставили самому опытному экипажу полковника Карпова. Это очень опытный летчик и очень хороший человек. Он тогда командовал армейской авиацией Закарпатского военного округа. Перед тем, как ее поставить на реактор, надо было хорошенько подготовиться. Крышку цепляли к внешней подвеске МИ-26 и выполняли с ней полеты на «Кубке-1» – так тренировались ее возить. Потом, когда начали ее ставить, при подлете к четвертому блоку поднялся ветер, началась раскачка этой крышки, вертолет тоже пошел в раскачку, так что было опасение, что он опрокинется. Полковник Карпов принял решение сбросить крышку на землю. От удара она деформировалась. Другую крышку не стали изготавливать – прекратили такие попытки, продолжив бомбардировку реактора с вертолетов и строительство саркофага*.

* Владимир Молчанов (он когда-то вместе с Серебряковым служил в известном вертолетчикам местечке Могоча), уточнил: "И вовсе не ветер стал причиной. У Карпова во время тренировки с "ЗОНТИКОМ" для реактора на площадке КУБОК 10 лопнула сцепка. Разрыв произошёл на150 м, вертолёт подпрыгнул до350-400 метров, с небольшим разворотом. Зонтик упал и перевернулся конусом вниз. После этого случая все обрадовались, и учёные и экипаж, так как одни считали идею бредовой, а другие – из-за трудности постановки – труба рядом. Этот зонтик хотели обвесить аппаратурой, выхлопы шли из реактора постоянно, и вот дабы этот "зонтик" мог, как бы, уменьшать выхлоп радиации в атмосферу, а ученые, стоит отметить, смогли бы при этом оперативно отслеживать процесс под зонтиком и замерять приборами уровни радиации, но вот так вышло. После этого всё и отменили" .

– Кстати, однажды из Овруча прилетела делегация японцев. Они хотели посмотреть, как мы работаем по заливке реактора. И вот подлетаем мы с ними к очень здоровенным спутниковым антеннам – издалека видны. Это такие специальные антенны по космическому щиту. От них до Чернобыльской АЭС рукой подать, и тут вдруг японцы дружно всполошились:

– Нет, нет, нет… Поворачивайте назад.

Оказывается, во время полета они постоянно посматривали на показания своих радиометров – от того и побоялись лететь дальше. Только до этих антенн и долетели. Пришлось отвезти их назад. Не такие они. У них совершенно другая психология и иное мироощущение.

Ребят, с которыми Юрия свел Чернобыль, уже нет в живых. Ханжин погиб, Сергей Краснов уволился и уже гражданским летчиком погиб в автокатастрофе. Жора Топботовский, которого в программе «Время» показывали, погиб ночью. Он учился в Академии Гагарина на замполита. Закончил, но перерыв в полетах у него был большой. После академии пришел и отправился на площадку «Гварели» – предстоял ночной несложный полет. И вот из-за того, что давно не летал, снижался при посадке с превышением вертикальной скорости. Жесткий удар, вертолет рассыпался, и Жора погиб, хорошо еще, что часть экипажа выжила.

О семье, о времени и месте ее создания рассказывает Юра. Семья появилась в Телави, в 89-м дочка родилась, назвали Людмилой. Ее нет в живых, она умерла вскоре после рождения. Может быть, радиация повлияла? Всего и пожила полгода.

Семья – это для Юрия святое. Это большая поддержка в жизни.

Сын, Славка, как по-домашнему называет его Юрий, с детства был артистом. Он-то как военный, думал, что сын тоже должен быть военным. А в Грузии, в военном городке, когда там жили, у них была соседка – профессиональная артистка. Играла в театре, богема у этих соседей собиралась. Славка маленьким все время там торчал. Боевого офицера это беспокоило, какой-то мальчишка у него неправильный. А тому нравилось быть с артистами. Размышляя над этим, пришел к выводу – наверное, у каждого душа тянется к своему предназначению. В 15 лет он взял гитару, до того даже признаков таланта не было. Впрочем… Когда его крестили, крестная мать сразу подарила ему атлас с гитарой. Он сразу загорелся, хотя никакого музыкального образования не имел. А потом поступил в музыкальное училище, окончил его с красным дипломом. День и ночь мальчишка занимался. У жены один из предков – дедушка, был дирижер, видимо по наследству передалось. Для Юрия это было тогда непонятно, даже обидно – парень ведь и в армии не служил. Сам же Юрий кроме военной профессии для себя никакой другой не представляет. Только военным! Ему нравилась все в ней. Бабушка молилась за него, а он все говорил ей – бабушка, Бога нет, ты просто у нас невежественная!

Почему вертолетчики часто приходят к Богу? Можно сказать, что они ближе к небу, но ведь это не объяснение. К Богу у каждого своя дорога… Как-то Юрий услышал историю, которая перевернула и его жизнь, и представление о мире. В Грузии хрущевских времен шло гонение на христиан, а это 60-е годы, и там служил вертолетчик. Рассказал ему эту историю человек, постоянно видевший в Московском храме военного, опиравшегося на палочку. Стоит, молится. Его спросили, как он пришел к Богу. И этот человек рассказал такую удивительную историю. В нее можно верить или не верить, но суть ее такова:

– Я служил в Грузии, нам была поставлена задача… Одним словом, там монахи прятались в горах. Я руководил этой операцией. Загнали их на самую вершину – я с вертолета руководил этой операцией и все видел. Так вот, когда они поднялись на гору, игумен их перекрестил, и они все по воздуху с одной горы пошли на другую. После этого я сел, отдал партбилет и ушел из армии.

Юрий был тогда зеленым курсантом, весьма далеким от всего этого. Но в 1984-ом году, находясь на службе в вертолетном полку в Телави, он крестился в грузинской церкви. В ноябре поехали в тот самый монастырь. Втроем – он сам, Игорь Буйненко, Саша Широков, который тоже прошел почти все горячие точки: Афганистан, Чернобыль, Спитак во время землетрясения 1988 года.

Сегодня же наш герой, теперь уже бывший вертолетчик, инвалид второй группы в связи с увечьем, полученным при исполнении служебных обязанностей на ЧАЭС, работает в церкви Покрова Пресвятой Богородицы города Тольятти помощником настоятеля по строительству храма. И что бы там ни говорили, вертолетчики душой и сердцем чаще других поднимаются и к небу, и к Богу…

Над атомным вулканом

Вечером 30 апреля 1986 года пилот-вертолетчик старший лейтенант Михаил Барбитов узнал из краткого сообщения в программе «Время» об аварии на Чернобыльской АЭС. Их отдельный вертолетный полк дислоцировался в Грузии, но подчинялся приказам только из Москвы, так как обслуживал секретное хранилище ядерных боеголовок. Выйдя на лестничную площадку перекурить, Михаил встретил соседа и своего сослуживца – штурмана Саню Козлитина, напомнил ему о приглашении на традиционный праздничный шашлычок.

– Какой шашлык? У меня предчувствие – завтра, если только уже не этой ночью, жди тревоги.

– Ты что? Какая перед праздником может быть тревога?

Саня оказался прав – утром соседи по дому встретились у своих боевых винтокрылых машин на их загрузке комплектами химзащиты, респираторами и дозиметрическими приборами. И уже в 16 часов тридцать минут пять МИ-26 взлетели и взяли курс на Чернигов. В состав группы были включены полковой врач, начальник химслужбы и восемь самых подготовленных экипажей,. Об этом и о том, как развивались события дальше, накануне десятой годовщины Чернобыльской катастрофы своими воспоминаниями поделился бывший вертолетчик Михаил Викторович Барбитов (в 1995-1996 годы – председатель общественной организации «Союз Чернобыль» города Тольятти):

– Мы предполагали, что в Чернигове сможем отметить праздник, по случаю чего наиболее предприимчивые запаслись баклажками с «Цинандали». Но наши надежды, увы, не оправдались – едва лишь успели наскоро перекусить. Тогда-то нам впервые кратко объяснили суть происходящего и дали необходимые пояснения о цели столь неожиданного для праздничных дней, перелета:

«Летите курсом на запад, чуть южнее. Следите за стрелкой радиометра: если мощность дозы радиации увеличивается – значит, с курса не сбились и. Потом увидите дым и две трубы – это и есть Чернобыльская АЭС»*.

* Рентгенметры-радиометры

Бортовой рентгенметр ДП-3Б устанавливается на транспорте (на вертолетах в том числе) и предназначен для измерения уровней γ-радиации на местности. Диапазон измерений: от 0,1 до 500 Р/ч. Питание производится от бортовой сети постоянного тока напряжением 12 или 26 В. Масса – около 4,4 килограммов. Уровни заряжения устанавливаются по отклонению стрелки микроамперметра и лампы световой индикации, которая по мере увеличения гамма-излуче-ния вспыхивает все чаще. Уровни радиации этим прибором можно определить, не выходя из машины. Блок выставляется наружу с расположенным в нем детектором ионизирующих излучений. Если измерения проводятся из автомобиля, то показания прибора увеличивают в 2 раза, если из локомотива, дрезины – в 3 раза.

Измеритель мощности дозы ДП-5В предназначен для измерения уровней γ-радиации и радиоактивной зараженности (загрязненности) различных объектов (предметов) по γ-излучению. Мощность экспозиционной дозы γ-излучения определяется в миллирентгенах или рентгенах в час (мР/ч, Р/ч). Этим прибором можно обнаружить, кроме того, и β-зараженность. Диапазон измерения по γ-излучению: от 0,05 мР/ч до 200 Р/ч. Показания снимаются по отклонению стрелки прибора. Кроме того, прибор имеет и звуковую индикацию, которая прослушивается с помощью головных телефонов. При радиоактивном заражении стрелка отклоняется, а в телефонах раздаются щелчки, частота которых возрастает с увеличением мощности γ-излучений. Питание прибора осуществляется от двух элементов типа 1,6 ПМЦ. Масса прибора составляет 3,2 килограмма.

Все так и получилось, – продолжает рассказ Михаил, – Мы приземлились на специальной площадке примерно в 12 км от атомной станции. И сразу все пять вертолетов были привлечены к работе. На земле к внешней подвеске «партизаны» прикрепляли вниз куполами по несколько парашютов с песком и другими грузами. При этом призванные на специальные военные сборы запасники – «партизаны» – ничего не знали об аварии и расспрашивали нас, что это за ученья такие с песком?

Мы взлетали и «бомбили» парашютами кратер атомного вулкана. МИ-26 брали на борт сразу по 12-16 тонн, а МИ-8, которые «работали» с 27 апреля, только по 1,5 тонны. Попасть точно в цель с большой высоты было не просто еще и потому, что в наших самых больших в мире транспортных вертолетах не предусмотрены люки для того, чтобы заглядывать вниз.

Один из наших штурманов из желания увеличить точность «бомбометания», но, может быть, также и из-за излишней любознательности, в течение нескольких заходов над реактором выглядывал в боковой выпуклый иллюминатор – блистер. В конце дня его вынесли из вертолета на руках. Штурмана тошнило и рвало с кровью. Он был моментально отправлен в госпиталь. Случилось это на третий день пребывания в Чернобыле.

После этого случая кабины вертолетов снизу облицевали свинцовыми листами. Был также отдан приказ на время «бомбометаний» сократить экипаж до минимума: только командир, правый летчик и борттеханик. А бортинженер и штурман должны были оставаться на земле. Но даже и со свинцовой защитой за один пролет над реактором каждый из членов экипажа получал примерно около трех рентген. Примерно – это потому, что точно никто не знал, так как наши бортовые радиометры не были рассчитаны для работы в столь высоких радиационных полях. Бортовой рентгенметр ДП-3Б на самом грубом диапазоне в 500 рентген зашкаливал.

Позже – в начале октября 1986 года – при выполнении специального задания по измерению радиационных полей вблизи реактора уже в один из полетов вертолетов МИ-8 зацепился винтом за трос крана и рухнул у стены блока реактора – практически рядом со все еще огнедышащим чревом ядерного вулкана. Вертолет сгорел, из 6 членов экипажа никто не уцелел.

В один из вечеров к нам приехали ученые-атомщики во главе с Велиховым и стали рассказывать об устройстве атомных реакторов. Велихов, заметив по нашим усталым, скучающим лицам, что нам это совсем не интересно, прервал ликбез: «Мужики, вы летаете над атомным вулканом. Там радиация. Это опасно, но есть простое средство, которое может вас спасти – это 150-200 граммов водки перед вылетом. После этого минут двадцать можете быть спокойны. У вас наверняка есть спирт, с помощью которого можно решить проблему.

В 200-литровом бочонке у нас было около 150 литров чистейшего спирта, так что советом мы конечно воспользовались. Для надежности принимали дозу еще и после полетов. В первые дни при полете над разрушенным реактором стрелки радиометров, датчики которых располагались снаружи, зашкаливали за предельные значения – 500 рентген в час. Зашкал вызывало и каждое удачное «пескометание» с летящего перед нами вертолета. При подлете к реактору в такие моменты было видно, как впереди под нами вдруг как-будто что-то вскипало, выбрасывая вверх языки пламени, клубы дыма и искры. И было это похоже на кипящий в преисподней котел, в который черти бросают грешников.

Тележурналисты из программы «Время» решили заснять наши тренировки «бомбометания» новым методом – с использованием парашютов. Первую пробу получили нашему экипажу. В купол парашюта загрузили восемь тонн свинцовых брусков. Командир, майор Жора Толбатовский, вел вертолет, а я должен был по команде с земли нажать кнопку «Сброс».

Как мы не старались, но восемь тонн свинца на длинной подвеске все-таки раскачивались с большой амплитудой, поэтому во избежание всяких непредвиденных случайностей руководитель полетов дал команду на сброс несколько раньше, когда мы еще недостаточно снизились. Оператор же хотел снять все с близкого расстояния, поэтому предельно приблизился к месту сброса.

Груз упал на площадку почти рядом со смельчаком-оператором, так что оператора вместе с его телекамерой слегка подбросило вверх – столь сильным было сотрясение земли от падения восьми тонн свинца. Съемку следующего дубля оператор производил уже издалека – нешуточный, видимо, был испуг. Этот репортаж мы увидели уже в вечерней программе «Время».

«… С 27 апреля по 10 мая 1986 года в кратер разрушенного реактора 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС с военных вертолетов было сброшено около 5 тысяч тонн различных материалов: соединения бора, доломит, песок, глину, свинец… В результате засыпки шахта реактора оказалась под сыпучей массой, и уже к 6 мая выброс радиоактивных веществ из нее практически прекратился. С этого же дня начала снижаться температура в кратере блока, чему способствовала и подача жидкого азота в пространство под шахту реактора…»

(Из книги-справочника «Чернобыль: события и уроки»)

По 25 рентген, что составляло предельную дозу облучения, все восемь экипажей набрали всего за неделю. Поэтому до прилета сменных экипажей нам стали поручать другие задания. Например, 9 мая – никаких праздничных дней в Зоне катастрофы тогда не отмечали – наш экипаж отправился в Киев за грузом из Швеции. В подобные командировки были также отправлены и другие два экипажа. Вечером, вернувшись из Киева, узнали, что остальные наши пять экипажей вернулись в Грузию.

А наши три оставшихся тяжелых вертолета местное командование распорядилось использовать для полива зараженной территории вокруг атомной станции специальным составом. Специальное оборудование – поливалки – находилось в Москве. Но из столицы, а приземлились мы в Люберцах, нас тотчас выслали отмываться от радиоактивной грязи в подмосковный Калининград. Да и от нас – членов чернобыльских экипажей – тоже старались держаться на расстоянии. На следующий день вертолеты предстали перед нами вымытыми и блестели как новенькие.

После возвращения в Зону наши три борта принялись за полив территории вокруг ЧАЭС, но особенно в тех местах, где работали люди. Заправлялись емкости – шестнадцать тысяч литров – какими-то отходами с конфетных фабрик. Это была жидкость типа солода, темноко-ричневого цвета с запахом жженого сахара. И вот все эти 16 тонн выплескивалось системой за шесть минут. Иногда, а на первых порах, можно сказать, даже частенько под этот душ попадали рабочие в белых спецовках – просто спря-таться было некуда. У нас же не было возможности прекращать полив после того, как кнопка «Пуск» уже нажата. Все – и песок, и техника, и строения, и оборудование, и люди – становились темно-коричневыми, цвета шоколада. Мы в такие моменты видели, как снизу эти «шоколадные зайцы» показывали нам кулаки.

Таким вот образом нашим трем экипажам самых больших в мире транспортных вертолетов МИ-26 «посчастливилось» принять участие в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы дважды. Так что соответственно и дозы радиации люди этих экипажей получили вдвое большие.

 (С несущественными изменениями текст очерка перепечатан из книги Л. А. Тимонина «Письма из Зоны. Атомный век в судьбах тольяттинцев», Самара, Самарское книжное издательство, 2006).

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: