Цайт: - А именно? Что связывает Ваше альтер-эго Зигги Стардаста с Дэвидом Боуи образца 1997 года?

ДБ: - Дело всегда было в некоем духовном поиске. Важно, чтобы процесс этого поиска не принимался, как данный. Формальная религия недостаточна, должен быть какой-то другой путь, новая интерпретация Бога. Для меня пока что это нечетко сформулировано, но где где-то там, в моих песнях всегда сидит одно и то же. Меня это даже уже немного пугает – то, что я задним числом понял, что у меня всегда была одержимость этой темой. И она за последние 30 лет ничуть не утихла. Это мой личный.... ну, «крест» в этом контексте я бы лучше не стал упоминать. Это большой вопрос моей жизни.

Цайт: - То есть, тема космоса для Вас – всего лишь метафора Вашего отношения к неизвестности и бесконечности?

ДБ: - Именно! Вся эта символика, которой я пользовался, сайнс-фикшн примочки и всё такое – всё это всего лишь метафоры обычных вопросов: какова наша связь с космосом? Почему мы рождаемся? Что мы должны делать, пока мы здесь? И куда уходим, когда умираем? Элементарные вопросы, классические вопросы для любого писателя, вообще говоря! Те же самые, что у Грэма Грина или Рика Муди или у всех этих новых авторов-киберпанков. Кроме того, во многих моих песнях есть нечто от сказок, в которых люди могут спроецировать свои собственные страхи. В том же смысле, в котором библейские тексты или греческие трагедии обыгрывают наши страхи и нужды. Мои тексты делают, в принципе, то же самое, только в меньшем масштабе.

Цайт: - Ну, тут Вы, похоже принадлежите к достойной традиции. Хотя обычно Вы вообще-то так подчеркнуто скромно отзываетесь о своих писательских талантах.

ДБ: - Верно, и это не напускная скромность. Я знаю, что я хорошо умею связывать вещи вместе, пригонять одна к другой. Но я не убежден в том, что я – первоклассный сочинитель песен. Я знаю, что хорошо могу создать атмосферу, и из неё иногда возникает некий акустических ландшафт или нечто мифическое. Но я не умею, например, писать песни протеста. Я пытался, и каждый раз это был полный провал. Стоит мне принять дидактический тон, как я тут же шлёпаюсь на задницу. В этом я просто безнадёжно плох.

Цайт: - На последнем альбоме есть песня о Тибете, чем это не протест-сонг?

ДБ: - Ну, за вычетом того, что эта вещь выдержана в весьма импрессионистском стиле... Если бы я сказал: «Китайцы вторглись в Тибет, всех поубивали, и это очень плохо»... Когда я пытаюсь сказать нечто в этом духе, из этого всегда выходит одно дерьмо. Проповедовать – это не для меня, это область Бобби Дилана.

Цайт: - Вы коллекционируете импрессионистов и работы молодых горячих англичан. Вы подходите к живописи и поп-музыке с одинаковыми мерками?

ДБ: - Думаю, что да. Мои пристрастия в музыке представляют собой почти всегда то, чем сам я не являюсь. Такие люди, как Игги Поп, Лу Рид, Соник Юф. У меня с ними нет ничего общего, я по натуре намного сдержаннее. Но я вижу в них другую, агрессивную сторону моего существа, которую я сам еще как следует не знаю. К такой музыке я всегда чувствовал притяжение: гиперэнергичной, динамичной, дионисийской музыке. Эти же особенности есть и в той живописи, которая мне особенно нравится: аутсайдер-арт и арт-брут. Экспрессионистам тоже был свойственен этот бурный натиск. Этот-то напор мне и нравится. Неоэкспрессионисты меня тоже очень привлекают: Перк, Кифер, Миттендорф. Они были просто фантастическими! И долгое время меня очень увлекал дадаизм – Марсель Дюшан, Ман Рэй, Арп и Швиттерс – особенно Швиттерс, из-за его способности собирать коллажи из обыденных вещей в настоящие иконы. То есть существует некое чувство, которое я ищу – и нахожу – как в музыке, так и в живописи. Чувство, как в «Весне Священной» Стравинского. Сам я совсем не таков, но я прекрасно чувствую эту брутальность, эту кровавую жертву, это умилостивление богов. Где-то во мне сидит дикий кельт, мне надо было бы в развевающемся плаще носится верхом вокруг Гластонбери да Стоунхенджа!

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: