Суд крив, когда судья лжив

Хотя обычная армейская койка была жесткой и узкой, Иван с удовольствием вытянулся во весь рост под одеялом, благодаря Бога за эту роскошь. Впервые в этом году он лежал в постели. Не нужно было больше часами стоять на холоде, не было больше длительных назидательных бесед на улице и в кабинетах. Он больше не наблюдал, как садится луна за небольшим сквером на центральной площади. Ваня блаженно уснул, даже не дождавшись, когда выключат свет.

Хотя прежде Иван слышал этот голос только один раз, он показался настолько знакомым юноше, что он мгновенно проснулся. — Ваня, вставай!

В мгновение ока он был на ногах между койками и широко раскрытыми глазами смотрел на ясное сияние ангела. Его мозг напряженно работал. Он знал, что ни один спящий солдат в рядах коек не пошевельнулся. Механически он начал натягивать брюки и нащупывать сапоги, не отрывая глаз от красоты сияния того, кто находился перед ним. Взгляд ангела был настолько полон любви, что он не чувствовал никакого страха. Через минуту они начали подниматься. Без каких-либо усилий потолок раскрылся, а за ним и крыша казармы. И вот Иван с ангелом вместе перенеслись во времени и пространстве в другой мир.

Трава была густой и пышной и, казалось, доходила до самого горизонта незнакомой планеты. Она была свежей и ярко-зеленой. Ошеломленный, Иван следовал за ангелом и спустя некоторое время они вышли к ручью. Вода в нем была прозрачной, как стекло, так что Иван мог видеть дно, а се блеск просто слепил глаза.

Ангел без усилий прошел через ручей и, обернувшись, вопросительно посмотрел на Ивана, когда тот задержался.

— Чего ты боишься, Ваня? - спросил неторопливый и нежный голос.

Непонятно откуда на память Ивану пришли змеи и тот ужас, который они вызывали.

— Змеи!

Как только он произнес это слово, его взгляд начал метаться по густой траве под ногами, пытаясь пробраться сквозь нее. То, что происходило, было странным, и его охватил непонятный страх.

Хотя ангел был на некотором расстоянии от него, Иван слышал его голос, как будто бы светящееся создание находилось рядом с ним.

— Не бойся. Ты со мной. Здесь не так, как на земле. Здесь нет змей.

Страх оставил его так же внезапно, как и пришел, и Иван легко перешел через ручей. В сиянии этого мира каждая травинка и каждый лепесток казались залитыми светом. Рисунки коры на деревьях были неописуемо прекрасны. Размах ветвей был чрезвычайно грациозным. Они светились, как будто бы свет исходил из каждого дерева. Инстинктивно Иван поднял глаза к небу, оглядываясь вокруг. Солнца нигде не было. Когда он снова посмотрел на ангела, то увидел рядом с ним еще один образ, более величественный и в то же время излучающий своим сиянием еще большую любовь, чем сам ангел. Казалось, что ангел относится к нему с каким-то особым почтением. Иван узнал в нем апостола Иоанна. С помощью ангела апостол беседовал с ним. Иван стоял в оцепенении. Его мозг впитывал каждое святое слово. Три существа одно за другим последовали за апостолом и каким-то таинственным образом

Иван узнал в них Давида, Моисея и Даниила. Его напряжение было так велико, а страх и счастье такими всепоглощающими, что, когда последний из них ушел, Иван почувствовал сильное желание спать. Но ангел, оставшийся теперь один в струящемся свете, заговорил снова:

— Мы проделали длинный путь и ты устал. Подойди сюда и присядь.

Дерево, под которым Иван сел, было большим и источало такой аромат, который невероятным образом напомнил ему о виноградниках Молдавии. Если бы ангел снова не заговорил, Иван согласился бы просидеть тут целую вечность, вдыхая аромат дерева и глядя на пейзаж в искрящемся свете.

— Я хотел бы показать тебе божественный город, новый Иерусалим. Но если ты увидишь его сейчас, ты не сможешь больше оставаться в той материальной оболочке, в которой ты сейчас находишься. А у тебя осталось еще так много дел на земле.

Ивану показалось, что ангел сделал паузу, а затем продолжал говорить:

— Мы вместе полетим на другую планету и я покажу тебе свет этого города, чтобы ты, пока еще живешь во плоти, знал, что новый Иерусалим в действительности существует.

В то же мгновение они прилетели на другую планету, покрытую высокими горами. И здесь то же яркое сияние освещало каждую частичку этого мира. Взгляд Ивана задержался на алмазных ручейках, струящихся вниз по склонам гор в туман, который поднимался над ярко-зелеными долинами. Ангел с Иваном подошли к очень глубокому ущелью и спустились на его дно.

Казалось, ангел светился радостью, его голос стал более торжественным и ликующим, чем прежде, когда Иван слышал его:

— Ваня, посмотри вверх, и ты увидишь свет нового Иерусалима.

Взглянув, Ваня испуганно отшатнулся. Сияние было настолько сильным, что, хотя Иван и смотрел на него только секунду, он решил, что, наверняка, ослеп. Ангел тут же заговорил:

— Ничего с тобой не случится. Смотри!

Ни один человек, спасенный в пустыне, не пил с такой жадностью воду, как пил ее Иван в великолепии этого сияния. Сила его была так огромна, что ее можно было ощутить, попробовать на вкус и услышать. Он ощутил это сияние не только своими глазами, но и всем своим существом. Иван был готов заплакать от горя и разочарования, когда ангел сказал:

— Пора возвращаться на землю.

В то мгновение, когда ноги Ивана коснулись пола возле его койки, произошло три события. Исчез ангел, прозвучал сигнал подъема и в помещении резко включили свет. В недоумении глядя на свою аккуратно застеленную кровать и удивляясь тому, что он полностыо одет, Иван услышал, как кто-то захихикал на соседней койке. Гриша Черных, его сосед по койке, был тоже молдаванин и проявлял интерес к своему странному земляку. В этот момент Черных ловко соскочил с койки и, просовывая ноги в штанины, прошептал ему заговорщически:

— Ваня, где ты был этой ночью? — С невероятным усилием Иван собрался с мыслями. Казарма ожила. Солдаты с шумом проносились к двери мимо его койки. Он повернулся и пристально посмотрел на Черных.

— Ты хочешь сказать, что не видел, как я раздевался и ложился в постель этой ночью? Мы легли спать в одно и то же время.

Черных быстро застегивал нижнюю рубашку.

— Ты пошел спать в то же время, что и я, это верно. Но спал ты недолго. Я проснулся около трех часов, а твоя койка была пустой. Ваня, тебя не было в комнате.

Потянувшись за своей гимнастеркой, он хитро улыбнулся Ивану.

— Ну и дела! Ты действительно где-то отсутствовал этой ночью?

«Значит, ему это не снилось! Значит он путешествовал с ангелом» — Волнение пронзило Ивана, как ток. Они в спешке направились к двери.

Когда он говорил, голос его дрожал:

— Давай спросим у дневального, выходил ли кто-нибудь минувшей ночью.

Дневальный возмутился:

— Конечно же, никто не выходил. Идите отсюда! Вы что, хотите, чтобы меня арестовали?

Иван и Григорий Черных вышли из казармы. Оба молчали. Наконец Черных прервал затянувшееся молчание и Иван рассказал о происшедшем с ним.

К вечеру о случившемся знала вся часть. Черных с удовлетворением отметил, что никто не поверил в рассказанное Иваном. Несмотря на искренность рассказчика, события показались слушателям невероятными. И все же в них была какая-то тайна, от которой всем было неуютно. Как это возможно прожить пять дней без еды и не заболеть? Как может человек простоять на морозе несколько часов подряд и не замерзнуть? И если Иван не покидал казарму всю ночь, а при этом в помещении его не было, то где же он мог быть?

Черных растянулся на койке. Свободное время было слишком драгоценным, чтобы тратить его на сон. Он потянулся за ручкой и бумагой. Лучше написать домой письмо. Однако солдат по-прежнему лежал на спине, глядя в потолок.

Может быть, замполит доберется до сути дела. Целый месяц они неустанно допрашивали Ивана, пока Григорий не поинтересовался, может ли человек оставаться в своем уме, ощущая такое давление. Для большинства солдат армейская жизнь действительно была суровым испытанием. Им не давали передышки весь день напролет от подъема в шесть утра до отбоя в 22 часа. А когда наступала ночь, часто раздавался сигнал ночной учебной тревоги. Особенно неприятно звучала сирена в ранние утренние часы, когда она заставляла вскакивать с постелей и бежать в холодную ночь. Черных собирался свести счеты с армией за то, что случилось во время последней тревоги. Стоял такой туман, что он не видел дороги. Напрягаясь, он всматривался в ночь, но все-таки угодил в канализационный колодец. Он зацепился за край колодца и стал кричать, пока его не вытащил какой-то солдат. Несмотря на то, что в сапогах была вода, а штанины застыли, как цемент, он справился с выполнением задачи.

Григорий представить не мог, как выдерживал этот обычный распорядок Иван при постоянных вызовах на беседы. Он видел, как его отзывали из столовой, во время занятий и даже сна. Днем или ночью — не имело значения. Ночами часто его койка пустовала.

«Да, у Ивана неприятности, — размышлял он. — Слишком много неприятностей.» Может быть, Черных и не был согласен с тем, что баптисты — враги государства. Но он был уверен, что они фанатичны и глупы. Безнадежна была, по его мнению, уверенность таких, как Иван, в том, что можно выстоять в такой обстановке. Ведь в армии, если офицер сказал, что капуста — это подсолнух, то это так и есть.

«Возможно, все просто сводилось к вопросу о послушании? — продолжал размышлять он. — Может быть, именно поэтому замполит ведет себя так решительно с Моисеевым? В конце концов, где бы все они были во время учений, если бы не подчинялись приказам?» Черных опять потянулся, лежа на койке. Бумага и ручка все еще лежали без дела на грубом одеяле. Он слышал от одного из солдат своего подразделения, что у полковника Малсина находится с визитом представитель, политуправления их военного округа. Поговаривали, что Моисеева собираются перевести в Свердловск. Решив выбросить все это из головы, Черных схватил ручку. Он не имел ко всему этому никакого отношения. Конечно, это никак не было связано с тем, что он рассказал солдатам историю о полете Ивана с ангелом на другую планету. Иван открыто говорил каждому о Боге и его ангелах. Черных яростно писал, пытаясь забыть об этом. Прошлым вечером, возвращаясь в казарму с учения, он боялся взглянуть в ночное небо.

Пейзаж за окном давно стал зимним. Поезд раскачивало из стороны в сторону по обледенелым путям. Поля, леса, маленькие озера, овраги мелькали в проеме полуоткрытой раздвижной двери специального вагона, предназначенного для перевозки военных заключенных. Деревянные скамейки были укреплены в виде полок по бокам и по центру вагона, где сидели или спали в душной полутьме заключенные; кто-то ссорился, кто-то болтал, но большинство было погружено в свои горькие мысли.

Иван находился рядом с полуоткрытой дверью, вдыхал холодный воздух, не обращая внимания на вспыхивающие время от времени споры по поводу того, закрыть дверь или оставить ее открытой. Чувство глубокой умиротворенности пронизывало весь пейзаж, медленно проплывающий перед его взором. Охранник, рядовой одной из подмосковных частей, прислонился к дрожащей стенке вагона и дремал. Его винтовка свободно висела через плечо.

Иван задумался. Он размышлял о своей решимости быть хорошим солдатом. На политзанятиях он считал своим долгом объяснить, что Библия учит верующих любить свою страну, уважать ее власти. А в результате его подняли среди ночи и повезли окольными путями к вагону, в котором везли заключенных. Поезд следовал в Свердловск.

Двигаясь на восток, они миновали равнины центральной России, и Иван смотрел на темные голубые силуэты снежных холмов в сумерках. Всего два дня тому назад он был доставлен в Симферополь к майору Долотову. Миндалевидные глаза Долотова угрюмо смотрели на Ивана. Для офицера такого ранга он казался необычно пассивным и неторопливым. Из-за извечной замкнутости и таинственной манеры вести себя его грузное тело было похоже на сплошную стену. Говорил он без эмоций и тихо.

Казалось, Долотов был слегка удивлен тем, что Иван пробыл в армии уже около двух месяцев и все еще не приспособился к армейской жизни. Он просмотрел его личное дело. Из него он узнал, что были предприняты все возможные усилия перевоспитать Моисеева, помочь ему изменить свои взгляды, перевоспитать политически, но он отказался от предоставленной ему возможности. Его дело содержало характеристики из Одессы, Керчи, а также записи откликов офицеров и солдат той части, где служил Моисеев. Проблема заключалась в том, что Моисеев распространял свои взгляды среди других солдат, в результате чего они заражались его нежелательной идеологией. Конечно, это было прямым нарушением устава. Долотову было любопытно, почему Моисеев не повинуется.

Его голос был настолько тихим, что Иван был не уверен, закончил ли он говорить и поэтому медлил некоторое время с ответом. В гнетущей атмосфере кабинета было трудно думать. Иван вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Преодолевая усилие, он быстро помолился и глубоко вздохнул. Его мысли вдруг стали ясными, и он обратился к Долотову:

— Товарищ майор! Библия учит верующих повиноваться вышестоящим властям. И я этого очень хочу. Но Библия учит также нас, что наш высший учитель — Господь Бог. Его власть требует от нас абсолютного повиновения и преданности делу. Я умоляю вас понять, что у меня есть два понимания преданности — преданность государству и преданность Богу. Если мне прикажут сделать что-то, что заставит меня ослушаться Бога, я вынужден буду поставить на первое место свою преданность Ему.

По лицу комиссара пробежала легкая тень. Он, казалось, размышлял над чем-то. Затем он заговорил:

— Ты связан и скован этими баптистскими идеями. Может быть, тебе удастся осознать серьезность твоего положения, если ты почувствуешь вкус настоящей тюрьмы. Возможно, эта мера будет наиболее эффективной, чем все, что было до этого. Тогда увидим не заговоришь ли ты по-другому.

Иван не мог понять, почему До лотов выбрал для него такое отдаленное место. Были тюрьмы и поближе, но, очевидно, суровое испытание длительной поездки глубокой зимой было частью стратегии.

Иван глубоко вздохнул. Воздух, струившийся из проема полуоткрытой двери поезда, как-то изменился. Он стал тяжелым и едким. В вагоне все встревожились. Вдруг поезд резко качнуло. Вдали от железнодорожного полотна, растворясь в поздних сумерках, виднелись многочисленные, как деревья в лесу, дымовые трубы, выбрасывающие черные клубы. То тут, то там вспыхивали красные языки пламени, взмывающие высоко в небо.

Гремя и сотрясаясь, поезд с лязгом прошел железнодорожные стрелки и начал тормозить. Заключенные столпились у двери и окон, пытаясь разглядеть город и с нетерпением ожидая конца утомительной дороги. Иван смотрел на мягкий свет мерцающей сквозь ели звезды. Она вызвала в памяти отрывок из Библии, который так любил его отец: «И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, во веки, навсегда».

Из огня да в полымя

Его камера была маленькой и холодной. В ней не было света. Когда Ванины глаза привыкли к темноте, он смог различить койку, стоящую вдоль стены, а чтобы дотронуться до противоположной стенки, достаточно было протянуть руку. В самом верху двери камеры было маленькое окошко, сквозь которое охранники светили по ночам фонариком. От неподвижности у него болели кости. С трудом он снял ботинки и оперся ногами о влажную цементную стену. После постоянного качания в поезде, лязга колес и гула голосов заключенных, камера походила на могилу в своей мертвецкой тишине. Иван лежал в холодной камере, не чувствуя облегчения даже после сна. Его мысли перенеслись к той Божественной планете, где он пребывал вместе с ангелом. «Тебе еще многое нужно сделать» — сказал тогда ангел. Холодный страх, как тонкое ледяное покрывало, казалось, висел прямо над его койкой в темноте. Какие испытания ему еще предстояли впереди? — «Моя душа молчаливо ждет только Господа; только от Него придет мое спасение, — размышлял он. — Только Он моя опора и мое спасение, мой оплот; меня тяжело будет сломить».

Комната для допросов в тюрьме находилась в деревянном здании в нескольких шагах от камеры Ивана. Она была просторной с прогибающимся деревянным полом и покрашенной батареей на всю длину комнаты. Эта комната почему-то вдруг напомнила Ивану его детский сад в молдавском колхозе. Несколько комнатных цветов украшали деревянные ступени, ведущие к очень маленькому возвышению, на котором возвышался портрет Ленина. Иван предположил, что эту комнату использовали для различных культурных мероприятий.

Начальник тюрьмы сидел за покрытым ярко-красной скатертью столом у стены. Четыре человека в штатском сидели за соседним столом. Беседу начал начальник тюрьмы. В его руках были документы Ивана.

Ваню похвалили за то, что он принял присягу, хотя баптисты часто отказывались от нее. Затем начальник перешел к обвинениям в его адрес за агитацию и пропаганду, за неприятие помощи в переосмыслении взглядов. По мнению начальника тюрьмы, были все основания для передачи его дела в суд. Знает ли он, что его могли предать суду и осудить на 7 лет? Из слов начальника следовало, что к Моисееву могла быть применена ст. 142 уголовного кодекса, так как он открыто признал, что является членом незарегистрированной баптистской группы. Существовали и статьи 181 и 182, касающиеся дачи ложных показаний. Установлено, что многое в его разговорах было сплошной ложью и он несколько раз нарушал присягу. А за распространение литературы, содержащей ложные утверждения, которые клеветали на наше государство и Советскую Армию, его могли привлечь к ответственности по статье 58, § 10. А с его писем родственникам, по словам начальника, были сняты копии, которые стали неопровержимым доказательством злого умысла. В свете последней статьи, касающейся антисоветской агитации, его положение было действительно очень серьезным. Моисеев уже находился за тюремными стенами, однако здесь, в Свердловске, у него все еще была возможность исправиться. Если он откажется от предоставленной ему возможности, к нему будут применены другие меры убеждения.

Иван отвечал медленно, тщательно взвешивая каждое слово. Он часто испытывал трудности, когда не мог разговаривать на родном молдавском языке.

— Я ничего плохого не сделал против советского государства. Я хотел спокойно выполнять свой долг в армии и в то же время поклоняться и воздавать хвалу Богу. Что касается беспорядков, то не я, а сами военные создают их. Что касается моего пребывания здесь в течении 7 лет, я отбуду их, если так будет угодно Богу. Если же нет, то завтра меня отошлют обратно в мою часть. В этом я уверен.

Новая камера, в которую был направлен Иван, напоминала крошечную клетку. Большую часть пространства занимала маленькая скамейка, похожая на те, на которых маленькие дети сидят в школе. Так же, как и в первой камере, здесь было холодно и не было света. На протяжении двух дней Иван мучился, скрючившись на скамейке. Время окутало его, как темная завеса, которая приподнималась только тогда, когда открывалась дверь камеры — вносили кусок хлеба и пустую похлебку.

Один или два раза, просыпаясь в паническом страхе, Иван так сильно ощущал присутствие Господа, которое успокаивало его, что он рыдал от счастья, а леденящая боль в онемевших членах притуплялась.

Жгучая боль пронзила мышцы, когда его, наконец, вытащили из камеры и он стоял, выпрямившись, в слепящем свете коридора. Охранник ткнул его стволом автомата, выталкивая на улицу к зданию, где велись допросы. Тот же начальник тюрьмы стоял, опершись, у стола.

— Итак, — начал он, — ты провел здесь два дня. У тебя было время обо всем подумать. Может быть, теперь ты желаешь снять повязку со своих глаз, которую сам же нацепил, и зажить настоящей жизнью?

Иван чувствовал, как болят веки в бледном солнечном свете, и пытался подавить в себе неловкости: если он заговорит, голос будет слишком слабым и его не услышат. Перед глазами стояло раскрасневшееся лицо начальника тюрьмы.

Ваня ответил не сразу.

— В Библии есть слова о том, что жизнь верующих сокрыта во Христе. Вот реальный мир, и я нахожусь в нем.

Услышав ответ Ивана, офицер долго смотрел на него, не говоря ни слова. Схватив нагайку, лежащую рядом на столе, он с силой ударил по столу. Он совершал удары снова и снова, не сводя глаз с лица Ивана.

Иван вспомнил вдруг, как будучи ребенком, он наблюдал, как пьяный избивал быка. Привязанному в загоне быку некуда было бежать. Кровь текла по его ногам и капала в грязь из раны, нанесенной кнутом. Какая-то перемена, происшедшая в сознании Ивана, вдруг привела его в ужас.

— Нет, вот реальный мир! — кричал офицер, надвигаясь на Ивана, подняв нагайку дрожащей от ярости рукой. — Ты воображаешь, что Бог спрячет тебя от того, что тебя ждет впереди? Посмотрим, как ты запоешь, когда твой Бог не спасет тебя от реальности, которую я для тебя выберу.

В ту же минуту Иван собрался и настроился на удар, но офицер вдруг резко повернулся и ушел, его шаги, как выстрелы, звучали в длинной комнате. Сразу же появились два охранника, толкая Ивана перед собой в камеру.

В страхе Иван остановился перед маленькой дверью, открытой охранником Затем тот ударил Ивана в спину прикладом и юноша влетел в свою камеру. Дверь громко захлопнули и закрыли на ключ. Вода наполнила его ботинки. Она стекала ручьями по стенам. Камеpa с низким потолком была тускло освещена. Вода часто капала из трубы, текла тонкими струйками, била фонтанчиками в местах соединения труб, а затем медленно уходила в покрытый льдом коллектор в углу камеры. Иван сразу понял, что от капающей ледяной воды ему нигде не спрятаться. Она заливала его шинель и текла за воротник.

Ивана охватило желание заколотить в белую ото льда дверь, а затем его стало сильно трясти.

— Будь милостив ко мне, о Господи, будь милостив ко мне, ибо в Тебе убежище моей души; я найду убежище под сенью Твоих крыльев до тех пор, нока не окончится эта пытка. Я буду взывать к Всевышнему, к Богу, Который все для меня делает. Он спустится с небес и спасет меня.

Его взгляд скользнул на дверь. И тут он увидел, что через отверстие на него смотрит немигающий глаз охранника. Ивану стало не по себе.

— Ты знаешь, сколько я скитался, — продолжал Иван, — собери мои слезы в свой сосуд; неужели их нет в Твоей книге? Тогда мои враги отступят от меня в тот день, когда я позову Тебя, и тогда я буду знать, что Бог помогает мне.

Забившись в угол камеры, стоя спиной к стекающей воде, Иван обнаружил, что вода на него почти не попадает. Снова и снова он повторял слова псалма, которые, казалось, исходили откуда-то поблизости. В то же время какая-то часть его мозга, не сосредоточенная на строках из Библии, которые он полувыкрикивал, мучительно искала путь к спасению.

Время шло. Неистовые сотрясения его тела медленно уступили место ужасной боли, которая охватывала каждый сустав и переходила в спину и в голову. От внезапной боли в ногах, обутых в намокшие ботинки, он опустился на пол камеры. Почти стоя на коленях в ледяной воде, он начал представлять себе, что находится в православном соборе, где мерцает множество свечей на роскошных рамах икон. Вокруг молились люди, а собор был наполнен красотой хвалы и музыки. Служба была очень длинной...

На этот раз комната для допросов находилась в том же здании тюрьмы, где была его камера. Это была большая комната из камня с дымящимся камином. Иван лежал на койке, а рядом с ним стоял раскаленный электрообогреватель. Как и когда его перенесли на койку , он не знал. Он почувствовал запах паленой одежды и начал подниматься. С трудом ему удалось сесть. Он увидел высокое зарешеченное окно, сухие стены, нескольких охранников, сидящих вокруг камина. Но потом все это исчезло и он вновь упал на кровать. Охранник, стоявший рядом с ним, грубым рывком усадил Ивана.

Кажется то, что говорил офицер, было не важным, но Иван пытался вслушиваться в его слова. Он был очень болен.

— Ты будешь получать свою порцию хлеба и похлебки. Мы намерены вернуть тебя в твою часть в Керчи. Ты показал нам свое упрямство, Моисеев, но я считаю, мы тоже продемонстрировали тебе, что тебе не суждено поступать по-своему. Как только ты проявишь готовность к перемене, мы сочтем возможным освободить тебя отсюда и проследим за тем, чтобы ты смог возобновить свою службу для выполнения своего долга перед Родиной.

На стол рядом с койкой Ивана поставили кружку чая, накрытую алюминиевой тарелкой с хлебом. Молитвенно Иван поднес чашку к губам, вдыхая пар, исходящий из чашки. Никогда символическое вино Господней вечери не казалось ему таким святым, как эта чашка чаю. Ему тут же вспомнились слова Иисуса

Христа: «Сия чаша есть новый завет в Моей Крови». В порыве любви Иван ощутил в руках кружку и благоговейно отломил кусочек хлеба. «Примите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое».

— У нас здесь есть некоторые бумаги, Моисеев, которые, возможно, ты захочешь подписать, — продолжал офицер. — Они подтверждают твою готовность к полному сотрудничеству с подполковником Малсиным, твоим бывшим командиром, а также твое согласие безоговорочно подчиняться любому приказу, исходящему от любого офицера на протяжении всего срока твоей службы в армии. Когда закончишь есть, все, что мне нужно, это твоя подпись. Это первый шаг для твоего освобождения.

Последующие дни были продолжением кошмара тюремной жизни.

— Тебя собираются отправить в холодильник, — прошептал ему один из охранников. —Уступи. Ты не выживешь.

Иван спрашивал себя, сколько часов он сможет прожить в холодильной камере? Толстую дверь камеры, на стенах и потолке которой находились покрытые изморозью элементы холодильной установки, с глухим звуком закрыли. Белые от изморози стены камеры словно светились. Строки из Библии, которые приходили ему на ум, воспоминания о доме и мечты о том прекрасном, наполненном светом месте, куда он отправится, наконец успокоили его. Постепенно страх и боль утихли, и он задремал.

Сначала то ли во сне, то ли наяву ему почудилось, что он космонавт, летящий в холодный космос. Его тело сдавливало со всех сторон. Он открыл глаза. На нем был пневмокостюм, а пронзительный голос кричал:

— Ты изменишь свои убеждения?

Он задыхался. Он не мог дышать. Ему казалось, в космосе были ангелы, появляющиеся и исчезающие в своем сиянии. «Ибо он даст своим ангелам задание в отношении тебя охранять тебя на всем твоем пути». Если я не выдержу, я вознесусь к небесам. Давление увеличили. Он пытался вырваться от сильной боли и удушья в то место с пышной травой, где он был с ангелом.

— Ты изменишь свои убеждения? Мы прекратим давление. Выбирай, или ты проведешь здесь 7 лет.

Не надеясь, что они слышат его голос, он с невероятным усилием произнес:

— Если будет на то воля Бога, я останусь здесь. Если нет, выйду завтра.

Офицер охраны смял пустую пачку от сигарет и бросил ее в корзину для мусора, которая стояла возле его стола. Затем он вытащил новую пачку, достал оттуда сигарету, зажег одну и сосредоточенно затянулся. У него не было инструкций, как действовать дальше. Как солдату, Моисееву должны были предъявить обвинение и судить его предстояло военному трибуналу.

Конечно, его можно было задержать в Свердловске на неопределенное время, но насчет этого никаких приказов у них тоже не было. В течение следующих 12 дней Моисеева подвергали более изощренным методам допроса. И, наконец, решили отправить обратно в Керчь. Таким образом, у него будет длительное путешествие, во время которого он сможет обдумать свое будущее. Пусть замполиты в Керчи или Одессе решают, что с ним делать. Они не могут сетовать на то, что методы в Свердловске были недостаточно эффективными.

Внимание офицера привлекла маленькая птичка, сидящая на грязном снегу подоконника. Она клевала замерзшие крошки, которые он насыпал туда ежедневно.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: