Это был Равенсбрюк, а человек , который направлялся ко мне, был охранником – одним из самых жестоких охранников.

И вот он уже стоит передо мной, протяги­вая руку.

«Прекрасная речь, фройлин! Как приятно узнать, что, как вы говорите, все наши грехи покоятся на дне морском».

И я, так убедительно говорившая о всепро­щении, шарю в своей сумочке вместо того, что­бы подать ему руку. Он, конечно, не помнит меня – как он может помнить одну из тысяч заключенных женщин?

Но я вспомнила его, и кожаную плеть, сви­савшую с его пояса. Я оказалась лицом к лицу с одним из моих тюремщиков, и кровь застыла в моих жилах. «В своей речи вы упомянули Ра­венсбрюк, – говорил он, – я был там охранни­ком». Нет, конечно, он не помнит меня.

«Но с тех пор я стал христианином. Я знаю, что Бог простил мне все жестокости, ко­торые я творил там, но я хотел бы это услы­шать также из ваших уст, фройлин, – опять протянутая рука – простите ли вы меня?»

И вот я стояла – я, чьи грехи были проще­ны, – и не могла простить. В этом месте умерла Бэтси – мог ли он стереть ее мед­ленную мучительную смерть просто своей просьбой?

Все это заняло не больше нескольких секунд, пока он стоял с протянутой рукой, но мне это показалось часами борьбы с самой трудной про­блемой, с которой мне когда-либо приходилось иметь дело.

Я должна была сделать это – я знала это. Заповедь Господа о прощении выше всего: мы должны прощать тех, кто нанес нам обиду. «Если вы не простите людям их прегреше­ния, – говорит Иисус, – ваш Отец Небесный не простит вам ваши».

Я знала это не только как заповедь Господа, но также из своего опыта. После окончания войны я жила в Голландии, в доме для жертв нацизма. Те, кто был в состоянии простить своих бывших врагов, смогли вернуться во вне­шний мир и заново построить свою жизнь, не­взирая на физические раны.

Те же, кто лелеял свое озлобление, остались инвалидами. Вот так это было – просто и страшно.

Я стояла, не двигаясь. Холодом было напол­нено мое сердце. Но я также знала, что проще­ние – это не эмоция, это акт воли, а воля дол­жна действовать независимо от температуры сердца. «Иисус, помоги мне! – молила я мол­ча. – Я не могу подать руку. Это выше моих сил. Дай мне собраться с духом»,

Механически, как деревяшку, я вложила свою руку в руку, протянутую мне. И когда я сделала это, произошло невозможное. По моей спине, потом вниз по руке и, наконец, через наши соединившиеся руки пробежал ток тепла. Казалось, это целительное тепло наполнило все мое тело. Из моих глаз потекли слезы.

«Прощаю тебя, брат, – говорила я сквозь слезы, – всем сердцем».

Мы долго держались за руки, бывший охран­ник и бывшая заключенная. Никогда еще я не пе­реживала любовь Господа так жгуче. Но вместе с тем я сознавала, что это была не моя любовь. Я пробовала. Но у меня не было на это сил. Я была лишь орудием Святого Духа, как об этом говорится в Послании к Римлянам: «...потому что любовь Божия излилась в сердца наши Ду­хом Святым, данным нам» (Рим. 5:5).

Сказанное Корри имеет огромное значение при рассмотрении нашего вопроса. Озлобление во всех его видах, в том числе и то, которое кажется «оправдан­ным», убивает человека и духовно, и физически. Это болезнь души. Корри простила охранника-эсэсовца, ответственного за смерть членов ее семьи. Тем более, мы можем простить Царя Небесного, Который не по­жалел ради нас Своего единственного Сына и послал Его на смерть во искупление наших грехов.

Прежде чем закончить, я хочу отдельно обратиться к тем из моих читателей, которые оказались перед ли­цом смертельной болезни. Вы уже на себе познали, что такое химиотерапия, радиоактивное облучение, магниторезонансная диагностика, биопсия печени, компью­терная томография, полостная хирургия. Каждой из этих процедур (и множества других) достаточно, что­бы деморализовать даже самых стойких из нас. Воз­можно, ваша досада на Бога не столь остра, как я опи­сал, но вы травмированы, испытываете замешательство, деморализованы. Вы озабоченно спрашиваете, почему

Бог допустил, что все это произошло с вами. Я думаю, что я способен донести до вас Слово Господа, которое может оказаться для вас полезным. Во всяком случае, я надеюсь на это.

Чрезвычайно важно постичь, что система ценностей/ Бога совершенно отлична от нашей – и правильной является Его система ценностей. В глазах человека смерть – это крушение всего, конец драмы. Подобно мечу Дамокла, она висит над нашими головами с само­го детства.

Моя первая встреча со смертью произошла, когда мне едва исполнилось три года. Я подружился с двух­годовалым малышом. Его родители были прихожана­ми церкви, в которой пастором служил мой отец. Его звали Денни. Однажды его привели в гости. Мы наря­дились как ковбои и бегали, стреляя из игрушечных ружей. Я до сих пор помню, как я учил играть моего маленького друга.

Спустя несколько дней Денни подхватил какую-то инфекцию и вскоре умер. Я не понимал, что с ним случилось, хотя и видел, что мои родители очень рас­строены. Они поехали вместе со мной в «похоронный зал», но сначала оставили меня в машине примерно на час. Наконец, отец вышел ко мне, взял меня с собой внутрь, ко гробу с телом моего маленького друга. Отец поднял меня, чтобы я смог увидеть тело Денни. Я помню, что мне казалось, будто он спит, что я смог бы разбудить его, если бы мне дали открыть его глаза. Когда мы сели в машину, родители попытались объяс­нить мне, что случилось с Денни.

Так я впервые осознал, что с хорошими людьми мо­жет происходить что-то нехорошее. Вскоре то же са­мое случилось с моей бабушкой, и у меня начало скла­дываться представление о смерти. Постепенное осоз­нание смерти характерно для детей дошкольного воз­раста. Умирают их собаки и кошки. Они лишаются бабушек и дедушек и других членов семьи Некото­рые дети, особенно проживающие в бедных кварталах больших городов, знакомятся с насильственной смер­тью, которую им случается видеть на улице.

Независимо от того, как мы приходим к ее осозна­нию, с этого момента смерть оказывает глубокое влия­ние на наше мировоззрение и поведение. Для боль­шинства из нас она представляется финалом дра­мы – концом всего, привычным и неизбежным. Она окружена аурой непостижимого – как это изобража­ют фильмы ужасов и «сцены с того света». Ее обычно связывают с болезнями, несчастными случаями и наси­лием, всем, что несет на себе отблески угрозы.

Неудивительно, что смертельная болезнь (или утра­та близкого человека) потрясает нас психологически и душевно. Я не сомневаюсь, что так будет всегда, и эти слова ничего не могут изменить. Но мы должны понимать, что Бог рассматривает смерть иначе, чем мы. «Праведник умирает, и никто не принимает этого к сердцу; и мужи благочестивые восхищаются от земли, и никто не помыслит, что праведник восхищается от зла» (Ис.57:1). Другими словами, в будущем мире праведникам гораздо лучше, чем в этом. Еще более емко эта мысль выражается в Псалтыре (115:6): «До­рога в очах Господних смерть святых Его!»

Что означают эти слова Писания для живущих? Они говорят о том, что там, на другом берегу чудеснее, чем мы можем себе вообразить. Именно это мы нахо­дим в Первом .послании Коринфянам 2:9: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на серд­це человеку, что приготовил Бог любящим Его». Как утешительно знать, что наши любимые пребывают в этом лучшем мире и что мы, как верующие, присоеди­нимся к ним!

Не звучит ли это как «пирог в небесах» или, может быть, как «опиум для народа», как саркастически выс­казывался Карл Маркс? Возможно, и звучит, но я верю тому, чему учит нас Библия. И поэтому для меня смерть приобрела совершенно новое измерение. Я чрезвычайно восхищаюсь преподобным Билли Грэмом за его последовательно праведную жизнь. В недавнем телефонном разговоре я коснулся той борьбы, которую он непрерывно ведет с болезнью Паркинсона. Я на­блюдал, как эта болезнь опустошала душу и тело моей матери, и я спросил его: «Поддерживает ли вас вера на этой ступени жизни? По-прежнему ли вы верите в то, во что вы верили, когда были молоды и здоровы?» Святой евангелист немедленно ответил мне с большим чувством: «О, Джим, я едва могу дождаться того мо­мента, когда я увижу Господа!».

Это библейская реакция на смерть. Смерть не тра­гедия, а триумф! Мы должны относиться к ней как к переходу к безмерному счастью и единению в вечной жизни. Один человек прекрасно сформулировал эту идею. Его последними словами перед смертью были: «Это должно быть интересно».

Павел сказал: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1 Кор. 15:55). К концу своей жизни он ска­зал: «Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Фил. 1:21).

Если вы недавно потеряли ребенка или любимого человека или сами глядите в лицо смерти, я не хочу умалять ваши страдания, но я надеюсь, вы поймете, что чувство горечи усиливается из-за непонимания време­ни. Наш земной путь создает иллюзию постоянства. Миллионы людей, живших до нас, думали точно так же. Теперь они ушли – каждый из них. На самом деле все мы преходящи. Если мы глубоко осознаем краткость жизни, то всё, о чем мы сокрушаемся, – в том числе и те случаи, когда нам кажется, что Бог сде­лал это без смысла, – не будет иметь для нас такого большого значения.

Это важнейшая библейская идея. Царь Давид пи­сал: «Дни человека – как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и мес­то его уже не узнает его» (Пс.102:15-16). Он говорил также: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой» (Пс.38:5). Сходную идею высказывал и Моисей: «Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приоб­рести сердце мудрое» (Пс.89:12). «Мудрость», о кото­рой говорил Моисей, дает возможность представить все в истинном свете. Вряд ли может вызывать вооду­шевление грубый материализм, который уверяет, что вообще нет ничего непреходящего.

Эта мысль пришла мне в голову однажды, когда я собрался лететь самолетом коммерческой авиалинии. Мы подрулили к началу взлетной полосы и ожидали разрешения на взлет. Я выглянул в окно и увидел на поле останки двух Боингов-747. У обоих самолетов с фюзеляжей полностью осыпалась краска. Сверху до­низу их покрывала пыль. Внутренности их были вы­потрошены, окна – задраены. Вдруг я заметил не­большое пятно голубой краски на хвосте одного из са­молетов и понял, что когда-то это были гордые лайне­ры компании «Пан Америкен».

Пустые остовы стояли одинокие и несчастные, ли­шенные своей былой красоты. По ассоциации мне припомнились стихи Юджина Филда (1850-1895) «Маленький мальчик в голубом» (Little Boy Blue). Первая строфа этого стихотворения звучала так:

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: