Глава тридцать шестая. БОГ ХАЛТУРЫ
Окна нашей комнаты выходили на бульвар Голливуд. На одном углуперекрестка была аптека, на другом - банк. За банком виднелось новенькоездание. Весь фасад его занимали электрические буквы: " Макс Фактор". Много лет назад Макс Фактор, молодой человек в продранных штанах, приехал с юга России в Америку. Без долгих размышлений Макс принялся делатьтеатральный грим и парфюмерию. Вскоре все сорок восемь объединившихся Штатовзаметили, что продукция мистера Фактора начинает завоевывать рынок. Со всехсторон к Максу потекли деньги. Сейчас Макс невероятно богат и любитрассказывать посетителям волшебную историю своей жизни. А если случайнопосетитель родом из Елисаветграда, Николаева или Херсона, то он может бытьуверен, что счастливый хозяин заставит его принять на память большую банкукрема для лица или набор искусственных ресниц, имеющих лучшие отзывы МарленыДитрих или Марион Дэвис. Недавно Фактор праздновал какой-то юбилей - не тодвадцатилетие своей плодотворной деятельности на гримировальном фронте, нето очередную годовщину своей удачной высадки на американском берегу.Пригласительные извещения представляли собой сложное и богатейшее сооружениеиз веленевой бумаги, великолепного бристольского картона, высококачественного целлофана и стальных пружин. Это были толстые альбомы, напыщенный текст которых извещал адресата о том, что его имеют честьпригласить и что он имеет честь быть приглашенным. Но в последнюю минутугостеприимный Фактор, как видно, усомнился в том, поймут ли его. Поэтому наобложке большими буквами напечатано: " Приглашение". Под нашими окнами восемнадцать часов в сутки завывали молодыегазетчики. Особенно выделялся один, пронзительный и полнозвучный. С такимголосом пропасть на земле нельзя. Он, несомненно, принадлежал будущемумиллионеру. Мы даже высунулись однажды из окна, чтобы увидеть это молодоедарование. Дарование стояло без шапки. На нем были " вечные" парусиновыештаны и кожаная голливудская курточка. Продавая газеты, дарование вопилотак, что хотелось умереть, чтобы не слышать этих страшных звуков. Скорее быон уже заработал свой миллион и успокоился! Но через два дня уважаемыймальчик и все его товарищи-газетчики завизжали еще сильнее. Какая-тодовольно известная киноактриса была найдена мертвой в своем автомобиле, и еезагадочная смерть была сенсацией целых четыре или пять дней. Херстовский" Экзаминер" только этим и занимался. Однако еще страшнее, чем отчаянные продавцы газет, оказалась кроткаяженщина, стоявшая против наших окон. На ней был мундир Армии спасения -черный капор с широкими лентами, завязанными на подбородке, и черныйсатиновый балахон. С самого утра она устанавливала на углу деревянныйтреножник, с которого свисало на железной цепке ведро, закрытое решеткой, иначинала звонить в колокольчик. Она собирала на елку для бедных.Пожертвования надо было опускать в это самое домашнее ведро. Нобессердечные, занятые своей кинохалтурой, голливудцы не обращали внимания наженщину в капоре и денег не давали. Она не приставала к прохожим, неприглашала их внести свою лепту, не пела духовных песен. Она действовалаболее убедительными средствами - звонила в колокольчик, медленно, спокойно, беспрерывно, бесконечно. Она делала небольшой антракт только для того, чтобысходить пообедать. Обедала она удивительно быстро, а пищу, как видно, непереваривала никогда, потому что больше с поста не уходила. Иногда намхотелось выбежать из гостиницы и отдать этой ужасной особе все своисбережения, лишь бы прекратился звон колокольчика, доводивший нас добешенства. Но останавливала мысль о том, что женщина, обрадованная успехомсбора пожертвований, начнет приходить на наш угол еще раньше, а уходить ещепозже. Из всех виденных нами рекламных приемов, из всех способов навязывания, напоминания и убеждения - колокольчик показался нам наиболее убедительным иверным. В самом деле, зачем просить, доказывать, уговаривать? Всего этого ненадо. Надо звонить в колокольчик. Звонить день, неделю, год, звонить до техпор, пока обессилевший, замученный звоном, доведенный до галлюцинаций жительне отдаст своих десяти центов. Через несколько дней нам стало легче. Мы начали осматривать киностудии.То, что у нас называется кинофабрика, в Америке носит название студии.Уходили мы из гостиницы рано, возвращались поздно. Звона колокольчика мыпочти не слышали. Зато появилась новая загадка. Каждый раз, когда мывозвращались к себе и брали в конторке ключ от номера, служащий отеля вручалнам пришедшие письма и листки, на которых было записано, кто нам звонил потелефону. И каждый раз среди имен знакомых и друзей попадалась такая записка" Мистеру Илф и мистеру Петров звонил кептэн Трефильев". Так продолжалосьнесколько дней. Нам все время звонил кептэн Трефильев. Потом записки сталиподробней " Звонил кептэн Трефильев и просил передать, что хочет увидеться" " Снова звонил кептэн Трефильев и просил назначить ему день и час длявстречи". В общем, кептэн обнаружил довольно большую активность Мысовершенно терялись в догадках относительно того, кто такой кептэн Трефильеви чего ему от нас надо. Мы сами стали им интересоваться, спрашиваликинематографистов о нем, но никто ничего вразумительного нам не сообщил.Последняя записка гласила, что неутомимый кептэн звонил снова, что он оченьсожалеет о том, что никак не может нас застать и что он надеется на то, чтомы сами ему позвоним в свободное время. Из приложенного адреса было видно, что Трефильев живет в одной гостинице с нами. Тут мы почуяли, что нам неизбежать встречи с энергичным капитаном. Несколько дней мы осматривали студии. Конечно, мы не вдавались втехническую сторону дела, но техника здесь видна сама, она заставляет насебя смотреть. Так же как и на всех американских предприятиях, которые мывидели (кроме фордовских конвейеров, где властвует лихорадка), вголливудских студиях работают не слишком торопливо, но уверенно и ловко. Нетажиотажа, вздыбленных волос, мук творчества, потного вдохновения. Нет воплейи истерик. Всякая американская работа немножко напоминает цирковойаттракцион, - уверенные движения, все рассчитано, короткое восклицание илиприказание - и номер сделан. Средняя картина в Голливуде " выстреливается" за три недели. Если онаснимается больше трех недель, это уже разорение, убыток. Бывают исключения, но исключения тоже носят американский характер. Известный драматург МаркКанели снимает сейчас картину по своей прославившейся пьесе " Зеленыепастбища". Это очаровательное произведение на тему о том, как бедный негрпредставляет себе рай господен. У мистера Канели особые условия. Он авторпьесы, сам написал сценарий по ней и сам его ставит. В виде исключения емудана особая льгота - он должен снять картину за полтора месяца. Его картинапринадлежит к классу " А". Картины, которые " выстреливаются" в три недели, относятся к классу " Б". Перед началом съемок все собрано, до последней веревочки. Сценарий впорядке, актеры проверены, павильоны подготовлены. И " выстреливанье" картиныидет стремительно и безостановочно. Марк Канели ставит свои " Зеленые пастбища" в студии " Братья Уорнер".Сейчас не помнится точно, сколько картин в год делают " Братья Уорнер" -восемьдесят, сто или сто двадцать. Во всяком случае, они делают множествокартин. Это великая, образцово поставленная фабрика халтуры. " Зеленыепастбища" для предприимчивых " Братьев" - не частое событие. Редко ставяткартину по хорошему литературному сценарию. Здесь, говорят, недавно слепиликакую-то картину за восемь дней и она оказалась ничуть не хуже других картинкласса " Б" - опрятная, чистенькая и тошнотворная картина. На территории студии построен целый город. Это самый странный город в мире. С типичной улицы маленькогоамериканского городка, с гаражом и лавчонкой пятицентовых товаров, мы вышлина венецианскую площадь. Сейчас же за дворцом дожей виднелся русскийтрактир, на вывеске которого были нарисованы самовар и папаха. Все декорациисделаны очень похожими на оригиналы. Даже в нескольких шагах нельзя поверитьтому, что эти монументальные входы в соборы, эти угольные шахты, океанскийпорт, банкирская контора, парагвайская деревня, железнодорожная станция споловинкой пассажирского вагона сделаны из легких сухих досок, крашенойбумаги и гипса. Странный, призрачный город, по которому мы шли, менялся на каждом шагу.Века, народы, культуры - все было здесь спутано с необыкновенной изаманчивой легкостью. Мы вошли в громадный полутемный павильон. Сейчас в нем не работали, ноеще недавно здесь происходил великий пир искусства. Об этом можно былосудить по громадному многопушечному фрегату, который занимал весь павильон.Кругом еще лежали груды оружия - кортики, абордажные крючья, офицерскиешпаги, топоры и прочий пиратский реквизит. Здесь дрались не на шутку. Фрегатбыл сделан весьма добросовестно, и если бы это был целый корабль, а нетолько половина его, то, вероятно, на нем можно было бы выйти в океан хотьсейчас, захватывая купеческие корабли во славу великих корсаров - " БратьевУорнер". В следующем павильоне мы увидели свет юпитеров и раззолоченнуюдекорацию из " мушкетерского стандарта". Знаменитый киноартист Фредерик Марчстоял в камзоле, чулках и башмаках с пряжками. Его матовое, необыкновеннокрасивое лицо светилось в тени декораций. Сейчас в павильоне происходила такая работа - примеряли свет дляФредерика Марча. Но так как большого актера стараются не утомлять, то светпримеряли на статисте. Когда все будет готово, Марч выйдет сниматься. Еще в каком-то павильоне мы увидели артистку Бетти Дэвис, которую нашизрители знают по картине " Преступление Марвина Блейка". Она сидела в креслеи негромко, но сердито говорила, что вот уже десять дней не может найтичаса, чтобы вымыть волосы. Некогда! Надо " выстреливать" картину. - Я должна сниматься каждый день, - утомленно говорила она, по привычкеулыбаясь ослепительной кинематографической улыбкой. В ожидании съемки актриса с отвращением, вернее - с полнымбезразличием, смотрела на " сэт", где в свете юпитеров ходил перед аппаратомчеловек с мучительно знакомым лицом. Где мы видели этого второклассногоактера? В картине " Похитители детей" (пулеметы и погони) или в картине" Любовь Валтасара" (катапульты, греческий огонь и " мене, текел, фарес" )? По лицу Валтасара, который сейчас снимался в цилиндре и фраке (картинатипа " Малютка с Бродвея" ), сразу было видно, что работа не вызывает у негоникакого воодушевления. Надоело и противно. Это чрезвычайно типично для каждого, хотя бы немного мыслящегоголливудца. Они презирают свою работу, великолепно понимая, что играютвсякую чушь и дрянь. Один кинематографист, показывая нам студию, в которойон служит, буквально издевался над всеми съемками. Умные люди в Голливуде, аих там совсем немало, просто воют от того попирания искусства, котороепроисходит здесь ежедневно и ежечасно. Но им некуда деваться, некуда уйти.Проклинают свою работу сценаристы, режиссеры, актеры, даже техники. Лишь.хозяева Голливуда остаются в хорошем расположении духа. Им важно неискусство, им важна касса. В самом большом павильоне снимали сцену бала на пароходе. На площадкетолпились несколько сот статистов. Место съемки было изумительно освещено.Голливудские студии располагают огромным количеством света - и его нежалеют. Наступил перерыв в съемке, уменьшили свет, и статисты, запыхавшисьот танцев, устремились в полуосвещенные углы павильона отдохнуть ипоболтать. Девчонки в морских формочках, с орденами и адмиральскимиэполетами, сейчас же громко залопотали что-то свое, дамское. Молодые люди вбелых морских мундирах, с туповатыми глазами кинематографическихлейтенантов, прогуливались по павильону, переступая через лежащие на полуэлектрические кабели. О, эти великолепные кинолейтенанты! Если бы благодарное человечествовздумало вдруг поставить памятник богу Халтуры, то лучшей модели, чемкинематографический лейтенант, не найти. Когда в начале картины появляетсягерой в белом кителе и лихо надетой морской фуражке, можно сразу соспокойной душой убираться вон из зала. Ничего доброго, осмысленного иинтересного в картине уже не произойдет. Это сам бог Халтуры, радостный ипустоголовый. Покуда мы рассматривали декорацию и статистов, позади вдруг послышалсярусский голос, хороший такой голос, сочный, дворянский: - Что, Коля, пойдем сегодня куда-нибудь? Другой голос штабс-капитанского тембра ответил; - А на какие шиши, Костенька, мы пойдем? Мы живо обернулись. Позади нас стояли два джентльмена во фраках. Коричневый грим покрывалих довольно потрепанные лица. Стоячие воротнички заставляли их гордозадирать головы, но уныние было в глазах. Ах, совсем уже не молод был Коля, да и Костя со своими морщинами выглядел староватым. Они постарели здесь, вГолливуде, - два, очевидно владивостокских, эмигранта. Совсем не веселоиграть безымянного пароходного джентльмена в танцевальной картине из жизнимолодых идиотов. Сейчас потушат свет, надо будет сдать фраки и стоячиеворотнички в местный цейхгауз. Всю жизнь они имели дело с цейхгаузами, итак, видно, будет до самой смерти. Раздался сигнал, зажегся ослепительный свет. Девчонки, лейтенанты, фрачные джентльмены заторопились на площадку. Мы вышли из студии и уже через полчаса медленно катили вместе савтомобильным потоком, пробираясь в городок Санта-Моника подышать воздухомокеана. Великая столица кинематографии пахла бензином и поджареннойветчиной. Молодые девушки в светлых фланелевых брюках деловито шли потротуарам. В Голливуд собираются девушки со всего мира. Здесь нужен самыйсвежий товар. Толпы еще не взошедших звезд наполняют город, красивые девушкис неприятными злыми глазами. Они хотят славы - и для этого готовы на все.Может быть, нигде в мире нет такого количества решительных и несимпатичныхкрасавиц. Кинозвезды обоего пола (в Америке мужчинам тоже дается чин " звезды" )живут на улицах, которые ведут к океану. Здесь мы увидели человека, профессия которого, по всей вероятности, неповторима. Он один представляетэтот удивительный способ зарабатывания денег. Человек этот сидел под большимполосатым зонтом. Рядом с ним был установлен плакат: " Дома кинозвезд здесь. От 9 часов утра до 5 часов 30 мин. вечера". Этогид, показывающий туристам дома кинозвезд. Не внутреннее убранство этихдомов и не Глорию Свэнсон за утренним чаем (внутрь его не пустят), а так-сулицы. Вот, мол, здание, в котором обитает Гарольд Ллойд, а вот особнячок, где живет Грета Гарбо. Хотя деловой день был в разгаре, никто не ангажировал гида, и на еголице было написано нескрываемое отвращение к своей вздорной профессии и камериканской кинематографии. Еще немножко дальше мы увидели молодого человека, который стоял прямопосреди мостовой. На груди его висел плакат: " Я голоден. Дайте мне работу". К этому человеку тоже никто не подходил. Океан был широк, ровный ветер дул на берег, и спокойный шум прибоянапоминал о том, что на свете есть настоящая жизнь с настоящими чувствами, которые необязательно укладывать в точно установленное количество метров, наполненных чечеткой, поцелуями и выстрелами. Когда мы вступили в вестибюль своего отеля, навстречу нам поднялась сдивана могучая фигура. Опираясь на палку, фигура приблизилась к нам игромким, плотным голосом произнесла: - Разрешите представиться. Капитан Трефильев бывший белогвардеец. У капитана было большое улыбающееся лицо. Он приветливо посмотрел нанас своими кабаньими глазками и сразу же заявил, что давно уже не занимаетсяполитической деятельностью, - хотя мы, собственно, ничего не слышали окапитане тогда, когда он ею занимался. Капитан схватил нас за руки, посадил на диван и сразу же, не теряя ниминуты времени, заговорил. Первым долгом он сказал, что это именно ему былопоручено привезти в Сибирь известный приказ Деникина о подчинении егоКолчаку. Так как нам помнилась другая фамилия, мы не изобразили особогоудивления, несмотря даже на то, что капитан очень картинно рассказывал, какон вез приказ вокруг всего света. - Понимаете, мчался на курьерских! С поезда на пароход! С парохода напоезд! С поезда опять на пароход! С парохода опять на поезд! Через Европу, Атлантику, Америку, Тихий океан, Японию, Дальний Восток... Приезжаю мокрый, как цуцик, а Колчака уже нет. Вывели в расход! Ну, я рванулся назад. Споезда на пароход, с парохода на поезд, с поезда опять на пароход. Бац! Ещев Америке узнаю: уже ч Деникина нет - передал командование Врангелю. Что зачерт! Опять я с поезда на пароход, с парохода на поезд. Приезжаю в Париж -уже и Врангеля нет. Ну, думаю, идите вы все куда хотите, - а сам дал заднийход в Америку. Сейчас я путешественник и лектор. Капитан вынул толстый портсигар и стал угощать нас русскими папиросамис мундштуком. - Сам набиваю, - сказал он, - гильзы выписываю из Болгарии. Этуамериканскую дрянь в рот не возьму. - И сейчас же, без всякого переходасообщил: - Видите кожу на моем лице? Замечательная кожа, а? Удивительногладкая и розовая. Как у молочного поросенка. Я вам открою секрет. Вшестнадцатом году на фронте под Ковелем мне взрывом снаряда сорвало с лица кчертовой матери всю кожу. Пришлось пересадить кожу с моего же зада. А? Каквам это нравится? Здорово? Чудо медицины! Замечательная кожа! А? Дамам я, конечно, этого не рассказываю, но вам, как писателям и психологам, рассказал. Только уж, пожалуйста, никому ни слова! Потом он заставил нас поочередно подержать его палку. - Здорово? А? - запальчиво кричал он. - Двадцать два фунта чистогожелеза! Я был болен, заниматься спортом не могу, так что ношу палочку, чтобне ослабели мускулы. На прощанье он сообщил, что недавно, перед отъездом в Южную Америку, ему надо было запломбировать сразу семь зубов. - Абсолютно не было времени! Я, понимаете, так забегался передотъездом, так устал, что заснул в кресле у дантиста. Просыпаюсь ровно черезчас - и что бы вы думали? - семь зубов запломбированы. А я даже и не слышал.Чудо медицины! А? Когда мы подымались к себе по лестнице, капитан громко кричал намвдогонку: - Только уж, пожалуйста, господа, дамам ни гу-гу! При этом он показывал на свои розовые щеки и приветственно махалдвадцатидвухфунтовой палкой.
