Глава тридцать пятая. ЧЕТЫРЕ СТАНДАРТА
Страшно выговорить, но Голливуд, слава которого сотни раз обошла весьмир, Голливуд, о котором за двадцать лет написано больше книг и статей, чемза двести лет о Шекспире, великий Голливуд, на небосклоне которого звездывосходят и закатываются в миллионы раз быстрее, чем об этом рассказываютастрономы, Голливуд, о котором мечтают сотни тысяч девушек со всех концовземного шара, - этот Голливуд скучен, чертовски скучен. И если зевок вмаленьком американском городе продолжается несколько секунд, то здесь онзатягивается на целую минуту. А иногда и вовсе нет сил закрыть рот. Так исидишь, зажмурив в тоске глаза и раскрывши пасть, как пойманный лев. Голливуд - правильно распланированный, отлично асфальтированный ипрекрасно освещенный город, в котором живут триста тысяч человек. Все этитриста тысяч либо работают в кинопромышленности, либо обслуживают тех, кто вней работает. Весь город занят одним делом - крутит картины, или - каквыражаются в Голливуде - " выстреливает" картины. Треск съемочного аппаратаочень похож на треск пулемета, отсюда и пошел термин " выстреливать". Все этопочтенное общество " выстреливает" в год около восьмисот картин. Цифраграндиозная, как и все цифры в Америке. Первая прогулка по голливудским улицам была для нас мучительна.Странное дело! Большинство прохожих казались нам знакомыми. Никак нельзябыло отделаться от мысли, что где-то мы уже видели этих людей, знакомы сними и что-то про них знаем. А где видели и что знаем - хоть убейте, никакне вспоминается! - Смотрите, смотрите, - кричали мы друг другу, - ну, этого, в светлойшляпе с модной узенькой лентой, мы ведь безусловно видели. Эти нахальныеглаза невозможно забыть! Где же мы с ним встречались? Но за человеком с нахальными глазами шли еще сотни людей, - былистарики, похожие на композиторов, но фальшиво насвистывавшие модную песенку" Чикта-чик" из картины " Цилиндр", и старики, похожие на банкиров, но одетыекак мелкие вкладчики банка, и молодые люди в самых обыкновенных кожаныхкурточках, но смахивающие на гангстеров. Только девушки были в общем все наодно лицо, и это лицо было нам мучительно, неприятно знакомо, как знакомыбыли физиономии молодых людей с гангстерскими чертами и почтенные старики, не то банкиры, не то композиторы, не то бог знает кто. Под конец это сталоневыносимо. И только тогда мы сообразили, что всех этих людей видели вкинокартинах, что все это актеры или статист, люди второго и третьего плана.Они не настолько известны, чтобы точно запомнить их лица и фамилия, но в тоже время в памяти заложено какое-то сметное воспоминание об этих людях. Где мы видели этого красавца с мексиканскими бачками? Не то онподвизался в картине под названием " Люби только меня", не то - втанцевальной кинопьесе " Встретимся ровно в полночь". Аптеки в Голливуде роскошны. Отделанные никелем и стеклом, снабженныевышколенным персоналом в белых курточках с погончиками, эти учреждениядостигли такого совершенства в работе, что больше напоминают машинные залыэлектрических станций. Этому впечатлению способствуют шипенье кранов, легкийгул маленьких моторчиков, сбивающих " молтед милк", и металлический вкуссандвичей. Над городом светило сильное рождественское солнце. Плотные черные тенипадали на асфальтовую землю. В голливудском климате есть что-то неприятное.В солнце нет ничего солнечного, оно похоже на горячую луну, хотя и грееточень сильно. В воздухе все время ощущается какая-то болезненная сухость, изапах отработанного бензина, пропитавшего город, несносен. Мы прошли под уличными фонарями, на которые были насажены искусственныекартонные елки с электрическими свечами. Эта декорация была устроенаторговцами по случаю наступления рождества. Рождество в Америке - этовеликий и светлый праздник коммерции, ни в какой связи с религией нестоящий. Это грандиозная распродажа завали, и при всей нелюбви к богу, мыникак не можем обвинить его в соучастии в этом темном деле. Но прежде чем рассказать о боге, о торговле и голливудской жизни, надопоговорить об американском кино. Это предмет важный и интересный. Мы, московские зрители, немножко избалованы американскойкинематографией. То, что доходит в Москву и показывается небольшому числукиноспециалистов на ночных просмотрах, - это почти всегда лучшее, чтосоздано Голливудом. Москва видела картины Луи Майльстона, Кинг Видора, Рубена Мамульяна иДжона Форда, кинематографическая Москва видела лучшие картины лучшихрежиссеров. Московские зрители восхищались свинками, пингвинами и мышкамиДиснея, восхищались шедеврами Чаплина. Эти режиссеры, за исключениемЧаплина, который выпускает одну картину в несколько лет, делают пять, восемь, десять картин в год. А, как нам уже известно, американцы" выстреливают" в год восемьсот картин. Конечно, мы подозревали, что этиостальные семьсот девяносто картин не бог весть какое сокровище. Но ведьвидели мы картины хорошие, а о плохих только слышали. Поэтому так тяжелывпечатления от американской кинематографии, когда знакомишься с ней на ееродине. В Нью-Йорке мы почти каждый вечер ходили в кино. По дороге вКалифорнию, останавливаясь в маленьких и больших городах, мы ходили в киноуже не почти, а просто каждый вечер. В американских кино за один сеанспоказывают две больших картины, маленькую комедию, одну мультипликацию инесколько журналов хроники, снятой разными кинофирмами. Таким образом, однихбольших кинокартин мы видели больше ста. Кинорепортер в Америке дает самые последние новости, мультипликацииДиснея великолепны, среди них попадаются настоящие шедевры, техникаамериканского кино не нуждается в похвалах - всем известно, что она стоит наочень высоком уровне, - но так называемые " художественные" картины простопугают. Все эти картины ниже уровня человеческого достоинства. Нам кажется, чтоэто унизительное занятие для человека - смотреть такие картины. Онирассчитаны на птичьи мозги, на тяжелодумность крупного рогатогочеловечества, на верблюжью неприхотливость. Верблюд может неделю обходитьсябез воды, известный сорт американских зрителей может двадцать лет подрядсмотреть бессмысленные картины. Каждый вечер мы входили в помещениекинематографа с какой-то надеждой, а выходили с таким чувством, будто съелинадоевший, известный во всех подробностях, завтрак номер два. Впрочем, зрителям, самым обыкновенным американцам-работникам гаражей, продавщицам, хозяевам торговых заведений - картины эти нравятся. Сначала мы удивлялисьэтому, потом огорчались, потом стали выяснять, как это произошло, что такиекартины имеют успех. Тех восьми или десяти картин, которые все-таки хороши, мы так и неувидели за три месяца хождения по кинематографам. В этом отношении петух, разрывавший известную кучу, был счастливее нас. Хорошие картины нам показалив Голливуде сами режиссеры, выбрав несколько штук из сотен фильмов занесколько лет. Есть четыре главных стандарта картин: музыкальная комедия, историческаядрама, фильм из бандитской жизни и фильм с участием знаменитого оперногопевца. Каждый из этих стандартов имеет только один сюжет, который бесконечнои утомительно варьируется. Американские зрители из года в год фактическисмотрят одно и то же. Они так к этому привыкли, что если преподнести имкартину на новый сюжет, они, пожалуй, заплачут, как ребенок, у которогоотняли старую, совсем истрепавшуюся, расколовшуюся пополам, но любимуюигрушку. Сюжет музыкальной комедии состоит в том, что бедная и красивая девушкастановится звездой варьете. При этом она влюбляется в директора варьете(красивый молодой человек). Сюжет все-таки не так прост. Дело в том, чтодиректор находится в лапах у другой танцовщицы, тоже красивой и длинноногой, но с отвратительным характером. Так что намечается известного рода драма, коллизия. Имеются и варианты. Вместо бедной девушки звездой становитсябедный молодой человек, своего рода гадкий утенок. Он выступает стоварищами, все вместе они составляют джаз-банд. Бывает и так, что звездамистановятся и молодая девушка, и молодой человек. Разумеется, они любят другдруга. Однако любовь занимает только одну пятую часть картины, остальныечетыре пятых посвящены ревю. В течение полутора часов мелькают голые ноги извучит веселый мотивчик обязательной в таких случаях песенки. Если на фильмпотрачено много денег, то зрителю показывают ноги, лучшие в мире. Если фильмдешевенький, то и ноги похуже, не такие длинные и красивые. Сюжета это некасается. Он в обоих случаях не поражает сложностью замысла. Сюжетподгоняется под чечетку. Чечеточные пьесы публика любит. Они имеют кассовыйуспех. В исторических драмах события самые различные, в зависимости от того, кто является главным действующим лицом. Делятся они на два разряда: древние- греко-римские и более современные - мушкетерские. Если в картинезаправилой является Юлий Цезарь или, скажем, Нума Помпилий, то на светизвлекаются греко-римские фибролитовые доспехи, и молодые люди, которых мывидели на голливудских улицах, бешено " рубают" друг друга деревяннымисекирами и мечами. Если главным действующим лицом является Екатерина Вторая, или Мария-Антуанетта, или какая-нибудь долговязая англичанка королевскойкрови, то это будет уже мушкетерский разряд, то есть размахивание шляпами сзацеплением пола страусовыми перьями, многократное дуэлирование без особогок тому повода, погони и преследования на толстозадых скакунчиках, а такжевеличественная, платоническая и скучная связь молодого бедного дворянина симператрицей или королевой, сопровождающаяся строго отмеренными поцелуями(голливудская цензура разрешает поцелуи лишь определенного метража). Сюжетпьесы такой, какой бог послал. Если бог ничего не послал, играют и безсюжета. Сюжет неважен. Важны дуэли, казни, пиры и битвы. В фильмах из бандитской жизни герои с начала до конца стреляют изавтоматических пистолетов, ручных и даже станковых пулеметов. Частоустраиваются погони на автомобилях. (При этом машины обязательно заносит наповоротах, что и составляет главную художественную подробность картины.)Такие фильмы требуют большой труппы. Десятки актеров выбывают из спискадействующих лиц уже в самом начале пьесы. Их убивают другие действующиелица. Говорят, фильмы эти очень похожи на жизнь, с той только особенностью, что настоящие гангстеры, совершающие налеты на банки и похищающиемиллионерских детей, не могут и мечтать о таких доходах, какие приносятфильмы из их жизни. Наконец, фильм с участием оперного певца. Ну, тут, сами понимаете, особенно стесняться нечего. Кто же станет требовать, чтобы оперный певециграл, как Коклен-старший! Играть он не умеет и даже не хочет. Он хочетпеть, и это законное желание надо удовлетворить, тем более что и зрителихотят, чтоб знаменитый певец пел как можно больше. Таким образом, и здесьсюжет не имеет значения. Обычно разыгрывается такая история. Бедный молодойчеловек (хотелось бы, конечно, чтоб он был красивым, но тут уже приходитсясчитаться с внешними данными певца, - животик, мешки под глазами, короткиеножки) учится петь, но не имеет успеха. Почему он не имеет успеха, понятьнельзя, потому что в начале учебы он поет так же виртуозно, как и в зенитесвоей славы. Но вот появляется молодая красивая меценатка, которая выдвигаетпевца. Он сразу попадает в " Метрополитен-опера", и на него вдруг сваливаетсяколоссальный, невероятный, сногсшибательный, чудовищный и сверхъестественныйуспех, такой успех, какой не снился даже Шаляпину в его лучшие годы. Вариантесть только один: успеха добивается не певец, а певица, и тогда, согласношекспировским законам драмы, роль мецената играет уже не женщина, а богатыйпривлекательный мужчина. Оба варианта публика принимает с одинаковойрадостью. Но главное - это популярные арии, которые исполняются по ходудействия. Лучше всего, если это будет из " Паяцев", " Богемы" или " Риголетто".Публике это нравится. Во всех четырех стандартах сохраняется единство стиля. Что бы ни играла голливудская актриса - возлюбленную крестоносца, невесту гугенота или современную американскую девушку, - она всегдапричесана самым модным образом. Горизонтальный перманент одинаково лежит ина средневековой голове и на гугенотской. Здесь Голливуд на компромисс непойдет. Любая уступка истории - секиры так секиры, аркебузы так аркебузы, пожалуйста! Но кудри должны быть уложены так, как это полагается в тысячадевятьсот тридцать пятом году. Публике это нравится. Средних веков много, ине стоит из-за них менять прическу. Вот если она изменится в девятьсоттридцать седьмом году, тогда будут укладываться волосы по моде тридцатьседьмого года. Все исторические драмы представляют собой одну и ту же холоднуюамериканскую любовь на разнообразных фонах. Иногда на фоне завоевания гробагосподня, иногда на фоне сожжения Рима Нероном, иногда на фоне картонныхскандинавских замков. Кроме главных стандартов, есть несколько второстепенных, например, картины с вундеркиндами. Тут дело зависит уже от случая. Надо искатьталантливого ребенка. Сейчас как раз такое даровитое дитя найдено - этомаленькая девочка Ширли Темпл. Детский сюжет есть один - дитя устраиваетсчастье взрослых. И пятилетнюю или шестилетнюю девчушечку заставляют за годсниматься в нескольких картинах, чтобы устроить счастье ее родителей, которые зарабатывают на своей дочке, словно это внезапно забивший нефтянойфонтан. Кроме того, попадаются картины из жизни рабочего класса. Это уже совсемподлая фашистская стряпня. В маленьком городочке, на Юге, где идиллическишумят деревья и мирно светят фонари, мы видели картину под названием" Риф-Раф". Здесь изображен рабочий, который пошел против своего хозяина ихозяйского профсоюза. Дерзкий рабочий стал бродягой. Он пал весьма низко.Потом он вернулся к хозяину, легкомысленный и блудный сын. Он раскаялся ибыл принят с распростертыми объятиями. Культурный американец не признает за отечественной кинематографиейправа называться искусством. Больше того: он скажет вам, что американскаякинематография - это моральная эпидемия, не менее вредная и опасная, чемскарлатина или чума. Все превосходные достижения американской культуры -школы, университеты, литература, театр - все это пришиблено, оглушенокинематографией. Можно быть милым и умным мальчиком, прекрасно учиться вшколе, отлично пройти курс университетских наук - и после нескольких летисправного посещения кинематографа превратиться в идиота. Все это мы почувствовали еще по дороге в Голливуд. Когда мы возвращались после первой прогулки в свой отель (остановилисьмы, по странному стечению обстоятельств, на бульваре Голливуд, в отеле" Голливуд", помещавшемся в городе Голливуде, - ничего более голливудскогоуже нельзя придумать), мы задержались у витрины зоологического магазина.Здесь на подстилке из мелко нарезанной газетной бумаги резвились уродливые идобрые щенята. Они бросались на стекло, лаяли, обнимались, вообщепредавались маленьким собачьим радостям. В другой витрине сидела в клеткекрошечная обезьяна с еще более крошечным новорожденным обезьянчиком наруках. Если мама была величиной чуть. побольше кошки, то дитя было совсемуже микроскопическое, розовое, голое, вызывающее жалость. Мама нежно лизаласвоего ребеночка, кормила его, гладила голову, не сводила с него глаз. Назрителей она не обращала никакого внимания. Это было воплощение материнства. И тем не менее никогда в жизни мы не видели более злой карикатуры наматеринскую любовь. Все это было так похоже на то, что делают люди, и в тоже время почему-то так неприятно, что небольшая толпа, собравшаяся увитрины, не произнесла ни слова. У всех на лицах были странные, смущенныеулыбки. Мы с трудом оторвались от обезьяньей витрины. Потом мы признались друг другу, что, глядя на обезьяну с ребенком, подумали об американской кинематографии. Она так же похожа на настоящее искусство, как обезьянья любовь к детямпохожа на человеческую. Очень похожа и в то же время невыносимо противна.
