Глава тридцать вторая. АМЕРИКАНСКИЙ ФУТБОЛ
На пятый день жизни в Сан-Франциско мы заметили, что город начинает насзасасывать, как когда-то, давным-давно, тысячу городов, десять пустынь идвадцать штатов тому назад, нас чуть было не засосал Нью-Йорк. Наши записныекнижки покрылись густыми записями, означающими сроки деловых свиданий, деловых завтраков и деловых " коктейл-парти". Мы вели жизнь деловыхамериканцев, не имея при этом ровно никаких дел. Наши дни были наполненыбоязнью опоздать на свидание. С проклятьями мы ползали по комнате в поискахпотерявшейся запонки. Подобно Чичикову, мы нанесли визит градоправителю -мэру города, итальянцу Росси, седому лысому джентльмену с черными бровями.Он показал нам письмо из Гонолулу, которое было послано только вчера. Письмоэто привез " Чайна-клиппер" - летающая лодка Сикорского. Ровно пять минут мыхвалили мэру город Сан-Франциско. А он угостил нас превосходными сигарами.Наше счастье, что Сан-Франциско действительно прекрасный город и нам непришлось лгать мистеру Росси. Мы вышли из Сити-хауза с приятными улыбками налицах и с тревогой в душе. Пора было вырваться из кольца деловых свиданий иначать действительно деловую жизнь, то есть бесцельно бродить по городу. Мы впервые обогнули мыс у Золотых ворот и выехали на набережную. Вдольнабережной тянулся пляж, на который с громом набегали волны Тихого океана.Стоял солнечный, но ветреный декабрьский день. Купальный сезон ужеокончился, и выходящие на набережную увеселительные заведения были пусты.Сюда выезжает Сан-Франциско отдыхать и веселиться в теплые воскресные дни.Здесь можно померить силу, проехаться на сталкивающихся друг с дружкойэлектрических автомобильчиках, получить за десять центов портрет будущейжены с описанием ее характера, сыграть в механический бильярд и вообщеполучить сполна весь американский развлекательный рацион. Но как красиво этоместо. Набережная по масштабу не уступала океану - обоим не было конца. В ресторанчике " Топси", специальностью которого является зажаренная всухарях курица, в знак чего крыша заведения украшена петушиной головой, азал - портретами кур, мы видели, как веселится небогатый жительСан-Франциско. Он берет за пятьдесят центов порцию курицы и, съев ее, танцует до упаду. Если ему надоедает танцевать, он вместе со своей " герл" съезжает, не жалея праздничных брюк, по отполированному деревянному желобку, который установлен в зале специально для веселящихся куроедов. Быть может, под влиянием океана, климата или толкущихся здесь моряковсо всего света, но в ресторанном деле Сан-Франциско наблюдается несвойственная Америке игра ума. В ресторане Бернштейна, где-то в центре, возле Маркет-стрит, подают только рыбные блюда, сам ресторанчик устроен ввиде корабля, кушанья разносят люди в капитанских и матросских костюмах.Всюду висят спасательные круги с надписью: " Бернштейн". Конечно, это нетакая уж художественная фантазия, но после аптекарского завтрака номер тричеловек получает некоторое удовольствие, тем более что стоит оно не дороже, чем визит в аптеку. Недалеко от пристани есть совсем уж замечательноепищевкусовое заведение - это итальянский ресторанчик " Лукка". Хозяин егопроизводит впечатление мага, волшебника и благотворителя. За обед волшебникберет, правда, не так уж мало - доллар; но зато человек за ту же плату имеетправо здесь снова и снова требовать понравившееся ему блюдо. Однако -главный сюрприз впереди. После обеда, когда посетитель надевает пальто, емудают аккуратно перевязанный ленточкой пакетик с пирожными. - Но я не заказывал пирожных! - говорит посетитель бледнея. - Это бесплатно, - отвечает официант, глядя на него жгучиминеаполитанскими глазами. - В виде подарка. Но и это еще не все. Посетителю вручают какой-то билетик. Оказывается, по этому билету он имеет право завтра утром прийти в кондитерскую " Лукки" ибесплатно получить стакан кофе с булочкой. В эту минуту потрясенный мозгпосетителя никак не может осознать, что стоимость пирожных и кофе с булочкойвошла в честно заплаченный им доллар и что весь гениальный коммерческийрасчет " Лукки" построен на том, что многие посетители не придут завтра закофе и булочкой, так как у них не будет для этого времени. Но здесь, какговорится, дорога выдумка. Освободившись от визитов, мы чувствовали себя бодро и жизнерадостно, как студенты после экзамена. То обстоятельство, что мы видели в Париже иМоскве настоящего Родена, спасло нас от необходимости смотреть в музее копиис его произведений, и мы блуждали по городу без плана и цели. А так как всенаше путешествие проходило весьма мудро и было подчинено строгому планумистера Адамса, то на эти часы свободных блужданий мы смотрели как назаслуженный отдых. Непонятно, как и почему мы попали в " Тропикал Свиминг Пул", то естьзимний бассейн. Мы постояли, не снимая пальто, в огромном, довольно старомдеревянном помещении, где был тяжелый оранжерейный воздух, торчали какие-тобамбуковые жерди и висели портьеры, полюбовались на молоденькую парочку вкупальных костюмах, деловито игравшую в пинг-понг, и на толстяка, которыйбарахтался в большом ящике, наполненном водой, заметили несколькомеханических бильярдов и автомат с жевательной резинкой - и побежали дальше, в Японский сад. Этот сад подарила городу японская императрица. В нем все маленькое -горбатые бамбуковые мостики, карликовые деревья и японский домик сраздвижными бумажными дверьми. В нем живет японец и, если посетителипожелают, устраивает им настоящий японский чай. Мы сидели в карликовойбамбуковой беседке и распивали зеленый душистый кипяток, который бесшумноподавал нам вежливый хозяин. Когда мы почувствовали себя совсем уже наблаженных островах Ниппона, наши спутники рассказали, что этот японецнедавно погубил свою жену. Он так мучил ее, что она облила себя керосином иподожгла. Из японского садика мы отправились в китайский квартал. Он былживописен и грязноват. Все в нем было китайское - жители, бумажные фонари идлинные полотнища с иероглифами. Но в лавках сидели только японцы ипродавали кимоно, халаты, деревянные туфли, раскрашенные фотографии икитайские безделушки со штампом: " Made in Japan". Наш вольный день закончился посещением футбольного матча. Играликоманды двух университетов - " Санта-Клара" и " Христиан-Тексас". Но прежде чем перейти к описанию этого события, которое в какой-тостепени помогло нам понять, что такое Америка, необходимо сказать несколькослов об американском футболе вообще. Футбол в Америке - это значит: самый большой стадион, самое большоескопление людей и автомобилей в одном месте, самый громкий крик, которыйтолько может вылететь из уст существа, имеющего две руки, две ноги, однуголову и одну, надетую набекрень, шляпу; это значит - самая большая касса, специальная футбольная пресса и особая футбольная литература (рассказы, повести и романы из футбольной жизни). Большое футбольное состязание вАмерике - событие гораздо более значительное, чем концерт симфоническогооркестра под управлением Тосканини, ураган во Флориде, война в Европе и дажепохищение дочки знаменитого миллионера. Если какой-нибудь бандит хочетпрославиться, он не должен совершать своего сенсационного преступления вдень футбольного матча между армией и флотом, а найти для этого болееподходящее, спокойное время. Муссолини, например, выбрал очень удобныймомент для нападения на Абиссинию. В тот день в Америке не было футбольнойигры, и дуче получил хорошее паблисити на первой странице газет. А топришлось бы ему перекочевать на вторую или даже на третью страницу. Матч, который мы видели в Сан-Франциско, нельзя было отнести к большимиграм. Однако это была не такая уж маленькая игра, и мы не посоветовали быДжильи или Яше Хейфецу давать в этот день концерт в Сан-Франциско. Трибуны стадиона, переполненные в центре, по краям были почти пусты. Нов общей сложности народу на стадионе собралось тысяч тридцать. Сперва играказалась непонятной и поэтому неинтересной. Американский футбол ничего общего с европейским не имеет. Эти игрынастолько не похожи друг на друга, что когда в Нью-Йорке, в театрекинохроники, внезапно показали кусочек футбольного матча двух европейскихкоманд, с публикой сделался припадок смеха. Итак, некоторое время мы не могли понять, что происходит на поле. Людив кожаных шлемах, немного похожие на водолазов, одни в красном, другие вбелом, становились друг против друга, нагнув головы и спины, и несколькосекунд стояли не двигаясь. Потом раздавался свисток, и люди бешено срывалисьс места. Красные и белые смешивались вместе, как нам казалось, хватая одиндругого за ноги. Такой переполох бывает в курятнике, когда туда заползаетхорек. Чудилось даже хлопанье крыльев. Потом все падали друг на друга, образуя большую шевелящуюся кучу тел. Публика подымалась с мест и громкокричала. Свистел судья. Футболисты становились по своим местам, и всеначиналось сызнова. Первые минуты мы даже не видели мяча, то есть мы замечали его, нотолько на секунду, на две, а затем снова теряли его из виду. Постепенно мынаучились следить за мячом и оценивать положение. К первому перерыву мы ужекое-что понимали в американском футболе, а ко второму - были уже великимиего знатоками, повторяли фамилии лучших игроков и орали вместе со всемизрителями. В общих чертах американский футбол представляет собою вот что: есть двекоманды, у каждой стороны - ворота, но без верхней перекладины. Травяноеполе расчерчено белыми поперечными полосами, и каждая из этих полос беретсяс боем. Мы не будем подробно описывать правил игры. Они слишком сложны.Важно то, как играют, что делают с мячом. Мяч - кожаный, не круглый, апродолговатый. Это, как видно, для того, чтобы его можно было крепче иудобнее держать, прижимая к животу. Когда команды выстраиваются, согнувшись, друг против друга, позади стоят три игрока Центральный игрок бросает мячназад из-под раздвинутых ног одному из них. Противник не сразу видит, комупопал мяч, и в этом заключается преимущество начинающих. Получивший мяч либобьет его ногою далеко вперед в расчете, что свой игрок его поймает, либо повозможности незаметно передает мяч партнеру из рук в руки. И в этом и вдругом случае получивший мяч прижимает его к животу или к боку и бежитвперед. Его имеют право толкать, хватать за ноги, ставить ему подножку.Иногда (это бывает очень редко и вызывает овации всего стадиона) игрокуудается увернуться от всех нападающих и пронести мяч за крайнюю черту влагере противника. Однако чаще всего сто ловят и валят на землю. Если он приэтом не выпустил мяча из рук, следующий тур, или, если хотите, пароксизмфутбола, начинается с того места, где упал человек с мячом. Иногдаполучивший мяч, если он хороший бегун, делает огромный круг, чтобы обогнутьврагов. Но враги быстро распознают того, кто держит мяч, и мчатся емунаперерез. Он передает мяч другому, тот - третьему; но прорваться оченьтрудно, почти невозможно, и человека с мячом иной раз валят на землю дальшеот гола, чем в ту минуту, когда начинался тур, и, таким образом, бываетпотеряно несколько футов. Между турами команда, владеющая мячом, совещаетсяпо поводу дальнейшей тактики. По традиции, она отходит немного в сторону и, образовав кружок так, что видны только согнутые спины и расставленные ноги, а головы, почти касаясь друг друга, образуют центр, шепчется. Но вотпридуман страшный план, игроки выстраиваются, и начинается новаязахватывающая потасовка. Команды " Санта-Клара" и " Христиан-Тексас" были почти одинаковой силы.Христианские молодые люди Техаса были немного сильнее Почти во всех схваткахтактика их сводилась к тому, что игрок, получивший мяч, бросался головойвперед в самую гущу санта-кларовцев и старался выиграть хотя бы дюймрасстояния. Его сейчас же валили. Начиналась новая схватка, и опятьвыигрывался дюйм. Это напоминало атаку на Западном фронте во время мировойвойны, когда после трехдневной артиллерийской подготовки частям удавалосьпродвинуться на сто метров вперед. Медленно и неуклонно техасцы подвигалиськ воротам санта-кларовцев. Напряжение все усиливалось. Все громче кричалимолодые люди в шапках набекрень. Теперь все наше внимание было устремлено напублику. На трибуне стадиона друг против друга сидели студенты университетов, " болеющих" за свои команды. С нашей стороны сидели несколько тысячсанта-кларовцев в красных фуражках, со своим оркестром. Напротив нас весьцентр трибун занимали специально приехавшие из Техаса христианские молодыелюди в белых фуражках и тоже со своим оркестром. Когда до последней линии " Санта-Клары" оставалось футов двадцать, техасцы поднялись со своих мест, сняли белые фуражки и, ритмично размахиваяими в сторону ворот противника, принялись кричать под команду дирижераоркестра: - Гоу! Гоу! Гоу! В точном переводе это значит " иди! ", но скорее это надо было понимать: " Вперед! Вперед' Вперед! " Оркестр тоже вскочил и, подымая трубы к самому небу, издавал в такт" Гоу! Гоу! " какофонические звуки. Санта-кларовцы в своих красных фуражках понуро молчали. К перерывупобедительницей вышла команда " Христиан-Тексас". Новый позор свалился наголову бедных студентов " Санта-Клары". По традиции в перерыве играет обычнооркестр победителей. И вот, в то время как игроки, выплевывая травку ивыковыривая ее из ноздрей и ушей, приводили себя в порядок, чтобыприготовиться к следующему тайму, - затрещала барабанная дробь, взвылифанфары, и на поле парадным маршем вышел белый оркестр " Христиан-Тексас".Впереди шел тамбур-мажор, делая танцевальные " па" и виртуозно играя тонкойбулавой. Оркестр исполнил марш университета. При этом сидевший без делаоркестр " Санта-Клары" испытывай такие страдания, какие, вероятно, испытывалВагнер, слыша ненавистные звуки " Травиаты". А подлый оркестр противников всеиграл и играл. Теперь музыканты исполняли модные фокстроты и песенки, шагаягуськом по полю, сходясь, расходясь и выделывая различные фигуры. Дирижеризвивался всем телом, выбивал чечотку и нарочно делал всякие нахальныетелодвижения, чтобы раздразнить и уничтожить пораженных врагов. Начался следующий тайм. За стенами стадиона были видны уходящие вверх и вниз домаСан-Франциско, тесно и свежо зеленели деревья садов, травяная площадкаблестела на солнце, а легкий аромат водорослей, устриц, юности и счастья, несшийся от океана, смешивался с приторным аптекарским запахом виски.Публика для подогревания энтузиазма и в память о " сухом законе" вынимала изкармана плоские бутылочки и глотала виски прямо из горлышка, тут же натрибунах. И снова началась интересная потасовка. На этот раз " Санта-Клара" началанедурно. Линия борьбы все ближе и ближе подходила к воротам христианскихмолодых людей. Тут поднялись красные фуражки. И санта-кларовские ребятапринялись накачивать своих футболистов. - Гоу! Гоу! Гоу! - кричали они звонкими юношескими голосами. Оркестр " Санта-Клары", вскочив на скамейки, устроил такой музыкальныйсумбур, что от него одного проклятые и нахальные христианские молодые людидолжны были обратиться в пепел. С каждым новым свистком судьи линия игрыподвигалась к воротам техасцев. Санта-кларовцы буквально лбом пробивали путьи завоевывали дюймы и футы зеленой травки. Понукаемые криками, они сгибалисьв три погибели и, как бодливые козлы, бросались головою в стену, состоящуюиз вражеских животов. - Санта-Клара! - надрывались над нами какие-то молодые люди. -Санта-Клара! Гоу! Гоу! Глаза их были вытаращены. Рты широко раскрыты. К зубам прилиплипозабытые жевательные резинки. Близился час расплаты. И вдруг произошло нечто ужасное. Произошло такое, от чего обевраждующие трибуны поднялись и издали единый раздирающий крик, в которомбыло все - и торжество и гордость, и ужас. Одним словом, это былуниверсальный крик, самый громкий крик, на который только способны тридцатьтысяч человек. Лучший футболист " Христиан-Тексаса" неожиданно схватил мяч и помчался кворотам " Санта-Клары". Ему нужно было пересечь все поле. Ему бежалинавстречу, за ним гнались сзади, его пытались схватить за ноги сбоку. Емубросились под ноги наиболее отчаянные защитники " Санта-Клары". Но маленькийфутболист, прижав мяч к животу, все бежал и бежал. Это было какое-то чудо.Сперва он бежал по краю поля, потом резко свернул на середину. Онперепрыгнул через бросившегося ему под ноги санта-кларовца и ловко увильнулот десятка тянувшихся к нему рук. Трудно передать волнение публики. Наконецигрок пробежал последнюю линию и остановился. Это было все." Христиан-Тексас" выиграл. Наша трибуна была посрамлена. Противоположная -бурно ликовала.
Глава тридцать третья. " РУССКАЯ ГОРКА"
Мы вернулись с футбола в прекрасном настроении и наперерыв принялисьрассказывать Адамсам о наших футбольных впечатлениях. Адамсы не пошли с намина футбол, решив воспользоваться этим временем, чтобы сходить на почту. - Не говорите мне про футбол, - сказал нам мистер Адамс. - Это ужасная, варварская игра. Нет, серьезно, мне больно слушать, когда вы говорите профутбол. Вместо того чтобы учиться, молодые люди занимаются черт знает чем.Нет, серьезно, не будем говорить про эти глупости. Мистер Адамс был чем-то расстроен. Перед ним лежали большой листбумаги, сплошь испещренный цифрами и какими-то закорючками, и маленькаяпосылочка. - Значит, так, Бекки, - сказал он, - шляпа в Сан-Франциско еще непришла. А ведь мы послали в Санта-Фе распоряжение переслать шляпу именно вСан-Франциско! - Ты твердо помнишь, что в Сан-Франциско? - спросила миссис Адамс. -Мне почему-то казалось, что в последний раз ты просил переслать шляпу в Лос-Анжелос. - Нет, нет, Бекки, не говори так. У меня все записано. Мистер Адамс снял очки и, приблизив бумагу к глазам, принялся разбиратьсвои записи. - Да, да, да, - бормотал он, - вот. По последним сведениям, шляпа былапереслана из Детройта в Чикаго. Потом в Сан-Луи. Но так как мы не поехали вСан-Луи, я письменно распорядился послать шляпу в Канзас. Когда мы были вКанзасе, шляпа еще не успела туда прийти. - Хорошо, - сказала миссис Адамс, - это я помню. В Санта-Фе мы забылипойти на почту, и ты писал им письмо из Лас-Вегас! Помнишь, одновременно сэтим ты послал ключ в Грэнд-кэньон. Не спутал ли ты адреса? - Ах, Бекки, как ты можешь так подумать! - простонал мистер Адамс. - Тогда что это за посылка? - воскликнула Бекки. - Она такая маленькая, что в ней не может быть шляпы! Супруги Адамс пришли с почты только что и еще не успели открытьпосылочки. Ящичек вскрывали долго и аккуратно, горячо обсуждая, что в немможет содержаться. - А вдруг это мои часы из Грэнд-кэньона! - заметил мистер Адамс - Как это могут быть часы из Грэнд-кэньона, если ящичек выслан изСанта-Фе! Наконец посылку вскрыли. В ней лежал ключ с круглой медной бляхой, накоторой была выбита цифра " 82". - Так и есть! - воскликнула миссис Адамс. - Что " так и есть", Бекки? - льстиво спросил мистер Адамс. - Так и есть! Это ключ от номера в Грэнд-кэньоне, который ты по ошибкепослал в Санта-Фе на почту. А распоряжение о пересылке шляпы ты, очевидно, послал в Грэнд-кэньон, в кэмп. Я думаю, просьба возвратить часы, которые ятебе подарила, тоже вместо Грэнд-кэньона попала в Санта-Фе. - Но, Бекки, не говори так опрометчиво, - пробормотал мистер Адамс. -Почему обязательно я во всем виноват? Нет, серьезно, Бекки, я призываю тебяк справедливости. Тем более что это все легко исправить. Мы напишем... Да...Куда же мы напишем? - Прежде всего надо послать ключ и этот проклятый плед, который тызахватил во Фрезно. - Но, Бекки, ведь я оставил во Фрезно бинокль, а он, я думаю, дорожепледа. - Хорошо. Значит, ключ - в Грэнд-кэньон, плед - во Фрезно, а вСанта-Фе-насчет часов... То есть нет, насчет часов - в Грэнд-кэньон, а вСанта-Фе надо прежде всего послать извинение. Затем... - А шляпа, Бекки? - ласково спросил мистер Адамс. - Да погоди ты! Да, шляпа. Со шляпой мы сделаем так... В это время раздался стук в дверь, и в комнату вошел человек огромногороста, с широкими круглыми плечами и большой круглой головой, на которой си-дела маленькая кепка с пуговкой. Человек этот, очевидно чувствуя величинусвоего тела, старался делать совсем маленькие шажки и при этом ступать какможно тише. Тем не менее паркет под ним затрещал, как будто в комнатувкатили рояль. Остановившись, незнакомец сказал тонким певучим голосом напревосходном русском языке: - Здравствуйте. Я к вам от нашей молоканской общины. Вы уж, пожалуйста.Это уж у нас такой порядок, если кто из России приезжает... Просимпожаловать на наше молоканское чаепитие. У меня и автомобиль с собой, такчто вы не беспокойтесь. Мы много слышали о русских молоканах в Сан-Франциско, оторванных отродины, но, подобно индейцам, сохранивших язык, свои нравы и обычаи. Через пять минут мистер Адамс и посланец молоканской общины былидрузьями. Мистер Адамс показал хорошее знание предмета и ни разу не спуталмолокан с духоборами или субботниками. По пути на Русскую горку, где живут сан-францискские молокане, нашпроводник рассказывал историю их переселения. Когда-то, давным-давно, молокане жили на Волге. Их притесняло царскоеправительство, подсылало к ним попов и миссионеров. Молокане не поддавались.Тогда их переселили на Кавказ, куда-то в район Карса. Они и там, в новыхместах, принялись делать то, что делали веками, - сеять хлеб. Но житьстановилось все труднее, преследования делались ожесточеннее, и молоканерешили покинуть родную страну, оборотившуюся к ним мачехой. Куда ехать? Людиедут в Америку. Поехали в Америку и они - пятьсот семейств. Было это втысяча девятьсот втором году. Как они попали в Сан-Франциско? Да так как-то.Люди ехали в Сан-Франциско. Поехали в Сан-Франциско и они. Нашемугиганту-провожатому было на вид лет сорок. Значит, попал он в Америкушестилетним мальчиком. Но это был такой русский человек, что даже неверилось, будто он умеет говорить по-английски. В Америке молокане хотелипо-прежнему заняться хлебопашеством, но на покупку земли не было денег. Иони пошли работать в порт. С тех пор сан-францискские молокане - грузчики. Вгороде молокане поселились отдельно на горке, постепенно настроили домиков, выстроили небольшую молельню, которую торжественно называют " Молокан-черч", устроили русскую школу, и горка стала называться " Русской горкой".Октябрьскую революцию молокане встретили не по-молокански, а по-пролетарски.Прежде всего в них заговорили грузчики, а уж потом молокане. Впервые за своюжизнь люди почувствовали, что у них есть родина, что она перестала быть дляних мачехой. Во время коллективизации один из уважаемых молоканских старцевполучил от своих племянников из СССР письмо, в котором они спрашивали у негосовета - входить им в колхоз или не входить. Они писали, что другоймолоканский старец в СССР отговаривает их от вступления в колхоз. И старыйчеловек, не столько старый молоканский проповедник, сколько старыйсан-францискский грузчик, ответил им - вступать. Этот старик с гордостьюговорил нам, что теперь часто получает от племянников благодарственныеписьма. Когда в Сан-Франциско приезжал Трояновский, а потом Шмидт, молоканевстречали их цветами. Мы долго ехали по городу, подымаясь с горки на горку. Кажется, проехаликитайский квартал. - А вот и Русская горка, - сказал наш могучий драйвер, переводя рычагна вторую скорость. Машина зажужжала и принялась карабкаться по булыжной мостовой вверх. Нет, тут ничего не напоминало Сан-Франциско! Эта уличка походила скорейна окраину старой Тулы или Калуги. Мы остановились возле небольшого дома скрыльцом и вошли внутрь. В первой комнате, где на стене висели старинныефотографии и вырезанные из журналов картинки, было полно народу. Тут былибородатые, пожилые люди в очках. Были люди и помоложе, в пиджаках, из-подкоторых виднелись русские рубашки. Точно такую одежду надевали русскиедореволюционные рабочие в праздничный день. Но самое сильное впечатлениепроизвели женщины. Хотелось даже провести рукой по глазам, чтобыудостовериться, что такие женщины могут быть в тысяча девятьсот тридцатьшестом году, и не где-нибудь в старорусской глуши, а вбензиново-электрическом Сан-Франциско, на другом конце света. Среди них мыувидели русских крестьянок, белолицых и румяных, в хороших праздничныхкофтах с буфами и широких юбках, покрой которых был когда-то увезен изРоссии, да так и застыл в Сан-Франциско без всяких изменений; увидели рослыхстарух с вещими глазами. Старухи были в ситцевых платочках. Это бы ещеничего. Но откуда взялся ситец в самую настоящую цинделевскую горошинку! Женщины говорили мягко и кругло, певучими окающими голосами и, как водится, подавали руку лопаточкой. Многие из них совсем не умели говоритьпо-английски, хотя и прожили в Сан-Франциско почти всю свою жизнь. Собраниенапоминало старую деревенскую свадьбу: когда все уже в сборе, а веселье ещене начиналось. Почти все мужчины были высокие и плечистые, как тот первый, который занами заехал. У них были громадные руки - руки грузчиков. Нас пригласили вниз. Внизу было довольно просторное подвальноепомещение. Там стоял узкий длинный стол, уставленный пирожками, соленымиогурцами, сладким хлебом, яблоками. На стене висели портреты Сталина, Калинина и Ворошилова. Все расселись за столом, и началась беседа. Насрасспрашивали о колхозах, заводах, о Москве. Подали чай в стаканах, и вдругсамый огромный из молокан, довольно пожилой человек в стальных очках и сседоватой бородкой, глубоко набрал воздух и запел необычайно громкимголосом, сначала показалось даже - не запел, а закричал: Извела меня кручина, Подколодная змея. Догорай, моя лучина, Догорю с тобой и я Песню подхватили все мужчины и женщины. Они пели так же, как изапевала, - во весь голос. В этом пении не было никаких нюансов. Пелифортиссимо, только фортиссимо, изо всех сил, стараясь перекричать другдруга. Странное, немного неприятное вначале, пение становилось всеслаженнее. Ухо быстро привыкло к нему. Несмотря на громкость, в нем былочто-то грустное. В особенности хороши были бабьи голоса, исступленновыводившие высокие ноты. Такие вот пронзительные и печальные голоса неслиськуда-то над полями, в сумерки, после сенокоса, неустанно звенели, медленнозатихая и смешиваясь наконец со звоном сверчков. Люди пели эту песню наВолге, потом среди курдов и армян, возле Карса. Теперь поют ее вСан-Франциско, штат Калифорния. Если погнать их в Австралию, в Патагонию, наострова Фиджи, они и там будут петь эту песню. Песня - вот все, что осталось у них от России. Потом человек в очках подмигнул нам и запел: Вышли мы все из народа, Дети семьи трудовой, Братский союз и свобода - Вот наш девиз боевой. Мистер Адамс, который уже несколько раз вытирал глаза и был растроганеще больше, чем во время разговора с бывшим миссионером о мужественныхиндейцах наваго, не выдержал и запел вместе с молоканами. Но тут нас ожидал сюрприз. В словах: " Черные дни миновали, часискупленья настал" - молокане сделали свою идеологическую поправку. Ониспели так: " Черные дни миновали, путь нам Христос указал". Мистер Адамс, старый безбожник и материалист, не разобрал слов и бодро продолжал петь, широко раскрывая рот. Когда песня окончилась, мы спросили, что означает это изменение текста. Запевала снова значительно подмигнул нам и сказал: - У нас песенник есть. Мы поем по песеннику. Только это - баптистскаяпесня. Мы ее так, специально для вас спели. Он показал сильно потрепанную книжицу. В предисловии сообщалось: " Песни бывают торжественные, унывные и средние". " Путь нам Христос указал" - очевидно, считается средней. Для того чтобы доставить нам удовольствие, молокане с большимвоодушевлением спели песню - " Как родная меня мать провожала", спелиполностью, строчка в строчку, а затем долго еще пели русские песни. Потом опять была беседа. Разговаривали друг с другом о разныхразностях. Расспрашивали нас, нельзя ли устроить возвращение молокан народину. Рядом с нами заспорили два старика - Вся рабства под солнцем произошла от попов, - сказал один старик. Другой старик согласился с этим, но согласился в тоне спора. - Мы двести лет попам не платили! - воскликнул первый. Второй с этим тоже согласился и опять в тоне спора. Мы в этудвухсотлетнюю распрю не вмешивались. Пора было уходить. Мы распрощались с нашими радушными хозяевами.Напоследок, уже стоя, молокане повторили " Как родная меня мать провожала", -и мы вышли на улицу. С Русской горки хорошо был виден светящийся город. Он распространилсядалеко во все стороны. Внизу кипели американские, итальянские, китайские ипросто морские страсти, строились чудесные мосты, на острове в федеральнойтюрьме сидел Аль-Капонэ, а здесь в какой-то добровольной тюрьме сидели людисо своими русскими песнями и русским чаем, сидели со своей тоской огромныелюди, почти великаны, потерявшие родину, но помнящие о ней ежеминутно...
