ПРОЛОГ. НАД САМОЙ КЛЕТКОЙ ЛЬВА

 

 

Восьмого сентября одна тысяча девятьсот девяносто первого года,

где-то во второй половине дня, майор Станислав Сварог (для друзей - Стас,

для солдат за глаза - Эсэс) окончательно уверился, что сошел с ума. Многие

здравомыслящие люди на его месте сделали бы именно такой вывод. Были все

основания. Представьте, что вы шагаете по степи и вдруг проваливаетесь по

колена в эту сухую твердую землю, причем ноги ваши ниже колен вовсе и не

чувствуют ни тесноты, ни сжатия, ни иного неудобства, вообще ничего не

чувствуют, словно бы болтаются в воздухе. И вы погружаетесь дальше,

медленно, с этакой плавной игривостью аэростата, однако ж неотвратимо,

лицо ваше все ближе к земле, становящейся бесплотным видением, лишь

зрительно отделяющим вас от загадочной пустоты, в которую вы погружены уже

по пояс, по грудь, вы брыкаетесь и бьетесь от ужаса и, будто этого мало,

вдруг чуете, что ваши ноги начинают задевать и сшибать какие-то твердые

предметы, а порой вас ловят за щиколотки чьи-то руки и тянут,

целеустремленно тянут вниз. И все кончается - примерно на уровне нагрудных

карманов форменной рубашки, вы вновь обнаружили, что стоите как ни в чем

не бывало на сухой твердой земле, и одежда ваша ничуть не запачкана, и

благим матом вы не орете лишь из воздушно-десантного гонора. Представьте

еще, что эти фантасмагории происходят что ни день, причем исключительно

тогда, когда поблизости нет ни души, никто вас видеть не может и потому

нет подтверждения, что все это происходило на самом деле. А также добавим,

что " погружения" эти случаются не только в чистом поле, но и на

бетонированном полу танкового ангара, и в коридоре третьего этажа, и прямо

на лестнице, причем те, кто находился на втором этаже, ваших растущих из

потолка ног не видели... Одним словом, вы очень быстро начнете с нехорошим

эгоистическим интересом присматриваться к табельному " Макарову".

" Макаров", конечно, та еще бандура, и всякий, кто понимает толк в

огнестрельных игрушках, согласится, что невероятно трудно попасть из него

именно туда, куда целишься, но при всех недостатках " Макара" достоверно

известно: себе в висок никто еще из него не промахивался. Осечки

случались, а вот промахов как-то не бывало...

Вот так-то. Не ходите к психиатру, если начнете вдруг регулярно

проваливаться под землю и в последний момент выскакивать оттуда, как

пробка от шампанского. Психиатр все выслушает, но никогда ничему не

поверит, а начнет кормить таблетками, от которых хочется лечь, едва

встанешь, встать, как только ляжешь, и, что хуже всего, они не совмещаются

со спиртным. Для советского человека, даже слегка и развращенного

перестройкой и гласностью, добровольно зайти к психиатру столь же жутко и

невозможно, как наделать в штаны, едучи в автобусе, - тем более майору

ВДВ, который себя в ином качестве и не мыслит...

С учетом вышеизложенного и вышепережитого нетрудно понять, что майор

Сварог пошел поначалу по избитому пути великорусского самолечения от всех

недугов - то есть принимал национальное лекарство под скудную закуску, а

то и вовсе без таковой. Но это было чревато - во многих отношениях. В

преддверии вывода войск из неожиданно оказавшейся  суверенной Монголии в

перестроечную неизвестность начальство зверело; а телепатически чуявшие

наличие спиртного друзья, нагрянув незамедлительно, быстро превращали

лечение в обычный гудеж, где добывать очередной пузырь предстояло тому

несчастливцу, кто уже не мог без запинки выговорить имечко первого

монгольского астронавта - Жугдэрдемидийн Гуррагча. К тому же Сварог ужасно

боялся по пьянке проговориться. Ну и жена ныла, конечно. Одним словом, у

него помаленьку ехала крыша, и во второй половине дня, ближе к вечеру,

майор Сварог философски заключил, что сошел с ума.

Это эпохальное открытие он сделал, как большинство его

предшественников - от Ньютона до Эдисона, - в совершенно будничной

обстановке, стоя на краю раскопа и тупо пялясь вниз. В раскопе ударно,

словно и не советские люди, шуровали археологи, ихние девочки по причине

жаркой погоды работали в скупых купальниках, и, когда Сварогу надоедало

думать, что он сошел с ума, он смотрел на загорелые спины и думал то, что

на его месте думал бы любой нормальный мужик. Впрочем, от хозяйки одной из

загорелых спин он уже получил свое в одной из палаток (ну романтика,

конечно, палатки, полевой сезон) - правда, в довесок пришлось потом долго

слушать, какая свинья оставшийся дома муж (не понимает, не удовлетворяет,

изменяет и денег не приносит). Пикантно, но наверняка его собственная жена

в тот момент талдычила то же самое Витюше Малову на хате у последнего - в

качестве довеска. Ну и хрен с ними со всеми. Все осточертело настолько,

что даже разводиться с женой было лень.

Археологи работали в диком темпе, от рассвета до заката. Ходили

слухи, что ошалевшая от суверенитета Монголия вскорости начнет драть за

позволение на раскопки в валюте, что было вполне логично, - сам Сварог на

месте монголов так и поступил бы. Все дерут со всех, и это называется

рынок. И все такое прочее. Ленин лезет на броневик, Ельцин лезет на танк,

а куда прикажете залезть десантному майору, который любит свое дело,

терпеть не может жену и начальство и ничегошеньки не понимает в

происходящем? А остается ему разве что залезть на археологическую Свету.

Пока дает без валюты. Пока однажды не провалился под землю окончательно.

" А может, там, под землей, что-нибудь хорошее? - уныло подумал

Сварог. - Может, не сопротивляться, когда за ноги тащат? Но с каких это

пор за ноги тащили к чему-то хорошему? "

Он зло плюнул, огляделся вокруг, подобрал симпатичный легонький

камешек и осторожненько кинул его вниз, Свете в загорелую спину, целясь

повыше правой лопатки, ну и попал, конечно, зря учили, что ли? Света

недоумевающе покрутила головой, узрела его. Сварог изобразил лицом и

фигурой немой вопрос с явственной сексуальной подоплекой. Света черкнула

ладошкой по горлу, изобразив лицом и фигурой предельную загруженность

работой, и вновь принялась царапать своей кисточкой, помаленьку добывая из

земли тесаное бревно. Они там, внизу, обнаружили мавзолей какого-то

древнеисторического вождя и сейчас как раз готовились его откупорить.

Когда-то устроители задумали его даже покруче ленинского - почетный караул

так и остался рядом на века, с конями и оружием.

- На столе горела лампа, но Света не давала, - проворчал себе под нос

Сварог один из Штирлицевых апокрифов, повернулся через правое плечо и

побрел себе прочь к военному городку, уже как-то привычно ожидая, что

вскорости опять провалится под землю и будет пинать чьи-то шарящие руки,

норовя угодить по пальцам. Шагал и безмятежно напевал:

 

                     А вот они, условия,

                     а вот она, среда,

                     а в общем, для здоровия

                     полезны холода...

 

Но он отмахал половину пути и до сих пор не провалился. Ну что ж,

хоть что-то приятное в этой жизни. Он немного воспрянул душой - совсем

немного, но все-таки - и шагал себе, пока не услышал за спиной быстро

приближавшееся " члак-члак-члак", стук копыт по сухой земле. Тогда он

остановился и обернулся.

А это старый Мэлсдорж ехал на монгольской, ясное дело, лошадке,

крохотной и лохматой, но выносливой и проворной, как черт. Сварог очень

любил на них ездить и очень хотел бы увезти такую домой, да ведь не было

дома...

Старый знакомый узнал старого знакомого, дружелюбно оскалился, отчего

его косенькие глазки совсем было закрылись. И они не спеша двинулись

дальше бок о бок - Сварог размашисто шагал, и лошадь шла шагом. Все трое

молчали - люди просто так, а лошадь согласно естеству.

- Ты еще имя не поменял? - спросил Сварог.

- Не стоит. Дурная примета, говорят.

Имя у Мэлсдоржа было отнюдь не монгольское, как могло бы показаться

несведущему. Монгольским было только традиционное окончание мужского имени

" дорж", а " мэлс" означало - Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Была такая мода

когда-то.

- Уходите? - спросил в свою очередь старый знакомый Мэлсдорж.

- Похоже, - сказал Сварог.

- Куда? - из вежливости спросил Мэлсдорж.

- На муда, - проинформировал Сварог.

- Далеко, однако, насяльник... - оскалился старик, знавший русский не

хуже Сварога.

- А вас китайцы сглотнут. Звездой гавкнете.

- Выкрутимся, - сказал Мэлсдорж. - И будем Великая Монголия.

   Он был большой великомонгольский националист, но как-то скорее

теоретически. Или ностальгически, что вернее.

- Для великой Монголии нужен Чингиз, - сказал Сварог. - А где вы

Чингиза возьмете? Гуррагча не потянет.

- Тоже верно, - согласился Мэлсдорж. - Никак не потянет.

И они опять молчали. Сварогу полегчало на душе, он знал, что при

свидетеле ни за что не провалится.

- Я мимо ехал - копают, - сказал Мэлсдорж, махнув плеткой за спину, в

сторону раскопа. - Скоро совсем выкопают. Плохо.

- Почему?

- Таким лучше лежать внизу. Беспокойные. Раскопаешь такого - хлопот

не оберешься. Думаешь, они совсем мертвые? Да нет...

- Херня, - сказал Сварог.

- Сам ты херня. Помнишь, где мой сын воевал? У вас на фронте. А

почему у вас получилась война с соседями? Забыл? Потому что за пару недель

до того Тимурленга раскопали. Потому и никто не скажет, где лежит

Чингисхан, хотя знает немало народу...

- Ну-ну, - сказал Сварог.

Мэлсдорж полез за отворот синего дэли, добыл из-за пазухи мятую пачку

" Мальборо", откусил у сигареты фильтр, выплюнул. Щелкнул длинной китайской

зажигалкой, пустил дым меж лошадиных ушей и спросил:

- Знаешь, кто на свете самые умные? Пастухи. Как я.

- Почему?

- У пастухов больше всего времени, чтобы думать. Голова свободная, а

времени для мыслей много. Темучин, между прочим, тоже когда-то стада

пас...

- Интересная версия, - сказал Сварог. - Слушай, а что там за хан?

Какой-нибудь Чингизов племянничек?

- Это не наш, - сказал Мэлсдорж. - Они гораздо раньше нас жили.

Светлобородые. Очень, очень давно. Когда здесь еще текли могучие реки.

Беспокойный каган, не улежит, будет таскать живых...

Сварог невольно вздрогнул. И спросил:

- А как народ назывался?

- Светлобородые, - сказал Мэлсдорж. - И все. Имена забываются.

Народов было несметное множество, и часто они уносят с собой свои имена...

- Вот именно, - отрешенно поддакнул Сварог. - Уж сколько их сорвалось

в эту бездну, разверстую вдали. Настанет день, когда и я исчезну с

поверхности земли...

Он не любил выходить из образа тупого майора. Но с Мэлсдоржем было

можно.

- Хорошая песня, - сказал Мэлсдорж. - Сам сочинил?

- Да нет...

Они опять замолчали и молчали до самой развилки, места, где Сварогу

надо было сворачивать к военному городку, а Мэлсдоржу пылить вперед, в

недалекий город.

- Водки выпьешь как-нибудь? - спросил Мэлсдорж. - Заходи, юрта пока

на старом месте. Водки много.

- Да ну, - вяло сказал Сварог. - И так жить страшно.

- Совсем страшно?

Сварог поднял глаза. Мэлсдорж спокойно смотрел на него сверху вниз -

морщинистая рожа, загадочный прищур. Весь он был как таинственный в своем

всеведении бронзовый бурханчик. " Мы ж здесь чужие, - прямо-таки панически

подумал Сварог, - мы все уйдем с нашими танками, котельными и радарами, и

мы, и аймачные шишки с японскими телевизорами, и Гуррагча со спускаемым

аппаратом. И китайцы, если придут, рано или поздно уйдут в ту же бездну. А

степь и пастухи останутся, извечные, как закат".

- Нельзя смотреть в глаза, - сказал вдруг Мэлсдорж.

- Что?

- Когда за тобой бегает покойник, нельзя смотреть ему в глаза.

Насовсем уволочет.

- Ну, за мной-то покойники не бегают... - слабо усмехнулся Сварог.

- А кто за тобой бегает, живые, что ли?

Сварог дернулся и встал посередине дороги. Он припомнил все слухи,

создавшие Мэлсдоржу шаманскую славу, - и японский магнитофон, за который

жена прапорщика Швыдко вроде бы обеспечила супругу полную и окончательную,

колдовского происхождения трезвость на всю оставшуюся прапору жизнь. И

нереально быстро сросшуюся ногу военюриста Нежного, и разные сбывшиеся

предсказания. И прочие свершения, в том числе те, что, как бы это

выразиться, обладали обратным знаком: у капитана Лазуткина, спьяну

заехавшего Мэлсдоржу в морду, поселилась в ванной огромная кобра, видимая

одному только капитану. Кобра капитана периодически кусала, да так, что он

орал на весь дом (причем следов укусов не отыскивалось), потом стала

гоняться за ним по всему городку, пока не достала окончательно на штабных

учениях. Возможно, все дело было не в колдовстве Мэлсдоржа, а в водке. Но

генералу из Москвы, рядом  с которым прошли выпущенные Лазуткиным в

настырную кобру пули, в любом случае следовало посочувствовать. Кстати,

лейтенант Круподеров, с одиннадцати вечера и до рассвета искавший в

насквозь знакомом военном городке свой дом, был непьющим  и шприцев из

набора противохимической защиты тоже не употреблял. Но все разно чуть не

рехнулся - городок был, а его пятиэтажки не было. В детали он вдавался

скупо, но ходил потом к Мэлсдоржу просить прощения и кланяться подарком...

Вспомнив все, что болтали о Мэлсдорже, Сварог испугался еще больше. И

от испуга бухнул:

- Помочь можешь?

- Помогают человеку, когда он хочет, чтобы ему помогали, - сказал

Мэлсдорж.

- А я что, не хочу?

- А откуда ты знаешь, чего хочешь? - сказал Мэлсдорж и поднял плетку.

Лохматая лошаденка обрадованно рванула вперед, и Сварог остался один

- правда, в прямой видимости для часового под зеленым грибком, так что

погружения пока исключались.

Дома он залез в ванну, вставил пробку, плеснул три колпачка свято

сберегавшегося женой дефицитнейшего шампуня. Ванна понемногу наполнялась,

пена щекотала плечи, с пола орал паршивенький магнитофон, дешевенький в

Японии и стоивший бешеные деньги в Союзе Сварог курил с закрытыми глазами

и пытался представить, что он сейчас в Ницце - но и саму Ниццу он

представлял себе смутно, так что ничего не выходило.

Вообще ничего путного не выходило. А то, что жизнь не вышла,

выяснилось уже давно. Стоило ли долбить в училище французский, если не

быть атташе ни в Париже, ни даже в Бухаресте, и даже детективов на

французском не достать? А те заграницы, где побывать довелось, лучше

забыть навсегда. Стоило ли млеть возле ясноглазой студенточки, если из нее

через десять лет получилась законченная стерва? Стоило ли становиться

хорошим десантником, чтобы удерживать на тронах чужедальних мудаков?

Стоило ли читать столько книг?

Все дебеты-кредиты были не в его пользу - поневоле взвоешь. Что же

тогда удивительного в " погружениях"? Рехнулся он или все происходит на

самом деле, ясно одно: к везучему и счастливому человеку такая дрянь

определенно не привяжется.

В дверь, оказывается, давненько уже стучали, потом начали барабанить.

Сварог протянул мокрую руку через край ванны, не глядя убрал звук.

- Долго ты еще там? - вопросила жена не требовавшим ответа визгливым

тоном.

Сварог передернулся и громко, с невероятным удовольствием спросил:

- Ты что, у Витьки подмыться не могла?

Ответа он, понятно, не ждал. Вместо такового грохнула кухонная дверь

- а вот этого он и ждал. Закатив глаза, Сварог довольно улыбнулся в

потолок, зажег сигарету, закинул голову, шумно выпустил дым.

И провалился в глубину.

Стенок ванны уже не нащупать, он бешено молотил руками и ногами, не

находя опоры, в глаза хлынула вода, и пришлось зажмуриться, ничего не

соображая от ужаса. Воздуха в груди почти что и не осталось, вода, ставшая

холодной, быстро волокла Сварога неизвестно куда. Превозмогая резь, он

открыл глаза, инстинктивно рванулся туда, где, казалось, светлее.

И вынырнул под солнечный свет и голубое небо, фыркая, кашляя,

отплевываясь, старался удержаться на поверхности, он вообще-то неплохо

плавал, течение волокло его то к берегу, то на стремнину, а по берегу за

ним неслись азартно вопившие всадники, и что-то свистело у них над

головами, а потом свистнуло и у него над головой. Арканы. Полосатые,

черно-белые. Две жесткие колючие петли туго захлестнули поперек туловища,

всадники враз остановили коней и потянули Сварога к берегу. Косо волочась

поперек течения, давившего на тело упругим напором, выплевывая воду, он

смятенно думал одно: откуда в степи такая река? И, только оказавшись на

сочной зеленой траве, осознал, какой он идиот, - его ведь достали

наконец...

А всадники хохотали от души. И Сварог уже рассмотрел, что их высокие

лошади ничуть не похожи на монгольских, а сами они, светловолосые и

светлобородые, на монголов. Он сидел на траве, а они высились над ним,

люди в чешуйчатой броне, ярких разноцветных плащах и остроконечных шлемах

с гирляндами лисьих хвостов. Самые что ни на есть реальные, хотя им никак

не полагалось быть.

Потом один из них расстегнул большую затейливую пряжку на правом

плече и сбросил свой желтый плащ к ногам Сварога. Сварог встал, закутался

в плащ. Подъезжали новые всадники, сужая кольцо вокруг него, и вдруг в

одном месте кольцо разорвалось, почтительно освобождая проход кому-то

важному, и прямо к Сварогу направился человек с золотой цепью на груди, в

золотом широком поясе, с властным лицом начальника. Шлем его был позолочен

и украшен черно-бурыми хвостами, а не рыжими, как у остальных. За ним вели

белую лошадь, а рядом с лошадью бежал косматый старик без доспехов и без

оружия, то и дело разражавшийся ликующими воплями.

- Теперь ты видишь, Великий Меч, что я... - заорал он.

- Что твоя голова пока что остается при тебе, - бросил вождь, не

оборачиваясь, и воины расхохотались, качаясь в седлах.

Взмах руки, перехваченной в запястье широким золотым браслетом с

драконьими головами, - и всадники рассыпались в стороны, поскакали,

сбились табунком метрах в ста, да так и стояли там. Остались только вождь,

его коновод и лохматый старик, весь увешанный диковинными амулетами. И

Сварог, понятно, запахнувшийся в желтый плащ, из-под которого торчали

босые ноги. Сварог оказался выше всех ростом. Он попытался сообразить,

почему так вышло, что он прекрасно понимает их язык, но догадки в голову

не шли.

- А я совсем собрался было отрубить ему голову, - непринужденно,

словно старому приятелю, сказал Сварогу вождь, кивая на старика. - Но он

оказался прав. Дым зелий и заклинания и в самом деле позволяют

путешествовать во времени.

- Я один помню великое знание, я последний... - завопил старик,

отчаянно тряся амулетами.

- И теперь я буду тебя беречь, успокойся... - сказал вождь, вновь

повернулся к Сварогу: - Я Нохор. Великий Меч... и кто-то там еще, есть

другие титулы, ничуть не тусклее. Но все они - преждевременная лесть.

Великие свершения требуют великих походов. Великие походы требуют не

только множества воинов, но и немалого числа военачальников. И если

случается так, что сказки про древнее искусство колдунов оказались

правдой, можно взять военачальников, которые давно умерли... или еще не

родились. Как ты.

- Но я-то родился, - буркнул Сварог, чуточку ошеломленный деловым

напором.

- Это неважно. Я умер для тебя, ты не родился для меня, по вышло так,

что мы встретились.

Глаза у него были желтые и холодные, рысьи. Сварог видывал рысей, а

одну даже убил в Забайкалье, хоть и нечестно, из автомата. Сейчас автомата

не было, а Нохор опаснее десятка рысей...

Сварог отер ладонями мокрые волосы, мокрые усы. Мыслям далеко до

полного сумбура, но все равно потрясение оказалось сильным. И Сварог

оторопело молчал. Потом открыл рот. И бухнул:

- Может, это твоя могила и есть...

- Где?

- Там... - Сварог поднял руку, но спохватился, что не знает, в какую

сторону показать. - Там, где я был... живу...

- Возможно. У каждого из нас когда-нибудь непременно будет могила. И

я не настолько глуп, чтобы рассчитывать прожить... сколько ты говоришь,

старый, нас с ним разделяет?

- Две тысячи лет! - ликующе заорал старик. - Ради тебя я превозмог

две тысячи лет! Я...

- Две тысячи лет, - сказал Нохор. - Я не рассчитываю даже на сто лет.

- Он улыбнулся одними глазами. - А там, рядом с моей могилой, нет ли

случайно твоей?

" А кто его знает, - подумал Сварог. - Может, мы там оба, и Света

сейчас нас обоих раскапывает... Кто же это - готы, динлины? Или один из

многочисленных народов, от которых не осталось имен? К тому же каждый

народ всегда именовал себя совсем не так, как называли его соседи..."

- Я не хочу... - вырвалось у него.

- Может, и не хочешь, - сказал Нохор. - А может, и хочешь. Этот

старый болтун, пытаясь мне объяснить свои секреты, твердил, что будто бы

не в состоянии уволочь того, кто этого не хочет. Что-то похожее говорил.

Он ужасно много болтает, но я не слушаю, признаться, потому что меня

интересует конечная цель, а не сопутствующие ей потоки высокоумных слов.

Он не врал, что сможет забраться на две тысячи лет вперед и умыкнуть

оттуда подходящего человека. Я в этом убедился. И этого мне достаточно.

Тебе, я думаю, тоже. Сейчас тебе принесут оружие, одежду, приведут коня.

Тебе будет интересно. У меня уже есть трое таких, что умерли сотни лет

назад, но ты первый из тех, кто еще не родился...

Глаза, спохватился Сварог, нельзя смотреть ему в глаза, а я смотрю!

Он опустил голову, уперся взглядом в сочную зеленую траву, потом посмотрел

на реку, широкую, полноводную, быструю, высохшую в незапамятные времена. В

те времена, которым предстояло еще наступить тысячи лет спустя. А в

" незапамятных" временах он сам сейчас пребывал.

Сомнений в реальности происходящего у него не было решительно

никаких. Однажды в далекой жаркой стране - не в той, где Аллах, а там, где

посреди столицы, на площади, стоял каменный лев, - он допился до белой

горячки и с тех пор считал себя знатоком галлюцинаций. Да наверняка

таковым и был, как всякий, кому довелось столкнуться с Белой Леди (как

выражался интеллигентнейший алкоголик доктор Зуев, раза три в год тихо

гонявший из-под стола опричников, чекистов и вовсе уж экзотическую нечисть

вроде друидов). Вокруг, без сомнений, была стопроцентная реальность - с

яркой зеленью, шумом реки, запахами конского пота и нагретых солнцем

кольчуг, и кожаной сбруи, и пропыленного плаща, в который кутался Сварог.

С влажной землей под ногами и ветерком. С неизвестным Истории вождем

Нохором, приверженцем крайне оригинальных методов вербовки новобранцев,

явно не собиравшимся упрашивать или давать время на раздумье. Единственная

поблажка, на которую вождя хватило, - не наезжать, с легкой улыбкой ждать,

пока опамятуется ошеломленный небывалым прибытием на сборный пункт

очередной рекрут.

" А почему бы и нет? - подумал вдруг Сварог. - Почему бы и не стать

генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже не будет.

Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто -

булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных

кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать

за водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его

превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не

деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если найдется поблизости

дерево. И все такое прочее. Но самое, самое главное - здесь попросту режут

и жгут, не подводя под все это идейную базу...

Вот только - воздух... " Мы обрушились с неба, как ангелы, и

опускались, как одуванчики". Все правильно, и некоторых из наших в самом

деле кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой

завидовали), но все равно непосвященному не понять, что такое для

десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным

к земле. К тому же..." Сварог чутко прислушался. Где-то над самым ухом

явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение дрянных, советской

работы, водопроводных труб, орал магнитофон, под гром оркестра с

божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:

 

                  Он застонал и упал ничком

                  с маленькой дыркой над виском.

                  Браунинг, браунинг...

                  Игрушка мала и мила на вид,

                  но он на полу бездыханный лежит.

                  Браунинг, браунинг...

 

Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.

И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от прежней

жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд. От неба.

Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу.

Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и

не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше было, чем

одежды, ошарашенно заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой

курильнице, чадно дымившей неподалеку?!

Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза, что

всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что

они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, -

его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ

полетел в сторону, Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно.

Целеустремленно и тупо, словно торпеда, пошел на глубину. Сильными

гребками разметывая воду, рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не в

воде, а в густом синем тумане, липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию,

не соображал уже, где он и двигается ли вообще. Разноцветные круги перед

глазами превратились в плывущий навстречу бледный свет. Удушье стиснуло

грудь, Сварог открыл рот, но не почувствовал хлынувшей в горло воды,

совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и это оказалось самым

страшным. Он дернулся всем телом к свету.

И взмыл из родной ванны, расплескивая воду на пол. В горячке

выскочил, перевернув магнитофон, дернул хлипкую задвижку, вывалился в

комнату, запаленный, голый и мокрый.

Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый номер " Плейбоя",

посмотрела поверх цветной красотки в строгом деловом костюме, но с

провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:

- Ну что, крыша едет? Зуеву звонить? В трезвой полосе сейчас ваш

Зуев, отходняк обеспечит... Вон там, под столом, есть кто-нибудь? Черти,

скажем, или душманы?

Сварог, опамятовавшись, ответил ей простыми русскими словами (правда,

по слухам, происшедшими от китайцев) - в том смысле, что под столом нет

никого, а в кресле сидит... и... Жена, видя, что с ним все в порядке,

разочарованно вздохнула и заслонилась замусоленным прапорами журналом.

Сварог вернулся в ванную, быстренько обтерся, наскоро подтер воду и

убрался в комнату смотреть телевизор, а точнее - быть на глазах у этой

стервы, что исключало новые неприятности в виде удаленного на два

тысячелетия, но оказавшегося таким близким вербовочного пункта. Странно...

Считалось, что две тысячи лет назад стремян еще не было, не изобрели.

Выходит, были, раз Сварог сам их видел, - они и сейчас еще позвякивали в

ушах, как ни орал телевизор.

Интересно, что делает сейчас лохматый старикашка, крайне озабоченный

сохранностью своей головы на шее? Они ж меня достанут рано или поздно,

подумал Сварог, и эта мысль была сродни устоявшейся зубной боли. Чутье

подсказывало, что Нохор в сто раз упрямее любого отечественного

военкомата. И нет никакой возможности от него защититься. Нельзя всю

оставшуюся жизнь провести безотлучно на чьих-то глазах. Хотя бы в туалет

нужно периодически забредать.

Было даже хуже, чем в той стране, где вместо Бога был Аллах, чем в

той стране, где торчала на площади статуя льва, - в дальних краях,

забывшихся так надежно, что даже цветные ленточки на кителе и шрам на

бедре с ними никак не связывались. Если прикинуть, там было даже лучше,

там в него попросту стреляли, и можно было отвечать, сколько душе угодно,

а теперь - словно волна тащила подальше от берега. С волной не

договоришься, от нее не отобьешься....

Не отобьешься?

...Он стоял так, чтобы его видел часовой под зеленым грибком, слушал

далекое порыкивание танкового мотора и смотрел на дорогу - точнее,

скверную колею, пробитую машинами в сухой земле и подпорченную конскими

копытами. Таких дорог тут было множество, они сплетались, разбегались,

могли завести в самые неожиданные места. Когда-то совершенно трезвый

доктор Зуев на старом уазике ухитрился заехать в Китай без всяких

пограничных формальностей. Он ехал себе и ехал, заблудился, но ничуть не

расстроился, потому что любая дорога куда-нибудь да приведет. И эта старая

истина нашла подтверждение, когда впереди показались белые невысокие

строения казарменного вида, осененные алым полотнищем на высоком

флагштоке. Хорошо еще, остроглазый доктор вовремя заметил, что

полотнище-то алое, но вместо серпа и молота на нем красуется большая

золотая звезда в компании четырех маленьких, золотеньких... Дело было,

между прочим, еще при жизни Мао, когда по обе стороны границы ужасно друг

друга не любили. Доктор рванул оттуда быстрее лани, в Китае его никто не

заметил, а дома все обошлось, даже потом, когда эскулап проболтался-таки

по пьянке, ему никто не поверил, включая бдительного особиста, знавшего

по-китайски целых восемнадцать слов.

Сварог стоял и смотрел на дорогу - ничего другого не оставалось. По

случаю воскресного дня динамик на столбе орал эстрадные песни, и

идеологически выдержанная певица заливалась во всю глотку: " Прощай,

король, прощай! " - как будто ее когда-нибудь могли подпустить беседовать к

королю да еще разрешили " тыкать". Сварог в уме сказал про певицу матерное,

не отрывая взгляда от дороги.

И он был вознагражден, дождался Мэлсдоржа. А тот нисколечко не

удивился. Просто придержал конька и хладнокровнейшим образом спросил:

- Что, допек каган?

- Допек, - сказал Сварог.

- Я же говорил - беспокойный... Что, помочь надо?

- Надо, - сказал Сварог.

- Россия идет к рынку, Монголия идет к рынку...

- Что надо? - спросил Сварог.

- Автоматных патронов надо. Волков развелось.

- Делов-то, - сказал обрадованно Сварог. - Автомат не надо?

- Автомат мне уже звезданули, - сказал Мэлсдорж. - А вот золота надо.

Не для меня. Для кагана.

- Откупаться? - не понял Сварог.

- Считай, что откупаться...

Если кто-то станет уверять вас, что майору в отдаленном гарнизоне ни

за что не звездануть полрюкзака автоматных патронов, пошлите его к черту.

Даже не обязательно быть майором. Дело совершенно житейское. Гораздо

труднее, не зажигая света и не разбудив жену, ночью отыскать и сгрести в

карман ее золотишко. А покинуть ночью территорию, перемахнув через забор

из потрескавшихся бетонных плит, и вовсе проще простого, вы не в Чикаго,

юноша, вы в советском военном городке...

Эта ночь своей веселой жутью, наверное, запомнится навсегда. Мэлсдорж

привел его в какую-то мастерскую, где два монгола только что откупорили

водку, совершенно по-русски распотрошив на газете " Унэн" селедку и

плавленые сырки. Однако, увидев Мэлсдоржа, они поклонились чуть ли не до

земли, убрались в уголок, враз забыв про водку, и пулей выскакивали

оттуда, едва Мэлсдорж коротко отдавал непонятные распоряжения. Они

разожгли огонь в горне, притащили инструмент и снова пристроились в

уголке, испуганно таращась на Сварога - ему явно перепала доля суеверного

почтения.

- Ты тут в законе, я смотрю, - сказал Сварог, неловко топчась

посередине и все время натыкаясь на ржавые железяки.

- Много будешь знать, генералом не станешь, - сказал преобразившийся

Мэлсдорж, вдруг ставший ловчее, проворнее, даже, похоже, моложе. - Садись

туда и пей водку. Вон водка стоит.

- Да как-то... - зажеманился Сварог.

- Ничего. Им на работе нельзя, не хотят они водки.

Он что-то каркнул через плечо, и безымянные монголы подались из угла,

отчаянными жестами показывая Сварогу, как им не хочется водки и как они

рады его угостить. Сварог без церемоний уселся на пыльный ящик и взялся за

водку. В целях успокоения расстроенных нервов.

Но он не дождался никакого колдовства с заклинаниями и таинственными

тенями. Тени елозили по стенам самые прозаические - от занятого работой

Мэлсдоржа, время от времени помогавших ему безымянных монголов и самого

Сварога. Правда, Мэлсдорж все время бормотал себе под нос, но выглядело

это вполне обыденно.

Он работал без устали - плавил золото, разливал его в крошечные

формы, бормотал над формами. Сварогу все же порой становилось жутковато -

то глаза у безымянных монголов закатывались в ужасе под самую черепушку,

то из-под стола маячила посторонняя тень, то как-то по-особенному

посвистывал ветер, - и он наливал себе еще на два пальца, как истый янки,

только содовую, понятно, не лил, откуда здесь содовая? А Мэлсдорж работал,

как ювелир. Похоже, здесь помимо прочего делали еще и женские украшения -

иначе откуда все эти тигельки и замысловатые инструменты, красивые,

неуместные в мастерской, как две капли воды походившей на обиталище

советского слесаря.

  Когда в бутылке осталась треть, а крохотные отливки остыли, Сварог

сообразил, что мастерит Мэлсдорж: пули под макаровский патрон, две штуки.

Мэлсдорж, видимо, сделал главную работу - он сел на ящик рядом со Сварогом

и выпил водки, а безымянные монголы вытаскивали из Свароговых патронов

коричневые пули и осторожненько вставляли на их место золотые, следя,

чтобы не просыпать пороха и не помять гильзы.

- Стреляй все равно куда, - сказал Мэлсдорж.

- Ну, спасибо...

- Ладно, чего там. Дело не в тебе, майор, хоть мужик ты и хороший.

Порядок должен быть. Если ты мертвый - лежи, а не скитайся по чужим векам.

У нас от своих не продохнуть, скоро и в степи будет тесно, а тут еще и

китайцы плодятся...

Сварог осторожно покачал пули кончиком пальца. Они сидели в гильзах

крепко, словно генералы из " райской группы" в московских кабинетах.

Мэлсдорж разлил остатки водки в два стакана, зашвырнул свою в рот, не

коснувшись губами посуды (Сварог завистливо крякнул), пососал селедочный

хвост, держа его за плавники, привычно вытер пальцы о голенище мягкого

сапога, подумал и спросил:

- А чего ты, если подумать, ерепенился? Был бы уважаемым человеком,

на лошадке скакал, города брал... Все лучше, чем сейчас.

- Да привык я здесь как-то, - сказал Сварог. - Прижился.

Он подозревал, что лукавит - в первую очередь перед собой. Видимо,

все дело - в голой степи. Окажись на месте молодого честолюбивого степняка

король из высокого замка (водопровод и канализация не  обязательны), все

прошло бы не в пример легче. Но степь выглядела очень уж пустой,

необставленной, скучной. А Сварог был неистребимо городским. Степь (пусть

и называвшаяся иначе) старательно и яро пыталась убить его и в стране

Аллаха, и в стране Льва, в степи пропал без вести отец, степь уже два года

держала его здесь в плоской тюрьме без стен. Степь меняла облики и

названия, степь ни разу не задела ни осколком, ни пулей, но всегда

оставалась злокозненной плоскостью, богатой лишь необозримыми горизонтами

да изредка - горами.

Он шумно вздохнул, защелкнул патроны в обойму, обойму в рукоятку,

спросил:

- А еще водка есть?

Безымянные монголы, мешая друг другу, торопливо полезли в шкафчик.

Назад Сварог возвращался тепленьким, бодрым и совершенно бесстрашным.

Он передернул затвор, вдобавок еще взвел курок, чтобы не полагаться на

самовзвод. Сие было чревато - случалось, " Макар", лежа в кобуре или в

кармане, сам собой срывался с предохранителя, бабахал самостоятельно, и

хозяин получал пулю - в соответствии с присущим ему везением или

невезением. Но Сварог хотел подстраховаться.

Он шагал, браво покачиваясь, держа курс на скудные огни военного

городка и услаждая себя песней из французского репертуара:

 

                   Его отец был арлекином,

                   а мать наездницей была.

                   И с колыбели был подкинут

                   он в мир добра и зла.

                   А колыбель его висела

                   над самой клеткой льва,

                   и слышал мальчик то и дело

                   судьбы своей слова:

                   " Ты был рожден акробатом,

                   твой долг - менять города..."

 

 Когда-то, в полузабытые времена больших несбывшихся надежд, он пел ее

под гитару по-французски, а сейчас помнил только вариант на языке родных

осин. Земля под ногами оставалась твердой, разве что норовила, стерва, то

и дело вздыбиться и заехать под коленки. Нохор не появлялся. Под луной

замаячил справа сутулый, чутко присевший снежный человек алмасты - но этот

перебросками во времени не занимался и вряд ли сам знал точно, в каком

времени живет. Для ученых он был загадкой, для читающей публики сенсацией,

а для местных жителей - неопасной вонючей тварью, обитавшей поблизости с

незапамятных времен и потому столь же привычной, как закат или понос.

Белые люди в военной форме поначалу принимали его за алкогольную

галлюцинацию, но потом тоже пообвыклись, если не считать озверевшего от

безделья особиста, полагавшего здесь замаскированные китайские происки.

Сварог поднатужился и гаркнул:

- Зашибу, сука!

Алмасты отпрыгнул не сгибая колен и припустил во мрак, в котором

благополучно и растворился. Он уже успел понять, что от белых людей в

военной форме нужно спасаться галопом.

- Это нормально, - сказал сам себе Сварог голосом то ли Горбачева, то

ли Кашпировского, идиотски захихикал и пошел дальше под огромными

звездами.

В эту ночь его так и не потревожили. Утречком он отпился холодной

водой и поскорее убрался подальше от семейного очага, пока жена не

обнаружила исчезновения золота. Насколько позволяли служебные обязанности

и распорядок дня, он то и дело уединялся, откровенно нарываясь. Да так и

не нарвался. Начал даже подозревать, что удрученный провалом эксперимента

шаман умер от инфаркта или был сгоряча укорочен на голову.

Домой возвращаться как-то не тянуло. Он без всякого удовольствия

забрел в гости к замполиту Ульянову (ни с какого боку не родственнику).

Ульянов без всякой фантазии кушал водку и был мрачен, как никогда, - в

голову ему стукнуло, что в нынешние бурные психопатические времена его под

горячую руку причислят к родственникам вождя трудящихся всего мира и, чего

доброго, положат в Мавзолей. Симптомчики были знакомые, означавшие, что к

ночи из холодильника полезет Карл Маркс, и придется бежать за доктором

Зуевым, который Карлу непременно прогонит, если только сам не будет гонять

друидов. Правда, если подумать, для замполитовой печали были все основания

- ходили стойкие слухи, что в ближайшее время замполитов ликвидируют как

класс, а ничего другого Ульянов как-то не умел, да и не особенно-то

порывался учиться, честно говоря. На сковородке у него догорал разодранный

по страничкам партбилет - но Ульянов, как выяснилось, к демократам

примыкать вовсе не собирался, просто разочаровался в родной партии,

разучившейся делать перевороты.  Сварог выпил водки, пожелал Ульянову

приятной беседы с Карлом Марксом и направился к археологам.

На полдороге его и достало - и качественно. Он вошел в сухую твердую

землю, как утюг в ведро с водой, чисто по привычке побарахтался немного,

но потом опомнился, зачем-то поднял руки над головой, решив, что так

пойдет легче, - и провалился из солнечного дня в ночь. Поблизости жарко

пылали высокие костры, ржали лошади, вокруг стелился странно тяжелый,

устойчивый дым из причудливых курильниц на затейливых ножках, и шаман,

целехонький и здоровехонький, разразился столь радостными воплями, что

голова его, похоже, еще миг назад и впрямь висела на волоске.

А Нохор смотрел на Сварога с нехорошим удовлетворением, как на

желанную долгожданную игрушку, улыбался во весь рот, и у висков

покачивались черно-бурые лисьи хвосты и еще какие-то плоские золотые

висюльки, дракончики и кони. Сварог медленно и плавно, как во сне, опустил

руку, дернул большим пальцем клапан кобуры.

- Ну и пришлось же за тобой побегать, - сказал Нохор. - Как за

капризной девкой, право слово. Ничего, все позади... - И приказал, не

оборачиваясь: - Приведите ему коня.

Кто-то, невидимый за пламенем костров, припустил прочь, отчаянно

стуча сапогами. Все так же медленно и плавно Сварог поднял руку, отводя

большим пальцем ребристый язычок, он успел еще испугаться, что по

неведомым законам колдовства перенесенный в другое время порох не

вспыхнет, а пружина не распрямится, - и тут же, в некий растянутый на

долгие минуты миг, ощутил, как освобожденный ударник пошел вперед, и

кусочек свинца в обтекаемой медной оболочке ввинтился в нарезы,

подпираемый упругим, удлинявшимся цилиндром раскаленного газа, коричневая

гильза неспешно ушла вправо по параболе... Кажется, рядом вопили, звенели

оружием, выхватывая мечи на бегу, кто-то проломился прямо сквозь костер

черным чертом в ворохе ало-золотистых искр - но вокруг Сварога уже

смыкалась мутная пелена, и, стреляя второй раз, он уже плыл посреди этой

пелены в непонятном направлении, видел еще, как прямо перед ним, перед

дулом пистолета, возникла в сером тумане дыра с неровными краями, и в ней

виднелись далекие костры с мелькавшими на их фоне черными, неправдоподобно

четкими силуэтами - а потом исчезли и дыра, и туман. Сварог стоял почти на

том же месте, впереди виднелся раскоп, а пистолет был в руке. Чисто

машинально он выщелкнул обойму, большим пальцем вышелушил коричневые

кургузые патроны. Их оказалось пять. Шестой, дело ясное, сидел в стволе,

загнанный туда предыдущим выстрелом, - а две золотых пули остались в

неизвестном прошлом. Значит, удалось. Произошло так быстро, буднично и

скучно, что на душе стало не радостно, а скучно и больно. Сказкам положено

кончаться как-то не так - то ли веселее, то ли необычнее.

Но по дороге к раскопу Сварог пришел к выводу, что сказки всегда

кончаются именно так - скучно и буднично. Никто не заглядывал в те будни,

что простираются за словами " Тут и сказке конец" - а это еще не конец, там

обязательно должно что-то происходить, ведь живы положительные герои и

даже часть отрицательных, и удачливому принцу причитается полкоролевства,

а спасенной принцессе не обойтись без законного брака, она же не

подзаборная какая-нибудь и не кухаркина дочь. Голова дракона (или тролля)

валяется в пыли под забором на заднем дворе, куда ее откатили пинками

кухонные мужики, чтобы не мешала таскать с ледника говядину и запечатанные

жбаны. У царевны (или принцессы) нет ни одного приличного платья, и нужно

ее срочно обшивать, старшие сыновья на стенку лезут от злости, и их вполне

можно понять: они, скорее всего, старательно и серьезно готовились к

восшествию на трон, изучали экономику, финансы и военное дело, пока

младшенький в обществе говорящих серых волков болтался за тридевять земель

(к тому же наверняка без паспорта и подорожной, так что дипломатам теперь

отписываться не одну неделю). Министры ломают голову, как надлежащим

образом разделить королевство пополам, не разрушив устоявшихся

хозяйственных связей, не задев границы баронских имений и общинных

выпасов. Если там есть биржа, она на всякий случай паникует, и курсы

иностранных денежек скачут самым причудливым и идиотским манером.

Простонародье, усмотрев реальные шансы на лишний уик-энд, гуртуется в

кабаках и у дворцовых ворот - вдруг выкатят бочку? Один папаша-король на

радостях надрался и тискает фрейлин. А сам принц сидит в горнице и

понемногу начинает соображать, что начинается скучная будничная жизнь,

потому что спасенная принцесса, став законной супругой, черта с два

отпустит освобождать других принцесс и рубать драконов, ибо женщины

невероятно практичны. В общем, болото, не зря же умница волк предупреждал,

что больше они не увидятся...

Сварог добрел до края раскопа и глянул вниз. Мавзолей был уже вскрыт,

бревна убраны, и гробокопатели в полном составе толпились вокруг,

восхищенно лицезрея скелет, лежавший меж каких-то чаш, ржавых клинков с

уцелевшими тускло-желтыми рукоятями (значит, золотыми) и прочего хлама,

натасканного когда-то в могилу уважения ради. Сварог сначала наблюдал без

всякого интереса, высматривая среди загорелых спин Светину, потом вдруг

встрепенулся, проглотил подступивший к горлу комок, сбежал вниз по хлипким

шатким мосткам и стал проталкиваться ближе под недоуменное оханье тех,

кому вгорячах наступал сапожищами на босые ноги.

На запястье скелета тускло желтел массивный браслет с драконьими

головами. От черно-бурых хвостов, понятно, не осталось и следа, но обок

пустых глазниц лежали плоские золотые висюльки, прикрепленные к шлему, -

золотые дракончики и кони. Сварог стал высматривать пули - должны же быть

где-то, что им, золотым, сделается? - но на него коршуном налетел ихний

главный: бородатый демократ, сидевший на " Огоньке", как наркоша на игле, и

оттого питавший к военным людям биологическую ненависть, какую старая дева

питает к голым кисулям из " Плейбоя" - по определению доктора Зуева, ерника

и консерватора, успевшего с бородатым подраться в зыбкие дни ГКЧП (правда,

не по политике, а из обоюдного пьяного куража). Налетел и стал нудить про

нетленные ценности науки, коей не имеют права мешать пьяными визитами

представители имперской военщины. Сварог к тому времени давно протрезвел,

но, чтобы не огорчать интеллигента, огрызнулся в классическом стиле:

- Если ты такой умный, чего строем не ходишь? Сталина на тебя нет...

Выбрался из раскопа и потащился в военный городок. На душе было

невыразимо мерзко и хотелось переиграть все назад. Как это сплошь и рядом

водится, изничтоженный своими руками шанс казался теперь единственным,

ради чего стоило жить, а собственная решимость избавиться от лучшего

будущего - достойной последнего придурка. При мысли, что он, побывав за

таинственной дверью, сам заколотил ее за собой и обречен отныне на этот

мир, тоскливое бешенство захлестывало мозг. Нестерпимо хотелось иного -

иных миров, иной жизни, иной судьбы.

Неизвестно, успел ли он подумать, что страстные желания имеют

пакостное свойство сбываться.

А может, все произошло так быстро, что и не успел.

Потом пьяный доктор Зуев говорил особисту, что в Англии вот ежегодно

пропадают без вести двенадцать тысяч человек, и ничего, никто не делает из

этого драмы. Трезвый особист послал его подальше и угрюмо сидел над

докладной - он вообще-то привычно узрел в бесследном исчезновении майора

С.С.Сварога китайские происки, но совершенно не представлял, как это

аргументировать на бумаге. Мэлсдорж кое-что чуял, но его никто не

спрашивал.

А в общем, пропавшего толком и не искали - на одной шестой части суши

закручивались такие дела, что остальные пять частей пребывали в паническом

обалдении, и где уж тут помнить о каком-то майоре, пусть даже кавалере

парочки экзотических орденов...

 

 

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МИЛОРД *

 

Карты

 

 

Физическая карта континента Харум

Полушарие восхода

Полушарие заката

Политическая карта континента Харум

 

 

ОН ИДЕТ

 

 

Сначала была боль - обжигающая, пронизывающая, залившая тело от

корней волос до ногтей на пальцах ног. Боль стала столь невыносимой, что

вдруг исчезла, оставив тело в полной одеревенелости, и Сварог,

оцепеневший, скорченный, увидел, как сквозь окружающий мрак проступают

смутно-голубые и смутно-алые линии, наливаются красками, становятся

ярко-синими и ярко-алыми, продлеваются, простираются в беспредельность,

выгибаются, закручиваются в спирали, синусоиды и кривые, и все это - лишь

крохотная часть заполнившего необозримую Вселенную необозримого

переплетения.

Он попробовал закричать, но не смог зачерпнуть и глотка воздуха.

Правда, и удушья он не ощущал. Тело просто-напросто стало камнем, в

котором жило только сознание. Одного он не мог понять: это его несет вдоль

разноцветных линий (к синим и алым незаметно добавились зеленые и

фиолетовые), кружа и вращая, - или он висит неподвижно посреди этой

загадочной необозримости, а разноцветные линии водят вокруг затейливые

хороводы? Как бы там ни обстояло, головокружения он не ощущал. Но что он

вообще ощущал? Что это не может быть сном, что он прекрасно помнит все

предшествующее... И только.

Следовало бы испугаться, но этот то ли полет, то ли висенье посреди

кружащейся разноцветной паутины тянулось так долго, что Сварог, как ни

удивительно, не испугался, а заскучал. Он долго ругался, но истощил

изобретательность и все старые запасы, пробовал читать стихи, но исчерпал

боезапас еще быстрее, потому что ругаться гораздо проще, нежели вспоминать

стихи. Принялся мысленно разбирать - в строгой последовательности и до

последнего винтика - сначала " Макаров", потом " Манурин" МР-73 " Комбат", но

запутался в винтиках, плюнул мысленно...

Мысленно?! Нет, самым натуральным образом. Губы шевельнулись, с языка

сорвалась слюна и канула во мрак ртутно сверкнувшим комочком. Сварог

осторожно вздохнул. Дышалось. Теперь можно было и кричать, вот только

зачем? Он протянул руку, попытался коснуться оранжевой (уже появились и

такие) линии.

Руку плавно отвело в сторону. Линии вокруг стали шире, напоминали

ленты, и с них срывались искры того же цвета, словно высекаемые невидимым

ветром, угасали в черноте, и это прибавляло уверенности, что движутся все

же линии, а сам Сварог висит неподвижно.

Насколько он помнил, Бог в такой ситуации воскликнул: " Да будет

свет! " Однако Сварог чувствовал, что эпигонство здесь неуместно - на

всякий случай стоит воздержаться, - а из исторических афоризмов годится

лишь краткий и энергичный, изреченный наполеоновскими гвардейцами при

Ватерлоо.

Тут его начало кружить, словно насаженного на булавку жука - вокруг

булавки, то по часовой стрелке, то против, то вовсе уж небывалыми

виражами, и стало ясно, что движется все-таки он. Линии стягивались в

сужавшуюся воронку с радужными стенами, где темноты убавилось настолько,

что она сама стала лишь узенькими угольно-черными лентами, и в эту воронку

засасывало Сварога.

И втянуло головой вперед. Показалось даже, будто воронка явственно

булькнула, цинично и торжествующе. И дальше его несло сквозь

серо-белесоватую мглу, кувыркая, швыряя и подбрасывая, тыкая под ребра -

то чем-то тупым и твердым, то чем-то мягким, упруго поддававшимся, а

вокруг мелькали цветные пятна и смазанные силуэты то ли предметов, то ли

живых существ.

Хлынул звук - словно врубили клавишу. Выло, свиристело, ухало,

скрежетало. Щемяще нежные ноты, обрывки песен на непонятном языке,

чудесные мелодии перемежались с отвратительным хрупаньем и волчьим воем.

Звук накатывал тугими волнами, уши и мозг едва это выносили.

Потом его швырнуло, бесцеремонно приложило в твердо-упругую

поверхность - затылком, лопатками, всем телом. И на этом, кажется, полеты

окончились, он стал неподвижен. Вокруг царила темнота, поодаль светились

силуэты, отдаленно напоминающие человеческие, - светились бледным,

призрачным гнилушечьим сиянием.

Сварог шевельнул руками, ногами, приподнял голову. Казалось, совсем

близко, всего в нескольких сантиметрах над ним, висела неощутимая плита,

чуточку поддававшаяся, но тут же замиравшая броневым листом. Ветвистые

фиолетовые молнии, шипя и свистя, сорвались откуда-то сверху, впились в

лицо, в голову, в грудь, он дернулся, заорал, но тут же осознал, что

никакой боли не испытывает. Страха не было, крепла злость. Он понимал, что

его вновь настигли невероятные странности, что это наяву и он заброшен

неведомой силой неведомо куда, неведомо зачем. И не было ни сил, ни

желания ни пугаться, ни удивляться. Сварог перешел в какое-то иное, не

прежнее состояние души - попросту воспринимал окружающее, как оно есть, и

не более того. Хотя воспринимать особенно и нечего, окружающее не баловало

его впечатлениями. Только темнота и маячившие вокруг немые силуэты,

походившие молочно-белесым цветом на бледные поганки. Небогато и скучно,

даже уныло. Но была во всем этом некая мрачная неотвратимость, убеждавшая,

что это - всерьез и надолго. Отчего-то Сварог был в этом уверен. И

почему-то ничуть не грустил по этому поводу. Но и не радовался - чему,

Господи? Ничего пока не произошло...

Силуэты шевельнулись и словно бы подступили ближе. Сварог дернулся -

невидимая преграда держала по-прежнему, равнодушно и надежно.

- Скажи свое имя, - услышал он голос, самый обычный, тусклый и

равнодушный до бесполости.

Сварог шевельнулся. Все это было всерьез, окружающее проявляло

признаки чего-то разумного, разговаривало с ним членораздельно, одним

словом, вступало в игру, в какие-то отношения, а в любой игре есть игроки

- и есть спортивный инвентарь. Каковым Сварог становиться никак не хотел.

Пусть и не прятал в рукаве пока что никаких козырей, даже правил игры не

знал.

- Воспитанные люди сначала представляются сами, - сказал он в

темноту.

- А если они хозяева? - бесполым голосом спросила темнота.

- Тем более, - сказал Сварог.

И зажмурился, охнув, - темнота полыхнула багровыми языками пламени,

огонь был со всех сторон, жар стягивал кожу, вот-вот, казалось, затрещат и

вспыхнут волосы, займется одежда. Это было страшно. Но Сварог,

подергавшись в тщетных попытках освободиться, очень скоро определил -

огонь словно бы замер на некоем рубеже и дальше не распространяется. Лицо

и руки пекло, часы с браслетом охватили запястье жарким кольцом, один

нательный крестик на цепочке приятно холодил кожу. Но пламя не переступало

границы. Прищуренными глазами Сварог наблюдал колыхание огненных языков

вокруг. Багрово-золотистые, они сплетались и дергались, вздымались и

опадали и отчего-то ничуть не походили на вырвавшийся на волю пожар.

Скорее на дерганье и ломанье марионетки, управляемой ловким и умелым

кукольником. Их пляска не повторялась механически - но и кукла в

сноровистых руках способна на многое и может показаться живой дикарю, ни

разу в жизни не видевшему марионеток. Так вот, огонь был мертвый, как

марионетка.

- Назови свое имя, - требовал назойливый голос. - Ты стыдишься своего

имени? Ты трус? Твое имя слишком позорно звучит, чтобы произнести его, да?

Ты трус! Ты боишься!

Хохот нескольких глоток сопровождал арию невидимого солиста. Хохотали

наглые, сытые, уверенные в себе, и Сварог рявкнул в ответ, выкрикивая

оскорбления, несравненно более обидные, чем те, какими его награждала

невидимая свора. Этот дурацкий поединок длился недолго. Голоса умолкли,

исчезло пламя, остался неведомо откуда идущий свет без теней.

И в этом свете над Сварогом склонилось чудовище.

Бледно-синее, безволосое, морщинистое. Лысая голова склонялась к лицу

Сварога, ровным желтым светом сияли глаза с вертикальными кошачьими

зрачками, щелкала треугольная клыкастая пасть, омерзительно вонявшая

гнилью и падалью. Ссохшиеся пальцы с черными когтями тянулись к горлу

Сварога и никак не могли до него добраться, словно невидимая преграда

исправно работала на обе стороны, сковывая Сварога, но и защищая. Узкий

язык, красный, острый, дергался в слюнявом зеве. Чудище раскачивайтесь,

брызжа слюной, орало:

- Скажи свое имя! Имя!

Но напугать оно могло разве что таежного отшельника, не приобщенного

массовой культурой к хрипящим монстрам и воющим покойникам. А Сварог, мало

того что многого насмотрелся на экране, еще больше жути пережил наяву - и

сам творил эту жуть. Чем дальше, тем больше отдавало самой вульгарной

комедией, детскими страшилками.

- Пошел вон, - сказал Сварог.

- Это все зря, зря, зря... - забубнили вокруг голоса, словно

перекликались.

- Время уходит, уходит, его нет совсем...

- А мы бессильны, бессильны...

- Но мы не можем быть бессильными...

- Не имеем права...

Голоса искажались странным эхом, плыли, слова растягивались, тягучие

гласные и резко, как выстрел, звучавшие согласные превратили шумевшие

вокруг разговоры в сущую абракадабру, и Сварог ничего уже не понимал.

Чудовище исчезло - незаметно, словно повернули выключатель, только что

дергалось и хрипело над самым лицом - и вот его нет. И никто не пришел ему

на смену. Ровный неяркий свет без теней поблек, сквозь него там и сям

стали проступать непонятные контуры, путаница наливавшихся четкостью и

чернотой линий проявлялась в нечто знакомое. Голова ощутила мягкую

прохладу податливой подушки, тело - легкое свежее одеяло. Сварог лежал в

постели. Белая комната, мирное голубое небо за окном, сирень на столике у

изголовья. Человек в белом халате сидел у постели, лицо у него было доброе

и заботливое, он радостно, ободряюще улыбнулся, склонился к Сварогу:

- Ну и задали вы нам хлопот... Знаете, сколько вы  здесь лежите и

бредите? Долгонько...

Сварог медленно расслаблялся, вытянул руку вверх - ну конечно же,

никакой невидимой преграды. Пальцы дрожали - ничего удивительного.

- Бред, - сказал он.

- Бред, - торопливо подтвердил врач. - А теперь напрягитесь-ка, вам

следует все вспомнить. Сколько вас было в вертолете? Ну? Вас накрыло почти

сразу же после взлета... Вы ведь капитан Лаврин?

- Нет, - сказал Сварог. - Я - майор Сварог. Нас в вертолете...

Что-то странное и неладное случилось с глазами. В той точке, куда он

в данный момент смотрел, все виделось резким и отчетливым, но боковое

зрение отмечало, что все, оказавшееся не в фокусе, зыбко колышется,

расплывается...

И еще он совершенно точно помнил - не было никакого вертолета. Он с

полгода не садился в вертолет. Да что же это с глазами такое? Там, куда

переводишь взгляд, все вновь становится четким, стабильным - но

захваченное краешком глаза лицо врача, такое ласковое, такое участливое,

напряженно-внимательное, словно подергивается пеленой раскаленного

воздуха, дергается, гримасничает, нос стекает к подбородку, уши оплывают,

проваливаются внутрь...

Он моргнул, присмотрелся к сирени. От нее совсем не пахло сиренью.

- Ну же, - торопил доктор. - Значит, в вертолете вас было... Вы майор

Сварог... дальше! - В голосе у него промелькнуло что-то визгливое,

скрипучее.

- Не было никакого вертолета, - сказал Сварог.

- Был, - мягко сказал врач. - Он упал. Вы хорошо помните, кто вы?

Назовите себя!

- Вы не знаете, кто я? - спросил Сварог.

- Знаю. Скажите сами. Ваше полное имя.

- Не было никакого вертолета! - сказал Сварог. - Слышите?

Он приподнялся на постели, вскочил рывком, сгреб за халат этого

лучезарно доброго врача с заботливыми усталыми глазами. Врач остался

неподвижен, как манекен, а Сварог ощутил, что его рука вместо

накрахмаленного белейшего халата намертво ухватила что-то жесткошерстное,

мохнатое, горячее, живое, - и оно испуганно рванулось, так, что Сварога

дернуло следом, он врезался головой в грудь застывшего на стуле врача. И

голова прошла насквозь, Сварог свалился с постели, кудрявая шерсть

выскользнула из руки, он барахтался на чем-то твердом и холодном, не мог

вскочить, как ни пытался.

Тяжелая тьма обрушилась сверху под зазвучавший со всех сторон вой,

посвист, визг.

И он провалился в эту тьму, потеряв опору под ногами, под невыносимый

вой и визг, выходивший за пределы слуха, сотрясавший каждую клеточку тела,

летел куда-то вниз, как камень; сердце захолонуло и словно бы перестало

биться от дикой скорости падения и бесформенного хаоса вокруг. Тяжелые

клубы мрака кружили вокруг, метаясь во всех направлениях, - а может, это

его переворачивало и вертело... Призрачно-белый свет прорывался короткими

вспышками неизвестно откуда, и в эта секунды Сварог успевал заметить

вокруг, на косматых и плоских черных облаках, свое многократное отражение,

нелепо распяленную кружащуюся тень, охваченную плотным кольцом дергающихся

нелюдских силуэтов, сопровождавших его с хохотом и воем, писком и

царапаньем, их спутанный клубок напоминал странный венок, то и дело

менявший очертания, но остававшийся отвратительным для глаза.

Он не знал, сколько продолжалось падение в неведомые глубины. Падал

сквозь тьму, сквозь колючие вспышки мертвенно-белого света, отбиваясь от

тянувшихся отовсюду лап, тонких, как сожженные сучья, изгибавшихся самым

невероятным образом, как не способна изогнуться человеческая рука,

царапавших то ли длинными когтями, то ли уродливыми пальцами, оравших и

вывших в уши. Падал сквозь мир двух красок - черной и бедой, - сквозь

странно изменившийся воздух, врывавшийся в легкие волной удушливого сухого

жара, смердящего так, что вонь понемногу перестала ощущаться, застыла в

ноздрях, во рту, в глотке плотными пробками, перехватывавшими дыхание.

Падение оборвалось столь же неожиданно, как и началось, умолкли визги

и вой, уродливые тени отхлынули во все стороны и пропали неизвестно куда.

Остался смрад, окутавший так плотно, что собственное тело казалось Сварогу

пустым мешком, надутым жарким вонючим воздухом. Зато под ногами наконец-то

оказалась твердая поверхность, напоминавшая шероховатый,  выветрившийся

камень, покрытый слоем невероятно сухого пепла, в котором ступня утопали

по щиколотку. Пошевелившись и переступив с ноги на ногу, Сварог не услышал

звука собственных шагов - все звуки терялись и глохли в идущем неведомо

откуда то ли вопле, то ли стоне, стоять громком и неумолчном, что он

скорее казался составной частью окружающего воздуха.

Осмотревшись, он понял, что стоит на крутом склоне невообразимо

глубокой пропасти, исполинской воронкой уходившей в бездну, где дна словно

бы и не существовало. Сварог это чуял, хотя и не смог бы объяснить, откуда

знает. Повсюду, куда ни глянь, на фоне прямо-таки космической черноты

отблескивало ало-багровое пламя - оно вздымалось лохматыми языками и тут

же опадало, чтобы через миг вновь взмыть рваными гигантскими лоскутьями,

оно изливалось тяжелыми фонтанами, гнувшимися к земле, струившимися

медленными ручьями, оно светило высокими кострами, рассыпалось на мириады

пожарищ, сливалось в чудовищные омуты. Но светлее от обилия огня не

становилось ничуть - это был мир без теней, без света, мир, состоявший

лишь из мрака и огня. И повсюду, куда ни глянь, корчились, бились,

метались черные человеческие фигурки - словно мураши в охваченном огнем

муравейнике, их было столько в окружающем необозримом пространстве, в

реках и струях пламени, что к горлу подступила дурнота и все чувства,

казалось, вот-вот откажутся служить, растворившись в безумии огня.

Больше всего это напоминало ад - и Сварог боялся подумать, что так

оно и есть. Сознание вяло теплилось, и сам себе он казался песчинкой на

дне колодца - над головой, чуялось, нависли неизмеримые выси, соразмерные

расстояниям меж звездами, еще немного - и расстояние меж ним и голубым

небом станет непреодолимым...

Он держался, отгоняя пытавшееся заползти в душу безумие. Повторял про

себя: это наваждение, мираж, морок, ничего этого нет, а если и есть, не

способно ни одолеть, ни проглотить, вот-вот рассеется, как дурной сон,

время уходит, они сами говорили, что их время уходит...

Оказалось, он не брошен и не забыт - корявые, дергающиеся, хихикающие

тени мелькали со всех сторон меж потоками и озерами дымящегося пламени,

дразнили, смыкали круг, плясали на фоне багрового огня, вставали на

рогатые головы, дразнились высунутыми языками - и все это в совершеннейшем

безмолвии, можно и подумать, что оглох, если бы не долетал отовсюду этот

многоголосый стон.

Тени отпрыгнули, прячась за пламенем, припадая к земле, дикий  вой

пронесся над склоном кратера, словно бы колыхнув повсюду пламя. Кто-то

невероятно высокий, черный, неразличимый, окутанный крутящимся маревом

багровых искр, шагнул прямо к Сварогу, навис, жуткий и безликий, сотрясая

землю и вздымая пепел поступью тяжелых лап. И взвыл, оглушая:

- Назови свое имя! Иначе оставлю здесь навсегда!

Однако Сварог уже ощущал в себе силы не просто сопротивляться -

нападать, фантасмагории и ужасы только злили, минутная слабость пропала

начисто, что бы там ни пугало вокруг, как бы ни тужилось. Слишком многое

видел и многое прошел, чтобы сейчас сдаваться. Черный еще громоздился над

ним, колыхаясь и подрагивая, словно отражение в текучей воде, но Сварог

шагнул вперед, чертя в воздухе крест:

- Сгинь, нечистая сила!

Слова приходили, сами собой - и черная фигура дернулась, отступая под

визг пляшущих дьяволят.

- Сгинь, рассыпься!

Все закружилось вокруг в бешеной карусели, потоки бурлящего пламени,

муравьиное скопище черных скрюченных фигурок, тучи сухого пепла, сознание

погасло прежде, чем он успел увериться, что победил...

 

ОН ПРИШЕЛ

 

 

Сварог открыл глаза. Над ним был потолок, сводчатый, светло-серый, в

ромбовидных черных узорах, словно бы едва намеченных водянистой черной

тушью. Стены того же цвета, в тех же незамысловатых, но приятных для глаза

узорах. Постель, на которой он лежал, стояла у окна, и за распахнутым

окном, на небольшом отдалении, слегка покачивались верхушки деревьев. И

никаких странностей со зрением. И на сей раз он ощущал запахи - от окна

тянуло едва уловимым свежим ароматом загородного леса. Напрягая слух,

Сварог даже различал шелест листьев, короткое звяканье - словно

захлопнулась металлическая калитка, обрывки непонятного разговора.

Сторожко, словно угодивший в незнакомые места зверь, оглядел комнату.

Дверь напротив окна - обычная высокая дверь, полукруглая вверху,

аркообразная, с фигурной черной ручкой, затейливо выгнутой. Овальное

зеркало в желтой металлической раме - оно отражало часть пола и стены, а

Сварога не отражало, он лежал в стороне. Пол то ли устлан серо-голубым

ковром, то ли искусно раскрашен. Пожалуй, все-таки ковер, решил Сварог,

хорошенько присмотревшись. Он долго пытался понять, чего в комнате не

хватает. Сообразил вскоре: нигде не видно ничего, хотя бы отдаленно

напоминавшего светильник. Ни электрических ламп, ни канделябров со

свечами.

Проходила минута за минутой, и ничего не случилось. Абсолютно ничего.

Никто не появлялся - ни люди, ни чудовища. Едва слышно шелестела за окном

листва, легкое дуновение ветерка пронеслось по загадочной комнате.

Сварог решился, откинул пушистое белое одеяло, состоявшее из мириад

крохотных белых цветов, неведомым образом удерживавшихся вместе. Опустил

ноги на пол. Его первые открытия сводились к следующему: во-первых, он был

гол, как Адам, исчезли одежда, часы, обручальное кольцо, только крестик на

шее остался; во-вторых, под ногами был действительно ковер, на редкость

мягкий. И, разумеется, в-третьих... Самое интересное. Оказывается, за

высокой спинкой кровати стоял широкий стол на толстых точеных ножках. Там

лежала аккуратно разложенная одежда. Но не она казалась самым интересным,

а предмет, как две капли воды похожий на меч в ножнах. Голубые ножны

украшены золотыми на вид накладками - листья, стилизованные цветы, звезды

с количеством лучей от четырех до семи. Черная рукоять, удобная для

ладони, вся в ребристых выпуклостях, с короткой крестовиной. На крестовине

и в навершии - красные ограненные камни с фасолину величиной. Хм, рубины?

Быть может...

Воровато оглянувшись на дверь, Сварог левой рукой придержал ножны,

прижимая их к столешнице, а правой осторожно вытянул меч - длинный, узкий,

обоюдоострый. Лезвие зеркально отблескивало. Сварог коснулся им края

стола, прижал едва-едва - и осталась глубокая зарубка. Пробормотав

смущенно: " Тьфу, черт...", Сварог попытался загладить ее ногтем - не

получилось.

Он взмахнул клинком - ну какой же мужик откажется поиграть такой

игрушкой? - и опешил. Фехтованием он не занимался сроду, даже в детстве

его обошла общая эпидемия - когда в шестьдесят шестом впервые показали

французских двухсерийных " Трех мушкетеров" и пару месяцев пацанва лихо

сражалась по дворам и улицам кто добротно выструганными шпагами, кто

палками. Логично было бы предугадать, что с мечом он управится не ловчее

сельской бабушки, которой сунули автомат с примкнутым штыком и велели

поработать с манекеном.

Вышло совсем наоборот. Он как-то удивительно ловко и хватко взмахнул

мечом. Непонятно, откуда что бралось, но Сварог почувствовал, что может

владеть этой штукой, и неплохо. Он знал, что умеет владеть мечом, хотя не

умел этого никогда. Примерно так можно описать его ощущения и впечатления.

Клинок свистнул в воздухе - Сварог сделал пару выпадов, не суливших

ничего доброго противнику, если бы тот оказался напротив, закрылся, нанес

сверху вниз косой рубящий удар. И подумал, что выглядит глупее глупого -

голый с мечом в руке. Осторожно вложил меч в ножны, приступил к одежде - в

конце концов, кому другому она предназначалась, как не ему? Присмотрелся,

повертел, приложил к себе - и быстро разобрался.

Трусы были самыми обычными, разве что узковатыми и длинноватыми, чуть

не до колен. Носки и белая рубашка с широким воротником раздумий не

вызывали. Костюм, светло-серый с красным, заставил его покрутить головой

озадаченно - штаны на пуговицах, заправленные в высокие мягкие сапоги,

могли в сочетании с рубашкой обратить Сварога и в гусарского ротмистра вне

службы, и в принарядившегося ковбоя. Зато кафтан - или камзол - никак не

подходил ни двадцатому, ни даже восемнадцатому веку. Хотя и украшенный

алым кружевом, золотыми пуговицами и шитьем на обшлагах, он не походил ни

на один наряд, более-менее знакомый по историческим фильмам. Ровным счетом

никаких ассоциации не вызывал.

- Хотя специалист из вас, майор, в данном вопросе, прямо скажем,

хреновый, - сказал Сварог вслух ради вящей бодрости.

Взвесил на руке цепь, судя по тяжести, золотую - ее, ежу ясно,

следовало надеть на шею, потому что больше просто некуда, не ногу же

обматывать? Вряд ли привычки здешних обитателей настолько уж экзотичны. О

назначении трех перстней с красным, синим и бесцветным - бриллиант? -

камнями мог бы догадаться и дебил. Сварог, чуть повозившись, унизал

перстнями пальцы, застегнул литую пряжку широкого пояса с мечом и, твердо

постукивая каблуками, прошел к высокому зеркалу.

Ну что ж, могло быть и хуже. Он вовсе не выглядел ряженым. Все было

ему впору, костюм сидел, как влитой, сапоги не жали. Присмотрелся

внимательнее к своему лицу в зеркале. Это был он и не он - немножко не

такой. Волосы и усы стали гуще, кожа слегка посветлела, стала чище и

моложе. Словно юность вернулась. В курсантах он был точно таким, даже

похуже. Сварог ухарски пригладил усы ногтем большого пальца. Румяный

молодец в зеркале ему определенно нравился, несмотря на педерастическую

золотую цепь - в конце концов, при таком наряде она кажется самой обычной,

и если здесь все так ходят...

Подошел к окну, по пояс высунулся наружу, огляделся во все стороны,

вверх, вниз.

Он смотрел из окна второго этажа, и над ним было еще несколько

этажей. Как велико здание из темно-вишневого кирпича, определить не

удалось - и справа, и слева стены круто изгибались, уходя из поля зрения.

Словно он находился в башне. Повторяя очертания стен, вдоль дома тянулась

желтая мощеная дорожка. За ней росли деревья, а за деревьями поднималась

круглая темно-красная башенка с затейливыми зубцами поверху и узкими

стрельчатыми окнами. И безмятежно сияло солнце. И тишина.

Ну и что дальше? Пора поискать кого-нибудь. Не похоже, чтобы он

пребывал на положении узника, да и это старинное на вид здание, окруженное

безмятежным лесом, не походило на узилище.

Правда, есть один нюанс... Именно в таких зданиях любят размещаться

Конторы. А Конторы во сто раз опаснее тюрем...

Он заморгал, тряхнул головой, вцепился в подоконник. Нет, не чудится

- темно-красная зубчатая башенка вдруг поплыла вдаль, уменьшаясь, а потом

провалилась вниз, словно ушла под землю...

Сварог застыл с разинутым ртом. В голове промелькнуло: " Опять

начинается?! " Растерянно огляделся, ожидая новых фантасмагорий и

превращений.

Но ничего не происходило. Мир был реален, многокрасочен и четок,

шелестели зеленые кроны, сияло солнце, из-за  круто выгибавшейся стены

здания показались два человека в черном и неспешно пошли по дорожке, чинно

беседуя.

- То есть подсознательная боязнь океана? Вы полагаете?

- Вполне вероятно. Я могу показать расчеты траекторий.

Сварога охватило странное чувство - он понимал каждое слово и смысл

фраз, но твердо знал, что говорят не по-русски и уж безусловно не

по-французски. Повторялась история с мечом - он умел то, чего не умел

никогда, знал что-то и не понимал, откуда он это знает.

За его спиной серебристо прозвенел колокольчик.

Звук шел от двери. Сварог обернулся туда. Вот они и начинаются,

события... Рука каким-то очень привычным жестом легла на рукоять меча, но

пальцы тут же отдернулись - у его неведомых хозяев было предостаточно и

возможностей, и времени причинить ему вред, пока он то ли валялся без

сознания, то ли спал.

Дверь распахнулась плавно, бесшумно, в комнату вошел старый, седой

человек в темном костюме того же покроя, что у Сварога, - только вошедший

был без меча. Зато на груди у него на золотой цепи висела золотая же

эмблема, до смешного, до недоумения знакомая эмблема медиков - змея и

чаша. А на левой стороне груди посверкивала красной эмалью и красными

камешками то ли звезда, то ли снежинка - нечто весьма напоминавшее орден.

С блюдце величиной.

Двигаясь не без грации, но явно суетливо, старик очутился перед

Сварогом, быстро окинул его взглядом и изобразил обеими руками нечто

церемониально-галантное:

  - Я рад приветствовать...

- Доктор? - вопросительно произнес Сварог.

Старик радостно заулыбался:

- Вы меня узнаете?

- Не имею чести, - сказал Сварог. - Эмблема...

- Эмблема? Ах да, разумеется... - Его улыбка все же оставалась

натянутой, как он ни пытался это скрыть. - Эмблема, конечно... Как вы себя

чувствуете?

- Неплохо, - сказал Сварог. - И если бы знал, где нахожусь,

чувствовал бы себя вовсе прекрасно... Послушайте, вы тоже горите желанием

узнать мое имя?

- О, что вы! - Доктор раскланялся любезнейшим образом. - Какая в том

необходимость? Мне нет нужды интересоваться вашим именем, я его прекрасно

знаю. Вы - лорд Сварог, граф Гэйр.

- Я? - только и нашелся сказать Сварог.

- Собственно, можно было бы титуловать вас и маркизом Черро, но

Геральдическая коллегия до сих пор не пришла к единому мнению в столь

запутанном вопросе. Лично я не сомневаюсь, что ветвь Гэйров в вашем лице

имеет все права на маркизат Черро, однако до официального решения вопроса

я могу высказываться лишь приватным образом, а нынешняя наша встреча носит

в какой-то мере официальный характер, в любом случае я сейчас нахожусь при

исполнении обязанностей чиновника лейб-канцелярии ее величества...

Он плел что-то еще, столь же вежливо и многословно, но у Сварога

создалось стойкое впечатление, что доктор просто-напросто не знает, как

выпутаться из создавшегося положения. Сварог ему искренне сочувствовал -

сам-то он вообще представления не имел, что за положение создалось.

Недоразумение? Щекотливая ситуация? А в чем ее щекотливость?

- Извините великодушно, вы не ошибаетесь? - спросил он.

- Простите? - Доктор мгновенно замолчал и принял вид сосредоточенного

внимания.

- Извините. Доктор...

- Доктор Молитори, к вашим услугам. Советник одиннадцатого

департамента лейб-канцелярии ее величества, вице-камергер...

- Любезный вице-камергер, вы не могли ошибиться? - в тон ему сказал

Сварог. - Сварог - это я и есть, но я не лорд и не граф. Не говоря уж о

маркизе - вы сами сказали, что с маркизом все в высшей степени

сомнительно...

На миг любезное лицо благообразного доктора стало непререкаемо

жестким. И Сварог вспомнил.

...Они попросили напиться, и старик принес им воды. Новенькое

пластиковое ведерко, полное до краев прозрачной воды. Но они с Вильчуром

служили тут уже второй год, навидались всякого, и Сварог, коверкая чужой

язык и помогая себе жестами, предложил: сам, мол, сначала отпей. По

старшинству. Старик обеими руками поднял ведерко к лицу, непроницаемому,

отрешенному, восточно-загадочному, но в глазах, должно быть, мелькнуло

что-то, потому что Вильчур, ухватив за руку одного из стоявших тут же

стариковых внучат, другой перехватил ведерко, мотнул старику головой: нет,

пусть-ка он...

И тогда старик, не меняясь в лице, но наверняка предвидя дальнейшее,

выплеснул воду на пыльную каменистую землю. Все было ясно, как

перпендикуляр, и Вильчур, не снимая автомата с плеча, выпустил короткую

очередь, " семьдесят четвертый" зло тявкнул, подпрыгнув на ремне, и старик

медленно опустился прямо на темное влажное пятно, бачата брызнули во все

стороны, а в деревне была засада, конечно...

Этот случай как раз и напомнило Сварогу лицо доктора Молитори. Он

молча ждал, не отводя взгляда. Доктор произнес вежливо, но твердо, чеканя

слова:

- Боюсь, что ошибаетесь именно вы, милорд. Вы - лорд Сварог, граф

Гэйр. У вас есть замок и все прочее, приличествующее человеку вашего

сословия и принадлежащее именно вам. Вам отведено соответствующее место в

обществе. Разумеется, сами вы вправе считать себя кем угодно, это,

собственно, ваше личное дело. Не следует лишь делиться этими мыслями с кем

бы то ни было. Ради вашего же блага в первую очередь. Вы - лорд Сварог,

граф Гэйр. И вы останетесь им навсегда, так как некие процессы необратимы

и возврата в какое-либо иное состояние быть не может. Нравится вам это или

нет. Нравится мне это или нет. Хотим ли мы с вами этого или нет. Надеюсь,

милорд, я выразился достаточно ясно и все расставил по своим местам?

- Безусловно, - кивнул Сварог. И добавил преувеличенно вежливо: - Я

просто боялся, как бы не случилось какого-нибудь недоразумения, ошибки,

потому и поспешил вас предупредить, как честный человек, что я вовсе не

тот лорд и граф, за которого вам было угодно меня принять...

Он замолчал и остался собой чрезвычайно доволен - никогда бы не

подумал, что умеет так краснобайствовать.

- Ни о каком недоразумении или ошибке не может быть и речи, - сухо

сказал доктор.

- Нравится вам это или нет... - бросил Сварог.

- Совершенно верно. Приватным образом могу вам признаться, что мне

это ничуть не нравится.

- Что именно?

- Очень многое, - отпарировал доктор Молитори бесстрастно. - Очень

многое, знаете ли.

Он отвернулся и склонился в поклоне - в комнату вошли двое.

Прошествовали с величавостью цирковых слонов. Сварогу поневоле захотелось

щелкнуть каблуками - они держались с холодной властностью высоких чинов,

ставшей привычной, как вторая кожа, и представляли, несомненно, армию.

Одинаковые бирюзовые с черным костюмы, одинаково расшитые золотыми

дубовыми листьями. У каждого на левом плече торчит пышный золотой

султанчик, похожий на георгин. Одинаковые мечи в черных ножнах с золотыми

накладками-драконами и эфесами, усыпанными зелеными камнями. Почти

одинаковые наборы орденов - только у того, что с усами, еще и сине-желтый

бант на правом плече, приколотый к рукаву мундира золотой брошью в виде

короны. Даже лица одинаковые, холеные и высокомерные, пожалуй, даже не

генеральские - маршальские. Точно, маршальские, подумал Сварог, вон

сколько понатыкано на орденах бриллиантов и прочих самоцветов, куда там

дорогому Леониду Ильичу... У этих даже лампасы золотые, а у нас Гречко так

и не додумался...

Оба золотоносных вельможи разглядывали Сварога с минами генштабистов,

узревших на улице пьяного прапорщика стройбата. Но и с нескрываемым

интересом. Он не знал, как держаться, поэтому стоял " вольно": во-первых,

они ему не начальство, во-вторых, раз уж он сам лорд и граф...

Тот, что с усами, полуобернулся к доктору:

- Итак?

Сварог ему даже позавидовал: вельможа ухитрился вложить в коротенькое

словечко массу разнообразнейших оттенков и нюансов. Тут тебе и

снисходительное превосходство, и тень барской фамильярности, и многое

другое. Доктор, даром что советник и вице-камергер, являл фигурою

неизъяснимое почтение. Он поклонился еще ниже:

- Милорд, граф Гэйр согласился со мной, что является лордом и

графом...

- Во-от как? - небрежно бросил усатый. - И это единственное

достижение, которым вы можете похвастать после столь долгих и усердных

трудов?

На доктора жалко было смотреть. Сварог, так ничего и не понявший, тем

не менее сделал вывод, что доктор, весьма похоже, потерпел некую

катастрофическую неудачу. Обещал несказанно больше, чем сделал. Даже жаль

вице-камергера, право слово. Сразу голову отрубят или бросят в яму к

медведям? Эти могут, ох могут...

- Высокий герцог, определенные успехи... - лепетал доктор. - Владение

оружием...

- Неужели? - наигранно удивился герцог. - Столь высокие достижения?

Гей!

Сварог, уловив краем глаза быстрое движение, отпрыгнул. Два субъекта

в черном, неведомо когда вошедшие, надвигались на него с обнаженными

мечами, пригибаясь, разведя локти, пошевеливая усами  и скаля зубы.

Физиономии у обоих были весьма мерзкими. Сварог нерешительно взялся за

меч.

- Вот-вот! - подбодрил усатый. - Ну-ка!

Сварог выхватил меч, как раз вовремя - субъекты в черном бросились на

него, клинки сверкнули у самого лица. Звон стали, хриплое дыхание... Они

хорошо дрались, без дураков, на полном серьезе, но Сварог, что

удивительно, им ничуть не уступал и даже ухитрялся сдерживать обоих. Он

вовсе не чувствовал, будто кто-то им управляет, будто его телом движет

неведомая сила. Он делал то, что умел. И знал, что в состоянии убить

обоих, - вот только сможет ли? Вместе с обретенным неведомым образом

умением он отнюдь не приобрел сноровки хладнокровно вонзить клинок в живое

тело. _Т_а_к_ ему убивать не приходилось. Да и комната была самая мирная.

- Убивать не обязательно! - словно прочитав его мысли, командным

тоном крикнул усатый герцог. - Кончайте схватку, как хотите, только - не

убивать! Ну!

Сварог поднажал - и один меч улетел в угол, а его владелец, зажав

ладонью глубокую царапину на плече, нанесенную концом клинка, исчез за

дверью. Второй проморгал выпад, и Сварог, выполнив по всем правилам

отвлекающий маневр, зацепил клинком его правый локоть.

- Браво. - Герцог два раза приложил ладонь к ладони, что, должно

быть, означало бурные рукоплескания. - Насколько я понимаю, на этом и

кончаются ваши успехи, _в_и_ц_е_-камергер?

Он так издевательски подчеркнул это " вице", что даже Сварогу было

ясно: Молитори рассчитывал за труды праведные подняться гораздо выше в

табели о рангах - но сидеть ему, похоже, в вице-камергерах до самой смерти

и в полном бесславии. Если не отнимут и то, что есть.

Жалкий вид доктора подтверждал эту гипотезу. Оба сановника

поворачивались к двери.

- Подождите! - Сварог, убрав в ножны меч, рванулся к ним. - А мне...

Что мне теперь делать?

Они переглянулись, слегка пожали плечами.

- Да делайте что хотите, право, - сказал герцог. - У вас тут где-то

замок, я полагаю? Подробности - у этого вот господина. - Он показал через

плечо большим пальцем на доктора Молитори, едва заметно склонил голову и

вышел. Следом удалился его спутник, так и не проронивший ни слова во время

странной аудиенции. Дверь за ними затворилась как бы сама собой.

- Подробности, - сказал Сварог.

- Что? - Доктор покосился на него непонимающе, зло.

- Герцог вам велел посвятить меня в какие-то подробности.

- Да какие вам еще подробности? - прямо-таки стоном вырвалось из

щуплой груди бедняги доктора. - Подробности... Здесь вам, во всяком

случае, делать больше нечего. Ступайте в парк и избавьте меня от вашего

присутствия...

- Между прочим, я к вам не набивался в гости, - сказал Сварог,

чуточку разозлившись. - Так что извольте-ка объяснить внятно, что мне

теперь делать.

- Вот как заговорили, - с грустным сарказмом покачал головой доктор.

- Сообразили, что со мной теперь можно не считаться...

- Да бросьте вы, - сказал Сварог примирительно. - Я-то при чем?

Должен же я знать, что со мной произошло.

- Провалились в дыру во времени, - отрезал доктор. - Есть такие...

Угораздило ступить не туда и не вовремя...

Сварог ни капельки не верил. Но видно было, что большего от доктора

не добиться.

- Ну а что мне делать?

- Идите в парк, - сказал доктор. - Я распоряжусь, чтобы вызвали вашу

виману. И прощайте, смею думать.

- Я вне себя от участья, видя вашу столь сердечную заботу обо мне, -

сказал Сварог. - Очень вам признателен, милорд вице-камергер...

- Я не милорд, - сказал доктор столь печально, что Сварогу стало его

жаль, и он великодушно утешил:

- Ничего, глядишь, и станете...

Судя по лицу доктора, Сварог сболтнул совершеннейшую глупость. И если

Сварог хоть чуточку разбирался в людях, у него теперь имелся личный враг -

нужно надеяться, не способный на серьезные пакости. Личный враг - с первых

минут пребывания здесь, где ничего не знаешь и ни в чем не разбираешься?

Черт, скромнее надо жить, скромнее...

Он махнул рукой и пошел к двери. Помедлив на пороге, все же

обернулся:

- Скажите хотя бы, где я?

- Это называется Талар. - Доктор раздраженно сделал рукой широкий

жест. - Или - Великий Талар.

- Страна?

- Планета.

- А _к_о_г_д_а_ это?

- Для вас это - будущее. Весьма и весьма отдаленное. - И доктор

выпалил со злобным торжеством: - Впрочем, теперь для вас это, сами

понимаете, настоящее. И навсегда. С чем имею честь вас поздравить.

   - Спасибо, - сказал Сварог и вышел.

Перед ним открылся длинный, широкий, светлый коридор с белыми

статуями в нишах, мозаичным полом и расписным потолком, и он бездумно

зашагал по этому коридору, тихому и пустому. Почему-то не тянуло ни

удивляться, ни грустить, он не сожалел о мире, который покинул, но и не

радовался ничему. Он как-то по-другому представлял себе будущее -

мегаполисы, бешеные ритмы, коловращение загадочных механизмов, яркие

краски, суета, неон, синтетика, гигантские объемные телеэкраны на стенах

небоскребов... и тому подобное, потрясающее размахом, пестротой красок и

чудесами. Вместо этого - тишина и захолустье, герцоги и вице-камергеры,

мечи и лорды... Попахивало чем-то средневековым - не в смысле атмосферы, а

в смысле атрибутики и декораций. Впрочем, и атмосфера... Ничего, быть

графом посреди средневековья - тоже не самая худшая участь...

Он увидел широкую лестницу с прекрасными малахитовыми вазами на

площадках, спустился по ней, не обнаружив у двери ни часового, ни

привратника, вышел под открытое небо. Вокруг было тихо и пусто. Сварог

попробовал ощутить себя графом, чинно гуляющим у замка, но не смог вжиться

в образ - совершенно не представлял, что должен чувствовать и о чем думать

чинно гуляющий у замка граф. Да ни о чем особенном, наверное. Смотря по

обстоятельствам. В его случае обстоятельства самые загадочные. Такое

впечатление, что он прибыл сюда вместо кого-то другого, на чье появление

весьма рассчитывали: доктор Молитори по соображениям насквозь

меркантильным, а вот соображения и резоны величественного герцога и его

безмолвного спутника - полная загадка. Герцог был ужасно разочарован, хотя

старался чувств своих не показывать...

   Замок так замок, решил Сварог. Обживусь. Освоюсь. Найду занятие.

Вообще-то благородные они люди, эти раззолоченные фельдмаршалы, оба-двое:

могли бы и выставить к чертовой матери без всякого вида на жительство и

средств к существованию. Нет, ну откуда эта сноровка в обращении с мечом?

И отчего это сначала так стремились узнать его полное имя, а потом, мало

того что потеряли к этому всякий интерес, навязали чужое? Наполовину

чужое, предположим, и все равно...

Сварог остановился. Задумавшись, он и не заметил, как вышел на опушку

леса, и там, за невысокой ажурной оградой темно-красного цвета, был обрыв,

высоченный, должно быть: далеко впереди клубились белые облака, гораздо

ниже той точки, с которой смотрел Сварог. А еще ниже, в разрывах

невесомо-нежной белой пелены, виднелась буро-зелено-серая земля,

казавшаяся с птичьего полета, как это обычно бывает, чистеньким,

аккуратным, с любовью изготовленным макетом какой-нибудь обетованной

страны. С такой высоты не видно ни грязи, ни мух, ни рытвин, ни мусора.

Земля кажется прекрасной и благородной с такой высоты.

Именно высота и насторожила Сварога. Чересчур уж высоко. Километра

два, самое малое. Пожалуй, даже три лиги наберется. Стоп, каких еще лиг?

Да самых обыкновенных, таларских [таларская лига - 907 метров], тут же

ответил он сам себе.

Подошел вплотную к ограде, достигавшей ему до груди, посмотрел вниз,

перегнулся насколько мог. Ноги сразу стали холодными, ватными, как это

частенько случается со многими, хлынуло на миг шальное, безумное, жаркое

желание броситься вниз.

Но отшатнулся он не поэтому.

Не было никакого обрыва, никакой горы. Вниз уарда [таларский уард -

0, 75м] на три уходила вертикальная, угольно-черная плоскость, а ниже, под

замком, под лесом был только воздух. И облака. Особняк вместе с окружавшим

его лесом парил над облаками, ощутимо перемещаясь, пусть и с небольшой

скоростью. Летучий замок. Сварог присмотрелся: далеко справа, чуть пониже,

над облаками виднелось зеленое пятно - деревья, и среди них вздымаются

молочно-белые башенки другого замка, бесшумно, плавно скользившего в ту же

сторону, только помедленнее. Что-то яркое, разноцветное, обтекаемое

отделилось от опушки и быстро пошло в сторону, противоположную движению.

У Сварога захватило дух. Ничего похожего на тесные самолеты, где

ногам мешает кресло впереди, а пониже спины упираются колени сидящего

сзади... Будущее начинало ему нравиться.

За спиной вежливо покашляли. Сварог обернулся. Перед ним стоял

молодой человек в таком же, как у доктора Молитори, костюме, только цепь

была медная и эмблема гораздо меньше. Он торопливо поклонился:

- Милорд, вас ожидает ваша вимана.

Он смотрел на Сварога с отчаянно скрываемым, но рвавшимся наружу

любопытством - как-никак был совсем юный.

- Великолепно, - сказал Сварог. - А что делают с виманой -

прогуливаются под ручку? Едят на десерт? Или надевают поверх кольчуги,

собираясь в гости?

   Судя по лицу юнца, он не хуже Сварога помнил - ни единой живой душе

нельзя говорить, что произошла накладка и новоиспеченный граф, строго

говоря, не совсем граф... Дисциплина и страх победили. Юнец улыбнулся с

таким видом, словно понял и оценил хорошую шутку.

- Ну-ну, - сказал Сварог ободряюще. - В конце-то концов, могут у

господина графа быть капризы? Скажем, он вдруг ненадолго забыл, что такое

вимана. Как вы думаете, молодой человек, коли уж вы медик, - могут

случаться у благородных особ внезапные провалы памяти?

Юнец нерешительно кивнул.

- Прекрасно, - сказал Сварог. - Итак?

Юнец решился, огляделся и тихо сказал:

- Вимана летает.

- Ну вот и отлично, - сказал Сварог. - Любопытно, а будет ли рядом

кто-то, кто возьмет на себя труд помочь страдающему выпадением памяти

благородному графу?

- На вимане прибыл ваш дворецкий, милорд.

- Отлично, - сказал Сварог. - Ведите.

Он шагал следом за юным эскулапом, позвякивал мечом и думал, о чем бы

спросить еще, пока он не ввергнут окончательно в коловращение новой

незнакомой жизни. Вопросов было множество, и оттого они, ясное дело,

ужасно мешали друг другу. Наконец Сварог все-таки выбрал самый глупый и

легкомысленный вопрос:

 - Скажите, а почему все так стремились узнать мое полное имя? И что

это были за рожи?

Молодой человек споткнулся, резко повернулся к Сварогу. Лицо у него

стало белым от ужаса, так что и у Сварога невольно поползли по коже

ледяные мурашки. Он даже остановился, похлопал юнца по плечу, успокаивая.

Тот медленно приходил в себя, но дара речи никак не мог обрести.

- Я пошутил, - сказал Сварог, всерьез опасаясь, как бы милого

молодого человека не хватил удар у него на глазах. - Успокойтесь, что вы,

в самом деле...

- В-вот ваша вимана, - еле выговорил юнец. - Честь имею откланяться,

милорд...

Он неловко дернул головой и заторопился прочь. Раза два казалось, что

он вот-вот оглянется, но юнец превозмог себя и скрылся  за плавно

изгибавшейся стеной дома.

Сварог посмотрел в указанном направлении. Там стоял на

изумрудно-зеленой лужайке маленький двухэтажный домик - прямоугольный,

плавно-обтекаемых очертаний, без выступающих деталей, если не считать

галерейки на торце, над дверью. На этаже - по восемь окон на длинной

стороне и по четыре - на короткой. Сам домик светло-серый, а полукруглая

крыша - алая. Цвета лорда Сварога, графа Гэйра, надо понимать. Дверь была

распахнута, и возле нее навытяжку стоял благообразный старик самого

чопорного облика, в одеянии серого цвета с алыми обшлагами и пелериной,

неисчислимым множеством золотых пуговиц. Сварог никогда не видел наяву

настоящих ливрей, но это могла быть только ливрея. Он  никогда не видел

наяву и настоящих, старого закала английских дворецких, но твердо уверен

был, что его собственный заткнет за пояс всех бриттов - по всем

параметрам. Такой уж у него вид. Одни бакенбарды чего стоят.

Дворецкий склонил голову, ухитрившись в сем незамысловатом жесте

совместить величественность и готовность служить сюзерену:

- Прошу пожаловать, милорд.

Сварог вошел в дверь, тут же затворенную за ним дворецким. Посмотрел

в окно. Ну разумеется, домик бесшумно оторвался от лужайки и поплыл ввысь.

Замок быстро исчез, вимана перешла в горизонтальный полет, скользя над

облаками и видневшейся далеко внизу землей. Пару раз там мелькнули

скопления крохотных домиков, переплетение ниточек-дорог, участки,

выделявшиеся четкими очертаниями и цветом, - поля.

Сварог огляделся, присел в мягкое кресло, отметив при этом, что сумел

привычно ловко расположить меч самым удобным образом. Спросил:

- Как вас зовут?

- Макред Двадцать Второй, - склонившись вперед всем корпусом, ответил

дворецкий.

- А цифры здесь при чем?

- Двадцать одно поколение Макредов имело честь служить вашим предкам,

милорд.

- Ну да? - с любопытством сказал Сварог, впервые узнавший такое о

своих предках. Что ж, ясно: вместе с прочими благами ему достался и полный

набор благородных предков. Мечта любого нувориша, не стоившая Сварогу ни

гроша.

- Именно так и обстояло, милорд. Позволю себе заметить, что ни один

из Макредов никогда не обманул доверия графов Гэйров.

- Рад слышать, - сказал Сварог. - Надеюсь, вы не нарушите семейную

традицию. Мы летим на землю?

- Нет, милорд. Благородные лары и их особо доверенные слуги обитают в

небесах.

- Лары? - спросил Сварог. - Что-то мне напоминает... Ах да, Талар.

- Совершенно верно, милорд. " Талар" на древнем языке как раз и

означает " обитель ларов".

- Только ларов? Там, внизу, виднеются какие-то города...

- Милорд, населяющие их варвары недостойны давать планете свое, иное

название...

- Ну, вам виднее, - сказал Сварог. - Вы, может, присядете? Ах да,

понимаю, этикет... Скажите, а чем мне предстоит заниматься?

- Всем, чем пожелаете, милорд.

- Чем же обычно занимаются лары?

- Они бывают при дворе ее величества, охотятся, развлекаются, иногда

посещают другие миры. Порой занимаются науками. Впрочем, науки - как

правило, удел младших сыновей.

- Они что же, не получают наследства?

- Отчего же, милорд, получают. Но, видите ли, традиционно считается,

что занятия науками - участь, не вполне достойная старших сыновей.

- А я - который?

- Вы - единственный. Следовательно, старший. Более того, вы -

последний из рода Гэйров и оттого имеете право на титул " майорат".

- Значит, мои батюшка, матушка...

На лице Макреда не дрогнул ни один мускул.

- Ваши отец и мать давно покинули этот мир. Близких родственников у

вас нет.

- Прискорбно, - сказал Сварог. - Значит, я одинок? Мне же будет

скучно.

На самом деле он только радовался: могли еще, чего доброго, и

супругой снабдить...

- У вас есть домоправительница, милорд.

- Да? Ну, это меняет дело, - изрек Сварог, откровенно забавляясь. -

Совершенно меняет... Пушки палить будут?

- Простите?

- В честь моего прибытия.

- Нет, милорд. Будет торжественное построение вашей дружины... и на

этом, боюсь, церемонии закончатся.

- Так... - Сварог встал и вплотную подошел к дворецкому. - Любезный

мой, а думать вам при вашей должности позволяется?

- Не возбраняется, милорд.

- А высказывать свое мнение?

- Если прикажете, милорд...

- Отлично. Приказываю, - сказал Сварог. - Приказываю вам немедленно

признаться: что бы вы мне посоветовали? В данной ситуации. Только без

лишней дипломатии. Ну? Увертюры можете опустить.

Если в сознании его собеседника и происходила внутренняя борьба, на

обрамленном седыми бакенбардами благообразно-непроницаемом лице это никак

не отражалось. Макред сказал:

- Сам я предпочитаю не обсуждать решения и мотивы особ, стоящих

неизмеримо выше. Думаю, вам следует избрать такую же линию поведения. И

просто жить - не нарушая установлений и традиций, с которыми у вас будет

время ознакомиться и усвоить их. Библиотека в замке имеется.

- Вы сущий светоч мудрости, - сказал Сварог. - Постараюсь почаще

обращаться к вам за советами. А теперь я хочу посмотреть, как эта штука

управляется. Установлений и традиций это не нарушает?

- Ровным счетом никаких, милорд.

Они вошли в маленькую комнатку с двумя окнами. Из кресла, обращенного

к простенку, вскочил человек в костюме цветов Сварога:

- Милорд, ваш пилот Дагоар Восемнадцатый...

- Вольно, - сказал Сварог и осмотрелся.

Пульт управления поражал спартанской простотой. Из стены перед

креслом торчали два рычага, больше всего напоминавшие растопыренные

восьмипалые птичьи лапы, - и каждый палец, судя по всему, обладал свободой

перемещения нескольких степеней. Из стены выступали две прозрачные

полусферы размером с футбольные мячи. Правая была заполнена мешаниной

находившихся в непрестанном, на первый взгляд хаотичном, движении

крошечных шариков - белых, синих, желтых и черных. Вторая - налита

непроницаемой чернотой, в которой вспыхивали и гасли, перемещались и

кружили золотистые искорки. И ничего более.

- Трудно научиться со всем этим обращаться? - спросил Сварог.

Пилот, не обладавший выправкой дворецкого, посмотрел удивленно:

- Двухминутный сеанс соответствующей магии, милорд. Конечно,

необходима и короткая практика...

- Понятно, - сказал Сварог, чуточку ошарашенный упоминанием о магии.

- Хм... Благодарю за службу. Она что же, летит сама?

- Штурман включен, милорд.

- Понятно, - сказал Сварог. И на сей раз ему действительно все было

понятно.

Дворецкий кашлянул:

- Милорд, на горизонте - манор Гэйр. Прошу проследовать на галерею...

 

123456789Следующая ⇒

Поделиться: