Формирование в России социального института управления постиндустриального типа

По данным некоторых источников, традиционное общество в России просуществовало до 1861 г. (ликвидация крепостного права), после чего начался период формирования гражданского общества индустриального типа.
НОТовское движение в России зародилось примерно в тот же период, что в США и Европе. Делались попытки применять принципы научного управления на Урале (в Лысьве) и в Петербурге (на заводе "Айваз" - школа поофессора Н.И. Савина). До первой мировой войны в России насчитывалось восемь предприятий, работа на которых была организована по системе Ф. Тейлора, тогда как во Франции - лишь одно.
В то же время Россия дважды испытывает революционные потрясения - в начале XX в. и в его конце, когда претерпевали коренные изменения социально-политический строй и тесно связанный с ним социальный институт управления. И всякий раз эти потрясения были обусловлены отставанием института управления от новых социально-экономических условий. Причиной отставания является зависимость института управления от социетального уровня (от органов власти), для которого управление выполняет еще и функцию поддержания его воспроизводства. Динамика и драматизм этих процессов хорошо видны на примере советского периода развития нашего общества, перестройки и "смутного" постперестроечного времени.
В XX в. наша страна как минимум три раза переживала "управленский бум": в 20- 30-е годы, в 60-е и вот сейчас, в третий раз, на рубеже столетий. В 20-е годы это было связано с отходом от неоправдавшей себя административной системы периода "военного коммунизма", от так назы- ваемого "главкизма". Начавшийся переход к НЭПу потребовал хозяйственной самостоятельности основных производственных единиц, потребовал научной организации труда на рабочих местах, обоснования разделения труда в аппаратах управления. Председатель ВСНХ РСФСР с 1921 по 1925 г. П. А. Богданов так излагал свое видение новой системы управления: "Правильно и хорошо управлять мы можем, только положив в основу следующий принцип: децентрализация самого управления промышленностью, приближение к фабрике и заводу органа управления и в то же время централизация руководства всей промышленностью в целом".
Самой адекватной формой организации производства в то время признавался трест, понимаемый как объединение предприятий, пользующихся широкой самостоятельностью, свободно выступающих на рынке и оптимально использующих все факторы производства. Государство по-прежнему выделяло большие средства на развитие промышленности, но безвозвратное финансирование уступало место финансированию за счет государственных кредитов. Резко возрастала роль рынка, хозяйственного расчета, умелого сочетания производственной деятельности с коммерческой.
П.А. Богданов видел проблему управления как противоречие между централизмом и демократизмом. Централизм ("главкизм") порождая чрезмерную регламентацию действий руководителей, снижал их ответственность за эффективность работы предприятий. К тому же, как он писал, "у нас часто деловые предложения и мысли приносятся в жертву, в угоду так называемым "политическим соображениям".
Противоречие между делом или, говоря современным языком, инструментальной функцией управления и отношениями между людьми вокруг и по поводу этого дела, преследует управление, на протяжении всей его многовековой истории, несмотря на изменение политических и социально-экономических условий, в которых оно осуществлялось.
В разработке и обсуждении проблем управления тех лет принимали участие такие выдающиеся политики, администраторы и ученые, как А.К. Гастев, Ф.Р. Дунаевский, О.А. Ерманский. П.М. Керженцев, Е.Ф. Розмирович, Ф.Э. Дзержинский, В.В. Куйбышев и многие другие. Здесь нужно сказать, пожалуй, главное - благодаря последним своим работам ("Как нам реорганизовать Рабкрин (предложение XII съезду партии)" и "Лучше меньше да лучше") В.И. Ленин придал вопросу о научной организации труда и управления статус государственной политики. Состоявшийся в апреле 1923 г. XII съезд РКГТ(б) специально рассматривал проблемы повсеместного внедрения НОТ и управления. На основе слияния ЦКК и РКИ был создан новый комиссариат во главе с В.В. Куйбышевым по руководству всем делом рационализации в стране. Во Всесоюзный совет по НОТ (Совнот) вошли В.В. Куйбышев, А.К. Гастев, Е.Ф. Розмирович и др. Были созданы специальные рационализаторские органы снизу доверху не только на заводах, но и в трестах, главных управлениях, в ВСНХ. Ответственность ("управленческая триада" В.В. Куйбышева: обязанности - права - ответственность, и все это - персонально) за организацию рационализаторских работ должны были нести непосредственно начальники комитетов ВСНХ, главных управлений, председатели трестов, директора предприятий. "Под рационализацией производства нужно понимать, - писал В.В. Куйбышев, - не просто внесение поправок, а действительную его реорганизацию на основах достижений науки".
В.В. Куйбышев (с 1926 г. - Председатель ВСНХ, а с 1930 г. - Председатель Госплана СССР) исходил из диалектического представления о процессе совершенствования организации труда и управления. Он считал, что нельзя раз и навсегда построить идеальную систему управления, нужно пересматривать ее и улучшать на основе новых данных науки и анализа быстро меняющейся политико-экономической и хозяйственной обстановки. По сути он призывал к инновационной политике и технологии в области управления, что смогли воспринять в России только через 50 лет, когда технология "инноватики" пришла к нам в западной упаковке. Кстати, проблема участия трудящихся в управлении также впервые была разработана и доведена до практического внедрения в широких масштабах в то же время. Речь идет об известных "встречных планах" и "социалистическом соревновании". По возможности мы будем делать ссылки и на других энтузиастов НОТиУ 20-30-х годов, поскольку к этим годам относится взрыв управленческого творчества, и затрагивал он самые разные аспекты теории и практики управления.
К середине 20-х годов стали вырисовываться контуры новой хозяйственной политики, осуществлявшейся под лозунгом: "Превратить страну в высокоразвитую индустриальную державу, укрепить ее международный авторитет", и контуры нового передела власти. В стране началась дискуссия по поводу эффективности нэповского механизма хозяйствования. Авторитетный советский экономист того времени, член Президиума ВСНХ А.Г. Гольцман, например, заявил, что мы страдаем от того, что "за последние годы обобществление хозяйства сделало крупный шаг вперед, в то время как построение аппарата [управления] носит печать первого периода НЭПа". Он теоретически и практически выступил за решительную активизацию административных ("внерыночных") методов управления и соответствующих им организационных форм. Им была выдвинута и обоснована идея закономерной смены систем управления по мере изменения состояния производительных сил и конкретных хозяйственных форм производственных отношений, при этом аппарат управления А.Г. Гольцман считал организационной надстройкой над развивающимися хозяйственными формами". Вопрос о связи аппарата управления с аппаратом власти им, разумеется, не затрагивался.
Другой известный теоретик того периода Н.А. Вознесенский писал, что советский экономике нет стихийных законов развития, что ее движение определяется самими людьми (рабочим классом под руководством партии).
Этот подход, как мы знаем, вылился в крупную политико-экономическую акцию 1929-1933 гг., давшую начало периоду "культа личности Сталина". НЭП был ликвидирован, и в стране на долгие годы воцарилась административно-командная система, которая вопреки благим идеям ее зачинателей и организаторов все меньше и меньше была способна к изменениям, несмотря на многочисленные реформаторские попытки.
Эти попытки предпринимались в 60-е годы (неудавшаяся "косыгинская" реформа 1965 г.), что породило новые дискуссии и второй бум управленческого творчества. Отголоски этого бума отчетливо звучат в публикациях тех лет.
"Известно, что научная разработка проблем управления была свернута в 30-е годы и до последних лет почти не осуществлялась, - признавал авторам известной социолого-управленческой монографии Д.М. Гвишиани. - Это не могло не отразиться на научной обоснованности некоторых организационных решений и приводило к тому, что на практике подход к вопросам организации управления зачастую носил чисто эмпирический характер, сопровождаясь многими ошибками, которых можно было бы избежать...". Одной из основных ошибок является технократизм, который автор обозначает осторожным словом "техницизм". "В нашей стране новый толчок развитию научных исследований организации управления был дан решениями XXIII съезда партии, постановлениями мартовского и сентябрьского (1965 г.) Пленумов ЦК КПСС, положившими начало экономической реформе, которая в значительной степени стимулировала эти исследования. В связи с этим за последние годы успешно преодолевается ограниченный техницизм в подходе к производственному предприятию, которое ныне рассматривается как социально-экономический организм, образующий сложный комплекс многообразных отношений".
Можно представить, читая эти строки, с каким трудом группе интеллектуалов удалось убедить "политическое руководство" в том, что снижение или повышение эффективности производства зависит не только от его технико-технологической системы, но и от такого его неотъемлемого элемента, как социальная организация. Это был тот период в пробуждении общественного сознания, когда слово "социальный" выговаривалось с трудом. Автору этих строк, например, на лекциях по социологии задавали "убойные вопросы" типа: "Скажите, а чем отличаются такие слова как, "социологический", "сексологический" и "национал-социалистический"?". Вторым аргументом, несомненно, была демонстрация продвинутости в исследовании "человеческого фактора" производства в научном менеджменте на Западе. Сама монография Д.М. Гвишиани напоминает отчет о выполнении партийного поручения. Ее подзаголовок - "Социологический анализ буржуазных теорий" - говорит о многом. Изрядно поруганные с позиций марксизма-ленинизма буржуазные теории, тем не менее, были скрупулезно описаны и систематизированы, что давало ход развитию не только новой отрасли науки, но и прорывало плотину общенаучного и социологического невежества в мощных номенклатурных пластах.
На практике это означало, что знаменитый инструмент управления административно-командной системы - "техпромфинплан" - стал повсеместно под нажимом райкомов партии заменяться планом социально-экономического развития". Но сути сложившейся директивной системы управления это не меняло. Просто невероятно расширялся диапазон объектов, которыми можно и нужно было управлять из центра.
"Социалистическое, коммунистическое производство, общество в целом создаются и развиваются не стихийно, как, скажем, капитализм, а сознательно, целеустремленно, по заранее намеченной программе... - писал известный социальный теоретик и тогда апологет сложившейся системы управления В.Г. Афанасьев. - Партия и государство переводят требования законов на "язык" непосредственной практики, политики... Эти механизмы "перевода" требований закона на язык политики и практики и есть механизмы управления. Механизмы управления - это те практические меры, средства, рычаги, стимулы, посредством которых органы управления воздействуют на общество, производство, любую систему социального порядка с целью достижения стоящих перед ними целей, решения поставленных задач". С этих позиций в сферу управления открыто стали включать все мыслимые объекты, в том числе и непроизводственные: объекты культуры, литературы, искусства, науки, здравоохранения, юридические учреждения, народное образование и высшую школу.
Был положительно решен и трудный для теоретиков и политиков 20-х годов вопрос об управлении людьми. Управление вещами, т.е. предметами, процессами и т.д., признавалось тогда законным (это, кстати, один из источников лицемерного технократизма), а вот признать управление людьми было как-то не по-социалистически. В 70-е годы это неудобство было устранено чисто идеологически. "На какой бы ступени развития ни находились общественные отношения, - писал А.Е. Мушкин, - всегда общество, как совокупная воля, должно подчинять себе индивидуальные воли, должно регулировать общественные отношения, руководить действиями и покупками индивидуумов".
Но регулировать и руководить - еще не значит управлять. В.Г. Афанасьев в уже цитированной нами работе решает эту проблему недвусмысленно и прямолинейно: "Управление человеком, людьми в условиях социализма - это рациональная организация их труда, их экономической, социально-политической и духовной жизни, их воспитание в духе коммунистических идеалов, соблюдения норм социалистического права и коммунистической нравственности... Управлять человеком - это значит, прежде всего, определить место каждого человека в общественной системе, его функции, права и обязанности, его социальную роль". Роли, таким образом, по Афанасьеву, не появляются у людей естественным образом, как, например, возникают роли отца, матери, брата или сестры, а, оказывается, ими наделяют нас те, кто имеет право управлять. Очевидно, это одна из причин, по которой К. Поппер резко выступил в свое время против холистской (тотальной) перестройки любого общества, пусть в самых благородных целях. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Альянс между холизмом и идеями "проектов нового государственного устройства", "централизованного планирования" он считал неправедным. Типичными представителями этого альянса выступают у него Платон и Маркс.
По Попперу архитекторы "светлого будущего" на практике проявляют себя как самые жесткие сторонники тотального планирования общественной жизни, ведь в тех областях, которые почему-либо слабо контролируются, могут затаиться опасные силы, способные помешать осуществлению проекта этого прекрасного будущего. Дальнейшее движение по данному пути приводит к существенному отклонению от поставленной цели, поскольку приходится отвлекаться на различные непредвиденные последствия своих плановых действий, переходить от переделки социальных институтов к массовой переделке отдельных личностей, что, собственно, и иллюстрируют приведенные выше цитаты времен "развитого социализма".
Утопическому идеалу тотально управляемого и контролируемого общества не удалось сбыться, но и сама попытка обошлась, мягко говоря, недешево. Это видно на примере "младшего азиатского брата" - кровавого режима Пол Пота в Камбодже. Наши же потери, по словам поэта Е. Евтушенко, равны "двадцати миллионам на войне и двадцати - на войне с народом". Плюс самое страшное - деформированное сознание, раскол общества внутри поколения и между поколениями (осуждение или оправдание исторических экспериментов с социалистическим строительством).
Критерий управления был использован для оценки этапов общественного развития. Академик Т.И. Заславская в период перестройки предложила для этого идеальную модель общества на основе реально достижимых социалистических ценностей, где демократическая система политического управления обществом сочеталась с широким развитием всех форм производственного и социального самоуправления, с неуклонным выполнением законов.
Прикладывая свои критерии к различным этапам нашего недавнего прошлого, Т. И. Заславская приходит к выводу, что период военного коммунизма следует считать вынужденным отказом от движения к социалистическим целям ради сохранения политической власти; НЭП - началом движения к социализму; период экономических реформ 1929-1933 гг. - контрреволюционным переворотом, началом "сталинщины", продолжавшейся до прихода к власти Н.С. Хрущева; период "хрущевской оттепели" (1954-1964 гг.) - периодом половинчатых реформ в целях возвращения страны на путь строительства социализма; период "застоя" (с 1965 по 1986 г.) - реваншем консервативных сталинистских сил; и, наконец, 1986-1991 гг. - периодом новых, более радикальных реформ социалистической ориентации. Эти реформы, как оказалось, закончились полным поражением коммунистических и вместе с ними нарождающихся социал-демократических сил.
С 1991 г. в стране стали осуществляться праволиберальные рыночные реформы буржуазного типа. Для того, чтобы перейти от административных к экономическим рычагам управления обществом, потребовался решительный отказ в целом от административно-командной системы как принципиально нереформируемого социального института управления, не способного перевести народное хозяйство на рельсы рыночной экономики.
Осмысление проблемы общественного развития как проблемы управ- попытки ленческой происходит значительно быстрее, чем самого управления как проблемы трансформации социального института. Это связано с тем, что данные проблемы методологически лежат в разных плоскостях.
В первом случае управление выступает как объяснительный принцип, всеми признаваемая причина социальных событий, явлений, а во втором - управление должно стать предметом исследования в рамках определенного этапа политического и социально-экономического развития. Соответственно в литературе мы находим массу примеров обращения к управлению как к фактору общественной жизни и очень мало или почти ничего - о том, что же представляет собой управление как социальное явление, какие функции оно выполняет в обществе на разных этапах его истории.
Теперь, с учетом сказанного и свидетельств переломных этапов в общественной жизни, которые дают возможность составить представление и о способах научного описания управления, попытаемся продвинуться дальше. Обратимся к научно- публицистическим материалам времен перестройки.
Работы социолога-экономиста Т.И. Заславской, социолога-историка О. И. Шкаратана и социолога-управленца А.И. Пригожина интересны сочетанием аналитического и научно-описательного подходов к событиям и явлениям перестройки как проблемам управленческим.
Т.И. Заславская подходит к явлениям перестройки с позиций модели "деятельность-структура". Перестройка рассматривается ею как социальная революция, как приход на историческую сцену одних социальных сил и уход других, притом, что этот процесс имеет направленность на сочетание управляемых и неуправляемых факторов. Логика такова: нужно выявить и устранить факторы торможения перестройки путем дозированного влияния на сознание и поведение социально-классовых групп, выделенных по критериям степени близости их интересов к центральным идеям и направлениям перестроечного движения.
Основным контрапунктом была тогда уходящая в прошлое эпоха сталинизма, опасение рецидива ее возвращения. "Несмотря на широкую и многостороннюю критику в печати и сталинщины, и "застоя", мертвящее дыхание сталинизма, видимо, достаточно долго будет ощущаться во многих сферах, начиная с экономики и кончая духовной жизнью".
Проблема виделась автору в недостаточной радикальности политической линии, боязни руководства слишком больно задеть интересы антиперестроечных социальных групп, в необходимости радикализации реформ, "пусть даже ценой обострения противоречий". "Социальная плата" общества за очистительную революцию, открывающую новый простор развития, никогда не бывает малой".
Этический аспект, касающийся готовности революционеров или реформаторов пойти на социальные жертвы ради будущего общественного блага, - это, видимо, та лакмусовая бумажка, которая позволяет оценить состоятельность, возможность или невозможность определенных организованных социальных действий. Эта проблема - как проблема вмешательства в ход естественного развития, маячила уже перед взором народников, решившихся на террор во имя народа, большевиков, ответивших на выстрелы в Ленина "красным террором", который закончился широкомасштабной акцией Сталина против них самих как "врагов народа". Радикализацию перестройки многие представляли как поддержку позиции Б.Н. Ельцина против позиции М.С. Горбачева. Горбачевский путь ассоциировался с чем-то средним между административно-консервативной моделью преобразования общественных отношений и ельцинской революционно-демократической. Морально-этический аспект выбора, касавшийся "социальной цены" радикализации реформ, снимался представлением о необычности этой революции, поскольку вопрос о власти якобы не стоял, так как основные правящие институты, партия и Советы, "сохраняют власть за собой".
На самом деле - "на войне как на войне". Так и в новой нашей революции вопрос о власти был главным. Свидетель и участник тех событий М.С. Горбачев вспоминает: "Я считал, что реформы в обществе невозможны без реформирования партии, исходя при этом из оценки реальной роли и места КПСС в сложившейся системе власти... отсюда - идея политической реформы, отделения партии от государства, возвращения реальной власти выборным советским органам... Некоторые советовали мне отказаться от поста Генсека, форсировать разделение партии на ортодоксально-коммунистическую и социал-демократическую. Но я добивался тогда другого: удержать партию на позициях перестройки, приглушить остроту конфронтации, чреватой гражданской войной. Раскол партии был тогда в интересах консерваторов - власть еще оставалась в их руках и они могли рассчитывать на реванш".
В соответствии со своей позицией М.С. Горбачев не хотел "верхушечного" раздела партии. Им был подготовлен проект новой программы, знаменовавшей полный разрыв с прошлым, проведен июльский (последний) Пленум ЦК КПСС, на ноябрь 1991 г. намечен "разделительный" съезд. Новая партия должна была сохранить в своих рядах 5-7 млн человек. Но все было сорвано, по его словам, Августовским путчем. "Руководство и значительная часть аппарата поддержали путч, в результате КПСС была сброшена с политической сцены при полной пассивности со стороны партийной массы".
Итог - с ликвидацией КПСС окончательно устранялся механизм тоталитарной власти, но одновременно крайне осложнилась (а в то время просто исключалась) возможность создания массовой политической партии демократически-социалистической ориентации, а вместе с этим и преобразования послесталинского советского общества в общество социал-демократического типа, построенное к этому времени в большинстве стран Западной Европы. Страны СССР и прежде всего Россия упустили свой шанс постепенного реформирования с минимальной "социальной платой". Дальнейшие события мы не будем сейчас затрагивать, они относятся уже к другому этапу трансформации системы управления - в условиях перехода к рынку, и заслуживают специального рассмотрения.
Вернемся к тому, как оценивался переходный "перестроечный" период ведущими социологами страны, и какую роль в этой оценке играли представления о роли управления.
Т.И. Заславская предложила, уникальную, на наш взгляд, деятельностно-структурную модель управления перестройкой, к сожалению, так и не наполнившуюся эмпирическими социологическими данными.
Суть этой модели состоит в том, что объектом управляющего воздействия становятся статусно-поведенческие группы, выделенные по критерию ускорения-торможения перестройки. Эта проблема виделась Т.И. Заславской следующим образом: модернизация механизма управления экономикой является базой всех остальных перемен; именно этот механизм меньше всего поддается преобразованиям по причине того, что перестройка затрагивает жизненно важные интересы различных социально-классовых групп, которые и представляют собой главные социальные силы перестройки. "Решая зависящие от них вопросы, они не забывают о том, что выгодно или невыгодно им самим. Конечный итог взаимодействия групп, которые занимают разное положение, имеют разные (до противоположности) интересы, и определяет ход перестройки".
Выделение социально-классовых групп в рамках исследования той или иной социальной проблемы всегда представляет собой принципиально важную и сложную теоретико-методологическую задачу. Вопрос сейчас не в том, при помощи какого категориального аппарата и по каким критериям была построена социально-классовая группировка. Важно, что для моделирования проблемы соотношения противоборствующих сил автору понадобилась и группировка по критерию отношения к перестройке, предоставляющая возможность адресного управляющего воздействия на сознание и поведение тех или иных социальных групп.
Понятно, что и выделение социальных слоев, и оценка отношения к перестройке несут на себе отпечаток ценностно-политических ориентации исследователя, что особенно заметно по прошествии времени. Нам важно рассмотреть постановку проблемы перестройки как проблемы управления. Предположим, что в результате грандиозного эмпирического исследования матрица была бы наполнена статистическим материалом и он расположился бы так (что, конечно, сомнительно), как это гипотетически изображено в таблице, приведенной Т.И. Заславской. Что с ним делать? Как это использовать для целей управления?
Надо было выработать эффективную стратегию. И такая стратегия предлагается. Целью признается конечное состояние: привести корабль к желанному берегу с наименьшими потерями (образное выражение самого автора), т.е. перестройка должна свершиться, не уйти вспять, а межгрупповая социальная борьба должна быть смягчена по своим последствиям. Куда должен приплыть корабль перестройки - тоже совершенно ясно. Цель должна соответствовать критерию "социалистичности" общественной системы, предложенному Т.И. Заславской. Очевидно, что достижение идеала и должно было служить показателем положительного завершения перестройки. Вопрос - в том, какие объекты управляющего воздействия считать главными: группы, различающиеся по месту в разделении общественного труда, или группы, выделенные по поведенческому критерию отношения к перестройке? Предлагается применить "двухмерную" стратегию, направленную на управление развитием и поведением групп обоих типов в зависимости от остроты ситуации.
Нужно сказать, что Т.И. Заславская довольно детально прописывает целый комплекс общих и частных мер, которые, по ее мнению, могли бы способствовать достижению желаемого результата. И не вина автора в том, что вся эта модель и набор управленческих мероприятий остались нереализованными. Просто власть, на которую были рассчитаны практические рекомендации (ЦК КПСС, XIX партийная конференция, очередной съезд КПСС), уже была не способна прислушаться к мнению научных авторитетов и построить в соответствии с ним свою работу.
Субъект власти терял управление над инициированным им же процессом перестройки, и, возможно, в тех условиях это была основная проблема, которую надо было бы рассматривать и ученым, и политикам. Но этого, как известно, не произошло. Одна из причин: недостаточно глубокое осмысление центрального социального противоречия процесса, которым намерены были управлять, а вторая - в традиционном для нашего обществоведения смещении интереса с проблемы управления на проблему управления объектом. Само управление как явление, как система, как социальный институт, вопреки ожиданиям, так и не стало предметом исследования. Модель Т.Н. Заславской - типичный тому пример.
В центр проблем перестройки проблему управления поставил социолог-историк, один из крупнейших исследователей социальной структуры О.И. Шкаратан. Несмотря на то, что ученый политически отмежевывался от теории "нового господствующего класса в СССР" югославского "ревизиониста" М. Джиласа, он все же признавал, что "управляющая элита" составляет особый социальный слой, который определяет ведущее противоречие, присущее отечественному "социально-историческому организму". "На поверхности советского общества видна в течение долгих лет одна и та же "болезнь" - бюрократизация, чрезмерная власть аппарата управления, усиление государственности в ущерб гражданскому обществу". Как историк О.И. Шкаратан попытался проследить проблему генезиса административно-командной системы. Ссылаясь на исследование Моргана, он отнес появление управленческой элиты ко времени перехода от бесклассового к классовому обществу, когда благодаря возникшей военной иерархии появились отношения господства и подчинения, закрепившиеся позднее в отношениях частной собственности и классов.
Далее О.И. Шкаратан выдвинул предположение, что в связи с ликвидацией в СССР частнособственнических отношений и классов, присущих буржуазному обществу, на первый план (по принципу исторической спирали) снова выступили отношения управления-исполнения. "В условиях, когда в обществе отношения присвоения средств производства кажутся на поверхности как бы одинаковыми для всех слоев, когда собственность вроде бы "ничья", на первый план выступают отношения, связанные с ролью в общественной организации труда, и среди этих ролей выдвигаются роли управленческие...".
С этой мыслью можно было бы согласиться, если бы было ясно, что значит для динамики социальных отношений выдвижение на первый план управленческих ролей. О. И. Шкаратан полагает, что более правы те, кто рассматривает работников управления не как класс, а как особый социальный слой (Р. Дарендорф, например), поскольку они хотя и могут использовать собственность в корыстных целях для присвоения жизненных благ (и когда могут - используют), но не могут распоряжаться средствами производства как своими собственными и не используют их как свои в процессе труда.
Но в этом-то и состоит динамика превращения социального слоя в класс: сначала от имени собственника он занимает ведущие роли, страдает от того, что не может распоряжаться чужой собственностью как своей, а затем находит способы и формы, чтобы привести распоряжение собственностью в соответствие со своим доминирующим положением в системах управления. Не об этой ли динамике писал Н.И. Бухарин, когда высказывал беспокойство относительно тенденции к "вырождению" победившего пролетариата в процессе выделения им из своей среды руководящего слоя как нового "классового зародыша"?
Кстати, тот же Н.И. Бухарин, как последовательный марксист, более определенно говорил об основных классовых признаках, рассматривая в качестве важнейших "командующие" и исполнительские виды социальных отношений: "Но как бы различны эти отношения ни были, все они стираются перед различиями в главном и основном: перед различиями в труде командующем и исполнительском, различиями, выраженными в отношениях собственности".
В полемике с Р. Михельсом и В. Парето он отстаивал исторически преходящее переплетение таких явлений, как классовое деление общества, связанные с ним отношение собственности и феномен управления, т.е. способ, каким тот или иной класс осуществляет свое господство.
Р. Михельс считал, что социалисты победить могут, но социализм победить не может никогда, поскольку "управление громадным капиталом передает администраторам по крайней мере такую же меру власти, как и владение собственным капиталом, частная собственность". В. Парето, как известно, создал теорию "смены властвующих элит", или, точнее, циркуляции этих элит (de la circulation des elites) как вечного двигателя общественного развития.
Н.И. Бухарин парировал: Р. Михельс возводит в вечную категорию "некомпетентность массы", а В. Парето - "устойчивость руководящих группировок". На самом деле это категории преходящие. Вполне возможно, что в будущем обществе компетентность массы значительно возрастет, а среди организаторов наступит перепроизводство. Тогда отпадет необходимость в управлении людьми.
Если не придираться к идеологической установке такой позиции (это все же 1922 год), то ее следует признать методологически более правильной, чем другие взгляды на воспроизводство социальной структуры, консервирующее ее элементы, как, например, в советское время "законсервировали" "ведущую роль рабочего класса" без взвешенной научной оценки его действительной роли. Отзвук этой консервации наглядно представлен и в попытках сформулировать центральное противоречие, которое должно было быть разрешено в результате перестроечных мероприятий. Методологические подходы выдвигались неоднократно, но ясности от этого не прибавлялось. Оттого, очевидно, столь неожиданным, даже шокирующим был срыв перестройки в результате путча 1991 г., и движение общества в совершенно другом направлении, чем это предусматривалось ее "прорабами".
Обратимся к еще одному из предлагавшихся тогда научных подходов - к инновационной концепции управления перестройкой А.И. Пригожина, автора отечественной теории социологии организаций. Прежде всего нужно сказать, что подход А.И. Пригожина при всей неразработанности отдельных теоретико-методологических позиций, на чем мы остановимся ниже, может рассматриваться как перспективный для решения задач социологии управления. Автор справедливо подчеркивает, что перестройка как социальное явление относится к переходным и особым образом направляемым процессам от одного состояния общества к другому. В таком случае на первый план выдвигается никогда ранее научно не решавшаяся проблема разработки механизмов управления этим процессом и контроля, т.е. проблема контролируемого вмешательства. "Мы всегда ставили перед собой большие цели, но, как известно, нередко "теряли" их на пути движения... И сегодня стало, на наш взгляд, уже вполне очевидным: мы недооцениваем значение самого перехода, особой стадии смены одного состояния другим как самостоятельного процесса. И мы не владеем управляемым механизмом осуществления переходных процессов".
Такая постановка вопроса имеет большое практическое и научное значение. В практическом отношении корректируются представления о "правильной модели" управленческих действий как о некоторой системе, из которой нельзя произвольно убрать любые звенья. В частности, нельзя говорить об управлении перестройкой, если не проработаны такие задачи социальной диагностики и управления, как осмысление реального состояния общества и сопоставление его с идеалами, как корректировка идеалов и формулирование целей, как определение социальной базы, т.е. тех групп и слоев населения страны, которые поддержат переходный процесс и примут в нем активное участие, и, наконец, механизмов, действующих на разных этапах этого процесса.
В научном отношении при таком подходе обогащается наше представление о возможностях метода социального эксперимента. Помимо ретроспективного и экспериментального наблюдения может разрабатываться и инновационный эксперимент с его разновидностями в форме мысленных экспериментов (модельных и сценарных).
Но самое, пожалуй, важное состоит в том, что этот подход может быть приложен не только к глобальным переходным процессам типа перехода от "капитализма" к "социализму" и обратно, но и к инновационным процессам в любых сферах реального общества и на любых уровнях его организации, а также к его ретроспективе.
В цитируемой статье А.И. Пригожий сформулировал немало ценных идей и наблюдений, необходимых для дальнейшей концептуализации в области социологии управления. На этапе выявления социальных проблем переходных процессов он противопоставляет сознательный выбор типа развития стихийному, выразившемуся, в частности, в некритическом заимствовании идей и структурных инноваций из стран с другими социальными условиями (например, участие в управлении, экономическое принуждение к труду, превращение политической идеологии в форму манипулирования сознанием и др.).
При выявлении проблем А.И. Пригожий предлагает разделять органически присущие обществу противоречия (например, вечный конфликт личности и общества), межгрупповые социальные противоречия (противоречия между бюрократией и массой, между интересами отдельных групп) и текущие трудности и "помехи", связанные с последствиями дисфункций социальной организации.
Несомненно важной, с теоретико-методологической точки зрения, является позиция автора, выходящая за рамки проблем перестройки как переходного процесса, согласно которой необходимо раздельно рассматривать такие субъекты социального взаимодействия, как общество и личность. В этом проявились общегуманистические интенции, понимание перестроечного процесса как "перехода к свободе", отмены ограничений, сковывающих инициативу личности. Осуществление "перехода к свободе" труднее, чем "перехода к несвободе", поскольку это требует значительно больше продуманных и согласованных действий, разработки специальных социальных технологий.
Управление переходным процессом подразумевает не только уточнение идеалов, но и построение достижимых образов-целей, учитывающих реальные, уже существующие тенденции. А.И. Пригожий обращает внимание на тенденцию "возвращения вперед" и тенденцию к переходу от монологического к диалогическому типу управления.
Под "возвращением вперед" понимается обращение к ранее использовавшимся, но отвергнутым методам хозяйствования и управления. Примером может служить реабилитация опыта построения и управления народным хозяйством в период НЭПа, с чего мы и начали этот параграф. Под переходом к диалогическому типу управления автор подразумевает развитие форм партнерства между управляющими и управляемыми (социальное партнерство между работодателями и профсоюзами, различные формы участия трудящихся в управлении), переход от сугубо государственного, силового к государственно-общественному типу управления.
Наконец, А.И. Пригожий приводит конкретные механизмы переходного процесса, которые нужно понимать как встроенные в сам процесс регуляторы. Первый механизм - это наличие центра преобразований, обладающего властью. Поскольку аппарат старой власти причастен к кризисному состоянию общества, реорганизация самой власти является условием успеха всего комплекса мероприятий. Второй механизм - запуск новых целей-ценностей и их встраивание в уже сложившиеся общественные движения следующих типов: демократизация (владение собственностью, управление, работа средств массовой информации), повышение эффективности производства, повышение уровня и качества жизни, защита малообеспеченных слоев населения, ветеранов и пенсионеров и т.п. Третий механизм состоит в том, что помимо изучения расстановки социальных сил, актуализации исследований социальной структуры необходимо целенаправленно выявлять и группировать социально активный элемент, рассеянный по разным социальным группам, который при соответствующей организации способен совершить прорыв в переходе к новым стандартам социального поведения. Четвертый механизм - не делать врагов из оппозиционных групп, дать им возможность проявить себя и довести идеалы и планы до реального воплощения (что напоминает движение к абсурду). Так, следует проводить дебюрократизацию с участием бюрократических групп, а не путем борьбы с ними. С наркоманией и проституцией легче бороться, если они легализованы. Впрочем, этот подход нельзя воспринимать абсолютно.
Мы несколько обобщили представления А.И. Пригожина о механизмах управления переходным процессом, чтобы более рельефно показать специфику социального управления и его возможности, когда оно опирается на научную инновационную модель. В то же время целый ряд аспектов этого концептуального подхода, наиболее продвинутого, на наш взгляд, остался не проясненным и даже не очерченным в самом общем виде. Прежде всего это соотношение сознательного, планируемого и спонтанного при исследовании и разработке механизмов управления переходными процессами. Данный вопрос в свое время был поставлен, но так и не был развернут и в конечном счете как бы сошел на нет. Между тем, по нашему мнению, он является одним из центральных в социологии управления, поскольку само планирование относится к функциям субъекта управления, а спонтанное или стихийное относится к состоянию объекта.
В своей статье "Сущность переходных процессов" в разделе "Позиция как индикатор" А.И. Пригожий справедливо замечает, что в процессе социальной диагностики целесообразно использовать принцип позиционности, "согласно которому каждая общественная проблема рассматривается как бы на перекрестке позиций, присущих по отношению к ней различным социальным группам. Именно так можно было бы определить как "носителей" конкретной проблемы (групп, для которых она представляет особую остроту), так и восприятие этой проблемы другими группами".
В то же время речи о заинтересованной группе как группе-субъекте управления здесь не идет, поскольку такая группа не вписывается в общую концепцию социальной организации, разработанную А.И. Пригожиным. В результате получается, что решение социальных проблем требует привлечения средств управления, но само управление не рассматривается как проблема
Несмотря на то, что содержательное рассмотрение причин срыва перестройки непосредственно не входит в круг рассматриваемых в этой книге вопросов, мы считаем возможным сделать несколько обобщений теоретико-методологического плана.
Обращает на себя внимание не только неразработанность в "перестроечной" литературе управления как понятия и явления, соотнесенного с переходным процессом, но и отсутствие теоретического обоснования самого этого процесса, понимания того, что в нем поддается, а что не поддается целенаправленным преобразованиям, что управляемо, а что неуправляемо и почему.
Даже если твердо придерживаться ортодоксальной марксистской трактовки переходного процесса, то ясно, что причины революции "сверху" (перестройка) и революции "снизу" (восстание) лежат в одной плоскости - это тормозящее влияние имущественных (прежде всего) и тесно связанных с ними политико-управленческих отношений на развитие производительных сил.
Пытаться изменить надстроечные отношения и не затронуть базисные, в частности отношения собственности, было просто непростительным политическим легкомыслием. Дело было не в том, что административно-командная система подавляла развитие гражданского общества, а в том, что она созрела и начала деградировать вместе со своим верхним эшелоном власти ≈ классом распоряжающихся, но не владеющих. Он мог себя освободить только путем освобождения всего общества от внеэкономических производственных отношений доиндустриального типа. Так что перестройка только по форме была поиском новых путей осуществления социалистического идеала. Она была первым этапом наверстывающей или "догоняющей" (Ю. Хабермас) революции в России против застойного госкапитализма с рецидивами феодализма и "азиатского способа производства".
В переходный период, как это отмечал еще Н.И. Бухарин, временно разрушается многое из того, что было создано. Особенно это сказывается на производительных силах, но в первую очередь разрушаются связи иерархического типа, т.е. старые управленческие отношения, что и было воспринято некоторыми теоретиками как существо перестроечного процесса.
Задачи созидательные так и не были сформулированы, а они, несомненно, связаны с созданием производства постиндустриального типа, с "оседланием" возможностей информационно-компьютерной революции.
Политэкономическая сущность перестроечного процесса наиболее полно исследована Е.Т. Гайдаром. Он показал, что все так называемые этапы строительства коммунизма были напряженным полем борьбы номенклатуры за обладание частной собственностью". Эту борьбу удалось выиграть только в ходе перестройки, осуществив "номенклатурную приватизацию" до 1991 г., а затем после 1991 г. легализовав, закрепив за собой захваченную собственность.
Только теперь, когда появился новый экономический класс, а социальная стратификация начала отражать развивающиеся буржуазные отношения, снова встали вопросы об организации системы управления, но уже в совершенно иных условиях. Правда, никакой гарантии, что страна наконец-то пошла по пути подлинно прогрессивного развития, пока нет. Е.Т. Гайдар ставит сакраментальные вопросы: "Произойдет ли еще одна метаморфоза? Завершится ли демократическая эволюция тем же, чем в свое время социалистическая революция? Действительно ли русская история запрограммирована на эквифинальность - движение из любой точки, после любых пируэтов, завершается все там же - у подножия трона, все тем же - политико-экономической диктатурой "восточного" государства? Обречены ли все попытки либералов, демократов сместить главный вектор истории?".
Общество напряженно ищет ответы на эти и другие, подобные им вопросы, колеблется в выборе пути между правыми и левыми вариантами развития, между традиционным "государственничеством" и пока еше новым и непривычным демократизмом с либеральными или социальными оттенками. Мы хотим, чтобы научный анализ процесса трансформации системы управления в социальный институт постиндустриального типа происходил на этот раз с учетом специфики формирования государственной власти в России и интересов формирования гражданского общества.
Для того, чтобы это произошло, следует научно ответить на вопрос: что собой представляет управление как социальное явление, каковы его структура и функции, в чем состоит проблема управления для нашего общества с учетом его культурно-исторических особенностей? Это означает, что мы должны взять в расчет более широкое видение проблем России, рассмотреть их с качественно иных мировоззренческих позиций.
А.С. Ахиезер оценил события 19-21 августа 1991 г. как важнейшие для судьбы и страны и, возможно, всего мира, соизмеримые по масштабам и последствиям с крахом общества в 1917 г. Основой его философской концепции истории России, изложенной в трехтомной монографии, является воспроизводственный принцип периодизации истории, определяемый сменой нравственных идеалов общества и его менталитета. Движение происходит между идеалами соборной организации власти и управления и крайностями авторитаризма с быстрым пробеганием "золотой середины" - медиативной стадии. Причем здесь господствует закон инверсии, или движения от обратного, в направлении, полностью противоположном первоначальному.
Поскольку столь широкий эволюционный взгляд на историю России позволяет лучше понять невидимые при других подходах культурологические факторы формирования социального института управления, его самобытность, мы в сжатом виде приведем полученные автором результаты.
А.С. Ахиезер делит историю нашей страны на три глобальных периода:
I. От Рюриковичей до конца царствования Романовых.
II. Советский период.
III. Постсоветский (или современный).
В каждом периоде выделяются этапы, образуемые точками инверсионных поворотов событий.
Новое, советское общество не столько шло от капитализма к социализму, сколько решало, по мнению А.С. Ахиезера, задачи полного подчинения хозяйственной, политической и культурной жизни государству и более жестко и последовательно завершало модернизацию, начатую в предыдущем глобальном периоде. Новый глобальный период представлял собой старый модифицированный инверсионный цикл, только в ускоренном режиме. Его этапы:
1. Господство раннего соборного нравственного идеала от переворота 1917 г. до середины 1918 г.
2. Господство раннего умеренного авторитаризма - военный коммунизм.
3. Господство раннего идеала всеобщего согласия - НЭП.
4. Господство крайнего авторитаризма - правление Сталина.
5. Господство позднего идеала всеобщего согласия - правление Хрущева.
6. Господство позднего умеренного авторитаризма - этап "застоя".
7. Господство позднего соборного идеала - перестройка от апреля 1985 г. до августа 1991 г.
Нам интересен не только оригинальный ракурс рассмотрения истории страны как социокультурной динамики, но и выводы, касающиеся понимания места и роли института управления в новом, третьем глобальном периоде. Эти выводы частично есть у самого автора концепции, а частично напрашиваются из контекста.
Главный, основной вывод мы приведем полностью в авторском изложе-нии: "Уникальность социокультурной динамики России, отсутствие исторических прецедентов вне ее исторических границ ставит уникальные вопросы, что требует уникальных ответов и решений, которые в иных ситуациях могут рассматриваться как странные, нелогичные. Логика расколотого общества, вступившего на путь модернизации и роста утилитарных потребностей, но не освоившего в достаточной мере ценности рынка, торговли, ответственности за раскол, столь же отлична от логики иных обществ, как евклидова геометрия от неевклидовой. Поэтому задача науки - осмыс-лить эту особую логику от уровня общей теории до практических выводов". Слова А.С. Ахиезера можно понять как призыв к нашему обществу предпринять нечеловеческие усилия сначала в форме рефлексии, а затем и в форме согласованного социального действия, чтобы вырваться из порочного круга инверсионной логики, не наступать дважды, а то и трижды, как это произошло в отечественной истории, на одни и те же грабли. Ведь имели же место поистине героические и одновременно драматические усилия в советский период осуществить идеал социализма и уж во всяком случае догнать и перегнать развитые страны Запада, но они не вывели страну из этого круга, не остановили инверсионной экстраполяции на наше ближайшее и отдаленное будущее.
К сожалению, как об этом пишет А.С. Ахиезер, "общий субстанциальный интеллектуальный и нравственный потенциал общества за прошедшие годы не поднялся соответствующим образом". Мы по-прежнему думаем и действуем так, как будто с нами, с нашей историей ничего особенного не произошло. А между тем в этом нашем святом неведении таится грозная опасность все больше и дальше отставать не только от своих ушедших вперед соседей на Западе, но и от активных, способных к национальной самомобилизации обществ на Востоке.
Правда, есть доля оптимизма уже в том, что проблемы иррациональной инфернальности нашего общественного развития становятся предметом обсуждения, попадают в поле научного интереса, что дает надежду на глубокое и всеобщее отрезвление.
Итак, мы видим, что институт управления находится под воздействием исторических традиций, факторов культуры, социально-политических и экономических институтов. В результате институт управления претерпевает как общие трансформации вместе с политической и экономической системами при переходе от доиндустриального к индустриальному и от индустриального к постиндустриальному обществу, так и более частные модификации, что приводит к противоречиям внутри самого института между социетально-институциональным и менеджериально-техническим уровнями. Этим объясняются повышение и понижение внимания общества к проблемам управления, "управленческие бумы" 20-х, 60-х и 90-х годов XX в.
Характерно, что во всех трех случаях, внимание к управлению является следствием стремления властей справиться с решением задач социально-экономического развития путем активного вмешательства и целенаправленного воздействия на происходящие в обществе процессы. Как только нужное решение находится, власть стабилизирует систему управления и заставляет ее все больше работать на воспроизводство собственной устойчивости, что сразу же отражается на поведении чиновничье-бюрократического аппарата. Так было с 30-х по 50-е годы в период сталинизма и в 70-80-е годы в период "застоя",
Особый интерес, конечно, представляет современная история. Ключ событий "эпохи Ельцина" следует искать в попытках реформ 60-х годов. В то время и на Западе и в СССР были в основном исчерпаны возможности индустриального пути развития. Нужно было переходить (политически, экономически и структурно-управленчески) к постиндустриальному типу организации общественной жизни.
На Западе серьезным сигналом того, что пора перестраиваться, были студенческие выступления 60-х годов. У нас это происходило на фоне признания исчерпанности факторов экстенсивного развития и необходимости соединения достижений НТР с преимуществами социалистической системы. Это было начало процесса трансформации уже достаточно развитого советского индустриального общества в сторону постиндустриализма, где определяющими становятся развитие науки, образования, наукоемких отраслей и технологий и дебюрократизация общественной жизни. Соответственно институт управления должен был превратиться в преимущественно децентрализованную демократическую систему, дающую простор личной инициативе и самоуправлению. Романтикам того периода казалось, что сложившаяся к этому времени административно-командная система осуществления власти и управления поддается реформированию. Однако этого не произошло. Власть нашла финансовый источник своего господства не путем модернизации промышленного и сельскохозяйственного производства, не в новых, в том числе и информационных технологиях, а в нефтедолларах, поступавших в бюджет благодаря открытию богатых месторождений в Западной Сибири и конъюнктуре на мировом рынке в связи с энергетическим кризисом. Двадцать лет застоя имели для страны роковые последствия, определившие неизбежное погружение в системный политико-социально-экономический кризис, несший с собой, как оказалось, и тяжелые геополитические последствия для России.
Перестройка, стартовавшая в 80-е годы, была запоздалым отчаянным шагом наиболее чувствительных к надвигающимся грозным временам политиков и тех прогрессивных сил общества, которые видели для себя перспективу в его постиндустриальном развитии. Это были работники инженерно-технического корпуса, высококвалифицированные рабочие, работники НИИ и КБ, ученые, преподаватели, работники образования и здравоохранения, работники сферы услуг, журналисты, деятели литературы и искусства. В те годы было правильно определено, что противником перестройки являются малоквалифицированные, отсталые слои общества и определенная часть партийно-государственной номенклатуры. Но мало кто мог предвидеть, что та часть бюрократической элиты, которая поддержала перестройку, станет ее могильщиком, что она провозгласит рыночные реформы, чтобы снова остаться у руля распределения благ.
Ошарашенный переменами народ, быстро превратившийся в манипулируемый электорат, не мог сразу осознать, что введение частной собственности нигде в мире не дает автоматически ни свободы, ни рынка, ни справедливости, ни демократии. Оказалось, что, захватив власть, можно использовать институт частной собственности и как средство ускорения постиндустриальных перемен, и как способ обогащения бывших партноменклатурных слоев. Для этих слоев самыми интересными областями приложения сил стали не наука и не здравоохранение и даже не обрабатывающая промышленность, а добывающее производство (нефть, газ, лес, уголь, руда), где не нужно ничего создавать, а можно обогатиться под прикрытием либеральных рыночных реформ, воровать и "отмывать" наворованное за границей.
Как оказалось, место приобретения собственности и место размещения финансового капитала в нашем глобализированном мире может не совпадать.
В итоге страна развернулась назад по своему социально-экономическому устройству к системе индустриально-бюрократической организации общества, только место партийной номенклатуры занял сплав олигархо-госаппаратных структур. На свет появилось никем не предвиденное социальное образование в виде криминализированного государства. Постиндустриальные слои нашего общества оказались "униженными и оскорбленными". Они ничего не получили от перестройки и были "задвинуты" новым старым классом собственников на задворки социально-политической системы. Рыночные и демократические реформы оказались приостановленными. В этих условиях "священная частная собственность" как социальный институт не обязывает собственников служить своему обществу, а институт управления постиндустриального типа остается невостребованным. "Управленческий бум" 90-х годов пошел на спад, проблемы управления были втиснуты в прокрустово ложе менеджериального и технического уровней. Они стали проблемами не всего общества, а частным делом отдельных управляющих.
В этих условиях, если нам удастся правильно понять и сформулировать наши проблемы (как действительные, а не умозрительные или просто утопические), то мы найдем и их решение.
Многовековая российская жизнь в условиях раскола породила своего рода манихейскую привычку к абсолютизации инверсии, к отказу от признания взаимопроникновения и взаимодополнительности борющихся социальных сил, к одностороннему осознанию явлений, к шараханью из одной крайности в другую. Мы, к сожалению, уже привыкли к иррациональному состоянию управления, считаем нормальным, когда за принятие положительного для общества решения надо рисковать собой, когда принятое решение не обязательно будет выполнено, когда может быть "спущено" решение, противоположное первоначальному, когда к управлению могут приходить не самые лучшие в профессиональном и нравственном отношении люди и т.д. По крайней мере мы всегда готовы "подтасовать" нужное нам решение под социально приемлемую форму, не заботясь о последствиях для морального состояния общества и особенно детей.
Так усложняется (до запутывания) управление общественной жизнью, усиливается деструктивность принимаемых, якобы "рациональных" решений. Манихейское мышление в силу склонности к крайностям не просто упрощает реальность, а деформирует ее путем онтологизации односторонних представлений и направления действий людей к новому витку инверсии, принимая это направление за правду, за истину, за вновь открытый подлинный путь. Избавиться от манихейства будет чрезвычайно сложно, но начинать нужно с малого, хотя бы с экспликации и исследования его проявлений в управлении.
Но манихейство - не единственное препятствие в нашей культуре на пути создания эффективного института социального управления. Людей вводят в отчаяние не только инверсионные кульбиты в истории общества, но и удары судьбы в их индивидуальной жизни, от которых они не могут защититься. Им представляется, что все происходящее с ними является следствием каких-то непреодолимых сил, действующих за их спинами. Это не мудрено, ведь нам долго внушали, что экономическое развитие общества с неизбежностью приведет к ликвидации классов, различий между городом и деревней, умственным и физическим трудом, а ненавистное, всегда обманывающее нас государство, поскольку не будет классов, благополучно отомрет само собой.
Весь пафос марксизма состоит в том, что освобождение человечества от оков капиталистического строя предопределено самой историей и что этому движению не могут помешать никакие противодействующие силы. Чего здесь больше - религиозной веры или утопии - разбираться специалистам, а для социальной практики такое изображение истории является признанием существования роковой силы, перед лицом которой обыкновенный человек оказывается бессильным. Такое представление парализует нацию. Это все равно что считать, будто историей управляет Бог по своей, никому не ведомой воле, или она является постепенным самораскрытием божественной Идеи (как полагал Гегель), или "законы развития" предопределяют естественный исторический процесс - в любом случае мы остаемся маленькими, бессильными людьми, мы ничего не можем сделать.
Под влиянием тяжелых потерь и социальных катастроф общественная мысль стала постепенно постигать ту простую истину, что у истории нет никаких специальных целей (она никуда не ведет и никуда не зовет), кроме тех, к которым пришли люди (группы, классы, общности), и тех, которых они согласились сообща достигать. Это означает, что общественная жизнь, если она сознательно и целенаправленно не организована по всеобщим критериям нравственности и права, снова и снова впадает в правовой и нравственный беспредел, в хаос дезорганизации.
Сошлемся в этом важном месте наших рассуждений на авторитет видного деятеля социалистического Интернационала Вилли Айхлера, одного из авторов радикальной концепции, принятой еще в 1951 г. под названием "Франкфуртская декларация": "Ужасные разрушения в результате войн, которые стали возможны только из-за неспособности господствовавших слоев к управлению или даже из-за злых намерений, войн, которым благоприятствовала анархия в отношениях между государствами, не сдерживаемая Нормами международного права и институциональными нормами; кроме того, многие болезни, с которыми не боролись или недостаточно боролись только потому, что эти усилия обошлись бы слишком "дорого" - все это и многое другое не есть результат действия непреодолимых природных сил (выделено мною. - А. Т.), но проявление недостатков в воспитании и организации нашего общества".
Повторим, что нравственные принципы и идеалы не должны выступать предметом абстрактных пассивных пожеланий относительно того, "как было бы хорошо, если бы всем было хорошо", а являются смыслом каждого социального действия, определяющим жизнь и достоинство человека. "Если я и другие люди не захотят сделать из истории нечто определенное в соответствии с определенными представлениями, с определенными идеалами, определенными путями, тогда история останется нагромождением случайностей, вытекающих из интересов борьбы за власть, т.е. механизмом, которым правят "любовь и голод", а также жажда власти".
Эта позиция имеет важнейшее методологическое значение для определения места и роли системы социального управления в нашем обществе и развития социологии управления как науки.
Во-первых, в отличие от естественно-научного представления о проблемах регулирования и самоорганизации, о системности объектов различной природы, вводится действительно отличительный признак для оценки явлений регулирования в природе и в обществе. В обществе принципиальное значение имеют нравственные идеалы и нравственное чувство, сознательная деятельность, основанная на ответственности человека за себя, за своих близких, за общество, в котором он живет и будут жить последующие поколения.
Социальная реальность состоит из актуальных взаимодействий людей, из вариантов возможных состояний, или предрасположенностей, и должных состояний и представлений, выработанных на основе нравственных идеалов социокультурного происхождения. Люди, а не роковые силы, делают выбор и являются ответственными за него и за его последствия.
Во-вторых, это относится как к проблеме эскалации инверсионных циклов, о которых говорит А.С. Ахиезер, так и к проблеме эффективности системы социального управления как сознательно организуемой системы. Манихейство как культурная традиция может быть вытеснено и преодолено только другой культурной традицией - традицией нравственного выбора и ответственности, имеющей в народе свои корни в виде тяги к справедливости и правде, сознательным движением к консолидации постиндустриальных прогрессивных сил. Всемерная поддержка или даже культивирование этой тенденции могло бы прервать дурную бесконечность инверсионных циклов в развитии нашего общества и государства, в трансформации системы управления.
В литературе генезис систем управления, видоизменение их форм усматривают в изменениях состава объектов управления, с чем в первом приближении можно согласиться. Но социальное управление как управление людей своими делами есть изначально и субъект-объектное и субъект-субъектное взаимодействие, поэтому в предмет такого управления должно входить согласование тех и других критериев принятия решений. Ответственность в использовании таких критериев, конечно, лежит на всех уровнях управления и на группах, осуществляющих власть. Управление выполняет в обществе разнообразные функции, но основной, по-видимому, является цивилизационная, направленная прежде всего на создание условий для расширения диапазона человеческой свободы, на воспроизводство человека как морального существа.
Проблема управления видится нам в том, что в российском обществе оно должно состояться как социальный институт постиндустриального типа. Решается эта проблема комплексом политических, экономических, социальных и идеологических мер, сочетание которых должно привести к снижению накала борьбы за власть и выдвижению на первый план созидательных управленческих задач. Немалую роль в разработке таких мер призвана сыграть и отечественная социологическая наука.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: