Jon-Khere. Первый обряд Ашк

Живущие на ветрах

В краю средь лесов и пастбищ когда-то народы жили,

про них говорили - люди, живущие на ветрах.
Смуглы и черноволосы, жестки и жестоки были,

и верили в тьму-богиню, не зная, что значит - страх.

Они почитали птицу, рожденную в новолуние,

чьи когти - острее стали, чьи перья - серпов острей.
Их храмы полны секретов и яростных жриц-колдуний,

которые знали тайны туманов, птиц и зверей.

Их жертвы кровавы были, их гибель не устрашала,

они не боялись боли, не знали усталых снов.
Богиня погибших с честью опять в их мир воскрешала,

и кроме ее величья не чтили других богов.

Дыша поднебесным ветром, они улетали в небо

на крыльях могучей птицы, и видели свысока
как движется время быстро, как быль уходила в небыль,

как тенью чужой покрылись далекие берега...

- Мой йанг, беда идет в ночи на черных кораблях.
- Йанг-йи, не бойся, не кричи - сильная наша земля...
- Мой йанг, беда уже снесла сто стран в чужих краях.
- Йанг-йи, ты словно не жила? Иль это смерти страх?

 

Плывут золотые лодки, волну режут острой грудью,

сердца приходящих с ними готовы дотла гореть.
Пришли с кораблями звери-не звери, но злые люди,

несущие побережью разруху, огонь и смерть.

В развалинах храм Богини, кровавит гранит ступеней,

на стенах - не роспись, тени погибших стоят у стен.
В руках у живых храмовниц серпы - боевые леи,

в глазах у храмовниц - ярость, в сердцах у храмовниц - тлен

Пришельцы в больную веру крестом с косой перекладью,

мечом да проклятьем гонят, а кто не согласен - враг.
Нарушен узор столетий, подернулись ряби - гладью,

покой и свободу верным, а всех остальных - в овраг.

На бронзовокожей деве рисунки, металл и шрамы.

Как крылья, серпы летают, метя со двора чужих.
Спиною к сестре прижалась на входе родного храма

послушница - лишь десяток осталось таких в живых.

- Йанг-йи, нам не сдержать напор, у них - длинней мечи.
- Дитя, идем, спина к спине, и если страх - кричи.
- Йанг-йи, мне завтра будет год, как я пришла сюда.
- Не будет, дева. В эту ночь - конец твоим годам.

 

Золотоверхие храмы, златоволосые дети,

небыстрый заморский говор, и кожа, как снег, бела.
Летают под небом ветры, уходит за летом лето,

забыты легенды прочно, важны у людей дела.

Как белые злые звери, проходят пришельцы мимо,

летят золотые лодки, смывается кровью прах.
Все то, что приносит время, совсем не преодолимо.

Остались в легендах люди, живущие на ветрах.

В отвар из тимьяна с мятой добавить щепотку перца.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.
Горячая примесь тени в лазурных глазах младенцев.

Хранится былая раса в крови у рожденных здесь.

На ветках - большие птицы, чернее, чем ночь и сажа,

их вопли - как звон металла, как крик боевых серпов.
Летают ночные тени, летает ночная стража.

У скольких детей сегодня проснется былая кровь?

- Йанг-йи, я видел странный сон, я знал тебя тогда.
- Молчи, так не зови меня, накличется беда.
- Йанг-йи, иначе не могу. Ты будешь мне сестра.
- Йа-мэй, братишка, будем ждать. Придет и нам пора...

Jang     – жрец и этап обучения

Jang-Ji – жрица-ученица, обращение к жрице, равной или младшей

Ja-May – приветствие, согласие, благословение

 

 

Jon-Khere. Первый обряд Ашк

 

Бронзовокожая девушка, дочь народа Скашь, готовилась к первому в своей жизни настоящему обряду Первой Смерти. Ее сердце билось сильно и ровно, не страшась ни боли, ни крови. Она предвкушала ту силу, что придет к ней после первой самостоятельной инициации. На ее теле уже были защитные узоры, нанесенные ей любимым йангом, но того было мало, чтобы стать одной из взрослых жриц храма Скашь.

То было раннее утро, и солнце еще не поднялось над лесами и скалами земли богини. Дети храма спали, но Ашк – нет. Она знала, что старший йанг не спит. Но она не должна была встречаться со жрецом и своим учителем. Она знала, что он желает ей победы и жизни. И она собиралась жить.

То был день весеннего равноденствия, зябкий и звонкий. Она улыбалась, слушая ветер и спускаясь по каменным ступеням храма. Лес привечал ее звуками жизни, и юная жрица наслаждалась каждым глотком воздуха.

Только в полновесной любви к себе, к миру и к себе в пределах мира можно было творить обряды. Она знала это, и рассмеялась, когда стая чернокрылых птиц взлетела над стенами храма. То не были скаши, но все же она посчитала воронов хорошим знаком.

 И вот она пришла в одиночестве к черным скалам. И там Ашк разделась, разожгла костер, чтоб было вдосталь пепла. Она хорошо помнила, какие травы и какие древа должны быть пищей для огня. И все приготовила заранее, окружив место своей инициации белыми камнями и защитными знаками. Сейчас льняное темное платье лежало за пределами ограды, а внутри горел золотистый огонь. Ашк тронула его пальцами – и отдернула. Больно! Она усмехнулась. И второй раз удержала пальцы в пламени на миг дольше. Вот глупая… Прекратив забавляться с болью, жрица начала готовиться к обряду.

Она была невысокой, темноволосой и гибкой, словно дикая кошка. Ее шустрые тонкие пальцы хорошо управлялись с самим хрупким и тонким оружием. Маленькие золотые серпики леи-йи она держала ничуть не хуже, чем тяжелые боевые серпы леи. Но сейчас с ней было только одно оружие.

Затем она чертила сложные знаки на теле, и ложилась спиной на холодную землю, раскинув руки и следя за ветрами. Она дышала, как ее учил старший йанг, и ловила земные потоки. Они струились вверх и вниз, от земли и до неба, и стоило только прислушаться, чтоб ощутить их.

Осознать свою жизнь и свою смерть нужно было быстро. Предельно быстро. Этому она училась.

«Вот я, йанг-йи, имя мое Ашк, Ашк из народа Скашь, и я становлюсь сильнее по праву крови и смерти»

Потом она, глядя в небо над собой и слушая ветер, подняла руки с зажатым в них йонгхартом, и резко опустила их, не раздумывая и не сомневаясь. Главное – не закричать, не дать телу выгнуться в агонии – иначе узкое лезвие оружия Первой Смерти и правда может убить ее по-настоящему.

Богиня посмеется над жрицей, которая пришла к ней после первого же обряда инициации. Ашк не хотела, чтобы богиня смеялась над ней.

Если жрице народа Скашь умирать - то только так. Рвется тонкая ярко-алая нить, за ней же - пустота. Шаг, еще шаг. Сколько там, этих шагов. Боль идет непрерывным звенящим потоком. Но без этого никак, поток держит каждый шаг. Нужно удержаться на грани как можно дольше. Только так, только на самом основании жизни - жить. Получить силу быть и сознавать, право двигаться в ветрах.

Падай на грани жизни, утекай по капле, жизнь, уходи уверенно, кровь. Удержаться, удержать ток крови, а с ней - и ток жизни. Идти в одиночку можно, черпая в этом силу.

 Предел уже наступит скоро. И нет рядом мудрого йанга, который удержит на краю. Но уже тогда, когда холодный узкий язык лизнул ее сердце, Ашк поняла, что справится. Ведь чистота сознания приходит в момент первой страшной боли, когда холодеющие пальцы хотят отпустить клинок. Но сознание ясное, чистое и твердое. Отпустить – нельзя. Ведь йонгхарт придется еще вытаскивать. Никто не поможет.

Больно.

«Мой птенец, ты еще не знаешь, что такое боль. Когда яд проникает в жилы, растекаясь огненной кровью и диктуя права на твою жизнь. Когда серебряные иглы входят в горло, и ты глотаешь пламя. Когда ты уходишь в ритуальный огонь, и возвращаешься, полон силы… Тебя ждут десять, сто и тысяча смертей – и ты все их переживешь, йанг-йи, все».

Со звонким криком, похожим на крик птицы Скашь, юная жрица вырвала клинок из груди. Она дышала, приходя в себя, и улыбалась. А потом села, и вложила йонгхарт в трещину между камнями. Не мешкать… Она надавила. Больно. В груди полыхнуло острой болью, но надо было заканчивать. Она надавила сильнее. И йонгхарт лопнул, развалился на две половинки.

Тяжело дыша, Ашк закапывала обломки, набрасывала на них камни. Никто никогда не найдет оружие Первой Смерти. Сотлеют тут, исчезнут, и не будет даже воспоминания о том, как она была слабой. Зато теперь – теперь она куда сильнее, мудрее и больше. Совсем уже настоящая жрица!

После она выпила отвар, принесенный с собой. От него в голове чуть затуманилось, но зато ненужная уже боль ушла. К чему лишние страдания там, где все уже ясно? Ведь Ашк прошла инициацию. Она поднялась, зажимая рукой маленький порез над левой грудью, ближе к середине. Он уже не кровоточил. Сердце, поколебавшись, принялось биться ровнее, она ощущала, как потоки земли помогают восстановиться поврежденной сути жизни.

Ашк пошла к горному ручью, нагая, окровавленная и счастливая. Купаться, смывать узоры, пить ледяную воду, и радоваться острым чувствам. Как хорошо быть живой!

Она была горда собой. Она смеялась.

Ashkh – имя одной из последних жриц культа Скашь. Слово – крик птицы;

Jon-Khere – «Первая смерть», первый обряд инициации. Проводится учеником самостоятельно;

Jonghardt – «Первое лезвие», узкий кинжал, предназначенный для ритуальной самоинициации, личное оружие жриц Скашь первой смерти.

Lei-ji – «крылышки», маленькие золотые серпики для ритуального кровопускания. Не предназначены для убийства.

 

 

 

 

 

 

 

Kheret

 

Стоящий у двери храма, похожий на злую птицу,

Скашь-йон говорит весомо, и голос его звенит.

Скашь-йона готовы слушать все йана - жрецы и жрицы,

И небо в ладонях ясно, и солнце идёт в зенит. 

 

Стоящие на ступенях готовы с ним согласиться,

что нет ничего важнее, чем каждая в мире жизнь,

Все – внуки ночной богини и дети небесной птицы,

и всех в этом мире чает бескрайняя неба высь.

 

Стоящие на ступенях готовы ему поверить,

что нет ничего важнее, чем чистая, злая смерть.

Как жизнь неотвратимо дорогу людскую мерит,

так смерть неизбежно тянет в подзвездную круговерть.  

 

И все повороты мира сплетают пути живые,

и все человечьи дети пред небом живым равны.

Скашь-йон говорит законы известные, вековые,

в которых и жизнь и смерть все равно ценить должны.

 

Скашь-йон говорит с улыбкой, что жизнь дает надежду,

что смерть всех одарит силой, которую не унять.

Но смысл дает безмерный лишь та, что влюбленных держит,

что связывает незримо родное дитя и мать,

 

Что держит сестер и братьев, и тех, кто поклялся в дружбе,

и всех, кто обвенчан сердцем, и кровью соединен.

А каждая гибель – сила, и каждую гибель нужно 

держать на руках умело, и помнить завет времен.

 

У них не бывает войн, и суд им совсем не нужен,

им ненависть не знакома, идут стороной враги.                                    

Зачем воевать, скажи мне, когда ты со смертью дружен,

и с ней навсегда свободны, крылаты твои шаги.

 

Скашь-йон говорит весомо, и голос его стремится

объять всех детей, рожденных живущими на ветрах. 

Открыты у храма двери, и мчатся над лесом птицы,

и мир еще юн и весел, и в мир не явился страх.

 

 

Kheret – смерть, прощение, путь

Jana – дети

Skuash-Jon – « Сын Скаши», так звали себя жрецы народа Скашь и многие мужчины, прошедшие боевые инициации.

 

Jana-Ehhe. Дети Бездны

 

Храм Скашь, сокрытый среди лесов и скал, всегда полнился светом и ветром. Но в глубине его комнат таились тени, а подземные переходы были полны источников и колодцев. Там случались таинства, там лилась ритуальная кровь, там жрецы богини поднимались по ступеням силы к высокому могуществу.

Но на обычных, внешних ступенях обычно случались другие дела. К примеру, там часто упражнялись в поединках на леях молодые жрецы. Небольшие боевые серпы сверкали в лучах светила, а посрамленные проигравшие шли замазывать порезы целительной мазью, чтоб не осталось шрамов поражения. Да еще и под насмешливые возгласы победителей. Чтоб завтра взять реванш, конечно.

А если старший йанг проходил двором храма, ему вслед оглядывались. В немолодого скашь-йона были влюблены все поголовно жрицы, а юноши следовали его походке и умению держать себя. Не слишком высокий, как большинство из своего народа, поджарый темноглазый воин казался птицей, временно спустившейся с небес. Да так, в общем-то, и было.

Но сегодня все внимание йанга было посвящено юной Ашк, проходившей многочисленные этапы посвящений. Она была лучшей из жриц, и ей прочили великое будущее скашь-йин. Вот и теперь, спустя год после ее обряда Первой Смерти, она сидела на полу напротив йанга, и бесстрашно смотрела на него ясными, яркими вишневыми глазами.

Она сдерживала чувства, но то и дело плечи ее нетерпеливо подрагивали, а взгляд так и притягивался к темному изгибу тайгарта. Страшное оружие давалось ей навсегда – надеждой на вечную милость богини, ключом к возвращению, и простым обещанием грядущей любви…

Ведь для того, чтоб использовать тайгарт, нужно двое. А вот она пока была одна. Но это не важно.

Сквозь отверстия в стенах лезвия солнечных лучей проникали внутрь, создавая скрестья над узорчатым полом, над каменными скамьями и жертвенниками, над маскаронами, из клювов которых струились хрустальные потоки воды. Казалось, все помещение светится изнутри.

Ашк была бледной. Вчера ночью ее густая, алая кровь смешалась с ручьями храма, питая подземное Алое озеро. А в ее собственных жилах смешалась кровь старших жрецов, уже познавших волю богини, и отныне Ашк была сильнее, старше и больше, чем раньше. Она пережила этот обряд без сомнений и опасений, и жрицы гордились ее достижениями.

Ведь гордиться силой, чужой и своей, никто не мог запретить.

- Ты смогла, - голос йанга был полон сомнений. Так, чтоб она не теряла самообладания и не погружалась в пучины гордости глубже необходимого. Но уважение в голосе йанга тоже присутствовало, – Ты считаешь, что заслужила свой тайгарт?

- По праву крови, - склонила Ашк голову, и глаза ее сверкнули. Обоюдоострое лезвие ритуального клинка было прекрасным. Она едва сдерживалась о того, чтобы схватить оружие и радостно потащить в свой дом, и уже там любоваться, кормить его, давать ему имя и грезить о грядущей силе.

Но она не хотела показывать свои чувства йангу. Еще засмеет. Ведь понятно, что тайгарт – не игрушка.

- Ты избрала непростой путь, йанг-йи Ашк, - меж тем продолжил он, улыбаясь одними уголками губ, прекрасно видя ее нетерпение.

- Скашь охранит меня, - чуть раздраженно сказала она, не понимая, зачем столько глупых ритуальных фраз. Тайгарт – это всего лишь оружие для парного открытия врат в небо Скашь. Она не собирается проводить этот обряд в ближайшие… да хоть тыщу лет! Тем более, не найден еще достойный идти с ней по жизни и по смерти.

Ашк была из клана йана-эххэ, детей бездны. А это значит – она пойдет до конца. До самого обряда тысячи смертей она пойдет. И будет вестником богини в мире этомо и мирах запредельных. И даже сможет вести за собой других. 

- Ты сможешь стать ее крылами, когда придет срок? – глаза йанга смеялись. На этот раз он не гримасничала, и не сердилась. Кивнула гордо и спокойно.

- Да, Йанг-Йа.

- Тогда, доказавшая, бери свой тайгарт, и храни его пуще крыла… - он протянул ей клинок. И, взяв его в руки, она поняла, что отныне и навеки она – одна из йана-эххэ, и путь ее будет бесконечным и столь же бесконечно любопытным. Он начинался именно сейчас – и никто из ее друзей не должен был быть с ней рядом. Такие моменты нужно проживать в одиночестве.

 Поэтому Ашк взяла тайгарт, улыбнулась учителю, и молча пошла одним из подземных ходов в сторону своего дома. Хотя знала, что подружки и друзья ждут ее у главных дверей в храм. Нет уж! Это торжество она разделит только со своей слабостью, отдыхая после обряда и лелея тайгарт.

То была не первая, но одна из великих ступеней пути жрицы Ашк.

Skuash          – птица-богиня, воплощение богини-матери, ее дочь и проводник;

Skuash-Jin – «дочь Скаши», так звали себя жрицы народа Скашь и многие женщины, прошедшие боевые инициации;

Jang-Ja        – жрец-ученик;

Ehhe – бездна, в зависимости от контекста выражает позитивное и негативное понятие. Небо - в сакральном варианте;

Jana-Ehhe   – «Дети Бездны», клан жрецов культа Богини, ведущие жрецы народа;

Thaighardt – «Перо-лезвие», ритуальное оружие для парного самоубийства. Прямое двуклювое лезвие с перемычкой посередине.

Lei – «Крылья», серпы, оружие, в том числе боевое.

 

 

Naighardt

 

Ашк глядела на старшую Скашь-Йин, которую звали Йанна, и глаза молодой жрицы были полны уважения и приятия. Не то, чтобы она уважала Скашь-Йона, старшего йанга храма, меньше, чем могущественную Йанг-Нейэ. Но пожалуй, Ашк чуть побаивалась древнюю жрицу. Как и они все. Слишком мало человеческого было в дочери Богини, которая давным-давно прошла все ступени инициации.

- Теперь я беру два крыла птицы Скашь, и лезвия ее перьев становятся моими лезвиями. О мой найгарт, имя тебе будет – сила и смерть, имя тебе будет – черная заря, смерть дарящая.

Лезвие найгарта, ритуального оружия, предназначенного для инициаций, легло Ашк в ладонь. Небольшое, двуклювое, с перемычкой посередине. Красивое и хищное – как клюв Скашь, и разящее, как ее крылья.

- Теперь ты обретаешь право дарить молодым силу. Не забудь – ответственность велика, и не каждой женщине суждено дойти до вершин пути.

Голос старшей Йанг был пугающе равнодушным. Эта старуха, выглядевшая моложе Ашк, прошла все ступени, и теперь не принадлежала этому миру. Но именно они, старшие, снисходили, чтоб передать свои найгарты младшим. Одетая в ритуальные багровые одеяния той, что прошла Обряд Тысячи Смертей, Йанг улыбнулась, и улыбка ее была улыбкой птицы Скашь. Не пройдет и часа – сорвется со скалы диким вихрем, умчится в темноту ночи, лишенная людской формы жрица. Будет свободной, яростная, дикая и вечная, как все те, кто умер тысячу раз.

Отныне у молодой жрицы Ашк было два священных орудия силы – Thaighardt, перо-лезвие, и Naighardt – клюв-лезвие. Первое предназначалось для того, о чем ей пока не хотелось думать. Второе давало ей власть над учениками.

Вот и прекрасно.

Конечно, третьим ее оружием, простым оружием для сражений и потасовок, были леи, два длинных острых серпа. Яркая сталь синего цвета, рукоять белой кости – лучшее изделие мастеров народа Скашь. Она владела ими в совершенстве. И она применяла их по назначению. Были у нее и метательные когти, клинки игхарт. Но игхарт уже и оружием не считались, эти маленькие росчерки когтей великой Скашь. Их применяли для охоты чаще, чем для убийства себе подобных.

На племена Скашь редко кто нападал. И это при том, что они жили в плодородных долинах, полных тучного скота и неповоротливых бегающих птиц. Охотиться на эту добычу позволяла великая Скашь. Живущие на ветрах были яростными воинами, которые не страшились ни смерти, ни, тем более, боли. Напротив, она становилась для них лишь источником силы, а смерть после определенного этапа и вовсе была не страшна для тех, кто учился умирать ритуально.

Теперь в обязанности Ашк входило – посещать окрестные деревни в поисках детей, осененных крылом Скашь, и находить самых яростных воинов, предлагая им стать жрецами храма, и хранителями народов Скашь. Предстояло сразиться с детьми, и победить их, раззадорив и показав, что можно идти дальше, даже проиграв. Предстояло набирать учеников для себя лично.

Ее глаза сверкнули. Она помнила маленькую девочку, сироту, из племени, родичи которого жили в соседней деревне на склонах холмов. Родители этой девочки были из светлоглазого племени лисьих детей из-за гор, которые порой пробовали нападать. Но то было скорее игрой, чем войной. И родители этой девочки погибли много лет тому в сражении с дикой кошкой чиу. Светлоглазая девочка была ловчее лани, стремительней ястреба, и сердитая, как птенец Скаши.

Ашк собиралась сделать эту девочку своей ученицей. Скашь-Йин разглядывала Ашк, и внезапно улыбнулась. Лицо ее сразу стало древним, но ощущение это ушло, как и не было.

- Ты думаешь о хорошем, - мягко и тепло сказала она, коснувшись горячими пальцами плеча Ашк, - Ты дашь ей имя, правда? И проведешь ее до конца, Ашк. Обещай, что ты никогда не оступишься.

Ашк нахмурилась. О чем говорит вещунья, знающая Богиню в лицо?

- Обещай…

- Да, да, Скашь-Йин Йанна, моя нейэ, я никогда не оступлюсь, клянусь перьями Скашь и черным небом, клянусь Темной ночью и сердцем невинного.

- Хорошо, моя девочка, - горячая ладонь коснулась головы Ашк, - Тогда беги, ты еще молода, и игры для тебя должны быть такими же важными, как смерть… У тебя уже есть свой лле-шасу?

Ашк вспыхнула. Лле-шасу? Нет, она еще никого не любила, и плотская любовь не касалась ее чресел и губ. Ее интересовали только сражения, и прогулки к дальним горам, где злые дети ястреба порой претендовали на красивых девочек народа Скашь. И не то, чтобы красивые девочки были против, но Ашк явно не одна из них.

Жрица рассмеялась. Смешная, смешная девушка. Покачала головой.

- Ладно, малышка. Лети.

Поднялась, и стремительной быстрой тенью скрылась меж колонн храма, растворяясь в бликах. Ашк осталась сидеть, озадаченно глядя вслед старшей жрице. Ах, какой она была прекрасной, могущественной! Ах, как желала Ашк стать такой же. А лле-шасу… Пхэ! Кого это волнует.

…Это была просто одна из малых инициаций. Ашк наконец стала полноценной жрицей Храма, равной старому Йангу. Она могла участвовать в советах, брать учеников, проводить первые обряды для молодых жрецов, делиться кровью и приносить жертвы в Темную ночь. Ее ждал долгий путь, и ее много обрядов перед тем, как Тысяча смертей возьмет ее дух и сделает его всемогущим.

Но она не дошла до конца. Не успела.

Chiu – дикая кошка;

Neje  – старшая сестра, старшая подруга, но не мать, не приемная мать, не воспитательница. Иногда – просто обращение к старшей женщине. Проще всего обозначить как «моя уважаемая старшая»;

Naighardt – «клюв-лезвие», ритуальное оружие для инициаций. Кривое с перемычкой. Оружие ритуала возрождения;

Ighardt – «росчерк пера», боевые дротики-клинки народа Skuash;

Lle-shas s u – возлюбленный, муж, жених, «обреченный быть вместе»;

Shas s u – связанный судьбой, обреченный, тот, кто привязан, обручение как процесс.

 

 

 

Tta Ehhe. Над Бездной

 

Скашь, стоящая на поляне, заставила Ашк замереть. Птица склонила голову, заглядывая с высоты своего роста Ашк в глаза. Темный блестящий взгляд птицы был холоден и чужд. Крылатая дочь Богини возвышалась над девушкой на добрые три головы. И как Ашк могла не заметить такую громадину? Птица щелкнула клювом, будто бы смеялась. Ее перья и правда сливались с мерцающим фоном стволов и листвы.

Ашк медленно подняла ладонь, осторожно переместившись в более удобное для защиты положение. Скашь была опаснейшим существом в их краях. И Ашк ощутила готовность защищать свою жизнь.

Сражаться со Скашью? Ха! Чем? Игхартами и леями? Да прежде, чем Ашк поднимет серп, птица оторвет ей голову длинным кривым клювом! Все знают про скорость жутких скашей.

Вот ведь повезло, так повезло. Ашк ощерилась, постаравшись выглядеть угрожающе. Ей было неуютно. Умереть в когтях скаши – это, конечно, прямой путь к Богине. Но Ашк честно стремилась прийти к Великой своими собственными, продуманными и выстраданными путями, а не короткой дорогой.

Или Богиня послала ей испытание?

Скашь сделала шаг к ней, любопытно склонив тяжелую голову. Щелкнула клювом. Произнесла свое победное «ашкх», так похожее на имя самой жрицы. Честь оказала!

И атаковала…

О, сколь быстрой была Ашк, стремительной и яростной! О, как она сражалась за свою жизнь! Несколько тяжелых перьев остриями застряли в земле, несколько капель крови упало на землю.

Поровну…

Яростно шипит скашь, весело смеется Ашк. Прыжок, разворот, удар – и снова длинный кувырок через локоть. Видели бы ее сейчас учителя! Скашь ударила, и жрица увернулась, а птица неловко подставила крыло. Ах так! И девушка сделала ошибку, атаковав первой, Скашь уронила ее, прокатив по земле тяжкой лапой. Занесла клюв…

Ну вот и все, глупая-глупая жрица. Передавай поклон Богине!

С диким криком Скашь взлетела, роняя перья, вокруг искрили угасающие угольки редкого в этих краях оружия - суиша. Этим пользуются дети лис из-за гор, у них там много зловонных камней, которые высекают искры и горят в огне! А гордые люди народа скаши таким не пользуются, зачем им копаться в грязи…

Кто спас Ашк? Кто прогнал великую птицу?

Она еще не успела подняться, как на нее навалилось что-то костлявое и лохматое. Ну, это уже попроще! Полминуты стремительного танца, и…

- Как тебя зовут? – Ашк смеется, острый лей окружил горло девчонки, и та злится, шипит, не хочет отвечать. Хотя Ашк, конечно, уже пару минут как узнала ее. Храмовница опустила серп, и девочка выскользнула из захвата, отпрыгнула сердитым котенком чиу, выставила корявые грязные пальцы. Грозная, аж смешно.

- А тебе какая разница? Ты за мной почему следишь, нейэ?

- О, маленькая нейи, я просто хочу тебя скушать! – сделала страшные глаза Ашк и расхохоталась, когда девочка ощерилась на нее остренькими зубками. Как большинство детей лисы, она была светловолосой и зеленоглазой, и этот облик резко контрастировал со смуглой кожей самой Ашк.

- Ты шутишь, - неуверенно сказала та.

- Ну, наконец-то! Ты во мне разобралась, - рассмеялась жрица, и быстро добавила, - Я просто гуляла, как видишь, и общалась с птицей Богини! И как же тебя зовут, лисенок? – она подняла добытые в бою перья, и девочка мрачно блеснула на нее глазами. Видимо, сама целилась на добычу.

- Чика! – сердито ответила миг спустя, хохлясь скашиным птенцом. Сверкнула взглядом в сторону сбежавшего хищника. Конечно, Ашк просто гуляла, конечно, Ашк просто общалась. Ведь Ашк – очень могущественная храмовница, настоящая дочь Богини! Ах ты, маленькая мышь! Вот ведь точно расскажешь всем подряд, и будут смеяться над могучей жрицей, точно будут.

 Ашк присела против нее на корточках, чтобы быть ниже ростом, спрятала перья и леи. И решила просто поговорить с ребенком. Все равно ведь искала именно ее, тут Чика (как смешно) права.

- Чика… Это как-то смешно звучит, правда? – она потянулась и подняла выбитые всплеском суиша перышки. Протянула их девочке – честная добыча. Начало будущего имени. Но об этом Ашк малышке не скажет.

- Меня так друзья зовут, - мрачно сказала та, у нее не было настоящего имени и не было настоящих друзей, она была приемышем, чужачкой, ее уважали достаточно, чтобы кормить и учить. Но не более.

- Хочешь настоящее имя, настоящее дело и настоящую силу? – улыбнулась Ашк, протягивая той узкую, крепкую ладонь. Чика исподлобья на нее поглядела. Конечно, она хотела. А кто из детей народа Скашь не мечтал о том, как придет кто-то из старших и протянет руку, скажет – «пойдем в храм».

       - Пойдем в храм, - сказала Ашк, сделав лицо очень серьезным, а глаза – важными и уверенными.

       И, конечно, маленький лисенок согласился. Наверняка Чика знала о том, что одна из жриц второго крыла Храма к ней присматривается. Слухи о таком разлетаются быстрее острокрылых ястребов, и жалят точнее серых змей пограничья. А значит, скоро Чика навеки выбросит в пропасть свое мелкое, глупое и смешное имя, и придет, гордая и уверенная в себе. И наречет себя так, как будет зваться до Тысячи Смертей. А там… там Ашк отправится в кузни, и вместе с забавными стеснительными мальчишками-кузнецами, храмовниками-железноперыми, скует для ученицы маленькое жало Jonghardt. 

       И у храма Скаши появится новая жрица.

Ehhe       – бездна, в зависимости от контекста может выражать как позитивное, так и негативное понятие. И еще - «небо» в сакральном варианте.

Tta          – перед, над, до.

Suish       – небольшие комья взрывающегося минерала, спаянные вместе горючей глиной. Взрываются от соприкосновения с любым предметом, оставляя небольшие ожоги. Удобно для отпугивания животных. Оружие народа лис.

Chickha – мышь

Neji         – сестренка, равная.

Жрецы первого, второго, третьего крыла – жрецы, которые занимаются охраной храма и земель народа Скашь.

 

 

 

                          

 

Nu Ehhe. Падение

 

- Йанг, это правда, что чужаки приходят на огромных черных кораблях?

- Нет, Ашк, те корабли белы, как зимние вершины горы, но глубина у них черна, как тупики в подвалах Храма.

- Но Йанг, это правда, что они уничтожают все на своем пути?

- Ашк? Ты меня удивляешь… Ты боишься смерти? Никогда не поверю!

Назавтра йанг собрал свой отряд беззвучных, и ушел. А потом Ашк увидела много скашей. Третий раз в жизни она увидела птиц Богини, и на этот раз стая крылатых смертей кружилась над окрестными горами, и яростные злые крики разносились по округе. Кто-то согнал птиц с их насиженных мест.

Плохие новости несли эти крики, очень плохие. Конечно, близилась Темная ночь, и жрецы Скашь готовились к обрядам, окрестные племена дрожали в страхе, не покидая своих долин и холмов. Пусть страшные скаши обойдутся оленями и дарами земли, пусть!

Но никто из окрестных племен, ни коты, ни лисы, ни ястребы, ни скаши и представить себе не могли, о чем нынче идет речь. О, знай они, что своими жизнями можно оплатить жизни целой земли – они бы без сомнения сложили бы головы на алтарях Храма Скаши.

Но всего могущества Богини, ее крылатых дочерей и потомков – не хватило, чтобы избежать последней гибели, нелепой и страшной. Да и должна ли богиня смерти дарить такое? Или она не учила своих детей умирать правильно? И не она ли послала это испытание?

Нет, не она. Чужой, страшный бог шел к ним. Плыл на огромных белокрылых лодках, таких красивых и быстрых лодках. Вооруженный прямыми, острыми клинками, совсем не похожими на отточенные кривые когти, клювы и перья орудий скашей.

Ашк первой почувствовала, что йанг погиб. Их старший, она уже почти сравнялась с ним в ранге, и вот. Его не стало. А вместе с ним – и десятка беззвучных детей ночи, тех, кто ушел в дальнюю разведку в сторону моря. Ушел, чтобы проверить слухи, а может, и принести кровавые дары для Темной ночи.

О, как беспечны и наивны они были, кровожадные и мудрые дети птицы со стальными когтями. И как мало дней осталось до момента, когда медленные, жадные, сытые дарами чужой земли, чужаки дойдут сюда.

Теперь Ашк была старшей в Храме. Ашк, юная жрица, быстрее других идущая ступенями силы к небу. О великая Скашь, почему, почему она не успела дойти до ступени Eh-Khere-Ja! И отчего, отчего ни один жрец, ни одна жрица из тех, кто нырнул в бездну, не идут к ним на помощь? Отчего они приходили, когда нужно было принимать птенцов вроде нее? Но молчат великие, могучие, когда всех птенцов вырезают подчистую, без права на быстрое возвращение, без права на силу.

Вся сила уходит чужому богу.

Ее любимый йанг не шел путем тысячи смертей, у него был другой путь. Может, если бы хоть кто-то из достигших обратил свой взор на погибающие земли? Может, тогда?

Может, ушедшие в бездну и правда такие равнодушные, великие и страшные, что им и дела нет до народа, откуда они вышли? Может, и Ашк, умри она тысячу раз, станет такой же злой, великой и равнодушной? Может, в том и суть?

Ашк поглядела на свою ученицу, которая теперь всего на пару ступеней отстояла от нее на пути силы. Она не знала ничего о том, чем бы она стала после Eh-Khere-Ja. Но она знала, что именно ей защищать Храм и поселения, лежащие за ним в долинах народа скашей. Теперь в голосе Ашк звучал отзвук непонятной вины, доселе незнакомый ей. Она тронула девчонку за подбородок, подняла лицо тонкими пальцами. В окна пробивался рассвет, и Суишь не знала, почему жрица пришла к ней в такую рань. Зовет на охоту? На тренировку? Провести очередной тайный манящий ритуал?

Ашк невесело улыбнулась, будто бы зная мысли девушки. Качнула головой.

- С юга приходят люди. Много людей. Они приплывают на кораблях, нейи…

- Это прекрасно, - ухмыльнулась золотокосая Суишь, выпрямилась горделиво. Так вот в чем дело? Слухи о чужаках – а значит, война близко. Много драки, много ярости. Хорошо! Но Ашк смерила ее холодным взглядом.

- Это почему же?

- Много жертв для Темной ночи, - закусила губу юная жрица.

- Ты идиотка. Их слишком много. И они не беспомощные птенцы. Бери леи, учись. Скоро тебе это пригодится. Мы будем драться.

 - Мы погибнем в бою? – Суишь обрадовалась, она знать не знала, что бой может быть очень разным. И далеко не каждую смерть благословляет Богиня.

- Нечему радоваться, крошка. В этот раз – нечему, - Ашк изображала строгость, но на дне темных глаз багровой тенью затаился ужас. Чужаки убивали иначе. С ненавистью, а не с любовью. Желая уничтожить, а не дать силу. И у них получалось. Чужаки шли землями народов Скашь, и великая птица спешила убраться с их пути.

- Учись. Пойдем. Это тебе скоро пригодится.

Они не успели покинуть Храм. Не стучась, в двери общих покоев жриц ворвался бронзовокожий Йинк, послушник из народа ланей. Он тяжело дышал, и из его предплечья торчал обломанное древко незнакомой стрелы, а ведь Ашк разбиралась в стрелах всех окрестных племен. Нет, древесина этого белого дерева, обагренного ланьей кровью Йинка, ей была неизвестна.

Йинк давно (целых полгода! ) и беззаветно любил жрицу третьего крыла Ашк. Но он не дорос пока и до первого крыла! И старшие Храма прочили ему судьбу остроглазых. Разведчиков, охотников, дозорных. Вовсе неплохое дело для ланьего племени, учитывая, что именно хрупкие и добрые лани чаще всего попадались суровым скашам. Над Йинком смеялись не зло – мол, не справишься, пойдешь на алтарь. Он обижался, но старался справиться. Никто бы не убил послушника Храма просто так, без права вернуться в жизнь. А смерти юный сын лани не боялся, и считал себя птенцом Скаши, как и прочие.

Вот и сейчас оленьи глаза Йинка горели желтым огнем не хуже, чем у яростных котов народа чиу. Недаром он так не хотел идти в дозорные! Стремился стать крылатым воином Храма. Хотя все догадывались, какая богиня причаровала его сердце, и смеялись за спиной невозмутимой Ашк, поджимающей тонкие губы. Пхэ!

- Йанг нейэ Ашк! – выкрикнул он, с трудом держась на ногах, - Белокожие люди из-за моря переходят горы, и народа ланей больше нет. Никого… Я мчал быстрее ястреба, и опередил их на день и полночи! Сейчас они пируют на руинах Храма зеленой рощи, но не далее завтра…

- Я поняла, - мягко сказала Ашк, и приобняла его, - Пойдем, Йинг. Чужое оружие нужно достать из твоего тела, и остановить силу, покидающую тебя вместе с кровью. Суишь, ты поможешь Йинку?

- Он что, не может потерпеть! – возмущенно сказала девушка, и Ашк качнула головой. Не может. Не нужно чужому злому металлу быть в теле сына ланей. Уж лучше она сама перережет ему горло над темным алтарем Богини!

Хотя, конечно же, она шутила в своих мыслях. Йинк был жрецом. Хоть и юным. А значит – неприкосновенной была его жизнь, а смерть – шла своим чередом, как и следовало всем жрецам Богини.

У них осталось слишком мало времени, чтобы подготовиться. Над горами кружили скаши, и Ашк приняла решение. Отправить в быструю смерть, прямиком к Богине, всех жрецов, которые слишком юны, чтоб сражаться и погибнуть без шанса. И встать на стены, на скалы – со всеми, кто не устрашится пустой смерти. Потому что дальше народам отступать некуда. Не в северные же пустоши, холодные и голодные, полные пустых смертей от слабости и темноты. Некуда.

Она будет сильной.

Хотя бы для того, чтобы унести с собой как можно больше чужаков. Может, Богиня посчитает эту, одну, последнюю смерть – достойной? И подарит ей, Ашк, тысячу крыльев и пути всех миров, темных и светлых? Может, это и будет ее Eh-Khere-Ja?

Nu     – вниз, причем и вниз, которое «во тьму», и которое просто «к земле», ниже, с небес.

 

Ji-Khere. Последняя Смерть

 

Это был неправильный обряд Йи-Кхере. Если по-настоящему, нужно было медитировать столько, сколько подскажет Богиня, пить чистую воду из высоких горных источников, омываться в ледяных озерах пограничных земель, глотать пламя серебряных игл и выжигать на теле древние руны. Если по-настоящему, нужно было спать на земле у того места, где ты проводил обряд первой смерти. Нужно было есть особую пищу, охотиться на особых зверей, избегать некоторых людей и некоторых слов. Это долгая, долгая подготовка – «последняя смерть», Йи-Кхере.

Она нужна была для того, чтобы умереть тысячу раз, купаясь в любви Богини и уважении старших Храма. Нужна была для того, чтобы очистить дух, тело и сознание от всего лишнего, избавиться от бахвальства, насытиться истинной гордостью народа, живущего на ветрах. И умереть.

Народ Скашь убивал правильно. Желая дать силу. Отпуская даже души тех, кто попался для обряда Темной Ночи, в круговорот жизни, к своим духам, в свои пути. Чужаки убивали иначе. С ненавистью, а не с любовью. Желая уничтожить, а не дать силу. И у них получалось. Чужаки шли землями народов Скашь, и великая птица спешила убраться с их пути.

У них было очень мало времени. Холмы у гор уже пылали черным дымом, и народы, забыв о вечере Темной Ночи, приходили. Они шутили, что предпочтут умереть на алтаре, чем под клинками чужаков. Скаши злились, и отправляли их дальше. Не в другую жизнь. А за свои спины. Народ скашей был воинственным народом, и все наивные лани и лисы сейчас казались им маленькими несмышлеными птенцами, бегущими огня.

Их было жаль.

Ашк осмотрела тех, кто стоял сейчас перед ней. Суишь, рыжая лисица, впереди. Йинк смотрел исподлобья. Они знали. Знали о ее планах. Ашк смотрела на тех, кто стоял за спинами старших из младших. Горящие глаза, тонкие руки, кривые леи. Дети.

- Вы хотите сражаться? – глухо сказала жрица. Все как один,

- Да, нейэ йанг.

- Сражение с белоглазыми не даст вам силы, когда они убьют вас, - сказала Ашк.

- Ты хочешь отправить нас к Богине, - негромко произнес один из младших. Совсем юный. Ашк кивнула. Скривившись мысленно страху на дне его глаз. Впрочем, пусть боятся. Это совсем не плохо. Главное, не упасть под гнетом этого страха.

- Мы хотим сражаться, - зло сказала девчонка из дальнего племени сов, - И не боимся плохой смерти.

- Хорошо, - Ашк заглянула ей в глаза. И кивнула. Потом всмотрелась в каждого. Крылатые – совы, ястребы, скаши. Лани и белки. Маленькие и большие. Высокие и нескладные.

Все старшие храмовники уже сражались там, в густых лесах. Вместе с мужчинами и женщинами всех племен. Мало кто уходил на север, некуда было идти. Просто некуда. Сейчас за их спинами были те, кто не мог и не хотел поднимать оружие.

- Ты, - палец Ашк указал на мальчишку, дальнего родича Йинка. Мальчишка боялся. Очень. Слишком боялся. Он мотнул головой – нет, не надо. Бедолага…

Плохая смерть будет для него концом пути. Он не найдет выхода, заплутает в тенях, испугается гибели. Плохо. Темные глаза Ашк наполнились ветром и ночной яростью. Бросок, и ядовитый зарргхарт, вычерненный соком девяти трав, ударил в самое сердце мальчика. Он упал без звука, с распахнутыми глазами, в которых застывала жизнь. Юные жрецы не шелохнулись. Ашк подняла умерщвленного на руки, и сказала,

- Он ушел к Богине. Остальные выбрали плохую смерть. Она будет тут через час. Готовьтесь… нейат йана…

Дети. Птенцы. Смешная Ашк. Сама старше их всего на пару лет. Не воин, не защитник – проводница и вестница Богини. А туда же – йана! Какие они ей йана… Но йанг погиб, и теперь лишь она могла. Могла все, что положено. Даже это.

Когда она вернулась, Суишь, подрагивая, стояла над телом еще одного мальчишки.

- Прости… прости, Ашк! – бросилась она к старшей, - Ченн сломался. Он испугался гибели Йамга, и хотел бежать, тень его стала пугливой курицей… Я не должна была… без тебя. Это была плохая смерть, да?

Ашк склонилась к мертвому ребенку. Ашк была бледная и тяжкая.

- Это была хорошая смерть, - солгала она, доставая из груди убитого боевой игхарт, - Но лучше бы удержала его, и дождалась меня. Не дело убивать своих братьев таким оружием.

- Прости! – чуть не плакала девочка, заламывая руки, - Но он мог унести с собой храбрость и силу! Он не должен был уйти…

Ашк выпрямилась, оставив глаза мертвого открытыми. Пусть ищет свой путь. И да хранит его Богиня. Может, в тенях и туманах пограничья он найдет дорогу в иные миры, все же он имел на то право.

- Все в порядке. Ты права, йан. Унеси свою добычу, Суишь. Туда, где уже лежит тело Йамга. И возвращайся. Мы выходим…

Они были красивы. Блистающий металл на груди и на голове, прямые клинки, длинные, опасные, злые. Они мчали верхом на огромных страшных зверях, которые издавали громкие звуки. Они стреляли белыми стрелами, и над ними вились бело-золотые знамена. Они умирали, и близилась Темная ночь, и Богиня не принимала пустые жертвы плохих смертей. За их спинами были косые кресты, и костры, в которых они сжигали пленников. Они были жестоки и правы в своей одержимости. Скаши могли понять их. Они понимали их. И сражались до последнего. Смерть в огне не была позором – но пленники не хотели слушать чужаков, их страшного золотоволосого бога. Никто не сдался. Никто не склонился. Никто не принял чужую силу.

О, как сражались скаши… нет, не осталось того ни в сказаниях, ни в легендах победителей. Только кошмарные тени дрожат на дне их глаз, когда они, и потомки, и потомки потомков вспоминают яростных храмовников. Чужаки ужаснулись, видя детей, которые прыгают подобно зверям с веток деревьев, девочек, которые режут глотки и сминают металл голыми руками. Детей, которые кажутся крылатыми – столь легко они движутся, столь высоко взлетают в своей ярости.

«Учись. Это тебе скоро пригодится» - говорила жрица Ашк юной Суишь. Огненная лисица вышла, и в руках ее было пламя. Ядовитый огонь взлетал и падал на чужаков, и они загорались вместе со своим металлом, со своими тварями, клинками и плохими смертями. Они умирали в огне, и деревья кругом занимались, и смеялись храмовники, не пуская врага дальше. О, как счастлива была в тот момент Ашк. Счастлива была, опуская зарргхарт в горло хрипящему Йинку, в груди которого торчала белая стрела.

- Возвращайся! – рявкнула она в лицо смертельно раненому воину, и он улыбнулся ей. Спасибо, Ашк, ты успела подарить мне правильную смерть.

Возвращайся… Возвращайся… Ашк яростной птицей металась меж тварями, чужаками и воинами своего народа, всех своих народов, и руки ее были в крови. Своей крови, их крови – такой же красной, такой же соленой. И крови своих братьев. Она старалась успеть, проклиная горьким возгласом каждую плохую смерть – и успевала. Успевала, пока могла. Перерезать горло твари – ох, у них тоже алая кровь! Не чудища – просто такие звери… Вонзать перья игхарта в затылки чужаков. Кружиться в яростном танце леев. Она успевала.

«Учись. Это тебе скоро пригодится»

Пригодилось. Ашк упала, прикрывая собой юную девочку, которая была ей дороже дочери. Девочка умерла тремя минутами позже, только Ашк этого уже не видела. Грудь Ашк наискось пересекал темный росчерк чужого клинка.

Наверное, это была плохая смерть, Суишь не знала. Она просто стояла над старшей, и стальным вихрем летали леи, отражая стрелы и клинки. Ее пламя закончилось, не так много суишей у нее было с собой. С воплем рыжая лисица бросилась на золотоволосого воина, сметая его с твари. Они умерли оба. Суишь улыбалась. Она успела шепнуть за плечо – «возвращайся», зная, что напрасно. Никто не мог бы дать ее наставнице правильной смерти – старших над ней не было. Но Суишь хотелось верить.

Позади пылал храм Богини. Ашк не успела пройти высшую инициацию.

Ji-Khere – последняя смерть, подготовка к Eh-Khere-Ja

Nejаt – равные, друзья, обращение к группе своих

Zarrghardt – ритуальное лезвие для быстрого и безболезненного убийства тех, кто слишком слаб для высокой силы

 

 

 

Дочь богини

Ее когда-то убили, хотя по ней незаметно –

Идет - душа нараспашку, глаза - два ночных пруда.
Она приходит бесшумно на стыке весны и лета,

Бледней лепестка ромашки, прозрачней, чем хрупкость льда...

В ладонях ее - не перья, не листья больших деревьев –

Клинками мерцают тени в холодных ее руках.
Ступает стопою узкой бесшумней иного зверя,

За ней рассыпаются искры, в следах остается прах.

Она напевает тихо о древних богинях лютых,
О чистых хрустальных лютнях,
О вереске на полях.

 

За ней - ковыли да небо, да старый могильник шепчет

О чем-то, что не свершилось, о всеми забытых снах,
О тот, что тут были люди, душою и телом птичьи,
В крылатом своем обличьи
Живущие на ветрах...

 

В поселках боятся люди, что их светлоглазым детям

Приснится однажды дева, что станут её искать.
За нею идет охота - собаки, оружье, сети –

Но как уловить туманы, как след разыскать в песках?

Ее не найти ни брату, ни сыну, отцу и деду –

П матери позабыли чужих предысторий слог.
Одна лишь старуха знает - легко отвернутся беды,

Когда предрассветной деве не закрывать дорог.

Старуха идет устало в ковыльное это поле,
И кровью, и хлебом с солью
Оплачивает оброк.

 

В ладонях Богини - нити оборванных древних судеб.

Стальные литые перья лелеют живильный жар.
Она напоить готова детенышей жадных грудью.

Она уберечь готова невинность влюбленных пар,

Она, обернувшись птицей, шагает по небу ночью,

И крик ее зол и страшен для тех, кто не знает сна.
В глазах ее - межсезонье, границы живых и мертвых
А тело ее неплотно
И есть ли вообще она?

Девчонка растет у старухи, глаза ее - два агата,

В руках ее - серп изогнут, она им снимает рожь.
Старухе ее недолго осталось, не сто закатов,

Но все же она успеет поведать, где суть, где ложь.

 

 

Девчонка сумеет в поле, в лесу, на прохладном луге

Исправно напеть молитву, смешав свою кровь с золой.
К ней явится та, что знает, как тень облекают светом,
Как стынет в кострищах лето,
Как семя живет землей...

 

В поселках лихие люди ее проклянут на пару 

С Богиней ее любимой, и бросят ей камень в след.
Она живет на отшибе, в трех милях от старых сосен,
Ее ни о чем не просят.
Она их хранит от бед.

Che-Khаre. Новое гнездо

 

Страшится народ историй о спрятанном в поднебесьи,

Сокрытом в лесах и гротах народе убитых птиц

Проклятые злые люди, не люди, а вовсе бесы!

Не бесы, а стая чудищ, не чудищ, а клан убийц.
И множат в народе слухи, все ищут, найти не могут,

Рожденных полночной тайной бескрылых своих птенцов,

Что делать, ответь нам, боже – но смотрят чужие боги

Народов оленей, скашей, народов лисиц и сов. 

И каждому прочат гибель, и думают, как покончить

С потомками темной ночи, сынами глухих лесов.

 

- Приходи, дитя, приходи,

Из далеких сумерек корабли

Приносили гибель на парусах

Приносили смерть из чужой земли,

Приходи, дитя, приходи,

И не знай печаль, и не ведай страх,

Из далеких сумерек принесли

К нам беду и смерть на чужих ветрах.

 

Она выходит за двери, в ладонях ее – узором

Ложится туманный вечер, у ног шелестит трава,

Она страшней урагана и черного злого моря,

Она произносит тихо забытые тут слова.

В ладонях ее – не перья, не листья больших деревьев,

Клинками мерцают тени в горячих ее руках.

Она заклинает птицу, и ветер, и ночь, и зверя,

И песню ее услышат в полночных забытых снах.

Она напевает тихо о тропах в чащобах вечных,

И слышат ее, конечно, живущие на ветрах.

 

- Приходи, дитя, приходи,

Из любого края, да с берегов,

Через горы иди, по долинам в ночь,

Не страшась ни сов, ни угасших снов,

Приходи, дитя, приходи,

Не удержит страх древней крови дочь,

Приходи в отныне родимый кров,

От чужой судьбы поскорее прочь.

 

Они приходят в закате, и в полночь, и рано утром,

Ложатся туманом тропы, горит на крылах заря.

Душа не узнает страха, душа поступает мудро,

Их руки сплетают нити, сердца их судьбу таят.

И каменные ограды скалистой земли укроют

Покинувших за спиною враждебной страны оплот.

Она стоит у порога, и каждому дверь откроет,

И каждый войдет, склоняясь, в таинственный горный грот 

И каждому будет пламя, и каждому будет пища,

И каждый найдет, что ищет

В гнезде пернатых сирот.

Che-Rui. Новый путь.

 

- В небе темном бродит ветер, бродит ветер-колоброд, приходите на рассвете, пусть вас ветер приведет, - шепчет смешную детскую песенку темноволосая девушка, в чьих волосах солнце оставило рыжий отсвет. Смешная песенка, запрещенная в деревнях. Но ей не смешно. Не смешит ее ветер, летающий над лесами и полями.

- Neje! – кричит она на рассвете. Зовет. Кого? Кого-то… Поднимается, будит старуху, та кряхтит сердито, но не ругает. Говорит ее девочка словами древних богинь? Пусть себе говорит. Молодости виднее, как говорить правильно. А девушка вслушивается, смотрит за окошко избушки горько.

- Neji… - отвечает ей тень у колодца. Что? Бежит, спешит, слышит крыльев шум, взлетает в небо аист с черными кончиками крыльев. Аистов любят люди в деревне, почитают, и она тоже уважает эту птицу.

       Но это не та птица. Примерещилось…

Бронзовокожая жрица, два серпа, и резкий металлический крик птицы-без-имени, и след узкой стопы в песке, и разворот, удар наотмашь в короткой смертельной пляске. И жертвы, чтоб снова вернуться. Она всегда знала, что ей надо. Она не любила бессмысленность. Она - черное и желтое, обсидиан и золото, змеиные зрачки, бронзовая кожа. Алтарь, и жертва – белая лань, что сама пришла к ней на закате, повинуясь воле духов, трепетная пища диких скашей. И новая жизнь, и память – все, как обещано. А кто она? Нет ее! Есть - след в пустыне, есть развалины храма, есть тень узора от ресниц на щеке. Были другие жизни. Была надежда.

- Мир такой огромный, - говорит старуха, и девочка кивает. Она знает. Она помнит. Помнит многое. И бронзовокожую жрицу с черными глазами она тоже помнит. А больше ничего и не помнит. Но точно хочет вспомнить.

- Я ее найду, - говорит девочка. Старуха кивает. Она не знает, кого будет искать маленькая девочка с зелеными, как два лесных агата, глазами. Богиню? Страшных крылатых дочерей богини? Или, может, последних наследников древней черной крови? Старуха не знает. Она учит девочку ведовству, рассказывает, как сплетать травы в полночь, как превращать янтарный напиток в смертельный яд, а смертельный яд – в сладкое молоко.

В деревне всего-ничего пять десятков домов. Но то и дело – похмелье у кого, роды тяжкие, ожоги. Что ж вам не помогает ваш великой бог? Не подсказывает правильные травы? Отчего молитвы не облегчают боль?

Приходит она, прячась под темным платком, и приносит снадобья. Им становится легче. Она берет молоком и хлебом, изредка – свитком грубой ткани, небеленым льном. Шьет одежку себе и наставнице. Год за годом. Глядит в светлые лики священных икон, на которых плывут по морю корабли с кривыми крестами мачт. Глядит в глаза людям. Видит там себя – чужую, страшную, плохую.

- В небе темном бродит ветер, бродит ветер-колоброд, приходите на рассвете, пусть вас ветер приведет, - шепчет смешную песенку, возвращаясь домой после очередного целительства. Не обращать внимания на злые шепотки за спиной, не искать доброго слова. Просто делать свое дело.

А отчего в избушке на опушке темно? А отчего горько кричит полевая птица char, вещующая горе? Отчего, отчего немеют пальцы, открывающие дверь в темную избушку, пахнущую лишь травами.

Отчего?

…Похоронить старуху девушке было не сложно. И не страшно. Что такое смерть? Просто двери в Che-Rui. Без лишних обрядов, без кровавых росчерков – поцеловать в лоб, сжать пальцы на сухой, крепкой, но уже неживой руке, и опустить в неглубокую сухую песчаную яму. Прикрыть песком, камнями, мхами, заговорить от злых демонов и голодных собак.

Повернуться спиной к домику, в котором росла всю свою не первую жизнь, и идти. Не слишком быстро. Но быстрее тех, с факелами и вилами, что спешили от села, прослышав про смерть старой ведьмы, которую боялись. А молодая, смуглая, рыжая да темноглазая, что она? Просто ж девчонка еще. Пригодится развлечься до рассвета, а там – утопить. Или сжечь. Что еще с ней, тварью, делать.

Девушка уходит. Быстрее и быстрее, глотая непрошенные слезы. Та, бронзовокожая, с серпами, не простила бы. Не простила. Слезы? Или побег? А что, сражаться? Одной – со всем миром? Нет, она обняла бы, погладила по голове, сказала бы доброе слово. Было? Было…

Девушка идет, и нет у нее ничего, кроме души да острого длинного серпа, завернутого в кроличью шкуру, ножа и сетки с отвесами для ловли мелких зверьков и птиц. Она знает лес, знает, как жить там, где не живут люди, она – зверь. Сторожкая лисичка, бескрылая птица, идет она вглубь гор, перебираясь через потоки, спускаясь в ущелья, прячась от диких зверей в дуплах и ветках.

Она уже не плачет. Но что она ищет?

- Что я ищу… - шепчет девушка, с ветвей высокой скверши разглядывая лесной дол. Говорят, раньше страшные птицы Скаши любили отдыхать в ветвях сквершей. А теперь она, голодная и уставшая, исцарапанная и грязная, будет тут жить. Протянула руку, сорвала шишку, вылущила десяток горьковатых семечек. От них сводит челюсть, зато желудок немеет, перестает болеть. И голод уходит, можно еще много часов идти вперед, ловить птиц, мелких зверьков, разжигать бездымные костры, а порой и вовсе довольствоваться сырым мясом. Зверь? Зверь…

Она пыталась вспомнить. Но горечью потери приходили воспоминания о тех, кто предал ее. Тех, кого учила лечить наставница, тех, кому она помогала, тех, кто отправил своих мужей и братьев, своих сыновей и внуков – за ней, маленькой ведьмой с пологих холмов у края леса.   Но она не плакала. На все воля Единого Бога – говорили они. Мысленно она отвечала – вам чужая воля да власть, а мне – воля моя да совет Богини.

- Кого я ищу? – спрашивала она у пролетающей мимо совы. Ты не скашь из моих ночных видений, но тоже птица, ночная птица, дочь великой Матери. Так подскажи, помоги, приснись, укажи путь. Но сова молчала. Сова жила своей жизнью.

Быстрая тень на рассвете, далекий острый крик. Что это? Она поднялась, помчала ланью из-под заботливой скверши дальше, на восток, на юг, спиной к морю, забыв обо всем на свете. Она знала этот крик, помнила его, ничего не помнила больше – только острый металлический вопль, несущий смерть всякому, кто покажет затылок и спину. 

Она бежала. Не страшась гибели – слишком уж бессмысленной была эта жизнь, к чему помнить то, что ты не можешь вернуть? Она бежала, и лес становился темнее и гуще, а скалы – выше и острее. Ранее в таких местах селились скаши. Тут были их гнезда, тут рождались их птенцы. Как же далеко она от того места, что целых пятнадцать лет звала своим домом.

- В небе темном бродит ветер, бродит ветер-колоброд, приходите на рассвете, пусть вас ветер приведет, - задыхаясь, шептала она. И бежала дальше. Это птица скашь кружит над головой – или горные орлы? Не узнать, не вспомнить. Она бежала, пока тени не укрыли ее, и след не затерялся в камнях и горных реках. Она бежала, не останавливаясь, и падала, и поднималась снова.

Она искала.

Птица Char – маленькая золотокрылая полевая птица с громким резким голосом. По поверьям нового времени вещует смерть.

Che-Rui – новый путь, рассвет после, новая жизнь

Sqwersh - хвойное дерево с густой игольчатой кроной и съедобными шишками, в нем всегда есть дупла

Jana Skuash. Дети Скаши

 

В краю средь лесов и пастбищ когда-то народы жили,

Про нас говорили - люди, живущие на ветрах.
Смуглы и черноволосы, быстры и жестоки были,

Мы верили в тьму-богиню, мы ведать не знали страх.

 

Распахнуты крылья в пропасть - звук эха высок и гулок,

Иду по камням и пеплу - разрушен забытый храм.

Я здесь умерла когда-то - Богиня меня вернула,

Чтоб путь мой привел к истокам потерянных по мирам.

 

«Когти скашьи, перья совьи,
В моих ладонях - узоры кровью,
Взмахом руки - открою дорогу,
Уходите прочь, чужие боги,

Взмахом серпа - рвется путь,
Чужих богов - отныне забудь»

 

Гляжу, как серпом небесным Богиня срезает звезды,

На небе мерцает ясно огня золотой венец,

В лесах между гор высоких запрятаны наши гнезда,

И знает об этой тайне в округе любой птенец.

 

Гляжу, как пернатой Скашью кружится ночная темень,

Как лес поднимает копья, как ветры идут стеной,

Забыто лихое время, забыто родное племя,

Но путь обернется змеем, и тьма обернется – мной.

 

«Небо склонилось, небо упруго,

Черные ветры ложатся кругом,

Черные ветры мечутся в страхе,

Взмахом стали - в кострище знаки,  

Ветры, прочь - мне надо идти

С белой луной-сестрой по пути»

 

Богини крылатый вестник, хранитель людского духа,

Крылатая Скашь стозуба, и когти ее остры,

Но крылья у страшной Скаши нежнее, чем нежность пуха,

Но сердце у черной Скаши верней, чем сердце сестры.

 

Боятся в поселках птицу, страшатся ее потомков,

И бают про хищных ведьм, танцующих на костях,

Серпы их горят, как перья, и реют в густых потемках

Забытые в этом мире живущие на ветрах.

 

«Чужие сказки, чужая вера?

Закрыто небо, открыты двери,

Чужие жизни, чужие песни,  

Закрыты звезды, открыто сердце,
Слова упали на пепел серый,

Дитя Богини не знает меры»

 

 

Ушедший народ Богини всегда умел возвращаться,

Мы сами пришли оттуда, куда не вернуться нам.

Миры на ладонях неба извечно будут вращаться,

И будет дорога наша вести в полуночный храм.

 

В краю средь лесов и пастбищ когда-то мы всех рассудим,

Одни средь иных народов, живущие на ветрах.
Смуглы и черноволосы, крылатые скашьи люди,

Мы верим в свою Богиню, мы ведать не знаем страх.

 

«Ашк смугла, луна - бледнолика,
Ныряю в забытые тайные блики,
За шагом шаг по самому краю,

Для всех чужая, судьбы не знаю,

Ищу в болотах огни и золото,
В душе - иголки, а небо сколото»

 

 

 

Charu-Tea. Песня смерти

 

- Суишь! – глухой возглас вспарывает лесную тишину, когда она, спотыкаясь, медленно идет к темнеющему входу в пещеру. Там – невысокий, такой хрупкий силуэт у входа. Будто бы птица вытянулась на тонких, но крепких ногах. Неужто?

А что – неужто? Кто… Бронзовокожая жрица, маленькие ладошки, глаза, круглые от совсем детского удивления. Это ей, лисенку, впору удивляться, но нет – тянется к ней старшая, обнимает, смеется. Легко-легко, как тогда, сотни лет тому. Что было между? Что было между их жизнями? Суишь не помнит. Она-то миг тому имени своего даже не помнила. Были тени, и тропинки, и какие-то леса, и быстрые птичьи крылья. Кем она была? В свите Богини? Дикой птицей? Плавала в забытьи? Не помнит… А была бы старше, опытнее – тогда, то помнила бы!

- Суишь… - кивает с улыбкой, соглашается, да, ее имя, - Чика! - Но Ашк мотает головой, темные пряди бьют по щекам, так усердно мотает!

- Никогда уже не Чика, - говорит, хватает за руку и тянет в грот, - Пойдем, Чика!

- Суишь! – возмущается та, и Ашк смеется…

Их было много в тех лесах. Десятки, десятки птенцов, подростков, оперившихся маленьких скашей. Совсем юных скашей. Мастеров-скашей, травниц и лекарей, охотников и следопытов. Они приходили со всей округи, и дальше, из-за гор, из пустынных земель, освоенных светловолосыми чужаками, с побережья. Отовсюду.

И вопросы, вопросы…

- Что нам делать, Ашк? Как мы дальше, Ашк? Почему мы прячемся, Ашк? Когда мы будем воевать, Ашк?

Ашк – за старшую? А где же их скашь-йон? Где скашь-йин, которую звали Йанна? Где остальные служители йана-эххэ, дети бездны? Почему она, ученица, не завершившая путь Богини, родилась вновь, почему ей собирать всех их, таких же, погибших тогда птенцов.

«Они все были твоими учениками», - шепчет ночью тень у звезды, - «Ты убила их, ты освободила их, ты отпустила их»

«Они все были твоими братьями и сестрами», - говорит ветер на рассвете, и Ашк хмурится, пытаясь понять, а что же дальше-то делать?

- Жить, йана, просто жить, - отвечает она, потому что детям нужно ответить, - Дальше? Дальше мы будем учиться и расти. Завершать начатое. Почему прячемся? Нас – три сотни, их – тысячи, десятки тысяч… Когда будем воевать?

Когда воевать. Кипит внутри кровь, жаждет гибели врага. Но кого воевать? Синеглазых детей в поселках? Смешливых девушек, танцующих в белых венках на полянах? Стариков, которые растят сады у стен Столицы?

Сердится в сердце птица Скашь. Ты стала мягкой, Ашк? Они не пощадили детей, девушек и стариков – тогда? Ты – не хочешь убивать врага?

Хочу – говорит себе Ашк. Сжимаются маленькие кулачки. Три сотни детей. Три, потом будет – шесть сотен, потом, пускай, тысяча. Да даже пять тысяч юных скашей поднимутся на крыло в этих горах…

И что дальше? А дальше – пресветлые храмы, узкие бойницы, огненные орудия. Костры и судьи. Ножи и мечи. Ненависть и чужой бог, взирающий с сине-золотых картин, на которых плывут-качаются давние корабли. Синеглазые дети умеют держать камни, смешливые девушки никогда не помогут, старики укажут своим детям, куда идти, кого бить.

Враги. Все они – враги. 

Ашк рассматривает тайгарт. Богиня позволила ей найти оставленное в веках, забытое в руинах. Найти там, где никто уже не искал. Раскопать слабыми руками маленькой девочки страшные древние клинки. Это потом уже птенцы скаши – кузнецы, юные мастера, появились в ее горном гнезде. Потом уже стало ясно, что жизнь будет, что будет мастерство, ничего не забыто, не утеряно.

Это – тот самый тайгарт. Она его нашла. Но с кем разделит она хорошую смерть, Thaighardt Khere? Не ту, которая в полете освобождает после Тысячи Смертей, нет. Но ту, что соединяет судьбы. С кем?

Много мыслей у Ашк. Она осматривает долину, орлов, кружащих над ней, лесные своды, что прячут неоперившихся скашей. Тайгарт - прошлое, дети - будущее. И она, та, что не прошла свой путь до конца, но вернулась… Настоящая птица скашь, оберегающая птенцов от черных ветров и огня.

Суишь трогает ее за локоть, садится рядом. Глядят в небо. Над долиной звучит тихая колыбельная, ее называли раньше чару-теа, песня смерти, юной смерти, легкой смерти. Песня долгого сна без тяжких сновидений. Но не все спят, не все…

Эти двое – не спят. Все не могут наговориться,

- А что там, за краем, ты помнишь? – спросила тихо, - Там, где тени и следы Богини?

- Помню, - уронила та.

- Знает, умерла правильной смертью, - улыбается Суишь. Она умерла раньше. Она не знала, что с neje сталось. Всего пару минут жизни разделили их, а с ними разделились и пути. Разные тени увели жриц, разные тропы Богини.

- Нет, - говорит Ашк, и Суишь понимает, о чем та.

- Eh-Khere-Ja, - говорит Суишь, Ашк кивает, да, Обряд Тысячи Смертей. Он.

- А что бывает с теми, кто прошел его? – спрашивает Суишь, как когда-то давно, очень давно. Ответь уже. Ответь, наконец. Или сама не знаешь?

…Только воля к жизни, невероятная, пронзительная воля к жизни заставит карабкаться даже с этой последней ступени, когда бездна уже не рядом, а внутри и везде. Только такая воля к жизни позволит жить долго и владеть всем, чему ты еще научишься - позже. После того как с воплем, яростным и полным боли и ненависти к смерти, полная намерения жить, ты рванешься, разрывая оковы бездны, и встанешь прямая, гордая, обнаженная. Ты будешь укрыта тайными знаками, бледнеющими, исчезающими. В глазах твоих будет невероятная уверенность - жизнь есть, и никто и ничто отныне не посмеет более убить меня. И ты сделаешь свой первый настоящий шаг в этом мире, и ничто уже не будет тебя беспокоить - после того, что ты... нет, не пережила, а переумерла. И все, кто глядит на тебя, не узнают, что ты видела - пока сами не решатся спускаться туда, откуда сумела вернуться ты. И отныне ты свободна. Ты идешь своей дорогой, и никто не заступает тебе путь…

А разве ее путь, ее возвращение – не сделали ее свободной? А Суишь, которая вернулась? А остальные? Почему, почему те, кто прошел путем Eh-Khere-Ja, не пришел к ним – тогда? А сейчас?

 - Я знаю, что бывает с ними, Суишь, - прикрыла жрица глаза, вцепилась пальцами в тайгарт, с которым редко расставалась, - Что с ними происходит. Ты не помнишь свои пути там, в мирах Богини? Это ведь свобода, Суишь, - распахнула блеснувшие желтым глаза, по птичьи повернула голову к подруге и ученице, да что там, к сестре, - Это настоящая свобода. И ты, съев ее, не захочешь возвращаться в гнездо. Если твоим крыльям открыты все ветра – зачем сидеть тут, где смешные птенцы тычутся клювами в темные стены? Где такие же смешные белоглазые крысы убивают скашьих птенцов?

- Но ты же вернулась! – воскликнула Суишь, с трудом удерживаясь от того, чтоб схватить, обнять, прижать ту. Но не стала. Что Ашк говорит? Да скашь порвет за своих детей, не только крыс – огромного волка, клювастого орла порвет?

- Я вернулась, - плечи Ашк опустились, - Я не умирала тысячу раз в когтях этого мира, neji.

Птица скашь не бросит маленьких птенцов. Но стоит птенцу покинуть гнездо – и вот он уже – взрослый, он уже – скашь, а не скашенок. Может, им всем пора покинуть гнезда? Кто знает, кто знает. Богиня – точно знает, темная мать, растворенная в природе, шелесте жестких перьев, ударе страшных когтей. Без жалости разит…

- А хотела бы? – не отставала Суишь, - Хотела бы завершить этот путь? – тревожно, сердито даже спрашивала. Но Ашк думала лишь момент. И сказала,

- Да!

- Но почему, почему, почему? – не выдержала, закричала почти та, Ашк скривилась – не тявкай, лисенок, лисенком была, им остаешься. Смешная. Откуда ей знать про страшные законы жизни и смерти, про череду изменений, про бесконечный путь. Одной смерти было мало, чтоб понять. Но почему – Ашк было достаточно? Почему? Лучшая ученица, упрямый возглас из железного клюва скашь, жестокая и веселая жрица Ашк, тебе достаточно, и это главное.

- Потому что я помню тропы в тенях, и то, что за тенями, и потому, что я хочу туда вернуться. Полностью свободной.

- Но тогда ты не захочешь быть с нами, - едва не плакала Суи… нет, просто маленькая одинокая Чика. Которая очень не хотела терять братиков и сестричек опять. В бессмысленной этой череде смертей и жизней, где нет права на полет.

- Может быть, - твердо сказала Ашк, - Не захочу. Смерть – это смерть, Суишь. Мы просто умерли. А теперь живем. И снова умрем. И так будет до тех пор, пока не завершится наш обряд тысячи смертей, и мы не поймем кое-что.

- Что? – спросила Суишь. Ашк промолчала. Промолчал ветер. Небо. Деревья. Промолчала птица чар в долине. Промолчали совы. И только вдали прокричало невидимое эхо, отразив толи отдаленный гром, толи шум лавины, толи крик птицы скашь…

- Khere-neh…

 «Khere-neh, kherete nesh, che-kheret ru ir-rua, Te khare ru, ji ersh eshtu, a charu-tea tua, a charu-tea tua» - звучит, звучит над долиной песня.

Смерти нет.

Еhhe Jia. Ближнее небо

 

- Ашк!

Его звали Йинк. Он был послушником, и он был младшим. В Храме никогда не делали разницы между мужчинами и женщинами, просто женщины лучше слышали волю Богини, а мужчины лучше понимали некоторые обряды. Он знал историю народа вернувшихся. Знал, как в лесных храмах они нашли древние заклятия, слова на камнях, как темные сны принесли знания, память. Эти слова помогли вернуться из ниоткуда. Начать историю заново.

Йинк был храмовником, и был он тем, чье сердце однажды, не в начале и не в конце, было пронзено лезвием тайгарта, чтоб потом оказаться с ней вместе. Нет! То был всего лишь зарргхарт, и теперь он знал, что смерть была почти зряшной. И снова нет – не зряшной, просто милосердной, просто открывающей ему дорогу. Ведь он вернулся к ней, так? К своей Ашк. Он что, и правда надеялся на обряд тайгарта – с ней? Слабый, слабый Йинк племени ланей – что ему мощь великой Скашь? И когда же будет великий обряд, почти равный тысяче смертей, обряд, открывающий сердца друг другу? Сплетая пути, гибель от лезвия тайгарта соединяет на века – но Ашк? Проще уж самому заслужить тайгарт, и найти своего спутника…

Не было ему тайгарта тогда – умер раньше. Не будет и в этой жизни? Ну, сделают кузнецы двуклювое лезвие, и что? Что ему с пустой железяки? Только воля Богини, только собственное могущество и знание открывают силу жизни. Как ему заслужить тайгарт? Нет среди них тех, кто умер тысячу раз, кто освятит оружие и принесет его из рук самой Богини. Даже Ашк не сможет. А надеяться на то, что она будет его птицей? Да ну…

Так что пока – только маленькие лезвия зарр-йи, доверие в смерти. Вопль на изломе, и он упадет на колени, и в зрачках его плеснет боль, за болью будет страсть. Прекрасно. Он вернется снова, чтоб стать ее братом и возлюбленным, и возможно, они смогут жить. Они нашлись. Рисовали письмена по коже - росчерками по живому. Они встретились снова - за пустотой и за хаосом, там, где на краю неверья тяжело не узнать и отречься. Йинк - брат Ашк и возлюбленный. Он всегда рядом. Йинк. Брат. Любовь. Темные своды грота, не похожего на давний светлый храм, где кровь мешалась с лучами, а воля – со звездами в небе. Теперь – только тени, мороки и подземелья народу беглецов.

- Эй, очнись… - что это? Хлещут по щекам, поют горьким отваром. Что? Неужто снова не справился? И с чем? С простым Наи-Кхере? Ученическим обрядом, призванном сделать его настоящим жрецом? Может, потому, что клинок найгарт – не в руках Ашк, а в руках Суишь? И что? Суишь – вторая после Ашк, хотя могла бы и меньше забирать времени жрицы. Неужто не видит сердца Йинка, открытого ланьего сердца на алтаре чувств? Не видит, как он помогает ей, как держит порядок в поселке, как следит за новичками, как умело выставляет стражу, как учится новым ремеслам, и учит других? Полезный, верный Йинк.

- Живой, - смеются дети, и он тоже улыбается, садится, кровь уже почти остановилась, неужели прошел?

- Отныне это твой клинок, - жрица Суишь протягивает ему два клинка зарр-йи. Крылья лезвий зарр-йи немного похожи на величайшее из орудий племени Скашь, на лезвие тайгарта. Узкие гибкие парные лезвия – одно из орудий старых ритуалов. Но с помощью зарр-йи можно убить лишь себя, и присоединиться к теням и птицам без влияния старших. И вот ему привиделось только что, как он убивает себя лезвиями зарр-йи. Но почему? Он попадет в плен? Он предпочтет уйти так? Или нет? Что за видение? Да, он знает, что каждый получает клинки зарр-йи, каждый носит их с собой, чтоб, когда придет время, остановить себя, освободив. Не на костре, посвященном Единому Богу, не в темницах светлых судий. Но до последнего идти и уйти - только своим путем. Доверие в смерти.

- Отныне мы присоединимся к свите Богине, станем ее птенцами, и сможем летать темной ночью на крыльях ветров, отпуская дух и видя многое. Отныне ты – свой меж ночных стай.

    Звучат слова, приходит осознание, Суишь протягивает руку, и мальчишка, нашедший дорогу домой, прикасается к ее пальцам. Снова младший, влюбленный, снова - все снова. И смотрит только на Ашк. А та скрыта в тенях, следит, проверяет. Старшая.

- Что со мной? – шепчет Йинк, для него перемешаны события, времена и слова, и рука лисицы горяча, тверда, но он ищет иную руку. Видения продолжаются.

- Это настоящий нех чару? – удивляется кто-то из детей. Да, это воля Богини, чудесный сон, полный видений.

- Видения Еhhe Jia - обряд, открывающий путь в ближнее небо, в мир теней и вечных птиц, - слышится голос Ашк. Юный жрец Йинк делает шаг. Останавливается рядом с ней. Роняет на землю два маленьких зарр-йи. Темный храм, спрятанный в лесах, где таились последние из народа скашей, молчалив и чуток.

- Еhhe Jia? – удивляется Йинк. Ведь не для того он ложился на жаркий камень, чтоб ощутить, как смерть входит в сердце. Причем тут Еhhe Jia? Вот же, вот же - зарр-йи, ради них он проходил обряд инициации Наи-Кхере руками лисицы Суишь.

- Потому что ты силен, - говорит Ашк, - Расскажи нам, что видишь, Йинк, - она протягивает ему руку, она забирает его у ревнивой Суишь, и девушки не смеются, с чего он взял про ревность? Сам придумал?

- Не отвлекайся, лань, - тихо шипит Ашк, и ему становится страшно. Лань в когтях скаши. Но он сосредотачивается. Ашк щерит острые клычки, ее глаза становятся желтыми, птичьими, она взмахивает пестрыми крыльями, и скашьи когти вонзаются в податливые белокожие тела. Ашк кричит звонким птичьим воплем, и люди падают на колени перед видением древности. Видением, которое ломает их спины, вырывает их сердца. Взлетают над поселеньями скашьи дети. Настоящие крылья поднимают их в небо. Рассказывает Йинк – видение Еhhe Jia, ближнего неба, пространства судеб, продолжается. Смешиваются тени, дети в гроте становятся зверями – волками, лицами, скашами. Ланями.

- Скаши? – удивляется Ашк, - Но как нам стать настоящими Скашами?

Может, иносказательно говорит Йинк? Но нет, на стенах грота – живые тени рассказывают историю. Снизошла воля Богини, темная мать древнего народа говорит из огня и ветра в горах, из вершин сквершей и сосен, из черных ручьев в глубинах земли.

«Становитесь живыми, дети, поднимайтесь на крылья, бегите в лес на звериных лапах, обретайте мощь лесов и полей, принимайте силу, вы – часть мира, они – чужаки, слабые люди, они не видят ваших снов, они не знают нашего мира».

Йинк смотрит, говорит – слабая, чуткая лань лучше других ощущает лес, шкурой знает ветер и дождь. Дети станут птицами, дети станут зверями, дети станут ветрами и дождями. Услышат песню Богини, обретут невиданную мощь, и никто, никогда не сможет поймать их сетями, распять на косых крестах, сжечь в чужих крестах. Никто не умрет больше дурной смертью во имя чужого бога. Растают, исчезнут, напугают, убьют. Но не умрут. Никогда более.

- Создай новый путь, Ашк, - говорит Богиня устами бледного Йинка, и кровь на его груди течет сложными узорами, указывая этот путь. Только величайшим из скашей можно создавать новые обряды. Только тем, кто умер тысячу раз и вернулся. Она не умерла тысячу раз. Но вернулась – как и все они. И ей позволено! Позволено создать новые пути для своего народа!

Ашк слушает. Она уже знает, каким путем идти, древние знания бурлят в крови. Каждому из ее народа – свой путь, темная тропа, великое деяние. Каждый упадет под лезвием зарр-йи – сам. Она проследит за тем, что они ушли правильно. Каждый уйдет на поиски своей силы. Уйдет, чтобы вернуться снова.

Она слушает, и в сознании жрицы уже рождаются слова силы, танец силы, пламя и ветер складывают письмена. Каждый, каждый из ее народа станет равным Богине. Каждый станет петь вместе с миром.

Йинк рассказал. Ашк кивнула. И снова взяла его за руку.

- Выходи из Еhhe Jia, - приказывает она. Хватит. Ты указал путь, я создам обряд, дети станут неуязвимы. Я изменю силу клинков зарр-йи. Отныне они будут не клинками быстрой милосердной смерти, а клинками перемены и силы. Но ланий сын не останавливается, продолжает бежать кровь, и он говорит, глядя на нее влажными ланьими глазами. Слабый, могущественный Йинк.

…Йинк не будет бояться. Когда придет время – они взмахнут руками, ударяя друг друга, и он успеет раньше, и Ашк будет смеяться, удерживая свою жизнь и наблюдая, как уходит его. Смертью отнесенные в облака, они встретятся снова. В этом и в других мирах.

- Ашк не поймет любовь как боль. Ашк не поймет смерть как любовь. Ашк поймет смерть как смерть и боль как боль. Идем, Йинк. Пришла пора. Ank she, Ank's she. Зову тебя, богиня. Приди, приходи сюда.

- Ashkh, - кричит птица.

Он очнулся с тихим криком. Очнулся снова. Вокруг – стены грота, уставшие дети народа скашь прикорнули у стен, кто уже и уснул, слишком долог обряд, до них очередь и не дойдет, верно? Вон, и лисица устала, все внимание – Йинку, а скоро рассвет, останутся сегодня они птенцами. Но не важно. Важно то, что старшие сейчас решают их судьбы.

- Ты видел? – спросила Ашк, склоняясь над ним, - Ты видел в своем сharu - нас, Йинк? Это мои слова? Я говорила их? Значит, я скажу так - тебе…

Она поражена. Лесной храм, пещерные своды, ждущие лица братьев и сестер. Неужто именно Йинк сужден ей? Он – ее Lle-shasu?

«У тебя уже есть свой лле-шасу? » - слова из былой жизни, великая жрица Йанна произносит их, смеется возмущенно Ашк, улыбается старшая, предвидя все. Все.

«Да, есть, Скашь-Йин Йанна»

- Lle-shass, - едва слышно произносит ее любимый, - Met chakhe-tu eneja… Met khere-tu eneja…

Возлюбленная моя. Мы умрем вместе, мы погибнем рядом… Да?

- Да.

Еhhe Jia - Ближнее небо, обычное небо, мир духов планеты. Обряд и состояние, позволяющее говорить с духами напрямую, принимать волю Богини. Может быть достигнут в любом состоянии Neh-Charu, временной смерти, не-смерти, то есть в результате большинства обрядов инициации.

 Lle-shassu, Lle-shass – возлюбленный, возлюбленная, супруг, супруга.

Naighardt - «клюв-лезвие», ритуальное оружие для инициаций. Кривое с перемычкой. Оружие ритуала возрождения.

Nai-Khere – «удар клюва смерти» - один из первых обрядов инициации, который учитель проводит для своего ученика. Проводится с помощью Naighardt, который передается от старшего жреца к младшему, обретающему право проводить свои обряды.

Neh-Charu – «не смерть», временная смерть, смерть-сон. Особое состояние глубокой временной комы, почти-смерти, которое начинается у народа скашь после сильной потери крови или в результате временной блокировки органов дыхания или сердца. Состояние Neh-Charu считается священным, сны, увиденные в нем, называются снами Еhhe Jia, видениями Богини.

Thaighardt - «перо-лезвие», ритуальное оружие для парного самоубийства. Прямое, с перемычкой. Обряд Thaighardt Khere – «Смертью соединенные навечно». Народ Скашь верил, что парное самоубийство при проведении определенного ритуала позволит возлюбленным либо побратимам встретиться в другой жизни и пройти новый путь.

Zarrghardt – ритуальное лезвие для быстрого и безболезненного убийства тех, кто слишком слаб для высокой силы.

Zarr-ji - узкие гибкие парные лезвия для ритуального самоубийства через грудную клетку наискось. Часто после проведения этого самоубийства скашь оказывается в состоянии «Еhhe Jia» - «ближнее небо». Жрецы, достигшие определенного уровня, желая присоединиться к свите богини, стать временными проводниками ее воли или помощниками, стремятся впасть в это состояние.

Nashass. Власть

 

Тысячу смертей назад…

Крик Скашь прозвучал над полями. Темная Ночь пришла в окрестности поселка, и двое наблюдали за ним издалека с темного холма. Сюда редко захаживали люди, сегодня двоим это было на руку. Утром семнадцать детей, собранных со всей округи, семнадцать черноглазых молчаливых птенцов должны быть сожжены.

Семнадцать птенцов должны выжить. Хитрые, страшные враги – светлокожие люди. Ни перед чем не остановятся. Искоренят зло от самых ростков. Не дадут подняться новым всходам. Не бывать тому!

 Ашк закусила губу, темные глаза сузились, а ладони сжались в маленькие, но твердые кулачки. Выжить – так было всегда, и для того она вернулась, одна из старших жриц прошлого. Вернулась по своей воле и по воле Богини. Вернулась в новый мир, где властвовали люди, не знающие законов смерти, и где не было места птицам Богини.

- Может, llei, все же я поведу? - неуверенно произнес Йинк. Его lle-shass невероятно изменилась за последние годы. Дикая птица, стоящая на вершине Холма, ничем не напоминала ту Ашк, что встретила его у лесного грота, у стен поселения скашей. Та Ашк была растерянной и юной. Та Ашк не знала, что делать с сотнями подростков и юных скашей. Эта же – горела ненавистью, будто бы Богиня давным-давно заменила в ней – ее саму. Но Йинк любил даже эту ненависть.

Ашк провела тысячи обрядов нового пути. Она назвала этот обряд Che-Rui-Zarr. Новый обряд, созданный ею самой, будто бы она была величайшей из жриц. Странный, страшный обряд, после которого он, Йинк, помнил только безумный бег по тропам и травам. Что ему новый путь? Был ланью – ланью и остался. Тот еще воин!

Сама Ашк еще ни разу не превращалась в крылатую тварь, способную поднять в воздух человека. Но он видел, как это бывает с другими. Много славных скашей в их народе. И не только, верно? Говорят, где-то там, в горах снова видели настоящих крылатых вестников Богини. Лучший из возможных знаков.

- Нет, llee, - ответила жрица тихо и яростно, - Скашь будет куда сильнее в женском обличии, ты же знаешь.

Он склонил голову в немом согласии. Ну конечно. Не ему, ланьему воину, убивать врагов. Зато ему – сопровождать лучшую из убийц, и чем не завидная судьба! Они всматривались в темноту, и ждали нужных ветров.

Птенцы - смуглые черноглазые дети - появлялись время от времени в поселках и городах, рождаясь одновременно в совершенно разных семьях. Их голубоглазые и светловолосые родители с этого момента считались проклятыми. До самой Темной ночи, когда дети демонов будут приговорены к смерти. На тот момент им исполнялось по семь лет.

Семь лет ненависти и проклятий. Не все скашата успевали дожить до семи лет. Не все заслужили ненависти родителей. Но - люди умеют находить применение и проклятым. Начали считать, что птенцы собирают на себя все беды и несчастья народа, и, убивая их, люди тем самым приносят покой их душам, и благосостояние своим жизням.

Никто не задумывался, откуда берутся птенцы, и почему их так называют. Почему кровь древнего народа осталась с ними столько веков. Но с момента гибели птенцов их родители освобождались от проклятья и становились почитаемыми людьми. Им несли дары, их уважали. Да, люди не знали законов смерти мира, в котором жили, и тем сладостнее им было убивать.

И тем сладостнее было убивать их.

Люди не глядели в сторону темного Холма, иначе они увидели бы там сполохи пламени и услышали гортанные крики, похожие на птичьи голоса птенцов, которыми те перекликались друг с другом, если им позволяли общаться. Люди отослали своих - нормальных - детей подальше от поселка, чтоб проклятье не передалось им в наследство. Люди молились светлому Отцу и одевали птенцов в одежды, отличные от привычного тем тряпья. Люди кормили птенцов пищей, отличной от привычных объедков. Люди целовали птенцов в черные головы, делая вид, что любят их и отрывают от сердца ради блага народа. Дарили им крохи любви впервые за семь лет. Заглядывали в черные глаза и отшатывались в ужасе – то были не их дети! С младенчества – не их. Люди...

Они готовили настоящую жертву своему единому светлому богу, не зная, что коверкают древние ритуалы смерти. Ритуалы ушедшего народа.

Ашк стояла, зажав в руках маленькие золотые lei-ji, острые до невозможности. Некогда у нее были настоящие lei. Не теперь, а в прошлой жизни. Их можно разыскать в руинах древних храмов, но Ашк давно не бывала там, да и зачем. У них новый путь. Новая история творится руками старого народа. Боевые леи минувших эпох уже не нужны. Один раз они не справились. Теперь – новые пути. Власть Богини возрождается руками возрожденных.

Она опустила голову, черные волосы змеями изогнулись на плечах и груди. Произнеся положенные слова, которые редко слышали непосвященные, а, услышав, уже не рассказывали о них никому, она резкими росчерками одновременно провела по тыльным сторонам рук чуть пониже локтей. Резко и глубоко. Серпы упали вниз, и она стояла, чуть разведя руки в стороны.

Йинк следил за ритуалом внимательно, и был готов вмешаться, если что пойдет не так. Он стоял за ее спиной, и видел, как она медленно развела руки, с которых уже стекали струйки крови. Кровь шла по четко отведенным для нее шрамам, которые она подготавливала не один день, и стекала тремя потоками между пальцами. Когда она подняла руки, ее ладони оделись в темные перчатки, и она продолжила петь на гортанном языке посвященных в обряды Богини.

А потом еще одним движением она взмахнула уже не руками - крыльями, вооруженными стальными перьями, и громкий вопль Скашь разрезал ночь. Птица ступила из круга, и подошла к краю, откуда было хорошо видно поселок. Птица закричала еще раз - огромная голенастая птица, так же не похожая на обычную птицу, как и на девушку, в чье тело вошел древний голодный дух птицы Богини.

- Ашк не поймет любовь как боль. Ашк не поймет смерть как любовь. Ашк поймет смерть как смерть и боль как боль. Идем, Йинк. Пришла пора. Ank she, Ank's she. Зову тебя, Богиня. Приди, приходи сюда.

- Ashkh, - кричит птица.

В поселке в темную ночь никто не спал. Все готовились к огненному рассвету, все ждали, когда черные перья птенцов превратятся в живительный пепел. Тем самым пеплом еще было принято удобрять поля. Расти, расти, золотая пшеница для золотых голов.

Птенцы, семнадцать далеко не беспомощных детей, подняли головы, поднялись с кроватей, потянулись. Они знали свою судьбу, знали, что должно будет случиться утром. Но в их крови бурлил крик Скашь, и семнадцать голосов ответили зову Матери.

Люди хватались за оружие. Но проклятье Скашь коснулось их быстрее. Ребенок темными глазами следил за каплями, стекающими по ножу. Перепуганная мать хотела его убить. Не успела. Кто-то рухнул, схватившись за грудь, из которой торчало стальное перо. Острый крик преследовал другого, и он упал, споткнувшись о порог. Уже не поднялся. Кому-то последним пристанищем стал колодец. Кто-то напоролся на вилы в руках соседа – началась паника...

Паника. Следом за паникой пришел огонь, куда же без него. В поселке было всего двести сорок восемь людей. Не считая птенцов, конечно. Последние из людей, умирая, наблюдали за чудовищных размеров клювастой птицей, медленно шествующей по поселку. За ней клином семенило семнадцать птенцов, она прикрывала их крыльями от огня.

- Ashkh, - разнеслось над холмами, Йинк глядел, как процессия медленно поднимается к нему. Потом он молча сидел в кругу молчаливых детей, почти в полной тьме предутренней Темной Ночи, и смотрел, как один за другим они подходят к Скашь, и она нежно касается их.

Утром семнадцать черных птиц слетело с Холма, сделав прощальный круг над страшным пепелищем, они умчались к скалистым горам на севере. Там, в черных пещерах обитали древние демоны, птицы Скаши. Там, в светлых долинах, жили те, кто примет детей, как родных. Усталая Ашк, опустив голову, сидела на земле, глядя на свои руки. Живы птенцы, дети иного народа, который имеет право на жизнь. Даже такой ценой. Нет, именно такой ценой. Она никогда ни в чем не сомневалась.

- Что дальше, Ашк? - спросил он ее.

- Дальше мы будем жить, - отвечала Ашк, - И умрем тысячу раз, и сколько потребуется, пока последний из моего народа не освободится.

Он смотрел на нее. Он видел, сколько крови ушло в землю, и в ветер, и в пламя. Не было рядом Ашк. Была Богиня, воплощение тьмы и леса. Была яростная птица.

- Но это же не Eh-Khere-Ja, - шепнул. Опомнись. Вернись. Раз за разом превращаясь в орудие мести, ты потеряешь себя, Ашк.

- Это мой Eh-Khere-Ja, - сказала, желтыми глазами глядя на него, - Ты со мной, Йинк?

А потом пришел день, и они шли к своему дому. Рано или поздно их пристанище найдут воины. Но тогда множество детей Скаши сможет дать отпор. Почему? Потому что – Ашк уже знала это – черноглазых детей рождается куда больше, чем синеглазых. Больше, чем умерло раньше. Больше, чем было в народе. Может, прошедшие пути тысячи смертей решили вернуться? Может, новые души пришли тропами Богини в мир? Она не знала. 

- Из городов придут воины, они смогут убить их. Бесполезно и неправильно убить их.

- Так не будет, - говорит Ашк, - Не бойся, ланье сердце, они придут в леса и найдут пустые жилища. Мы станем водой и ветром, лисами и волками, камнями и деревьями. Нас не узнают, нас не заметят. А потом мы возьмем всех. Мы соберем всех детей, Йинк. Сегодня, завтра и через год, и год спустя. Больше не будет синеглазых птенцов. Больше не будет у них потомков. Только птенцы. Они не успеют сжечь всех. Они уже не успеют сжечь никого.

- Мы не будем сражаться? – удивился Йинк, - Народ ждет войны, Ашк.

- Это и есть война, - сверкают глаза Богини, - Это именно она и есть, Йинк. Самая страшная из всех войн. И мы победим.

 

Llei, lle e – обращение в близкому

 

Обручение Скашь

 

1.

Семнадцать птенцов глазасты, черны и судьбой прокляты,

родители их боятся, кричат – «Отец, забери!

Пусть темная ночь приходит, приносит тварям расплату,

костер на рассвете ясном очистит скверну - гори! »

 

В окрестностях у поселка стоят на вершине двое,

глядят на родные земли, темнеет оттенок лиц.

Но люди туда не смотрят, не слышат, как ветер воет,

как пляшут лихие тени, что так похожи на птиц.

 

Гортанные крики скроет порыв ледяного ветра,

Порой так кричали дети, которых к утру сожгут.

Детей светлоглазых люди отправили прочь намедни,

боясь, что лихие твари проклятье передадут.

 

Молились пресветлым ликам, да бело детей рядили,

кормили не отрубями – а белый давали хлеб,

да в темные лбы целовали, да прочь глаза отводили –

«От сердца вас отрываем во имя священных треб! »

 

Готовили злую жертву пресветлому злому богу,

не зная, что повторяют обычаев давних суть. 

Коверкают ритуалы ухода за все пороги,

мешают с золою пепел, гнилую добавив муть.

 

Стоят на вершине двое, сердца их клинков острее,  

Уверены, что семнадцать поднимутся на крыло. 

У Ашк – ледяные пальцы, ладони серпы лелеют,

у Йинка – глаза прикрыты, он знает – время пришло.

 

Вернулись – во имя древней Богини судьбы и смерти,

вернулись на крыльях ночи, сокрытые от молвы.

Когда-то – птенцы-изгои, такие, как эти дети,

прожили до этой ночи в далеких лесах живых. 

 

Обряды вести не Йинку, он смотрит, как Ашк смеется –

Богиня решит воплотиться в ладонях одной из жриц.

Струятся черные косы, и кровь по ладоням льется –

чертила намедни шрамы, чтоб кровь убегала вниз.

 

Серпами кривыми когти – пускай не былые леи,

но росчерки их глубоки, и росчерки их ровны.

Судьба по ладоням льется, танцуют черные змеи,

глаза у нее – провалы, и крылья ее темны.

 

Ладони ее в перчатках багряных оттенков крови,

Ладони взлетают в небо, стальные, как плоть меча.

Крик Скашь разрезает тени, узоры вокруг багровы,

Погибель летит к поселкам быстрей, чем удар бича.

 

 

2.

 

В отвар из тимьяна с мятой добавить щепотку перца.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.

Горячая примесь тени в лазурных глазах младенцев.

Хранится былая раса в крови у рожденных здесь.

 

Детей черноглазых сонмы рождаются в разных семьях,

родившие их отныне навек себя проклянут. 

До самой безлунной ночи проклятое злое семя

растет - до закланья дети семь лет на земле живут.

 

Семь лет собирают беды, семь лет собирают горе,

Чтоб жить без несчастий людям - все правила хороши.

Жрецы говорят проклятым – костер живой чудотворен,

Костер отпускает искры очищенной их души.

 

Вернувшимся на рассвете родителям их, свободным

отныне от всех проклятий, жрецы принесут дары…

Летит над поселком ветер, и ветер летит – холодный,

И в холоде том начало веселой и злой игры.  

 

В поселке не спят, тревожась, и шепчут – «Наш Отче Светел,

возносим тебе мы требу, о счастьи Тебя моля,  

чтоб в огненном предрассветьи птенцы превратились в пепел,

чтоб черным и сладким пеплом удобрили нам поля».

 

Птенцы поднимают веки, в глазах их темно и буйно,

встают, отвечая ветру – семнадцать птенцов кричат.

Проклятие Скашь буянит в ночной заоконной буре,

В бурлящей крови горячей снимая с птенцов печать.

 

В поселке темно и страшно, глаза у людей закрыты,

стекают рдяные капли по острым, как клюв, ножам.

Они ничего не успеют, чужие отцы убиты,

и матери не успеют от мести птенцов бежать.

 

Огонь от случайной искры, дома в огне догорают,

идет по дороге птица проклятьем, чей взор пунцов. 

Последние из живущих, в развалинах умирая,

глядят – укрывает птица крылами своих птенцов. 

           

Над темным холмом и лесом взлетает легко проклятье,

и тот, кто зовется Йинком, глядит на детей и Скашь.

В кругу молчаливы сестры, в кругу молчаливы братья,

в предутренней Темной Ночи не слышится больше плач.

 

С утра улетают птицы, семнадцать крылатых скашей,

над гаснущим пепелищем несется прощальный крик.

Усталая Ашк ложится на камни под чуткой стражей

и верным усталым взглядом – стоит перед нею Йинк.

 

3.

 

Судьба обоюдоостра, как лезвие старых предков –

свидетель любви и страсти, связавшей двоих на раз.

Зовется клинок тайгартом - надеждой живой и едкой

на встречу в далекой жизни, что сбудется не сейчас.

 

Берутся за руки двое, глядят, как приходит вечер,

который они в объятьях под сенью тьмы провели.

Неумолимой тайной, отравой грядущей встречи

тайгарт у их изголовий – свидетельство их любви. 

 

Рассвет все такой же рдяный, как пламя ночного жара,

и Ашк обрученной птахой встает – «Нам пора идти».

Тайгарт на ладонях Йинка – нестрашная, в общем, кара,

для тех, кто родился в мире под тенью забытых птиц.

 

От сердца к живому сердцу тайгарт размещают тонко,

два сердца сжимают крылья стального его клинка.

Теплеют глаза у Йинка, смеется подруга звонко,

а после смыкают руки, прижавшись – судьба легка!

 

Успеют почуять холод, и жар, что приходит следом,

успеют сказать – «Навечно с тобой нас венчает смерть».

Крылатые злые души сорвутся с рассветным ветром,

чтоб вечной своей дороге отныне всегда лететь. 

 

В отвар из тимьяна с мятой добавить две капли яда.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.

Идущим дорогой ночи – судьба дарует награду. 

Вернется былая раса, сменяя рожденных здесь.

 

Словарь языка народа Скашь

 

Arghi tta stesh – живущие на ветрах, либо «идущие с потоком»

Ashkh – имя одной из последних жриц культа Скашь. Слово – крик птицы.

Аrghe – жизнь

Che-Rui    – новый путь, рассвет после, новая жизнь

Char (птица) – маленькая золотокрылая полевая птица с громким резким голосом. По поверьям нового времени вещует смерть.

Charu-Ji-khass – большая смерть, та, из которой нельзя вернуться быстро.

Che – новый, новизна

Charu – одно из имен смерти, как правило, «мягкая смерть», крепкий сон, морок, забытие

Chickha – мышь

Chiu – дикая кошка

Chakhe – умирать как явление (все умирает, мы обязательно умрем)

Eneja – Вместе, рядом

Ersh  – пламя

Eshtu – испытуемый, идущий прямо

Ehhe – бездна, в зависимости от контекста может выражать как позитивное, так и негативное понятие. И еще - «небо» в сакральном варианте.

Jang – жрец и этап обучения

Jang-Ja – жрец-ученик

Jang-Ji – жрица-ученица, обращение к жрице, равной или младшей

Jan   – дитя, единственное число, слово лишено полового определения

Jana – дети

Jana-Ehhe – «Дети Бездны», клан жрецов культа Богини, ведущие жрецы народа

Ja-May – приветствие, согласие, благословение

 

Ish    – от «я», «да грядет» до «есть», «наличествует», «да».

Ir      – наружу, на свободу, во вне, наружу из чего-то замкнутого

 

Khаre – гнездо, обитель, дом

Khere – смерть как результат некоего процесса умирания, умирать как процесс

Kheret – смерть, свобода, прощение, путь

Lle, llei – милая, родная... - но не к возлюбленной, а к подруге-сестре-равной-младшей.

Llee – тоже, но определенно мужеский вариант.

Llei   – однозначно, возлюбленный/ая, в контексте " милый-милая"...

Lle-sha s su – возлюбленный, муж, жених, обреченный быть вместе.

Lle-shass – возлюбленная, жена, невеста, обреченная быть вместе.

Met – мы

Nashass - Власть.

Neh – нет, отсутствие, отрицание.

Nesh – отрицание, громкое «нет»

Neh-Charu – «не смерть», временная смерть, смерть-сон. Особое состояние глубокой временной комы, почти-смерти, которое начинается у народа скашь после сильной потери крови или в результате временной блокировки органов дыхания или сердца. Состояние Neh-Charu считается священным, сны, увиденные в нем, называются снами Еhhe Jia, видениями Богини.

Neje  – старшая сестра, старшая подруга, но не мать, не приемная мать, не воспитательница. Иногда – просто обращение к старшей женщине. Проще всего обозначить как «моя уважаемая старшая»;

Neji – сестренка, равная.

Nejаt – равные, друзья

Nu - вниз, причем и вниз, которое «во тьму», и которое просто «к земле», ниже, с небес.

Rua – подземелье, темное место, иногда – мир, как земля, планета, почва.

Ru – внутрь, в глубину, в середину чего-то замкнутого

Shas s u – связанный судьбой, обреченный, тот, кто привязан, обручение как процесс

Skuash – птица-богиня, воплощение богини-матери, ее дочь и проводник.

Skuash- Jon – сын скаши, так звали себя жрецы народа Скашь и многие мужчины, прошедшие боевые инициации.

Skuash- Jin – дочь скаши, так звали себя жрицы народа Скашь и многие женщины, прошедшие боевые инициации.

Sqwersh – хвойное дерево с густой игольчатой кроной и съедобными шишками, в нем всегда есть дупла

Suish – небольшие комья взрывающегося минерала, спаянные вместе горючей глиной.

Взрываются от соприкосновения с любым предметом, оставляя небольшие ожоги. Удобно для отпугивания животных. Оружие народа лис.  

Stesh – ветер, поток, движение, от повтора и длины частей слова изменяется его смысловое значение.

 

Tea – песня

Tta – перед, над, до.

Tu – прямо, вперед. Ты. Приставка Tu к глаголу означает будущее время

Un – вверх, к небу

Оружие

Ghardt – совокупное наименование различных боевых и ритуальных клинков.

Thaighardt – «перо-лезвие», ритуальное оружие для парного самоубийства. Прямое, с перемычкой.

Naighardt - «клюв-лезвие», ритуальное оружие для инициаций. Кривое с перемычкой. Оружие ритуала возрождения.

Jonghardt – «первое лезвие», узкий кинжал, предназначенный для ритуальной самоинициации, личное оружие жриц Скашь первой смерти.

Ighardt – «росчерк пера», боевые дротики-клинки народа Skuash.

Обряды

Jon-Khere – «первая смерть», первый обряд инициации. Проводится учеником самостоятельно.

Nai-Khere – «удар клюва смерти» - один из первых обрядов инициации, который учитель проводит для своего ученика. Проводится с помощью Naighardt, который передается от старшего жреца к младшему, обретающему право проводить свои обряды.

Ji-Khere – последняя смерть, подготовка к Eh-Khere-Ja.

Eh-Khere-Ja – «путь в бездну», «полет смерти» - обряд тысячи смертей.

Еhhe Jia – « Ближнее небо», обычное небо, мир духов планеты. Обряд и состояние, позволяющее говорить с духами напрямую, принимать волю Богини. Может быть достигнут в любом состоянии Neh-Charu, временной смерти, не-смерти, в результате большинства обрядов инициации.

Thaighardt Khere – «Смертью соединенные навечно». Народ Скашь верил, что парное самоубийство при проведении определенного ритуала позволит возлюбленным либо побратимам встретиться в другой жизни и пройти новый путь.

 

 

- а – множественное окончание к существительным

- е – окончание к существительным, означающие принадлежность или связку между существительным и прилагательным

 

***

«- As-sa istu ja, ashae istu, ejh heje Ashk, jing ja. А-е-а inna ing-je-a, iss hasse arghe. Mja steeshsh. Kherete me…

- Is-tu khass-kii iss-tu jang ji, ish. Еjh heje Jink, jing ja. Ass-kha ehhe, ass-kha nu, iss hasse arghe. Kherete me…

- Met chakhe-tu eneja… Lle-shassu.

- Met khere-tu eneja… Lle-shass.»

 

По-видимому, слова клятвы и признания

 

***

«Khere-neh, kherete nesh, che-kheret ru ir-rua, Te khare ru, ji ersh eshtu, a charu-tea tua, a charu-tea tua»

«Смерти нет, нет – смертельным путям, новый путь в глубину и наверх из мира, тебе идти домой, идти вниз, последний испытуемый в пламени. Звучит, звучит песня смерти…»

 

 

 

Оглавление

 

Живущие на ветрах

В краю средь лесов и пастбищ когда-то народы жили,

про них говорили - люди, живущие на ветрах.
Смуглы и черноволосы, жестки и жестоки были,

и верили в тьму-богиню, не зная, что значит - страх.

Они почитали птицу, рожденную в новолуние,

чьи когти - острее стали, чьи перья - серпов острей.
Их храмы полны секретов и яростных жриц-колдуний,

которые знали тайны туманов, птиц и зверей.

Их жертвы кровавы были, их гибель не устрашала,

они не боялись боли, не знали усталых снов.
Богиня погибших с честью опять в их мир воскрешала,

и кроме ее величья не чтили других богов.

Дыша поднебесным ветром, они улетали в небо

на крыльях могучей птицы, и видели свысока
как движется время быстро, как быль уходила в небыль,

как тенью чужой покрылись далекие берега...

- Мой йанг, беда идет в ночи на черных кораблях.
- Йанг-йи, не бойся, не кричи - сильная наша земля...
- Мой йанг, беда уже снесла сто стран в чужих краях.
- Йанг-йи, ты словно не жила? Иль это смерти страх?

 

Плывут золотые лодки, волну режут острой грудью,

сердца приходящих с ними готовы дотла гореть.
Пришли с кораблями звери-не звери, но злые люди,

несущие побережью разруху, огонь и смерть.

В развалинах храм Богини, кровавит гранит ступеней,

на стенах - не роспись, тени погибших стоят у стен.
В руках у живых храмовниц серпы - боевые леи,

в глазах у храмовниц - ярость, в сердцах у храмовниц - тлен

Пришельцы в больную веру крестом с косой перекладью,

мечом да проклятьем гонят, а кто не согласен - враг.
Нарушен узор столетий, подернулись ряби - гладью,

покой и свободу верным, а всех остальных - в овраг.

На бронзовокожей деве рисунки, металл и шрамы.

Как крылья, серпы летают, метя со двора чужих.
Спиною к сестре прижалась на входе родного храма

послушница - лишь десяток осталось таких в живых.

- Йанг-йи, нам не сдержать напор, у них - длинней мечи.
- Дитя, идем, спина к спине, и если страх - кричи.
- Йанг-йи, мне завтра будет год, как я пришла сюда.
- Не будет, дева. В эту ночь - конец твоим годам.

 

Золотоверхие храмы, златоволосые дети,

небыстрый заморский говор, и кожа, как снег, бела.
Летают под небом ветры, уходит за летом лето,

забыты легенды прочно, важны у людей дела.

Как белые злые звери, проходят пришельцы мимо,

летят золотые лодки, смывается кровью прах.
Все то, что приносит время, совсем не преодолимо.

Остались в легендах люди, живущие на ветрах.

В отвар из тимьяна с мятой добавить щепотку перца.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.
Горячая примесь тени в лазурных глазах младенцев.

Хранится былая раса в крови у рожденных здесь.

На ветках - большие птицы, чернее, чем ночь и сажа,

их вопли - как звон металла, как крик боевых серпов.
Летают ночные тени, летает ночная стража.

У скольких детей сегодня проснется былая кровь?

- Йанг-йи, я видел странный сон, я знал тебя тогда.
- Молчи, так не зови меня, накличется беда.
- Йанг-йи, иначе не могу. Ты будешь мне сестра.
- Йа-мэй, братишка, будем ждать. Придет и нам пора...

Jang     – жрец и этап обучения

Jang-Ji – жрица-ученица, обращение к жрице, равной или младшей

Ja-May – приветствие, согласие, благословение

 

 

Jon-Khere. Первый обряд Ашк

 

Бронзовокожая девушка, дочь народа Скашь, готовилась к первому в своей жизни настоящему обряду Первой Смерти. Ее сердце билось сильно и ровно, не страшась ни боли, ни крови. Она предвкушала ту силу, что придет к ней после первой самостоятельной инициации. На ее теле уже были защитные узоры, нанесенные ей любимым йангом, но того было мало, чтобы стать одной из взрослых жриц храма Скашь.

То было раннее утро, и солнце еще не поднялось над лесами и скалами земли богини. Дети храма спали, но Ашк – нет. Она знала, что старший йанг не спит. Но она не должна была встречаться со жрецом и своим учителем. Она знала, что он желает ей победы и жизни. И она собиралась жить.

То был день весеннего равноденствия, зябкий и звонкий. Она улыбалась, слушая ветер и спускаясь по каменным ступеням храма. Лес привечал ее звуками жизни, и юная жрица наслаждалась каждым глотком воздуха.

Только в полновесной любви к себе, к миру и к себе в пределах мира можно было творить обряды. Она знала это, и рассмеялась, когда стая чернокрылых птиц взлетела над стенами храма. То не были скаши, но все же она посчитала воронов хорошим знаком.

 И вот она пришла в одиночестве к черным скалам. И там Ашк разделась, разожгла костер, чтоб было вдосталь пепла. Она хорошо помнила, какие травы и какие древа должны быть пищей для огня. И все приготовила заранее, окружив место своей инициации белыми камнями и защитными знаками. Сейчас льняное темное платье лежало за пределами ограды, а внутри горел золотистый огонь. Ашк тронула его пальцами – и отдернула. Больно! Она усмехнулась. И второй раз удержала пальцы в пламени на миг дольше. Вот глупая… Прекратив забавляться с болью, жрица начала готовиться к обряду.

Она была невысокой, темноволосой и гибкой, словно дикая кошка. Ее шустрые тонкие пальцы хорошо управлялись с самим хрупким и тонким оружием. Маленькие золотые серпики леи-йи она держала ничуть не хуже, чем тяжелые боевые серпы леи. Но сейчас с ней было только одно оружие.

Затем она чертила сложные знаки на теле, и ложилась спиной на холодную землю, раскинув руки и следя за ветрами. Она дышала, как ее учил старший йанг, и ловила земные потоки. Они струились вверх и вниз, от земли и до неба, и стоило только прислушаться, чтоб ощутить их.

Осознать свою жизнь и свою смерть нужно было быстро. Предельно быстро. Этому она училась.

«Вот я, йанг-йи, имя мое Ашк, Ашк из народа Скашь, и я становлюсь сильнее по праву крови и смерти»

Потом она, глядя в небо над собой и слушая ветер, подняла руки с зажатым в них йонгхартом, и резко опустила их, не раздумывая и не сомневаясь. Главное – не закричать, не дать телу выгнуться в агонии – иначе узкое лезвие оружия Первой Смерти и правда может убить ее по-настоящему.

Богиня посмеется над жрицей, которая пришла к ней после первого же обряда инициации. Ашк не хотела, чтобы богиня смеялась над ней.

Если жрице народа Скашь умирать - то только так. Рвется тонкая ярко-алая нить, за ней же - пустота. Шаг, еще шаг. Сколько там, этих шагов. Боль идет непрерывным звенящим потоком. Но без этого никак, поток держит каждый шаг. Нужно удержаться на грани как можно дольше. Только так, только на самом основании жизни - жить. Получить силу быть и сознавать, право двигаться в ветрах.

Падай на грани жизни, утекай по капле, жизнь, уходи уверенно, кровь. Удержаться, удержать ток крови, а с ней - и ток жизни. Идти в одиночку можно, черпая в этом силу.

 Предел уже наступит скоро. И нет рядом мудрого йанга, который удержит на краю. Но уже тогда, когда холодный узкий язык лизнул ее сердце, Ашк поняла, что справится. Ведь чистота сознания приходит в момент первой страшной боли, когда холодеющие пальцы хотят отпустить клинок. Но сознание ясное, чистое и твердое. Отпустить – нельзя. Ведь йонгхарт придется еще вытаскивать. Никто не поможет.

Больно.

«Мой птенец, ты еще не знаешь, что такое боль. Когда яд проникает в жилы, растекаясь огненной кровью и диктуя права на твою жизнь. Когда серебряные иглы входят в горло, и ты глотаешь пламя. Когда ты уходишь в ритуальный огонь, и возвращаешься, полон силы… Тебя ждут десять, сто и тысяча смертей – и ты все их переживешь, йанг-йи, все».

Со звонким криком, похожим на крик птицы Скашь, юная жрица вырвала клинок из груди. Она дышала, приходя в себя, и улыбалась. А потом села, и вложила йонгхарт в трещину между камнями. Не мешкать… Она надавила. Больно. В груди полыхнуло острой болью, но надо было заканчивать. Она надавила сильнее. И йонгхарт лопнул, развалился на две половинки.

Тяжело дыша, Ашк закапывала обломки, набрасывала на них камни. Никто никогда не найдет оружие Первой Смерти. Сотлеют тут, исчезнут, и не будет даже воспоминания о том, как она была слабой. Зато теперь – теперь она куда сильнее, мудрее и больше. Совсем уже настоящая жрица!

После она выпила отвар, принесенный с собой. От него в голове чуть затуманилось, но зато ненужная уже боль ушла. К чему лишние страдания там, где все уже ясно? Ведь Ашк прошла инициацию. Она поднялась, зажимая рукой маленький порез над левой грудью, ближе к середине. Он уже не кровоточил. Сердце, поколебавшись, принялось биться ровнее, она ощущала, как потоки земли помогают восстановиться поврежденной сути жизни.

Ашк пошла к горному ручью, нагая, окровавленная и счастливая. Купаться, смывать узоры, пить ледяную воду, и радоваться острым чувствам. Как хорошо быть живой!

Она была горда собой. Она смеялась.

Ashkh – имя одной из последних жриц культа Скашь. Слово – крик птицы;

Jon-Khere – «Первая смерть», первый обряд инициации. Проводится учеником самостоятельно;

Jonghardt – «Первое лезвие», узкий кинжал, предназначенный для ритуальной самоинициации, личное оружие жриц Скашь первой смерти.

Lei-ji – «крылышки», маленькие золотые серпики для ритуального кровопускания. Не предназначены для убийства.

 

 

 

 

 

 

 

Kheret

 

Стоящий у двери храма, похожий на злую птицу,

Скашь-йон говорит весомо, и голос его звенит.

Скашь-йона готовы слушать все йана - жрецы и жрицы,

И небо в ладонях ясно, и солнце идёт в зенит. 

 

Стоящие на ступенях готовы с ним согласиться,

что нет ничего важнее, чем каждая в мире жизнь,

Все – внуки ночной богини и дети небесной птицы,

и всех в этом мире чает бескрайняя неба высь.

 

Стоящие на ступенях готовы ему поверить,

что нет ничего важнее, чем чистая, злая смерть.

Как жизнь неотвратимо дорогу людскую мерит,

так смерть неизбежно тянет в подзвездную круговерть.  

 

И все повороты мира сплетают пути живые,

и все человечьи дети пред небом живым равны.

Скашь-йон говорит законы известные, вековые,

в которых и жизнь и смерть все равно ценить должны.

 

Скашь-йон говорит с улыбкой, что жизнь дает надежду,

что смерть всех одарит силой, которую не унять.

Но смысл дает безмерный лишь та, что влюбленных держит,

что связывает незримо родное дитя и мать,

 

Что держит сестер и братьев, и тех, кто поклялся в дружбе,

и всех, кто обвенчан сердцем, и кровью соединен.

А каждая гибель – сила, и каждую гибель нужно 

держать на руках умело, и помнить завет времен.

 

У них не бывает войн, и суд им совсем не нужен,

им ненависть не знакома, идут стороной враги.                                    

Зачем воевать, скажи мне, когда ты со смертью дружен,

и с ней навсегда свободны, крылаты твои шаги.

 

Скашь-йон говорит весомо, и голос его стремится

объять всех детей, рожденных живущими на ветрах. 

Открыты у храма двери, и мчатся над лесом птицы,

и мир еще юн и весел, и в мир не явился страх.

 

 

Kheret – смерть, прощение, путь

Jana – дети

Skuash-Jon – « Сын Скаши», так звали себя жрецы народа Скашь и многие мужчины, прошедшие боевые инициации.

 

Jana-Ehhe. Дети Бездны

 

Храм Скашь, сокрытый среди лесов и скал, всегда полнился светом и ветром. Но в глубине его комнат таились тени, а подземные переходы были полны источников и колодцев. Там случались таинства, там лилась ритуальная кровь, там жрецы богини поднимались по ступеням силы к высокому могуществу.

Но на обычных, внешних ступенях обычно случались другие дела. К примеру, там часто упражнялись в поединках на леях молодые жрецы. Небольшие боевые серпы сверкали в лучах светила, а посрамленные проигравшие шли замазывать порезы целительной мазью, чтоб не осталось шрамов поражения. Да еще и под насмешливые возгласы победителей. Чтоб завтра взять реванш, конечно.

А если старший йанг проходил двором храма, ему вслед оглядывались. В немолодого скашь-йона были влюблены все поголовно жрицы, а юноши следовали его походке и умению держать себя. Не слишком высокий, как большинство из своего народа, поджарый темноглазый воин казался птицей, временно спустившейся с небес. Да так, в общем-то, и было.

Но сегодня все внимание йанга было посвящено юной Ашк, проходившей многочисленные этапы посвящений. Она была лучшей из жриц, и ей прочили великое будущее скашь-йин. Вот и теперь, спустя год после ее обряда Первой Смерти, она сидела на полу напротив йанга, и бесстрашно смотрела на него ясными, яркими вишневыми глазами.

Она сдерживала чувства, но то и дело плечи ее нетерпеливо подрагивали, а взгляд так и притягивался к темному изгибу тайгарта. Страшное оружие давалось ей навсегда – надеждой на вечную милость богини, ключом к возвращению, и простым обещанием грядущей любви…

Ведь для того, чтоб использовать тайгарт, нужно двое. А вот она пока была одна. Но это не важно.

Сквозь отверстия в стенах лезвия солнечных лучей проникали внутрь, создавая скрестья над узорчатым полом, над каменными скамьями и жертвенниками, над маскаронами, из клювов которых струились хрустальные потоки воды. Казалось, все помещение светится изнутри.

Ашк была бледной. Вчера ночью ее густая, алая кровь смешалась с ручьями храма, питая подземное Алое озеро. А в ее собственных жилах смешалась кровь старших жрецов, уже познавших волю богини, и отныне Ашк была сильнее, старше и больше, чем раньше. Она пережила этот обряд без сомнений и опасений, и жрицы гордились ее достижениями.

Ведь гордиться силой, чужой и своей, никто не мог запретить.

- Ты смогла, - голос йанга был полон сомнений. Так, чтоб она не теряла самообладания и не погружалась в пучины гордости глубже необходимого. Но уважение в голосе йанга тоже присутствовало, – Ты считаешь, что заслужила свой тайгарт?

- По праву крови, - склонила Ашк голову, и глаза ее сверкнули. Обоюдоострое лезвие ритуального клинка было прекрасным. Она едва сдерживалась о того, чтобы схватить оружие и радостно потащить в свой дом, и уже там любоваться, кормить его, давать ему имя и грезить о грядущей силе.

Но она не хотела показывать свои чувства йангу. Еще засмеет. Ведь понятно, что тайгарт – не игрушка.

- Ты избрала непростой путь, йанг-йи Ашк, - меж тем продолжил он, улыбаясь одними уголками губ, прекрасно видя ее нетерпение.

- Скашь охранит меня, - чуть раздраженно сказала она, не понимая, зачем столько глупых ритуальных фраз. Тайгарт – это всего лишь оружие для парного открытия врат в небо Скашь. Она не собирается проводить этот обряд в ближайшие… да хоть тыщу лет! Тем более, не найден еще достойный идти с ней по жизни и по смерти.

Ашк была из клана йана-эххэ, детей бездны. А это значит – она пойдет до конца. До самого обряда тысячи смертей она пойдет. И будет вестником богини в мире этомо и мирах запредельных. И даже сможет вести за собой других. 

- Ты сможешь стать ее крылами, когда придет срок? – глаза йанга смеялись. На этот раз он не гримасничала, и не сердилась. Кивнула гордо и спокойно.

- Да, Йанг-Йа.

- Тогда, доказавшая, бери свой тайгарт, и храни его пуще крыла… - он протянул ей клинок. И, взяв его в руки, она поняла, что отныне и навеки она – одна из йана-эххэ, и путь ее будет бесконечным и столь же бесконечно любопытным. Он начинался именно сейчас – и никто из ее друзей не должен был быть с ней рядом. Такие моменты нужно проживать в одиночестве.

 Поэтому Ашк взяла тайгарт, улыбнулась учителю, и молча пошла одним из подземных ходов в сторону своего дома. Хотя знала, что подружки и друзья ждут ее у главных дверей в храм. Нет уж! Это торжество она разделит только со своей слабостью, отдыхая после обряда и лелея тайгарт.

То была не первая, но одна из великих ступеней пути жрицы Ашк.

Skuash          – птица-богиня, воплощение богини-матери, ее дочь и проводник;

Skuash-Jin – «дочь Скаши», так звали себя жрицы народа Скашь и многие женщины, прошедшие боевые инициации;

Jang-Ja        – жрец-ученик;

Ehhe – бездна, в зависимости от контекста выражает позитивное и негативное понятие. Небо - в сакральном варианте;

Jana-Ehhe   – «Дети Бездны», клан жрецов культа Богини, ведущие жрецы народа;

Thaighardt – «Перо-лезвие», ритуальное оружие для парного самоубийства. Прямое двуклювое лезвие с перемычкой посередине.

Lei – «Крылья», серпы, оружие, в том числе боевое.

 

 

Naighardt

 

Ашк глядела на старшую Скашь-Йин, которую звали Йанна, и глаза молодой жрицы были полны уважения и приятия. Не то, чтобы она уважала Скашь-Йона, старшего йанга храма, меньше, чем могущественную Йанг-Нейэ. Но пожалуй, Ашк чуть побаивалась древнюю жрицу. Как и они все. Слишком мало человеческого было в дочери Богини, которая давным-давно прошла все ступени инициации.

- Теперь я беру два крыла птицы Скашь, и лезвия ее перьев становятся моими лезвиями. О мой найгарт, имя тебе будет – сила и смерть, имя тебе будет – черная заря, смерть дарящая.

Лезвие найгарта, ритуального оружия, предназначенного для инициаций, легло Ашк в ладонь. Небольшое, двуклювое, с перемычкой посередине. Красивое и хищное – как клюв Скашь, и разящее, как ее крылья.

- Теперь ты обретаешь право дарить молодым силу. Не забудь – ответственность велика, и не каждой женщине суждено дойти до вершин пути.

Голос старшей Йанг был пугающе равнодушным. Эта старуха, выглядевшая моложе Ашк, прошла все ступени, и теперь не принадлежала этому миру. Но именно они, старшие, снисходили, чтоб передать свои найгарты младшим. Одетая в ритуальные багровые одеяния той, что прошла Обряд Тысячи Смертей, Йанг улыбнулась, и улыбка ее была улыбкой птицы Скашь. Не пройдет и часа – сорвется со скалы диким вихрем, умчится в темноту ночи, лишенная людской формы жрица. Будет свободной, яростная, дикая и вечная, как все те, кто умер тысячу раз.

Отныне у молодой жрицы Ашк было два священных орудия силы – Thaighardt, перо-лезвие, и Naighardt – клюв-лезвие. Первое предназначалось для того, о чем ей пока не хотелось думать. Второе давало ей власть над учениками.

Вот и прекрасно.

Конечно, третьим ее оружием, простым оружием для сражений и потасовок, были леи, два длинных острых серпа. Яркая сталь синего цвета, рукоять белой кости – лучшее изделие мастеров народа Скашь. Она владела ими в совершенстве. И она применяла их по назначению. Были у нее и метательные когти, клинки игхарт. Но игхарт уже и оружием не считались, эти маленькие росчерки когтей великой Скашь. Их применяли для охоты чаще, чем для убийства себе подобных.

На племена Скашь редко кто нападал. И это при том, что они жили в плодородных долинах, полных тучного скота и неповоротливых бегающих птиц. Охотиться на эту добычу позволяла великая Скашь. Живущие на ветрах были яростными воинами, которые не страшились ни смерти, ни, тем более, боли. Напротив, она становилась для них лишь источником силы, а смерть после определенного этапа и вовсе была не страшна для тех, кто учился умирать ритуально.

Теперь в обязанности Ашк входило – посещать окрестные деревни в поисках детей, осененных крылом Скашь, и находить самых яростных воинов, предлагая им стать жрецами храма, и хранителями народов Скашь. Предстояло сразиться с детьми, и победить их, раззадорив и показав, что можно идти дальше, даже проиграв. Предстояло набирать учеников для себя лично.

Ее глаза сверкнули. Она помнила маленькую девочку, сироту, из племени, родичи которого жили в соседней деревне на склонах холмов. Родители этой девочки были из светлоглазого племени лисьих детей из-за гор, которые порой пробовали нападать. Но то было скорее игрой, чем войной. И родители этой девочки погибли много лет тому в сражении с дикой кошкой чиу. Светлоглазая девочка была ловчее лани, стремительней ястреба, и сердитая, как птенец Скаши.

Ашк собиралась сделать эту девочку своей ученицей. Скашь-Йин разглядывала Ашк, и внезапно улыбнулась. Лицо ее сразу стало древним, но ощущение это ушло, как и не было.

- Ты думаешь о хорошем, - мягко и тепло сказала она, коснувшись горячими пальцами плеча Ашк, - Ты дашь ей имя, правда? И проведешь ее до конца, Ашк. Обещай, что ты никогда не оступишься.

Ашк нахмурилась. О чем говорит вещунья, знающая Богиню в лицо?

- Обещай…

- Да, да, Скашь-Йин Йанна, моя нейэ, я никогда не оступлюсь, клянусь перьями Скашь и черным небом, клянусь Темной ночью и сердцем невинного.

- Хорошо, моя девочка, - горячая ладонь коснулась головы Ашк, - Тогда беги, ты еще молода, и игры для тебя должны быть такими же важными, как смерть… У тебя уже есть свой лле-шасу?

Ашк вспыхнула. Лле-шасу? Нет, она еще никого не любила, и плотская любовь не касалась ее чресел и губ. Ее интересовали только сражения, и прогулки к дальним горам, где злые дети ястреба порой претендовали на красивых девочек народа Скашь. И не то, чтобы красивые девочки были против, но Ашк явно не одна из них.

Жрица рассмеялась. Смешная, смешная девушка. Покачала головой.

- Ладно, малышка. Лети.

Поднялась, и стремительной быстрой тенью скрылась меж колонн храма, растворяясь в бликах. Ашк осталась сидеть, озадаченно глядя вслед старшей жрице. Ах, какой она была прекрасной, могущественной! Ах, как желала Ашк стать такой же. А лле-шасу… Пхэ! Кого это волнует.

…Это была просто одна из малых инициаций. Ашк наконец стала полноценной жрицей Храма, равной старому Йангу. Она могла участвовать в советах, брать учеников, проводить первые обряды для молодых жрецов, делиться кровью и приносить жертвы в Темную ночь. Ее ждал долгий путь, и ее много обрядов перед тем, как Тысяча смертей возьмет ее дух и сделает его всемогущим.

Но она не дошла до конца. Не успела.

Chiu – дикая кошка;

Neje  – старшая сестра, старшая подруга, но не мать, не приемная мать, не воспитательница. Иногда – просто обращение к старшей женщине. Проще всего обозначить как «моя уважаемая старшая»;

Naighardt – «клюв-лезвие», ритуальное оружие для инициаций. Кривое с перемычкой. Оружие ритуала возрождения;

Ighardt – «росчерк пера», боевые дротики-клинки народа Skuash;

Lle-shas s u – возлюбленный, муж, жених, «обреченный быть вместе»;

Shas s u – связанный судьбой, обреченный, тот, кто привязан, обручение как процесс.

 

 

 

123456789Следующая ⇒

Поделиться: