Аrghe ass Khere. Между жизнью и смертью.

 

Ашк больше нет. Ашк больше не будет. Звон в ушах стоял, разрывал уши, ломал сознание. Ашк больше нет.

- Я вернусь, - тихо, едва слышно, говорит Ашк. Держит клинки над собой. Перед собой. Перед сердцем. Йинк указал путь, я создам новый обряд, дети станут неуязвимы.

Короткие изогнутые лезвия, дарующие ласковую гибель. Вонзить и провести. Открыть немилосердной силой сердце. Доверить пути. Испытать себя. Изменить древние правила. Превратить оружие милосердной смерти в новое орудие изменений.

- Я буду первой, - медлит, медлит Ашк. Страшно! Нет, не умирать страшно – сколько ж уже было-то! Страшно – что не получится, что неверно истолковала волю Богини. Что зря умрет второй раз. И не будет третьей жизни. Не вернется. Не принесет детям силу.

«Не бойся» - шепнул в голове голос ланьего сердца. Улыбнулся откуда-то из-за спины Йинк. «Я выведу, как заблудишься, иди за белым ланьим хвостом, иди на запах моей крови, иди на вкус моего сердца, убей меня, если надо, но вернись по моим следам».

Смешной Йинк.

С коротким воплем Ашк соединила клинки, принимая их собой, и глубже, а потом рванула в стороны. Травы и ветер, небо и лунный свет, и туманы, туманы сгущаются кругом. Внизу – грот, вход, тепло и пламя, дом и дети. Внизу – Йинк. Братья и сестры. Впереди и вверху – смерть и сила.

А потом она сделала шаг, сомкнулись белые стены, глухая волна боли подняла ее выше, еще выше. И швырнула в туман.

«Каждый, каждый из моего народа станет, станет равным Богине, каждый станет петь вместе с миром».

- Мы будем жить! – закричала она, мы будем жить, и смерть наша будет подвластной нам. Приди, Богиня, я видела твою тень на закате, между молний в грозе, в зимней стуже и в летнем зное. Приди криком птицы чар, и взмахом крыла Скашь. Приди и ответь, и дай знание. Новое знание.

Ашк кружит в тумане, и вокруг – только тени. Тени лис и волков, скашей и ланей, всех ее братьев, всех сестер. Тут, отсюда, видно – и тропы, идущие наружу (пойдешь? ), и тропы, ведущие обратно (жить), и все нити тумана, сплетающие живой мир воедино. Тянутся из прошлого в грядущее, длинное, вечное, долгое. Много впереди сражений. Долго будут златоволосые убийцы неверно, пусто, глупо убивать птенцов.

- Мы будем жить, - говорит она тише. А потом поет и танцует. Танцует каждую из былых, настоящих и грядущих жизней. Танцует день, танцует ночь, и видит, как Йинк уносит обескровленное тело вниз. Просила же не трогать, но миновало два дня, миновало три, и лето, и жарко, умный Йинк, глупая Ашк.

Но нет тления, и маленькие мышки чика не грызут пальцы мертвой Ашк, почему? Потому что она жива! Танцует в тумане – танцует себя, и Йинка, и Суишь, и всех, и даже тех будущих голубоглазых детей, что не умрут на алтарях, а будут приняты в семьи, как свои, как птенцы, и будет хорошо, и будет правильно. Да неужели? Но сменит кровь былой расы живущих тут, и умрет единый чужой бог, который так ни разу и не поднял голову, не сказал свое слово, лишь руками слуг несет волю.

Ищет Ашк – где их бог? Нет их бога! Есть только вера, слепая вера – и воля жрецов, хищных, страшных. А Богиня – вот она, идет рука об руку с Ашк, огромная, как мир, бесконечная, как жизнь, страшная, как смерть.

Смерть завершит жизнь.

А Богиня шепчет из тумана – идем со мной, оставь птенцов, ты уже выросла, Ашк, лети на крыльях ко мне, летай со мной, отсюда все видно, и все – равно.

- Нет! – кричит Ашк, - Я Ashkh, и я вернусь. И каждый, каждый, каждый станет ветром, птицей и дождем, станет волком и станет оленем, станет тишиной и древом.

«Да», - отвечает Богиня, или мир говорит с ней, - «Каждый, кто придет сюда, в Еhhe Jia, пусть поет о своей сути, пусть танцует о своей смерти, и ты, и ты, Ашк, говори»

- Я Ашк, - кричит она, - Я – смерть, и я клинок, и я – чернокрылая птица, я скашь и ярость, и принесу смерть им, и жизнь…»

И жизнь – говорит Богиня. И жизнь для всех, кто придет сюда – и вернется. Для всех, синеглазых и черноглазых, новых и старых, обновленных и воюющих. Богиня даст шанс каждому, и покажет этот путь, и примет детей чужого бога, как своих – если они пойдут ее путем. Ашк смотрит, видит и соглашается. Почему бы нет? Есть место народу лис, есть место народу волков, и скашей, и других, так почему бы не быть народу, к примеру, чаек, или рыб, или как сами решат, да?

Смешная Ашк. Но жизнь побеждает смерть, идти обратно пора. Идет. Туман, туман кругом. И столько троп – прочь, дальше, туда, где можно летать.

- Йинк! – зовет. Обещал ведь! И что?

Запах, звук, имя. Бьется жаркое сердце, слышит она биение.

- Ашк! – окликнул откуда-то, и вот правда мелькнуло меж мертвых кустов извечного леса белое сердечко ланьего хвоста. Улыбнулась Ашк – словно олененок, она будет следовать за ланьей весточкой. Шаг, шаг, еще шаг – идет Ашк обратно, зовут ее, не отпускают.

А ведь почти отпустили, верно, Йинк? Стыдно будет ему потом, что не поверил в ее жизнь, что сторожил, ждал, держал за холодную руку, пачкался в застывающей крови, и верил все меньше, меньше, меньше. Спал в дурманном сне, искал путь в Еhhe Jia, но не смог, только вот докричался.

Ашк кричит. Хлещет туман из раскрытой груди, и хорошо, что Суишь увидела Neh-Charu, а не Charu-Ji-khass, смерть, из которой быстро не возвращаются. Хорошо, что Суишь сказала Йинку отнести обратно, где взял. И уложить там, где лежала. И сторожить, и отгонять любопытных детей, то и дело желающих увидеть новую смерть. Думала Ашк успеть до рассвета, да вот третий день пришел, и…

Ашк кричит, и кричит от ужаса Йинк. Или от восторга? Поднимается с камней на скалах над входом в грот не Ашк – воплощение могущества. Черные крылья – ах, нет, то лишь тени, то лишь видение, но было же, было? Или нет…

Смеется Ашк, и делает шаг к Йинку. И в руках у нее – обновленные клинки нового пути. А в глазах у нее – смерть и туман, и полет Скашь, и воля богини. Умерла? Вернулась?

- Я вернулась, - говорит она, - Я принесла путь.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: