Skuash Shasu. Обручение Скашь

 

Тысячу смертей спустя…

Благословение Скашь обоюдоостро, как Thaighardt. Отныне нет смысла ходить по земле. Вот Thaighardt, их надежда на встречу в дальнейшем, не тут и не сейчас. В других путях, иных мирах, везде, где их сердца откроются друг другу.

- Ты знаешь, что там, за пределом? – спрашивает Йинк.

- Знаю, - отвечает Ашк.

- Почему же я не помню? – спрашивает Йинк. Ашк смеется.

- Потому что ты смешная лань, и видишь не дальше соседнего куста. А скаши летают высоко и видят далеко. И память у них хорошая.

Объяснила, называется. Смеется, как девчонка. Годы ушли прочь, нет больше лет за их спинами. Но потом сжалилась. И сказала,

- Я просто много дней проводила в charu, чтобы вспомнить, Йинк, и никогда уже не забывать. Лесные травы полуночи, рассветная влага нашего ручья, лунный свет и кровь жертвы – все это уводило меня…

Йинк только вздохнул, он никогда не умел так легко входить в бесконечные туманы Еhhe Jia. Зато если уж входил – то выносил оттуда самую чистую волю Богини. А вот Ашк нет, никогда не слышала Ее, зато умела быть ее руками.

- Уводило в Еhhe Jia, а там я больше птица, чем Ашк, и больше – звук, чем плоть, и больше - смерть, чем жизнь. И там я помню все. Знаешь, там, за пределами, столько всего. И мы уходим туда, и там уже решим, возвращаться или нет… Но я больше не вернусь, - уверенно мотает головой, снова смеется.

Может, вернется, может, и нет.

Интересно ж, что будет в родных землях тысячу лет спустя, правда? Конечно же, интересно. Идут почти весь день, держась за руки. Лучше обряд Thaighardt провести в лесном храме Скашь, но туда они не успеют. Да и к чему наводить погоню, не умеющую летать, зато следы они читать умеют хорошо. Так что подойдет любое место. Как раз успеют удивить златоволосых палачей.

- Мы больше не вернемся, - снова говорит Ашк. Будто убедить пытается.

- Ты уверена? – спрашивает Йинк.

- Да. Птенцы вырастают, им пора вылетать из гнезда. Смешные птенцы, смешные chickha, разоряющие гнезда птенцов. Все мы смешные. Все всегда начинается только смертью. Настоящей, первой нашей настоящей смертью, Йинк! Ты представляешь? – радуется, как девочка, и чему радуется? Смерти…

Семь десятков последних птенцов. Бледна Ашк, устал Йинк, увела в горы рыжая лисица Суишь семь десятков скашьих детей. Там их встретят, там покажут им путь. Там проведут все нужные обряды, и птенцы не утратят свои крылья, свои небесные пути. Все продолжается, что было начато давным-давно, не в этом времени, но начато – ими.

А потом был вечер, и они провели его в объятьях друг друга. Не впервые, но отчего – как впервые? Может, потому что – в последний раз? Неумолимым напоминанием двуклювая смерть лежала у их изголовий, свидетель любви и страсти. Блестело лезвие в мерцании звезд, напоминая о том, что людские пути продолжаются и не имеют завершения.

А потом была ночь, и они сидели, глядя в темноту, и молчали. Вокруг шумел лес, вдали догорал город светлоглазых, подожженных изнутри и снаружи, с неба и с земли. Но они не слышали уже того, они ушли. Целая череда смертей и кошмаров лежала за их спиной. Куда больше, чем нужно великой Богине, но ровно столько, сколько нужно, чтоб жить.

Звучат вдали звонкие голоса. Летят прочь крылатые тени. Поет в кустах смешная лесная птаха, но тоже – дочь Богини, как все, все в этом мире. Кроме тех, кто не живет ее законом, живым законом жизни, страшным законом смерти. Ашк сморит под ноги. Тихо смеется – когда-то тут был один из алтарей народа ланей, давным-давном, много веков тому. Она узнала место. Даже холмы забыли, а она – узнала. У ланей не было кровавых жертв, на алтаре лежали лишь плоды лесные и луговые, травы да цветы. Смешные лани.

Отныне живые лани. Будет снова цел их алтарь, будут цветы подниматься к небу ради того, чтоб сорвали их нежные ланьи дети, чтоб девушки сплели венки, а юноши, танцуя и стыдясь, ловили их высоких травах.

Тысячи, тысячи скашьих детей по всем землям открывают глаза, раскрывают крылья, поднимаются на крепкие ноги. Бесконечна усталость жрицы Ашк, да и Йинк сдает в последнее время.

Хватит.

- Ты уверена? – лань остается ланью до последнего. Но что ведет лань? Конечно, любопытство. Йинку любопытно. Поэтому идет до конца.

- Да, - снова шепнула Ашк. Почему? Потому что тяжесть лет давила на крылья, тянула к земле, не радовало небо, не радовали злые живые дети, ничего уже не радовало. Уйти туда, куда Богиня не ходила, туда, где Богиня будет лишь одной из равных, а не старшей.

Вырасти и улететь из гнезда. А ее народ, народ жрицы Ашк, всегда улетал сквозь смерть. И когда подошел рассвет, они стали друг против друга, нагие, и взяли Thaighardt в руки. Два острия страшного древнего золотого лезвия разместились точно против их сердец, остриями проткнув кожу и удерживаясь напряженными мышцами.

Двуклювая смерть не для златоволосых людей. И это было хорошо. Если он достанется - а это случится - людям в руки, они не смогут им воспользоваться. Да и не захотят. Право, что может быть глупее для человека - завершить жизнь вот так. Они даже не поймут, зачем двое старших жрецов покончили с собой так нелепо.

Впрочем, они привыкли к странному. Ведь множество плененных птиц улетало в небо раньше, чем им отрывали крылья. Люди народа Скашь – скаши, волки, лисы, совы, лани… они умели умирать правильно. Чтоб вернуться очень, очень быстро.

Их тела не останутся лежать тут. Наверняка. Но что будет с их телами? Какое счастье, что это уже будет совершенно неважно. Ни один могущественный бог не привлечет их назад, не призовет их имена, не вернет их в родной тесный мир.

- As-sa istu ja, ashae istu, ejh heje Ashk, jing ja. А-е-а inna ing-je-a, iss hasse arghe. Mja steeshsh. Kherete me…

- Is-tu khass-kii iss-tu jang ji, ish. Еjh heje Jink, jing ja. Ass-kha ehhe, ass-kha nu, iss hasse arghe. Kherete me…

- Met chakhe-tu eneja… Lle-shasu.

- Met khere-tu eneja… Lle-shass.

Ашк улыбнулась ободряюще, Йинк ответил ей улыбкой. Они, зажимая Thaighardt между телами, взялись за предплечья друг друга, и обнялись так тесно, как никогда ранее. Успев почуять холод диска, разъединяющего два тонких клюва орудия. И успев произнести то, что было написано на нем. Смертью соединенные навечно. Смертью освобожденные навечно.

  

 

Обручение Скашь

 

1.

Семнадцать птенцов глазасты, черны и судьбой прокляты,

родители их боятся, кричат – «Отец, забери!

Пусть темная ночь приходит, приносит тварям расплату,

костер на рассвете ясном очистит скверну - гори! »

 

В окрестностях у поселка стоят на вершине двое,

глядят на родные земли, темнеет оттенок лиц.

Но люди туда не смотрят, не слышат, как ветер воет,

как пляшут лихие тени, что так похожи на птиц.

 

Гортанные крики скроет порыв ледяного ветра,

Порой так кричали дети, которых к утру сожгут.

Детей светлоглазых люди отправили прочь намедни,

боясь, что лихие твари проклятье передадут.

 

Молились пресветлым ликам, да бело детей рядили,

кормили не отрубями – а белый давали хлеб,

да в темные лбы целовали, да прочь глаза отводили –

«От сердца вас отрываем во имя священных треб! »

 

Готовили злую жертву пресветлому злому богу,

не зная, что повторяют обычаев давних суть. 

Коверкают ритуалы ухода за все пороги,

мешают с золою пепел, гнилую добавив муть.

 

Стоят на вершине двое, сердца их клинков острее,  

Уверены, что семнадцать поднимутся на крыло. 

У Ашк – ледяные пальцы, ладони серпы лелеют,

у Йинка – глаза прикрыты, он знает – время пришло.

 

Вернулись – во имя древней Богини судьбы и смерти,

вернулись на крыльях ночи, сокрытые от молвы.

Когда-то – птенцы-изгои, такие, как эти дети,

прожили до этой ночи в далеких лесах живых. 

 

Обряды вести не Йинку, он смотрит, как Ашк смеется –

Богиня решит воплотиться в ладонях одной из жриц.

Струятся черные косы, и кровь по ладоням льется –

чертила намедни шрамы, чтоб кровь убегала вниз.

 

Серпами кривыми когти – пускай не былые леи,

но росчерки их глубоки, и росчерки их ровны.

Судьба по ладоням льется, танцуют черные змеи,

глаза у нее – провалы, и крылья ее темны.

 

Ладони ее в перчатках багряных оттенков крови,

Ладони взлетают в небо, стальные, как плоть меча.

Крик Скашь разрезает тени, узоры вокруг багровы,

Погибель летит к поселкам быстрей, чем удар бича.

 

 

2.

 

В отвар из тимьяна с мятой добавить щепотку перца.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.

Горячая примесь тени в лазурных глазах младенцев.

Хранится былая раса в крови у рожденных здесь.

 

Детей черноглазых сонмы рождаются в разных семьях,

родившие их отныне навек себя проклянут. 

До самой безлунной ночи проклятое злое семя

растет - до закланья дети семь лет на земле живут.

 

Семь лет собирают беды, семь лет собирают горе,

Чтоб жить без несчастий людям - все правила хороши.

Жрецы говорят проклятым – костер живой чудотворен,

Костер отпускает искры очищенной их души.

 

Вернувшимся на рассвете родителям их, свободным

отныне от всех проклятий, жрецы принесут дары…

Летит над поселком ветер, и ветер летит – холодный,

И в холоде том начало веселой и злой игры.  

 

В поселке не спят, тревожась, и шепчут – «Наш Отче Светел,

возносим тебе мы требу, о счастьи Тебя моля,  

чтоб в огненном предрассветьи птенцы превратились в пепел,

чтоб черным и сладким пеплом удобрили нам поля».

 

Птенцы поднимают веки, в глазах их темно и буйно,

встают, отвечая ветру – семнадцать птенцов кричат.

Проклятие Скашь буянит в ночной заоконной буре,

В бурлящей крови горячей снимая с птенцов печать.

 

В поселке темно и страшно, глаза у людей закрыты,

стекают рдяные капли по острым, как клюв, ножам.

Они ничего не успеют, чужие отцы убиты,

и матери не успеют от мести птенцов бежать.

 

Огонь от случайной искры, дома в огне догорают,

идет по дороге птица проклятьем, чей взор пунцов. 

Последние из живущих, в развалинах умирая,

глядят – укрывает птица крылами своих птенцов. 

           

Над темным холмом и лесом взлетает легко проклятье,

и тот, кто зовется Йинком, глядит на детей и Скашь.

В кругу молчаливы сестры, в кругу молчаливы братья,

в предутренней Темной Ночи не слышится больше плач.

 

С утра улетают птицы, семнадцать крылатых скашей,

над гаснущим пепелищем несется прощальный крик.

Усталая Ашк ложится на камни под чуткой стражей

и верным усталым взглядом – стоит перед нею Йинк.

 

3.

 

Судьба обоюдоостра, как лезвие старых предков –

свидетель любви и страсти, связавшей двоих на раз.

Зовется клинок тайгартом - надеждой живой и едкой

на встречу в далекой жизни, что сбудется не сейчас.

 

Берутся за руки двое, глядят, как приходит вечер,

который они в объятьях под сенью тьмы провели.

Неумолимой тайной, отравой грядущей встречи

тайгарт у их изголовий – свидетельство их любви. 

 

Рассвет все такой же рдяный, как пламя ночного жара,

и Ашк обрученной птахой встает – «Нам пора идти».

Тайгарт на ладонях Йинка – нестрашная, в общем, кара,

для тех, кто родился в мире под тенью забытых птиц.

 

От сердца к живому сердцу тайгарт размещают тонко,

два сердца сжимают крылья стального его клинка.

Теплеют глаза у Йинка, смеется подруга звонко,

а после смыкают руки, прижавшись – судьба легка!

 

Успеют почуять холод, и жар, что приходит следом,

успеют сказать – «Навечно с тобой нас венчает смерть».

Крылатые злые души сорвутся с рассветным ветром,

чтоб вечной своей дороге отныне всегда лететь. 

 

В отвар из тимьяна с мятой добавить две капли яда.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.

Идущим дорогой ночи – судьба дарует награду. 

Вернется былая раса, сменяя рожденных здесь.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: