Лед неокрепший на речке студеной

Словно как тающий сахар лежит;

Около леса, как в мягкой постели,

Выспаться можно — покой и простор!

Листья поблекнуть еще не успели,

Желты и свежи лежат, как ковер...

Затем тон повествования резко меняется. Некрасов, которого называли народным поэтом, дает Ване иной ответ, объясняя, что железную дорогу построили безымянные «массы народные». Он рассказывает, как по жестокому приказу царя на строительство согнали землекопов, каменотесов. Люди гибли в схватке с дикой природой, надрывались от непосильного труда, поэтому по бокам прямой дороги «все косточки русские... ». Рабочие жили в землянках, мучились от жары и холода, их обманывали десятники. От изнурительного труда губы строителей побелели, руки покрылись язвами, ноги опухли от вечного стояния в воде. За такой труд люди получали жалкий кусок хлеба. Обращаясь к мальчику, Некрасов пишет:

Эту привычку к труду благородную

Нам бы не худо с тобой перенять...

Благослови же работу народную

И научись мужика уважать.

Да не робей за отчизну любезную...

Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту дорогу железную —

Вынесет все, что господь ни пошлет!

Вынесет все — и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Жаль только — жить в эту пору прекрасную

Уж не придется — ни мне, ни тебе...

Я слушал рассказ Михайлюкова, ощущая, как стынет вечерний воздух. Перед глазами в который раз промелькнули лица знакомых русских, тоже отбывающих заключение в Сибири...

Решено было проложить вспомогательный путь от станции будущей железной дороги до пристани Братска. На соседних участках строительства этой дороги, тянувшейся в соответствии с проектом вдоль скалистого 4 берега Ангары, работали советские заключенные и японские военнопленные.

В тот день я сопровождал майора медслужбы — начальника санитарного отдела Тайшетского строительного штаба — и группу его подчиненных, прибывших к нам с инспекцией. В комплекс мер по подготовке к зиме входило обследование физического состояния военнопленных, чем и собиралось заняться высокое начальство непосредственно на месте работ. Наш участок примыкал к тому, где трудились советские заключенные, и миновать его было невозможно. Заключенные обедали, сидя на земляной дамбе. Несколько человек, кто ничком, кто навзничь, лежали на траве и спали.

Вдруг мы в страхе отпрянули: заключенные, устроившиеся на дамбе, толпой бросились к нам и обступили со всех сторон.

— Гражданин начальник! — закричали они хором, обращаясь к майору. — Посмотрите, чем нас кормят! Это весь наш обед. Одна вода! Разве это каша? А нам целый день с заступами вкалывать! Мы что, скот рабочий? В конце концов мы не советские люди, что ли?!

Смешавшийся поначалу майор пришел в себя, выяснил у заключенных номер лагеря и фамилию начальника, записал к себе в тетрадь и спросил, почему не едят их спящие товарищи. Один из заключенных раздраженно ответил: «Да эти дурни за завтраком сожрали все, что им на обед причиталось. На одноразовую шамовку перешли».

«В конце концов мы не советские люди, что ли? » — этот надрывный крик навсегда врезался в мое сердце. Не могу забыть его...

Подумал я и о том, что советских заключенных принуждают работать в далекой сибирской тайге точно так же, как некрасовских землекопов на прокладке железной дороги от Петербурга до Москвы.

Какое счастье, что меня не отправили в глухомань! Как отблагодарить Михайлюкова? Он повел нас на японское кладбище не по приказу сверху, не по долгу службы, а по велению благородного сердца.

Старший лейтенант словно читал мои мысли.

— Здорово, что начальник лагеря не отдал тебя Косову, — произнес он, поднимаясь с земли.

Я начал худеть и впадать в уныние. Надвигающаяся вторая для меня зима с ее холодом и мраком, видимо, давила на психику. Главная же причина подавленного состояния заключалась в том, что я по-прежнему находился в тисках иррационального страха, бессилия перед той махиной политической власти, которая стерегла каждое мое движение.

— Послушай, Итиро! Уж не по женщинам ли ты затосковал? — спросил меня однажды весельчак Устяхин.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: