Борьба марксизма против этического идеализма

В конце XIX века Бернштейн и его сторонники во II Интернационале провозгласили, что, поскольку марксизм руководствуется научным подходом, он исключает самостоятельную роль этики в классовой борьбе. Полагая, что научный и этический подходы несовместимы, бернштейнианцы ратовали за отказ от первого в пользу второго. Они предлагали «дополнить» марксизм этическим учением Канта. За этим стремлением морально осудить жадность отдельных капиталистов вырисовывалось, на самом деле, желание буржуазного реформизма затушевать фундаментальные различия между капитализмом и коммунизмом.

Отнюдь не принижая значение этики, марксистский научный подход впервые позволил придать изучению общества, а, следовательно, и морали, характер науки. Он сложил воедино мозаику истории, показав, что основными общественными отношениями являются отношения между рабочей силой (живой труд) и средствами производства (овеществленный труд). Капитализм создал условия для этого открытия, точно так же, как и для коммунизма, обезличив механизм эксплуатации.

В действительности призыв возвратиться к кантовой этике знаменовал собой теоретический регресс даже по отношению к буржуазному материализму, который уже вычленил социальные корни «добра и зла». С тех пор каждое открытие в области общественных наук (и не только наук, как в случае психоанализа, но и искусства) только подтверждало это. Как писала Роза Люксембург: «Как для Гамлета преступление его матери рвет все человеческие связи, а мир выходит из своих рамок, так и Достоевский ощущает то же самое перед лицом факта, что один человек может убить другого человека. Он не находит покоя, он ощущает ответственность, лежащую на нем, как и на каждом из нас, за это чудовищное преступление. Он должен уяснить себе психику убийцы, прочувствовать его страдания, его муки, вплоть до самой сокровенной складки его сердца. Пройдя через все эти пытки, он ослеплен страшным осознанием: убийца – сам несчастнейшая жертва общества. […] Романы Достоевского – страшнейшее обвинение буржуазному обществу, которому он бросает в лицо: настоящий убийцы, убийца душ человеческих – это ты! »10.

Такую же точку зрения отстаивала молодая диктатура пролетариата в России. «Пролетарский суд абсолютно чужд мести. Он не может мстить людям за то, что они жили в буржуазном обществе»11.

Именно понимание того, что все мы являемся жертвами обстоятельств, и сделало марксистскую этику высшим проявлением морального прогресса в истории. Такой подход не отрицает морали, как утверждает буржуазия, не снимает ответственности с отдельного человека, подобно мелкобуржуазному индивидуализму. Он являет собой огромный шаг вперед, ибо кладет в основу морали понимание, а не заблуждение и чувство вины, которые затрудняли нравственный прогресс, отделяя каждую личность от других ей подобных. Вместо ненависти к людям, этого источника антиобщественных побуждений, он призывает к негодованию и бунту против сложившихся общественных отношений и связанного с ними поведения.

Ностальгия реформистов по Канту являлась в действительности проявлением упадка боевого духа. Идеалистическая интерпретация морали, которая не признает за ней роли преобразователя общественных отношений, служит эмоциональной уступкой существующему порядку. Хотя наиболее возвышенными идеалами человечества во все времена являлись мир и гармония с окружающим нас социумом и природой, достичь их можно лишь в неустанной борьбе. Первым условием счастья для человека является знание того, что он добровольно служит великому, нужному делу.

Кант гораздо лучше буржуазных теоретиков-утилитаристов вроде Бентама12 понял противоречивый характер буржуазной морали. В частности, он считал, что ничем не ограниченный индивидуализм, даже в положительной форме стремления к личному счастью, может привести к распаду общества. Тот факт, что при капитализме не все могут оказаться победителями в конкурентной борьбе, делает неизбежным расхождение между устремлениями и долгом. Кант отстаивал приоритет долга, и это фактически означало признание того, что высшей ценностью буржуазного общества является не личность, а государство, нация.

В буржуазной морали патриотизм ставится гораздо выше любви к человечеству. В действительности отсутствие должного отпора реформизму со стороны рабочего движения свидетельствовало об ослаблении пролетарского интернационализма.

Для Канта нравственный поступок, продиктованный чувством долга, имеет б о льшую этическую ценность, чем действие, совершенное с энтузиазмом, желанием и удовольствием. Здесь этическая значимость связана с самоотвержением, идеализацией жертвенности, характерной для националистической и государственнической идеологии. Пролетариат решительно отвергает этот бесчеловечный культ самоценности принесенной жертвы, унаследованный буржуазией от религии. Хотя стремление вступить в борьбу обязательно подразумевает готовность к страданиям, рабочее движение никогда не считало это неизбежное зло нравственной добродетелью. Впрочем, еще до марксизма в лучших этических теориях всегда подчеркивались патологические и аморальные последствия подобных представлений. Вопреки тому, что провозглашает буржуазная этика, самопожертвование во имя недостойной цели не облагораживает ее.

Как отмечал Франц Меринг, даже Шопенгауэр, основывавший свою этическую систему более на сострадании, нежели на долге, сделал решительный шаг вперед по сравнению с Кантом13.

Буржуазная мораль, не способная даже представить снятие противоречия между личностью и обществом, между эгоизмом и альтруизмом, либо предпочитает одно другому, либо пытается найти между ними компромисс. Она не в состоянии понять, что личность имеет социальную природу. Идеалистической морали марксизм противопоставляет нравственную бескорыстность как деятельность, приносящую радость, как одно из существенных преимуществ класса, находящегося на подъеме, перед классом, переживающим распад.

Кантова этика привлекает оппортунистов своим моральным ригоризмом и формулой «категорического императива», на основе которой можно было бы выстроить некий кодекс, позволяющий автоматически разрешать все конфликты в сфере морали. По Канту уверенность в собственной правоте – особенность действенного проявления морали. […] И в этом проявляется стремление избежать борьбы.

Диалектический характер морали отрицается, поскольку порой в конкретных ситуациях нелегко различить добродетель и порок. Как подчеркивал Иосиф Дицген, разум не может заранее определить, как будет развиваться действие, поскольку каждая личность и каждая ситуация уникальны и не имеют прецедентов. Сложные моральные проблемы необходимо осмысливать и разрешать творчески. Иногда это может потребовать специального исследования и даже создания некого особого органа, что уже давно поняли активисты рабочего движения14.

В действительности моральные конфликты неотъемлемо присущи человеческой жизни вообще, а не только классовому обществу. Например, могут возникать столкновения между различными этическими принципами […] или разными уровнями социализации индивида (связанные с его обязательствами перед рабочим классом, семьей, межличностными отношениями и пр.). Требуется какое-то время, чтобы разобраться с подобными неясностями и остаться в ладу с совестью; способность пересмотреть собственные предрассудки; а самое главное – тщательный коллективный подход к прояснению ситуации.

В полемике с неокантианцами Каутский показал, как вклад Дарвина в исследование возникновения сознания как результата биологических, животных импульсов нанес сокрушительный удар твердыне идеалистической морали. Эта незримая сила, этот едва слышный голос, кроющийся в самых потаенных глубинах личности, всегда являлись ключевым моментом этических споров. Идеалистическая этика обоснованно настаивала на том, что муки совести невозможно объяснить боязнью общественного мнения или санкций со стороны большинства. Напротив, они как раз могут заставить нас вступить против общественного мнения и репрессий, заставить сожалеть о собственных действиях, даже если эти последние встретили всеобщее одобрение. «Нравственный закон есть не что иное, как животный инстинкт. Этим объясняется его таинственная природа, тот голос в нас, который не связан ни с каким внешним поводом, ни с каким видимым интересом; тот демон или Бог, которого ощущали в себе со времен Сократа и Платона и вплоть до Канта все этики, отказывавшиеся выводить этику из самолюбия или удовольствия. Конечно, это – таинственное стремление, но не более таинственное, чем половая или материнская любовь, инстинкт самосохранения... Так как нравственный закон есть животный инстинкт одинакового происхождения с инстинктами самосохранения и размножения, то в этом – источник его силы и непреодолимости, которой мы повинуемся без рассуждения»15.

Фрейд проводил различие между побуждениями «Я» («Эго»), позволяющим познать окружающее и обеспечить жизнедеятельность (своего рода принцип действительности) и «Сверх-Я», которое включает чистую совесть и принадлежность к сообществу. Хотя Фрейд в полемике порой утверждал, что «чистая совесть» есть не что иное, как «боязнь общества», вся его концепция того, как дети усваивают общественную мораль, ясно указывает, что этот процесс зависит от эмоциональной привязанности к родителям, которые воспринимаются в качестве примера, с которым нужно соперничать16. […]

Фрейд также исследует взаимодействия между сознательными и бессознательными сторонами чистой совести. «Сверх-Я» развивает способность человека размышлять о самом себе. «Я», со своей стороны, может и должно размышлять о размышлениях «Сверх-Я». Подобный «двоякий мыслительный процесс» на практике воплощается в сознательный акт. Это соответствует марксистскому представлению, согласно которому моральные устремления человека основаны на социальных побуждениях и включают в себя бессознательные, полусознательные и сознательные компоненты; по мере развития человечества роль сознательного фактора возрастает вплоть до того, что для революционного пролетариата этика, основанная на научной методологии, постепенно становится руководством к поведению; а в том, что касается чистой совести, моральный прогресс неотделим от развития сознания, в отличие от чувства вины17. Человек все больше осознает не только свою ответственность перед собственной совестью, но и обретает способность судить, насколько его действия соответствуют его моральным ценностям и убеждениям.

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: