Небеса надо мной низким куполом, балаганным шатром небеса. Водит куклу за ниточки кукольник – обе роли играю я сам. Эти ниточки – боль, да амбиции,

и на них я болтаюсь, смешон… Хорошо, хоть театр, в провинции, и мой зритель, не столь искушен.

Две дощечки крест-накрест – механика, вся нехитрая схема души. Сам себя утешаю: «Без паники! ». Сам себя заставляю: «Пляши! ». Три аккордика, в первой позиции, а вопрос «быть – не быть» не решен… Хорошо, хоть театр, в провинции, и мой зритель, не столь искушен.

Вот, какою нелепой картиною и себя я запутал, и вас. То мне хочется быть Буратиною, то я, вдруг, Карабас-Барабас. И стою, в центре всей композиции, и не глуп, и страстей не лишен… Хорошо, хоть театр, в провинции, и мой зритель, не столь искушен.

Впрочем, скоро опустится занавес, и мой зритель пойдет по домам. В ежедневную скуку и занятость, по своим, неотложным, делам. Я застыну, не сняв амуниции, сам собою на гвоздь водружен… Хорошо, хоть театр, в провинции, и мой зритель, не столь искушен.

- Иди, поешь, Буратино! – со вздохом позвала меня заглянувшая в подсобку хозяйка. – Дальше я сама справлюсь.

- Каким манером? – отозвался я. – Вам же заведение открывать и за стойкой торчать.

- За стойкой племянница твоя торчит. И неплохо с этим справляется. Скажи, ей постоянная работа не нужна?

- Ей комната нужна. Чтобы от мамаши с отчимом свалить. Жалко, если Янка свои опусы писать перестанет. У нее – несомненный талант. Но дома ей жить нельзя – там или «папаша» ей голову оторвет, или – она в него ножик воткнет.

- Как у вас, творческих, все сложно-то! – пригорюнилась Ксантиппа.

Я пожал плечами. У меня самого все было не намного проще. Мне внезапно захотелось к бабушке – но не с дежурным визитом и цветами, а - в ржавую оградку. Но озвучить свое желание я не решился. И просто потащился в зал, напевая песенку «про себя»:

 

Как хорошо мустангу в Мичигане с подветренной подкрасться стороны, но плохо то, что задними ногами гнедые бьют не хуже вороных. Ну, что за шляпа у ковбоя Гарри - слегка напоминает колесо!

Она чуть-чуть помялась при ударе, зато в порядке зубы и лицо. Как хороши красотки Голливуда, известно в Калифорнии давно. Но плохо то, что девушки оттуда ковбоев обожают лишь в кино…

Я устало плюхнулся за накрытый столик, стащил с шеи дурацкий платок, и повязал его вместо салфетки, на манер Пятачка из известного мультика. Балаган, так балаган! Янка за стойкой весело хихикнула. И спросила:

- Сварить вам кофе, ковбой Гарри?

- Потом – вздохнул я. – Лучше подойди ко мне через пару минут. Но сначала я, все-таки, что-нибудь съем.

Я заглотил супчик, поковырял вилкой бифштекс, и отодвинул тарелку. В груди опять предательски кольнуло. И я невольно поморщился.

- Опять плохо? – встревоженно спросила Янка, не спускавшая с меня глаз.

- Не опять, а снова – буркнул я. – Иди сюда, разговор есть.

Девушка послушно опустилась на соседний стул.

- Ксантиппа тебе работу предлагает. Сможешь от матери уйти и комнату снять.

Она вздохнула.

- А денег хватит? Сейчас даже «кладовочка» стоит – как чугунный мост…

- Если не хватит – я добавлю. Мне они ни к чему. Могу и за миску похлебки работать. Как Шуберт и Ван Гог!

Янка вопросительно подняла на меня глаза, в которых плескался немой вопрос.

- И ничего с тебя за это не потребую, успокойся! Уголовный кодекс я чту, и с малолетками амуры не кручу – если ты об этом.

Она смутилась.

- А как вы догадались, что мне восемнадцати нет?

- Ха! Если бы было, то твой поганый «родственничек» на тебя бы не наезжал с такой прытью. Да и ты бы давно замуж смоталась, от греха подальше. Так, что – ты согласна?

Янка радостно закивала.

- Спасибо, Валентин Валентиныч! Вы опять меня спасаете!

- Не я. А девушка из Домреми – вздохнул я. – А я только исполняю приказ.

- Чей? ЖАННЫ? Вы что – знакомы?!!

- Виделись. Хотя, возможно, это всего лишь плод моей больной фантазии.

Янка задумчиво помолчала, потом подняла голову и посмотрела мне в глаза.

- Помните, я вам говорила про три потерянные флешки?

Я кивнул.

- Так вот – на одной из них была пьеса про Орлеанскую Деву…

- Обалдеть! – сказал у меня за спиной знакомый голос.

Я оглянулся. За дальним столиком сидела … Аня. И внимательно слушала наш разговор.

- Ты разве не ушла? – удивился я.

Она пожала плечами.

- Ты же собирался рассказать мне историю вашего знакомства. Но сбежал в подсобку. Вот и пришлось ждать, пока ты явишься обратно.

- Хм! И вы тут не подрались?

- Нет. Мы решили, что при случае поколотим тебя хором, ковбой несчастный!

Я, как говорится, подобрал челюсть с пола.

- Я сама ей все рассказала – шепнула мне Янка. – И она вас не для этого ждала. Думаю, что вы помиритесь.

- Если успеем – пробормотал я, чувствуя, как обеденная зала начинает стремительно кружиться у меня перед глазами…

Очнулся я на своем продавленном диване. Рядом с вытянутыми лицами стояли Аня, Ксантиппа и какой-то незнакомый парень – видимо, хозяйский сын.

А возле двери дружно вздыхали философы, и всхлипывала испуганная Янка.

- Спокуха на лицах! – улыбнулся я. – Похороны отменяются!

И прислушался к организму. Сердце недовольно ворочалось в груди, но боль немного отпустила. Ксантиппа повернулась к двери.

- Так, паршивцы, чтобы завтра на работе были! Оба! Пусть юноша отдыхает!

Потом задумчиво посмотрела на меня.

- Или оставить одного? Как ты тут, Валечка, без присмотра будешь?

- Да все норм! – бодро ответил я.

- Лучше бы ему в больницу – вздохнул «сын».

- Не возьмут – сказала Аня. – У него прописки нет.

- Нельзя ему в больницу – шмыгнула носом Янка. – У него видения бывают. Свезут в «дурку», как делать не фиг…

Девушки переглянулись.

- Мы останемся!

 

ГЛАВА 13. Но, пока еще зрительный зал не затих…

 

Я попытался возражать, но был дружно послан по известному адресу.

- Аня, сходи, пожалуйста, в аптеку – попросила Янка, когда все разошлись.- Надо бы нашему герою милдронат вколоть. Не нравятся мне его приступы…

- Ты в этом разбираешься?

- К сожалению. У меня папа был сердечник.

Аня умчалась за лекарством, а Янка села рядом со мной и принялась считать пульс.

- Лучше деньги из сумки возьми – сказал я. – И ноут забери, если чо. Пусть в хорошие руки попадет. Его, кстати, Томасом зовут.

- Почему? – удивилась Янка, намеренно пропустив мимо ушей мои намеки на печальные обстоятельства.

- Эстонский тормоз – патамушта – улыбнулся я. 

Аня вернулась с лекарством, и Янка довольно ловко сделала мне укол. Когда девушка снова принялась считать мой многострадальный пульс, я негромко заметил:

- Твой отчим, в самом деле, – полный идиот! Тебе не на экономику надо было поступать, а на медицинский.

- Я писателем быть хочу, а не врачом - возразила Янка. – Умение попасть иглой в вену – всего лишь печальный опыт, а не призвание.

- А одно другому не мешает. Вересаев, Чехов, Булгаков были не только прославленными врачевателями душ, но опытными докторами. Да и Григорий Горин в юности тоже закончил мединститут. Знаешь такого драматурга?

- Еще бы! Фильм про Мюнхгаузена по его сценарию у меня – один из любимых!

Девушка хитро стрельнула глазами в сторону Ани и громко процитировала: «Любовь – это теорема, которую нужно доказывать каждый день! »

Аня вспыхнула, как школьница. Янка весело хихикнула и выскочила вон, весело крикнув:

- За ноутбуком я завтра зайду. Постараюсь расшевелить этого «эстонца». Валентин Валентиныч, поправляйтесь! Кажется, я оставила вас в надежных руках.

- Юная творческая личность - извиняющимся тоном пробормотал я, когда дверь за девушкой закрылась. – Что на уме, то и на языке – никакого чувства такта.

Аня ничего сначала не ответила. Зачем-то поправила прическу, словно не зная, что ей делать дальше. Потом посмотрела на меня грустно и внимательно. И вдруг, будто решившись на что-то, шагнула к моему дивану, села рядом и взяла меня за руку.

- А зачем он нужен – этот такт? – с неожиданной печалью произнесла она. – Зачем учиться сдерживать свои чувства, не раскрывать душу даже перед самыми близкими людьми? Валя, наша жизнь так коротка и быстротечна! Иногда мне кажется, что минуты пролетают сквозь меня, как стрелы. Вот промчался еще один миг, пролетел час, день – а мы снова что-то не успели. Не нашли время для каких-то очень важных слов, не признались тому, кто рядом, в своих чувствах. Господи, иногда мне кажется, что вся наша жизнь – это траур по Несбывшемуся!

Она опустила голову, и я почувствовал, как на мою ладонь упала теплая капля.

- По тем, кого считала «своими людьми», и кто ушел, или от которых я ушла, а потом струсила сказать, что хочу вернуться. По тем, кто даже не приходил, а все время стоял в стороне, и не приближался ни на шаг, сколько бы я не шла навстречу. По городам, в которых не побывала. И не потому, что не получилось, а потому, что перехотелось. Название города перестало вызывать предвкушение поездки, предчувствие приключения. Потерять мечту куда обиднее, чем забыть билет на поезд и обнаружить это уже на вокзале.

По невысказанным словам, которые всегда в тебе, всегда, кроме того единственного подходящего момента, когда можно было сказать, а ты не сказал. И носишься потом с ними, но сказать уже некому. И слова засыхают, и бессильно шуршат, как мертвые листья.

Ее голос звенел невыплаканными слезами. Боль и нежность к этой печальной девочке волной подступили к сердцу. И новый приступ жара обжег меня, но теперь он лишь придал мне сил. И отчаянного желания заслонить ее от холодного равнодушного мира! Уберечь от любой беды! Спальник, которым я был накрыт, полетел на пол. Я рванулся к Ане, сжал ее в объятиях с такой силой, что она лишь ахнула.

- Не плачь! – горячо шепнул я. – Больше я не позволю никаким бедам огорчить тебя. И забудь ты про все эти: ««а что, если бы» и «а ведь могло бы быть»… Пусть ходят по пятам и поют свои тоскливые песни кому-нибудь другому! Помнишь, как у Бредбери? Если хорошенько поплакать, кажется, что начинается новый день. Пусть твои слезинки станут росой на траве нового утра. Утра, которое встретим мы вместе! Ты вздыхала о невысказанных словах. Анечка, родная моя, но ведь ты уже сказала мне все, что надо! Посмотри, я стою перед тобой до смешного уязвимый, и до головокружения -живой. Словно на рассвете перед Днем рождения, когда я был ребенком. Когда кажется, встанешь с кровати и не на пол наступишь, а взлетишь. Такая легкость ощущается, столько сил! Ты думала, что ты говоришь со мной о грусти. Нет, девочка моя! Мы говорили о любви…

А потом я целовал ее теплые, соленые от слез губы, и золотой водопад ее волос лился мне на плечи. Наши горячие руки сплетались, и бились

в такт наши сердца. Холодный осенний ветер бил в стекло, но пламя в камине гудело ровно и надежно. И вся Вселенная в этот миг сомкнулась до квадрата маленькой комнаты, где две безмерно одиноких души нашли друг друга.

 

Утром она убежала на работу, а я – остался бездельничать и анализировать.

Мда! С одной стороны – ничего такого из ряда вон выходящего с нами не произошло: люди мы взрослые, одинокие, у обоих давно не было … хм! ничего хорошего. Так чего ж зря время терять? А с другой – практически сюжет моего же стиха:

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: