Шаманская сказка и нагваль

 

Если мы возьмём мир сказок о лесных людях и брачных сказок, то мы видим в нём мир неандертальско кроманьонского пограничья. Этот мир чётко детерминирован и однозначен. Брачную сказку этого периода можно обозначить словами «veni, vidi, vici», причём сам факт чудесного рождения героя полукровки предполагает то, что герою положена чудесная жена. В этой реальности «viсi» предопределено «veni», т.е. тем, что герой пришёл и его пропустили и увидев (vidi) его признали своим. Т.е. он обладает некими внешними атрибутами, анатомически и генетически обусловленными и этого факта уже достаточно для того, чтобы он получил чудесную жену после некоего испытания его чудесных способностей.

Но вот неандертальцы вымерли, мы помним, что митохондриальную неандерталку может оплодотворить только неандерталец, а когда неандертальцы вымерли, как её не уводи в лес к лесным людям, она не даст потомства. В силу этого мир вокруг героя из детерминированного становится индетерминированным. Есть воспоминания о богах или духах, которые обиделись на людей и покинули их, ушли на небо, в леса, горы, подземный мир или же просто стали невидимы. При этом в людях ещё оставались неандертальские гены и у чудесных людей, т.е. у носителей неандертальских генов уже нет ни притока свежих генов, ни чудесных помощеников в иномирье. У них нет того иномирья, куда можно сходить за чудесной женой, откуда можно позвать на помощь в случае необходимости. С вымиранием неандертальцев можно связать и мотивы утраченного золотого века, изгнания из рая и измельчания поколений, которые проходят через всю культуру исторического времени. Чудесные люди больше не имеют поддержки из иномирья, как ни ходи в лес, там тебе больше никто не поможет. Вход в тот мир закрылся навсегда, потому что чудесная родня физически исчезла. Это распространённый мотив того, что некогда боги жили среди людей, но люди их обидели и они ушли. Это есть и в африканских мифологиях, поскольку народы Сахарской и Субсахарской Африки содержат в себе гены (R1b) кроманьонцев, спустившихся в Юном Дриасе из Западной Европы. Эти ушедшие на небо боги продолжают помогать оттуда своим детям, своим потомкам, причём это генетическое родство чудесных / избранных людей в каждой мифологии подчёркивается. Они невидимы, бестелесны, они приходят во снах или другим мистическим путём потому что они обиделись на людей и люди теперь их не видят.

Практика хождения в лес за помощью сохранилась. Но поскольку родни там у него уже нет, то он вынужден искать себе помощников и приобретать их. Герой вынужден приобрести себе помощников. Фразу из «Пиркей авот» «Купи себе друзей» можно истолковать и как необходимость получить себе волшебного помощника. Герой идёт в лес и приобретает себе помощников в мире духов. В шаманской сказке мир духов амбивалентен, есть злые, есть добрые (духов этих категорий довольно ограниченное количество), есть те, кто злы именно к этому шаману, как к представителю какого-то клана, есть те, чьей поддержкой можно заручиться, совершив определённые ритуалы. Большинство духов амбивалентны. Злые духи могут быть добрыми по отношению к тем, кто их призвал и принёс жертвы и они могут ему помогать, давать тепло и добро. Реакция духов на вызывателя адекватна действиям вызывателя: жертвы принёс – значит, хороший шаман, они помогут.

Шаманская сказка готовит чудесного ребёнка к шаманской инициации, к общению с миром духов, она призвана герою найти в этом сонме духов именно своих, вокруг духов много, прямой физической родни, как в случае с неандертальско кроманьонским пограничьем у чудесного ребёнка уже нет, поэтому герой должен найти своих духов среди сонма. Он должен найти тех, кто для него свои, кто по своей природе родственны герою. Если в брачной сказке герой приходит к своим и ему достаточно предъявить себя и сказать, что «я такой-то такой-то» и продемонстрировать что-то, указывающее на родство и тогда иномирская родня будет помогать ему совершенно бескорыстно именно по праву родства. В таких сказках мы часто видим такую бескорыстную сказку. В шаманской же сказке совершенно наоборот: герой должен заключить договор с духами, которые будут в дальнейшем ему помогать. В шаманизме формируется та схема, которая в дальнейшем породит парадигму любой религии «do ut des» (даю, что ты дал). Шаман не просто находит свою метафизическую или вымышленную родню среди духов, но вступает с ними в договорные или коммерческие отношения, для того, чтобы духи ему помогали, шаман должен принести соотвествующие им жертвы. Иногда духи вселяются в тело шамана и такое вселение можно рассматривать как наследие древнего родства и воспоминание о том, что некогда чудесные люди состояли в физическом родстве с иномирцами.

В структуре шаманской сказки есть мотив чудесного рождения героя, есть прямые указания на то, что герой предрасположен к связи с именно этими духами, либо к конкретному духу по праву родства, либо по некоей психологической совместимости, скажем, к духам конкретной стихии. Есть в шаманской сказке шаманское путешествие, которое предостерегает будущего шамана и учит его что следует и чего не следует делать в реальном шаманском путешествии: пересечение порога, встреча со злыми демонами, поиск своих. Это – мануал по поиску и обретению своих духов. Что делать, чтобы их найти, приманить, обрести их как своих покровителей. Есть в ней и возвращение домой и становление шамана. Есть и мотив чудесной жены и то самое «половое избранничество» и половая связь с духами, о которых писал Штернберг. Этот мотив восходит к чудесной жене неандертальско кроманьонского пограничья.

Тут очень интересно играет мотив кицуне, как духов приходящих к особым людям, к избранным. Это половая связь с рыжими лисами, они рыжие как неандертальцы, они благостны, они помогают только тем, кого они выбрали, они благостны и в половом плане, они помогают только тем людям, кого они сами выбрали, они дают им богатство, любовь, секс, успех в жизни, счастье, положение в обществе. Я не помню могут ли они делать человека императором Китая, но могут доводить до титула великого визиря. Но если их прогневить они могут низвергнуть и довести до казни. Тут проигрывается и мотив того, что чудесную жену может получить только чудесный герой. И это прежде всего их выбор. Они принимают человеческий облик для того, чтобы спариваться с избранными ими мужчинами. Стандартный ход, который встречается у Пу Сун Лина – к герою приходит какая-то девушка и спит с ним и лишь позже он начинает понимать, что с ней что-то не то, это кицунэ. В этом есть и мотив родства героя с кицуне, он принимает её, как свою, родную и лишь потом ощущает её отличие от других людей.

Они рыжие, лесные, чудесные, но они при этом не антропоморфны (они приобретают антропоморфный облик лишь на какое-то время), поскольку у монголоидов нет той рыжины в генотипе, которая есть у европеоидов.

Сюда же следует отнести и травестийные мотивы, которые есть в шаманизме. Поскольку инициатива контакта принадлежит не только шаману, но и духам, которые сами могут выбирать себе шамана, которому они будут покровительствовать. И в ряде случаев эти духи выбирают шамана противоположного пола. Отсюда мотивы полового избранничества, но духи могут вселяться в тело шамана, поэтому он может вести себя как существо противоположного пола, мужчина может говорить женским голосом, а женщина – мужским. Поэтому у шаманов развита шизофрения (неандертальская?), которая связана с расщеплением личности и удвоением представлений о реальности (нашего мира и мира духов). В число мотивов восходящих к этому времени можно отнести суккубов и инкубов, а также представления о диббуке, как о душе умершего, подселяющейся в тело живого человека для того, чтобы исполнить предназначение, которое умерший не выполнил при жизни. И в какой-то мере – мотивы акеназскойшеды, не левантийские, а именно ашкеназские, потому что левантийские шеды ближе к Лилит и суккубам и инкубах. Сюда же относятся и сюжеты связанные с подселившейся душой, одержимостью бесами, которые популярны и на Ближнем Востоке и в Средневековой Европе. В этих сказках и мотивах инициатива исходит не от самого героя, а от иномирцев, духи (суккубы, инкубы, кицунэ, диббуки) сами избирают того, с кем выходят на контакт. В шаманских практиках есть представления о том, что дух может прийти к человеку и сказать: ты мой сын и установить договор с шаманом, я тебе буду помогать, а ты мне будешь приносить жертвы. При этом есть отличие легенд об одержимости и диббуке от шаманских сказок, суккубов и кицунэ – иномирцы всегда ведут себя негативно по отношению к человеку и прежде всего к тому телу живого человека, в которое они подселились. Возможно, что это наследие переднеазиатско дунайского культурного круга, для которого иномирье всегда негативно по отношению к человеку, поскольку в шаманизме дух, пришедший к человеку или вошедший в тело человека заинтересован в благополучии, процветании и долгих годах жизни носителя того тела, в которое он подселился, поскольку если этот человек умрёт, то духу негде будет жить или же некому будет приносить жертвы этому духу. Можно сказать, что суккубы / инкубы, шеды и кицунэ заинтересованы в продолжении своей связи, скорее человек обрывает связь с иномирцами и только в этом случае они могут мстить и причинять ему неприятности. Шеды и суккубы заинтересованы не только в том, чтобы их избранник жил долго, но и в том, чтобы у него как можно дольше сохранялась потенция, в противном случае им придётся искать нового, а это проблематично. В христианской мифологии, правда, подчёркивается, что суккубы доводят свою жертву до полового и физического истощения, но это также может быть объяснено переднеазиатским дуализмом. Поэтому в одержимости демонами мы видим наложение двух мотивов – изначального мотива подселённой души на мотив негативного иномирья.

Прямую аналогию мы видим в европейском коронационном ритуале, в котором в тело будущего короля в процессе коронации подселяется душа идеального короля прошлого, которая таким образом руководит его действиями. Но в коронационном ритуале подселившаяся душа всегда благостна по отношению и самому новому королю и к управляемой им земле. Получается, что мотив подселяющейся души возник в постнеандертальское время и изначально был амбивалентен, каким он фиксируется в шаманизме, но затем он распадается в зависимости от ведущих мифологем своего культурного круга: в Азии он остаётся амбивалентным, в переднеазиатско дунайском регионе – становится негативным, тогда как в Западной Европе и Средиземноморье – добрым, в силу благостного характера образа истинного короля.

Ситуация ухода богов от людей и потерянного рая получает и другое развитие. Мы помним, что неандерталку для оплодотворения нужно водить в лес, но в сказках есть сюжеты о рождении героя от девушки / женщины от медведя, волка или какого-то другого крупного лесного зверя. Но, как ни спаривай женщину с волком или медведем, им может быть хорошо, никакого потомства из этого не получится. В шаманской сказке герой приручает духов в качестве чудесного помощника. В европейских и средиземноморских сказках чудесным помощником выступает какое-то животное. В них герой может получить этого помощника либо по праву рождения, как покойная мать немецкой Золушки, которая передаёт ей через отца три волшебных орешка, либо же сюжеты в которых герой получает животного помощника ad hoc, к случаю, совершив какой-то поступок. Герой на пути к иномирью, или в иномирье или уже в процессе квеста случайно кому-то помогает и за эту помощь он получает помощь существа. Эта помощь героя может быть невольной, спонтанной и вообще никак не обусловленой предыдущей логикой сказки. Например, герой шёл, увидел птенцов, выпавших из гнезда, поднял их, положил в гнездо, птица говорит «спасибо тебе, я тебе за это сослужу службу». В этом видна та же религиозная формула «do ut des», герой является инициатором контакта, он первым делает доброе дело и получает за это помощь, хотя герой не приходит к этому чудесному помощнику за конкретной помощью с конкретной просьбой к этой птице или к этому персонажу.

Этот сюжетный ход хорошо монтируется на одомашнивание животных, как собаки, так и копытных, как установления контакта с животным помощником. В истории религий этот сюжетный ход находит свои аналогии в нагвале (личном тотеме)[46]. Это не тот нагваль, который был у Кастанеды. В этнографических записях практика в общем виде выглядит так. Это инициация мага или любого человека. Но, скорее это инициация мага. Нагуализм чаще всего встречается в двух разделённых Атлантикой ареалах – у североамериканских индейцев и у евроафриканских народов. Ярче всего нагуализм представлен именно в субсахарской Африке, хотя слово – месоамериканское, возможно, что латиноамериканский нагваль не индейский, а привнесён туда неграми рабами. Во всяком случае собственно нагваль в мифах доколумбовой Америки встречается не слишком часто. Ритуал. Подросток в определённом возрасте проходит инициацию. Он уходит в лес, пустыню, саванну, подальше от людей и там находит себе животное покровителя[47]. Это личный дух покровитель, человек устанавливает симпатическую магическую связь или родство душ между человеком / магом и его нагвалем. Есть вариант при котором устанавливается связь с определённым видом животным и вариант при котором связь устанавливается с отдельной особью животного. Оно живёт в дикой природе, в своём лесной или саванном иномирье, но оно как бы незримо присутствует с человеком, оно может прийти на помощь человеку, но находится на разумном для них обоих удалении друг от друга. Нагваль может появляться в момент опасности, как для самого человека, так и для нагваля. Человек может позвать нагваль в нужный момент, тут вспоминается Сивка Бурка и ездовой волк Ивана Царевича и (в какой-то мере) – история Жеводанского зверя. Соответственно, возможна и обратная ситуация, когда животное приходит когда ему нужна помощь от человека (оно ранено, больно, укушено змеёй и т.п.), возможно сюда же относятся и легенды о повитухе принимающей роды у иномирцев. Гибель нагваля может повлечь за собой гибель его владельца, правда, есть различные ритуальные практики, в которых человек в случае гибели нагваля может взять себе другой нагваль из этого вида животных или же снова повторить весь ритуал обретения нагваля, в этом случае на контакт с человеком может выйти и животное другого вида. В Африке очень любят брать в нагвали крупных кошачьих. Часты в качестве нагваля вороны, другие птицы, змеи. Это некоторое душевное родство. У меня эта связь с кошачьими проявилась лет с 5-6. Не с конкретным животным, а именно с видом.

В советской этнографической литературе пытались представить дело так, что в тотемы выбирали промысловых животных, однако фактический материал указывает, что большинство тотемов не имеют прямого значения в хозяйстве. Токарев доводит культ нагваля до египетских двойников души (Ка или КО) и личных ангелов хранителей.

Нет половой связи с нагвалем, более того в подавляющем большинстве случаев нагваль одного пола с человеком.

Токарев рассматривал ранние формы религии, как последовательные и обязательные для всех народов стадии развития, но описывая эти стадии он описывает именно определённые ареалы. Так, шаманизм мы видим в Азии, но при этом шаманских практик почти не известны в Европе, они есть где-то на границе с Азией, да они есть у лапландцев, но генетически лапландцы та самая тюркско финнская гаплогруппа NO, которая представлена и у шаманских народов Северной Азии. Они по прямой мужской линии родственны монголоидам. Нет шаманских практик и в Африке. Да, пытаются их притянуть, но в чистом виде нет. И с точностью до наоборот, в Африке и Европе есть королевские культы и нагуализм, которые почти не встречаются в Азии. При этом много нагвалей в греческой мифологии, многие персонажи превращались после смерти в свои нагвали. И в этом нагуализм хорошо монтируется с распространёнными на Балканах оборотническими мотивами, это не только превращение в волка, но и в зайца, кошку и других животных. Нагвалем Робина Гуда была малиновка (robin). Сюда же можно отнести и тех персонажей, которые были превращены в животных насильственно, как Арахна. Понятно, что у неё это свойство было и ранее. Также и зоофорные имена есть и в Библии – Рахель.

По этому сравнению шаманизма и нагуализма мы видим, что после того как боги ушли от людей афроевропейский и азиатский ареалы пошли разными путями и выработали свои особые формы общения с ушедшими богами: шаман ищет покровителей в мире духов, а европеец и африканец – в виде лесных животных. Шаман ищет сверхъестественного покровителя, а нагуалист – поддержки в природе, среди лесных существ, он помнит о существовании лесных людей, которые жили здесь.

Хронологически это стадия финального палеолита / Юного Дриаса / мезолита. Что происходит в это время на уровне социальной организации. Пока были крупные копытные из плейстоценовой мегафауны, сохранялась потребность в племени и роде, как способе выживания, проще выживать всем вместе. Потом климат меняется, вымирает мегафауна (то ли кроманьонец её исстребил, то ли она вымерла, а кроманьонец ничего не трогал), потеплело, появилось много видов мелких животных (птиц, лягушек, ежей, бурундуков и т.п.), на которых можно было охотиться и много полезных растений (орехи, грибы, плодовые) и можно было прокормиться в одиночку или малой семьёй и потребность в палеолитическом племени отпадает. Выживать могли и отдельные семьи. У каждой семьи был свой охотничье собирательский удел, свои культовые места, святилища, кладбища со своим уникальным погребальным обрядом. Мезолитические кладбища интересны тем, что даже в тех случаях, когда на общем кладбище совершали погребения представители нескольких больших семей, между отдельными погребениями могли быть значительные расхождения в элементах ритуала (форме трупоположения, ориентации могил и покойников и т.д.). Именно мезолит демонстрирует богатство и разнообразие культов и ритуалов, когда у каждой семьи или нескольких родственных семей появляется свои места для погребений и соответственно, свои локальные обычаи. Этой стадии соответствует нагуализм, когда каждый человек мог выбрать животное покровителя, а, затем, в процессе войн между родами какие-то животные возвышались, какие-то проигрывали и потомки тех, кто избрал себе в качестве нагваля условную лису или условного паука в силу совершенно рендомных обстоятельств возвышались, размножились, они стали кланом, родом, племенем и покровитель их первопредка становился их тотемным животным. И в этом смысле логичнее предполагаеть происхождение тотема от нагваля (т.е. коллективного тотема от тотема личного), чем наоборот. В советской этнографии тотемизму придавали большое значение, потому что он был известен во времена Моргана, у которого Энгельс скопипастил идею эволюции религиозных идей. Тотемизм был освящён и канонизирован советской этнографией, но интерпретация тотемизма не удовлетворительна, поскольку наличие связи между племенем богомола или племенем паука со своими тотемными животными неочевидно. Понятно почему хочется принадлежать к клану крупных хищников (медведя, волка, лисы) или даже кабана, но почему почётно принадлежать к клану паука, енота, дикобраза не понятно и не логично с этой точки зрения. И мы должны найти этому объяснение ничего не меняя в имеющемся у нас материале, а все тотемные мифы исходят из того, что это животное стало тотемом рода именно потому, что первопредок рода избрал его себе в качестве нагваля или это животное избрало первопредка этого рода в качестве подопечного. Тогда получается, что тотемизм рождается из нагуализма: сначала каждый выбирал себе нагваль, а в процессе истории борьбы между нагвалями (точнее носителями этих нагвалей) выделяются более сильные и их потомки брали себе праотцовские нагвали себе в качестве тотема.

Если возвращаться к шаманской сказке мы видим в ней те же, характерные и для нагуализма мотивы ухода в лес и поиска своих. Только шаман совершает метафизическое путешествие, тогда как в нагуализме путь в лесное иномирье вполне реален. Физически шаман может находиться у себя в юрте, правда и климат для похода в лес не особо способствует. В климате в котором распространён нагуализм можно уйти в лес или в саванну, выбрать себе нагвалем ящерицу и неделю ждать, пока ящерица выйдет к нему и скажет «Ты – сын мой возлюбленный». Сам факт генетического родства с ящерицей или другим животным позволяет датировать время возникновения нагуализма тем временем, когда ещё живы воспоминания о лесных людях, но когда они уже обиделись и ушли от обычных людей.

У шамана есть уход в иномирье и поиск своих. Он аналогичен и тому, что мы видим в поиске чудесной жены. В шаманской сказке есть и мотив чудесного зачатия от духов.

В нагуалистической сказке может быть чудесное зачатие героя от богомола, крокодила, ящерицы или быка (а в тотемной сказке – зачатие героя первопредка), мы понимаем, что это физически невозможно, но мы должны предложить этому некоторое реальное объяснение. В европейской сказке помимо мотива обретения героем волшебного помощника нагуализм проявляется и в мотивах чудесного зачатия героя от связи матери с крупным лесным животным, прежде всего с медведем, который больше всего внешне напоминает неандертальца (лесного человека). На нагуалистические ассоциации наводит и внешнее сходство лица человека, его повадок, жестов, мимики с теми или иными животными, например, в подростковом возрасте.

У меня в подростковом возрасте был сосед, у которого было лицо, напоминавшее утиную морду. Это как раз время, когда пошли «Утиные истории».

Раз в сказках есть такое потомство от связи с животными, оно должно указывать на некую историческую реальность. Мы видим, что схожие процессы в Евроафриканской зоне и в Азии идут различными путями. При этом шаманская сказка в какой-то мере параллельна и королевской сказке и инициации мага с одной стороны и циклу нагваля. При этом тотемические верования есть и у чистых монголоидов, которые происходят ещё от дотобанской волны. Тотемизм распространён шире, чем нагуализм.

Что есть общего у шаманского цикла с циклами короля и мага? Речь идёт об инициации особых, чудесных детей. И шаман и король и маг вступают в коммуникацию с иномирьем, они приходят туда, они совершают там какие-то действия, но в результате каждый получает своё: шаман – покровительство духов и через них суперспособность, маг может получить или помощника или суперспособности или и то и другое. Помощник в большей степени характерен для сатанизма и христианства, тогда как европейские маги действуют собственными способностями. Король становится стражем портала и хранителем своей местности. Король / маг общаются с иномирьем совсем по другому. Если шаман приглашает к себе духов для обеспечения каких-то своих потребностей или потребностей обратившихся к нему людей, то король / маг являются хранителями своей земли, оберегающими наш мир от вторжения духов из иномирий. И в этом пролегает существенная граница между представлениями об иномирьях в шаманизме и европейской сказке и о функциях чудесного человека. Шаман живёт в мире духов, тогда как маг и король живут в нашем мире. Аудитория шаманской сказки также живёт в мире духов. Простолюдин шаманского культурного круга может ничего не понимать о мире духов, но он знает, что он живёт в мире духов и ему в случае чего нужно обратиться к шаману, как к тому, что знает как с ними общаться. В мире королевской или магической сказки их аудитория живёт в нашем мире, в мире в котором чудесное если и встречается, то где-то там на границе с иномирьем, такое чудесное уникально и должно быть упорядочено. А если иномирье прорывается в наш мир, то оно может быть злым и для этого есть король или маг, которые должны справиться с попавшим в наш мир злом. Король / маг должны обеспечить порядок на своей территории, тогда как шаман не должен охранять и беречь территорию своего племени.

Отличия между нагуалистом и шаманом. Они оба сформировались после утраты неандертальцев, но нагваль ищет помощников среди животных, потому что помнит, что были такие лесные люди, которые обладали чудесными свойствами и в случае необходимости могли помочь. Шаман помнит, что были чудесные существа, которые обладали чудесными свойствами, но считает, что они стали невидимыми духами. Эти два направления довольно близки друг другу, поскольку и нагуалист и шаман находятся в непосредственной связи со своими магическими помощниками, чем маг и король, которые скорее – пограничники, стоящие на страже, на стене между мирами. При этом и король и маг могут ходить в иномирье, они могут общаться с мёртвыми и различными способами коммуницировать с иномирьями по праву рождения, по наличию чудесной крови «красных людей». Но и король и маг сами скорее инициаторы контакта с иномирьем, которые должны оберегать наш мир от контакта с иномирьем.

В нагуализме есть представление, что дух хранитель или нагваль есть не только у избранных людей (шаманов, королей, магов), но у каждого человека. Тогда это прямой путь к ангелу хранителю, личному даймону. Даймон был у Сократа, хотя образ сократовского даймона и несколько преувеличен, это своего рода античная и средневековая отмазка, мол, это не я сам придумал, это мне даймон нашептал. Подобные представления вырастают именно из нагваля, а не из шаманского духа, потому что нагваль формируется именно через право родства и связь с лесными людьми. Тут мы видим последовательные эволюционные стадии. Нагуалист получает ангела хранителя по праву рождения, именно потому что в нём течёт кровь своего божественного животного, существа и именно поэтому он имеет право на его поддержку. Это своего рода восстановление связи с божественными существами, которая была утрачена когда исчезли неандертальцы. Шаман же вынужден искать своих или откликаться на зов. Логика нагваля более прямая, поскольку она основана на прямом (хотя и вымышленном) родстве, тогда как логика мира духов сложнее, они могут шалить, выделываться, требовать невозможного. У духов есть некая личная воля и амбиции, которых нет у нагваля. И можно сказать, что шаманский дух обладает собственной личной волей в большей степени, чем нагваль, даймон или ангел хранитель, поскольку нагваль связан не личной, а родственной связью. И к тому момент выбора нагваля это инициатива человека, а не иномирья. Иномирье может предлагать человеку разные нагвали, но он выбирает то животное, которое больше соответствует ему по духу.

И вот герой приходит в лес и там получает волшебного помощника. Иван-Царевич приходит в лес и тут ему на встречу выходит волк и говорит: садись на меня я тебя отвезу. Это находит интересную параллель в нагуализме. Это специфический вид культа, представленный двумя ареалами, группирующимися вокруг Атлантики, но разделёнными ею пространственно, один из них – Африка, другой – Северная и Центральная Америка, причём здесь он чаще встречается не в высоких цивилизациях ацтеков, ольмеков, майя, а у более архаичных народов. Смысл нагуализма состоит в том, что во время половозрастной инициации подросток уходит в лес, пустыню или другое уединённое место и там он выбирает себе личного покровителя, личный тотем. В наиболее ярком виде это может быть крупный хищник, но это не обязательное условие. В позднейшем виде этот культ превратится в культ родовых и групповых тотемов (общества людей леопардов). Это может быть петух, змея и любое животное. Это личный покровитель. Не до конца понятно насколько человек свободен в выборе этого животного, но по тому что мы видим в этнографических данных у него есть свобода выбора. Это животное должно помогать ему и человек находится в некоей мистической взаимосвязи с этим животным, оно приходит на зов человека. Часто устанавливается связь с конкретным животным. Сюда как ни странно монтируется и мотив Жеводанского зверя. Животное живёт в дикой природе, в своём иномирье, но оно может приходить к человеку либо когда животному нужна помощь, либо когда помощь нужна человеку. Если устанавливается связь с конкретным животным, устанавливается и обратная связь: гибель этого животного означает и скорую гибель самого человека, прежде всего потому что он теряет половину своих сил и способностей (тех, которые ему давал нагваль) и у него больше нет животного покровителя. Он уже вынужден жить и действовать самостоятельно без этой внешней чудесной помощи. В случае если нагваль гибнет, человек должен повторить ритуал, снова отправиться в уединённое место и там найти себе другое животное. Это в какой-то мере может быть похоже как раз на обычай чудесной жены из иномирья, но человек не обручается со своим нагвалем. Сюда хочется вывести и звериные фамилии как прозвища основателя рода. Сюда монтируются и мотивы Иван Медвежий сын, Иван Сучий сын. Отсюда и мотив Капитолийской волчицы. Она – не коллективный, а именно личный тотем Ромула и Рема. Она их нагваль, как личный тотем. Прежде всего Ромула, поскольку Рем был принесён в жертву при закладке Рима. И лишь затем нагваль, как личный тотем, становится покровителем рода (тотемом), а позднее, волчица становится покровительницей всего города Рима. Она становится покровительницей всех римлян, как мифопоэтических потомков Ромула. Эпонимат. В восточноевропейской сказке перечень чудесных животных ограничен. Есть сказки в которых чудесный конь или другое чудесное животное остаётся дома, герой идёт на поединок со змеем пешком и герой сознательно оставляет чудесного коня с тем, чтобы они пришли ему на помощь, следите за конём, как только он начнёт себя вести неестественно, значит со мной что-то такое происходит, тогда бегите ко мне на помощь. Братья просыпают этот момент, конь уже рвётся из последних сил и братья или просыпаются и приходят на помощь, причём часто герой гибнет и его нужно оживлять и именно чудесное животное приносит живую и мёртвую воды для оживления героя или же братья заснули совсем мертвецким сном и конь сам вырывается и приходит на помощь герою. Может возникнуть вопрос какой из этих двух мотивов первичнее, тем не менее эта связь героя со своим нагвалем подчёркнута.

Аналогическая мифопоэтическая связь есть и в обычае когда отец после рождения сына / героя садит дерево, которое находится в символической связи с героем и когда герой уходит в иномирье или же гибнет там или в нашем мире это дерево засыхает (мотив умирания природы на зиму?), когда же герой выходит из иномирья / оживает / приходит домой дерево оживает, расцветает, причём по логике сказки очевидно, что это происходит вопреки погоде и фенологическим особенностям. Дерево распускается и/или расцветает когда все остальные уже сбросили листву либо же летом дерево внезапно засыхает, а потом сухое дерево расцветает вновь. В побратимских сказках индикатором становится предмет, которое носил герой, часто кольцо, подаренное героем своему побратиму, по его состоянию можно определить жив или мёртв героя. Дарит герой или просто так или непосредственно уходя на бой с противником. Герой может оставить братьям или чудесной жене кольцо или другой предмет (стакан чистой воды, расчёску), который находится с ним в симпатической связи и когда герой гибнет этот предмет начинает портится (например, вода или расчёска окрашивается кровью, золотое кольцо покрывается ржавчиной). По этому изменению братья или жена узнают что с героем что-то случилось и они спешат на помощь и оживляют его. Характерно, что в этой части сказок чудесная помощь практически всегда связана с оживлением героя.

В сказках в которых ведущую роль играет именно волшебный помощник, герой ведёт себя как вьетнамский космонавт, этот момент часто встречается с чудесным ездовым животным, волком или лисой, которые дают ему полезные советы, например, как выкрасть золотые яблоки – подойдёшь к яблоне, стража будет спать (я её уже усыпил или я знаю когда она обычно спит) яблоки рви, а к листьям не прикасайся (это не столько запрет, сколько дельный совет). Герой как последний шлемазл забывает о совете (забывание / забвение как атрибут иномирья), прикасается к листве, просыпается стража, забирают в тюрьму или убивают и тогда нагваль приходит на помощь и всё делает за героя, вызволяет его из темницы или оживляет его. Иногда это повторяется трижды, потом волк подвозит героя к воротам замка или к границе леса или порогу дома, говорит «мне к вам нельзя, меня люди боятся, но ты если что – заходи или зови». Чудесное животное как нагваль. Когда говорим о волке тут нужно вспомнить об оборотничестве и родстве с волками, распространённым в карпато-дунайском регионе. Возможно это имело под собой какую-то историческую или генетическую основу, потому, что порфирия и вампиризм могли быть здесь распространены. В африканских странах нагуализм пошёл по пути превращения нагвали в тотем. Нагуализм скорее характерен для мезолита, поскольку на этой стадии человек обладает бОльшей свободой. В верхнем палеолите для выживания кроманьонца было важно единение всех членов рода, а в мезолите в силу изменений климата род распадается на отдельные семьи и у каждого взрослого охотник и собирателя больше свободы и каждый выживает в одиночку, своей отдельной семьёй и у каждой семьи свои обычаи, своя территория, свои грибные места и свои ритуалы и покровители. В археологии мы видим, что мезолит демонстрирует значительное разнообразие погребений и погребальных ритуалов, которые в течении неолита унифицируются. За исключением преднеолитических общин типа Эртебёлле, в которых люди живут довольно крупными поселениями и признаков неолита у них нет только потому, что природно климатические условия не позволяют им заниматься производящим хозяйством. Тогда как в классическом охотничье собирательском мезолите есть широкое разнообразие обычаев. Позднее выживают более жизнеспособные кланы и соответственно выживают их культы и нагвали (личные тотемы) этих более жизнеспособных родов становятся их родовыми тотемами. В неолите большее значение уже получат культы силы, царской власти, а у африканских народов появляются групповые культы людей леопардов, людей львов, в Америке были, но в меньшей степени люди ягуары[48]. По археологическим раскопкам подкарпатской Польши встречаются странные погребения людей и с осиновым колом и с камнями во рту и различными предсмертными или посмертными надругательствами над трупом. Очень похоже, что в балкано карпатском регионе существовали вплоть до 17-18 вв. подобные общества людей волков и возможно, что с этим связаны представления о волке как об оборотнях. В сказках помимо серого волка есть ещё лис. У русских только лиса (ж.р.), но в Украине и в Галичине есть лис, на котором тоже ездят и фактически одна и та же сказка рассказывается в двух вариантах, но в одном случае герой садится на волка, в другом – на лиса, но весь ход сюжета совершенно аналогичный. И лис более перспективен как нагваля, лис – рыжий и если брать европейские аналогии, то мы встречаем роман о Лисе. Лис здесь чисто трикстериален, но по самой структуре романа о Лисе это поединок лиса и волка и лис хотя и кажется негативным персонажем, но из внутренней логики романа вытекает, что у лиса есть свои мотивы, своя правда и своё право и на трон и на подобные действия к волку. Роман о лисе можно прочитать и как поединок между истинным королём и наследником, который находится в своём праве и его права на большой (королевский) трон больше, чем у его сюзерена и королевского барона волка. Лис – рыжий и умный, он обладает магическими способностями. Он способен заставить других животных делать то, что ему нужно и он способен разжалобить епископа своим покаянием, он может избежать смерти и казни в совсем неминуемой ситуации, тогда как волк в отличие от лиса обладает человеческим правом на власть, но у него нет чудесных способностей, поэтому он – ложный король и лис его всегда троллит и побеждает. Пара маг и маггл. На уровне предположения можно говорить, что волкодлаки были закрытым орденом по типу людей леопардов, что в какой-то мере сохранилось в рождественских обрядах, там где крестьяне переодеваются в маски и шкуры волков. Подобное могло быть и в Западной Европе, на это наводит история Жеводанского зверя, Собаки Баскервилей и вообще мотив кельтского Чёрного Пса. Это по сути – нагваль. Шастель, которого обвиняли, что он был хозяином Жеводанского зверя, отпускал его на свободу, оно бродило там и по описаниям напоминает гиену, возможно, что Шастель привёз животное из Африки и там получил подобное посвящение (но у кельтов этот мотив был и самостоятельным). При этом у Шастеля есть контакт со зверем и он при необходимости может его позвать. Возможно, что лисьи и волчьи культы были именно групповыми, а не личными, хотя Жеводанский зверь указывает и на существование индивидуального тотема (нагваля).

Энкиду погиб при исполнении обязанностей. Энкиду и Гильгамеш пошли срубить дерево и боги испугались, что Гильгамеш наведёт полный пц в мире, другие сказали: нет, а третьи сказали, что пусть погибнет тот, кто рубил дерево. Герой должен умереть. Такое ощущение, что Энкиду и Гильгамеш это один персонаж или герой и его нагваль. Просто Гильгамеш и Энкиду как Джекил и Хайд. Энкиду – природное существо с правом на убивство. А Гильгамеш – цивилизованная его ипостась. Трёхтелая богиня. И Янус. Они ничем не отличаются друг от друга. Гильгамеш очень буйный «Городу Уруку не оставит он девы». Переебал всё что шевелилось. Когда Гильгамеш был уравновешен Энкиду он перестал этим заниматься. И тогда обиделась именно Иштар, что они с Энкиду не пришли на её праздник. Это к близнечным мифам и к ритуалу обрезания, как он понимается у хамитов. Человек рождается с двумя душами (одна мужская, другая женская) и душа противоположного пола содержится в препуции или в половых губах и обрезание устраняет эту двойственность.

Когда боги убили в Гильгамеше природное существо – он стал совершенно безвреден для богов. И Энкиду тоже стал безопасен, встретившись с Гильгамешем. Он из зверя стал человеком. По одиночке они ничего из себя не представляли, а вдвоём были мощной силой. Близнечная пара. Но они не Солнце и Луна. Две души – интересный ход. В Месопотамии очень любили близнечные симметричные изображения, в которых герой борется с двумя монстрами одновременно. И вот тут они представлены как раз двумя монстрами.

Во взаимоотношениях с нагвалем в отличие от "Баллады об инцесте" нет брачного аспекта. Человек не может жениться / выйти замуж за свой нагваль, он по умолчанию того же пола, что сам человек, нагваль - просто двойник (как Ка в египетской мифологии или личный ангел-хранитель), который присутствует в иномирье.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: