Приписка к заводам – государственная барщина сохранялась вплоть до отмены крепостного права в 1861г.

Просвещённый 19-й век был для заонежан относительно спокойным и благополучным. Но именно по сравнению с другими временами.

В частности, после крестьянской реформы 1861г, когда вся Россия вздохнула свободней, Заонежье, наконец-то, попало в жадные лапы государственной бюрократии в лице так называемых «мировых посредников». Какие это были звери, рассказывала в своих «плачах» Ирина Андреевна Федосова:

Мироеды мировы эти посредники,
Разорители крестьянам православным.
В тёмном лесе быдто звери-то съедучии,
В чистом поле быдто змеи-то клевучии,
Как наедут ведь холодные-голодные,
Они рады мужичёнка во котле варить,
Они рады ведь живого во землю вкопать,
Они так-то ведь над нима изъезжаются,
До подошвы они всех да разоряют.

На самом деле институт мировых посредников был создан в России для урегулирования послереформенных споров между помещиками и крестьянами. Разные люди служили посредниками – и ярые крепостники, и порядочные люди. Посредниками были: хирург Н.И.Пирогов, братья Бакунины, даже граф Лев Николаевич Толстой поработал посредником у себя в Тульской губернии, но доверия властей не оправдал, был уволен и отдан под тайный надзор полиции. Тринадцать тверских посредников публично заявили о своём намерении действовать «по совести и справедливости», а не по букве манифеста царя-освободителя Александра Второго, за что и были посажены в Петропавловскую крепость.

В Заонежье не было помещиков и, соответственно, споров. Но после реформы появилось большое количество промотавшихся и ни на что не годных голодных дворян, которым надо было найти кормушку. Бюрократия сильна – ввели мировых посредников и в Заонежье. Невероятно, но это было.

Для крестьян это означало, что административная власть, до этого сосредоточенная в далёком Петрозаводске, пришла в каждую деревню. Посредники безжалостно выколачивали подати и недоимки, проводили в жизнь многочисленные бестолковые указы (в частности, о запрещении традиционного и разумного для Заонежья подсечного земледелия), всячески притесняли заонежан-староверов и выполняли ряд полицейских функций. На крестьян они откровенно смотрели как на дойных коров, а те их в лицо называли мздоимцами.

В тёмном лесе быдто бор да разгорается,
Во все стороны быв пламень как кидается,
Быдто Свирь-река посредничек свирепой,
Быдто Ладожско великое, сердитое.
Он для податей приехал ли казённых?
Аль казна его бессчётна издержалася,
Али цветно его платье притаскалося,
Аль козловы сапоги да притопталися?

Приодеться посредник приезжал в подведомственную деревню.

Результат быстро сказался в виде голода 1867-68 г.г. Голод на севере России не был редкостью, кору с сосен вокруг заонежских и соседних карельских деревень регулярно съедали. Но тот голод даже правительственные Петрозаводские «Олонецкие губернские ведомости» назвали «Страшным голодом». Обидней всего, что голод был локальным – хлеба в остальной России хватало, но власти проявили редкую нерасторопность.

Более того, за десять предыдущих недородных лет пять раз увеличивался размер подати, каждый раз на 10-15%, что привело крестьянские хозяйства в полное разорение.

Дело дошло до абсурда – величина подати, с учетом недоимок, превысила всю страховую стоимость заонежских крестьянских хозяйств. Отдай в казну всё, что имеешь, и всё равно останешься должен царю-батюшке, которому деньги нужнее на драгоценности царице-матушке. Естественно, крестьяне «побежали».

Ирина Андреевна Федосова:

Уж не бросить ли участков деревенскиих,
Не покинуть же крестьянской этой «жирушки»
Для этих властей да страховитыих!

Мастеровитые заонежане бежали по проторенной дороге в Петрозаводск и в Питер. Остальные – куда глаза глядят, даже в Сибирь и в мифическое «Беловодье».

В более южных сытых губерниях их вид шокировал местное население. Голодающих ловили, сажали в «часть», но тюремные пайки и крыша над головой для них были спасением – они с радостью «садились». Но и власти не дремали. Если крестьяне разбегутся, то кто их кормить будет? Крестьян высылали назад по месту жительства – в ничто.>

«И сами покормитесь, и тамошние власти прокормите». Помните рассказ М.Е.Салтыкова-Щедрина о том, «Как мужик двух генералов прокормил» на необитаемом острове?

В частности, цитируемая выше Ирина Андреевна Федосова вместе со своим мужем открыли в Петрозаводске столярную мастерскую, капиталов не нажили, но с голоду не умерли. И на том спасибо – Россия все-таки получила наследство – ее «вопли». Некоторые деньги на безбедную старость она смогла заработать лишь в 90-х годах 19 века, будучи уже старушкой, когда просвещённая Россия ее «нашла» и уговорила-упросила выступать по всей России публично, в столицах и на периферии. Как только появились деньги, она сразу же отправила 300 рублей – огромные деньги по тем временам – на постройку школы в своей родной нищей деревне Кузаранда.

В Нижнем Новгороде, после первого же выступления поэтессы в Концертном зале Нижегородской Всероссийской выставки, к ней подошел другой русский талант – молодой А.М. Горький. Он благодарил за счастье слушать ее, сразу написал о ней два восторженных очерка в газеты и вновь упоминал ее письменно более 30 лет спустя.

По свидетельству П.Т.Виноградова, участвовавшего в организации ее выступлений, однажды Ирина Андреевна захотела написать письмо родным в Заонежье. Так как она была неграмотной, то попросила Виноградова писать под диктовку. Он старательно писал-записывал, а когда перечитал написанное, то был потрясен – все письмо было написано в стихах, как известный роман А.С. Пушкина.

Если говорить о голоде, то он повторялся, хотя и не в таких страшных видах, в 1878-79 годах, в 90-х годах. Во время голода зимой 1904-1905 г.г., когда власти опять наломали дров, а крестьяне пригрозили открытым бунтом, умиротворять губернию поехал сам Олонецкий губернатор. Он собирал сельские сходы, увещевал, кричал, «стращал», лично бил мужиков кулаком по физиономиям, но, судя по последующим событиям революционного 1905 года, немногого добился.

В начале 20 века, во время быстрого развития капитализма в России, часть изначально предприимчивых заонежан выбилась в купцы и промышленники. Норма прибыли тогда была высокой, а смекалки у заонежан хватало. Дела свои они вели в Питере и Петрозаводске, а в самом Заонежье капитализм не прижился – не тот край. Капиталистических предприятий в Заонежье не было. В частности, большой и добротный двухэтажный каменный дом, и сейчас стоящий в деревне Леликово на Малом Леликовском острове (15км. на юг от Кижей), был построен местным мужиком, постоянно проживавшем в Питере. Пожить в своих заонежских хоромах у него так и не нашлось времени.

Быстрое обогащение части заонежан не способствовало обогащению всего края. Исключение составили лишь пожертвования на церкви – грехов-то прибавилось. А сами церкви стали приобретать не свойственный Заонежью купеческо-мещанский стиль.

Перед революцией 1917 г. подавляющее большинство крестьянских хозяйств Заонежья оставалось однолошадным или вовсе безлошадным. Несмотря на традиционно высокий культурный уровень заонежан – их сказителей и «воплениц» уже тогда высоко ценили и в России, и в славянской Европе – основная часть заонежан была неграмотной. Церковно-приходские школы работали только в нескольких больших церквах, в частности, в Кижах.

Существенным для Заонежья последствием капитализации России явился массовый отток населения в города. С 1892 г. по 1916 г. население края сократилось почти вдвое.

Революции 1917 года прошли в Заонежье спокойно – не было помещиков-капиталистов и других эксплуататоров, а «забогатевшие» заонежане жили по городам – громить было некого и некому. Традиционное местное самоуправление, опиравшееся на традиции Новгородской республики, устраивало и мужиков, и местных большевиков и его не пришлось существенно менять.

Ожесточённые бои гражданской войны прошли несколько в стороне от Заонежья: по железной дороге Мурманск-Петрозаводск наступали белые и иностранные интервенты, западнее зверствовали финские лахтари, пытавшиеся присоединить Карелию к Финляндии, красные с трудом удерживали Петрозаводск, опираясь на Петроград и местное пролетарское население.

Белые сделали несколько глубоких рейдов. В 1919 году, пройдя с севера на юг весь Заонежский полуостров, они заняли Кижи и Большой Клименецкий остров. Большевистский Сенногубский Совет, располагавший лишь десятком винтовок, боя не принял и эвакуировался на пароходе в Петрозаводск.

К этому времени относится и находящаяся в центре Сенной Губы могила «Красного Партизана». История эта, хотя во многом неясная, характерна для заонежан и одну из её версий стоит рассказать.

Обосновавшись в Сенной Губе – административном центре Большого Клименецкого острова, белые, как они это делали везде на Севере, организовали из состоятельных мужиков (состояние служило залогом) вспомогательный отряд, составили список неблагонадёжных местных жителей (из 20 человек) и дали задание своим «помощникам» пройти по деревням, арестовать неблагонадежных, вывести их на лёд, без огласки расстрелять и присыпать трупы снежком, чтобы весной их унесло в озеро.

В деревне Гарницы (5км на юг от Сенной Губы) арестовать следовало двоих: третьего представителя династии сказителей Рябининых (которыми гордилась вся Россия) – Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева, у которого зять был комиссаром, и некоего Малинина Ивана Романовича.

Малинин постоянно жил в Петрограде и лишь после революции, как и многие заонежане, вернулся из голодного Питера в родную деревню, где хоть рыбки поесть можно. Но вернулся не просто так, а в «красных революционных штанах». За что он их получил – неизвестно, по некоторым сведениям он служил в питерской милиции. Скорее всего, других штанов у него вообще не было. В Заонежье Малинин ничем революционным себя не проявил и эвакуироваться с большевиками не стал.

Начальник «команды» не решился тронуть Ивана Герасимовича – слишком уж большим уважением он пользовался в округе, хотя и имел зятя-комиссара. А И.Р. Малинина арестовали, но не расстреляли, а привели в штаб белых. Точно так же поступили все остальные команды.

Видя такой массовый саботаж, белые взвились и решили вместо тайного убийства инакомыслящих устроить публичный расстрел. Они построили своих «помощников», дали им винтовки, поставили перед ними Малинина (чем-то он всё-таки не нравился белым), и приказали стрелять. Но они не знали заонежан. Как когда-то их предки, мужики ответили: «Малинин перед нами ни в чём не виноват. Расстреливать его мы не будем и на своём будем стоять до смерти». Ни уговоры, ни угрозы не подействовали. Мужики стояли твёрдо. «Нас расстреливайте, если считаете нужным, а мы невиновного человека убивать не будем! ».

Озлоблять население массовыми репрессиями белые побоялись, правильно догадываясь, чем это может кончиться – достаточно вспомнить разгром профессиональной белой армии адмирала Колчака сибирскими обозленными крестьянами.

Через несколько дней белые сами вывезли Малинина на озеро, расстреляли его и бросили труп на льду. А остальных арестованных крестьян расстреливать не стали, отправили в Кемь в тюрьму.

Ближе к весне на Клименецкий остров по льду пришёл отряд финнов-красногвардейцев, а потом и другие отряды. Они выбили белых с острова. Тело Малинина было найдено и с почётом похоронено в центре Сенной Губы, как первая жертва белого террора.

О красных финнах у местного населения остались самые добрые воспоминания – очень вежливые люди, всегда заранее предупреждали местных жителей о предстоящем бое, сами указывали им наиболее безопасные укрытия.

Самобытной заонежской цивилизации удалось дожить до Отечественной войны 41-45 гг. Период между двумя мировыми войнами стал для заонежан одним из самых лучших. Жизнь наладилась, впервые с конца 19 века население края стало быстро увеличиваться – а это самый главный показатель для полнокровно живущей цивилизации, сохранялись старые традиции, развивалось сельское хозяйство. Власти поддерживали и поощряли традиционные местные промыслы, в частности, оригинальная «Заонежская вышивка» пользовалась спросом не только в России, но и в Париже и в Америке. Льняные полотенца с вышитыми стилизованными петухами и еще более абстрактными женщинами – а на самом деле с каноническими изображениями древних языческих богинь «БЕРЕГИНЬ», раскупались за любую цену – это изначальное.

Воды Онего бороздили многочисленные гребно-парусные «кижанки» и большие рыболовецкие суда местной постройки. Без заметных потрясений прошли коллективизация и борьба с «врагами народа».

В Заонежье часто приезжали фольклорные и другие экспедиции, начали закладываться солидные основы музейного дела. Сразу после окончания гражданской войны властями был проведен первый ремонт Кижских церквей, пострадавших во время военных действий. Для них советская власть даже выделила белую жесть – величайшую ценность по тем временам разрухи и всеобщего дефицита. В 1926 г. в Кижи приехала экспедиция Центральных реставрационных мастерских под руководством самого И.Э.Грабаря. Помимо серьезных научных работ, экспедиция провела второй основательный ремонт церквей.

В 1921г. третий представитель династии Рябининых (которого хотели расстрелять белые) был вызван со своими былинами в Петроград во вновь организованный Институт Живого Слова. (И такой институт был в России.) Этот солидный, талантливый и удивительно скромный человек не сразу поехал, а сначала повёл представителей института по окрестным деревням, к своим соседям, другим авторитетным сказителям – может они больше понравятся учёным.

В 1927 г. его сын – Петр Иванович Рябинин-Андреев вместе со своей соседкой из деревни Зиновьево, талантливой «вопленницей-поэтессой» Анастасией Богдановой с успехом выступали в Петрозаводске, Ленинграде и в Москве.

Развернувшееся в 30-х годах антирелигиозное движение, конечно, не способствовало сохранению архитектурных памятников заонежской культуры: церквей, часовен и даже икон. Тот же, молодой советский орденонсец-сказитель Пётр Иванович Рябинин-Андреев, собрал все домашние иконы и сжёг их. В том числе он сжёг и старинную старообрядческую икону дониконовского письма, принадлежавшую самому Трофиму Григорьевичу Рябинину – основателю династии. А место ей было в музее. Отец, настоящий старый Сказитель, к тому времени уже умер, а никто другой орденоносцу по затылку стукнуть не решился.

Справедливости ради надо сказать, что отход заонежан от церкви не был инициирован только властями, во многом это был естественный процесс. Заонежане, в том числе и староверы Рябинины, никогда не отличались набожностью, религиозностью и даже суеверностью. Не во всех домах были иконы, хотя про пользу икон заонежане говорили: «Годятся и богу молиться и горшки накрывать».

После революции церкви и часовни стали быстро терять роль общественных и культурных центров деревень, у них появились сильные конкуренты – школы, библиотеки и клубы.

Священником в Сенногубской церкви служил батюшка Р. Ржановский – человек умный, грамотный, его до сих пор в Заонежье поминают добром. Видя, как рушится дело всей его жизни, он пришел к не очень ревностному прихожанину, но человеку уважаемому, известному во всем Заонежье огороднику-новатору Егору Самылину (не один же Иван Мичурин жил на Руси) и в полной растерянности спрашивал: «Как же жить дальше?..».

Рушился смысл его жизни. Три его родных сына, воевавшие вместе с рябининским зятем-комиссаром в одном отряде за Советскую власть, отошли от бога. А несколько позже сыновья батюшки создали многочисленную династию петрозаводских и заонежских учителей – Ржановских.

Церкви и часовни, оставшись без прихожан, постепенно ветшали, разрушались, а изредка и горели. Как памятники народного зодчества они местным населением ещё не воспринимались, а у властей хватило сил только на спасение Кижей.

Показательна судьба освещённой в 1810 году 11-главой Сенногубской Никольской церкви в деревне Сенная Губа. Она была очень красива, но к памятникам русского деревянного зодчества официально не была причислена, так как первый этаж у неё был каменным. Строилась она уже по проекту, утвержденному властями, с «каноническим пятиглавием». (С начала 19 века без утверждения архитектурного проекта Синодом или местными церковными властями строить церкви на Руси вообще запрещалось). Но строилась церковь заонежанами, Мастерами, и с явно выраженным местным акцентом.

Из первого белого каменного этажа естественно вырастал невысокий, широкий, рубленый местными плотниками «четверик», увенчанный по углам главками. Над «четвериком» – чисто заонежский «восьмерик», несущий куполообразную восьмигранную крышу с вырастающим из неё пятиглавием, с центральной главкой, господствующей над всей церковью. Четко выраженный мощный пирамидальный объём основного здания удачно уравновешивался тонким высоким шатром колокольни, несущим небольшую высокую главку.

Церковь возвышалась над всей округой и над всем Сенногубским плёсом, служа и отличным ориентиром (маяком), и украшением деревни и плеса.

Когда церковь осталась без прихожан, ей сначала повезло – её задействовали как склад местного магазина и поддерживали в относительном порядке. Так она простояла несколько десятков лет. Но в 80-х годах для магазина построили свой склад и надобность в церкви отпала. Это стало началом её конца.

Замок с двери церкви куда-то делся, ставни пообрывались, а по самой церкви, по всем её этажам стали лазить ловкие местные ребятишки. Это были уже не настоящие заонежане («умны недоросточки, приметные») с твёрдыми моральными устоями, воспринятыми от своих предков, а «городские дачники», приезжающие сюда на лето в старинные дома своих дедов и прадедов. Своей истории они не знали – прервалась связь времен. В церкви они курили. Надо было что-то делать. Туристы, приезжая в магазин и проходя мимо церкви, пытались их образумить, ругались с ними, но местным никто не указ.

Председатель Сенногубского сельсовета носился с идеей передать церковь церковным властям. Задаром, но чтобы они заботились о ней. Церковники поставили условие, что под соответствующим прошением должно быть не менее двадцать подписей. Ради сохранения такой церкви можно было собрать сотню подписей, но церковники вовремя разъяснили, что нужны не сами подписи, а двадцать живых прихожан, которые будут приходить на «службу» и содержать батюшку, который будет служить хотя бы по праздникам.

Вот двадцати верующих прихожан и не нашлось во всей округе.

В августе 1991 г. , поздно вечером над алтарным прирубом показался огонь. Сбежались мужики, открыли пожарный сарай, вывезли помпу, но она так и не завелась. Стали искать длинную лестницу, чтобы тушить пожар ведрами, но пламя уже вырвалось наверх и захватило основной купол. Зарево огромного пожара было видно на много километров – все к нему кинулись. Потом пришёл пожарный катер из Кижей с мощной помпой, но погасить церковь так и не удалось. Кое-как отстояли лишь шатёр колокольни, но подгоревшие брёвна не выдержали и к утру шатер рухнул.

Трое юных новоявленных «геростратов» стояли тут же, у огромного пожарища, рядом, плечом к плечу, и были так ошеломлены грандиозностью свершенного, что их даже никто не ругал. По их словам, днём они, по обыкновению, играли в церкви, но в этот раз зачем-то взяли с собой ножовку и упустили её между брёвен. Чтобы найти ножовку в темноте, жгли бересту. Через два дня автор вернулся на пожарище и нашел эту злосчастную «ножовку» и долго думал с местными мужиками – в какой музей легкомыслия её отдать.

Только потеряв Церковь, Сенная Губа поняла – что она потеряла. Единодушно решили её восстанавливать, были выделены первые деньги, расчищено местными жителями пожарище, приведён в порядок и побелен каменный первый этаж, поставлены строительные леса...

Но вскоре грянули известные события 1992 года, финансирование прекратилось, леса «приватизировали» и о восстановлении церкви больше никто не вспоминает.

PS
Рассказывая о Сенногубской церкви, которой уже нет, стоит упомянуть церковь в деревне Леликово. Она находится на Малом Леликовском острове (15км на юг от Кижей). Там невооруженным взглядом видно, как заонежские зодчие буквально перемалывали архитектурные требования официальных властей и Синода, и как, не теряя себя, ловко подстраивались под их требования, и требования местных заказчиков-скоробогатов. Но строили СВОЁ.

Церковь еще жива, хотя в ней курят. Ее стоит посмотреть.

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: