Ты не можешь всегда получать то, что хочешь

 

– Мэгги, что случилось?

– Ничего, – холодно говорит она.

– Ты злишься на меня? – удивляюсь я.

Она останавливается, поворачивается и смотрит прямо на меня, И вот оно – лицо девушки, которое одинаково во всех странах и которое означает: «Я зла на тебя, и ты должна знать почему, я ничего не собираюсь объяснять».

– Что я сделала?

– Что ты не сделала.

– Хорошо, что я не сделала?

– Это ты скажи мне, – говорит она и идет прочь.

Я обдумываю несколько возможных сценариев, что я такого не сделала, но не могу найти ответ.

– Мэгз. – Я следую за ней по коридору. – Прости меня за то, что я не сделала. Но я честно не знаю, о чем речь.

– Себастьян, – огрызается она.

– Эээ?

– Ты и Себастьян. Я прихожу в школу утром, и все о вас знают. Все, кроме меня. И я, предполагается, одна из твоих лучших подруг.

Мы уже около двери в аудиторию, где проводит общешкольное собрание и где мне придется лицом к лицу столкнуться с подругами Донны ЛаДонны и с теми, кто ее друзьями не являются, но очень хотят ими быть.

– Мэгги, – защищаюсь я. – Так уж вышло. И у меня не было времени позвонить тебе, я собиралась рассказать все сегодня утром.

– Лали знала, – говорит она.

– Лали все видела. Мы с ней были в бассейне, когда пришел Себастьян, чтобы встретить меня и проводить домой.

– И что?

– Перестань, Мэгвич. Не хватает еще, чтобы ты тоже злилась на меня.

– Посмотрим. – Она толкает дверь в аудиторию. – Поговорим об этом позже.

– Хорошо, – вздыхаю я, когда она уходит. Я крадусь вдоль задней стены, быстро спускаюсь по лестнице к своему месту, стараясь привлечь как можно меньше внимания, и когда я, наконец, подхожу к своему ряду, то понимаю, что что‑то не так. Я проверяю прикрепленную табличку, на которой, как я и ожидала, написана буква «Б», что означается, что я ничего не перепутала. Все в порядке, это мой ряд, вот только мое место занято – там сидит Донна ЛаДонна. Я оглядываюсь в поисках Себастьяна, но его нет. Трус. У меня же нет выбора, и я намерена сама выпутаться из сложившейся ситуации.

– Извини, – говорю я, проходя мимо Сюзи Бэк, которая последние три года каждый день носит исключительно черную одежду, Ральфа Боменски, болезненно бледного парня, чей отец владеет заправочной станцией и заставляет Ральфи работать там в любую погоду, и Эллен Брэк, в которой почти два метра роста, и она всегда выглядит так, словно хочет сжаться в маленький комочек и испариться – сейчас я ее понимаю, как никогда. Следующая на моем пути – Донна ЛаДонна. Ее волосы напоминают гигантский пушистый белый одуванчик, который закрывает всем остальным обзор. Она с большим воодушевлением разговаривает с Тимми Брюстером – это самая долгая беседа между ними, которую я когда‑либо видела. Ее голос такой громкий, что его можно расслышать за три ряда.

– Некоторые люди не знают своего места, – говорит она. – А ведь везде существует своя иерархия. Ты знаешь, что происходит с цыплятами, которые лезут за кормом вперед, а не ждут отведенной им очереди?

– Нет, – тихо говорит Тимми. Он заметил меня, но быстро перевел взгляд на более подходящий объект – лицо Донны ЛаДонны.

– Их заклевывают до смерти, – зловеще говорит Донна. – Другие цыплята.

Ну что ж, достаточно. Я не могу стоять здесь вечно. Колени бедной Эллен Брэк поднялись до ушей, так как вдвоем поместиться на узком пятачке очень сложно.

– Извини, – вежливо говорю я, обращаясь к голове‑одуванчику.

Никакой реакции: Донна ЛаДонна продолжает свою речь:

– И в добавление ко всему, она пытается увести парня у другой девушки.

Да неужели? Донна ЛаДонна в разное время увела парней практически у всех своих подруг, просто чтобы напомнить им, что она все может.

– Заметь, я сказала «пытается». Потому что самое трогательное во всем этом то, что у нее ничего не получится. Он позвонил мне прошлой ночью и сказал, что… – Донна наклоняется к Тимми и шепчет ему что‑то на ухо, из чего я могу разобрать только слово «она». Тимми громко смеется, Себастьян звонил ей? Не может быть. Я не позволю ей все испортить.

– Извини, – повторяю я снова, но на этот раз гораздо громче.

Если она не оглянется, она будет выглядеть как полная идиотка, так как меня слышало пол‑аудитории. Она оборачивается: ее глаза прожигают меня насквозь, как кислота.

– Кэрри, – говорит она и улыбается. – Так как ты, похоже, человек, который любит нарушать правила, я подумала, что сегодня мы поменяемся с тобой местами.

Ловко придумано, но, к сожалению, невозможно.

– Почему бы нам не поменяться местами в другой раз? – предлагаю я.

– Ох, – с издевкой говорит она. – Ты божишься, что будут неприятности, ты же такая паинька. Не хочешь испортить свою драгоценную характеристику?

Тимми откидывает голову назад, как будто это тоже невероятно смешно. Боже! Да он будет смеяться над палочкой, если ему сейчас ее кто‑нибудь покажет.

– Ну, хорошо, – говорю я. – Если ты не хочешь уходить, я думаю, мне придется залезть тебе на голову.

Понимаю, что это несерьезно, однако действует, как оказывается, эффективно.

– Ты не осмелишься.

– Неужели?

И я поднимаю сумку, как будто собираюсь положить ее ей на голову.

– Извини, Тимми, – говорит Донна, вставая, – но некоторые люди все еще не выросли и не заслуживают того, чтобы с ними вообще связываться.

Выбираясь, она намеренно толкает меня и наступает мне на ногу. Я притворяюсь, что ничего не замечаю. Но даже когда она ушла, спокойнее не стало. Мое сердце бьется, как целый духовой оркестр, руки трясутся. Неужели Себастьян действительно ей звонил? И где он вообще?

Я высиживаю собрание, браня себя за свое поведение. О чем я думала? Зачем я облила мочой самую влиятельную девушку в школе из‑за парня? Потому что у меня была такая возможность, вот почему. И я воспользовалась ею. Я просто не смогла сдержаться, что делает меня не очень логичной и, возможно, не очень милой девушкой. И у меня определенно будут из‑за этого проблемы. Что ж, вероятна, я этого заслужила. Что, если все будут злиться на меня до конца года? Если так, то я напишу об этом книгу и пошлю ее вместе с заявлением на участие в летнем литературном семинаре в Нью Скул и на этот раз точно получу место. Затем я перееду в Нью‑Йорк, заведу новых друзей и покажу им всем.

Когда мы выходим с собрания, первой меня находит Лали.

– Я горжусь тобой, – говорит она. – Не могу поверить, что ты выступила против Донны ЛаДонны.

– Эээ, да ничего особенного не произошло. – Я пожимаю плечами.

– Я все время наблюдала за вами. Я боялась, что ты начнешь плакать или что‑то в тайком духе, но ты выдержала.

Вообще‑то я не плакса и никогда ею не была, но такое вполне могло произойти. К нам присоединяется Мышь.

– Я тут подумала… Может, когда Дэнни приедет навестить меня, мы сможем сходить на двойное свидание: ты, я, Дэнни и Себастьян?

– Конечно, – говорю я, жалея, что она сказала это при Лали. Достаточно того, что Мэгги злится на меня, не хватает еще, чтобы Лали почувствовала себя брошенной и тоже обиделась. – Может, мы выберемся куда‑нибудь все вместе, нашей большой компанией? С каких это пор нам стали нужны бойфренды, чтобы повеселиться?

– Ты права, – говорит Мышь, понимая мое положение. – Знаешь, говорят, что женщине нужен мужчина, как рыбе нужен велосипед.

Мы все дружно киваем, соглашаясь. Рыбе, возможно, и не нужен велосипед, но ей наверняка нужны друзья.

– О‑па! – Кто‑то толкает меня в спину. Я поворачиваюсь, ожидая увидеть одного из лейтенантов Донны ЛаДонны, но вместо них за мной стоит Себастьян, держа в руке ручку и смеясь.

– Ты как? – спрашивает он.

– Отлично, – не без сарказма отвечаю я. – Донна ЛаДонна сидела на моем месте, когда я пришла на собрание.

– Эх, – уклончиво говорит он.

– Я не видела тебя на собрании.

– Потому что меня там не было.

– Где же ты был?

Не могу поверить, что я только что сказала это: когда я успела превратиться в его мать?

– Это важно? – спрашивает он.

– Был скандал. С Донной ЛаДонной.

– Мило.

– Это было не мило, а гадко. Теперь она действительно ненавидит меня.

– Ты знаешь мой девиз, – говорит он, играючи тыча мне в нос карандашом. – Любой ценой избегай женских разборок. Что ты делаешь сегодня днем? Пропусти тренировку по плаванию, и давай куда‑нибудь сходим.

– Так что насчет Донны ЛаДонны? – Я пытаюсь разузнать, звонил ли он ей, но не хочу спрашивать его в лоб.

– Что насчет нее? Хочешь, чтобы она тоже пошла?

Я свирепо смотрю на него.

– Тогда забудь о ней. Она для меня не важна, – говорит он, когда мы занимаем наши места на уроке по математическому анализу. Он прав, думаю я, открывая учебник на главе про целые числа. Мне должно быть наплевать на Донну ЛаДонну. Математический анализ – вот на чем нужно сосредоточить свое внимание.

– Кэрри?

– Да, мистер Дуглас?

– Вы можете выйти к доске и закончить уравнение?

– Конечно. – Я беру кусочек мела и смотаю на цифры на доске. Кто бы мог подумать, что математический анализ окажется проще, чем любовные отношения.

 

– Итак, ты победила, – говорит Уолт, с удовольствием вспоминая происшествие на собрании. Он прикуривает сигарету и откидывает голову назад, выпуская дым в стропила коровника.

– Уверена, ты ему нравишься, – ликующе говорит Мышь.

– Мэгз? – спрашиваю я.

Мэгги пожимает плечами и смотрит в сторону. Она все еще не разговаривает со мной. Она тушит сигарету ботинком, берет учебники и уходит.

– Что ее гложет? – спрашивает Мышь.

– Она злится на меня, потому что я не рассказала ей о Себастьяне.

– Это глупо, – говорит Мышь. Она смотрит на Уолта. – Ты уверен, что она не злится на тебя?

– Я ничего не сделал, – настаивает Уолт. Уже прошло два дня с тех пор, как Уолт и Мэгги «поговорили», он воспринял разрыв удивительно спокойно, и их отношения, похоже, остались такими же, как были раньше, за исключением того, что теперь Мэгги официально встречается с Питером.

– Может, Мэгги злится на тебя, потому что ты не переживаешь из‑за расставания с ней? – добавляю я.

– Она сказала, что думает, мы сможем быть лучшими друзьями, чем любовниками. И я полностью согласен, – говорит Уолт. – Ты не можешь принимать решение, а потом, когда другие люди с тобой соглашаются, злиться.

– Можешь, – говорит Мышь. – Потому что Мэгги не самый логичный человек.

– Зато самый милый.

Я думаю, что лучше мне пойти за ней, но в этот момент появляется Себастьян.

– Давай выбираться отсюда, – говорит он. – Ко мне только что приставал Тимми Брюстер, который спрашивал что‑то о цыплятах.

– Вы, ребята, такие милые, – говорит Уолт, качая головой.

– Просто как Бонни и Клайд.

 

– Что будем делать? – спрашивает Себастьян.

– Не знаю. Что ты хочешь делать?

Сейчас, когда мы сидим в машине Себастьяна, я вдруг чувствую себя неуверенно. Мы видим друг друга три дня подряд. Что это значит? Мы встречаемся?

– Мы можем поехать ко мне.

– Или, может, нам стоит чем‑нибудь заняться.

Если мы поедем к нему домой, все, что мы будем делать, – это целоваться. А я не хочу быть девушкой, которая просто с ним целуется. Я хочу большего – быть его подругой. Но как, черт возьми, добиться этого?

– Хорошо, – говорит он, кладет руку на мою ногу и скользит вверх по бедру. – Куда ты хочешь поехать?

– Не знаю, – хмурюсь я.

– В кино?

– Да, – оживляюсь я.

– В кинотеатре Честерфилда идет хорошая ретроспектива фильмов с Клинтом Иствудом.

– Замечательно. – Не уверена, что я точно знаю, кто такой Клинт Иствуд, но, согласившись, я не знаю, как признать это. – О чем кино?

Он смотрит на меня и широко улыбается.

– Ты что, – говорит он, как будто не может поверить, что я задаю такой вопрос. – Это не одно кино. Ретроспектива подразумевает несколько фильмов. Если поедем прямо сейчас, то попадем на «Хороший, плохой, злой» и «Джоси Уэйлс – человек вне закона».

– Фантастика, – говорю я, как мне кажется, с энтузиазмом, который призван скрыть мое невежество. Но в этом совершенно нет моей вины: у меня нет братьев, поэтому я вообще ничего не знаю о мужской культуре. Я сижу и улыбаюсь, решив отнести это свидание к антропологическому приключению.

– Это замечательно, – говорит Себастьян, кивая головой, как будто ему все больше нравится его план. – Действительно замечательно. И ты знаешь что?

– Что?

– Ты замечательная. Я умирал от желания сходить на эту ретроспективу с девушкой, но, кроме тебя, я никого не мог представить рядом с собой.

– О! – Мне очень приятно это слышать.

– Обычно девушкам не нравится Клинт Иствуд. Но ты другая, ты знаешь? – Он отвлекается на долю секунды от дороги и смотрит на меня так искренне, что мое сердце тонет в бассейне с липким сладким сиропом. – Я имею в виду, это как будто ты больше, чем девушка. – Он запинается, пытаясь подобрать нужные слова. – Ты как… как парень в теле девушки.

– Что?

– Спокойно. Я не сказал, что ты выглядишь, как парень. Я имел в виду, что ты думаешь, как парень. Ты и прагматик, и хулиганка. Ты не боишься приключений.

– Слушай, малый. Если человек – девушка, это не означает, что она не может быть хулиганкой и прагматиком и любить приключения. Большинство девушек именно такие, пока они не приближаются к парням. Тогда парни заставляют их вести себя глупо.

– Ты знаешь, что говорят: все мужики – дураки, а все женщины – сумасшедшие.

Я снимаю ботинок и ударяю его.

 

Четыре часа спустя мы, спотыкаясь, выходим из кинотеатра. Мои губы пересохли от поцелуев, у меня немного кружится голова, волосы спутались, и, я уверена, тушь размазана по всему лицу. Когда мы выходим из темноты на свет, Себастьян сгребает меня в охапку, снова целует и теребит мне волосы.

– Так что ты думаешь?

– Довольно неплохо. Мне понравилась часть, где Клинт Иствуд ловит арканом Элая Уоллака.

– Да, – говорит он, обнимая меня, – это тоже мой любимый момент.

Я приглаживаю волосы, пытаясь выглядеть немного респектабельнее, а не так, как будто полдня целовалась с парнем в кинотеатре.

– Как я выгляжу?

Себастьян отходит назад и неожиданно начинает смеяться.

– Ты похожа на Туко.

Я шлепаю его по попе: Туко – это имя героя Элая Уоллака, он же «Злой».

– Думаю, что теперь буду называть тебя именно так, – говорит он, смеясь. – Туко. Маленький Туко. Что ты об этом думаешь?

– Я тебя убью, – говорю я и всю дорогу к машине через парковку изображаю погоню за ним.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Создания любви

 

На несколько следующих дней я решаю залечь на дно: пропускать общешкольные собрания, не ходить в кафетерий во время ланча – в общем, любыми способами избегать встречи с Донной Ла Донной. Но уже на третий день моего добровольного отшельничества Уолт выслеживает меня в библиотеке, где в секции самообслуживания, спрятавшись за этажерками, я читаю «Знаки любви» астролога Линды Гудман, тщетно пытаясь выяснить, есть ли у нас с Себастьяном совместное будущее. Проблема в том, что я не знаю, когда у него день рождения. Остается только надеяться, что он Овен, а не Скорпион, Потому что с первым меня ждет удача, а со вторым нет.

– Астрология? О нет. Только не ты, Кэрри, – говорит Уолт.

Я захлопываю книгу и кладу ее обратно на полку.

– А что не так с астрологией?

– Это глупо, – презрительно говорит Уолт, – думать, что можешь что‑то предсказать только по знаку зодиака. Ты знаешь, сколько людей рождается каждый день? Два миллиона пятьсот девяносто девять. Как у двух миллионов пятисот девяноста девяти человек может, быть что‑то общее?

– Тебе уже кто‑нибудь говорил, что в последнее время у тебя ужасное настроение?

– О чем это ты? Я всегда такой.

– Это из‑за разрыва с Мэгги, да?

– Нет, не из‑за этого.

– Тогда из‑за чего?

– Мэгги с самого утра рыдает, – неожиданно говорит он.

– Это из‑за меня? – вздыхаю я.

– Не все крутится вокруг тебя, Брэдли. По‑видимому, она поссорилась с Питером и поделала меня найти тебя. Она в женском туалете около химической лаборатории.

– Ты не должен бегать по ее поручениям.

– Мне не сложно, – говорит Уолт, как будто ситуация безнадежна. – Проще сделать то, что она просит, чем объяснять, почему я не буду этого делать.

С Уолтом что‑то определенно не так, думаю я, когда бегу к Мэгги. Он всегда был немного саркастичным и циничным, и это мне в нем нравилось, но я никогда не замечала у него упаднического настроения, словно он несет на плечах гигантский камень и у него нет больше сил тащить его.

Я захожу в маленький туалет в старой части школы, которым сейчас уже вряд ли кто‑нибудь пользуется: зеркало грязное, всей сантехнике уже лет шестьдесят, не меньше, кабинки списаны. Моя любимая надпись: «Хочешь хорошо провести время – звони Миртл». Ей, наверное, тоже шестьдесят лет. Интересно, когда в последний раз родители называли своего ребенка Миртл?

– Кто здесь? – кричит Мэгги.

– Это я.

– С тобой есть еще кто‑нибудь?

– Нет.

– Хорошо, – говорит она и выходит из кабинки, ее лицо опухло и покрылось пятнами от плача.

– О господи, Мэгги, – говорю я и протягиваю ей бумажное полотенце.

Она высмаркивается и смотрит на меня.

– Я знаю, что сейчас ты думаешь только о Себастьяне, но мне нужна твоя помощь…

– О’кей, – осторожно говорю я.

– Потому что мне нужно пойти к… одному врачу. И я не могу сделать это одна.

– Конечно, – улыбаюсь я, радуясь, что мы, похоже, помирились. – Когда?

– Сейчас.

– Сейчас?

– Если у тебя нет занятия поинтересней…

– Нет, конечно. Но почему сейчас, Мэгги? – спрашиваю я с нарастающей тревогой. – И к какому врачу?

– Ну, ты знаешь, – говорит она, понижая голос. – Врачу, который занимается… эээ… женскими проблемами.

– Например, абортами? – не могу удержаться я.

Мэгги в панике:

– Даже не говори об этом.

– Ты…?

– Нет, – говорит она возбужденным шепотом. – Но я думала, что возможно, пока в понедельник не начались месячные.

– Вы что, не предохранялись?

– Не всегда можно спланировать, что, где и как, понимаешь, – пытается она защититься. – И он всегда успевает вытащить прежде, чем кончить.

– О, Мэгги. – Даже несмотря на то, что я никогда не занималась сексом, я кое‑что в этом понимаю: во всяком случае мне точно известию, что прерванный половой акт не всегда помогает предотвратить беременность. И Мэгги тоже должна это знать. – Ты не пьешь противозачаточные?

– Пока нет, но собираюсь. – Она пристально смотрит на меня. – Вот почему мне нужно поехать к врачу в Ист‑Хартфорд.

Ист‑Хартфорд – это соседний с нашим город, но он считается очень криминальным, поэтому не пользуется популярностью и туда никто старается не ездить. Честно говоря, я не могу поверить, что там вообще может быть кабинет частного врача.

– Как ты нашла этого доктора?

– В «Желтых страницах». – По тому, как она‑то говорит, я вижу, что она врет. – Я позвонила, записалась на 12:30. И ты должна поехать со мной, потому что ты единственный человек, кому я доверяю. Я ведь не могу поехать с Уолтом?

– Почему бы тебе не поехать с Питером? Он ведь тоже несет ответственность?

– Он сильно разозлился, – говорит Мэгги, – когда узнал, что, возможно, я залетела, страшно бесился и не разговаривал со мной целые сутки.

Что‑то здесь не так.

– Но, Мэгги. – Я пытаюсь разобраться в ситуации. – Когда я видела тебя в воскресенье днем, ты сказала, что в ночь до этого ты первый раз занималась сексом с Питером…

– Я такого не говорила.

– Нет, говорила.

– Яне помню. – Она берет побольше бумажных полотенец и пытается спрятать за ними глаза.

– Это был не первый раз, так? – говорю я. Она качает головой. – Ты спала с ним и до этого.

– Той ночью, после «Эмеральд».

Я медленно киваю, иду к крошечному окну и выглядываю на улицу.

– Почему ты не сказала мне?

– О, Кэрри, я не могла, – плачет она. – Мне так жаль. Я хотела тебе рассказать, но я боялась… боялась, что все узнают. Все бы думали, что я потаскушка.

– Я бы никогда такого о тебе не подумала, пусть бы ты даже переспала с сотней мужчин.

Похоже, мои слова ее развеселили.

– Ты думаешь, женщина может переспать с сотней мужчин?

– Думаю, что да, но ей пришлось бы изрядно потрудиться. Представляешь, тебе бы пришлось каждую неделю заниматься сексом с разными парнями. И так в течение двух лет. У тебя бы не оставалось свободного времени ни на что другое.

Мэгги выкидывает полотенце, смотрит на себя в зеркало и умывается холодной водой:

– Это наверняка понравилось бы Питеру: он думает только о сексе.

Ни фига себе. Кто знал, что этот тупица Питер окажется таким извращенцем?

 

До врача нам нужно было ехать пятнадцать минут, мы уже проехали тридцать и до сих пор его не нашли. За это время мы чуть не врезались в две машины, когда сдавали задом, наехали на четыре бордюра и разбросали по дороге кучу картошки фри. По настоянию Мэгги мы заехали в «Макдоналдс», а когда вернулись в машину с едой, Мэгз так быстро тронулась, что вся моя картошка вылетела в окно.

Ну все, с меня достаточно! Я уже готова кричать, но не могу, не сейчас, когда я пытаюсь оставить одну из моих лучших подруг к какому‑то ненормальному доктору, чтобы получить рецепт на противозачаточные таблетки. Поэтому я смотрю на часы, показываю Мэгги, что мы опаздываем, и ненавязчиво предлагаю заехать на заправку.

– Зачем? – спрашивает Мэгги.

– У них есть карты.

– Нам не нужна карта.

– Да что с тобой, подруга? – Я открываю бардачок в поисках сигарет, но он оказывается пуст. – И потом, нам нужны сигареты.

– Моя проклятая мамаша, – говорит Мэгги. – Она в очередной раз пытается бросить купить. Ненавижу.

К счастью, желание покурить пересиливает страх перед Ист‑Хартфордом, и мы заезжаем на заправку. Мэгги сразу бежит в грязный туалет, а я пытаюсь выяснить у прыщавого заправщица, как нам найти врача. Я показываю ему кусочек бумаги, на котором написан адрес.

– Да, конечно, я знаю это место, – говорит он. – Прямо за углом.

Затем он демонстрирует мне свое умение складывать ладони таким образом, что тени, которые они отбрасывают, превращаются в животных.

– Заяц у тебя получается лучше всего, – говорю я.

– Я знаю, – отвечает он. – Я собираюсь уволиться отсюда и устраивать шоу теней на детских праздниках.

– Уверена, у тебя не будет отбоя от клиентов.

Неожиданно я чувствую какую‑то нежность к этому милому прыщавому парню, который хочет устраивать шоу теней для детей. Он ничем не отличается от тех, кто учится в старшей школе Каслбери. Затем появляется Мэгги, и мы садимся в машину. Когда мы отъезжаем, я изображаю «лающую собаку».

– Что это было? – спрашивает Мэгги. – С каких это пор ты изображаешь руками тени животных?

С тех пор как ты решила заниматься сексом и не говорить мне об этом, хочу ответить я, но решаю, что лучше будет промолчать. Вместо этого я говорю:

– Я всегда их делала. Ты просто никогда не замечала.

Судя по адресу, кабинет врача находится на жилой улице с маленькими домами, прилепленными один к другому. Когда мы, наконец, находим сорок шестой номер, то замираем от удивления и недоверия: он ничем не отличается от соседних – маленькое голубое ранчо с красной дверью. Возможно, мы что‑то перепутали? Но тут мы замечаем сбоку небольшую дверь с надписью, где говорится, что это частный врачебный кабинет. Когда путь пройден и остается только войти внутрь, Мэгги решает отступить. Похоже, она сильно испугана.

– Я не могу этого сделать, – говорит она, хватаясь за руль. – Я не могу туда пойти.

Знаю, что я должна быть обиженной на нее за то, что она заставила меня проделать весь этот путь в Ист‑Хартфорд просто так, но вместо этого я понимаю, что именно она чувствует. Хочет уцепиться за прошлое, когда не было никаких проблем, и боится идти вперед, потому что не знает, что ее там ожидает. Хотя, вероятно, уже слишком поздно, чтобы отступать.

– Смотри, – говорю я, – я пойду внутрь все проверю. Если все в порядке, я вернусь за тобой. Если меня не будет через пять минут, вызывай полицию.

 

К двери прикреплен листочек, на котором написано, что нужно стучать громче. Я стучу так громко, что мне кажется, у меня на костяшках будут синяки. В двери приоткрывается щелка, и средних лет женщина в униформе медсестры высовывает голову:

– Да?

– У моей подруги запись.

– На что?

– Противозачаточные таблетки, – шепчу я.

– Вы и есть подруга? – спрашивает она.

– Нет, – говорю я, оборачиваясь. – Моя подруга в машине.

– Лучше бы она быстрее подошла. У доктора сегодня плотная запись.

– Хорошо, – говорю я, постоянно кивая. Я сейчас, наверное, похожа на игрушку с головой на пружине, которые водители грузовиков ставят на приборные доски своих машин.

– Или ведите свою «подругу», или заходите, – говорит медсестра.

Я поворачиваюсь и машу Мэгги. И впервые в жизни она сама, без уговоров, выходит из машины. Мы заходим внутрь в крошечную приемную, которая, возможно, раньше была комнатой для завтраков. Я делаю такой вывод, потому что на обоях изображены чайники. Здесь шесть металлических стульев, на одном из которых сидит девушка примерно нашего возраста, кофейный столик из МДФ с журналом для детей «Хайлайтс».

– Врач скоро вас примет. – Медсестра обращается к Мэгги и уходит.

Мы садимся. Я осматриваю девушку, которая с враждебностью уставилась на нас: ее волосы подстрижены по последней моде – короткие спереди и довольно длинные сзади, на веках нарисованы черные стрелки, напоминающие два крыла, из‑за чего кажется, что глаза легко могут улететь с лица. Она выглядит крутой и жалкой одновременно. И еще мне кажется, что она хочет нас покусать. Я пытаюсь ей улыбнуться, но в ответ получаю свирепый взгляд. Она демонстративно берет «Хайлайтс», затем откладывает его и спрашивает:

– На что уставилась?

Я не переживу еще одну женскую схватку, поэтому отвечаю так мягко, как только могу:

– Ни на что.

– Да? – говорит она. – Лучше бы ты действительно смотрела ни на что.

– Я никуда не смотрю, клянусь.

Наконец, прежде чем это успевает зайти дальше, дверь открывается, и выходит медсестра, поддерживая другую молодую девушку за плечи. Девушка выглядит практически так же, как ее подруга, кроме того, что она бесшумно плачет и размазывает слезы ладонями по щекам.

– Ты в порядке, дорогая, – неожиданно добро говорит медсестра. – Доктор говорит, что все прошло хорошо. Никакого аспирина в течение трех дней. И никакого секса в течение по меньшей мере двух недель.

Девушка кивает. Ее подруга подпрыгивает к ней и кладет руки на лицо плачущей девушки:

– Все хорошо. Все будет хорошо.

И, бросив еще один свирепый взгляд в нашу сторону, она уводит подругу.

Медсестра качает головой и затем смотрит на Мэгги:

– Сейчас доктор вас примет.

– Мэгги, – шепчу я. – Тебе не обязательно это делать. Мы можем пойти куда‑нибудь еще…

Но Мэгги уже встала, на ее лице читается решимость.

– Я должна это сделать.

– Правильно, дорогая, – говорит медсестра. – Лучше предохраняться, чем потом мучиться от последствий. Я бы хотела, чтобы все девушки предохранялись.

И по какой‑то причине она смотрит прямо на меня. Спокойно, леди. Я еще девственница. Но возможно, уже недолго. Может, мне тоже нужны таблетки просто на всякий случай.

Проходит десять минут, и Мэгги, улыбаясь, выходит из кабинета, она выглядит так, словно с ее плеч упал тяжелый груз. Она не перестает благодарить медсестру, и это настолько затягивается, что я вынуждена напомнить, что нам нужно возвращаться в школу. Уже на улице Мэгги говорит мне:

– Это было так просто, я даже не раздевалась. Врач только спросил, когда у меня в последний раз были месячные.

– Отлично, – говорю я, садясь в машину. Я не могу избавиться от мыслей о рыдающей девушке. Она плакала от грусти или от облегчения? Или просто от испуга? В любом случае, это было ужасно. Я приоткрываю окно и закуриваю.

– Мэгз, – спрашиваю я. – Как ты узнала об этом месте? Только на этот раз скажи мне правду.

– Меня отправил сюда Питер.

– А он откуда его взял?

– От Донны ЛаДонны, – шепчет она.

Я киваю, выпуская сигаретный дым в холодный воздух. Наверное, я еще не готова ко всему этому.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Держись изо всех сил

 

– Мисси! – говорю я, стучась, в дверь ванной. – Мисси, мне тоже туда нужно.

Тишина.

– Я занята, – наконец говорит она.

– Чем?

– Не твое дело.

– Мисси, пожалуйста. Себастьян будет здесь уже через полчаса.

– И что? Он может подождать.

Нет, он не может, думаю я. Или это я не могу: я хочу быстрее уехать отсюда, из этого дома, из этого города. Всю неделю я твержу себе, что мне нужно «отсюда выбираться», но куда, как, когда – этого я пока не знаю. Может быть, я просто хочу убежать от себя, от своей жизни? В течение двух последних недель после происшествия в библиотеке две Джен постоянно преследуют меня. Они приходят на тренировки по плаванию, зажимают носы и мычат, когда я ныряю. Они ходят за мной на почту, в гипермаркет и даже в аптеку, где они наверняка получают незабываемые впечатления, наблюдая, как я покупаю тампоны. Вчера в своем школьном шкафчике я обнаружила открытку на лицевой стороне был изображен грустный бассет‑хаунд с термометром в пасти и грелкой на голове, а внутри кто‑то дописал «Не» перед напечатанным пожеланием «Поправляйся побыстрее», а в конце добавил: «Хотел бы, чтобы ты умерла».

– Донна никогда не сделала бы ничего подобного, – выступил в ее защиту Питер. Я, Мэгги и Мышь свирепо посмотрели на него, но он лишь развел руками. – Вы хотели услышать мое мнение, я его высказал.

– Кто‑то еще хочет что‑нибудь сказать? – спросила Мэгги. – Она единственная, у кого была причина подложить Кэрри открытку.

– Не обязательно, – сказал Питер. – Послушай, Кэрри. Я не хочу оскорбить твои чувства, но я уверен, что Донна ЛаДонна даже не знает, кто ты такая, какое ей дело до твоего шкафчика.

– Она знает, – протестует Мышь.

– С чего ты взял, что она не знает Кэрри? – шокирована Мэгги.

– Я не имею в виду, что она в буквально смысле не знает, кто такая Кэрри Брэдшоу. С этим, я думаю, проблем нет. Но Кэрри Брэдшоу не находится на первых строчках в списке вещей, до которых Донне есть дело.

– Спасибо большое, – сказала я Питеру.

Моя ненависть к нему усиливалась с каждой минутой. А еще меня все больше бесила Мэгги, потому что она встречалась с ним, и Мышь, потому что она дружила с ним. Но сейчас меня просто выводит из себя моя сестра Мисси, потому что занимает ванную.

– Я вхожу, – с угрозой в голосе говорю я и дергаю дверь. К моему удивлению, она не заперта, Мисси стоит в ванной: ее ноги намазаны средством для удаления волос «Нэр».

– Ты не возражаешь? – говорит она и задергивает шторку.

– Это ты не возражаешь? – спрашиваю я, отходя к зеркалу. – Ты уже здесь двадцать минут. Мне тоже нужно привести себя в порядок.

– Что с тобой такое?

– Ничего, – огрызаюсь я.

– Тебе бы лучше сменить настроение, или Себастьян не захочет с тобой никуда идти.

Я выбегаю из ванной, возвращаюсь в свою комнату, достаю «Консенсус» и открываю его на титульной странице, где красуется подпись ведьмы – Мэри Гордон Ховард. Я швыряю книгу под кровать, ложусь на спину и закрываю лицо руками.

Я бы даже не вспомнила про эту чертову книгу и чертову Мэри Гордон Ховард, если бы не провела последний час в поисках моей любимой французской сумки, доставшейся мне наследство от мамы. Это была очень дорогая сумка, но мама купила ее на свои деньги. И несмотря на то что она всегда говорила, что каждая женщина должна иметь одну хорошую сумку и одну хорошую пару обуви, мама рассказывала, что чувствовала себя ужасно, думая, что тратит так много денег на сумку, хотя могла бы найти им другое применение.

Сейчас эта сумка – одна из немногих вещей, которыми я дорожу больше всего на свете. Я достаю ее только в особых ситуациях, как драгоценное украшение, и после того как схожу с ней куда‑нибудь, всегда укладываю обратно – сначала в хлопковый мешочек, а потом в оригинальную коробку, которую храню в глубине шкафа. Но сегодня коробки на месте не оказалось. Зато я нашла «Консенсус», который прятала там же.

Последний раз я доставала сумку шесть месяцев назад, когда мы с Лали ездили в Бостон. Лали все никак не могла оторвать взгляд от нее и даже спрашивала, могу ли я как‑нибудь ее одолжить. Я сказала, что да, могу, даже несмотря на то что мне стало дурно, когда я представила Лали с сумкой моей мамы. Интересно, попросила бы она сумку, если бы знала, что та для меня значит? Я хорошо помню, как после поездки получше припрятала сумку, решив не доставать ее, пока не поеду в Нью‑Йорк. Но затем Себастьян предложил поужинать в модном французском ресторане «Браунстоун» в Хартфорде, и мне показалось, что это как раз та особенная ситуация, для которой и нужна сумка. И сейчас она исчезла. Весь мой мир рухнул.

«Доррит», – вдруг подумала я. Она перешла от мелкого воровства моих сережек к крупному – сумке. И я бегом направляюсь к ее комнате. На этой неделе Доррит вела себя тихо, что само по себе подозрительно. Сейчас она лежит на кровати и разговаривает по телефону. На стене над кроватью – постер с изображением кошки, висящей на ветке дерева. «Держись изо всех сил», – гласит подпись.

Доррит прикрывает рукой микрофон телефона:

– Да?

– Ты не видела мою сумку?

Она отводит взгляд, что заставляет меня задуматься, что она действительно виновата.

– Какую сумку? Твою кожаную авоську? Я думаю, что видела ее на кухне.

– Мамину сумку.

– Эту… нет, не видела, – излишне невинно отвечает она.

– Разве ты не заперла ее в своем шкафу?

– Ее здесь нет. – Доррит пожимает плечами и пытается вернуться к телефонному разговору.

– Не возражаешь, если я обыщу твою комнату? – осторожно спрашиваю я.

– Валяй, – говорит она. Ну и хитра же она, понимает, что если откажет мне, то только усилит подозрения. Я осматриваю ее шкаф, комод, смотрю под кроватью. Ничего.

– Видишь? – триумфально говорит Доррит в таком тоне: ну‑я‑же‑тебе‑говорила. Но и в этот самый момент ее взгляд падает на гигантскую плюшевую панду, которая сидит на кресле‑качалке в углу комнаты. Этот медведь – ровесник Доррит, это был подарок от меня на ее рождение.

– О нет, Доррит, – говорю я, качая головой. – Только не мистер Панда.

– Не трогай его! – кричит она, вскакивая с кровати и бросая телефон. Я хватаю мистера Панду и убегаю. Доррит следует за мной. Что‑то мистер Панда стал подозрительно тяжелым, замечаю я, втаскивая его в свою комнату.

– Оставь его, – требует Доррит.

– Почему? – спрашиваю я. – Мистер Панда в чем‑то провинился?

– Нет!

– А я думаю, да.

– Я обхожу медведя вокруг и вижу, что сзади он был распорот, а затем тщательно скреплен с помощью английских булавок.

– Что происходит?

К нам подбегает Мисси, с ее ног стекает пена.

– Это! – говорю я, расстегивая булавки.

– Кэрри, не надо, – плачет Доррит, когда я засовываю руку в игрушку. Первое, что я достаю, эта серебряный браслет, который я не видела уже много месяцев. За браслетом следует маленькая трубка, с помощью которой курят марихуану.

– Это не моя… Клянусь! Это моей подруги, Шэрил, – настаивает Доррит. – Она попросила меня спрятать.

– Ага, – говорю я, передавая трубку Мисси. И затем мои руки нащупывают мягкую зернистую кожу маминой сумки.

– Вот она! – восклицаю я, с размаху вытаскиваю ее на свет, кладу на кровать… и мы втроем с ужасом смотрим на то, что когда‑то было дорогой французской сумкой.

Она испорчена. Вся передняя часть с маленьким накладным кармашком, где мама хранила чековую книжку и кредитные карточки, заляпана розовыми пятнами, цвет которых точь‑в‑точь совпадает с тоном лака на ногтях Доррит. Я слишком потрясена, чтобы что‑то сказать.

– Доррит, как ты могла? – ругается Мисси. – Это была мамина сумка. Как ты могла ее испортить? Ты не могла, например, что‑нибудь сделать со своей сумкой?

– Почему Кэрри должны были достаться все мамины вещи? – спрашивает Доррит.

– Не должны, – говорю я, удивляясь тому, насколько спокойно и разумно звучит мой голос.

– Мама оставила эту сумку Кэрри, потому что она старшая, – говорит Мисси.

– Нет, не поэтому, – причитает Доррит. – Она оставила ее Кэрри, потому что любила ее больше.

– Доррит, это неправда…

– Нет, правда. Мама хотела, чтобы Кэрри – во всем была похожа на нее. Кроме того, что мама умерла, а Кэрри до сих пор жива.

От этих слов Доррит внутри меня все сжимается. Она выбегает из комнаты, а я начинаю рыдать. Я не умею красиво плакать, как, например, героиня «Унесенных ветрам», хотя так, наверное, бывает только в кино. Мое лицо опухает, из носа течет, и я не могу дышать.

– Что сейчас сказала бы мама? – спрашиваю я Мисси между всхлипами.

– Ну, я думаю, сейчас она бы точно ничего не сказала, – отвечает Мисси.

И вот оно: черный юмор – что бы мы без него делали.

– Я имею в виду, – улыбаюсь я между иканием. – Это же просто сумка, так? Это не человек.

– Я думаю, что нам стоит раскрасить мистера Панду в розовый цвет, – говорит Мисси. – Давай проучим Доррит. Она оставила розовый лак открытым под раковиной, я чуть не перевернула его, когда искала «Нэр».

Я бегу в ванную.

– Что ты делаешь? – протестует Мисси, когда вместо мистера Панды я беру сумку и начинаю раскрашивать ее лаком. Когда процесс завершен, я поднимаю сумку наверх, чтобы получше рассмотреть, что получилось.

– Вот это круто, – говорит Мисси, одобрительно качая головой.

Мне тоже кажется, что получилось действительно очень здорово.

– Если это сделано преднамеренно, – говорю я, неожиданно кое‑что понимая, – то это модно.

 

– О боже мой! Я обожаю твою сумку. – Старшая официантка в восторге от моей работы. На ней надеты полосатые леггинсы, а волосы скручены в маленькие пучки, напоминающие безе. – Я никогда: не видела ничего подобного. На ней твое имя? Кэрри?

Я киваю.

– Меня зовут Айлин, – говорит она. – Я бы хотела иметь такую же сумку с моим именем.

Она берет два меню и провожает нас к столику на двоих рядом с камином.

– Самое романтичное место в ресторане, – шепчет она, подавая нам меню. – Веселитесь, ребята.

– Постараемся, – говорит Себастьян, быстро разворачивая свою салфетку.

Я не выпускаю сумку из рук.

– Она тебе нравится?

– Это же просто ридикюль, Кэрри, – говорит он.

– Это, Себастьян, не просто ридикюль. И потом, ты не должен называть сумку ридикюлем. Ридикюли существовали в семнадцатом веке. В то время люди использовали для взаиморасчета не бумажные деньги, а монеты, они их складывали в ридикюли, а те прятали среди одежды, чтобы их не украли. Сумка же предназначена не только для того, чтобы носить в ней деньги или другие вещи, это еще и модный аксессуар, и его должны все видеть. И потом, это не просто какая‑то старая сумка. Она принадлежала моей маме…

Тут я умолкаю, его совершенно не интересует происхождение моей сумки. Эх, мужчины, думаю я, открывая меню.

– Мне все‑таки больше нравится обладательница сумки, чем сама сумка, – говорит он.

– Спасибо.

Я все равно немного обижена на него.

– Что ты будешь?

Я думаю, что мы должны вести себя, как взрослые, раз уже пришли в такой модный ресторан, поэтому решаю подумать, прежде чем сделать выбор.

– Я еще не решила.

– Официант? – говорит он. – Будьте добры, два «Мартини». С оливками вместо украшения из цедры апельсина.

Затем, он обращается ко мне:

– У них лучший «Мартини» в городе.

– Я бы хотела «Сингапурский слинг».

– Кэрри, – говорит он, – ты не можешь заказать «Сингапурский слинг».

– Почему?

– Потому что здесь принято пить «Мартини». К тому же «Сингапурский слинг» – это ребячество. – Он бросает на меня взгляд поверх меню. – И кстати, о ребячестве. Что с тобой сегодня происходит?

– Ничего.

– Хорошо. Тогда попробуй вести себя нормально.

Я открываю меню и начинаю его изучать.

– Здесь очень хорошо готовят отбивные из барашка, а французский луковый суп просто великолепен. Когда я жил во Франции, это было мое любимое блюдо. – Он смотрит на меня и улыбается: – Просто пытаюсь быть услужливым.

– Спасибо, – говорю я с легким сарказмом. И сразу же извиняюсь: – Прости меня.

Что со мной происходит? Почему у меня такое отвратительное настроение. Я никогда не вела себя так ужасно с Себастьяном.

– Итак, – говорит он, беря меня за руку. – Как прошла неделя?

– Ужасно, – отвечаю я, когда подходит официант с нашим «Мартини».

– Тост, – провозглашает Себастьян. – За ужасные недели.

Я делаю маленький глоток и осторожно ставлю бокал.

– Честно, Себастьян. Эта неделя была очень плохой.

– Из‑за меня?

– Нет, не из‑за тебя. Я имею в виду, не совсем из‑за тебя. Просто Донна ЛаДонна ненавидит меня…

– Кэрри, – говорит он. – Если ты так воспринимаешь все, что происходит вокруг нас, то тебе не нужно со мной встречаться.

– Да нет же…

– В таком случае, хорошо.

– А что, когда ты с кем‑то встречаешься, вокруг вас всегда разгораются скандалы?

Он откидывается назад и выглядит самодовольно:

– Как правило.

Ага, Себастьян любит драмы, я их тоже обожаю. Возможно, мы идеально подходим друг другу – нужно будет обсудить это с Мышью.

– Так как насчет французского лукового супа и отбивных из барашка? – спрашивает он и передает наш заказ официанту.

– Замечательно, – говорю я и улыбаюсь. Но все не так хорошо, как я пытаюсь изобразить: я не хочу французский луковый суп. Я ем лук и сыр всю свою жизнь, поэтому мне хотелось бы попробовать что‑нибудь экзотическое, утонченное, например улиток, но уже поздно. Почему я всегда делаю то, что хочет Себастьян?

Я ставлю бокал, и в этот момент на наш столик чуть ли не падает пьяная женщина в красном платье с ярко‑красными накрученными полосами. Она толкает меня и разливает половину моего напитка.

– Простите меня, любезная, – говорит она заплетающимся языком. Она делает шаг назад и осматривает нас с Себастьяном. – Романтики, – усмехается она и, шатаясь, отходит, пока я салфеткой промакиваю разлитый вермут.

– Что это было?

– Пьяная немолодая женщина, – пожимает плечами Себастьян. – Нет ничего хуже, чем слишком много выпившая женщина.

– Почему это?

– Да ладно, Кэрри. Все знают, что женщины не умеют пить.

– А мужчины умеют?

– Почему мы вообще это обсуждаем?

– Судя по всему, ты считаешь, что женщины еще не умеют водить машину и писать диссертации.

– Есть исключения: твоя подруга, Мышь.

Простите?

Принесли наш луковый суп, украшенный тертым сыром.

– Будь осторожна, – говорит он. – Горячо.

Я вздыхаю и начинаю дуть на ложку, полную липкого сыра.

– Знаешь, я все‑таки хочу как‑нибудь съездить во Францию.

– Я тебя отвезу, – говорит он. У него все так просто. – Может, у нас получится поехать следующим летом? – Затем, воодушевленный составлением плана, он наклоняется вперед: – Мы начнем с Парижа. Затем на поезде доедем до Бордо, это винная провинция. А после отправимся на юг Франции – Канны, Сен‑Тропе…

Я представляю себе Эйфелеву башню, белую виллу на холме, скоростные лодки, бикини и глаза Себастьяна, серьезные и чувственные. Он смотрит прямо на меня. «Я люблю тебя, Кэрри, – шепчет он в моих мечтах. – Ты выйдешь за меня замуж?»

Я все еще надеялась поехать в Нью‑Йорк этим летом, но если Себастьян хочет отвезти меня во Францию, то почему бы и нет.

– Добрый вечер.

– А?

Я поднимаю глаза и вижу блондинку с повязкой на голове и лошадиной улыбкой.

– Я вынуждена вас побеспокоить: почему у вас сумка стоит на столе?

– Прошу прощения? – Себастьян обращается к блондинке. Он снимает сумку со стола и кладет ее на пол. Женщина уходит, а Себастьян заказывает еще напитки. Но настроение испорчено, и, когда приносят наши отбивные, мы едим их в полном молчании.

– Эй, – говорю я. – Мы ведем себя, как старая женатая пара.

– Как это? – спрашивает он.

– Сидим, ужинаем вместе и при этом не разговариваем – воплощение одного из моих кошмаров. Когда я вижу подобные, едва смотрящие друг на друга пары в ресторане, мне становится за них обидно. Зачем, спрашивается, напрягаться идти куда‑то? Если вам нечего друг другу сказать, почему бы просто не остаться дома и так же сидеть молчать?

– Возможно, в ресторане лучше еда.

– Смешно. – Я кладу свою вилку, тщательно вытираю рот и смотрю по сторонам. – Себастьян, что происходит?

– Что с тобой происходит?

– Ничего.

– Тогда все в порядке, – говорит он.

– Что‑то не так, я чувствую.

– Я ем, хорошо? Я могу поесть свою отбивную без твоего непрерывного ворчания?

Я сжимаюсь от смущения и становлюсь крошечной. Я расширяю глаза и заставляю себя не моргать, чтобы не расплакаться. Но, черт, как же мне обидно.

– Конечно, – спокойно говорю я. Мы ссоримся? Как вообще это могло произойти? Я тыкаю вилкой мою отбивную, затем складываю приборы: – Я сдаюсь.

– Тебе не нравится барашек?

– Нет, он вкусный. Но ты из‑за чего‑то злишься на меня.

– Я не злюсь.

– Но ты точно выглядишь недовольным.

Теперь он откладывает свои приборы.

– Почему все девушки постоянно спрашивают «Что случилось?». Что, если все в порядке. Может, парень просто пытается поесть.

– Ты прав, – тихо говорю я и встаю.

В следующую секунду он начинает паниковать:

– Куда это ты собралась?

– В дамскую комнату.

Я иду в туалет, мою руки и тщательно рассматриваю себя в зеркале. Почему я так себя веду? Может, со мной что‑то не так? И вдруг я понимаю, что напугана: я же не переживу, если с Себастьяном что‑то случиться. Или, что еще хуже, он передумает и решит вернуться к Донне ЛаДонне, тогда я точно умру. Но важнее всего то, что завтра у меня свидание с Джорджем. Я хотела отказаться, но отец не позволил мне.

– Это будет невежливо, – сказал он.

– Но он мне не нравится, – ответила я, надувшись, как ребенок.

– Он очень хороший парень, и нет причин так с ним поступать.

– Будет невежливо, если я буду водить его занос.

– Кэрри, – сказал отец и вздохнул. – Я хочу, чтобы ты была поосторожнее с Себастьяном.

– Что не так с Себастьяном?

– Ты проводишь с ним много времени.

И у отца есть чутье на эти вещи. На других мужчин.

Тогда я злилась на отца, но свидание с Джорджем тем не менее не отменила. Что, если Себастьян узнает об этом и расстанется со мной? Я убью отца! Я действительно это сделаю. Почему я не Могу сама контролировать свою жизнь? Я хотела бы сейчас сбежать, но не могу, мне нужно вернуться за сумкой, которая осталась под столом, куда ее убрал Себастьян. Я делаю глубокий вдох, заставляю себя встряхнуться, улыбнуться и пойти назад, сделав вид, что все хорошо.

Когда я возвращаюсь, наши тарелки уже… унесли.

– Ну что, – начинаю я разговор с наигранной веселостью.

– Ты будешь десерт? – спрашивает Себастьян.

– А ты?

– Я первый спросил. Ты можешь принять решение?

– Конечно. Давай закажем десерт.

Почему все так ужасно? Наверное, китайская пытка менее мучительна, чем наш ужин.

– Два чизкейка, – говорит он официантке, вновь делая заказ за меня.

– Себастьян…

– Да? – Его глаза сверкают.

– Ты все еще злишься?

– Послушай, Кэрри, я потратил кучу времени, планируя это свидание, привез тебя в шикарный ресторан, и все такое. А ты только и делаешь, что пилишь меня.

– Что? – говорю я, застигнутая врасплох.

– У меня такое чувство, что я все делаю неправильно.

В этот момент я застываю от ужаса. Что я творю? Конечно, он прав. Я полная тупица: я так боюсь потерять его, что невольно отталкиваю его от себя, прежде чем он сам решит со мной расстаться. Он сказал, что хочет отвезти меня во Францию? О господи, чего еще я хочу?

– Себастьян? – тихонько спрашиваю я.

– Да?

– Прости меня.

– Все в порядке. – Он берет меня за руку. – Все ошибаются.

Я киваю, глубже усаживаясь в кресло, настроение Себастьяна улучшается. Он перетаскивает мое кресло к себе поближе и целует меня на виду у всего ресторана.

– Весь вечер я ждал этого момента, – шепчет он.

– Я тоже, – отвечаю я. Но через несколько секунд я отстраняюсь – я все еще немного злюсь. Я делаю еще глоток «Мартини», и он притупляет мою злость, отправляя ее вниз к туфлям, где она уже не будет доставлять мне неприятностей.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Маленькие преступницы

 

– Вау, – говорит Джордж.

– Что «вау»? – спрашиваю я, входя в кухню. Джордж с моим отцом потягивают джин‑тоник, как будто они старые приятели.

– Эта сумка, – говорит Джордж. – Она мне нравится.

– Эээ, нравится тебе?

Джордж был, последним человеком, которого я хотела сейчас видеть. Особенно после свидания с Себастьяном, похожего на американские горки, которое закончилось тем, что когда мы вроде бы помирились и сидели целовались в его машине около моего дома, отец начал включать и выключать уличное освещение, окончательно испортив обоим настроение.

– Я тут подумала, – говорю я Джорджу – Вместо того чтобы ехать такую даль в этот загородный ресторанчик, почему бы нам не сходить в «Браунстоун»? Он ближе и еда там действительно хорошая.

Я поступаю жестоко, приглашая Джорджа в тот же ресторан, где я была с Себастьяном, но любовь превратила меня в дьявола. Джордж, конечно, ничего не имеет против. Ох, как же меня раздражает это его любезность.

– Мне понравится любое место, какое ты выберешь.

– Веселитесь, – с надеждой в голосе говорит отец.

Мы садимся в машину, и Джордж наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я поворачиваю голову, и он целует меня в уголок губ.

– Как ты тут? – спрашивает он.

– Схожу с ума. – Я уже почти готова рассказать ему о двух последних сумасшедших неделях с Себастьяном и о том, что за мной постоянно следят Донна ЛаДонна и две Джен, и об ужасной открытке в моем шкафчике, но я останавливаю себя – Джорджу пока не стоит знать о Себастьяне. Вместо этого я говорю: – Мне нужно было съездить с подругой к врачу, чтобы ей выписали противозачаточные, и там была девушка, которой, очевидно, только что сделали аборт и…

Он качает головой, не отрывая глаз от трассы.

– Так как я вырос в Сити, мне всегда было интересно, чем люди занимаются в маленьких городках. Но как я понимаю, проблемы у людей одни и те же, что в маленьких городках, что в мегаполисах.

– Ха. А ты читал «Пейтон‑Плейс»[10]?

– Если я читаю книги не по учебе, а для удовольствия, то выбираю биографические произведения.

Я киваю. Мы вместе всего десять минут, но я уже чувствую себя так неловко, что не могу представить, как переживу этот вечер.

– А вы так называете Нью‑Йорк, – смущенно спрашиваю я, – «Сити»? Или Нью‑Йорк и Манхэттен?

– Сити, – говорит он, слегка улыбаясь. – Я знаю, это звучит высокомерно, как будто Нью‑Йорк – это единственный город в мире. Но ньюйоркцы действительно несколько высокомерны и думают, что Манхэттен – это центр Вселенной. Большинство ньюйоркцев не могут себе даже представить, чтобы жить где‑то в другом месте. – Он бросает на меня взгляд. – Это, звучит ужасно?

– Совсем нет. Я бы хотела жить в Манхэттене. – Я хотела сказать «в Сити», но побоялась, что это прозвучит слишком самонадеянно.

– А ты когда‑нибудь там бывала?

– Раз или два, когда была маленькой. Мы со школой ездили в планетарий и смотрели на звезды.

– Я практически вырос между планетарием и Музеем естественной истории – раньше я все знал о звездах и динозаврах. Моя семья живет на Пятой авеню, и когда я был ребенком, то слышал, как по ночам в зоопарке Центрального парка рычат львы. Круто, да?

– Очень круто, – говорю я, растирая себе плечи: меня вдруг начинает знобить. И тут меня пронзает предчувствие – я обязательно буду жить в Манхэттене и слушать, как рычат львы в Центральном парке. Я пока не знаю, как это все осуществится, но что так будет, я даже не сомневаюсь.

– У твоей семьи свой дом? – глупо спрашиваю я. – Я думала, в Нью‑Йорке все живут в апартаментах.

– Это и есть апартаменты, – говорит Джордж. – Классические восьмикомнатные, если быть точным. Еще в Нью‑Йорке есть таунхаусы и браунстоуны[11]. Но все в Сити называют свое жилье домом, не спрашивай меня почему. Еще одно притворство, я предполагаю. – Он отрывается на секунду от дороги и улыбается мне. – Ты должна как‑нибудь приехать ко мне в гости. Моя мать проводит все лето в своем доме в Саутхемптоне, поэтому в апартаментах никто не живет. В них четыре спальни, – быстро добавляет он, чтобы я не истолковала неправильно его предложение.

– Конечно, это было бы замечательно.

А если я смогу попасть на эти проклятые летние курсы, будет езде лучше. Если я, конечно, не уеду с Себастьяном во Францию, вместо всего этого.

– Эй, – говорит он. – Знаешь, я скучал по тебе.

– Тебе не следовало, Джордж, – скромно говорю я. – Ты ведь совсем меня не знаешь.

– Я знаю тебя достаточно, чтобы скучать по тебе. Тебя это смущает?

Я должна сказать ему, что у меня уже есть парень, но еще слишком рано, я едва его знаю, поэтому я улыбаюсь и ничего не говорю.

– Кэрри! – приветствует меня Айлин, старшая официантка в «Браунстоун», как будто я ее старая подруга. Она осматривает Джорджа с головы до ног и одобрительно качает головой.

Джордж изумлен.

– Тебя здесь знают? – спрашивает он, беря меня за руку, когда Айлин проводит нас к столику. Я загадочно киваю.

– Чем славится это место? – спрашивает он, открывая меню.

– «Мартини», – улыбаюсь я. – Неплох французский луковый суп и отбивные из барашка.

Джордж усмехается.

– Да – «Мартини» и нет – луковому супу. Это одно из тех блюд, которые американцы считают французским, но ни один уважающий себя француз никогда его не закажет в ресторане.

Я хмурюсь, он опять меня смутил. Интересно, сколько еще раз за вечер я вот так буду чувствовать себя дурочкой. Джордж заказывает улитки и кассуле[12] – все то, что я хотела заказать прошлым вечером, но не смогла, потому что Себастьян все выбрал сам.

– Я хочу узнать о тебе побольше, – говорит Джордж, беря меня за руку через стол.

Я осторожно вытаскиваю руку, притворяясь, что хочу сделать еще один глоток «Мартини».

– Что ты хочешь знать?

– Для начала – могу ли я ожидать, что увижу тебя в Брауне следующей осенью.

Я опускаю глаза.

– Мой отец хочет, чтобы я поступила в Браун, но мне всегда хотелось жить в Манхэттене. – И прежде чем я успеваю подумать, я рассказываю ему все о своей мечте стать писательницей и о том, как я пыталась попасть на летний литературный семинар в Нью Скул и как мне отказали.

Он не находит ничего удивительного в этой истории.

– Я знал несколько писателей, – хитро говорит он. – Отказ – это часть процесса. По крайней мере, вначале. Множество писателей даже не публикуются, пока не напишут две‑три книги.

– Правда? – Я чувствую прилив сил и надежд.

– Ну, конечно, – со знанием говорит он. – В издательском деле полно историй о рукописи, которую отвергли двадцать издателей, пока кто‑то не рискнул и не превратил ее в настоящий бестселлер.

Это же моя история: я выдаю себя за самую обычную девушку, но где‑то внутри меня живет звезда, которая ожидает, пока кто‑нибудь даст ей шанс.

– Эй, – говорит он. – Если хочешь, я бы с удовольствием почитал что‑нибудь, что ты пишешь. Может, я смогу помочь.

– Ты? – изумленно спрашиваю я. Никто никогда не предлагал мне помощь. Никто не поддерживал меня. И тут я смотрю в большие карие глаза Джорджа и тону в них от нежности и благодарности. Он такой милый. И, черт побери, я хочу попасть в эту летнюю школу, жить «в Сити», ездить в гости к Джорджу и слушать львов в Центральном парке. Я вдруг хочу, чтобы мое будущее стало реальностью.

– Разве было бы не здорово, – если бы ты была писателем, а я редактором в «Нью‑Йорк Таймс»?

Да! Я хочу кричать. Осталась только одна проблема: у меня есть парень. Я не могу позволить себе обманывать Джорджа, поэтому должна прямо сейчас все ему рассказать. Иначе получается нечестно.

– Джордж, я должна тебе кое‑что сказать…

Я уже собираюсь раскрыть свою тайну, когда к нашему столику с хитрым выражением липа подходит Айлин.

– Кэрри, – говорит она, – тебе звонят.

– Мне? – взвизгиваю, я, переводя взгляд с Джорджа на Айлин. – Кто мне может звонить?

– Тебе лучше пойти и узнать.

Джордж приподнимается, когда я встаю из‑за стола.

 

– Алло? – говорю я в трубку. У меня дикая мысль, что это Себастьян. Он выследил меня, узнал, что я на свидании с другим парнем, и он в ярости. Вместо этого я слышу голос Мисси.

– Кэрри? – спрашивает она таким ужасным голосом, что я сразу представляю, что отец или Доррит убиты. – Тебе лучше прямо сейчас вернуться домой.

У меня подгибаются колени.

– Что случилось? – спрашиваю я севшим голосом.

– Доррит. Она в полицейском участке.

Мисси делает паузу, прежде чем сообщить самое страшное:

– Ее арестовали.

 

– Не знаю, как вы, – говорит незнакомка, запахивая старую, шубу, надетую поверх шелковой пижамы, – но с меня достаточно. Баста. Эта девчонка мне все нервы вымотала.

Мой отец сидит рядом с ней на пластиковом стуле и качается.

– Мы так долго хотели девочку, – продолжает женщина, часто моргая. – У нас было четверо парней, но нет, нужна была еще девчонка. Затем она родилась. И вот сейчас я думаю, что лучше бы она так и не появилась на свет. Не важно, кто что говорит, с девочками определенно больше проблем, чем с мальчиками. У вас есть сыновья, мистер…

– Брэдшоу, – резко отвечает отец. – И нет, у меня нет сыновей, только три дочери.

Женщина качает головой и похлопывает моего отца по колену.

– Бедняга, – говорит она. Это, вероятно, мать печально известной курением марихуаны подруги Доррит – Шэрил.

– Кто знает, – говорит мой отец и вместе со стулом отодвигается от нее подальше. Его очки сползли на кончик носа. – В целом, – замечает он, пускаясь в одну из своих теорий о детском воспитании, – предпочтение родителями детей одного пола над другим часто приводит к прирожденной неполноценности менее любимого ребенка…

– Папа! – говорю я, бросаясь к нему с помощью. Он надевает очки на место, встает и распахивает объятия:

– Кэрри!

– Мистер Брэдшоу, – говорит Джордж.

– Джордж.

– Джордж? – Мать Шэрил встает и начинает хлопать глазами, как бабочка крыльями. – Я Кони.

– Ага. – Джордж кивает головой, как будто это имеет какое‑либо значение.

Кони уже льнет к руке Джорджа:

– Я мать Шэрил. И на самом деле, она не такая уж плохая девочка…

– Уверен, что это так, – вежливо говорит Джордж.

О господи. Мать Шэрил флиртует с Джорджем? Я жестом предлагаю отцу отойти. Я вспоминаю о маленькой трубке для курения марихуаны, которую нашла внутри мистера Панды.

– Это из‑за… – Я не могу себя заставить произнести слово «наркотики» вслух.

– Из‑за жвачки, – устало отвечает отец.

– Жвачки? Ее арестовали за то, что она украла жвачку?

Должно быть, это ее третий проступок. Ее уже дважды ловили за воровство в магазине, но полиция ее отпускала. На этот раз ей не так повезло.

– Мистер Брэдшоу? Я Чип Марон, офицер, который арестовал вашу дочь, – говорит молодой человек в униформе.

Марон – коп из коровника.

– Я могу увидеть свою дочь, пожалуйста?

– Мы должны взять у нее отпечатки пальцев. И сделать фото.

– За воровство жвачки? – не сдерживалось я.

Отец бледнеет:

– Против нее возбудят уголовное дело? Моя тринадцатилетняя дочь будет проходить по делу как обычный преступник?

– Таковы правила, – говорит Марон.

Я подталкиваю локтем отца:

– Извините. Но мы очень хорошие друзья семьи Кэндеси…

– Это маленький город, – говорит Марон, потирая щеки. – Многие люди знают Кэндеси…

– Но Лали практически член нашей семьи, мы знаем их всю жизнь. Так ведь, пап?

– Кэрри, – говорит отец, – ты не можешь просить людей нарушать законы. Это неправильно.

– Но…

– Может, нам стоит позвонить им… как вы говорите, Кэндеси? – предлагает Джордж. – Просто на всякий случай.

– Я гарантирую, что у моей маленькой Шэрил никогда раньше не было неприятностей, – говорит Кони, сжимая руку Джорджа и подмигивая Марону.

Мне кажется, мы таки достали Марона, и он решает позвонить Кэндеси.

– Посмотрю, что я смогу сделать, – бормочет он и снимает телефонную трубку. – Хорошо, – говорит он по телефону. – Да. Без проблем.

Он кладет трубку и свирепо смотрит на нас.

– Общественные работы, – пыхтит Доррит.

– Тебе еще повезло, что ты так легко отделалась, – говорит отец.

Джордж, отец, Доррит и я собрались у нас дома, чтобы обсудить произошедшее. Марон согласился отпустить Доррит и Шэрил с условием, что они предстанут в среду перед судьей, который, скорее всего, предпишет им выполнение общественных работ.

– Надеюсь, тебе нравится собирать мусор, – шутливо говорит Джордж, пальцем тыча Доррит в ребра. Она смеется. Отец велел Доррит идти в кровать, но она отказалась, и теперь они с Джорджем сидят на диване и дурачатся.

– Тебя когда‑нибудь арестовывали? – спрашивает Доррит Джорджа.

– Доррит!

– Что? – говорит она, решительно уставившись на меня.

– На самом деле, да. Но мое преступление было намного хуже твоего. Я перепрыгнул через турникет в метро и вмазался прямо в копа.

Доррит уставилась на Джорджа глазами, полными обожания:

– А что было потом?

– Он позвонил моему отцу. И будь отец проклят, он заплатил штраф, а за это я был вынужден каждый день проводить в его офисе, разбирая дела в алфавитном порядке и заполняя выписки с банковского счета.

– Правда? – Глаза Доррит расширились от страха.

– Мораль истории такова, что всегда нужно платить за проезд.

– Ты слышала это, Доррит? – говорит отец. Он стоит, его плечи опущены, он выглядит изможденным. – Я иду спать. И ты тоже, Доррит.

– Но…

– Немедленно, – тихо говорит он.

Доррит еще раз смотрит на Джорджа долгим взглядом и убегает наверх.

– Спокойной ночи, дети, – говорит отец.

Я рассеянно расправляю юбку.

– Извини за все это. За отца, за Доррит…

– Все в порядке, – говорит Джордж и берет меня за руку. – Я понимаю. Ни одна семья не идеальна, в том числе и моя.

– Да? – Я пытаюсь вытащить свою ладонь из его, но не могу. Вместо этого я решаю сменить тему разговора: – Похоже, ты понравился Доррит.

– Я хорошо лажу с детьми, – говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня. – Так было всегда.

– Джордж. – Я отворачиваюсь. – Я действительно очень устала…

Он вздыхает:

– Я все понял: время ехать домой. Но я ведь увижу тебе еще раз?

– Конечно.

Он поднимает меня на ноги и обнимает за талию. Я прячу лицо у него на груди, пытаясь избежать того, что непременно последует дальше.

– Кэрри?

Он гладит мои волосы. Мне приятно, но я не могу позволить ему большего.

– Я так устала, – жалуюсь я.

– О’кей. – Он отступает, приподнимает мою голову и легко касается моих губ своими. – Я позвоню завтра.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Как далеко ты зайдешь?

 

– Почему так долго? – спрашивает Себастьян.

– Нужно поправить макияж, – говорю я.

Он отводит своей рукой мою и пытается меня поцеловать.

– Тебе не нужна косметика.

– Стой, – шиплю я. – Только не дома.

– У тебя не возникает проблем, когда мы целуемся у меня дома.

– У тебя нет двух младших сестер, Одна из которых…

– Я знаю, была арестована за то, что украла жвачку, – говорит он с пренебрежением. – Что занимает одно из последних мест в хрониках криминальных происшествий, наряду с бросанием петард в почтовые ящики.

– И с этого начинается преступная жизнь, – говорю я, медленно закрывая дверь в ванную перед его носом.

Он стучится.

– Да‑да?

– Поспеши.

– Спешу, – говорю я. – Спешу и суечусь.

И то, и другое неправда. Я тяну время и жду звонка от Джорджа. С ареста Доррит прошло две недели, и сначала все было прекрасно: Джордж позвонил мне на следующий день, как и обещал, а потом и на следующий за следующим, а затем я спросила его, был ли он серьезен, когда говорил, что хочет прочесть один из моих рассказов, и он сказал «да». Поэтому я отправила ему свой рассказ и в течение последних пяти дней ничего от него не слышала. До вчерашнего дня, когда он через Доррит оставил сообщение, что позвонит мне сегодня между шестью и семью вечера. Черт бы его побрал. Если бы он позвонил в шесть, Себастьян бы еще не крутился тут. Уже почти семь. Себастьян будет в ярости, если я начну разговаривать по телефону, как раз когда мы соберемся выходить.

Я раскручиваю тушь, наклоняюсь к зеркалу и мажу щеточкой ресницы. Это уже второй слой, и мои ресницы начинают изгибаться и слипаться. Я уже собираюсь нанести еще один слой, как звонит телефон.

– Телефон! – кричит Мисси.

– Телефон! – вопит Доррит.

– Телефон! – ору я, выскакивая из ванной с такой же скоростью, как спасатель на пляже.

– Э? – говорит Себастьян, высовывая голову из моей спальни.

– Это может быть инспектор, приставленный к Доррит.

– К Доррит приставили инспектора? За то, что она украла жвачку? – спрашивает Себастьян, но у меня нет времени, чтобы что‑то ему объяснять.

Я хватаю телефонную трубку в комнате отца прямо перед тем, как к ней добирается Доррит:

– Алло?

– Кэрри? Это Джордж.

– О, привет! – говорю я с замиранием дыхания и закрываю дверь.

Что ты думаешь о моем рассказе? Мне нужно это знать. Сейчас.

– Как дела? – спрашивает Джордж. – Как Доррит?

– Она в порядке.

Ты читал его? Ты его ненавидишь? Если ты его ненавидишь, то я убью себя.

– Она выполняет общественную работу?

– Да, Джордж. – Мучения убивают меня.

– Что ей предписали делать?

Какая разница?

– Собирать мусор на обочине дороги.

– А, старая добрая мусорная рутина. Всегда срабатывает.

– Джордж, – я стесняюсь. – Ты прочел мой рассказ?

– Да, Кэрри.

– И?

Долгая тишина, в течение которой я обдумываю, как лучше порезать бритвой вены на запястьях.

– Ты определенно писатель.

Я? Писатель? Я представляю, как бегаю по комнате, прыгаю и кричу: «Я писатель, я писатель!»

– И у тебя есть талант.

– Ах. – В экстазе я падаю на кровать.

– Но…

Я сажусь назад, со злостью сжимая трубку.

– У тебя действительно неплохо получилось. Это история о девушке, которая живет на стоянке автоприцепов в Кей‑Уэсте во Флориде и работает в «Дайри Куин»… Ты когда‑нибудь была в Кей‑Уэсте?

– Вообще‑то да. Несколько раз, – гордо говорю я.

– Ты жила в прицепе? Работала в «Дайри Куин»?

– Нет. Но почему я не могу притвориться, что да.

У тебя очень богатое воображение, – говорит Джордж. – Но я знаю кое‑что об этих летних школах. Они ищут что‑то, в чем чувствовались бы личный опыт и аутентичность.

– Не понимаю, – говорю я.

– Ты знаешь, сколько им присылают историй о детях, которые умирают? И все это звучит неправдоподобно. Ты должна писать о том, что ты знаешь.

– Но я ничего не знаю!

– Уверен, что знаешь. И если тебе ничего не приходит в голову, просто подумай и найди.

Моя радость рассеялась, как утренний туман.

– Кэрри? – Себастьян стучит в дверь.

– Я могу перезвонить тебе завтра? – быстро спрашиваю я, прикрывая рукой микрофон. – Я должна идти на вечеринку для команды по плаванию.

– Я позвоню тебе. И мы вместе придумаем план твоего рассказа, хорошо?

– Конечно. – Я кладу трубку и хватаюсь за голову от безысходности. Моя карьера писателя окончена. Закончилась, не успев начаться.

– Кэрри, – с другой стороны двери раздается громкий и недовольный голос Себастьяна.

– Готова, – говорю я и открываю дверь.

– Кто это был?

– Кое‑кто из Брауна.

– Ты собираешься туда поступать?

– Я думаю, что да. – Я чувствую, как будто меня душит толстая зеленая слизь. – А что ты думаешь насчет колледжа?

Странно, что я не спрашивала его об этом раньше.

– Я собираюсь один год отдохнуть, – говорит он. – Прошлой ночью я посмотрел на количество заданий, которые мне нужно сделать и отправить вместе с заявкой в Дьюк, и понял, что не хочу делать этого. Я не хочу быть частью этой системы. Это, вероятно, шокирует тебя?

– Нет. Это твоя жизнь.

Ну да, а что ты думаешь по поводу того, чтобы встречаться с бездельником?

– Ты не бездельник. Ты умный, очень умный.

– Я самый обычный человек, – говорит он. И в следующую секунду меняет тему: – Нам нужно идти на эту вечеринку?

– Да, – настаиваю я. – Лали проводит ее каждый год. Если нас там не будет, она сильно обидится.

– Ты босс, – говорит он. Я иду за ним из дома, тоже желая, чтобы мы не пошли на эту вечеринку.

«Пиши о том, что ты знаешь» – это лучшее, что Джордж мог мне посоветовать? Клише? Черт его побери. Черт побери все на свете. Почему все так сложно?

– Если бы это было так просто, то все бы поступали в хорошие университеты, – говорит Питер, выступая перед маленькой группой детей, которые толпятся около дивана. Питер только что узнал, что его досрочно приняли в Гарвард. – Биоинженерия – это надежда будущего, – продолжает он, когда я хожу вокруг в поисках Мэгги. Я нахожу ее сидящей в углу вместе с Мышью. Мышь выглядит так, словно ее здесь держат в заложниках.

– Честно, Мэгги, – говорит она. – Питеру так повезло. Мы же всегда радуемся, когда кто‑нибудь из Каслбери поступает в Гарвард.

– Это не имеет к нам никакого отношения, – считает Мэгги.

Не могу поверить, что Питера приняли в Гарвард, – говорит Лали, останавливаясь по пути на кухню. – Разве это не прекрасно?

– Нет, – отрезает Мэгги.

Все очень рады за Питера – все, похоже, кроме Мэгги. Я могу понять охватившее ее отчаяние. Мэгги – одна из миллиона подростков, которые не имеют представления, что дальше делать со своей жизнью, как Себастьян или как Лали. А когда близкий тебе человек точно знает, что его ждет в будущем, то ты начинаешь еще сильнее переживать из‑за своей нерешительности.

– Гарвард всего в полутора часах езды, – успокаивающе говорю я, пытаясь отвлечь Мэгги от того, что ее на самом деле беспокоит.

– Не важно, насколько он близко или далеко, – печально говорит она. – Гарвард – это не просто какой‑то старый колледж. Если ты идешь в Гарвард, то становишься одним из тех, кто закончил Гарвард, и до конца твоих дней люди будут говорить о тебе: «Он учился в Гарварде»…

Может, это потому, что я никогда не поступлю в Гарвард и завидую, но я ненавижу все эти аристократические разговоры. Человек не должен определяться тем, какой институт он закончил. Хотя, похоже, в жизни все иначе.

– И если Питер потом всегда будет парнем, который «учился в Гарварде», – продолжает Мэгги, – то я всегда буду девушкой, которая нигде не училась.

Мы с Мышью обмениваемся взглядами.

– Если ты не против, я сбегаю за пивом, – говорит мне Мышь.

– Вот Мышь собирается в Йель, – говорит Мэгги, провожая Мышь взглядом. – Она будет девушкой, которая «училась в Йеле». Иногда я думаю, что Мышь и Питер должны встречаться. Они бы идеально подошли друг другу. – В ее голосе слышится неожиданная обида.

– У Мыши есть парень, – мягко говорю я. – Припоминаешь?

– Точно, – вспоминает она. – Но мы его никогда не видели.

Она отмахивается от меня, у нее нарушена координация, и я понимаю, что она пьяна.

– Давай прогуляемся.

– На улице холодно, – протестует Мэгги.

– В самый раз для нас.

Выходя на улицу, мы проходим мимо Себастьяна и Лали: Лали привлекла его к работе – доставать мини хот‑доги из духовки и класть их на тарелку.

– Мы скоро будем! – кричу им я.

– Хорошо. – Лали едва смотрит в нашу сторону. Она что‑то говорит Себастьяну, и он смеется. На какую‑то секунду я чувствую себя неспокойно. Затем я пытаюсь увидеть и светлую сторону происходящего: по крайней мере, мой парень и моя лучшая подруга неплохо ладят друг с другом.

Когда мы выходим, Мэгги хватает меня за руки и шепчет:

– Как далеко ты можешь зайти, чтобы получить то, что ты хочешь?

– Что? – спрашиваю я. На улице холодно, наше дыхание превращается и пар, который напоминает мне летние облака.

– Что, если тебе очень сильно чего‑то хочется, но ты не знаешь, как это получить, или знаешь, но ты не уверена, что так стоит поступать. Как далеко ты зайдешь?

Сначала мне кажется, что она говорит о Лали и Себастьяне, но затем я понимаю, что речь о Питере.

– Давай пойдем в коровник, – предлагаю я. – Там теплее.

В старом коровнике за домом Кэндеси держат несколько коров, больше для антуража, чем с практичной целью. Наверху есть чердак, где хранится сено, мы с Лали сотни раз туда залезали, чтобы поделиться секретами. На чердаке тепло и вкусно пахнет. Я залезаю на стог сена.

– Мэгги, что происходит? – спрашиваю я, задумываясь, сколько раз за последние три месяца я задавала ей этот вопрос. Похоже, я начинаю повторяться. Она достает пачку сигарет.

– Здесь нельзя курить, – говорю я, – иначе мы все спалим.

– Тогда давай отсюда выбираться.

– На улице холодно. И ты не можешь курить каждый раз, когда тебе плохо, Мэгз. Ты становишься зависимой.

– И что? – зло смотрит на меня Мэгги.

– Что ты имела в виду, когда спрашивала, как далеко тебе стоит зайти? – спрашиваю я. – Не думаешь же ты… о!.. ты принимаешь противозачаточные?

– Конечно. – Она смотрит в сторону. – Когда вспоминаю о них.

– Мэгз. – Я пододвигаюсь к ней поближе. – Ты сошла с ума?

– Нет, не думаю.

Я откидываюсь назад в сено, собирая воедино все, что я знаю. Я смотрю в полоток, который природа украсила паутиной. Природа и инстинкт против нравственности и логики. Вот как мой отец поставил бы вопрос.

– Мэгз, – начинаю я. – Я знаю, что ты переживаешь, что можешь потерять его. Но то, о чем ты думаешь, это не способ удержать его.

– Почему нет? – упрямо спрашивает она.

– Потому что это неправильно. Ты же не хочешь стать девушкой, которая заставит парня остаться с ней только потому, что она беременна.

– Женщины все время так поступают.

– Но это не означает, что так нужно делать.

– Моя мама так сделала, – говорит она. – Предполагается, что никто этого не знает. Но я посчитала, и получается, что моя старшая сестра родилась через шесть месяцев после того, как родители поженились.

– Это было давно. Тогда даже не существовало противозачаточных.

– Возможно, было бы лучше, если бы их до сих пор не изобрели.

– Мэгги, что ты говоришь? Ты же не хочешь родить ребенка в восемнадцать лет? Дети – это сплошная проблема. Все, что они делают, – это едят и какают. Ты хочешь менять пеленки, в то время как все остальные будут веселиться? А как же Питер? Это может разрушить всю его жизнь.

– Мне наплевать, – говорит она и начинает плакать.

Я беру ее лицо в руки и внимательно смотрю на нее:

– Ты ведь еще не беременна?

– Нет! – резко отвечает она.

– Да ладно, Мэгз. Ты же даже кукол не любишь.

– Знаю, – говорит она, вытирая глаза.

– И Питер без ума от тебя. Возможно, он и собирается в Гарвард, но он же не бросает тебя, и ты будешь знать, где он.

– Я не поеду в Бостонский университет, – вдруг говорит она. – Вчера я получила от них письмо с отказом, в то же время, когда Питера пригласили в Гарвард.

– О, Мэгз!

– Скоро все разъедутся… Ты, Мышь, Уолт…

– Ты поступишь куда‑нибудь еще, – пытаюсь убедить ее я.

– А что, если нет?

Хороший вопрос. И до сегодняшнего момента я никогда так прямо не сталкивалась с этой проблемой: что, если вдруг все пойдет не так, как ты рассчитываешь? Нельзя же просто сидеть здесь и ждать неизвестно чего.

– Я скучаю по Уолту, – говорит она.

– Я тоже, – поддакиваю я, подтягивая колени к груди. – Кстати, а где он?

– Хороший вопрос. Я его уже три недели не видела. Это так на него не похоже.

– Ага, – соглашаюсь я, думая о том, насколько циничным Уолт был раньше. – Давай пойдем позвоним ему.

Мы возвращаемся в дом – вечеринка в самом разгаре. Себастьян танцует с Лали, что немного меня раздражает, но у меня есть более важные проблемы, чем моя лучшая подруга и мой парень. Я снимаю телефонную трубку и набираю номер Уолта.

– Алло? – отвечает его мать.

– Уолт дома? – спрашиваю я, пытаясь перекричать музыку.

– А кто это? – подозрительно спрашивает она.

– Кэрри Брэдшоу.

– Его нет, Кэрри.

– А вы не знаете, где он?

– Он сказал, что встречается с тобой, – быстро говорит она и кладет трубку.

Странно, думаю я, качая головой. Определенно странно. Тем временем Мэгги уже в центре внимания: она залезла на диван и исполняет стриптиз. Все свистят и хлопают, кроме Питера, который притворяется, что ему нравится, но на самом деле, я знаю, он чувствует унижение. Я не могу позволить Мэгги тонуть в одиночку, по крайней мере, не в таком состоянии, в каком она сейчас находится. Я снимаю ботинки и залезаю к ней на диван.

Да, я знаю, что никого не интересует стриптиз в моем исполнении, но люди привыкли, что я всегда выставляю себя на посмешище. На мне дешевая, расшитая бисером юбка, которую я купила в дисконтном магазине, и белые хлопковые колготы. Их я и начинаю медленно стягивать со ступней. Через несколько секунд к нам присоединяется Лали, лаская себя руками вверх и вниз, она отпихивает нас с Мэгги локтями в стороны. Потеряв баланс, мы падаем на пол и начинаем истерически смеяться.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Питер, наклоняясь к Мэгги.

– Прекрасно, – хихикает она. И это действительно так, по крайней мере, сейчас, когда Питер рядом с ней.

– Кэрри Брэдшоу, ты плохо влияешь на окружающих, – ругается Питер, уводя Мэгги.

– А ты чванливый зануда, – бормочу я, натягивая колготы и вставая на ноги. Я смотрю на Питера, который наливает Мэгги виски, на его заботливое и в то же время самодовольное выражение лица.

Как далеко ты можешь зайти, чтобы получить то, что хочешь? И в это время у меня происходит прозрение – я могу писать для школьной газеты! Так у меня будет материал, который я смогу послать в Нью Скул. Это будут истории из самой что ни на есть реальной жизни. «Нет, – протестует мой внутренний голос. – Только не “Мускатный орех”. Это уж слишком. Кроме того, если ты будешь писать для “Мускатного ореха”, тебе придется лицемерить. Ты никогда никому не сможешь сказать, что ненавидишь эту газету, включая Питера, который ее редактирует. Да, но разве у тебя есть другие варианты? Если ты даже не попробуешь написать для “Мускатного ореха”, ты, возможно, никогда не попадешь на этот литературный семинар».

Ненавидя себя, я иду к бару, наливаю себе водку с клюквенным соком и направляюсь к Мэгги и Питеру.

– Привет, ребята, – говорю я, потягивая напиток. – Итак, Питер. Я тут подумала, может, мне все‑таки стоит что‑нибудь написать в эту твою газету.

Он делает глоток и непонимающе смотрит на меня:

– Это не моя газета.

– Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Нет, не понимаю. Очень сложно общаться с человеком, который не может точно выражать свои мысли. А в журналистике точность – это самое главное.

Да‑да, а еще «аутентичность» и «знание того, о чем пишешь».

– Я знаю, что фактически это не твоя газета, Питер, – оправдываюсь я, подражая его манере говорить. – Но ты же редактор. А я всего лишь взывала к твоим полномочиям. Но если ты ни за что не отвечаешь…

Он бросает взгляд на Мэгги, которая смотрит на него с недоумением.

– Я не это имел в виду, – говорит он. – Просто если ты будешь писать для газеты, то будешь работать со мной. Но чтобы тебя приняли в редакцию, тебя должен утвердить наш куратор – мисс Смидженс.

– Без проблем, – мило говорю я.

– Как это хорошо, – говорит Мэгги. – Я очень хочу, чтобы вы, ребята, подружились. – Мы с Питером смотрим друг на друга. Этого никогда не будет. Но ради Мэгги мы готовы притворяться.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Заманить и подменить

 

– Уолт! – кричу я, догоняя его в холле. Он останавливается и откидывает со лба прядь волос. Волосы у Уолта длиннее, чем он носит обычно, и от него пахнет потом.

– Где ты был в субботу вечером? Мы ждали тебя на вечеринке у Лали.

– Не смог прийти, – говорит он.

– Почему? Что еще ты мог делать в этом городе? – Я пытаюсь, чтобы мои слова звучали, как шутка, но Уолт воспринимает их всерьез.

– Веришь ты или нет, но у меня есть и другие друзья.

– Да ты что?

– За пределами школы Каслбери тоже есть жизнь.

– Да ладно, – говорю я, слегка подталкивая его локтем. – Я же пошутила. Мы скучаем по тебе.

– Я тоже скучаю по вас, – отвечает он, перекладывая книги из одной руки в другую. – Мне пришлось взять дополнительные часы в «Гамбургер Шэк», и у меня теперь совсем нет свободного времени, а в то, что остается после работы, я занимаюсь.

– Это так скучно. – Мы доходим до учительской, и я останавливаюсь, прежде чем войти. – Уолт, с тобой все нормально? Точно?

– Абсолютно, – говорит он. – А почему ты вообще об этом спрашиваешь?

– Но знаю.

– Ну тогда увидимся позже, – говорит он.

Когда он удаляется, я понимаю, что он врет – насчет дополнительных часов в «Гамбургер Шэк» точно. Я забирала оттуда Мисси и Доррит два раза за последнюю неделю и ни разу не видела там Уолта. Нужно выяснить, что с ним происходит на самом деле, думаю я, открывая дверь в учительскую. Там мисс Смидженс, куратор «Мускатного ореха», и мисс Пижчик, которая преподает домоводство и машинопись. Они обе курят и обсуждают консультацию по подбору цвета, которая проходит в торговом центре в Хартфорде.

– Сюзи рассказывает, что эта консультация изменила ее жизнь, – говорит Пижчик. – Раньше она носила синий цвет, а оказалось, что ей больше идет оранжевый.

– Оранжевый – это цвет тыквы, – считает Смидженс. Я тоже так думаю, и поэтому она мне начинает нравиться. – Вся шумиха вокруг этого цветоанализа яйца выеденного не стоит. Это еще один способ завладеть деньгами доверчивых дураков.

Я с ней полностью согласна. Какая разница, какой цвет носить, если у тебя серая неухоженная кожа из‑за того, что ты выкуриваешь по три пачки сигарет в день.

– Но все равно это забавно, – по‑прежнему считает Пижчик. Мы хотим пойти туда женской компанией, а потом где‑нибудь перекусить. – Она неожиданно оборачивается и видит меня, стоящую в дверях. – Да? – резко спрашивает она. Ученикам строго запрещено заходить в учительскую.

– Мне нужно поговорит с мисс Смидженс.

Смидженс, наверное, настолько устала от Пижчик, что вместо того чтобы выпроводить меня, предлагает остаться:

– Кэрри Брэдшоу, правильно? Ну, хорошо, входите. И закройте за собой дверь.

Я улыбаюсь, пытаясь задержать дыхание. Несмотря на то что я иногда курю, когда я оказываюсь в компании двух женщин, которые дымят, как паровозы, у меня появляется невольное желание закрыть нос рукой, но я понимаю, что это будет некорректно, поэтому пытаюсь дышать ртом.

– Я тут интересовалась… – начинаю я.

– Я знаю. Ты хочешь узнать насчет газеты, – говорит мисс Смидженс. – Это бывает каждый год: после первого семестра ко мне вдруг подходят выпускники, которые ни с того ни сего хотят работать в «Мускатном орехе». Я знаю, тебе нужно повысить свою оценку по внеклассным занятиям, так?

– Нет, – говорю я, надеясь, что мне не станет плохо от дыма.

– Тогда зачем тебе это нужно?

– Я думаю, что смогу привнести в газету что‑то новое.

Очевидно, что я говорю какую‑то глупость, потому что она отвечает так, как будто слышала все это миллион раз:

– Да ты что?

– Я думаю, что я неплохой писатель, – осторожно говорю я, отказываясь сдаваться.

На Смидженс это не производит никакого впечатления.

– Сейчас все хотят: писать, нам нужны люди, которые могут делать макет. – Похоже, она действительно пытается избавиться от меня, но я не сдаюсь и продолжаю стоять, задержав дыхание, когда мои глаза уже готовы вылезти из орбит. Мое лицо, наверное, ее немного пугает, потому что она смягчается. – Я думаю, что если бы ты делала макет, то мы могли бы дать тебе попробовать что‑нибудь написать. Редколлегия три раза в неделю в четыре часа – по понедельникам, средам и пятницам. Если пропустишь хотя бы одно собрание – до свидания.

– Хорошо, – бормочу я, энергично кивая головой.

– Тогда увидимся сегодня в четыре.

Я слегка киваю и пулей вылетаю из учительской.

 

– Готова поспорить, Питер собирается бросить Мэгги, – говорит Лали, убирая свою одежду. Она голой делает растяжку, а затем надевает свой «Спидо». Я всегда восхищалась отсутствием скромности у Лали в том, что касалось ее тела. Я же всегда чувствую себя некомфортно без одежды и поэтому всячески извиваюсь, переодеваясь.

– Ни в коем случае. – Я заворачиваюсь в полотенце, снимая нижнее белье. – Он ее любит.

– Он ее хочет, – поправляет меня Лали. – А это не одно и то же. Себастьян говорил мне, что Питер спрашивал его о других женщинах, с которыми он встречался. Особенно о Донне ЛаДонне. Это похоже на парня, который в кого‑то безумно влюблен?

Когда я слышу имя Донны ЛаДонны, у меня до сих пор все внутри сжимается, хотя с момента нашей ссоры прошли недели. И хотя сейчас она вроде прекратила откровенно поливать меня грязью, а ограничивается лишь злорадными взглядами в коридорах, я подозреваю, что она что‑то затеяла и просто ждет подходящего момента. Возможно, совращение Питера тоже входит в ее планы.

– Это Себастьян тебе рассказал? – хмурюсь я. – Странно, что я ничего об этом не знаю. Если Питер говорил Себастьяну, что интересуется Донной, то Себастьян должен был хоть как‑то упомянуть это.

– Может, он не все тебе рассказывает, – как ни в чем не бывало говорит Лали.

Что это значит? Но она, похоже, ничего не знает о дружественном этикете и продолжает делать наклоны вперед и разминать руки.

– Ты думаешь, нам стоит рассказать об этом Мэгги?

– Я не собираюсь этого делать, – говорит Лали.

– Но он же пока ничего не сделал, так ведь? Тогда, возможно, это просто разговоры. Кроме того, Питер всегда хвастался, что он дружит с Донной.

– Разве Себастьян с ней не встречался? – спрашивает Лали.

Еще один странный вопрос: Лали прекрасно знает, Что встречался. Похоже, она использует любой повод, чтобы поговорить о Себастьяне. И вот еще одно подтверждение моей теории.

– Через несколько недель в «Шабу Инн» будут выступать «Ацтек Ту‑Степ». Я тут подумала, может, ты, я и Себастьян сходим туда вместе. Я хотела предложить тебе сходить вдвоем, но в последнее время ты не расстаешься с Себастьяном, и тебе, наверное, будет приятно, если он тоже пойдет с нами. Кроме того, он хорошо танцует.

– Звучит неплохо, – говорю я.

– Это будет круто, – соглашается Лали.

– Я спрошу его сегодня днем.

Я собираю волосы и убираю их под резиновую шапочку.

– Не переживай, – говорит Лали, как будто все так и должно быть. – Я сама спрошу его, когда увижу. – И она выходит из раздевалки. А я вспоминаю, как Лали танцевала с Себастьяном на вечеринке у нее дома.

Я занимаю свое место на соседней с Лали дорожке.

– Себастьян встречает меня после тренировки в четыре, и я смогу с ним все обсудить, так что не волнуйся.

Она смотрит на меня и пожимает плечами:

– Как знаешь.

Когда мои ноги отрываются от земли, я вспоминаю, что у меня в четыре редколлегия. Мое тело становится деревянным, и я плюхаюсь в воду, как бревно. На какой‑то момент у меня шок от удара, но затем руки и ноги автоматически начинают грести, и вот я уже плыву.

Вот черт, я забыла сказать Себастьяну о редакционной встрече. Что, если я уйду, не нуждавшись, когда он приедет? Тогда Лали наверняка не упустит случая пообщаться с ним. Я настолько расстроена, что проваливаю самый простой прыжок в моей программе – прыжок ласточкой.

– Что с тобой не так, Брэдшоу? – спрашивает тренер Нипси. – Ты бы лучше собралась к пятнице.

– Обещаю, – говорю я, вытирая лицо полотенцем.

– Ты слишком много времени проводишь со своим бойфрендом, – ехидничает он, – и поэтому не можешь сконцентрироваться.

Я смотрю на Лали, которая наблюдает за нашей беседой. В какой‑то момент я замечаю легкую улыбкуна ее лице, но она быстро исчезает.

 

– Я думал, мы сходим в торговый центр, – говорит Себастьян и раздраженно смотрит в сторону.

– Прости меня.

Я хочу взять его за руку, но он делает шаг назад.

– Не надо – ты мокрая.

– Я только что из бассейна.

– Вижу, – хмуро говорит он.

– Я задержусь всего на часик.

– Почему ты вообще хочешь работать над этой вшивой газетенкой?

Как я могу ему объяснить? Сказать, что я пытаюсь позаботиться о своем будущем? Себастьян не поймет. Он делает все, чтобы у него его не было.

– Да ладно, – умоляюще говорю я.

– Я не хочу ходить по магазинам один.

Лали стоит рядом и выжимает полотенце.

– Я могу составить тебе компанию, – вызывается она.

– Супер, – говорит он и улыбается мне: – Тогда мы увидимся позже, хорошо?

– Конечно.

Все это выглядит вполне невинно. Почему же слово «мы» заставляет меня вздрогнуть? Я решаю плюнуть на редакционное собрание и пойти за ним. Я даже поднимаюсь, чтобы догнать его, но останавливаюсь. Неужели я буду вести себя подобным образом всю жизнь: сначала решать заняться чем‑то важным, а потом бросать все это ради парня? «Слабачка. Брэдли, ты самая настоящая слабачка». – Я слышу свой внутренний голос, который почему‑то очень похож на голос Мыши.

Я все‑таки иду на редколлегию. Из‑за моего замешательства я немного опаздываю. Все уже сидят вокруг большого стола, за исключением мисс Смидженс, которая стоит около окна и украдкой курит сигарету. Так как она не принимает участия в обсуждения, она первая замечает, что я пришла.

– Кэрри Брэдшоу, – говорит она. – Вы все‑таки решили почтить нас своим присутствием.

Питер поднимает глаза, и мы смотрим друг на друга. Подонок, думаю я, вспоминая, что Лали мне только что рассказала о нем и Донне ЛаДонне. Если Питер попробует строить мне козни в «Мускатном орехе», я напомню ему, что он говорил Себастьяну.

– Все присутствующие знакомы с Кэрри? Кэрри Брэдшоу? – спрашивает она. – Она из выпускного класса. И я думаю, она… ээ… решила присоединиться к нашему коллективу.

Все смотрят на меня безучастно. Кроме Питера я узнаю еще троих выпускников. Еще четыре человека, похоже, на год или на два младше, плюс одна девочка, которая выглядит совсем юной, очевидно первокурсница. Все не так ужасно, решаю я.

– Давайте вернемся к обсуждению, – говорит Питер, когда я сажусь за стол. – Какие предложения на ближайший номер?

Юная девушка, у которой черные волосы и плохая кожа, одна из тех, кто собирается‑преуспеть‑даже‑если‑это‑убьет‑их, поднимает руку:

– Я думаю, что нам стоит написать о еде в кафетерии: где ее берут и почему она такая плохая.

– Мы уже осветили эту проблему, – устало говорит Питер. – Мы пишем об этом практически в каждом номере. И ничего не меняется.

– Ну, почему же, – говорит ботаник в очках с толстыми линзами. – Два года назад школа согласилась поставить в кафетерии автоматы со здоровой пищей. По крайней мере, теперь у нас есть семечки.

Ага, так вот почему у нас есть группа учеников, которые постоянно грызут семечки, как колония грызунов.

– Как насчет спортивного зала? – предлагает девушка, чьи волосы заплетены в тугую косу. – Почему бы нам не выступить с пропагандой видеокурсов по шейпингу вместо баскетбола?

– Не думаю, что парни захотели бы заниматься в спортзале аэробикой, – иронично отвечает Питер.

– И вообще, разве это не глупо – писать о вещах, которые люди могут сами делать дома? – говорит ботаник. – Это было бы все равно что заставлять всех ходить в прачечную.

– И это все вопрос выбора, правильно? – говорит первокурсница. – Тогда, может, нам стоит написать о костюмах болельщиц, которые излишне вызывающие и выделяются по сравнению с тем, как одеваются остальные ученики.

– О нет, – вздыхает Питер. – Кэрри, а что ты думаешь?

– Разве кто‑то не пытался в прошлом году провести закон о дискриминации в группе поддержки и он в результате провалился?

– Мы не будем сдаваться, – настаивает первокурсница: – Группа поддержки дискриминирует некрасивых людей. Это неконституционно.

– Да? – спрашивает Питер.

– А я думаю, что должен быть специальный закон против некрасивых девушек, – говорит ботаник и начинает громко фыркать. Очевидно, он так смеется.

Питер строго смотрит на него и обращается к первокурснице:

– Гейл, я думал, что мы уже все обсудили. Ты не можешь использовать газету, чтобы сводить счеты и решать семейные проблемы. Мы все знаем, что твоя сестра хотела быть болельщицей и что Донна ЛаДонна дважды ей отказала. Если бы она не была твоей сестрой, то, возможно, мы бы еще раз попробовали. Но иначе это выглядит так, как будто газета оказывает давление на группу поддержки, чтобы они, наконец, приняли твою сестру. Это против всех журналистских конвенций…

– Как‑как? – спрашиваю я, неожиданно проявив интерес. Особенно если учесть, что все это очень смахивает на то, что Питер пытается защитить Донну ЛаДонну. – Разве не главная цель журналистов донести до людей, что плохого происходит в мире? А плохое начинается дома или прямо здесь, в школе Каслбери.

– Она права! – восклицает, ботаник, удаляя кулаком по столу.

– Хорошо, Кэрри, – недовольно морщится Питер. – Ты напишешь статью.

– О нет, она не может, – говорит мисс Смидженс, подходя к столу – Я знаю, что Кэрри в выпускном классе, но в газете она должна заниматься составлением макета.

Я благодарно пожимаю плечами, как будто я совсем не против. Через несколько минут мы с Гейл направляемся в угол комнаты, чтобы сделать макет на большом линованном листе. Работа невыносимо скучная и монотонная, поэтому я с интересом разглядываю Гейл, которая хмурится то ли из‑за концентрации, то ли из‑за злости. Она сейчас переживает самый неприятный подростковый период, что выражается в прыщах и жирных волосах.

– Как это типично, – говорю я, – они всегда заставляют девушек делать самую неинтересную и незначительную работу.

– Если они не сделают меня репортером в следующем году, то я обращусь в попечительский совет, – решительно говорит ода.

– Хмм. Я всегда думала, что существует два способа получить то, что ты хочешь. Заставить людей отдать это тебе или сделать так, чтобы они сами захотели тебе это отдать. Мне кажется, что второй вариант лучше. Я думаю, если бы ты поговорила с мисс Смидженс, она бы смогла тебе помочь. Она мне кажется разумным человеком.

– Она неплохая. Это все Питер.

– Что с ним?

– Он отказывается дать мне шанс.

Подозревая, что мы разговариваем о нем, Питер подходит к нам.

– Кэрри, тебе не обязательно это делать.

– Да я, в принципе, не против, – беззаботно отвечаю я. – Я люблю творчество и ремесло.

– Любишь? – спрашивает меня Гейл, когда Питер отходит.

– Шутишь? В моем самом страшном ночном кошмаре я моделировала рельефную карту, а еще я провалилась на курсах шитья, когда была в команде скаутов.

Маленькая Гейл хихикает:

– Я тоже. Когда вырасту, я хочу стать второй Барбарой Уолтерс[13]. Интересно, она когда‑нибудь делала макеты?

– Возможно.

– Думаешь? – воодушевленно спрашивает Гейл.

– Я знаю, – просто так говорю я. Следующую минуту мы работаем в тишине, а затем я спрашиваю: – А что случилось между твоей сестрой и Донной ЛаДонной?

Она смотрит на меня подозрительно:

Ты знаешь мою сестру?

– Конечно.

Это не совсем правда. Я не знаю ее лично, но я предполагаю, кто она такая. Это, вероятно, старшеклассница, которую зовут Рамона и которая очень похожа на Гейл, только менее прыщавая и более изящная. Я никогда с ней особо не общалась, потому что она перешла в нашу школу, когда мы уже были на первом курсе, и сразу подружилась с другой компанией.

– Она действительно хорошая гимнастка, – говорит Гейл. – По крайней мере, была, когда мы жили в Нью‑Джерси. Когда ей было тринадцать, она была чемпионом штата.

Я удивлена:

– Тогда почему она не входит в сборную по гимнастике?

– Она выросла. У нее появились бедра и грудь, что‑то произошло с ее центром тяжести.

– Понимаю.

– Но она все еще отлично садится на шпагат, делает колесо и все остальное, что делают болельщицы. Она принимала участие в конкурсах, чтобы попасть в команду, и была уверена, что ее примут, потому что она намного лучше других девочек, в, том числе Донны ЛаДонны, которая даже не может до конца сесть на шпагат. Ее даже не взяли в запасные. Она попыталась снова в прошлом году, после чего Донна ЛаДонна встала и сказала, глядя ей прямо в глаза, что ее не примут, потому что она недостаточно красива.

– Она прямо так и сказала? – От изумления у меня отвисла челюсть.

Гейл кивает.

– Я только повторяю ее слова: «Ты недостаточно красива, чтобы тебя приняли в группу поддержки, поэтому не трать свое и наше время».

– Вау. И что сделала твоя сестра?

– Она рассказала все директору.

Я киваю, думая, что, возможно, эта Рамона ябеда и всегда все выкладывает старшим, а Донна узнала об этом и не захотела принимать ее в команду. Но тем не менее.

– Что сказал директор?

– Он сказал, что не может в это вмешиваться. И моя сестра заявила, что это дискриминация. Дискриминация против девушек, у которых нет прямых волос, маленьких носиков и идеальных сисек. И он рассмеялся.

– Вот подонок. Все это и так знают.

– Но это неправильно. Поэтому моя сестра и ведет эту борьбу с группой поддержки.

– И ты хочешь про это написать?

– Я бы написала, но Питер мне никогда не позволит. А если и позволит, то потом Донна ЛаДонна настроит против меня всю школу, и со мной никто не будет общаться, боясь ее гнева. Давай посмотрим правде в глаза: Донна ЛаДонна управляет всей школой.

– Или, по крайней мере, она так думает.

В этот момент возвращается Питер.

– Я собираюсь встретиться с Мэгги в торговом центре. Не хочешь пойти с нами?

– Конечно, – говорю я и собираю свои вещи. – Я все равно встречаюсь там же с Себастьяном.

– Пока, Кэрри, – говорит Гейл. – Было приятно с тобой познакомиться. И не переживай, я не буду пытаться с тобой заговорить, ели встречу тебя в коридоре.

– Не глупи, Гейл. Подходи и разговаривай со мной.

– Гейл, вероятно, тебе все, рассказала о Донне ЛаДонне и ее сестре Рамоне, – говорит Питер, пока мы идем к его ржавому желтому универсалу.

– Эмм, – бормочу я.

– Это все такая куча дерьма, что в нее даже не хочется лезть. И потом, кому интересны девчачьи разборки?

Я открываю пассажирскую дверь, бросаю кучу бумаги на пол и сажусь.

– Забавно, я всегда думала, что тебе интересно все, что касается женщин.

– Что ты имеешь в виду? – Питер выжимает педаль газа и поворачивает ключ зажигания. Ему требуется несколько попыток, чтобы заставить двигатель работать.

– Я никогда не думала, что ты из разряда парней, которые не выносят женского мнения. Знаешь, такие парни, которые говорят своим подругам заткнуться, когда те пытаются им что‑то сказать.

– С чего ты взяла, что я такой? Тебе Мэгги что‑то рассказала?

– Если нет, то почему ты не разрешаешь Гейл написать статью? Или все дело в Донне ЛаДонне? – как бы между прочим спрашиваю я.

– К ней это не имеет никакого отношения, – говорит он, грубо переключая передачу.

– Насколько хорошо ты ее знаешь? Только честно?

Он подозрительно смотрит на меня:

– Зачем это тебе?

Я пожимаю плечами:

– Я слышала, ты говорил о ней на вечеринке у Лали.

– И что?

– Мэгги – моя очень хорошая подруга и замечательная девушка, я не позвоню тебе обидеть ее.

– Кто говорит, что я собираюсь ее обидеть?

Лучше тебе действительно этого не делать.

Мы едем дальше, когда Питер говорит:

– Ты не должна этого делать.

– Чего?

– Быть милой с Гейл. Она настоящая заноза в заднице. Стоит тебе с ней заговорить, и ты никогда от нее не избавишься.

– Мне показалось, что она хорошая.

Я недоброжелательно смотрю на него, вспоминая, что он даже не поехал с Мэгги к врачу за противозачаточными таблетками. И несомненно, он чувствует себя виноватым.

– Если хочешь написать статью в газету, то можешь это сделать, – говорит он. – Мне кажется, что я твой должник.

– За то, что съездила с Мэгги к врачу? Думаю, да.

– Разве не лучше, когда девушки вместе делают такие вещи?

– Не знаю, – говорю я. – Что, если бы Мэгги забеременела?

– Этого я и пытаюсь избежать. Я думаю, я заслужил дополнительные очки за то, что являюсь хорошим парнем и заставляю ее принимать таблетки, – говорит Питер, как если бы он заслужил, чтобы его в знак одобрения похлопали по спине.

– Я думаю, что Мэгги и сама достаточно умна, чтобы знать, что ей нужно принимать таблетки.

– Эй, я не это имел в виду…

– Проехали, – раздраженно говорю я и вспоминаю ту девушку, которая все плакала и плакала после того, как сделала аборт. Парня, от которого она забеременела, там тоже не было. Я должна рассказать Питеру о ней, но и не знаю, с чего начать.

– В любом случае, это было очень мило с твоей стороны, – признается он. – Мэгги сказала, что ты ей очень помогла.

– Это тебя удивляет?

– Не знаю, Кэрри, – он мнется. – Я думал… я всегда думал, что ты… несколько дурашливая.

– Дурашливая?

– Ты всегда шутишь, придумываешь приключения на свою задницу. И я никогда не мог понять, что ты делаешь на занятиях по математическому анализу.

– Почему? Потому что я забавная? Разве девушка не может быть одновременно забавной и умной?

– Я не говорил, что ты не умная…

– Или это потому, что я не еду в Гарвард?

Мэгги постоянно говорит мне, что ты замечательный человек. Но я этого не вижу. Или, возможно, ты изменился в последние три дня.

– Эй‑эй. Спокойнее. Не стоит сходить с ума. Почему вы, девушки, всегда все принимаете так близко к сердцу? – спрашивает он.

Я сижу, положив ногу на ногу, и молчу. Питеру становится неловко, и он елозит на водительском сиденье.

– Эмм… – говорит он. – Ты должна что‑нибудь написать в газету. Может, биографический очерк об одном из учителей? Они всегда хорошо выходят.

Я вытягиваю ноги и кладу их на приборную панель.

– Я подумаю об этом, – говорю я. Мы уже въезжаем на стоянку у торгового центра, а я все никак не могу успокоиться. И еще меня гложет мысль о том, как я смогу дружить с Мэгги, пока она встречается с этим негодяем. Я выбираюсь из машины и громко хлопаю дверью, что, конечно, неправильно, но я не могу удержаться. – Я пойду внутрь, хорошо?

– Давай, – говорит он. Он явно нервничает. – Мы будем в «Миссис Филдс».

Я киваю и, пока иду через парковку, нахожу в сумке сигарету, прикуриваю ее и немного успокаиваюсь. И тут я вижу, как на стоянку въезжает желтый «Корвет» и паркуется в десяти футах от меня. Это Себастьян и Лали. Они смеются и хохочут, вылезая из машины. У меня в желудке все переворачивается: где они были последние полтора часа?

– Привет, крошка, – говорит Себастьян и целует меня в губы. – Мы были такими голодными, что заехали в «Гамбургер Шэк».

– Вы видели Уолта?

– Ага, – говорит Лали. Себастьян обнимает меня одной рукой, а затем другой рукой обнимает Лали. Так втроем мы идем в магазин.

Единственное, что меня успокаивает, то, что я знаю, что Себастьян не врал насчет «Гамбургер Шэк». Когда он целовал меня, от него пахло луком и перцем вперемешку с резким запахом табака.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: