Уравнение со случайными величинами

 

– Кэрри? – зовет меня Мисси.

– Проснись! – кричит Доррит мне в ухо.

Я со стоном просыпаюсь, стараясь прогнать остаток сна, в котором мельтешат танцующие и вертящиеся мужские бедра.

– Кэрри? Ты жива?

– Ну, так, – отвечаю я, чувствуя, что меня мутит.

– О‑хо‑хо… – произносит Доррит, когда я сбрасываю одеяло.

– С дороги! – отвечаю я, выпрыгиваю из кровати и мчусь в ванную, где меня тошнит.

Когда я оказываюсь в силах оглядеться, то виду, что Мисси и Доррит рядом. На лице у Доррит улыбка триумфатора. Выглядит она, как Гринч, уверенный, что ему удалось‑таки стащить Рождество[14].

– Папа знает?

– Что ты пришла домой в три ночи? Не думаю, – шепчет Мисси.

– Не говорите ему, – предупреждаю я, глядя на Доррит.

– Себастьян внизу, – сообщает она сладким голоском.

Серьезно?

Он сидит у стола в столовой, напротив отца.

– Если X равен Y в минус десятой степени, – говорит отец и пишет уравнение на задней стороне конверта, – тогда очевидно, что Z становится случайным числом.

Закончив, он подталкивает конверт Себастьяну, который вежливо разглядывает уравнение.

– Привет, – говорю я, слегка помахав рукой.

– Доброе утро, – отвечает отец.

По его лицу можно догадаться, что он не прочь поговорить со мной на тему моего потрепанного вида, но уравнение пока что ему интереснее.

– Видишь, Себастьян? – продолжает он, постукивая кончиком карандаша по букве X. – Опасность здесь представляют возможные значения X…

Я бегу дальше, на кухню, и ищу завалявшуюся там банку с растворимым кофе. Найдя, высыпаю половину содержимого банки в кружку и жду, пока закипит вода в чайнике. В голову приходит фраза: «Если смотреть на чайник, он никогда не закипит». Однако утверждение оказывается неверным. Если включить газ достаточно сильно, вода в итоге закипает вне зависимости от того, смотришь ты на чайник или нет. Сегодня как раз такой случай. Хотя, возможно, чайник закипает лишь в моем воображении.

Я беру чашку с кофе, несу ее в столовую и сажусь за стол. Папа уже перешел от математического анализа к допросу Себастьяна по поводу его будущего.

– В какой, говоришь, ты собираешься поступать колледж? – спрашивает он настороженно.

По голосу отца можно догадаться, что Себастьяну не удалось произвести на него впечатление познаниями в области случайных величин.

– Я ничего такого не говорил, – улыбается Себастьян, поглаживая меня по ноге с видом собственника.

Это гарантированный способ вывести папу из себя. Я сжимаю его руку, чтобы он прекратил.

– Я подумываю о том, чтобы поступить на следующий год, – говорит Себастьян. – Попутешествую по миру. Гималаи там, все такое…

На лице папы скептическое выражение. Я сижу и пью кофе. Он все еще слишком горячий, и консистенция что‑то слишком плотная.

– Я пока не готов впрячься в работу, – продолжает Себастьян, словно подобными фразами можно оправдать недостаток амбициозности.

– Тогда у тебя Должны быть деньги.

– Пап! – восклицаю я.

– Да, они у меня есть. Когда умер дедушка, мы с сестрой получили в наследство все, чем он владел.

– Ага, – кивает отец. – Я понял. Ты удачливый молодой человек. Полагаю, если ты попадешь в беду, всегда найдешь способ выйти сухим из воды.

– Насчет этого я пока ничего не знаю, сэр, – говорит Себастьян вежливо. – Но я удачлив, это верно.

Он смотрит на меня и кладет руку поверх моей.

– По крайней мере, мне повезло встретиться с вашей дочерью.

Я думала, что подобное заявление меня напугает, а вышло, что мне снова захотелось сбегать в ванную, только и всего. Какую новую игру он затеял?

Папа смотрит на меня, и по взгляду, его можно прочесть, что этому парню он не верит. В ответ я лишь улыбаюсь слабой улыбкой человека, которого мутит.

– Как бы там ни было, – говорит Себастьян, хлопая в ладоши. – Я как раз собирался спросить, не хочешь ли ты отправиться на каток?

Кататься на коньках?

– Скорей допивай кофе.

Он встает и пожимает папину руку.

– Рад был видеть вас, мистер Брэдшоу.

– Взаимно, – отвечает отец.

Папа, по всей видимости, не пришел к определенному мнению по поводу Себастьяна, потому что после рукопожатия он дружески похлопывает его по плечу.

Мужчины такие странные.

 

Интересно, я сама должна затеять разговор или оставить это на откуп Себастьяну? Или будем прикидываться, что вчера вечером ничего не случилось?

– Ну как там Донна ЛаДонна? Как ты думаешь, ты можешь ее попросить вернуть мои вещи?

Моя неожиданная атака застает Себастьяна врасплох.

Ноги перестают слушаться его, и он взмахивает руками, чтобы не потерять равновесия и не упасть на лед.

– Ха. Вообще‑то это я должен задавать вопросы.

Он восстанавливает равновесие, и мы скользим дальше в молчании, пока я размышляю над его заявлением.

Я виновата?

И что же я такого сделала? Я натягиваю шапочку на уши и вижу, что в нашу сторону несется мальчишка на хоккейных коньках. Нас он не видит, потому что смотрит через плечо на своих товарищей и смеется. Ему нет дела до десятков других людей, которые катаются на пруду. За мгновение до столкновения Себастьян хватает парня за плечи и отталкивает в сторону.

– Смотри, куда едешь! – говорит он.

– Сам смотри! – огрызается хоккеист.

Я качу туда, где стоят барьеры, установленные для того, чтобы катающиеся не выезжали на тонкий лед. В середине – прорубь, видно, как на зазубренные края выплескивается темная вода.

– Это ты куда‑то исчезла вчера ночью, – объясняет Себастьян. В его голосе звучат самодовольные победные нотки.

Я смотрю на него со смешанным чувством удивления и злорадства.

– Я тебя везде искал. А потом Лали сказала, что ты ушла. Да‑да, Кэрри, – говорит он, качая головой. – Это было невежливо.

– А танцевать с Донной ЛаДонной было вежливо?

– Мы же просто танцевали. Именно за этим люди и ходят на дискотеку.

Себастьян достает из внутреннего кармана кожаной куртки пачку сигарет.

– Без сомнения. Но они не танцуют со злейшими врагами их девушек. К тому же она украла мою одежду!

– Кэрри, – говорит он терпеливо. – Донна ЛаДонна не крала твою одежду.

– Тогда кто это сделал?

– Лали.

– Что?

– После того как ты исчезла, я долго разговаривал с ней, – говорит Себастьян, зажав сигарету между большим и указательным пальцами и закуривая. – Она хотела пошутить.

Меня снова начинает мутить, даже сильнее, чем раньше, так как холодный воздух не помог мне справиться с похмельем.

– Не злись. Она боялась сказать, потому что ты приняла все так близко к сердцу. Я ей сообщил, что собираюсь тебе все рассказать, а она просила, чтобы я этого не делал, так как боялась, что ты разозлишься.

Он берет паузу, делает еще несколько затяжек, а затем выкидывает сигарету в прорубь с темной водой. Попав в воду, окурок шипит, как испорченная петарда, а потом его затягивает под зазубренный ледяной край.

– Мы с ней знаем, какая ты чувствительная.

– Так я чувствительная?

– Ну, конечно. Учитывая, что случилось с твоей мамой…

– Лали с тобой и о моей матери разговаривала?

– Нет, защищается Себастьян. – Ну, возможно, пару раз она об этом упоминала. Но какая разница? Все знают об этом…

Чувствую, меня снова стошнит. Только маму не нужно приплетать. Не сегодня. Я не выдержу. Не говоря ни слова, я беру щепку и бросаю ее в прорубь.

– Ты плачешь? – спрашивает Себастьян с сочувствием, разбавленным долей иронии.

– Нет, конечно.

– Плачешь.

В голосе его звучит уже почти ликование.

– На людях ты ведешь себя хладнокровно, словно тебя ничто не тревожит, но наедине с собой ты не можешь смириться. Ты – романтик. Тебе нужен кто‑то, кто будет тебя любить.

Меня, кажется, и так все любят? Я собираюсь сказать это, но что‑то в его голосе останавливает меня. Наряду с состраданием в нем присутствует оттенок враждебности. Я не могу понять, то ли он предлагает мне любовь, то ли насмехается над моими чувствами?

Я не знаю, что сказать. Мне кажется, я навсегда запомню, как он выглядит в этот момент, именно потому, что не могу понять его намерений.

– Зачем, – наконец спрашиваю я. – Зачем Лали красть мою одежду?

– Потому что ты ее достала.

– Каким образом?

– Я не знаю. Она сказала, что между вами розыгрыши – обычное дело. Рассказывала, как ты дала ей слабительную пастилку перед соревнованиями.

– Нам тогда было двенадцать лет.

– И что?

– В смысле?

– Теперь ты захочешь, чтобы мы больше не встречались? – внезапно спрашивает Он.

– О боже…

Я натягиваю на лоб вязаную шапочку. Так вот зачем он сегодня пришел с утра ко мне домой. Вот зачем позвал на каток. Он хочет разорвать отношения, но боится делать это, поэтому подстроил все так, чтобы я сама их прекратила. Вот почему он танцевал вчера с Донной ЛаДонной. Он будет вести себя все хуже и хуже, пока у меня не останется выбора.

Нет, я и сама об этом размышляла последние двенадцать часов. Пока я танцевала с Уолтом и Рэнди в клубе, мысль о том, чтобы «послать ублюдка» уносила меня в стратосферу, как реактивный двигатель – ракету, и от возможности расстаться с Себастьяном меня накрывала волна беззаботной эйфории. Я танцевала все быстрей и быстрей, скидывая с себя бремя вчерашнего вечера. И в атмосфере непрекращающегося карнавала, среди полуголых танцующих мокрых тел, сверкающих и светящихся, как ночные насекомые, мне было весело и хорошо.

«Пошел ты, Себастьян!» – кричала я, подняв руки над головой, словно одурманенный фанатик во время мессы. И Рэнди ходил возле меня с гордым и значительным видом, повторяя: «Дорогая, у всего есть свои причины».

Но сейчас я не так уверена в своих чувствах. Действительно ли я хочу расстаться с ним? Мне будет его не хватать. И конечно, без него будет скучно. Невозможно расстаться с чувствами за один день. А может быть – ведь вполне может быть – именно Себастьяну сейчас страшно. Возможно, для него нестерпима мысль о том, что он разочаровал девушку, что не был достаточно хорош, и он старается оттолкнуть меня, прежде чем я пойму, что он – не тот самый невероятный, особенный парень, которым он хочет казаться. Когда он сказал, что внешне я хладнокровна, а внутренне жажду любви, возможно, он сказал это не обо мне. Может быть, таким образом он не прямо, но говорил о себе.

– Не знаю. Я что, должна решить прямо сейчас? – говорю я и, сдвинув шапочку на затылок, смотрю вверх на него.

Наверное, я сказала именно то, что нужно, потому что он смотрит на меня и смеется:

– Ты сумасшедшая.

– Как и ты.

– Ты уверена, что не хочешь порвать отношения со мной?

– Только потому, что ты уверен в том, что я хочу. Я не так проста, Знаешь ли.

– Да, я знаю, – соглашается он.

Себастьян берет меня за руку, и мы катимся через пруд.

 

– Я хочу сделать это, но не могу, – шепчу я.

– Почему?

Мы в его комнате.

– Ты боишься? – спрашивает он.

– Немного, – отвечаю я, откатываюсь на бок и опираюсь на локоть. – Не знаю.

– Больно бывает не всегда. Некоторым девочкам нравится это с самого первого раза.

– Да. Так было с Мэгги.

– Ну, видишь? Все твои подруги этим занимаются. Тебе не кажется глупым, что ты одна все никак не можешь?

По сути – нет, но я отвечаю утвердительно.

– Тогда почему бы нам этим не заняться?

– Может быть, это никак не связано с тобой.

– Этого быть не может, – отвечает он, садится и начинает натягивать носки. – Потому что иначе ты бы ей мной этим занималась.

– Но я никогда ни с кем этим не занималась.

Я подкрадываюсь и обнимаю его за плечи.

– Пожалуйста, не сердись на меня. Я просто не могу… Не могу сегодня. Сделаем это в другой раз, обещаю.

– Ты всегда так говоришь.

– На этот раз я говорю серьезно.

– Хорошо, – предупреждает он. – Но не надейся, что я буду ждать долго.

Он натягивает джинсы, а я падаю обратно на кровать, хихикая.

– Что смешного? – спрашивает он.

Меня душит хохот, и я едва в силах говорить:

– Ты всегда можешь посмотреть порнофильм. «Сиськи»!

– Откуда ты об этом узнала? – спрашивает он со злостью в голосе.

Я прикрываю лицо его подушкой:

– Ты до сих пор не понял? Я знаю все.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Цирк приезжает в город

 

– Еще два дня, – говорит Уолт, затягиваясь сигаретой с травкой. – Еще два дня свободы, и потом все.

– А как же лето? – спрашивает Мэгги.

– Ах, да. Долгое лето, Мэгги, – тихо говорит Уолт. – Загорать у бассейна, мазаться детским маслом…

– Заплетать волосы солнцем…

– Ты заплетаешь волосы солнцем, – говорит Мэгги, поворачиваясь.

– Это правда, – соглашаюсь я.

– Скучно, – говорит Лали и встает с кубистки. – Вы – грядка овощей. Дайте мне затянуться.

– Я думала, ты никогда не попросишь, – отзывается Мышь, передавая ей сигарету.

– Ты точно хочешь покурить? – спрашиваю я, поддразнивая Лали. – Последний раз, когда ты курила, ты съела полкило бекона. Сырого. Помнишь?

– Он был не сырой! – восклицает Лали. – Боже, Кэрри. Почему ты вечно все выдумываешь?

– Потому что это смешно?

Нас шестеро: Уолт, Мэгги, Мышь, Лали, Питер и я. Мы сидим без дела в старой комнате отдыха над гаражом Мыши. На дворе – канун Нового года, а мы самодовольно поздравляем друг друга с тем, что мы настолько круты, что нам лень идти на праздник. На самом деле, нет и праздника‑то такого, куда нам бы хотелось отправиться. Есть танцы для пожилых людей в «Кантри‑Клаб» – «мертвечина», как сказала Мышь. Есть еще ночь кино в библиотеке – «Высоколобые консерваторы, которые хотят казаться интеллектуалами», как сказал Уолт. Есть еще пафосный обед у Синтии Вианде, на который девушки должны прийти в длинных платьях, а мальчики – в арендованных смокингах. Они там, по всей вероятности, будут пить детское шампанское и прикидываться взрослыми. Однако туда приглашены только двадцать самых близких и дорогих друзей, если, конечно, уместно говорить о двух Джен и Донне ЛаДонне как о задушевных людях, способных на дружбу. Никто из нас в этот круг не входит, только Питер получил в последнюю минуту приглашение от Синтии, да и то потому, что ей понадобился «еще один мужчина». Чтобы Питеру не досталась такая незавидная роль, мы решили собраться у Мыши, чтобы курить травку, пить коктейли «Белый русский» и делать вид, что мы не неудачники.

– Эй, – говорит Питер Мэгги, постукивая по пустой банке. – Еще одному мужчине нужна еще одна баночка пивка.

– Еще один мужчина может и сам сходить, – отвечает Мэгги, хихикая. – Разве еще один мужчина не для этого? Чтобы делать лишнюю работу?

– Как насчет еще одной женщины? – спрашивает Лали. – Почему никому не нужна еще одна женщина?

– Потому что «еще одна женщина» – это любовница.

– Или третье колесо, – добавляет Мышь.

Я кашляю и сползаю со старого доброго кресла, на котором отдыхаю уже час.

– Кому‑нибудь еще принести выпить? – спрашиваю я, глядя на Мышь.

Она пожимает плечами, давая понять, что сказала то, что сказала. Если Лали и обиделась, то вида не показывает.

– Мне, и можно двойную порцию.

– Сейчас сделаю.

На старинном ломберном столике стоят бутылки с разнообразными алкогольными напитками и пластиковые стаканчики. Есть и пакет со льдом. Я смешиваю коктейли в двух стаканчиках. В тот, который предназначен для Лали, я наливаю чересчур много водки, так что ее коктейль получается слишком крепким, что, впрочем, можно сказать и о моих чувствах, по отношению к ней. С тех пор как Себастьян рассказал мне о том, что это Лали украла мою одежду, я держу на нее зуб. Мы вместе посмеялись над тем случаем, но какое‑то напряжение между нами осталось, оно висит, словно одинокое облако на залитом солнцем небосклоне. Так бывает: смотришь вверх и понимаешь, что гроза может разразиться в любую минуту.

– Когда возвращается Себастьян? – спрашивает Лали с хорошо разыгранной незаинтересованностью, и этот вопрос может быть с ее стороны всего лишь реакцией на высказывание Мыши по поводу «третьего колеса». Ведь она знает, что каникулы, которые Себастьян проводит со своей семьей, заканчиваются завтра. И ей, конечно, известно, что на воскресенье запланирован поход на концерт «Ацтек Ту‑Степ» в «Шабу Инн». Она все время только об этом и говорила, только сейчас сменила тему.

– Завтра, – отвечаю я, делая вид, что мне это безразлично. Лали совершенно необязательно знать, с каким отчаянием я считаю дни, оставшиеся до возвращения Себастьяна. В уме я проигрывала сцену встречи много раз: он подъезжает к дому в своем желтом «Корвете», я бегу к нему, а Себастьян заключает меня в объятия, страстно целует и приговаривает: «Я люблю тебя». Есть один нюанс. Когда я проигрываю сцену, вместо себя я вижу Джулию Кристи из фильма «Доктор Живаго». Мне двадцать с небольшим лет, у меня темные волосы, а на голове шляпка из меха белого горностая.

– Сколько времени? – внезапно спрашивает Уолт.

– Пятнадцать минут одиннадцатого.

– Не уверена, что досижу до двенадцати, – стонет Мэгги капризно.

– Ты обязана это сделать, – настаиваю я. – Если уж мы неудачники, это не значит, что и слабаки тоже.

– Говори за себя, – отвечает Уолт, берет бутылку водки и делает большой глоток.

– Уолт, это слишком много, – ворчит Мэгги.

– Ты никогда не говорила так, когда мы целовались, – парирует Уолт.

– Эй! – кричит Питер, вскакивая на ноги и делая боксерскую стойку. Он машет кулаками, нанося воображаемые удары в голову Уолта.

– Да ладно, расслабься, друг, – говорит Уолт, глядя на меня и делая еще глоток из горлышка.

– Дать тебе стакан?

– Нет.

Уолт ставит бутылку на стол и хлопает в ладоши.

– Итак, слушайте все, – громко заявляет он. – Я должен сделать заявление.

Черт, вот оно. Момент, которого все мы ждали, настал. Я быстро окидываю взглядом Мышь и Мэгги. Мышь кивает в знак одобрения, глядя на Уолта, как на пятилетнего ребенка, который только что показал карандашный рисунок, где изображена его семья, Мэгги закрыла руками рот и смотрит то на Мышь, то на меня бешеными глазами, словно надеясь, что мы подскажем, что ей делать.

– Ты поступил в Пенн[15], – предполагает Питер.

– Нет.

Я сдвигаюсь туда, где Уолт не может меня видеть, прикладываю палец к губам и делаю гримасу, предостерегая Мэгги от каких‑либо высказываний.

– Эй, что происходит? – спрашивает Лали, поймав мой взгляд. – Ты получил место менеджера в закусочной?

– Да типун тебе на язык, – отвечает Уолт.

Я раньше не слышала, чтобы он так говорил. Вероятно, фраза почерпнута у Рэнди.

– Сюрприз гораздо интересней, – говорит Уолт, слегка покачиваясь. – Я собирался дождаться полночи, но есть подозрение, что к этому моменту я уже буду в отключке.

Уолт оглядывает комнату, чтобы удостовериться, что он привлек всеобщее внимание. Затем продолжает, и кое для кого его слова посильнее разрыва бомбы.

– Для тех, кто еще не понял, я теперь официально гей.

На мгновение в комнате воцаряется молчание, словно каждый решает, как ему реагировать на заявление Уолта, вне зависимости от того, знали они об этом или нет. Молчание прерывает сдавленный смешок Лали.

– И это все? – спрашивает она. – Ты гей? В этом сюрприз?

– Огромное тебе спасибо, – отвечает Уолт с наигранным возмущением.

– Поздравляю, мужик, – говорит Питер.

Он пересекает комнату, осторожно прижимает Уолта к себе и похлопывает по спине.

– И когда ты об этом узнал? – спрашивает он, словно Уолт только что объявил, что ждет ребенка.

– А когда ты узнал, что ты натурал, Питер? – хихикаю я.

– Ну, – говорит Мэгги жеманно, – мы знали об этом.

На самом деле, об этом знали не все. Да и сама Мэгги после того, как мы устроили за Уолтом слежку, с толовой ушла в организацию их с Питером поездки в палаточный лагерь, так что оскорбление, нанесенное Уолтом ее чувству собственного достоинства, быстро забылось.

Я подняла свой стаканчик.

– За Уолта! – сказала я, а затем добавила: – И за нас. За тысяча девятьсот восемьдесят…

Внезапно кто‑то громко стучит в дверь.

– Черт… – говорит Мышь, пряча принадлежности для курения марихуаны под диванные подушки. Питер ставит бутылку водки за кресло. Мы проводим руками по волосам, сдуваем с груди сигаретный пепел.

– Заходите, – предлагает Мышь.

Это ее отец, мистер Кастеллс. Несмотря на то что ему много лет, меня всегда поражает, до чего же он красив. Мышь утверждает, что когда он был молод, его называли Кэрри Грантом с Кубы.

– Надеюсь, вы неплохо проводите время, – вежливо спрашивает он, входя в комнату. По его выражению лица я догадываюсь, что он не просто так зашел.

– Кэрри, – говорит он. – Звонит твой отец. Ему необходимо немедленно поговорить с тобой.

 

– По всей видимости, у них есть старая машина, которой никто не пользуется. Они даже не подозревали, что ее нет на месте, пока я не позвонил, – говорит отец. По всему видно, что он напуган и шокирован.

– Пап, я уверена, все обойдется, – заверяю его я, молясь в душе, чтобы он не заметил, что вместо одной дочери‑отступницы он имеет двух: беглянку Доррит и наркоманку – меня. Хотя я необыкновенно быстро протрезвела, да и действия марихуаны в голове как ни бывало.

– Как далеко они могли уехать? Ни у одной, ни у другой нет прав. Откуда Шерил вообще известно, как водить машину?

– Загадка. Я вообще ничего не знаю об этой семье, кроме того, что мама Шерил трижды была замужем.

Я киваю, глядя на дорогу. Несмотря на то что на дворе канун Нового года, на улицах пустынно и темно. У меня есть уверенность в том, что новый кризис с Доррит случился отчасти по моей вине. Нужно было уделять ей больше внимания. Но откуда мне было знать, что она собирается куда‑то уехать? Она сказала, что пойдет на ночь кино в библиотеке. Папа, даже довез ее и подождал, пока она встретится со своей подругой Морой, которую мы знаем тысячу лет. Мама Моры сказала, что заберет девочек в семь и доставит Доррит домой, прежде чем они с Морой поедут к кому‑то справлять Новый год. Однако, когда мама Моры появилась в библиотеке, дочь сказала ей, что Доррит ушла в торговый центр и ее кто‑нибудь подвезет оттуда. Когда в девять она так и не появилась, папу охватила паника. Он звонил маме Моры, но та не брала трубку до десяти. Затем он позвонил в дом Шерил, надеясь, что Доррит, возможно, заехала к ней в гости, никого не предупредив, но ее младший брат сказал, что Шерил нет дома, а родители пошли в «Эмеральд». Папа позвонил в «Эмеральд», и тогда мама и отчим Шерил отправились домой и обнаружили пропажу старой машины. Теперь мы едем в дом Шерил, чтобы понять, как быть дальше.

– Пап, мне жаль, что так вышло.

Отец ничего не отвечает, только сокрушенно покачивает головой.

– Она, наверное, в торговом центре или на поле для гольфа. А может, просто где‑нибудь гуляет.

– Я так не думаю, – говорит отец. – Она взяла пятьдесят долларов из ящика, где хранятся чистые носки.

Когда мы съезжаем с главной улицы, я отвожу глаза, чтобы посмотреть на «Эмеральд», словно я этого места никогда раньше не видела. Мы проезжаем еще немного вперед и подворачиваем на узкую улицу, битком набитую потрепанными домами. Наконец мы останавливаемся возле фермерского дома, окрашенного в голубой цвет. Видно, что краска сильно облупилась, зато крыльцо несет на себе следы недавнего капитального ремонта. Сквозь закрытые жалюзи пробиваются лучи света, и, пока мы рассматриваем дом, на крыльце появляется мужчина и смотрит на нас. У человека ярко‑красное лицо, но, кажется, дело тут не в освещении.

– Я так и думал, – говорит папа мрачно. – Мэк Келлер.

– Кто это?

– Местный мастер по ремонту и строительству, – говорит отец таким тоном, словно эти слова все объясняют.

Мы заворачиваем в проезд, ведущий к дому, и останавливаемся позади пикапа. Сбоку к дому пристроен гараж для двух автомобилей. Он выглядит заброшенным. Одна из дверей открыта, внутри горит лампочка без плафона.

– Что это значит? – спрашиваю я.

– Мэк Келлер, что называется, мутный тип.

Папа отстегивает ремень безопасности и снимает очки, чтобы оттянуть неизбежный разговор.

– Мама отказывалась иметь с ним дело. У нее с ним были какие‑то проблемы, которые касались строительства домов. Однажды мы застали Мэка Келлера в проезде у нашего дома, он стоял с ломом наперевес.

Как странно, что я этого не помню. Хотя, возможно, помню. Мне кажется, какие‑то смутные воспоминания о склоке и о том, как нам, трем маленьким девочкам, велели спрятаться в подвале, у меня остались.

– Ты вызывал полицию?

– Нет. Мама вышла и поговорила с ним. Мне было очень страшно, а она, казалось, совсем не была напугана. Ну, ты знаешь маму, – говорит отец, и в голосе его появляются слезы. – Она была маленькая, но смелая, как черт. С Мими все боялись связываться.

– Я помню. А еще ей никогда не приходилось повышать голос, – добавляю я печально, чтобы внести свою лепту в воспоминания о маме. – Это была важная черта ее характера…

– Она была леди с головы до пят, и мужчины знали это, – вторит мне отец, вздыхая. – Она сказала Мэку Келлеру всего пару слов, и он убрался восвояси, поджав хвост.

Да, вот такой была моя мама. Леди с большой буквы. Даже когда я была маленькой, и то понимала, что мне такой никогда не стать. Я была слишком грубой и неловкой. Я вечно хотела поехать в те места, которые родители считали неподходящими. Например, в Нью‑Йорк. Я заставила Мисси и Доррит сжечь кукол Барби на костре. Я рассказала кузинам, что Санта‑Клауса на самом деле не существует. Подозреваю, маме всегда было понятно, что леди из меня не выйдет и что я никогда не буду на нее похожа. Но видимо, ей это было не важно.

– Как ты думаешь, Доррит знает что‑нибудь про Мэка Келлера? Про то, кем его считала мама? Если знала, возможно, в этом заключается одна из причин поведения Доррит. Пап, я думаю, Доррит надо сводить к психотерапевту.

Я уже предлагала это отцу несколько раз, но он всегда отвергал мое предложение. Он родом я из поколения, которое считает, что психотерапевты – это зло. Даже при таких серьезных обстоятельствах мнение отца остается непоколебимым.

– Не сейчас, Кэрри, – отвечает он. Когда папа вылезает из машины, вид у него такой, словно ему нужно идти на казнь. Прежде чем мы успеваем постучать, дверь открывается, и на пороге появляется Мэк Келлер и загораживает нам дорогу. Он красив, но в его внешности есть что‑то пошлое, так что, когда глядишь на него, испытываешь неизвестно откуда взявшийся стыд.

– Брэдшоу? – ухмыляется он и отвечает на свой собственный вопрос. – Ну, понятно. Входи.

Надеюсь, у него за дверью не припрятан лом.

– Сюда, – говорит он, указывая в сторону гостиной рукой, в которой зажата бутылка с пивом. Мы бочком, нерешительно, проходим в комнату, не зная, чего ожидать. Вдоль одной из стен стоит гигантский телевизор с двумя колонками по бокам. В комнате есть кирпичный камин, на полу лежит грубый белый ковер, усыпанный игрушками, на котором сидят два пуделя со слезящимися глазами, У другой стены стоит длинный раскладной диван. На нем, растянувшись, лежит мама Шерил, которую зовут Конни. В одной руке она держит стакан, в котором предположительно джин с тоником, а в другой руке – пакет со льдом.

– Моя маленькая девочка, – начинает рыдать она, завидев нас.

Она отставляет стакан с выпивкой и лед и тянется к нам. У нас нет другого выбора, кроме как взять ее за руки.

– Она же еще маленькая девочка.

– Да не такая уж и маленькая, – ворчит Мэк Келлер.

– А что, если их похитили? – спрашивает Конни, часто моргая. – Что, если они лежат где‑то в канаве?..

– Заканчивай, Конни, – говорит Мэк Келлер. – Они взяли машину и поехали куда‑то пить. Когда Шерил вернется, задам ей трепку. Вот и все.

Папа тем временем под благовидным предлогом высвободился из цепких рук Конни и теперь стоит с независимым видом, словно ситуация не имеет к нему прямого отношения.

– Вы в полицию звонили?

– А зачем ее вмешивать? – спрашивает Мэк Келлер. – От них одни неприятности. Кроме того, заявления о пропаже людей не принимаются в течение, по крайней мере, двадцати четырех часов.

– Когда их уже может не быть в живых! – кричит Конни.

Она тяжело дышит и прикладывает руку к сердцу.

– Вот что я получаю за свою жалкую жизнь. Моя дочь – малолетняя преступница, а муж – пьяница и бездельник.

– Хочешь по мозгам получить? – спрашивает Мэк Келлер. – Я же сказал, чтобы ты заткнулась.

Мы с отцом в ужасе переглядываемся.

– Думаю, нам нужно начать их искать, – говорю я, глядя на часы. – Сейчас десять сорок пять. Их нет уже не менее трех часов…

– За это время они могли доехать до Бостона! – восклицает Конни. Она смотрит на мужа.

– Я возвращаюсь в «Эмеральд», – заявляет он. Видя наши шокированные физиономии, он ухмыляется. – В конце концов, это не мой ребенок. А меня ждет в баре мужик, которого зовут Джек Дэниэлс.

 

Отец, Конни и я ездим по городу, разыскивая Доррит и Шерил. Мы ищем в полях, в «Кантри‑Клаб» и в нескольких маленьких барах, известных Конни. Ни мне, ни отцу совершенно непонятно, впрочем, почему Конни думает, что кто‑то, будет наливать алкоголь тринадцатилетним девочкам. Тем не менее мы продолжаем бесплодные поиски и сдаемся только к двум часам ночи.

– Вы нашли ее? – визжит полная надежды Мисси, когда мы входим в дом.

– Нет.

– Что же нам делать?

– А что мы можем сделать?

– Как это могло случиться? – плачет Мисси.

– Не знаю. Если она не вернется к шести часам утра, идем в полицию.

В течение некоторого времени мы стоим в напряженном молчании, потом я на цыпочках отправляюсь туда, где уединился папа, чтобы предаться страданиям в одиночестве. Он сидит на диване и медленно листает страницы семейного альбома, который завела мама, когда они обручились. Я возвращаюсь в кухню, чтобы подкрепиться перед долгой и трудной ночью. Достаю из холодильника хлеб, сыр и майонез, чтобы приготовить сэндвич.

Звонит телефон.

Звонок раздается так громко и пронзительно, что, кажется, от него невозможно укрыться. Я бросаю хлеб и хватаю трубку.

– Кэрри? – Я слышу мужской голос.

– Джордж? – спрашиваю я в крайнем удивлении. Потом наступает разочарование, которое сменяется злостью. Зачем Джордж звонит так поздно? Полночь давно прошла, и Новый год уже наступил. Должно быть, он пьян.

– Джордж, сейчас неподходящее время…

– Тут кое‑кто хочет поговорить с тобой, – перебивает он меня.

– Кто?

– С Новым годом, – говорит на том конце Доррит, хихикая в трубку.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: