Пинки берет Каслбери штурмом

 

– Мэгги заставляет меня идти на заседания этого комитета по организации выпускного вместе с ней, – говорит Питер почти шепотом. – Сможете без меня сдать газету в печать?

– Да, без проблем. Иди спокойно. Мы с Гейл все сделаем.

– Не говорите Смидженс, ладно?

– Не скажу, – обещаю я. – Можешь на меня полностью положиться.

Питер, похоже, не убежден на все сто процентов, но у него нет выбора. В отдел верстки и дизайна входит Мэгги и останавливается возле него.

– Питер? – зовет она.

– Уже иду.

– Ладно, Гейл, – говорю я, когда ребята уже в холле и не могут нам помешать. – Пора заняться делом.

– Ты не боишься нажить неприятности?

– Нет. Писатель не должен бояться.

Да. Писатель должен быть с когтями, как дикое животное.

– Кто так говорит?

– Мэри Гордон Ховард.

– Это кто?

– Не важно. Ты что, не рада: тому, что мы поквитаемся с Донной ЛаДонной?

– Рада. Но что, если она не догадается, что написанное относится к ней?

– Если она не догадается, все остальные поймут. Это точно.

Мы работаем быстро. Убираем статью Питера об отмене экзаменов по физкультуре для старшеклассников и заменяем ее на мой рассказ о пчеле‑королеве, то есть о Донне ЛаДонне. Закончив, мы с Гейл относим макет завтрашнего номера «Мускатного ореха» в компьютерный класс, где пара отщепенцев‑компьютерщиков превратит его в газету, напечатанную на бумаге. Питер и мисс Смидженс взбесятся, это ясно. Но что они смогут сделать со мной? Уволят? Не думаю.

На следующий день я просыпаюсь рано. Первый раз за долгое время меня тянет в школу. Я бегу в кухню, там папа варит яйцо себе на завтрак.

– Ты уже проснулась! – восклицает он.

– Ага, – отзываюсь я, намазывая масло на кусок хлеба, поджаренного в тостере.

– Ты выглядишь счастливой, – осторожно замечает папа, подходя к столу с яйцом. – Так ли это?

– Конечно, пап. Почему бы мне не быть счастливой?

– Я не хотел об этом говорить, – продолжает отец. Когда ему приходится говорить о вещах, требующих деликатного подхода, папа становится таким странным. Видно, как ему неловко. – Мисси немного рассказала о том, что случилось с этим, Себастьяном. В общем я не хотел причинять тебе боль, но, знаешь, я уже несколько недель хочу сказать тебе, что в вопросах собственного счастья не стоит полагаться на других людей.

Папа прокалывает желток яйца и покачивает головой, как бы соглашаясь с тем, что подсказывает ему мудрость.

– Я знаю, ты считаешь, что я просто твой старый папа и не очень разбираюсь в том, что происходит. Но ты знаешь, я хороший наблюдатель. И я наблюдал, какое горе принес тебе этот инцидент. Я все время хотел как‑то помочь тебе. Можешь поверить, нет ничего хуже для отца, чем видеть, что твоему ребенку кто‑то причинил боль. Но я понимал, что ничего не могу сделать. Когда происходят вещи такого рода, ты остаешься с ними один на один. Жаль, что это так, но это – жизнь. И если тебе удается справиться с таким в одиночку, ты становишься по‑человечески сильней. На развитие личности очень сильно влияет знание того, что ты можешь упасть, а потом…

– Спасибо, папа, – говорю я, целуя его в затылок. – Я поняла.

Иду наверх и шарю в своем шкафу. Сначала я думаю, что стоит надеть что‑нибудь вызывающее, например полосатые легинсы с клетчатой рубашкой, потом решаю, что это слишком. Мне бы не хотелось привлекать к себе излишнее внимание. Надеваю свитер из хлопка с горлом, вельветовые джинсы и школьные ботинки на плоской подошве.

На улице один из слишком теплых не по сезону дней, которые случаются в апреле. В такие дни ясно, что весна уже не за горами. Я понимаю, что не стоит пренебрегать такой погодой, и решаю отправиться в школу без машины. Если ехать на автобусе, до школы примерно четыре мили. Однако мне известно, где можно срезать, и, поблуждав по маленьким переулкам позади школы, я дохожу туда за двадцать пять минут. По дороге я прохожу мимо дома Уолта, похожего на красивую маленькую солонку, стоящую за длинным забором. Внутри благодаря стараниям Уолта идеальная чистота, но я всегда удивляюсь, как его многочисленная семья помещается в таком маленьком жилище. В доме пять детей и всего четыре спальни, а это значит, что Уолту всегда приходилось делить комнату с младшим братом, которого он ненавидит.

Когда я оказываюсь возле дома Уолта, замечаю нечто необычное. В дальнем конце двора стоит зеленая палатка, к которой протянут яркий оранжевый провод – удлинитель, такие применяют, чтобы подключать электроприборы для использования на улице. Уолт, я точно знаю, никогда бы не позволил, чтобы кто‑то устанавливал в его дворе палатку. Он бы счел, что это – нонсенс. Я подхожу ближе, и вдруг полог палатки откидывается, и из нее выходит Уолт собственной персоной, На нем мятая футболка и джинсы, которые выглядят так, как будто он в них спал. Волосы не причесаны. Он протирает глаза и видит дрозда, который прохаживается вокруг в поисках червей.

– Давай отсюда. Пошел! – говорит Уолт, делая шаг к дрозду и размахивая руками.

– Чертовы птицы, – добавляет он, когда дрозд улетает.

– Уолт?

– Ага? – отвечает он, глядя на меня искоса. Уолту нужно носить очки, но он категорически отказывается это делать, мотивируя тем, что от очков глазам один вред. – Кэрри? Ты что здесь делаешь?

– Что ты делаешь в палатке? – спрашиваю я с не меньшим удивлением.

– Это мой новый дом, – отвечает он со смесью иронии и сарказма в голосе. – Что, нравится?

– Не понимаю.

– Подожди. Мне нужно пописать. Сейчас вернусь.

Он уходит в дом, а через несколько минут возвращается с чашкой кофе.

– Я бы тебя пригласил в свой новый дом, но, уверен, тебе там не понравится.

– Да в чем дело? – спрашиваю я, следуя за ним в палатку.

На полу лежит кусок брезента, поверх него спальный мешок, накрытый грубым армейским одеялом. Рядом – куча одежды, чуть дальше – небольшой пластиковый стол, на котором стоит старая лампа. Рядом с ней – открытая коробка с печеньем «Орео». Уолт шарит в куче одежды, находит пачку сигарет и берет ее.

– Одно из достоинств жизни на улице. Никто не может запретить тебе курить.

– Ха, – отзываюсь я, садясь на спальник в позе йога.

Прикуривая, я пытаюсь понять, как такое могло произойти.

– Значит, дома ты не живешь? – спрашиваю я Уолта.

– Нет, – отвечает он. – Съехал пару дней назад.

– Не слишком ли холодно для житья в палатке?

– Ну, сегодня точно нет.

Уолт нагибается и стряхивает пепел в угол.

– Как бы там ли было, я уже привык. Трудности меня не пугают.

– Серьезно?

– А ты как думаешь? – спрашивает он со вздохом.

– Как же ты тут оказался?

Уолт вздыхает снова. На этот раз долго и протяжно.

– Из‑за отца. Ричард узнал о том, что я – гей. Да‑да, – продолжает он, наблюдая за тем, как меняется мое лицо, когда до меня доходит смысл сказанных им слов. – Брат прочитал мой дневник…

– Ты ведешь дневник?

– Конечно, Кэрри, – говорит он нетерпеливо. – Я его веду, сколько себя помню. В основном записываю туда архитектурные идеи, вклеиваю вырезки из журналов, на которых изображены здания, которые мне нравятся. Но кое‑что личное там тоже есть. Например, несколько фотографий, где я и Рэнди вместе. Так вот, мой тупица‑брат каким‑то образом сумел сложить два и два и донес родителям.

– Черт.

– Да уж, – говорит Уолт, тушит сигарету, потом незамедлительно закуривает следующую. – Маме вообще все равно. Конечно, у нее же есть брат‑гей, хотя об этом не принято говорить. Они предпочитают называть его «закоренелым холостяком». Но отец просто рехнулся. Он такой сукин сын, что ты бы никогда не подумала, что он религиозен, но это так. Он считает, что гомосексуализм – смертный грех или что‑то в этом роде. В общем, мне запрещено ходить в церковь, что для меня хорошо. Но отец решил, что не может позволить мне спать в доме. Он боится, как бы я не совратил братьев.

– Уолт, это же смешно.

– Могло быть и хуже, – говорит он, пожимая плечами. – По крайней мере, разрешил мне пользоваться ванной и кухней.

– Почему ты мне ничего не сказал? – спрашиваю я.

– Ну, ты вроде как была занята собственной драмой.

– Это правда, но у меня всегда бы нашлось время для друзей с их драмами.

– Боялся, ты не примешь меня всерьез.

– О боже. Я что, была плохой подругой?

– Нет, не плохой. Просто ты была по горло в собственных проблемах.

Я подтягиваю колени к груди, обнимаю их и мрачно смотрю на холщовые стены палатки.

– Прости, Уолт. Я не знала. Приходи пожить к нам, пока инцидент не будет исчерпан. Отец не будет злиться на тебя вечно.

– Спорим, будет? – говорит Уолт. – Он считает, что я исчадие ада. Он отрекся от меня.

– Почему бы тебе не уехать? Не сбежать?

– И куда мне ехать? – спрашивает он ворчливо. – Да и зачем? Ричард отказывается платить за обучение в колледже. Так он решил наказать меня за то, что я гей. Он боится, что я в колледже буду только рядиться и ходить по дискотекам. В общем, приходится считать каждое пенни. Думаю, поживу в палатке до сентября, а потом поеду учиться в Род‑айлендскую школу дизайна.

Уолт откидывается на отсыревшую подушку:

– Не так уж тут и плохо. Мне даже нравится.

– А мне не нравится. Ты поедешь жить к нам. Я буду спать в спальне сестры, а тебе отдам свою…

– Мне не нужна благотворительность, Кэрри.

– Но, наверное, твоя мама…

– Она никогда не пойдет против воли отца, когда на него находит. От этого только хуже становится.

– Ненавижу правильных людей.

– Да уж, – отзывается Уолт. – Я тоже.

 

Я настолько шокирована тем, что случилось с Уолтом, что не сразу понимаю, что в школе сегодня что‑то не так. В аудитории тише, чем обычно, и, когда я сажусь рядом с Тимми Брюстером, замечаю, что он поглощен чтением «Мускатного ореха».

– Ты это видела? – спрашивает он, встряхивая газетой.

– Нет, отвечаю я, – стараясь сохранять равнодушный тон. – А что?

– Я думал, ты пишешь для этого листка.

– Да, однажды мою статью напечатали. Но это было несколько месяцев назад.

– В таком случае рекомендую почитать, – убеждает меня Тимми.

– Ну, ладно, – соглашаюсь я и пожимаю плечами.

Чтобы моя незаинтересованность была очевидней, я поднимаюсь и иду в начало аудитории и беру экземпляр «Мускатного ореха» из стопки, лежащей на краю сцены.

Обернувшись, я обнаруживаю трех девочек, учениц младших классов. Они стоят и подталкивают друг дружку.

– Можно нам взять газету? – наконец решается одна из них.

– Я слышала, там есть статья о Донне ЛаДонне, – говорит другая.

– Нет, ну надо же. Неужели кто‑то решился об этом написать?

Я даю им три газеты и возвращаюсь на место. По дороге я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы руки не тряслись.

Черт. Что, если меня поймают? Но меня не поймают, если я буду вести себя как ни в чем не бывало, а Гейл будет держать язык за зубами.

Есть у меня такая теория: человека невозможно ни в чем уличить, если он ни в чем не признается и ведет себя так, словно ничего дурного не сделал.

Разворачиваю газету и делаю вид, что читаю, а сама тайком оглядываю аудиторию, проверяя, не пришел ли Питер. Оказывается, он уже пришел и, как и все, поглощен чтением. Щеки у него красные, как свекла, а желваки на скулах так и ходят.

Вернувшись на место, я обнаруживаю, что Тимми дочитал статью и, очевидно, пришел в негодование.

– Кто бы это ни сделал, его надо с позором выгнать из школы.

Он смотрит на первую страницу, чтобы узнать фамилию автора.

– Пинки Уизертон? Кто это? Никогда о нем не слышал.

О нем?

– Я тоже, – говорю я, поджав губы, словно так же озадачена. Надо же, Тимми думает, что Пинки Уизертон учится в нашей школе. Кроме того, он считает его парнем. Но раз уж Тимми сам это предложил, я ему подыграю.

– Наверное, кто‑нибудь из новеньких.

– В школе за последнее время из новичков появился только Себастьян Кидд. Думаешь, он мог такое сделать?

Складываю руки на груди и смотрю в потолок, словно ответ прячется где‑то там.

– Ну, он же встречался с Донной ЛаДонной. И она его вроде бы бросила. Может, он решил отомстить таким образом?

– Да, точно, – отвечает Тимми, подняв указательный палец. – Мне всегда казалось, что он какой‑то неприятный тип. Ты знаешь, что он раньше учился в частной школе? Я слышал, он из богатой семьи. Смотрит на нас, обычных ребят, свысока. Думает, наверное, что он лучше нас.

– Угу, – киваю я с энтузиазмом.

Тимми в негодовании бьет кулаком по ладони.

– Мы должны что‑то сделать с этим парнем. Проколоть ему шины или добиться, чтобы его выкинули из школы. Эй, – внезапно останавливается он и чешет голову. – А ты разве с ним не встречалась? По‑моему, я слышал…

– Да, было пару раз, – соглашаюсь я прежде, чем Тимми успевает сложить два и два. Но он оказался мерзким типом, как ты и сказал. Реальный подонок.

 

Во время математики я ощущала, как Питер сверлит меня взглядом. Себастьян тоже здесь, но после инцидента на стоянке я старательно избегаю встречаться с ним глазами или смотреть на него.

Однако, когда он вошел в аудиторию, я не смогла сдержать улыбку. Он испуганно на меня посмотрел, потом улыбнулся в ответ. Видимо, подумал, что я на него больше не злюсь.

Ха! Знал бы он.

Когда звенит звонок, я пулей вылетаю из аудитории, но Питер настигает меня.

– Как это случилось? – спрашивает он требовательно.

– Что? – говорю я, демонстрируя некоторое раздражение.

– Как это – что? – отвечает Питер, вращая глазами.

Похоже, он считает, что я затеяла с ним игру.

– Откуда взялась статья в «Мускатном орехе»?

– Понятия не имею, – отвечаю я и собираюсь уходить. – Я сделала в точности, как ты сказал. Отнесла макет компьютерщикам…

– Ты что‑то с ним сделала, – настаивает он.

– Питер, – отвечаю я со вздохом. – Честное слово, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Тогда тебе лучше быстренько понять. Смидженс вызвала меня в свой кабинет. Требует, чтобы я немедленно явился. И ты идешь со мной!

Он хватает меня за руку, но я вырываюсь.

– Ты уверен? Хочешь рассказать ей, что не присутствовал при сдаче?

– Черт, – отвечает он, пристально глядя на меня. – Ты лучше быстренько придумай, что сама будешь ей говорить.

– Да никаких проблем.

Желание стать, свидетелем сцены, которая произойдет между Питером и мисс Смидженс, настолько велико, что я не в состоянии ему сопротивляться. Я чувствую себя, как человек, совершивший поджог и знающий, что ему нужно бежать, но огонь производит на него такое магическое воздействие, что ноги сами несут его к месту преступления.

Мисс Смидженс сидит за столом, перед ней – развернутый номер «Мускатного ореха». Сигарета в ее руке истлела почти до основания, превратившись в столбик пепла длиной, в добрых два дюйма. Пепел может упасть в любую секунду.

– Привет, Питер, – говорит она, поднося к губам то, что осталось от сигареты. Я зачарованно смотрю на столбик пепла, который все никак не падает. Она бросает потухшую сигарету в пепельницу, полную окурков, а пепел остается там же, где был. Часть окурков продолжает тлеть, и над большой керамической пепельницей витают клубы дама.

Питер садится. Мисс Смидженс кивает мне, но видно, что она не очень хочет, чтобы я присутствовала при разговоре. Тем не менее я тоже сажусь.

– Ну, – спрашивает она, прикуривая, новую сигарету. – Пинки Уизертон – это кто?

Питер таращится на нее, потом резко поворачивается ко мне.

– Он из новеньких, – отвечаю за него я.

– Он?

– Или она. В общем, кто‑то из новичков.

Мисс Смидженс не убеждена.

– Да с чего вы взяли? Откуда же она или, как вы говорите, он?

– Может, м‑м, из Миссури, – брякает Питер наугад.

– А почему он или, может быть, она не значится в списке учеников?

– Он только что приехал, – подсказываю я. – Может, вчера, хотя, может, и раньше. На прошлой неделе, как‑то так.

– Его, наверное, еще в компьютер не занесли, – предполагает Питер.

– Понятно, – говорит мисс Смидженс и берет в руки газету. – Этот Пинки, должна вам сказать, отлично пишет. Так что я бы хотела, чтобы его или, может, ее работы и в дальнейшем появлялись на страницах «Мускатного ореха».

– Ну, конечно, – отвечает Питер с сомнением.

Мисс Смидженс смотрит на него со зловещей улыбкой на лице. Помахивая сигаретой, она собирается продолжать, как вдруг большой столбик пепла отламывается от фильтра и падает ей прямиком в разрез на груди. Мисс Смидженс вскакивает и начинает вытряхивать пепел из‑под блузы, а мы, пользуясь случаем, пытаемся поспешно ретироваться. Мы уже у двери, когда она останавливает нас:

– Стойте.

Мы медленно поворачиваемся.

– Насчет Пинки, – говорит она, щурясь в клубах дыма. На губах ее снова играет улыбка, не предвещающая ничего хорошего. – Я хочу встретиться с ним. Или с ней. Скажите ему, чтобы определился с полом.

 

– Вы это видели? – спрашивает Мэгги, хлопая газетой по столу в столовой.

– Ну да, – отвечает Мышь, наливая кипяток в пластиковый стаканчик с супом быстрого приготовления. – Вся школа об этом говорит.

– Как гак получилось, что я узнала об этой статье только сейчас? – осведомляется Мэгги, глядя на Питера осуждающе.

– Наверное, потому, что сильно занята делами комитета по организации выпускного? – говорит Питер, протискиваясь на место между Мэгги и Мышью. Мэгги берет газету и указывает на заголовок:

– Что это за имя – Пинки Уизертон?

– Может, кличка? – делаю предположение я. – Как у Мыши?

– Но ее на самом деле не Мышью, а Робертой зовут. Я имею в виду, что, когда она подписывается, она ведь не пишет там «Мышь».

Питер смотрит на меня, потом гладит Мэгги по голове:

– Не стоит ломать голову над внутренними делами «Мускатного ореха». Все под контролем.

На лице Мэгги появляется выражение удивления и любопытства.

– Да? А как вы собираетесь объясняться с Донной ЛаДонной? Она наверняка сильно на вас обиделась.

– На самом деле, – говорит Мышь, дуя на суп. – Ей, кажется, все это нравится.

– Серьезно? – спрашивает Мэгги.

Она оборачивается и вглядывается в противоположный конец столовой. Мышь права. Донна ЛаДонна наслаждается вниманием. Она сидит у своего обычного стола, окруженная поклонниками и пчелками из ее улья. Они собрались вокруг нее так плотно, словно они – телохранители кинозвезды, которой во что бы то ни стало нужна защита от фанатов. Донна распускает перышки. Она улыбается, опускает лицо вниз и глядит исподлобья. Плечи она при этом соблазнительно приподнимает, словно каждое ее движение снимает невидимая камера. А вот Лали и Себастьяна рядом с ней как‑то не видно. Я их так и не вижу, пока не встаю, чтобы опустошить поднос. И только тогда я их нахожу. Они ютятся на краю пустого стола в углу столовой.

Я уже собираюсь выйти из столовой, когда меня окликает сама Донна ЛаДонна.

– Кэрри! – кричит она громким и звонким голосом.

Я поворачиваюсь и вижу, как она машет мне рукой над головой Тимми Брюстера.

– Привет, что? – говорю я, осторожно приближаясь.

– Ты читала статью обо мне в «Мускатном, орехе»? – спрашивает она, и я окончательно убеждаюсь, что она совершенно не потеряла самообладания и, даже наоборот, польщена.

– Ну, как же, как я могла пропустить?

– С ума сойти, – говорит она, показывая, что внимание со стороны всей, школы – это невыносимо, но здорово. – Я тут сказала Тимми и Джен Пи, что тот, кто написал эту статью, знает меня очень, очень хорошо. Кто бы это ни был.

– Да уж, это точно, – говорю я мягко.

Она смотрит на меня, хлопая ресницами, и вдруг, кто бы мог подумать, я понимаю, что не в силах уже ее ненавидеть. Я хотела ее сломать, но она умудрилась перевернуть все с ног на голову и получить выгоду от ситуации со статьей.

Это здорово, думаю я, выходя из столовой.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Принц‑ботаник

 

– Ты знала о том, что Уолт живет в палатке? – спрашиваю я Мэгги. Мы идем, держа в руках пакеты с конфетти.

– Нет, – говорит Мэгги недоверчиво. – Зачем ему жить в палатке?

– Отец узнал, что он гей, и не позволяет Уолту спать в доме.

Мэгги качает головой:

– Ох уж этот Ричард. Он, конечно, глупый человек, но никогда бы не заставил Уолта спать на улице.

Мэгги наклоняется ко мне и переходит на громкий шепот:

– Уолт становится чертовски театральным. Раз уж он теперь… Ну, ты поняла.

– Гей?

– Ну, да, – отвечает она, когда мы входим в спортзал.

Гм. Не слишком уж она добросердечна для близкой подруги.

После того как я узнала, что Уолт живет в палатке, я подумала: а ведь он прав, я была слишком зашорена, чересчур погружена в свои переживания по поводу Себастьяна и его предательства. Я практически не замечала, что творится с друзьями. Вот почему я согласилась, когда Мэгги попросила меня помочь ей украсить спортзал перед выпускным вечером для старшеклассников. В виде исключения, заверила я себя. Это только ради того, чтобы провести время с Мэгги.

– О, прекрасно! – восклицает Джен Пи, вскакивая из‑за стола. – Конфетти. Вам удалось найти двенадцать пакетов?

– Угу, – кивает Мэгги.

Джен Пи критически оглядывает пакеты, которые мы держим в руках.

– Я не уверена, что этого достаточно. Как вы думаете, нам этого хватит?

По виду Мэгги можно подумать, что она – генерал, который только что потерпел поражение. Хорошим организатором она никогда не была. Я удивлена тем, что она так долго продержалась в комитете, занимаясь планированием.

– А сколько конфетти понадобится по твоему мнению? – спрашиваю я.

– Ладно, кладите сюда, после разберемся, – распоряжается Джен Пи, указывая туда, где уже лежат груды вымпелов и рулоны шелковой бумаги. Мы уже собираемся уходить, но она еще не закончила разговор.

– Кстати, – спрашивает она Мэгги. – Ты читала статью в «Мускатном орехе»? Где говорится о том, кто будет королевой и королем выпускного бала? Пинки Уизертон прав. Как может Донна ЛаДонна быть королевой, если она собирается привести парня, который не учится в нашей школе? Кому интересно смотреть на фотографии с выпускного вечера старших классов, не зная даже, кто был у них королем бала? Синди Вианде и Тимми думают, что королем и королевой должны быть они. Но я тоже рассчитываю посоревноваться за право быть королевой. Если бы у меня был парень, я бы так и сделала.

Джен переводит дыхание, слегка подталкивает Мэгги локтем и продолжает:

– Но Пинки правильно сказал: никогда нельзя знать заранее, чем все закончится. Вы с Питером могли бы выступить в роли темных лошадок. В конце концов вы уже шесть месяцев встречаетесь.

Укладывая принесенные пакеты с конфетти, я думаю о том, какого монстра я, похоже, породила.

 

В статье Пинки Уизертон, которая вышла в «Мускатном орехе» за эту неделю, говорится, что каждая пара из числа старшеклассников имеет право претендовать на титул короля и королевы выпускного бала. Теперь об этом судачит вся школа. Каждый раз, стоит мне обернуться, я тут же слышу, как кто‑нибудь цитирует статью: «Мы должны обсудить каждую пару, оценить вклад, привнесенный ею в дело развития школы, а также то, насколько искренне партнеры любят друг друга». Не знаю, что заставило меня вставить фразу об искренности отношений. Вероятно, я сделала это затем, чтобы Себастьян с Лали даже думать не смели о том, чтобы претендовать на право быть королем и королевой.

Мэгги переполняют эмоции:

– Я никогда не хотела быть королевой бала.

Да я бы умерла, если бы мне пришлось стоять на виду у всех.

– Правда? А мне бы понравилось. Каждому свое, верно? – говорит Джен Пи, похлопывая Мэгги по плечу. Затем она смотрит на меня проницательным взглядом и отходит.

– Да уж, – говорю я чуть слышно. Я украдкой гляжу на Мэгги. Вид у нее растерянный.

Может, и не стоило писать эту статью.

С того дня, как состоялся дебют Пинки Уизертона в «Мускатном орехе», прошел уже месяц. Все это время Пинки Уизертону пришлось трудиться в поте лица, так как его статьи выходили каждую неделю. За это время вышли: «Рабовладельческая сущность клик» о девочке, ставшей всеобщей «шестеркой» в надежде услужливостью пробить себе дорогу наверх, «Принц‑ботаник» о парне, который был ботаником в младших классах и стал донжуаном в старших, и наконец «Каслберийское дерби! Кто станет королем и королевой выпускного бала?». Пинки закончил еще одну статью – «Как украсть чужого парня? О тех, кто крадет и кого крадут» – почти неприкрытая сатира на отношения Себастьяна и Лали. Однако Пинки пока придерживает эту статью с целью опубликовать ее в последнюю неделю своего пребывания в школе.

Пока суд да дело, я сняла фотокопии со всех пяти статей и отослала их в Нью Скул. Джордж настоял, чтобы я позвонила туда и удостоверилась в том, что копии попали по назначению. Обычно я не проверяю, получил ли кто‑то корреспонденцию, которую я ему направила. Однако Джордж убедил меня сделать это, сказав, что в мире много людей и их интересы часто пересекаются. Для того чтобы иметь дополнительное конкурентное преимущество, стоит порой сделать лишний, звонок, чтобы нужные люди запомнили твое имя. Со своей стороны я внесла предложение пробежаться по холлу Нью Скул голышом, но, кажется, шутка Джорджу не понравилась. В общем, пришлось позвонить.

– Да, мисс Брэдшоу, – ответил мне глубокий и звучный мужской голос на другом конце линии. – Мы получили ваши публикации и свяжемся с вами.

– Когда?

– Мы свяжемся с вами, – повторил мужчина и повесил трубку.

Мне, наверное, никогда не стать слушателем этой программы.

– Она такая наглая! – восклицает Мэгги, нахмурившись.

– Джен Пи? Я думала, она тебе чем‑то даже нравится.

– Сначала так и было. Но уж слишком она дружелюбна, тебе не кажется? – Мэгги загоняет пакеты с конфетти на место ногой. – Она все время где‑то поблизости. Я клянусь, Кэрри, с той самой поры, когда Пинки Уизертон написал статью о Питере…

О‑хо‑хо… Только не это.

– «Принц‑ботаник»? – спрашиваю я. – Откуда ты знаешь, что там говорится о Питере?

– А о ком же она еще может быть? Что, в школе есть еще какой‑то парень, который, как Питер, был ботаником в младших классах, пока я не превратила его в крутого парня?

– Хм… – говорю я, припоминая текст статьи.

 

Такие работы всегда овладевают школьницами последние классов в сентябре. Если ты – девушка‑старшеклассница, ты начинаешь оглядываться и думать о том, будет ли у тебя парень, который мог бы составить тебе пару во время выпускного. И если такого парня нет, то где его найти? В результате таких раздумий и появляются принцы‑ботаники.

Вы смотрели свысока на этого парня в младшей и средней школе. Сначала он был коротышкой с писклявым голосом. Потом он стал долговязым парнем с угрями. А потом что‑то произошло. Его голос стал глубже. Он стал носить контактные линзы. И вот вы сидите рядом с ним на уроке биологий. Вы думаете о том, что, в сущности, вам нравится этот парень.

У принца‑ботаника есть, свои плюсы. Он не привык к тому, что все считают его классным парнем, и не развращен этим. Наоборот, он знает, что такое благодарность. На него не кричал тренер, его не топтали на тренировка, школьной команды. Поэтому в его душе достаточно тепла и доброты. Вы можете ему доверять…

 

Мэгги складывает руки на груди, смотрит вслед Джен Пи и продолжает:

– С тех пор как в газете появилась эта статья, Джен Пи охотится за Питером. Ты только посмотри, как она на него смотрит…

– Перестань, Мэгвич. Я уверена, ты не права. Кроме того, Питеру никогда не понравится Джен Пи. Он ненавидит таких девочек.

Мэгги не согласна со мной. Она качает головой:

– Не знаю, Кэрри. Он изменился.

– В каком смысле?

– Похоже, он считает, что заслуживает большего.

– Лучше тебя никого нет, Мэгз, – говорю я ей нежно. – И он знает об этом.

– Может, он и знает, но Джен Пи на это наплевать.

Затем, словно для того, чтобы проиллюстрировать наш разговор, в спортзал входит Питер. Мэгги машет ему, но он ее не видит, возможно, по причине того, что Джен Пи молниеносно подбегает к нему смеясь и размахивая обеими руками. Питер кивает ей и улыбается.

– Мэгги… – произношу я, обращаясь к подруге, которой, оказывается, и след простыл.

Я нахожу ее на стоянке. Она вся в слезах, сидит в своем «Кадиллаке», заперев двери.

– Мэгги, – зову я, стучась в ветровое стекло.

Она трясет головой, потом закуривает и, наконец, опускает боковое стекло.

– Что?

– Мэгги, перестань. Они просто разговаривали.

Да‑да, точь‑в‑точь как Себастьян и Лали. Они поначалу тоже просто разговаривали. Мне становится не по себе.

– Впусти меня.

Мэгги отпирает двери, и я заползаю на заднее сиденье.

– Зайка, у тебя паранойя.

Эх, боюсь, не паранойя это. Может, в этом есть доля моей вины? Если бы я не написала статью о принце‑ботанике…

– Ненавижу Пинки Уизертона, – жалуется Мэгги. – Если я его когда‑нибудь встречу, выскажу все, что думаю. Из‑за этой статьи Питер заважничал. Думает, он подарок судьбы.

Внезапно Мэгги поворачивается ко мне.

– Ты же пишешь для «Мускатного ореха». Должна бы знать, кто такой Пинки Уизертон.

– Мэгги, клянусь, не знаю.

– Ну, хорошо, – спрашивает она и щурится на меня с подозрением. – А кто тогда знает?

– Не могу тебе сказать, – беспомощно отвечаю я. – Человек, который скрывается под псевдонимом Пинки Уизертон отдает статьи Гейл, а та…

– Кто такая Гейл? – требует ответа Мэгги. – Может, она и есть Пинки Уизертон.

– Не думаю, Мэгз, – отвечаю я, разглядывая ногти. – Гейл все‑таки еще в младших классах.

– Мне нужно поговорить с Питером.

– Это хорошая мысль, – отвечаю я ласково. – Уверена, Питер, сможет все объяснить.

– Стало быть, ты на его стороне?

– Я на твоей стороне, Мэгги. Просто стараюсь помочь.

– Тогда найди его, – командует она. – Иди в спортзал и найди его. Скажи, мне нужно его видеть. Немедленно.

– Конечно.

Я выскакиваю из машины и спешу назад в спортзал. Джен Пи никак не выпустит Питера из плена. Она болтает о том, как важно украсить зал воздушными шариками.

Я прерываю разговор и передаю ему послание Мэгги. Он раздражен, но идет вслед за мной к выходу, неохотно простившись с Джен Пи. Он машет ей рукой и заверяет, что скоро вернется. Я наблюдаю за ним, пока он идет по стоянке. С каждым шагом его гнев становится все сильней и сильней. Он так зол, что, подойдя к машине, рывком открывает дверь и, сев, с силой захлопывает ее за собой.

Вероятно, Пинки Уизертону пора возвращаться в Миссури.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Держись за штаны

 

Мышь приходит на ужин в субботу вечером. Я собираюсь подать курицу в вине, и на приготовление у меня уходит целый день. Однако попутно я обнаруживаю, что занятия кулинарией – прекрасный способ отвлечься от проблем, а результаты позволяют почувствовать, что я сделала что‑то собственными руками. Что‑то полезное, несмотря на то что свидетельства моей работы будут съедены всего через несколько часов. Кроме того, кулинария дает возможность проводить больше времени дома, с Доррит. Психиатр, к которому она ходит, говорит, что ей нужно чувствовать, что она член нормально функционирующей семьи. В соответствии с его рекомендациями я теперь раз в неделю делаю что‑нибудь сложное и требующее долгого приготовления по рецепту из поваренной книги Джулии Чайлд.

Папа, конечно, очень любит Мышь, ведь она говорит на языке теорем почти так же хорошо, как он сам. Поговорив немного о математике, мы переходим на тему колледжей, и Мышь рассказывает, как ее радует мысль о том, что она поедет учиться в Йель, а я – в Браун. Затем разговор каким‑то образом сбивается на тему о парнях.

Мышь рассказывает отцу о Дэнни, а потом, естественно, всплывает имя Джорджа.

– У Кэрри есть один довольно симпатичный парень, который ею интересуется, – говорит папа многозначительно. – Но она отвергла его.

– Я его не отвергала, пап, – говорю я, со вздохом. – Мы все время с ним по телефону разговариваем. Мы – друзья.

– Когда я был юношей, ребята и девушки не были «друзьями». Если вы назывались «друзьями», это означало, что…

– Я знаю, что это означало, паи, – прерываю я. – Теперь все иначе. Ребята и девушки, бывает, просто дружат.

– Кто этот Джордж? – спрашивает Мышь.

Я тяжело вздыхаю. Каждый раз, когда Джордж звонит, а это происходит примерно раз в неделю, он приглашает меня на свидание, а я отвечаю, что не готова, и отклоняю предложение. Но на самом деле мне кажется, в случае с Джорджем я никогда не буду готова. Но Мыши я просто говорю, что Джордж – это парень, который учится в Брауне.

– Он очень милый парень, – присоединяется папа. – Как раз такой, какого все отцы желают видеть в качестве жениха дочери.

– И как раз такой, с каким, как представляется дочери, стоит встречаться, но она этого почему‑то не делает. Потому что он ее не привлекает.

Папа всплескивает руками:

– Да кому нужна какая‑то там привлекательность? Дело в том, любишь ты его или нет.

Мы с Мышью переглядываемся и смеемся. Если бы я только чувствовала влечение к Джорджу, не было бы никаких проблем. По крайней мере, было бы с кем пойти на выпускной. Я бы и сейчас, могла его позвать, и он бы пришел, но мне не хочется снова понапрасну морочить ему голову. Это было бы несправедливо.

– Нельзя ли поговорить еще о чем‑нибудь?

И вдруг, как будто бы в ответ на мои молитвы, раздается громкий стук в заднюю дверь.

– Это Мэгги! – кричит Мисси.

– Не могла бы ты сказать ей, чтобы она входила? – спрашивает папа.

– Она говорит, что не будет входить. Она хочет поговорить с Кэрри наедине и немедленно.

Мышь закатывает глаза:

– Ну, что там еще случилось?

Я кладу салфетку на стол и иду к двери.

У Мэгги лицо опухло от слез. Волосы торчат в разные стороны, словно она пыталась их вырвать с корнем. Она жестом просит меня выйти на улицу. Я пытаюсь обнять ее, но она отстраняется. Ее буквально трясет от гнева.

– Я так и знала, что это случится. Так и знала.

– Что знала? – спрашиваю я. В моем голосе – усиливающаяся тревога.

– Не могу здесь об этом говорить. Тут твой папа может услышать. Встретимся в «Эмеральд» через пять минут.

– Но… – говорю я, оглядываясь на долг. – У меня в гостях Мышь и…

– Приходи вместе с ней, – отрывисто отвечает Мэгги. – В «Эмеральд», через пять минут. Будьте там.

 

– Да в чем дело? – спрашивает Мышь, когда мы останавливаемся возле машины Мэгги. Ее в машине нет, а это значат, что Мэгги ушла в бар одна, и это само по себе повод для беспокойства.

– Не знаю, – отвечаю я в полной растерянности. – Боюсь, это имеет отношение к Питеру. И к статье в «Мускатном орехе». Про принца‑ботаника.

Мышь делает гримасу.

– Там же не написано конкретно, что это – Питер.

– Мэгги так думает.

– Это для нее типично. Она все воспринимает на свой счет.

– Да я понимаю, но… – говорю я, раздумывая, не рассказать ли Мыши о том, кто такой на самом деле Пинки Уизертон. Но тут дверь бара открывается, и из нее высовывается голова Мэгги.

– А, вот вы где! – мрачно восклицает она и снова исчезает внутри.

Она сидит у бара и пьет что‑то весьма похожее на чистую водку, в которой нет даже льда. Мышь заказывает скотч, а я свой обычный коктейль с соком сахарного тростника. Я чувствую, что разговор будет неприятным, и мне требуется что‑нибудь вкусное в качестве компенсации.

– Итак, – заявляет Мэгги. – Она его заполучила.

– Кто эта «она» и кого ей удалось заполучить? – спрашивает Мышь.

Я знаю, она не хотела, чтобы ее слова звучали саркастически, но все равно так оно и вышло, хотя и не слишком заметно.

– Роберта, – говорит Мэгги сердито. – Я тебе точно говорю, сейчас не время для этого.

Мышь воздевает руки и пожимает плечами.

– Что, уже и спросить нельзя?

– Мне кажется, в этом есть доля твоей вины, – говорит Мэгз, отпив изрядный глоток из бокала с водкой. – Это же ты нас познакомила.

– С Питером? Прекрати, Мэгги. Ты же его уже много лет знаешь. Просто раньше ты его не замечала, и кстати, я не помню, чтобы советовала тебе им заняться.

– Да уж, – вмешиваюсь я. – Согласись, никто не побуждал тебя: заниматься с ним сексом.

– Знаешь, уж тебе‑то точно не стоит об этом…

– Знаю, знаю. Потому что я – девственница. Очень хорошо. Я разве виновата в этом? Я бы переспала с Себастьяном, если бы Лали его не украла.

– Правда? – спрашивает Мышь.

– Ну, да. Почему бы и нет? С кем еще мне было спать?

Я обвожу глазами бар.

– Хотя можно вот тут кого‑нибудь подцепить и сделать это на автостоянке…

– Извини, – прерывает меня Мэгги, ударяя бокалом по барной стойке. – Мы сейчас обо мне говорим, ага? У меня неприятности. И я просто с ума схожу от этого, Я готова на самоубийство…

– Не делай этого, – говорит Мышь. – Слишком много мороки…

– Прекрати! – кричит Мэгги.

Мы с Мышью переглядываемся и немедленно умолкаем.

– Хорошо, – говорит Мэгги после долгого вздоха. – Это случилось. Мой самый большой кошмар. Оказался реальностью.

Мышь поднимает глаза к потолку.

– Мэгги, – говорит она терпеливо. – Мы не сможем тебе помочь, пока ты не расскажешь, что случилось.

– Ты что, не знаешь? – практически стонет Мэгги. – Питер порвал отношения со мной и теперь встречается с Джен Пи.

Я чуть не падаю с табурета.

– Да, это правда, – рычит Мэгги.

– Сначала мы с ним сильно поругались. Это было в среду днем, ты помнишь, – говорит она, глядя на меня. – В тот день, когда он флиртовал с Джен Пи в спортзале. Мы долго кричали друг на друга, но потом мы занимались сексом, и я подумала, что все улеглось. А сегодня днем он звонит мне и сообщает, что нам нужно поговорить.

– Ого!

– Он приходит и…

Плечи Мэгги опускаются при воспоминании о разговоре.

– Он… Он сказал, что больше не может со мной встречаться. Сказал, что все кончено.

– Но почему?

– Потому, что его интересует Джен Пи. Он хочет встречаться с ней.

Черт. Это моя вина. Как я могла быть такой глупой? Но я никогда не думала, что кто‑то воспримет мои статьи в «Мускатном орехе» так серьезно.

– Не может быть, – говорит Мышь, прерывая изумленное молчание.

– Еще как может, – отвечает Мэгги.

Она снова заказывает водку, делает глоток и ставит бокал на стойку. Язык у нее уже слегка заплетается.

– Он сказал, что поговорил с мамой. Нет, ну вы только представьте – с мамой! И она думает, что он слишком молод для серьезных отношений с одной девушкой. Ему видите ли, нужно попробовать «что‑то еще». Вы когда‑нибудь такое слышали? И его не мама надоумила, это точно. Он сам додумался. Использовал маму, чтобы оправдаться.

– Отвратительно. Тряпка, – говорю я, нервно потягивая коктейль через соломинку.

– На самом деле Питер – не тряпка, – говорит Мышь. – Он, конечно, дурак, но…

– Он тряпка с хорошей прической. С прической, которую я для него придумала! – восклицает Мэгги. – Я первая сказала, что ему следует следить за волосами. На самом деле это я превратила его в привлекательного парня, а теперь его хотят другие девчонки. Я его сделала. А он мне чем отплатил? Это, вопиющее безобразие.

– Послушай, Мэгги. Ты ни в чем не виновата. Питер – обычный мальчик. Самое правильное – смотреть на парней, как будто это электроны, элементарные частицы. У них есть заряд, положительный или отрицательный. И им всегда требуется ниша, в которую их этот заряд затягивает…

– Ты что, о члене говоришь? – спрашивает Мэгги, пристально глядя на меня.

– Нет, ну не о члене, это было бы слишком, – отвечает за меня Мышь, присоединяясь к моей теории. – Мы говорим не о материальных вещах. Скорее, о первобытной энергии…

Мэгги скрежещет зубами:

– Он идет с ней на выпускной вечер.

На меня наваливается такой груз вины, что приходитсяопереться о стойку. Нужно рассказать Мэгги всю правду. Она, наверное, после этого больше никогда не будет со мной разговаривать, но…

К нам бочком подходит мужчина и садится на табурет рядом с Мэгги.

– Похоже, вы очень расстроены, – обращается он к Мэгги, деликатно прикасаясь к ее руке. – Вы позволите мне вас чем‑нибудь угостить?

А? Мы с Мышью переглядываемся и смотрим на Мэгги.

– Почему бы и нет, – говорит она, поднимая пустой бокал. – Наполните его.

– Мэгги, – предупреждаю я ее.

– Что? Я хочу выпить.

Я смотрю на нее, распахнув глаза и стараясь донести до нее тот факт, что мы не знаем этого парня и, следовательно, не должны допускать, чтобы он угощал нас выпивкой. Но послание мое до нее не доходит.

– Водки, – говорит она с улыбкой. – Я пью водку.

– Простите, – спрашивает мужчину Мышь. – Мы знакомы?

– Не думаю, – отвечает он, обворожительно улыбаясь.

Он не стар, ему, наверное, около двадцати пяти лет, но для нас он слишком взрослый. На нем толстовка в белую и синюю полоску и блейзер вроде тех, что носят яхтсмены, с золотыми пуговицами.

– Меня зовут Джексон, – говорит он, протягивая руку для приветствия.

Мэгги пожимает ее.

– Меня зовут Мэгги. Это – Кэрри и Мышь.

Она икает и поправляется:

– Я хотела сказать, Роберта.

– Приятно познакомиться, – отвечает Джексон, поднимая бокал.

– Повторите, пожалуйста, моим новым друзьям, – просит он бармена.

Мы с Мышью снова переглядываемся.

– Мэгги, – говорю я, похлопывая подругу по плечу. – Наверное, нам пора.

– Не раньше, чем я выпью, – отвечает она, пиная меня в лодыжку. – Кроме того, я хочу поговорить с Джексоном.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает она мужчину, склонив голову.

– Я только что переехал в Каслбери.

Он кажется вполне разумным человеком, в том смысле, что не выглядит сильно пьяным. По крайней мере, пока.

– Я банкир, – добавляет он.

– О‑о, банкир, – произносит Мэгги заплетающимся языком. – Мама всегда говорила, что нужно выходить замуж за банкира.

– Правда? – спрашивает Джексон, вытягивая руку, чтобы поддержать Мэгги за спину, так как есть риск, что она упадет с табурета.

– Мэгги, – говорю я отрывисто.

– Тсс, – отвечает она, приложив палец к губам. – Мне тут хорошо. Что, нельзя уже человеку себя хорошо чувствовать?

Она сползает с табурета и, воскликнув «Уборная!», пошатываясь, убегает. Спустя пару минут Джексон извиняется и тоже исчезает.

– Что нам с ней делать? – спрашиваю я Мышь.

– Думаю, надо закинуть ее на заднее сиденье машины, и ты отвезешь ее домой.

– Отличный план.

Но когда Мэгги через десять минут все еще нет, мы впадаем в панику. Идем в уборную, но там ее тоже нет. Рядом с туалетом находится небольшой коридор, а в конце его – дверь, ведущая на стоянку. Мы выскакиваем на улицу.

– Машина на месте, – говорю я с облегчением. – Далеко уйти она не могла.

– Может, она спит на заднем сиденье?

Может, Мэгги, конечно и спит, но с ее машиной при этом происходит что‑то непонятное. Она размеренно покачивается, и стекла как‑то странно запотели.

– Мэгги? – кричу я, стучась в заднее окно. – Мэгги?

Мы пытаемся открыть двери. Они все заперты, за исключением одной.

Я рывком открываю ее. Мэгги лежит на заднем сиденье, Джексон – на ней.

– Черт! – восклицает он.

Мышь просовывает голову внутрь вслед за мной.

– Ты что тут делаешь? Убирайся! Вон из машины!

Джексон старается нащупать над головой ручку двери. Ему удается отпереть ее, и, когда дверь неожиданно распахивается, он вываливается на мостовую. Половина одежды, как я с облегчением замечаю, все еще на нем. Мэгги тоже почти одета.

Мышь подбегает к нему и кричит прямо в лицо:

– Ты что, извращенец?

– Спокойно, – отвечает Джексон, отстраняясь. – Это не я затеял. Она сама хотела…

– Да мне плевать, – рычит Мышь. Она поднимает свитер и бросает в Джексона: – Забирай свой свитер и убирайся отсюда, пока я не вызвала полицию. И чтобы я тебя больше не видела!

Джексон, прикрываясь одеждой, поспешно удаляется.

– Что тут происходит? – спрашивает Мэгги, которая находится в состоянии полусна.

– Мэгги, – зову я, похлопывая ее по лицу. – Ты в порядке? Он что, он тебя не…

– Напал на меня? Нет, – хихикает Мэгги. – Это я на него напала. Вернее, пыталась. Но не смогла стащить с него штаны. Знаешь, – говорит она, икая. – Мне это понравилось. Это очень, очень здорово. Правда.

 

– Кэрри? Ты сердишься на меня?

– Нет, – отвечаю я. – За что мне на тебя сердиться, Мэгвич?

– Ну, за то, что у меня было больше парней, чем у тебя, – отвечает она, икая и улыбаясь.

– Не волнуйся. Однажды я тебя догоню.

– Надеюсь. На самом деле это здорово, знаешь. Это как… Власть. Как будто ты обладаешь властью над этими парнями.

– Угу, – осторожно соглашаюсь я.

– Питеру не рассказывай, ладно?

– Не расскажу. Это будет наш маленький секрет.

– И Мыши скажи, ладно? Пусть и для нее это останется нашим секретом.

– Конечно…

– Хотя, если подумать, – говорит она, подняв палец. – Может, и стоит рассказать Питеру. Я хочу, чтобы он ревновал. Хочу, чтобы знал, что потерял.

Мэгги кашляет и прикладывает руку ко рту. Я останавливаю машину у обочины. Мэгги выбирается из машины, ее тошнит. Я аккуратно придерживаю ее волосы, чтобы они не закрывали лицо.

Когда она возвращается в машину, заметно, что она уже почти протрезвела и в связи с этим помрачнела.

– Я сделала глупость, правда? – стонет она.

– Не волнуйся, Мэгз. Все мы иногда делаем глупости.

– О боже, я же шлюха, – заявляет она, закрывая лицо руками. – Я чуть было не занялась сексом с чужим мужчиной.

– Прекрати, Мэгги, ты не шлюха, – разуверяю я ее. – Вопрос не в том, со сколькими парнями ты спишь, а в том, как и когда ты с ними спишь.

– Что это значит?

– Понятия не имею. Но звучит здорово, правда?

Стараясь не производить шума, я загоняю машину в проезд, ведущий к ее дому. Родители крепко спят, и мне удается незаметно провести Мэгги в спальню и переодеть ее в халат. Я убеждаю ее принять пару таблеток аспирина, запив их стаканом воды. Она заползает в постель и лежит, глядя в потолок. Затем сворачивается в клубочек, как младенец.

– Знаешь, иногда так хочется снова стать маленькой.

– Да уж, – отвечаю я со вздохом. – У меня часто бывает такое же чувство.

Я некоторое время сижу возле кровати, а потом, убедившись, что она заснула, выключаю свет и незаметно выскальзываю из дома.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Перевоплощение

 

Уважаемая Мисс Брэдшоу.

 

Так начинается письмо.

 

Мы счастливы сообщить вам, что у вас появилась возможность принять участие в летнем семинаре, посвященном писательскому мастерству. Руководитель семинара – Виктор Грин, автор романов, лауреат Национальной книжной премии. Если вы принимаете приглашение, пожалуйста, проинформируйте нас о своем решении как можно скорее, так как количество мест ограничено. Администрация Нью Скул.

 

Меня приглашают! Приглашают, приглашают, приглашают! По крайней мере, так можно понять из письма. Там действительно написано, что приглашают именно меня? «Появилась возможность принять участие в летнем семинаре…» Что, в последнюю минуту? Кто‑то выбыл? Я что, во втором составе? «Количество мест ограничено…» Ага. Значит, если я откажусь, пригласят кого‑то другого. У них, наверное, десятки людей в очереди, может, даже сотни…

– Па‑а‑а‑п?

– Что? – отвечает отец испуганно.

– Мне надо… У меня тут письмо… Из Нью‑Йорка.

– Прекрати перепрыгивать от одного к другому и расскажи мне, в чем дело.

Я прикладываю руку к груди, чтобы унять сердцебиение.

– Меня приняли в программу по писательскому мастерству. В Нью‑Йорке. И если я не соглашусь прямо сейчас, они возьмут на мое место кого‑то другого.

– В Нью‑Йорке! – вырывается у папы. – А как же Браун?

– Пап, ты не понял. Видишь? Здесь написано: курсы писательского мастерства, с двадцать второго июня по девятнадцатое августа. А в Брауне занятия начинаются после Дня труда. Так что времени еще много останется…

– Ну, не знаю, Кэрри.

– Но, пап…

– Я думал, писательство – твое хобби.

Я в ужасе смотрю на него.

– Нет, пап. Это то, чем мне очень хочется заниматься.

Не могу найти подходящих слов, чтобы выразить, насколько сильно мне хочется этим заниматься. Да и пугать папу не хочется.

– Мы подумаем на эту тему, ладно?

– Нет! – кричу я.

Папа будет думать об этом, потом опять думать, еще думать, а когда надумает, будет уже поздно. Я сую ему письмо под самый нос.

– Мне нужно дать ответ прямо сейчас. Или…

– Ну, не знаю, – говорит он. – Нью‑Йорк летом? Это может быть опасно.

– Миллионы людей живут в этом городе. И с ними все в порядке.

– Хм… – отзывается папа, размышляя. – А Джорджу известно об этом?

– О том, что меня пригласили? Нет еще. Но именно он побудил меня отослать им копии моих статей. Джордж полностью за.

– Ну…

– Пап, пожалуйста.

– Если Джордж там будет…

Да почему Джордж должен иметь к этому отношение? Кому интересен Джордж? Тут речь идет о моей жизни, а не о его.

– Он будет в городе все лето. У него стажировка в «Нью‑Йорк Таймс».

– О, действительно? – Похоже, мои слова произвели впечатление на отца.

– Так что поездку летом в Нью‑Йорк можно рассматривать как отличную прелюдию к Брауну.

– Туда ехать далеко…

– Два часа.

– Да это другой мир. Мне уже неприятно думать о том, что я тебя теряю.

– Пап, да мы все равно расстанемся, рано или поздно. Почему бы не сделать это рано, а не поздно? В таком случае у тебя хотя бы будет время привыкнуть к этому.

Папа смеется. Да, я с ним договорилась.

– Полагаю, два месяца в Нью‑Йорке не принесут вреда, – размышляет он вслух, стараясь уговорить самого себя. – В Брауне первый год самый трудный. И предыдущий год у тебя был нелегким.

Папа трет нос, оттягивая время перед неизбежным решением.

– Вы, дочки, так много для меня значите.

Потом, словно по сценарию, он начинает плакать.

 

– Ты меня поражаешь, – говорит Донна ЛаДонна несколько дней спустя. – Ты круче, чем я думала.

– Угу, – отвечаю я, глядя в видоискатель. – Поверни голову вправо. И постарайся не выглядеть такой счастливой. Подразумевается, что ты устала от жизни.

– Я не хочу выглядеть уродливой.

Я вздыхаю и отстраняюсь от видоискателя.

– Просто постарайся не выглядеть безумной девицей из группы поддержки, ладно?

– Ну, хорошо, – соглашается Донна неохотно.

Она подтягивает колено к подбородку и глядит на меня из‑под ресниц, обильно покрытых тушью.

– Прекрасно, – говорю я, щелкая затвором.

Взгляд Донны напомнил мне о ее «большом секрете» – она ненавидит свои ресницы. Без туши они выглядят как короткая толстая щетина. К тому же они слишком светлые. В общем, как у собак. Это самый большой кошмар Донны: однажды какой‑нибудь парень увидит ее без туши и с криком выскочит из комнаты. Вот беда. Делаю еще несколько снимков.

– Готово! – кричу я.

Кладу камеру, и Донна спускает ноги с перил крыльца.

– Когда будем сниматься в образе Мэрилин? – спрашивает она, когда мы: вместе идем в дом.

– Можем заняться образом Мэрилин сегодня днем. Тогда завтра будем делать из тебя панка.

Она поднимается по ступенькам, склонив голову набок:

– Ненавижу панк. Он такой вульгарный.

– Мы из тебя сделаем андрогина, – заявляю я, стараясь нарисовать как можно более привлекательную перспективу. – Такого, как Дэвид Боуи. Раскрасим все тело красной краской.

– Ты с ума сошла.

Донна быстро убегает, чтобы переодеться, но я уверена, что она не сердится на меня. Я так много о ней знаю. Донна делает вид, что раздражена, чтобы подразнить собеседника. Я отодвигаю в сторону открытый пакет с овсянкой и сажусь у стойки с мраморной столешницей. Дома у Донны настоящий музей текстур. Тут тебе и мрамор, и золото, и тяжелая шелковая драпировка. Все это как‑то не сочетается друг с другом, и создается впечатление, что ты попал в балаган, оформленный самом дурном вкусе. Но за последние несколько дней я привыкла к интерьеру.

Наверное, ко всему можно привыкнуть, если долго находиться рядом.

Можно даже привыкнуть к мысли, что твоя бывшая лучшая подруга все еще встречается с твоим бывшим парнем и что они будут парой во время выпускного. Но это не значит, что с ними нужно общаться. Более того, это не значит, что о них стоит вообще говорить.

Это просто еще одно испытание, которое выпало на твою долю.

Я беру в руки камеру и смотрю на объектив. Аккуратно сдуваю пылинку и закрываю крышку.

– Донна? – кричу я. – Давай скорей.

– Не могу молнию застегнуть, – отзывается она.

Я закатываю глаза и аккуратно кладу камеру на стойку. Опять смотреть на нее в нижнем белье? Донна, как я успела заметить, принадлежит к тому типу девочек, которые любят превращать одежду и раздевание в легкую провокацию. Не стоит ей этим заниматься, лучше соблюдать некоторые приличия. Когда мы пришли к ней домой из школы, она тут же заявила, что хочет снять одежду. Она сказала, что всегда так делает.

– Я думаю, что человеческое тело прекрасно, – сказала она, снимая юбку и свитер и бросая их на кушетку.

Я пыталась не смотреть, но справиться с собой не смогла.

– Угу. Если это тело, как у тебя.

– Да у тебя тело тоже ничего, – ответила она беззаботно. – Может, стоит подправить кое‑какие формы, и все.

– Ну, идеальную грудь просто так не раздают, как конфеты на празднике, знаешь ли. Я имею в виду, что в магазине ее не купишь.

– Это смешно. Помню, когда была маленькой, бабушка рассказывала нам, что детей приносят из магазина. И она здорово ошибалась.

Я снова направляюсь наверх, в спальню Донны, в очередной раз поражаясь тому, что мы стали подругами. Ну, или приятельницами. Все‑таки на самом деле мы не подруги. Мы слишком разные для этого. Я никогда не смогу ее понять на сто процентов, а ей просто неинтересно копаться в закоулках моей души. Но если не брать это во внимание, Донна – неплохой человек.

Сейчас кажется, что с тех пор, как я вошла в помещение, где проводились курсы по фотографии, и оказалась с ней в паре, прошел миллион лет. Я продолжала посещать курсы, она – тоже, и, после того как вышла статья о пчеле‑королеве, ее_: отношение ко мне стало смягчаться.

– Я до сих пор не могу понять, как работает диафрагма, – сказала она однажды. – Вид лепестков диафрагмы в объективе навевает на меня мысли о сексе. Ничего не могу с собой сделать.

– М‑да, лепестки – это сексуально, – пошутила я. – У цветов еще пестики и тычинки есть, если помнишь.

После этого Донна перестала меня ненавидеть и решила, что я клевая, прикольная и сумасшедшая девочка. И когда нас снова попросили выбрать себе пару, Донна решила, что лучшего партнера ей не найти.

На эту неделю нам дали задание – выбрать тему и сделать по ней съемку. Мы с Донной выбрали «перевоплощение». Вообще‑то тему придумала я, но Донна радостно согласилась.

С ее внешним видом, решила я, мы легко сможем сделать из нее трех разных женщин при помощи трех комплектов одежды. А я сделаю съемку:

– Донна? – зову я.

Дверь ее комнаты открыта, но я ради вежливости стучусь. Она нагнулась вперед и силится застегнуть молнию черного шелкового винтажного платья, которое я нашла среди старых маминых вещей. Она поворачивает голову и упирает руки в боки.

– Кэрри, боже мой, стучать совершенно не обязательно. Лучше подойди и помоги мне.

Она поворачивается спиной, и при виде ее в старом мамином платье мне кажется, что прошлое и будущее сошлись в одной временной точке, как две реки, впадающие в море. А я чувствую себя человеком, которого высадили на необитаемом острове. Или матросом, спасшимся на лодке с корабля, затонувшего посреди океана.

– Кэрри? – спрашивает Донна. – Что‑то не так?

Я глубоко вздыхаю и отрицательно качаю головой. У меня есть весло, напоминаю я себе. Пора плыть в будущее.

Подхожу к Донне и застегиваю молнию.

– Спасибо, – говорит она.

Внизу Донна старается принять на кушетке соблазнительную позу, а я ставлю штатив.

– Ты прикольная, знаешь об этом? – спрашивает она.

– Ну, наверное, – отвечаю я с улыбкой.

– Не в смысле комичная, – говорит она, отклоняясь назад, чтобы опереться на локти. – В другом смысле. Ты не такая, какой кажешься.

– Как это?

– Ну, я всегда думала, что ты зануда. Ну, что‑то вроде ботаника. Нет, ты симпатичная и все такое, но мне всегда казалось, что ты не из тех, кто хочет пользоваться своей красотой.

– Наверное, я хотела пользоваться мозгами.

– Нет, не совсем так, – продолжает Донна задумчиво. – Я думала, что смогу легко через тебя переступить. А потом прочитала статью в «Мускатном орехе». Мне вроде бы следовало обидеться, но я, наоборот, почувствовала, что восхищаюсь тобой. Я подумала: «Эта девушка может постоять за себя. Причем не перед кем‑нибудь, а передо мной. Не так много таких найдется».

Донна склоняет голову:

– Ведь Пинки Уизертон – это ты, верно?

Я уже было собралась разразиться тирадой, полной возражений и аргументов, в соответствии с которыми я не имею к Пинки никакого отношения, но что‑то заставило меня промолчать. Нет больше нужды прикидываться.

– Да, – просто ответила я.

– Хм. Ты, конечно, многих одурачила. Не боишься, что они все узнают?

– Это уже не важно. Нет больше необходимости писать в «Мускатный орех».

Помедлив, я делюсь с ней новостями:

– Меня приняли на курсы писательского мастерства. Я еду в Нью‑Йорк на все лето.

– Вот как.

По голосу Донны можно догадаться, что новость произвела на нее впечатление. Она даже немного завидует. Чтобы не ударить в грязь лицом, она говорит:

– Помнишь, я рассказывала о кузине, которая живет в Нью‑Йорке?

– Угу, – киваю я. – Миллион раз рассказала.

– Она большой человек в мире рекламы. И возле нее вечно трется множество разных парней. Она очень красивая.

– Это здорово.

– Нет, ты не понимаешь. Она действительно очень красивая и успешная. Ну, так вот…

Донна делает паузу и поправляет платье.

– Я думаю, тебе надо с ней познакомиться.

– Хорошо.

– Я серьезно, – настаивает Донна. – Я дам ее номер. Ты должна, позвонить и встретиться с ней. Она тебе понравится. Она еще круче, чем я.

 

Я поворачиваю в проезд, ведущий к дому, и останавливаюсь в замешательстве. Напротив гаража стоит красный пикап. Спустя секунду я понимаю, что это машина Лали и что она приехала в мой дом и дожидается меня.

Ко мне в голову закрадывается шальная мысль о том, что они с Себастьяном расстались и Лали приехала, чтобы попросить прощения. А это значит, что есть пусть слабая, но надежда на то, что мы с Себастьяном сможем опять встречаться и, как знать, быть может, мы снова будем дружить с Лали…

Ставя машину возле пикапа, я делаю недовольную гримасу. О чем я думаю? Мне теперь ни при каких обстоятельствах не нужно больше встречаться с Себастьяном. Для меня он испорчен, как любимый свитер с огромным отвратительным пятном, А дружба с Лали? Она же разрушена навеки. Так какого черта она здесь делает?

Я обнаруживаю Лали на веранде. С ней сидит Мисси. Моя сестра всегда такая вежливая – сидит и пытается вести непринужденную беседу. А в душе наверняка огорошена появлением Лали не меньше, чем я.

– Как поживает мама? – спрашивает Мисси, испытывая неловкость.

– Хорошо, – отвечает Лали. – Папа подарил ей щенка, поэтому она счастлива.

– Замечательно, – говорит Мисси с дежурной улыбкой на лице. Она смотрит в сторону и видит, что я шагаю по дорожке. – Кэрри! – восклицает она, вскакивая. – Хорошо, что ты приехала. Мне нужно заниматься.

Сестра делает пальцами движения, изображающие игру на пианино.

– Рада была тебя видеть, – говорит Лали. Она смотрит вслед Мисси, пока та не скрывается в доме. Потом поворачивается ко мне.

– Ну? – спрашиваю я, скрещивая руки на груди.

– Да как ты смела? – говорит Лали с нажимом.

– Что? – удивляюсь я, пораженная ее вопросом. Я ожидала, что она начнет просить прощения, а она вместо этого на меня нападает?

– А ты как посмела? – задаю я тот же вопрос, не зная, что сказать.

И тут я замечаю в ее руке свернутую в трубку рукопись. Сердце дает сбой. Я точно знаю, что держит в руках Лали: это моя статья о ней и Себастьяне. Та самая, которую я отдала Гейл несколько недель назад и которую собиралась попросить ее не публиковать.

– Как ты могла такое написать? – спрашивает Лали. Я делаю шаг по направлению к ней и осторожно сажусь на стул по другую сторону стола. Она играет в крутую девчонку, но я вижу, что глаза у нее беспомощно распахнуты и полны слез. Она явно вот‑вот расплачется.

– О чем ты говоришь?

– Об этом!

Она хлопает рукописью по столу, листки разлетаются, но она быстро их собирает.

– Даже не пытайся лгать. Ты знаешь, что сама это написала.

– Я?

Лали поспешно вытирает уголок глаза.

– Ты меня не обманешь. Здесь говорится о вещах, которые только ты могла знать.

Вот ведь черт. Теперь мне становится очень не по себе. Я испытываю чувство вины.

Но, как бы то ни было Лали затеяла весь этот бедлам, не я. Откидываюсь на спинку стула и кладу ноги на стол.

– Где ты это взяла?

– У Джен Пи.

Джен Пи, наверное, болталась с Питером по комнате, где делается макет газеты, нашла рукопись в папке Гейл и украла.

– Зачем Джен Пи отдала это тебе?

– Я давно ее знаю, – медленно произносит Лали. – Некоторые люди проявляют дружеские чувства.

Она так отвратительна. Ведь мы с ней не меньше знакомы, это уж точно. Наверное, ей не очень хочется об этом сейчас говорить.

– А, ну да. Тут, наверное, действует принцип «рыбак рыбака видит издалека». Ты украла Себастьяна, она – Питера.

– О Кэрри, – говорит она со вздохом. – Ты никогда не разбиралась в парнях. Нельзя украсть у девушки молодого человека просто так. Это можно сделать только в том случае, если он сам хочет, чтобы его украли.

– О, правда?

– Ты такая злая, – продолжает она, тряся рукописью. – Как ты могла такое написать?

– Вероятно, ты заслуживаешь этого?

– Кто ты такая, чтобы судить, чего я заслуживаю? Что ты о себе думаешь? Ты думаешь, ты – бог? Ты всегда уверена, что ты чуть лучше, чем другие люди. Вечно думаешь, что с тобой случится, что‑то хорошее. Ты считаешь, что вот это все, – говорит Лали, указывая на двор моего дома, – не твоя жизнь. Думаешь, что это – просто ступень в какую‑то лучшую жизнь.

– Может, так оно и есть, – возражаю я.

– А может быть, и нет.

Воцаряется молчание. Мы смотрим друг на друга, пораженные тем, какой силы достигла вражда между нами.

– Кстати, – спрашиваю я, вскидывая голову. – Себастьян видел рукопись?

От этого вопроса Лали, похоже, еще сильней распаляется. Отворачивается и закрывает глаза руками. Она делает глубокий вдох, словно принимает очень важное решение. Затем отнимает руки от лица и перегибается через стол ко мне. Лицо ее ходит ходуном от боли.

– Нет.

– А что так? Я думала, эта рукопись послужит еще одним кирпичиком в крепкой стене системы ваших взглядов, построенной на ненависти к Кэрри.

– Он не видел и никогда не увидит.

Лицо ее приобретает суровое выражение.

– Мы расстались.

– Правда? – говорю я писклявым от волнения голосом. – Почему?

– Потому, что я застала его страстно целующимся с младшей сестрой.

Я беру страницы рукописи, которые Лали разбросала по столу. Собрав, я постукиваю краем стопки об стол, пока она не становится практически ровной. У меня вырывается смешок. Я стараюсь сдержаться, но это невозможно. Рот сам собой открывается, и оттуда вырывается гомерический хохот.

– Это не смешно!

Лали подскакивает, чтобы уйти, но вместо этого бьет кулаком по столу.

– Не смешно, – повторяет она.

– Ой, нет, это очень смешно, – киваю я, истерически смеясь. – Это просто уморительно!

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: