X. Что произошло в конце пути, которым следовал Питу, то есть в Париже

 

От Даммартена до Парижа восемь лье. Первые четыре лье Марго преодолела довольно легко, но после Бурже ноги ее, хотя к ним и прибавились длинные ноги Питу, утратили гибкость. Смеркалось. Около Ла Виллет Бийо заметил в стороне Парижа зарево. Он указал Питу на красное свечение, простиравшееся до горизонта.

– Так это войска встали там биваком и разожгли костры, – объяснил ему Питу.

– Какие еще войска? – удивился Бийо.

– А они и здесь есть, – сообщил Питу. – Почему же им не быть там?

Действительно, внимательнее глянув вправо, папаша Бийо обнаружил, что в темноте по равнине Сен‑Дени перемещаются в молчании отряды пехоты и конницы.

Лишь иногда при бледном свете звезд поблескивало оружие.

Питу, который во время своих ночных вылазок в лес приучился видеть в темноте, указал даже хозяину на пушки, увязшие чуть ли не до ступиц на сыром лугу.

– Ого! – протянул Бийо. – Выходит, там произошли какие‑то события? Давай‑ка поторопимся, дружище.

– А вон там тоже огонь, – объявил Питу, сумевший приподняться на крупе Марго. – Видите? Видите? Вон искры.

Марго остановилась. Бийо спрыгнул на дорогу и подошел к группе солдат в сине‑желтых мундирах, устроившихся биваком под придорожными деревьями.

– Друзья, – обратился он к ним, – вы не можете мне сказать, какие новости из Парижа?

В ответ он услышал ругательства, произнесенные на немецком языке.

– Что они такое говорят? – спросил Бийо у Питу.

– Единственное, что я могу сказать, дорогой господин Бийо: это не латынь, – ответил дрожащий Питу.

Бийо задумался и огляделся.

– Экий же я болван! – воскликнул он. – Это же надо заговорить с цесарцами!

Однако он продолжал стоять на дороге, с любопытством осматриваясь.

К нему подошел офицер.

– Протолшайте сфой путь, – приказал он. – Пыстро, пыстро.

– Прошу прощения, капитан, – обратился к нему Бийо, – но дело в том, что я еду в Париж.

– Так в шем тело?

– Да вот увидел вас на дороге и теперь боюсь, что меня задержат на заставе.

– Не затершат.

Бийо сел на лошадь и поехал дальше.

Но, доехав до Ла Виллет, он наткнулся на гусар из полка Бершени[65], которыми были забиты все улочки.

Поскольку на сей раз Питу имел дело с соотечественниками, расспросы оказались более успешными.

– Прошу прощения, сударь, – обратился он к одному, – какие новости из Парижа?

– Да эти ваши бешеные парижане требуют обратно своего Неккера[66] и обстреливают нас из ружей, как будто мы имеем к этому какое‑то касательство.

– Требуют обратно Неккера? – воскликнул Бийо. – Они что же, потеряли его?

– Само собой, если король его сместил.

– Король сместил господина Неккера? – возопил Бийо с возмущением, подобным возмущению верующего, услышавшего про святотатство. – Сместил этого великого человека?

– Да, друг мой. И более того, этот великий человек уже следует в Брюссель.

– В таком случае мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним, – грозно бросил Бийо, даже не подумав о том, какой он подвергается опасности, произнося столь мятежные речи в окружении тысячи с лишним роялистских сабель.

Он вскочил на Марго и нещадно подбадривал ее каблуками вплоть до самой заставы.

Но чем ближе он к ней подъезжал, тем явственнее видел багровые отблески пожара; в районе заставы к небу взметались столбы пламени.

Оказывается, горела сама застава.

Ревущая, разъяренная толпа, в которой было много женщин, проклинающих и кричащих, как обычно, куда громче, чем мужчины, бросала в огонь обломки ограждения, вещи и мебель таможенных писцов.

На дороге с ружьями к ноге стояли венгерский и немецкий полки, спокойно смотрели на происходящий разгром и никаких действий не предпринимали.

Бийо не остановился перед огненной преградой. Он погнал Марго сквозь пламя, она отважно преодолела горящую рогатку, но, преодолев ее, вынуждена была остановиться перед плотной толпой народа, хлынувшего из центра города к заставам, – кто с песнями, а кто с криками: «К оружию!»

Бийо выглядел тем, кем он был в действительности, то есть фермером, приехавшим в Париж по своим делам. Быть может, он слишком громко кричал: «Дорогу! Дорогу!» Зато Питу так вежливо повторял после него: «Пропустите, пожалуйста! Пропустите, пожалуйста!» – что получалось: один исправляет другого. Никто не был заинтересован препятствовать Бийо ехать по своим делам, так что его пропустили.

К Марго вернулись силы; огонь опалил ей шерсть, непривычные крики пугали. Теперь уже Бийо выбивался из сил, чтобы не раздавить кого‑нибудь из многочисленных зевак, побежавших от заставы к рогаткам.

Направляя Марго то вправо, то влево, Бийо кое‑как добрался до бульвара, но там ему пришлось остановиться.

По бульвару от Бастилии к Хранилищу мебели – а в ту эпоху это были два каменных узла, скрепляющих пояс на боках Парижа, – шла процессия.

Процессия эта, заполнившая бульвар, несла носилки. На них стояли два бюста – один задрапированный крепом, второй увенчанный цветами.

Крепом был задрапирован бюст Неккера, министра, не то чтобы попавшего в опалу, а просто смещенного; цветами же был увенчан бюст герцога Орлеанского, который при дворе открыто взял сторону женевского экономиста[67].

Бийо поинтересовался, что это за процессия: ему объяснили, что народ воздает честь г‑ну Неккеру и его защитнику герцогу Орлеанскому.

Бийо родился в краю, где имя герцога Орлеанского уже полтора столетия окружено почитанием. К тому же он принадлежал к философской секте, а следовательно, считал Неккера не только великим министром, но и апостолом человечества.

Словом, объяснение оказалось вполне достаточным, чтобы воспламенить Бийо. Он соскочил с лошади и смешался с толпой, крича:

– Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует Неккер!

Однако стоит человеку смешаться с толпой, и он сразу лишается индивидуальности и свободы. Как известно каждому, в ней человек утрачивает свободу воли, хочет того же, чего хочет толпа, делает то же, что делает толпа. Впрочем, Бийо тем более просто позволил увлечь себя, что он оказался не в хвосте, а ближе к голове процессии.

Люди во все горло кричали:

– Да здравствует Неккер! Долой чужеземные полки! Долой чужеземные войска!

Бийо присоединил свой могучий голос к общему реву.

Народ всегда оценивает превосходство, в чем бы оно ни выражалось. Жители парижских предместий, обладающие пискливыми либо хриплыми голосами, так как их голосовые связки были ослаблены из‑за недоедания или же подточены вином, оценили полный, свежий и звучный голос Бийо и пропускали его вперед, так что вскорости он, не слишком затолканный, задавленный и придушенный, пробился к носилкам.

Минут через десять один из носильщиков, энтузиазм которого превосходил его силы, уступил фермеру свое место.

Бийо, как мы видим, стремительно и неуклонно следовал своим путем.

Еще вчера скромный пропагандист брошюры доктора Жильбера, он стал сегодня одним из орудий торжества Неккера и герцога Орлеанского.

Но едва он подхватил ручку носилок, в голове у него мелькнула тревожная мысль: «Куда девался Питу? Куда девалась Марго?»

Не отпуская носилки, Бийо обернулся и при свете факелов, которые несли в процессии, и плошек, которыми были иллюминированы все окна, увидел посреди толпы некое движущееся возвышение, составленное не то пятью, не то шестью кричащими и размахивающими руками мужчинами.

Посреди этого вихря жестикуляций и беспорядочных криков легко можно было различить голос и длинные руки Питу.

Питу делал все, что мог, чтобы защитить Марго, однако, несмотря на его усилия, кобылу захватили. Недавно она везла на себе Бийо и Питу, и это была весьма приличная ноша для бедной скотины.

Теперь она везла столько народу, сколько смогло уместиться у нее на спине, на крупе, на шее и на холке.

В ночи, прихотливо увеличивающей размеры всех предметов, Марго выглядела, словно слон, на котором охотники выехали на тигра.

На широкую спину Марго водрузились человек шесть и исступленно кричали:

– Да здравствует Неккер! Да здравствует герцог Орлеанский! Долой чужеземцев!

А Питу вторил им:

– Вы раздавите Марго!

Восторг был всеобщий.

Бийо было подумал, не пойти ли на выручку Питу и Марго, но сообразил, что тогда ему придется отказаться от завоеванной чести нести носилки, а вернувшись, он вряд ли сумеет вновь ухватиться за оставленную ручку. И еще Бийо подумал, что они договорились с папашей Лефраном в крайнем случае совершить обмен Каде на Марго, посему Марго как бы уже принадлежала ему, и ежели с ней случится какое несчастье, то он на этом в конце концов потеряет всего‑навсего три или четыре сотни ливров, а он достаточно богат, чтобы пожертвовать ради отечества четырьмя сотнями ливров.

Тем временем процессия продолжала двигаться. Повернув налево, она спустилась по улице Монмартр к площади Побед. Около Пале‑Рояля путь ей преградила группа мужчин с зелеными листьями на шляпах, которые кричали:

– К оружию!

Следовало разобраться, кто эти люди, запрудившие улицу Вивьен, – друзья или враги? Зеленый цвет – цвет графа д’Артуа[68]. Почему у них зеленые кокарды?

После недолгих переговоров все разъяснилось.

Узнав о высылке Неккера, из «Кафе де Фуа»[69] выбежал молодой человек, вскочил на стол и, потрясая пистолетом, воззвал:

– К оружию!

Все гуляющие в Пале‑Рояле собрались вокруг него, крича:

– К оружию!

Как мы уже говорили, все иностранные полки были сконцентрированы вокруг Парижа. Ходили слухи о вторжении австрияков; да даже сами фамилии командиров этих полков – Рейнах, Салис‑Самад, Дисбах, Эстергази, Ремер – звучали пугающе для французского уха; достаточно было произнести их, чтобы толпа тут же поняла: речь идет о врагах. Молодой человек произнес их; он объявил, что швейцарцы, стоящие лагерем на Елисейских полях и имеющие четыре пушки, сегодня вечером вступят в Париж следом за драгунами принца Ламбеска[70]. Он предложил новую кокарду, сорвал лист с каштана и нацепил на шляпу. В тот же миг присутствующие последовали его примеру. Три тысячи человек в десять минут ободрали все деревья Пале‑Рояля.

Утром имя этого молодого человека было никому не ведомо, вечером оно было у всех на устах.

Звали его Камиль Демулен[71].

Обстоятельства выяснились, все друг с другом побратались, обнялись, и процессия продолжала путь.

Во время случившейся остановки любопытство тех, кто ничего не мог увидеть, даже привстав на цыпочки, обременило Марго новой тяжестью: кто только мог, пытаясь подняться, цеплялся за узду, за седло, за пахви, за стремена, так что, когда процессия снова тронулась, бедная кобыла была буквально раздавлена навалившимся на нее бременем.

На углу улицы Ришелье Бийо вновь оглянулся: Марго исчезла.

Он испустил горестный вздох, помянув тем самым несчастное животное, после чего во весь голос трижды воззвал к Питу, как это делали римляне при погребении своих родных; ему показалось, будто из толпы чей‑то голос ответил на его зов. Однако этот одинокий голос был заглушен многочисленными непонятными криками, то ли угрожающими, то ли приветственными.

Процессия продолжала двигаться.

Все лавки были заперты, зато все окна открыты, и из них к участникам процессии летели одобряющие, ликующие клики.

Так дошли до Вандомской площади.

Но там процессии встретилось непредвиденное препятствие.

Подобно деревьям, которые увлекает с собой разлившаяся река и которые, столкнувшись с быками моста, отлетают назад, на плывущие следом за ними щепки и ветки, народная армия натолкнулась на Вандомской площади на эскадрон Королевского немецкого полка.

Эти иностранные солдаты были драгуны; увидев поток, вырывающийся с улицы Сент‑Оноре и начинающий уже затоплять Вандомскую площадь, они отпустили поводья своих коней, уставших от пятичасового стояния, и на всем скаку атаковали народ.

Те, кто нес бюсты, первыми приняли удар, были опрокинуты, а на них свалилась их ноша. Савояр, шедший впереди Бийо, вскочил раньше него, схватил изображение герцога Орлеанского, водрузил его на палку и поднял над головой, крича то «Да здравствует герцог Орлеанский!» – хотя сам он никогда его не видел, то «Да здравствует Неккер!» – хотя и его он тоже не знал.

Бийо собрался сделать то же самое с бюстом Неккера, но его опередили. Молодой человек лет двадцати четырех – двадцати пяти, одетый достаточно элегантно, чтобы сойти даже за мюскадена[72], проследил, куда падает бюст, что ему было гораздо проще, нежели Бийо, который его нес, и как только бюст коснулся земли, буквально ринулся на него.

И вдруг улицу осветила вспышка. В тот же миг послышались выстрелы, засвистели пули; что‑то ударило Бийо в лоб, он упал и сначала даже подумал, что убит.

Но поскольку сознания он не потерял и ничего, кроме резкой боли в голове, не чувствовал, Бийо понял, что он всего‑навсего ранен. Он дотронулся до лба, желая определить тяжесть раны, но определил, что всего лишь контужен, хотя рука у него красна от крови.

Нарядный молодой человек, опередивший Бийо, получил пулю в грудь. Убит был он. И это его кровь окрасила руку Бийо. А удар, который получил Бийо, был нанесен свалившимся ему на голову бюстом Неккера, поскольку держать его было уже некому.

Бийо закричал – от ярости и от ужаса.

Он отскочил от бившегося в агонии молодого человека. Другие люди, что стояли возле убитого, тоже отшатнулись от него, а крик Бийо подхватила толпа, и он покатился, подобно погребальному эху, вдоль улицы Сент‑Оноре.

Но крик – это ведь новое свидетельство мятежа. Раздался второй залп, и тотчас в толпе образовались глубокие пустоты, показывающие, куда попали пули.

Ярость подтолкнула Бийо схватить бюст, лицо которого было залито кровью, водрузить себе на голову и громогласно выкрикивать проклятия; все это он проделал с каким‑то воодушевлением, не подумав даже, что его могут убить, как того красивого молодого человека, чье тело лежало у его ног.

Но в тот же миг чья‑то большая сильная рука легла на плечо фермера и так нажала, что ему пришлось пригнуться. Бийо попытался освободиться, но другая рука, не менее тяжелая, чем первая, опустилась ему на второе плечо. Он взревел и обернулся, желая взглянуть, кто его неприятель, но только удивленно воскликнул:

– Питу!

– Да, я, – отвечал Питу. – Пригнитесь‑ка немножко и сейчас все поймете.

Нажав еще сильнее, Питу заставил сопротивляющегося фермера лечь на землю рядом с собой.

Едва он прижал Бийо лицом к земле, прогремел следующий залп. Савояр, державший бюст герцога Орлеанского, получил пулю в бедро и медленно оседал.

Затем послышалась дробь по каменной мостовой. Драгуны вторично пошли в атаку; конь, неистовый и яростный, подобно коням Апокалипсиса, пролетел над несчастным савояром, и тот, ощутив холод вонзившейся в грудь пики, повалился на Бийо и Питу.

Буря пронеслась по улице, сея ужас и смерть, и стихла. На мостовой остались только трупы. Все, кто мог, бежали по смежным улочкам. Окна захлопнулись. Воцарилось мрачное молчание, сменив восторженные клики и яростные вопли.

Бийо, которого осторожный Питу продолжал прижимать к земле, некоторое время ждал; потом, поняв, что опасность отдаляется вместе с шумом, привстал на колено; Питу не то чтобы поднял голову, а, наподобие зайца на лежке, насторожил ухо.

– Да, господин Бийо, – заметил он, – похоже, вы верно сказали, что мы прибыли в самое время.

– Помоги мне.

– В чем дело? Нам надо спасаться.

– Нет. Молодой мюскаден убит, но бедняга савояр, мне кажется, только потерял сознание. Помоги‑ка мне взвалить его на спину. Мы не можем бросить парня здесь, потому что проклятые немцы прикончат его.

Слова фермера отозвались в сердце Питу. Возразить он не мог, и ему оставалось лишь подчиниться. Он поднял окровавленного, бесчувственного савояра и взвалил, словно мешок, на могучие плечи Бийо; тот, видя, что улица Сент‑Оноре пуста и, похоже, безопасна, вместе с Питу побрел по ней к Пале‑Роялю.

 

XI. Ночь с 12 на 13 июля

 

Улица была пуста потому, что драгуны, ринувшись преследовать бегущую толпу, проскакали до рынка Сент‑Оноре, а дальше разъехались по улицам Гайон и Людовика Великого, но чем ближе Бийо подходил, машинально бормоча ругательства и проклятия, к Пале‑Роялю, тем больше людей стояло на углах, у вылетов аллей, в воротах домов; испуганные и безмолвные, они первым делом осматривались вокруг и, убедившись, что драгун нет, пристраивались к Бийо, образуя как бы погребальную процессию; люди молчали, повторяя – сначала тихо, затем во весь голос и, наконец, на крик – одно только слово:

– Месть!

Питу шел следом за фермером, сжимая в руке колпак савояра.

Так эта чудовищная траурная процессия вышла на площадь Пале‑Рояля, где разъяренный народ держал совет и упрашивал французских солдат поддержать их против чужеземцев.

– Кто эти люди в мундирах? – спросил Бийо, остановившись перед цепью солдат, которые с ружьями к ноге перегораживали площадь Пале‑Рояля, от главного входа дворца до Шартрской улицы.

– Это французские гвардейцы, – ответили несколько голосов.

– А, так вы французы! – бросил Бийо, подойдя к солдатам и демонстрируя им тело уже мертвого савояра. – И вы позволяете немцам убивать нас?

Французские гвардейцы невольно сделали шаг вперед.

– Мертвый! – произнес кто‑то в строю.

– Да, мертвый! Он убит, как и множество других.

– Кем?

– Драгунами из Королевского немецкого полка. Вы что же, не слышали криков, залпов и галопа коней?

– Верно! Верно! – отозвались сотни три голосов. – На Вандомской площади убивали народ!

– Да вы ведь тоже народ, черт бы вас побрал! – крикнул солдатам Бийо. – Это трусость – позволять убивать своих братьев!

– Трусость? – угрожающе прозвучало из солдатских рядов.

– Да, я сказал – трусость и повторяю это, – заявил Бийо, подойдя ближе к цели, как только там прозвучали эти угрожающие голоса. – Может быть, вы убьете меня, чтобы доказать, что вы не трусы?

– Ну, ладно, ладно, – отозвался один из солдат. – Вы – храбрецы, но вы – штатские и можете делать, что вам угодно, а солдат – человек военный и действует по приказу.

– Значит, если вам прикажут, – воскликнул Бийо, – вы будете стрелять в нас, безоружных людей? Вы, наследники победителей при Фонтенуа, которые предложили англичанам стрелять первыми?[73]

– Я‑то точно не буду стрелять, – пробурчал кто‑то из солдат.

– И я! Я тоже! – ответили ему сотни две‑три голосов.

– Тогда не дайте и другим стрелять в нас, – обратился к солдатам Бийо. – Если вы позволите немцам перебить нас, это будет все равно как если вы сами нас перебьете.

– Драгуны! Драгуны! – раздались голоса, и толпа, рассыпавшись, кинулась бежать по улице Ришелье.

Пока еще издали, но все приближаясь, доносился топот копыт скачущей галопом тяжелой кавалерии.

– К оружию! К оружию! – кричали беглецы.

– Тысяча чертей! – выругался Бийо, сбрасывая на землю тело савояра, которое он так и держал на спине. – Дайте ружья нам, коль не хотите сами воспользоваться ими.

– Э нет, мы уж сами воспользуемся ими, – отвечал солдат, к которому обратился Бийо, и вырвал у него из рук ружье, потому что фермер почти уже завладел им. – Скуси патрон! Ежели австрияки что‑нибудь скажут этим храбрецам, тогда мы им покажем.

– Еще как покажем! – закричали солдаты, доставая из лядунок патроны и скусывая их.

– Вот ведь проклятие! – огорченно топнул ногой Бийо. – Надо ж мне было оставить дома охотничье ружье. Но, даст бог, кого‑нибудь из этих негодяев австрийцев подстрелят, и тогда я обзаведусь мушкетоном.

– А пока возьмите этот карабин, – раздался голос. – Он заряжен.

И тут же какой‑то человек вложил в руки Бийо богато изукрашенный карабин.

В эту минуту на площадь ворвались драгуны, давя конями и рубя саблями всех, кто попадался им на пути.

Офицер, командовавший французскими гвардейцами, вышел на четыре шага вперед.

– Эй, господа драгуны, – крикнул он, – благоволите остановиться!

То ли драгуны не услышали его, то ли не захотели услышать, а может, скакали слишком стремительно, чтобы остановиться, но только они, произведя полуоборот направо, сшибли и растоптали какую‑то женщину и старика.

– Огонь! Огонь! – закричал Бийо.

Он стоял рядом с офицером, так что можно было подумать, что это офицер отдал команду. Солдаты вскинули ружья и дали залп, мигом остановивший драгун.

– Эй, господа гвардейцы! – обратился к ним немецкий офицер, выехавший перед фронтом смешавшегося эскадрона. – А знаете ли вы, что вы стреляли в нас?

– Еще бы не знать, черт побери! – крикнул Бийо.

Он выстрелил в офицера, и тот упал.

Тем временем гвардейцы дали второй залп, и немцы, видя, что на сей раз им придется иметь дело не с горожанами, пускающимися наутек при первом ударе саблей плашмя, а с солдатами, которые неколебимо готовы встретить атаку, развернулись и поскакали обратно на Вандомскую площадь под такой громовой рев «Ура!» и торжествующие крики, что иные кони понесли и расшибли головы о закрытые ставни.

– Да здравствуют французские гвардейцы! – кричал народ.

– Да здравствуют солдаты отчизны! – кричал Бийо.

– Благодарим! – отвечали те, к кому были обращены здравицы. – Вот мы и побывали в огне и получили крещение.

– И я тоже побывал в огне, – заметил Питу.

– И как? – поинтересовался Бийо.

– Да ничего. Оказывается, это не так страшно, как я думал.

– А теперь надо бы узнать, чье это ружье, – бросил фермер, уже успевший осмотреть карабин и оценивший, насколько это дорогое оружие.

– Моего господина, – ответил голос, уже однажды прозвучавший за спиной Бийо. – Но мой господин счел, что вы превосходно с ним обходитесь, и отдает его вам.

Бийо обернулся и увидел человека в ливрее герцога Орлеанского.

– И где же твой господин? – осведомился он.

Человек указал ему на приоткрытую штору, из‑за которой герцог мог видеть все, что происходило на площади.

– И твой господин с нами? – спросил Бийо.

– Всем сердцем и всей душой он с народом.

– В таком случае – ура герцогу Орлеанскому! Друзья, герцог Орлеанский за нас! Да здравствует герцог Орлеанский! – закричал Бийо, указывая на штору, за которой укрывался герцог.

Штора полностью открылась, и герцог Орлеанский трижды поклонился.

После этого штора была задернута.

И хотя все это произошло буквально в несколько секунд, народному ликованию не было предела.

– Да здравствует герцог Орлеанский! – ревели тысячи три глоток.

– Громи оружейные лавки! – крикнул кто‑то в толпе.

– В Дом инвалидов! – закричали несколько старых солдат. – У Сомбрейля[74] там двадцать тысяч ружей.

– В Дом инвалидов!

– В ратушу! – призывали третьи. – У купеческого старшины[75] Флесселя ключи от арсенала полицейской стражи, он отдаст их нам!

И народ, разделившись, растекся по трем направлениям.

В это время драгуны снова собрались на площади Людовика XV вокруг барона де Безанваля[76] и принца де Ламбеска.

Этого‑то и не знали Бийо и Питу, которые не примкнули ни к одной из трех групп и чуть ли не в одиночестве остались на площади Пале‑Рояля.

– Господин Бийо, скажите, пожалуйста, куда мы направимся? – поинтересовался Питу.

– Эх! – крикнул Бийо. – Очень уж мне хочется пойти с этими отважными людьми. Нет, не к оружейникам: у меня уже есть прекрасный карабин, а в ратушу или в Дом инвалидов. Но мы приехали в Париж не сражаться, а найти адрес господина Жильбера. Так что думаю, мне надо идти в коллеж Людовика Великого, где находится его сын, а уж повидаю доктора, можно будет принять участие в этой заварухе.

В глазах фермера сверкнул грозный огонек.

– Отправиться первым делом в коллеж Людовика Великого мне представляется весьма логичным, – наставительно произнес Питу, – потому что именно для этого мы и приехали.

– Ладно, возьми ружье, саблю и вообще какое‑нибудь оружие у этих лежебок, что там валяются, – велел Бийо, указывая на нескольких драгун, распростертых на земле, – и пошли в коллеж Людовика Великого.

– Но ведь это оружие не мое, – нерешительно заметил Питу.

– А чье оно? – поинтересовался Бийо.

– Оно принадлежит королю.

– Оно принадлежит народу, – отрезал фермер.

После такого утверждения Бийо Питу, который знал, что фермер не способен взять у соседа без спросу и зернышка пшеницы, с величайшими предосторожностями приблизился к лежащему ближе всех драгуну и, убедившись, что тот действительно мертв, снял с него мушкетон, саблю и лядунку.

Однако же, вооружаясь, Питу прислушивался, что происходит на Вандомской площади.

– Эге, – пробормотал он, – кажется, Королевский немецкий полк возвращается.

Действительно, стал слышен топот копыт едущего шагом отряда кавалерии. Питу выглянул из‑за угла кафе «Регентство» и увидел неподалеку от рынка Сент‑Оноре патруль драгун, которые держали мушкетоны наизготове, оперев их прикладами на бедро.

– Быстрей! Быстрей! – крикнул Питу. – Они едут сюда.

Бийо огляделся, прикидывая, нельзя ли организовать сопротивление. Но на площади почти не осталось людей.

– Ладно, пошли в коллеж Людовика Великого, – распорядился он, и вместе с Питу, который, не зная назначения крючка на ножнах, каким они крепятся к поясу, волочил за собой длинную саблю, они зашагали по Шартрской улице.

– Тысяча чертей! – рявкнул Бийо. – У тебя вид торговца железным ломом. Прицепи ты этот палаш.

– Куда? – спросил Питу.

– Да сюда вот, черт бы тебя подрал! – отвечал Бийо.

Он подвесил саблю к поясу Питу, так что она больше уже не составляла помехи, и они могли прибавить скорости.

Без всякой помехи они добрались до площади Людовика XV и там встретили колонну, направлявшуюся к Дому инвалидов, но вскоре остановленную.

– Что там такое? – осведомился Бийо.

– Через мост Людовика Пятнадцатого не пропускают.

– А по набережным?

– Тоже.

– А через Елисейские поля?

– Тоже.

– Тогда развернемся и перейдем через мост Тюильри.

Толпа, демонстрируя готовность принять это незамысловатое предложение, последовала за Бийо, однако на полпути, недалеко от сада Тюильри, сверкнули сабли. Набережную перегораживал эскадрон драгун.

– Неужто эти проклятые драгуны всюду? – пробормотал фермер.

– А знаете, господин Бийо, – обратился к нему Питу, – мне кажется, что нас взяли в плен.

– Чушь! – ответил Бийо. – Невозможно взять в плен пять тысяч человек, а нас тут, самое малое, тысяч пять‑шесть.

Драгуны ехали навстречу им по набережной, правда, медленно, шагом, но тем не менее явственно приближались.

– Нам остается Королевская улица, – сказал Бийо. – Пошли сюда, Питу.

Питу, как тень, следовал за фермером.

Однако на уровне заставы Сент‑Оноре улицу перегораживала цепь солдат.

– А знаешь, Питу, – заметил Бийо, – ты, кажется, дружок, прав.

– М‑да, – только и ответил Питу.

Это одно‑единственное слово было произнесено с таким выражением, что сразу становилось ясно, насколько Питу огорчен тем, что он не ошибся.

Судя по возбуждению толпы и крикам, она оказалась не менее чувствительна, чем Питу, к положению, в которое попала.

А дело в том, что принц де Ламбеск ловким маневром окружил зевак и мятежников в количестве пяти‑шести тысяч и, перекрыв мост Людовика XV, набережные, Елисейские поля, Королевскую улицу и улицу Фельянов, замкнул их внутри огромной стальной дуги – некоего подобия лука, тетивой которому служила труднопреодолимая ограда сада Тюильри и решетка разводного моста – взломать ее практически не было никакой возможности.

Бийо обдумал ситуацию – она была довольно скверной. Но поскольку человек он был спокойный, хладнокровный и не теряющийся при опасности, то огляделся кругом и увидел на берегу реки кучу бревен и досок.

– Есть одна мысль! – сказал он Питу. – Пошли!

Питу пошел за папашей Бийо, даже не поинтересовавшись, что за мысль ему пришла.

Бийо подошел к куче, взялся за один брус и велел Питу:

– Помоги.

Питу тут же стал ему помогать, опять‑таки не подумав даже осведомиться, а для чего; у него и мысли такой не возникло: он до такой степени доверял фермеру, что спустился бы с ним в преисподнюю, и папаша Бийо не услышал бы от него ворчания, что, мол, лестница слишком длинна, а преисподняя слишком глубока.

Папаша Бийо взял брус за один конец, Питу – за другой.

Они дошли до набережной, неся груз, который пятеро обычных мужчин с трудом подняли бы.

Сила всегда вызывает восхищение толпы, и хотя стояла она плотно, но расступалась, давая проход Бийо и Питу.

Затем, очевидно, сообразив, что действия этих двоих направлены, несомненно, к общему благу, несколько человек пошли впереди Бийо, крича:

– Дорогу! Дорогу!

– Папаша Бийо, скажите, – поинтересовался Питу, пройдя шагов тридцать, – а далеко ли нам еще идти?

– До ворот Тюильри, – ответил Бийо.

– Ура! – все поняв, закричала толпа.

Теперь она расступалась куда охотнее и проворнее.

Питу глянул и определил, что до решетки осталось не больше трех десятков шагов.

– Дойду! – объявил он с краткостью пифагорейца.

Впрочем, груз теперь казался Питу куда легче: несколько мужчин, самых сильных, ухватились за его конец бревна.

Вследствие этого скорость передвижения значительно увеличилась.

Вскоре они были у ворот.

– Ну, а теперь разом! – скомандовал Бийо.

– Понял! – крикнул Питу. – Сейчас у нас будет военная машина – таран. Римляне называли ее бараном.

Бревно раскачали и нанесли им сильный удар по запору ворот.

Солдаты, несшие охрану внутри Тюильри, прибежали, чтобы воспрепятствовать вторжению. Но после третьего удара замок поддался, ворота распахнулись, и в этот разверзшийся темный зал хлынула толпа.

По ее движению принц де Ламбеск сообразил, что те, кого он уже считал своими пленниками, нашли лазейку. Он тронул коня, намереваясь проехать вперед, чтобы точнее оценить ситуацию. Драгуны, стоявшие сзади него, решили, что это приказ атаковать, и поскакали следом. Уже разгорячившиеся лошади сразу взяли в галоп, а люди, жаждавшие отомстить за поражение, которое они потерпели на площади Пале‑Рояля, очевидно, не пытались их сдерживать.

Принц, видя, что атаку уже не остановить, не стал даже пробовать сделать это, и вскоре душераздирающие вопли женщин и детей вознеслись к небу, взывая к божьему отмщению.

Во мраке происходили чудовищные вещи. Те, на кого напали, обезумели от горя, те же, кто напал, обезумели от ярости.

Тут же организовалось нечто вроде сопротивления: с террас полетели на драгун стулья. Принц де Ламбеск, получив стулом по голове, ответил ударом сабли, не подумав, что вместо того чтобы наказать виновного, бьет по невинному, и семидесятилетний старик повалился на землю. Бийо, увидев, как он упал, вскрикнул.

Он тут же вскинул карабин, вспышка выстрела осветила темноту, и принц был бы мертв, если бы, по случайности, в этот миг не поднял коня на дыбы.

Конь получил пулю в шею и рухнул.

Все решили, что принц убит. Драгуны устремились в Тюильри, стреляя по бегущим из пистолетов.

Но людям теперь было куда бежать, и они рассыпались среди деревьев.

Бийо спокойно палил из карабина.

– Ей‑богу, ты прав, Питу, – бросил он. – Похоже, мы оказались здесь в самое время.

– Коль уж мне суждено стать храбрецом, – заметил Питу, разряжая мушкетон в самого толстого драгуна, – то кажется, это не так трудно, как мне казалось.

– Да, – согласился Бийо, – но бессмысленная храбрость – это не храбрость. Пошли отсюда, Питу, только смотри, чтобы сабля не путалась у тебя в ногах.

– Погодите, господин Бийо. Ежели я вас потеряю, то заблужусь. Я же не знаю Парижа, как знаете его вы: я здесь никогда не бывал.

– Пошли, пошли, – поторопил его Бийо и направился вдоль террасы, пока не оказался в тылу у войск, которые весьма поспешно выдвинулись по набережной вперед, чтобы оказать, если будет необходимость, помощь драгунам принца де Ламбеска.

Дойдя до края террасы, Бийо сел на парапет и спрыгнул на набережную.

Питу сделал то же самое.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: