Происхождение и структура влечений как мотивационных сил

С моей точки зрения, аффекты являются первичной мотиваци-онной системой в том смысле, что они находятся в центре любого из бесчисленных конкретных удовлетворяющих или фрустрирую-щих переживаний младенца при взаимодействии с окружающей его средой. Аффекты связывают ряды недифференцированных Я- и объект-репрезентаций таким образом, что постепенно создастся сложный мир интернализованных объектных отношении, окрашен­ных удовольствием или неудовольствием. Но в процессе того, k:)k аф(ректы связывают интсрнализованныс объектные отношения в два параллельных ряда удовлетворяющих и фрустрирующих пережива­нии, происходит преобразование самих "хороших" и "плохих" интернализованных объектных отношений. Доминирующий в каж­дом из рядов пнтсрнализованных объектных отношений аффект любви или ненависти обогащается, модулируется и становится все более сложным.

В конце концов, оказывается, что внутреннее отношение мла­денца к матери, проходящее под знаком "любви", представляет нечто большее, чем просто сумму конечного числа конкретных аффективных состоянии любви. То же самое справедливо и для ненависти. Таким образом, любовь и ненависть становятся ста­бильными интрапсихическими структурами, представляя собой две динамически детерминированные, внутренне согласованные, ста­бильные рамки организации психического опыта и поведенческо­го контроля в своей генетической преемственности на всех стади­ях развития человека. Именно благодаря этой преемственности они консолидируются в либидо и агрессию. Либидо и агрессия, в свою очередь, становятся иерархически высшими мотивационнъми системами, выражающими себя множеством дифференцированных аффективных предрасположенностеи в различных ситуациях. Аф­фекты — это строительные блоки, или образующие, влечений; со временем они приобретают сигнальную функцию для активации влечений.

Необходимо подчеркнуть, что влечения проявляются не просто в виде аффектов, но посредством активации специфических объек­тных отношении, включающих в себя аффект, в которых влечение представлено специфическим вожделением или желанием. Бессоз­нательная фантазия — наиболее важная эдипова фантазия — вклю­чает в себя специфическое желание, направленное на объект. Желание исходит из влечения и является более определенным, чем аффективное состояние, что служит дополнительным аргументом, чтобы отвергнуть концепцию о том, что аффекты, а не влечения являются иерархически высшими мотивационными системами.

ПСИХОПАТОЛОГИЯ НЕНАВИСТИ

Предложив общую теорию аффектов как структурных компонен­тов влечений, я хотел бы обратиться к одному определенному аффекту, занимающему центральное место в поведении человека. Я имею в виду ненависть, ядерный аффект при тяжелых психопа­тологических состояниях, а именно при тяжелых расстройствах личности, перверсиях и функциональных психозах. Ненависть происходит от ярости, первичного аффекта, вокруг которого груп­пируется агрессивное влечение; в случае тяжелой психопатологии ненависть может полностью доминировать как в отношении к само­му себе, так и к окружающим. Это сложный аффект, являющий­ся главным компонентом агрессивного влечения и перекрывающий собой другие имеющие всеобщее распространение агрессивные аффекты, такие, как зависть или отвращение.

Ниже я постараюсь сосредоточиться на тех особенностях разви­тия ярости, которые у некоторых пациентов приводят к преобла­данию ненависти и тяжелой патологии характера, выражающихся в проявлении ненависти в качестве всеобъемлющего аффекта в переносе. Это развитие позволяет исследовать ненависть психоана­литически, но также бросает серьезный вызов аналитику, который должен привести соответствующую ей психопатологию к разреше­нию в переносе. Суждения, которые я высказываю ниже, осно­ваны, с одной стороны, на связи между патологией во взаимоот­ношениях матери и младенца у младенцев, принадлежащих к группе риска, и развитием чрезмерной агрессии у таких младенцев (Massie, 1977; Gaensbauel and Sands, 1979; Call, 1980, Roiphe and Galenson, 1981; Fraiberg, 1983; Galenson, 1986; Osofsky, 1988), и, с другой стороны, на психопатологии чрезмерной агрессии в переносе у пациентов с пограничной организацией личности и нарциссичес-кими и антисоциальными расстройствами личности (Winnicott, 1949; Bion, 1957, 1959, 1970; A.Green, 1977; Mosei, 1978, Ogden, 1979; Klause, 1988, Krause and Lutolf, 1988; Grossman, 1991). На­блюдения состояний сильной регрессии у пациентов, демонстри­рующих преобладание ненависти в переносе, являются главным источником моих рассуждений.

Ярость

С клинической точки зрения, основное афсрективное состояние, характеризующее активацию агрессии в переносе, это ярость. Раздражение — слабо выраженный агрессивный аффект, который сигнализирует о потенциале реакций ярости и в хронической форме предстает в виде раздражительности. Злость — более интенсивный аффект, нежели раздражение, однако более дифференцированный по своему когнитивному содержанию и природе активируемых им объектных отношений. Полностью развернутая реакция ярости — ее всеобъемлющий характер, ее диффузность, затемненность спе­цифического когнитивного содержания и соответствующих объек­тных отношений — может создавать ошибочное впечатление, что ярость — это "чистый" примитивный аффект. Однако в клиничес­кой ситуации анализ реакций ярости — так же как и других интен­сивных аффективных состояний всегда открывает лежащие за ними сознательные и бессознательные фантазии, включающие специфические отношения между аспектом "Я" и аспектом значи­мого другого.

Исследования младенцев свидетельствуют о раннем появлении аффекта ярости и его первоначальной функции, удалении источ­ника боли или раздражения. При дальнейшем развитии функци­ей ярости становится удаление препятствий к удовлетворению. Исходная биологическая функция ярости — сигнал ухаживающе­му за младенцем человеку к удалению того, что раздражает, ста­новится тогда более направленным призывом восстановить жела­тельное состояние удовлетворения. При бессознательных фантази­ях, которые развиваются вокруг реакций ярости, она призвана обозначить как активацию абсолютно плохих объектных отноше­ний, так и желание устранить их и восстановить абсолютно хоро­шие. На еще более поздней стадии развития реакции ярости мо­гут выполнять функцию последнего усилия по восстановлению чувства автономии перед лицом ситуации сильной фрустрации, бессознательно воспринимаемых как угрожающая активация абсо­лютно плохих, преследующих объектных отношении. Бешеное усилие воли направляется на восстановление состояния нарцис-сичсского равновесия; этот акт самопринуждения представляет собой бессознательную идентификацию с идеализированным пол­ностью хорошим объектом.

С клинической точки зрения, интенсивность агрессивных аф­фектов — раздражения, злости или ярости — в целом коррелирует с их психологической функцией: отстаивания автономии, удале­ния препятствий или барьеров на пути желаемого уровня удовлет­ворения, либо удаления или разрушения источника глубокой боли или фрустрации. Но психопатология агрессии не ограничивается интенсивностью и частотой приступов ярости. Наиболее тяжелый и доминирующий из аффектов, которые вместе образуют агрессию как влечение, — это имеющий сложное строение и развитие аф­фект ненависти. Если мы перейдем от развития переноса у паци­ентов с невротической организацией личности к его развитию у па­циентов с пограничной организацией личности, в особенности с серьезной нарциссическои патологией и антисоциальными черта­ми, мы столкнемся не только с приступами ярости в переносе, но и с ненавистью, возникающей вместе с типичными вторичными характерологическими проявлениями и защитами против осозна­ния данного аффекта.

Ненависть

Ненависть — это сложный агрессивный аффект. В противопо­ложность остроте реакций ярости и легко варьирующим когнитив­ным аспектам злости и ярости когнитивный аспект ненависти яв­ляется хроническим и стабильным. Ненависть также укоренена в характере, что выражается в мощных рационализациях и соответ­ствующих искажениях деятельности Это и Супер-Эго. Важнейшей целью человека, захваченного ненавистью, является уничтожение своего объекта, специфического объекта бессознательной фанта­зии и сознательных производных этого объекта. В глубине души человек нуждается в объекте и вожделеет к нему и так же точно нуждается в его разрушении и вожделеет этого. Понимание дан­ного парадокса находится в центре психоаналитического исследо­вания этого аффекта. Ненависть не всегда является патологичес­кой: в качестве ответа на объективную, реальную опасность физического или психологического разрушения, угрозу выжива­ния себя или тех, кого человек любит, она может быть нормаль­ной производной ярости, направленной на устранение этой опас­ности. Но бессознательные мотивации обычно вторгаются в данный процесс и приводят к усилению ненависти, как в случае желания мести. Если это становится хронической характерологи­ческой установкой, то ненависть уже отражает психопатологию агрессии.

Крайняя форма ненависти требует физического устранения объекта и может выражаться в убийстве или радикальном обесце­нивании объекта, которое нередко находит свое выражение в сим­волическом разрушении всех объектов: т.е. всех потенциальных взаимоотношений со значимыми другими — как это наблюдается клинически у людей с антисоциальной структурой личности. Эта форма ненависти иногда выражает себя в самоубийстве, когда "Я" идентифицируется с ненавидимым объектом и самоуничтожение — единственный путь устранения объекта.

В клинической ситуации некоторые пациенты с синдромом злокачественного нарциссизма (нарциссическая личность, Эго-синтонная агрессия, параноидные и антисоциальные тенденции) и "психопатическими " переносами (лживость как доминирующая черта переноса) могут постоянно пытаться эксплуатировать, раз­рушать, символически кастрировать или дегуманизировать значи­мых других — включая и терапевта — до степени полного подрыва усилий терапевта по защите или восстановлению хотя бы неболь­шого островка идеализированных примитивных абсолютно хороших отношений. В то же время перенос выглядит удивительно свобод­ным от явной агрессии; хроническая лживость и поиск примитив­ного абсолютного хорошего состояния "Я" при устранении всех объектов — с помощью алкоголя или наркотиков, путем бессозна­тельных или сознательных усилии включить терапевта в эксплуата­цию или разрушение других — вот что является доминирующим. Усилие терапевта воспрепятствовать диффузному разрушению или разложению всего ценного может переживаться пациентом (посред­ством проективных механизмов) как грубое нападение, которое ведет к появлению направленной ярости и ненависти в переносе;

мы становимся свидетелями превращения "психопатического" переноса в "параноидный" (см. гл. 14). Парадоксально, но такое превращение знаменует собой проблеск надежды для подобных пациентов.

Несколько менее тяжелый уровень ненависти проявляется в са­дистских склонностях и желаниях, такой пациент ощущает бессоз­нательное или сознательное вожделение заставить свой объект стра­дать вместе, вожделение ощутить сознательное или бессознательное удовольствие от этого страдания. Садизм может принимать форму сексуальной перверсии с действительным физическим поврежде­нием объекта, или являться частью синдрома злокачественного нарциссизма, садомазохи стекой структуры личности, или пред­ставлять иногда рационализированную, интеллектуализированную форму жестокости, включающую в себя желание унизить свой объект. В отличие от вышеупомянутой всеобъемлющей формы ненависти для садизма характерно желание не уничтожать объект, а поддерживать отношения с ненавистным объектом в форме отыг-рывания объектных отношений между активным садистом и его парализованной жертвой. Страстное желание причинять боль и ощущение удовольствие от этого занимают здесь главное место, представляя собой тайный сгусток агрессии и либидиналъного воз­буждения при причинении страданий.

Еще более мягкая форма ненависти проявляется в страстном желании доминировать над объектом, обладать властью над ним. что тоже может включать в себя садистские компоненты, но при этом нападки на объект ограничены требованием подчинения, что подразумевает подтверждение свободы и автономии субъекта. При более тяжелых формах ненависти мы обнаруживаем преобладание анально-садистских компонентов над орально-агрессивными; утвер­ждение своего иерархического п ре несходства и "территориально­сти" в социальных взаимодействиях и агрессивные аспекты регрес­сивных процессов в малых и больших группах — наиболее частые проявления такой более мягкой степени ненависти.

Наконец у людей с относительно нормально интегрированным Супер-Эго и невротической организацией личности с хорошо диф­ференцированной трехчленной структурой ненависть может при­нимать форму рационализированной идентификации со строгим, наказывающим Супер-Эго, форму агрессивного утверждения иди-осинкратических, но при этом хорошо обоснованных систем мо­рали. оправданного негодования и примитивной приверженности идеям наказания и кары. Ненависть на этом уровне приближается к сублимирующей функции отважного и агрессивного утверждения тех идеалов и этических систем, которым привержен данный че-лоиск.

Обычно на этом уровне интеграции существует также тенденция направлять ненависть на самого себя. и форме жесткости Супер-Эго; с клинической точки зрения, мы видим возможность превра­щения переноса из примитивного " параной дного" в более развитый "депрессивный". Мазохистские и садомазохистскис личностные структуры и смешанные невротические констелляции, включаю­щие параноидные, мазохистские и садистские черты, могут испы­тывать относительно внезапные колебания между депрессивной и параноидной регрессиями в переносе. В отличие от этого на более-тяжелых уровнях психопатологии преобладает параноидный пере­нос, кроме тех случаев, когда психопатический перенос защища­ет пациентов от появления параноидного.

Полный спектр аффективных и характерологических компонен­тов ненависти нередко наблюдается в переносе пациентов с пато­логией второго уровня, которые по крайней мере хотят сохранить ненавистный объект. Постоянство, стабильность и характероло­гическая укорененность ненависти сочетаются со страстным жела­нием причинять боль объекту, характерологическим — и иногда сексуальным — садизмом и жестокостью.

Примитивная ненависть также принимает форму стремления разрушить способность ко вступлению в удовлетворяющие отноше­ния с окружающими и возможность научиться чему-либо ценно­му в этих отношениях (см. гл. 13). Подоплекой этой потребности в разрушении реальности и общения в близких отношениях явля­ется, по моему мнению, бессознательная и сознательная зависть к объекту, особенно к такому объекту, который сам внутренне не охвачен подобной ненавистью.

Мелани Кляин (1957) была первой, кто указал на зависть к хорошему объекту как на важную характеристику пациента с тя­желой нарциссической психопатологией. Такая зависть осложне­на потребностью пациента разрушить собственное осознание этой зависти, чтобы нс почувствовать весь ужас бешеной зависти, ко­торую он испытывает к тому, что ему дорого и ценно в объекте. Под завистью к объекту и потребностью уничтожить и испортить все хорошее, что может исходить из контактов с ним, лежит бес­сознательная идентификация с первоначально ненавистным ~ и необходимым — объектом. Зависть можно рассматривать и как источник примитивных форм ненависти, тесно связанный с ораль­ной агрессией, жадностью и прожорливостью, и как последствие ненависти, происходящее из фиксации на травме.

На поверхностном уровне ненависть к объекту бессознательной и сознательной зависти обычно рационализируется в качестве стра­ха перед разрушительным потенциалом этого объекта, происходя­щего как от действительной агрессии, испытанной со стороны прошлых объектов пациента, в которых тот очень нуждался (в случае пациентов, переживших тяжелые травмы), так и от проекции его собственных ярости и ненависти.

Склонности к хроническому и потенциально тяжелому самопов­реждению, а также недепрессивному суицидальному поведению часто сопровождают синдром злокачественного нарциссизма. Са-моповрсжденис обычно отражает бессознательную идентификацию с ненавистным и ненавидимым объектом. Ненависть и неспособ­ность выносить общение с объектом защищают пациента от того, что может в ином случае проявиться как сочетание жестоких на­падок на объект, параноидных страхов перед ним и направленной на самого себя агрессии при идентификации с объектом.

С клинической точки зрения, перенос характеризуется высоко­мерием, любопытством и псевдотупостью (неспособностью пони­мать то, что говорит терапевт), описанными Бионом (1957а), что иллюстрирует выраженные в форме действия вовне зависть паци­ента к терапевту, разрушение смысла и садизм.

Одна из наиболее постоянных особенностей переноса, в кото­ром преобладают действия вовне, выражающие глубинную зависть, это необычная зависимость пациента от терапевта, проявляющая­ся совместно с агрессией по отношению к терапевту — впечатля­ющая демонстрация "фиксации на травме". В то же время фанта­зии и страхи пациента отражают его представление, что пока он будет нападать на терапевта, он будет подвергаться аналогичным атакам ненависти, садистской эксплуатации и преследованиям с его стороны. Очевидно, с помощью проективной идентификации пациент приписывает собственную ненависть и садизм терапевту, эта ситуация иллюстрирует тесную связь между преследователем и преследуемым, хозяином и рабом, садистом и мазохистом, что, в конце концов, отсылает нас к садистской, фрустрирующей, дразнящей матери и беспомощному, парализованному младенцу.

Обычно пациент отыгрывает объектные отношения между пре­следователем и жертвой, чередуя свои идентификации с каждой из этих ролей и проецируя дополнительную роль на терапевта. В наиболее патологических случаях это выглядит так, как будто един­ственная альтернатива тому, чтобы быть жертвой, — быть тираном, и повторяющиеся приступы ненависти и садизма, кажется, един­ственное, что позволяет выжиТь и почувствовать какой-либо смысл, кроме убийства, самоубийства или психопатии. В более легких случаях возникает дополнительный динамический фактор.

Зависть, т.е. нетерпимость к хорошему объекту, избегнувшему этой жуткой жестокости, к объекту, которого ненавидят за то, что он намеренно удерживает в себе нечто (как фантазирует пациент), что превратит этот объект из преследующего в идеальный. Здесь по­иск идеального объекта (идеальной матери) является подоплекои нескончаемых вспышек ненависти в переносе.

В еще более легких случаях (при сложных и особых типах садо-мазохистского поведения в рамках невротической организации личности) мы обнаруживаем бессознательную способность полу­чать удовольствие от боли, искушение переживать боль в качестве предварительного условия переживания удовольствия; в контексте кастрационной тревоги бессознательная вина покрывает эдиповы желания и окончательно превращает пассивно переживаемую боль в активное компромиссное решение соответствующих бессознатель­ных конфликтов.

Вся эта динамика может возникать в сильно сгущенном и сме­шанном виде, различаясь по степени и пропорции. Общим для нее является интенсивная мотивация к поддержанию связи с ненави­стным объектом, связи, которая удовлетворяет все эти примитив­ные переносы и, с моей точки зрения, отвечает за мощную фик­сацию на травматических взаимоотношениях.

Фиксация на травме

Я считаю, что пиковые аффективные состояния организуют интернализованные объектные отношения не только в условиях любви — возбуждения, соответствующего примитивному идеали­зированному слиянию между абсолютно хорошим "Я" и абсолют­но хорошим объектом, — но и в условиях ярости при интернализа-ции первоначально недифференцированных репрезентаций абсо­лютно плохого "Я" и объекта, которые постепенно складываются в типичные объектные отношения при преобладании ненависти. Мощная связь с травмирующим объектом при преобладании нена­висти наблюдалась в исследованиях постоянно избиваемых детей и младенцев из группы риска, а также в исследованиях лиц, пере­живших экстремально травматические ситуации, таких как взятые в заложники авиапассажиры, которые в конце концов начинают защищать своих захватчиков ("Стокгольмский синдром"). Иссле­дования Фрайберга (Fraiberg, 1983) и Галенсона (Galinson, 1986) особенно убедительно показывают, как младенцы интернализуют агрессивное поведение матери по отношению к ним и копируют его в отношениях с ней и другими объектами.

Сильная привязанность к фрустрирующей матери является глав­ным источником превращения ярости в ненависть. Причиной дан­ного превращения является фиксация на травматических отноше­ниях с фундаментально необходимым объектом, переживаемым как абсолютно плохой и разрушивший или поглотивший идеальный, абсолютно хороший объект. Имеющее характер мести разрушение этого плохого объекта направлено на магическое восстановление абсолютно хорошего, но процесс мести ведет к разрушению самой способности "Я" к отношениям с объектом. Это превращение принимает форму не просто идентификации с объектом (матерью), но с отношением с нею, так что ненависть матери как преследова­теля, приводящая к боли, бессилию, чувству парализованности также превращается в идентификацию с ней как с жестоким, все­могущим, разрушительным объектом. В то же время возникает потребность в поиске других объектов, на которые проецируется атакуемое, презираемое и унижаемое "Я". Идентифицируясь как со страдающим "Я", так и с садистским объектом, субъект сам оказывается поглощенным всеобъемлющей агрессией этих взаимо­отношений.

Ненависть как оборотная сторона страдания — это основной способ мстительного триумфа над объектом, триумфа также над внушающей ужас репрезентацией "Я", который достигается по­средством проективной идентификации и символической мести за прошлые страдания, нашедшей конденсированное выражение в садистических паттернах поведения. Пациенты с подобной моти­вацией садистски относятся к окружающим, так как ощущают, что к ним таким же образом относятся их садистские объекты; бессоз­нательно они становятся собственными преследующими объекта­ми, садистски нападая на свои жертвы. Они нс могут быть одно­временно и жертвой, и преступником. Как преступники они не могут жить без своей жертвы — проецируемого, отчужденного от них, преследуемого "Я"; как жертвы — остаются привязанными к своим преследователям внутренне, а иногда, что шокирует наблю­дателя, и внешне.

Крайне противоречивое, непредсказуемое поведение матери, видимо, подкрепляет психопатическую часть спектра ненависти, позволяя интерпретировать ее поведение как предательство со стороны потенциально хорошего объекта, который, таким образом, становится непредсказуемо и всеобъемлюще плохим. Идентифи­кация с предающим объектом приводит на путь мстительного раз­рушения всех объектных отношении. Именно здесь, по-видимо­му, находится глубинный источник параноидной страсти к предательству (Jacobson, 197 la, pp. 302—318). Наиболее тяжелая психопатологическая привязанность была описана у младенцев, поведение матерей которых сочетало в себе отвержение, насилие, хаос и дразнящую сверхстимуляцию наряду с хронической фруст-рациси (Fiaibeig, 1983; Galenson, 1986).

Раньше (Keinbcig, 1991b) я уже описывал агрессивный компо­нент, входящий в сексуальное возбуждение — агрессивный ком­понент проникновения и принятия в себя — как принятие агрес­сии на службу любви, использующее эрогенный потенциал переживания боли как важнейший вклад в удовлетворяющее сли­яние с другим в сексуальном возбуждении и оргазме. Эта нормаль­ная способность к трансформации боли в эротическое возбуждение страдает в случаях, когда отношения матери и младенца характе­ризуются сильной агрессией, и является, по-видимому, главным мостом, ведущим к эротическому возбуждению от вызывания стра­даний у других людей, что приводит к консолидации приятных характеристик садистской ненависти. Если в то же самое время, как предполагают Брауншвейг и Фаин (Biaunschweig and Fain, 1971, 1975), противоположные друг другу эротически стимулиру­ющие и отвергающие установки матери по отношению к младен­цу образуют основу для его бессознательной идентификации с драз­нящей матерью, так же как и с тем, что его дразнят, и в этом процессе происходит активация его собственного сексуального возбуждения в качестве основного аффекта, то мать, которая чрез­мерно дразнит младенца, может направить его ненависть непосред­ственно в сторону садомазохистских перверсий.

Вообще, если вызвать у младенца или маленького ребенка силь­ную боль, вначале это приводит к ярости, а затем, посредством механизмов идентификации и превращения, о которых упомина­лось выше, к развитию ненависти. Таким образом, как предпо­ложил Гроссман (Giossnian, 1991), боль через серию внутрипси-хических превращений приводит к усилению и психопатологизации агрессии.

Чрезмерная активация агрессии как влечения, в которое важ­нейший вклад вносит патологически фиксированная ненависть, препятствует нормальной интеграции диссоциированных друг от друга абсолютно хороших и абсолютно плохих интернализованных объектных отношений на исходе фазы сепарации-индивидуации и, следовательно, в начале периода константности объекта и на про­двинутой стадии эдипов.а развития. При повреждении этих процес­сов чрезмерная агрессия ведет к фиксации на точке, когда абсо­лютно хорошие и абсолютно плохие интернализонанные объектные отношения еще не интегрированы, в то время как репрезентации "Я" и объектов внутри .каждого из этих абсолютно хороших и аб­солютно плохих объектных отношений дифференцировались друг от друга. Это создает психоструктурные условия для пограничной организации личности, характерной для тяжелых расстройств лич­ности, при которых преобладает преэдипова и эдипова агрессия.

В более благоприятных условиях интеграция абсолютно хоро­ших и абсолютно плохих интернализованных объектных отношений может все же произойти и возникнет константность объекта, ве­дущая к интеграции структур Эго и Супер-Эго и установлению барьера вытеснения, отделяющего Эго от Ид. трехчленная струк­тура получает свою консолидацию. В таких условиях патологичес­кая ненависть поглощается Супер-Эго. Интеграция ранних садис­тских предшественников Супер-Эго с преэдиповым идеалом Эго, с одной стороны, и эдитттовых запретов и требований с этими ран­ними структурами Супер-Эго, с другой стороны, ведет к садист­ским требованиям со стороны Супер-Эго, дспрсссивно-мазохист-ской психопатологии и вторично рационализированному характе­рологическому садизму, коррелирующему с интеграцией жестоких и садистских этических систем. Или, возможно, различные сек­суальные патологии, включая перверсии на невротическом уров­не организации личности, могут содержать в себе ненависть как относительно безобидный, эротизированный симптом.

Желание унизить — это еще одно проявление ненависти, ин­тегрированной в черты характера, опосредованные Супер-Эго. Обсессивно-компульсишныи пациент нуждается в том, чтобы кон­тролировать других и доминировать над ними, для того чтобы чув­ствовать себя защищенным от опасных вспышек агрессивного не­подчинения или хаоса у других людей — таким образом отыгрывая свою идентификацию с ненавистным объектом и проекцию непри­емлемых, вытесненных и проецируемых аспектов своего "Я" при относительно высоком уровне психического функционирования. Фиксация на специфических ненавистных объектах может наблюдаться вместе с целым спектром психопатологии и иллюстри­рует, иногда почти в карикатурной форме, привязанность к врагу или преследователю. Об общих источниках основных аффектов яро­сти и сексуального возбуждения на симбиотичсской стадии кое-что сообщает нам тот факт, что наивысшая тенденция к взаимной фиксации взгляда существует в условиях интенсивной ненависти и интенсивной любви.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: