КНИГА ВТОРАЯ (добавлена в 1926 г.)

Перейду к краткому подытоживанию своих основных мыслей по вопросу о создании и организации воздушной мощи Италии:

1. Воздушная война заключается в завоевании господства в воздухе и им (завоеванием) исчерпывается; по завоевании господства в воздухе воздушные силы должны поставить себе целью выполнение нападений против наземных целей, чтобы сломить моральное и материальное сопротивление противника.

2. Никакой иной цели, сверх двух только что названных, нельзя преследовать, если не хотят играть на руку противнику.

3. Средством для достижения вышеуказанных целей может явиться лишь независимая воздушная армия, состоящая из большого числа «боевых» и некоторого числа разведывательных частей.

4. Воздушная армия должна обладать максимальной мощью, совместимой со средствами, которыми располагает страна; поэтому никакие воздушные средства («пеззша пзогза аегеа») не должны быть каким бы то ни было образом отвлечены для второстепенных задач, которые выполняет вспомогательная авиация, воздушная оборона и противовоздушная оборона.

5. Эффективность разрушительных веществ (взрывчатых, зажигательных и отравляющих) должна быть увеличена до максимума, ибо, при прочих равных условиях, наступательная мощь воздушной
армии пропорциональна эффективности разрушительных веществ, которыми она располагает.

6. Гражданская авиация должна быть приспособлена к тому, что бы быть использованной в качестве пополнения для авиации военной; при этом нужно стремиться к организации мощной гражданской
авиации, способной немедленно превратиться, в случае надобности, в мощную военную авиацию; последняя же должна быть сведена к простой организации кадров для подготовки и управления.

7. Воздушная война не допускает оборонительного образа действий, но допускает только наступательный. Воздушная армия, более сильная в средствах воздушного боя, должна действовать, не стремясь к бою и не избегая его; менее сильная должна стремиться действовать, избегая боя. Как более сильная армия, так и менее сильная должны быть готовы к действию даже ранее начала общих военных действий, а начав свои действия, воздушная армия должна будет про должать их без перерыва и с максимальной энергией, стремясь поразить цели наиболее чувствительные, наиболее уязвимые и дающие возможность оказать наибольшее влияние на воздушную мощь или на моральное сопротивление противника.

8. По завоевании господства в воздухе воздушная армия должна будет посредством непрерывных и чрезвычайно бурных действий против наземных целей стремиться сломить материальное и моральное сопротивление противника.

9. Воздушная армия должна быть организована так, чтобы быть в состоянии легко, с помощью собственных средств, перемещаться на территории страны для обеспечения возможности использования этой армии с максимальным коэффициентом полезного действия против любого из вероятных противников.

10. Воздушная война будет вестись и будет решена исключительно воздушными силами, которые окажутся готовыми к моменту начала военных действий, ибо развитие и исход воздушной войны будут чрезвычайно быстрыми вследствие необычайной бурности, с которой ее необходимо будет вести, — безразлично, будет ли данная сторона сильнее или слабее противника.

11. Воздушная армия, созданная с использованием всех ресурсов, которыми страна располагает для своих воздушных сил, состоящая из значительного числа «боевых» и некоторого числа разведывательных самолетов, действующая решительным и только наступательным образом, быстро завоюет господство в воздухе перед лицом воздушных сил, иначе созданных, иначе организованных и иначе действующих. <...>

Дж.Дуэ

Вероятные формы будущей войны

Глава I

...Я позволю себе привести некоторые отрывки из статьи, появившейся в туринской газете СаггеНа Ае1 Роро1о 11 августа 1914г. под заголовком «Кто победит? »:

«Пытаться сегодня высказаться о том, каков будет исход великой войны, кажется рискованным делом; однако в действительности это не так: элементы, участвующие в этом грандиозном столкновении, прекрасно известны во многих грандиозных чертах, так как они образованы всей материальной и моральной мощью государств, участвующих в борьбе.

В настоящее время страны не доверяют более своих судеб армии, с поражением которой страна оказывается разбитой; борьба является более обширной и более сложной, — более борьбой стран, чем борьбой армий.

В борьбе такого рода одной победы и ряда побед еще недостаточно для определения ее исхода; большее значение имеет сила сопротивления самих стран.

Если бы мы захотели заняться предсказаниями исходя из рассуждений о силе и расположении армий, об их вероятных действиях и о большей или меньшей подготовке генеральных штабов, мы совершили бы грубую ошибку, ибо мы оставили бы в стороне истинные борющиеся стороны — страны; армии же являются лишь их представителями.

Здесь не стоят против австро-германских армий армии франко-русские; против Австрии и Германии стоят Франция, Россия и Англия; разница огромна.

В этой борьбе гигантов действия австро-германских армий по внутренним операционным линиям представляют собой иллюзию, обреченную на неизбежный провал. Неизбежно и неотвратимо то, что центральные империи рано или поздно окажутся лицом к лицу со всей Францией, со всей Россией, со всей Англией и победа останется за тем, кто сумеет принести на поле борьбы большую сумму сопротивления, средств, энергии и веры.

Германия и Австрия, омываемые морями, герметически закрытыми для них, и окруженные вдоль сухопутных границ врагами, сражающимися за самое свое существование, как бы охвачены железным обручем.

Так Пара кабанов, окруженная возле своего логова неистово лающей сворой ищеек, бросается время от времени то в одну сторону, то в другую, расширяя с одной стороны охватывающий ее круг, тогда как с другой стороны круг все более сжимается; опасность постепенно становится все более близкой, а вой все более громким; наконец, истощенные, они лишаются сил, в то время как лес весь дрожит от торжествующего охотничьего клича, а окровавленная свора готовится к пиршеству». <...>

Действительно, в то время как война все более становилась делом всей страны, т. е. захватывала все большую массу граждан, создавалось все более четкое разделение между политической властью и властью военной. Пока главы государств были господами своих народов, обе власти были объединены; с превращением правительств в представителей народа постепенно создалась некая несовместимость политической власти и власти военной.

Чем больше война, в силу ее естественной эволюции, затрагивала интересы граждан, тем в большей мере эти последние предоставляли все вопросы, имевшие отношение к войне, специальной категории лиц, которым эта задача была доверена самым полным и бесконтрольным образом.

Между гражданскими и военными элементами возвышалась стена, препятствовавшая всяким сношениям и Суживавшая все горизонты. Тот, кто оставался внутри стены, не мог разглядеть, что происходило снаружи, и работал втайне над чем-то, таинственным для непосвященных, а тот, кто оставался снаружи, рассматривал его как нечто отличное от себя и склонялся перед ним с почти религиозным благоговением.

Всякое суждение, исходившее из этого тайника, принималось как должное и бесспорное. С началом войны судьба страны целиком вручалась лицам, заранее признанным компетентными (Сотре1егЛ рег Ае/гтпопё), но всегда остававшимся вне живой, действующей, работающей страны.

Действие политической власти приостанавливалось с объявлением войны. По объявлении ее политическая, власть возлагала ее ведение на военную власть и усаживалась у окна. Военная же власть, со своей стороны, что было вполне естественно, стремилась ограничить деятельность политической власти и расширить круг своего ведения.

Правительство, заранее признанное некомпетентным в военных делах, обладало властью назначать и смещать главнокомандующих. Между тем назначение и смещение включают суждение, а это суждение принадлежало некомпетентному органу, на который в конечном счете падала ответственность за войну.

Совершенно очевидно, что народы должны были оплатить расходы этой странной пляски заранее признанных компетентности и некомпетентности. <...>

В отношении действий на суше Мировую войну можно разделить на два периода: первый — продолжавшийся от ее начала до сражения на Марне; второй — от создания сплошного фронта до самого конца войны.

Первый период, чрезвычайно короткий в сравнении со вторым, был периодом маневренных действий (Л О85е$1атеп1о) и носил, по видимости, характер, почти сходный с характером предыдущих войн.

Я говорю «почти сходный», так как в этот период имели место передвижения и столкновения фигур на военной шахматной доске; я говорю «по видимости», так как эти передвижения и эти столкновения были безрезультатными, приведя лишь к созданию непрерывного фронта, который и должен был определить основную форму Мировой войны.

Германский план был стратегически, а более всего — схоластически безупречным. Он напоминал Наполеона и был основан на знаменитом маневре по внутренним линиям. Тот, кто занимает центральное положение, может, пользуясь этим положением, бить поочередно различных противников, находящихся на периферии. Естественно, для того чтобы игра удалась, необходимо нанести решительное поражение одному из противников прежде, чем успеют наброситься остальные; иначе произойдет окружение.

В германской игре речь шла о том, чтобы разбить французскую армию прежде, чем русская армия сумеет дать почувствовать свое действие. Отсюда наступление — решительное, быстрое, упорное, до конца — мощной, подготовленной, чудесно организованной германской армии против французской армии. Чтобы скорее закончить войну, следовало избегать всегда тяжкой фронтальной атаки и прочно укрепленных зон, обходя левое французское крыло. Это делало необходимым проход через Бельгию: стратегические соображения предписывали это. Нарушение нейтралитета Бельгии втянуло бы в войну Англию, но Англия не располагала подготовленной армией.

Стратегическое преимущество обхода французского левого фланга, чтобы как можно скорее достичь Парижа, было таково, что перевешивало вступление в войну Бельгии и Англии. После поражения французской армии нашлось бы достаточно времени, чтобы разбить русскую армию, а затем — то «подобие» армии, которое смогла бы собрать Англия. Так, германский Генеральный штаб, в своем непонимании действительности и принимая в соображение исключительно традиционные шашки, не поколебался для осуществления схоластически-стратегического плана навлечь на Германию Англию со всем ее могуществом, а германское правительство, следуя за ним, объявило договоры клочками бумаги.

План французского Генерального штаба принадлежал к той же школе, будучи очень простым и наступательным, наступательным независимо от того, что мог бы сделать неприятель, и от своих собственных сил. Более простой стратегии нельзя было и вообразить, ибо она выражалась в наиболее простой из всех формул: «Вперед и верить в победу! » Ни одному человеку, жившему в XIX в., веке положительной науки, не пришло бы в голову доверить судьбу родины подобному упрощенчеству. Однако французский Генеральный штаб, несомненно проникнутый высочайшим патриотическим чувством, но замкнутый в себе, живший оторванно от действительности и побуждаемый почти мистической идеологией, смог замыслить и пытался привести в исполнение это упрощенчество до тех пор, пока грубая сила фактов не принудила его склониться под их неумолимой тяжестью.

Действительно, французские войска были развернуты между бельгийской и швейцарской границами, имея резервную армию позади центра, и получили задачу наброситься на противника, упредить его и разгромить его прежде, чем он успеет предпринять какой-либо маневр.

Едва развернувшись, французская армия должна была атаковать всеми своими наличными силами одновременно на обоих флангах. Конечно, французский Генеральный штаб не оставался в неведении о германском замысле обхода его левого фланга, но он считался с ним лишь весьма относительно. Если бы произошел проход германцев через Бельгию, французскому левому флангу нужно было бы наступать более точно на северо-восток. Вот и все.

Французская атака остановилась после первых мимолетных успехов. Германское правое крыло разгромило немногие противостоявшие ему силы. 2 сентября французская главная квартира почувствовала необходимость оторваться от неприятеля и отдала приказ об отступлении на 100 км, а Мильеран предложил Совету министров объявить Париж незащищенным городом.

Но... произошло сражение на Марне, а затем последовал «бег к морю», закончившийся созданием сплошного фронта.

С этого момента война приобретает тот преобладающий характер, который ее более не покидает, — характер позиционности, — и с этого же момента начинается истинная война народов в подлинном смысле этого слова.

Все то, что могло в каком-нибудь отношении напоминать классический тип предшествовавших войн, всякая традиционная военная игра окончательно исчезает.

На линиях соприкосновения, упирающихся в непреодолимые естественные или политические препятствия, вырываются рвы, воздвигаются брустверы, устанавливаются проволочные заграждения, распределяются люди, винтовки, пулеметы и орудия и с обеих сторон предпринимаются попытки то тут, то там отогнать противника назад. Нет более войны в традиционном понимании этого слова: есть единое сражение, которое никогда не заканчивается и тянется на сотни и сотни километров. Интенсивность этого сражения то разгорается вдоль различных частей широчайших фронтов, то затухает. Сражение длится годы и с трудом бывает в состоянии (когда это ему удается) вызвать ограниченные колебания длинных линий; даже тогда, когда кажется, что последние разорваны, отрезки быстро срастаются вновь.

Это — позиционная война. Нет сражающихся армий, а есть осаждающие друг друга страны. <...>

Наступательные действия обходятся дороже оборонительных до того момента, пока не удастся преодолеть оборону. Преодолев ее, наступление собирает богатую жатву — плоды своих тяжелых трудов. Но когда наступление бывает остановлено прежде, чем достигнет своей цели, оно дает отрицательный результат, ибо обходится дороже тому, кто его ведет, чем тому, против кого оно направлено.

Это обстоятельство не прошло незамеченным. Но поскольку сохранялся образ мыслей, стоявший за наступление ради наступления, создалась французская теория §п§по1а@е («прогрызание»).

Эта теория основывалась на убеждении, что Антанта обладает значительным численным превосходством над центральными империями, и строила свои рассуждения следующим образом: верно, что каждое наступление обходится нам дороже, чем неприятелю; но так как неприятель располагает значительно меньшим числом людей, нежели мы, то мы добьемся его истощения несмотря на чрезвычайно тяжелые потери, которые нам придется понести. <...>

Последний период войны характеризуется коренным изменением методов ее ведения.

У союзников стала ясной необходимость беречь собственные силы и выигрывать время, чтобы американские подкрепления могли прибыть и освоиться с военной обстановкой.

У противников выяснилась противоположная необходимость, а именно — необходимость добиваться решения игры как можно скорее, прежде чем Америка сумеет проявить всю свою мощь. Кроме того, союзники поняли, что если наступление, неспособное привести к решению, приводило к истощению сил, то следовало предоставить противнику перейти к наступательному образу действий, чтобы самим предпринять контрнаступление, когда противник остановится вследствие истощения. И ведение войны стало сообразовываться с этой концепцией, которая привела к быстрому исходу. <...>

Глава II

Во время Мировой войны борьба на море развивалась в исключительных условиях. Значительное превосходство морских сил союзников по сравнению с силами их противников и их великолепное географическо-стратегическое положение привели неприятельские флоты к признанию себя побежденными еще до начала борьбы.

Не желая стремиться к самоубийству, флоты центральных империй заперлись в своих укрепленных портах, которые были сделаны недоступными для подводных лодок, и пребывали здесь как бы в засаде, в ожидании благоприятного случая, который, однако, мог бы иметь место лишь вследствие ошибок союзников.

Противники добровольно и автоматически отказались от морских сообщений и укрыли свои грузовые суда в своих собственных или нейтральных портах. Союзные флоты не имели перед собой неприятеля; они имели дело с флотами запершимися, недостижимыми, за которыми они были вынуждены вести наблюдение в течение всего хода войны в надежде нанести им удар в открытом море, если бы те по какой-либо причине отважились выйти в него. Флоты союзников не имели даже случая действовать против морских сообщений противников, поскольку последние добровольно от них отказались. Наоборот, они были вынуждены защищать свои морские сообщения от покушений подводных лодок <...>

...Именно большие надводные флоты выиграли морскую войну в тот самый момент, в который война была объявлена, без единого выстрела, исключительно в силу их потенциальной способности; и непосредственным результатом этой морской победы было полное прекращение морских сообщений противника и исчезновение неприятельских морских сил с поверхности открытого моря.

Неприятель был, таким образом, вынужден использовать исключительно подводное оружие. Последнее могло бы опрокинуть создавшееся положение, но это обстоятельство ни в малейшей мере не уменьшает значения морской победы на поверхности воды. Этот урок означает, что морская надводная победа, представляя наиболее действенное и наиболее надежное средство для уничтожения неприятельских сообщений, не дает еще средства для обеспечения собственных сообщений, которые, даже в случае морской победы, необходимо защищать от подводной опасности. <...>

Поэтому, хотя подводное оружие и уменьшило боевую ценность надводных флотов, поскольку оно лишило их некоторых из их функций, оно вовсе не уменьшило ее в отношении основной задачи всякого флота, а именно — задачи сражаться и победить противника. <...>

Термин «господство на море» потерял значение, которое он имел в прежние времена, т. е. значение возможности беспрепятственно плавать перед лицом неприятеля, не способного сделать то же самое. Весьма затруднительно будет довести противника, располагающего надежными базами, до отсутствия у него каких бы то ни было морских сил. <...>

«Господство на море» понимается сегодня в смысле такого положения вещей, благодаря которому обладают свободой мореплавания, значительно превосходящей свободу противника. <...>

Таковы отправные точки, с которых мы должны двинуться в нашу экскурсию в будущее. Мы можем сразу же сказать следующее:

1. Будущая война вновь вовлечет целые страны со всеми их ресурсами, не исключая ни одного.

2. Победа улыбнется той стране, которой удастся сломить материальное и моральное сопротивление противника ранее, чем последнему удастся сделать то же по отношению к ней.

3. Вооруженные силы предстанут тем более подготовленными встретить будущую войну, чем больше будет приближение, с которым будет дан ответ на вопрос: «Что представит собой будущая вой
на? », и чем с большим приближением к действительным потребностям будущей войны будут организованы вооруженные силы.

Я полагаю, что в отношении этих трех пунктов, содержащих совершенно бесспорные истины, мы окажемся единодушны.

4. В отношении войны на суше, рассматриваемой отдельно, можно сказать, что она будет иметь позиционный характер, подобный минувшей войне, ибо причина, определившая тогда этот характер, остается в силе и на сегодняшний день и даже еще усилилась и продолжает усиливаться. <...>

5. Война на море, рассматриваемая отдельно, будет иметь характер, аналогичный минувшей войне, учитывая, что, помимо исключительных случаев, т. е. решительного превосходства с самого начала войны над неприятельским флотом, необходимо будет прежде всего решить исход борьбы на море.

Если между обоими противниками не существует сокрушительной разницы в морских силах, то каждый из них будет стремиться достичь посредством борьбы такого превосходства. Победа на море будет получена именно достижением этого превосходства, которое приведет противника к чрезвычайному ограничению свободы плавания его морских сил. Победитель в войне на море будет обладать способностью прервать морские сообщения противника с помощью надводных средств, в то время как побежденный будет вынужден ограничить свои действия против неприятельских сообщений действиями подводных лодок. Победитель в войне на море будет вынужден защищать свои сообщения от подводной опасности. <...>

Английская школа

X. Маккиндер (1861-1947)

Географическая ось истории

Когда в отдаленном будущем какой-нибудь историк захочет исследовать времена, которые мы сейчас переживаем, и представить их в резюмированной формуле, как это делаем мы сегодня в отношении династий древнего Египта, то очень может быть, что последние четыреста лет он назовет ««эпохой Колумба» и скажет, что завершилась она вскоре после 1900 года. Сегодня стало прямо-таки общим местом говорить о географических исследованиях как о чем-то практически завершенном. Считается также, что географию следует свести исключительно к тщательному обзору и философскому синтезу. За четыреста лет объекты на географической карте мира получили достаточно верные точные очертания, и даже в районах обоих полюсов экспедиции Нансена и Скотта значительно сократили возможности новых и невероятных открытий. При этом начало XX столетия квалифицируется как конец великой исторической эпохи, причем это касается не только ее достижений, как бы велики они ни были. Миссионер, завоеватель, фермер, шахтер и, наконец, инженер шли буквально по следам путешественников — вот почему можно с уверенностью сказать, что мир в своих самых отдаленных пределах был открыт уже до того, как мы стали говорить о его фактическом политическом освоении. В Европе, Северной и Южной Америке, Африке и Австралии едва ли найдется такое место, где можно было бы вбить в землю колышки, предъявив на этот участок право собственности. Такое возможно разве что в ходе войны между цивилизованными и полуцивилизованными державами. Даже в Азии мы становимся, вероятно, зрителями последних актов пьесы, начатой конниками Ермака, казаками и мореходами Васко де Гамы. Для сравнения мы можем противопоставить эпоху Колумба предшествующим векам, приведя в качестве ее характерной черты экспансию Европы, не встречавшую практически никакого сопротивления, тогда как средневековое христианство было загнано в рамки небольшого региона и находилось под угрозой внешнего нападения варваров. Начиная с сегодняшнего дня и впредь, в постколумбову эпоху, мы будем вынуждены иметь дело с закрытой политической системой, и вполне возможно, что система эта будет иметь мировые масштабы. Каждый взрыв общественных сил вместо того, чтобы рассеяться в окружающем неизведанном пространстве и хаосе варварства, отзовется громким эхом с противоположной стороны земного шара, так Что в итоге все слабые элементы в политическом и экономическом организме Земли будут разрушены. Существует большая разница между тем, когда снаряд попадает в яму, и когда он падает в закрытое пространство между жестких конструкций огромного здания или судна. Возможно, хотя бы частичное понимание этого факта отвлечет, наконец, внимание государственных деятелей от территориальной экспансии и заставит их сосредоточиться на борьбе за согласованное созидание.

Вот почему мне кажется, что в настоящее десятилетие мы впервые находимся в том положении, когда можно попытаться установить, с известной долей определенности, связь между наиболее широкими географическими и историческими обобщениями. Впервые мы можем нащупать некоторые реальные пропорции в соотношении событий, происходящих на мировой арене, и выяснить формулу, которая так или иначе выразит определенные аспекты географической обусловленности мировой истории. Если нам посчастливится, то эта формула обретет и практическую ценность — с ее помощью можно будет вычислить перспективу развития некоторых конкурирующих сил нынешней международной политической жизни. Известная фраза о том, что империя распространяется на запад, является лишь эмпирической попыткой подобного рода. Так что сегодня я хотел бы описать те характерные физические черты мира, которые, по-моему, очень тесно связаны с человеческой деятельностью, а также представить некоторые основные фазы истории, органически связанные с ними, причем даже тогда, когда они были еще не известны географии. Я вовсе не ставлю себе целью обсуждать влияние того или иного фактора или заниматься региональной географией, но скорее хочу показать историю человечества как часть жизни мирового организма. Я признаю, что могу достичь здесь лишь одного аспекта истины, и я отнюдь не испытываю желания предаваться чрезмерно материализму. Инициативу проявляет человек, не природа, но именно природа в большей мере осуществляет контроль. Мой интерес лежит скорее в области изучения всеобщего природного фактора, нежели в сфере изучения причин всеобщей истории. Совершенно ясно, что здесь можно надеяться только на первое приближение к истине, а потому я со смирением восприму все замечания моих критиков.

Покойный профессор Фримен говорил, что единственная история, которую следует принимать в расчет, есть история средиземноморской и европейской рас. В каком-то отношении это, конечно же, верно, ибо именно среди этих рас зародились идеи, приведшие к тому, что потомки греков и римлян стали господствовать во всем мире. Однако в другом и не менее важном отношении подобное ограничение значительно стесняет мысль. Идеи, формирующие нацию как противоположность простой толпе человеческих существ, обычно принимаются под давлением общего несчастья либо же при общей необходимости сопротивляться внешней силе. Идея Англии была вколочена в государства Гептархии датскими и норманнскими завоевателями, идея Франции была навязана гуннами спорившим между собой франкам, готам и римлянам в битве при Шалоне и позднее, во время Столетней войны с Англией, идея христианства родилась из гонений в Римской империи и была доведена до логического завершения в эпоху крестовых походов. Идея Соединенных Штатов была воспринята — при участии местного патриотизма колонистов — только во время длительной войны за независимость. Идея Германской империи была принята, да и то неохотно, в Южной Германии после ее борьбы с Францией в союзе с Северной Германией. То, что я могу описать как литературную концепцию истории, возможно невольно упускает из виду изначальные, движения, чье давление играло роль побуждающего импульса в атмосфере, в которой выращивались великие идеи. Какая-то вызывающая отвращение персона выполняет некую важную общественную функцию в объединении своих врагов, так что именно благодаря давлению внешних варваров Европа сумела создать свою цивилизацию. Вот почему я прошу вас взглянуть на Европу и европейскую историю как на явления, подчиненные Азии и ее истории, ибо европейская цивилизация является в весьма большой степени результатом вековой борьбы против азиатских вторжений.

Наиболее важный контраст, заметный на политической карте современной Европы, — это контраст, представляемый, с одной стороны, огромными пространствами России, занимающей половину этого континента, и группой более мелких территорий, занимаемых западноевропейскими странами, — с другой. С физической точки зрения здесь, конечно, тоже существует подобный контраст между нераспаханными низинами востока и богатствами гор и долин, островов и полуостровов, составляющих в совокупности остальную часть этого района земного шара. При первом взгляде вам может показаться, что в этих знакомых фактах пред нами предстает столь очевидная связь между природной средой и политической организацией, что едва ли стоит об этом говорить, особенно если мы упомянем, что на Русской равнине холодной зиме противостоит жаркое лето, и условия человеческого существования привносят таким образом в жизнь дополнительное единообразие. И тем не менее несколько исторических карт, содержащихся, например, в Оксфордском атласе, покажут нам, что грубое совпадение европейской части России с восточноевропейской равниной не случайно, и это произошло не за последние сто лет — но и в более ранние времена здесь существовала совершенно иная тенденция в политическом объединении. Две группы государств обычно делили эту страну на северную и южную политическую системы. Дело в том, что орографические карты не выражают того особого физического своеобразия, которое до самых последних пор контролировало передвижение и расселение человека на территории России. Когда снежное покрывало постепенно отступает на север от этих широких равнин, его сменяют дожди, которые особенно сильны в мае и июне на побережье Черного моря, однако в районе Балтики и Белого моря они льют чаще в июле и августе. На юге царит долгое засушливое лето. Следствием подобного климатического режима является то, что северные и северо-западные районы покрыты лесами, чьи чащи изредка перемежаются озерами и болотами, в то время как юг и юго-восток представляют из себя бескрайние травянистые степи, где деревья можно увидеть лишь по берегам рек. Линия, разделяющая эти два региона, идет по диагонали на северо-восток, начинаясь у северной оконечности Карпат и заканчиваясь скорее у южных районов Урала, нежели в его северной части. За пределами России граница этих огромных лесов бежит на запад, проходя почти посередине европейского перешейка, чья ширина (т. е. расстояние между Балтийским и Черным морями) равняется 800 милям. За ним, на остальной европейской территории, леса занимают долины Германии на севере, в то время как на юге степи формируют великий Трансильванский бастион у Карпат и простираются до Дуная, там, где теперь колышутся румынские нивы, и вплоть до Железных ворот. Отдельный степной район, известный среди местных жителей под названием «пушта» и ныне активно обрабатываемый, занял Венгерскую равнину, его окаймляет цепь лесистых Карпатских и Альпийских гор. На западе же России, за исключением крайнего Севера, расчистка леса, осушение болот и подъем неосвоенных земель сравнительно недавно определили характер ландшафта, сглаживая в большой степени то различие, которое раньше было так заметно.

Россия и Польша возникли на лесных полянах. Вместе с тем сюда через степи из отдаленных и неизвестных уголков Азии направлялась в створ, образуемый Уральскими горами и Каспийским морем, начиная с V и по XVI столетие беспрерывная череда номадов-туранцев: гунны, авары, болгары, мадьяры, хазары, печенеги, куманы, монголы, калмыки. Во время правления Аттилы гунны утвердились в середине пушты, на самых отдаленных «дунайских» островках степи, и оттуда наносили удары на север, запад и юг по оседлому населению Европы. Большая часть современной истории может быть написана как комментарий на изменения, прямо или косвенно явившиеся последствием тех рейдов. Вполне возможно, что именно тогда англов и саксов заставили пересечь море и основать на Британских островах Англию. Впервые франки, готы и жители римских провинций оказались вынуждены встать плечом к плечу на поле битвы у Шалона, имея перед собой общую цель борьбы с азиатами; таким образом они непроизвольно составили современную Францию. В результате разрушения Аквилеи и Падуи была основана Венеция, и даже папство обязано своим огромным престижем успешному посредничеству папы Льва на встрече с Аттилой в Милане. Таков был результат, произведенный толпой безжалостных и не имевших никаких представлений о культуре всадников, затопивших неуправляемые равнины, — это был удар, свободно нанесенный азиатским молотом по незанятому пространству. За гуннами последовали авары. Именно в борьбе с ними была основана Австрия, а в результате походов Карла Великого была укреплена Вена. Затем пришли мадьяры и благодаря своим непрекращающимся набегам из степных лагерей, расположенных на территории Венгрии, еще больше увеличили значение австрийского аванпоста, переведя тем самым фокус с Германии на восток, к границе этого королевства. Болгары стали правящей кастой на землях к югу от Дуная, оставив свое имя на карте мира, хотя их язык растворился в языке их славянских подданных. Вероятно, самым долговременным и эффективным в русских степях было расселение хазар, бывших современниками великого движения сарацин: арабские географы знали Каспий или Хазарское море. Но в конце концов из Монголии прибыли новые орды и на протяжении двухсот лет русские земли, расположенные в лесах к северу от указанных территорий, платили дань монгольским ханам или «Степи», и таким образом развитие России было задержано и искажено именно в то время, когда остальная Европа быстро шагала вперед.

Следует также заметить, что реки, бегущие из этих лесов к Черному и Каспийскому морям, проходят поперек всего степного пути кочевников и что время от времени вдоль течения этих рек происходили случайные движения навстречу перемещениям этих всадников. Так, миссионеры греческой церкви поднялись по Днепру до Киева подобно тому, как незадолго до этого северяне-варяги спустились по той же самой реке на пути в Константинополь. Однако еще раньше германское племя готов появилось на короткое время на берегах Днестра, пройдя через Европу от берегов Балтики в том же юго-восточном направлении. Но все это— проходящие эпизоды, которые, однако, не сводят на нет более широкие обобщения. На протяжении десяти веков несколько волн кочевников-всадников выходило из Азии через широкий проход между Уралом и Каспийским морем, пересекая открытые пространства Юга России, и, обретя постоянное местожительство в Венгрии, попадало в самое сердце Европы, внося таким образом в историю соседних с ними народов момент непременного противостояния: так было в отношении русских, германцев, французов, итальянцев и византийских греков. То, что они стимулировали здоровую и мощную реакцию вместо разрушительной оппо^ зиции при широко распространенном деспотизме, стало возможным благодаря тому, что мобильность их державы была обусловлена самой степью и неизбежно исчезала при появлении вокруг гор и лесов.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒