Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Глава II. Состояние Европы в 1660 г. — Вторая Англо-Голландская война — Морские сражения: Лоустофтское и Четырехдневное
В течение двенадцатимесячного периода после 1660 г. вступают в новую стадию национальной жизни, после более или менее продолжительного периода расстройства, два государства, которые, при всем различий между собой, занимали первые места в морской истории новой Европы и Америки, т. е., в общем, в морской истории всего света. Морская история, однако, составляет только один фактор в тех последовательных успехах и усилениях, неудачах и ослаблениях наций, которые называют историей последних, и если упустить из виду другие факторы, с которыми он тесно соприкасается, то образуется искаженное воззрение на степень его важности — преувеличенное или обратно. Настоящий труд предпринят нами именно в том убеждении, что важность морской истории как фактора общей истории наций низведена на несоразмерно низкую ступень, если не совсем упущена из виду, людьми, которым чужды интересы мореходства, и в частности современным населением Соединенных Штатов. Избранный нами 1660 г. отделен лишь небольшим промежутком времени от другого года, а именно от 1648, когда был заключен Вестфальский, или Мюнстерский, трактат, формулировавший великие для Европы результаты общей войны, известной в истории под именем Тридцатилетней. Этим трактатом Испания признала формально независимость Соединенных Провинций Голландии, на практике обеспеченную еще задолго до того, и он, вместе с Пиренейским трактатом между Францией и Испанией, заключенным в 1659 г., дал Европе на некоторое время внешний мир. Последнему, однако, суждено было вскоре же нарушиться целым рядом почти всеобщих войн, продолжавшихся до смерти Людовика XIV и имевших своими последствиями существенные перемены в карте Европы. В течение этих войн возникли новые государства, некоторые из старых пришли в упадок, и все подвергались значительным изменениям в своих владениях и в политическом значении. Во всех этих результатах морская сила прямо или косвенно играла большую роль. <...> В течение столетия, предшествовавшего Вестфальскому миру, стремление к расширению влияния королевской династии и забота о распространении исповедывавшейся в государстве религии были двумя сильнейшими мотивами политических деяний. Это была эпоха больших религиозных войн, которые поднимали нацию против нации, княжество против княжества и, часто в той же самой нации, партию против партии. <...> Под их управлением французская политика получила определенное направление, сформулированное Ришелье и сделавшееся традиционным; его можно охарактеризовать в следующих общих чертах: 1) внутреннее единение королевства, умиротворение или подавление религиозной борьбы и централизация власти в короле; 2) сопротивление могуществу Австрийского дома, для чего настоятельно необходим союз с протестантскими германскими государствами и с Голландией; 3) расширение границ Франции к востоку за счет, главным образом, 4) создание и развитие большой морской силы для увеличения благосостояния королевства и, главным образом, для организации надлежащей вооруженной силы против.наследственного врага Франции, т. е. против Англии; для этой последней цели также Что касается состояния Франции в 1660 г. и степени ее готовности двигаться вперед по пути, намеченному Ришелье, то можно сказать, что внутренний мир в ней был обеспечен, могущество знати всецело сломлено, религиозные несогласия успокоены, веротерпимый Нантский эдикт был все еще в силе, тогда как оставшиеся недовольными протестанты были усмирены силой оружия. Вся власть была сосредоточена на троне. В других отношениях, хотя королевство и пользовалось миром, условия были менее удовлетворительны: военного флота, в сущности, не было; торговля, внутренняя и внешняя, не процветала, финансы были в беспорядке, армия мала. Испания, перед которою все другие державы трепетали менее, чем столетие тому назад, с тех пор давно уже была в упадке и едва ли представляла грозную силу; слабость центральной власти распространилась по всем частям ее администрации. Однако по размерам своей территории она все-таки была еще велика. Испанские Нидерланды все еще принадлежали ей, она владела также Неаполем, Сицилией и Сардинией, Гибралтар не попал тогда еще в руки Англии, ее обширные владения в Америке, за исключением Ямайки, завоеванной англичанами за несколько лет перед тем, были еще не тронуты. <...> Голландия сделалась Финикией новых времен. Владея Шельдой, Соединенные Провинции заперли выходы из Антверпена к морю и унаследовали коммерческую силу этого богатого города, который один венецианский посланник в семнадцатом столетии сравнил с самой Венецией. Они принимали, кроме того, в свои главные города рабочий люд из Нидерландов, который бежал от испанской тирании совести. Мануфактуры сукон, полотняных материй и т. п., занимавшие 600 000 душ, открыли новые источники доходов для народа, прежде довольствовавшегося торговлей сыром и рыбой. Уже одно рыболовство обогащало его. Сельдяной промысел кормил почти пятую часть населения Голландии, давая 300 000 т соленой рыбы и принося более 8 млн франков ежегодного дохода. Морское и коммерческое могущество Республики развивалось быстро. Коммерческий флот Голландии насчитывал 10 000 судов, 168 000 матросов и кормил 260 000 человек ее населения. Голландия держала в своих руках большую часть европейской транспортной торговли и захватила к этому еще со времени мира всю перевозку товаров между Америкой и Испанией и французскими портами, причем общая стоимость ее ввоза определялась в 36 млн франков. Северные страны: Бранденбург, Дания, Швеция, Московия, Польша, доступ к которым был открыт Провинциям через Балтийское море, служили для последних неисчерпаемым рынком обмена. Взамен продававшихся ими там продуктов они покупали продукты Севера — пшеницу, дерево, мед, пеньку и меха. Общая стоимость товаров, ежегодно перевозившихся на голландских судах во всех морях, превосходила 1000 млн франков. Голландцы сделались, говоря образным языком, «извозчиками» на всех морях. Таким развитием своей морской торговли Республика была обязана колониям. Она имела монополию на все продукты Востока. Пряности и разные произведения промышленности из Азии привозились ею в Европу ежегодно на сумму 16 млн франков. Могущественная Ост-Индская компания, учрежденная в 1602 г., основала в Азии целую империю из владений, отнятых от Португалии. Завладев в 1650 г. мысом Доброй Надежды, который гарантировал промежуточную стоянку для ее судов, она царила, как верховный властелин, на Цейлоне и на берегах Малабарском и Коромандельском. Она сделала Батавию резиденцией своего правления и распространила свою торговлю до Китая и»Японии. Между тем Вест-Индская компания, более быстро развивавшаяся, но менее прочная, снарядила 800 кораблей, военных и торговых. Она воспользовалась ими для захвата остатков португальских владений на берегах Гвинеи, а также и в Бразилии. Соединенные Провинции сделались таким образом складочным местом для произведений промышленности всех наций. Голландские колонии в то время были рассеяны по всем восточным морям — в Индии, в Малакке, на Яве, на Молуккских островах и в различных частях обширного архипелага, лежащего к северу от Австралии. У голландцев были владения на западном берегу Африки, и колония Новый Амстердам тогда еще оставалась в их руках. В Южной Америке Голландская Вест-Индская компания владела почти тремястами лигами берега в Бразилии, к северу от Бахии, но многое недавно ускользнуло из ее рук. Соединенные Провинции были обязаны значением и силой своему богатству и своим флотам. Море, которое, подобно остервенелому врагу, бьется об их берега, было покорено и сделалось их полезным слугой; земле суждено было привести их к разорению после долгой и суровой борьбы с врагом, более жестоким, чем море — с Испанским королевством; успешный конец с его обманчивым обещанием покоя и мира прозвучал похоронным звоном по Голландской Республике. До тех пор, пока могущество Испании не было поколеблено или, по крайней мере, было достаточно велико для поддержания страха, долгое время внушавшегося ею остальной Европе, интересы Англии и Франции, которые обе страдали от угроз и интриг ее, требовали, чтобы Соединенные Провинции были сильны и независимы. Когда же Испания пала и повторявшиеся унижения ее показали, что ее слабость была действительной, а не кажущейся, другие побуждения заняли место страха. Англия начала добиваться отнятия у Голландии ее морской торговли и морского владычества, Франция заявила желание овладеть Испанскими Нидерландами. Соединенные Провинции имели основание сопротивляться и той и другой. <...> Остается еще заметить, что правительство, довольно слабое уже вследствие вышеизложенных причин, было еще слабее от разделения народа на две большие партии, горячо ненавидевшие друг друга. Одна партия купцов (бургомистры); бывшая в рассматриваемую эпоху в силе, чувствовала расположение к конфедеративной республике, как она охарактеризована выше, другая желала монархического правительства под скипетром Оранского дома. Республиканская партия добивалась союза с Францией и сильного флота, Оранская партия тяготела к Англии, с королевским домом которой принц Оранский был в тесном родстве, и желала сильной армии. При этих условиях и при малочисленности населения Соединенные Провинции в 1660 г., с их огромным богатством и внешней деятельностью, походили на человека, поддерживаемого возбуждающими средствами. Искусственная сила не может поддерживаться бесконечно, но достоин удивления факт, что это маленькое государство с народонаселением во много раз меньшим, чем Англия или Франция, выносило нападения каждой из этих держав отдельно, а два года — и обеих вместе, не только не будучи уничтожено, но и не потеряв своего места в Европе. <...> Англичане и голландцы, принадлежа к одной и той же расе и находясь в подобных между собой условиях приморского положения, были явными соперниками в вопросах первенства на море и в торговле; и так как Голландия занимала в рассматриваемую эпоху первенствующее место, то чувства упомянутого соперничества со стороны Англии были особенно страстны и горячи. Еще особая причина неудовольствия между этими державами лежала в деятельности Голландской Восточно-Индийской компании, «которая требовала монополии торговли на Востоке и обязывала отдаленных князей, с которыми заключала договоры, закрыть двери торговли в их владениях другим нациям, исключенным таким образом не только из голландских колоний, но и со всей территории Индии». Сознавая превосходство своей силы, Англия желала контроля над политикой Голландии, и в дни, когда была республикой, даже добивалась союза между своим и ее правительствами. Сначала поэтому народное соперничество и народная вражда вторили желаниям короля, тем более так, что Франция в течение нескольких лет не была грозна для других держав на континенте. Как только, однако, наступательная политика Людовика XIV была всюду понята, английский народ, как высший, так и низший класс его, почувствовал большую опасность для себя со стороны Франции, подобно тому, как столетие назад они были напуганы Испанией. Передача Испанских Нидерландов (Бельгии) Франции повела бы к порабощению ею остальной Европы и особенно была бы ударом для морской силы и Голландии, и Англии, так как нельзя было предположить, чтобы Людовик согласился тогда продолжать признавать закрытие Шельды и Антверпенского порта — условие, на которое обязалась ослабевшая Испания по вынужденному у нее Голландией договору. Восстановление же торговой деятельности этого большого города было бы одинаково тяжелым ударом и для Амстердама, и для Лондона. С пробуждением наследственной оппозиции против Франции начали сказываться узы родства между Англией и Голландией, память о прошлом союзе против тирании Испании проснулась, и сходство религиозных верований, представлявшее тогда все еще сильный импульс, заставило оба государства действовать заодно. В то же самое время энергичные и систематические усилия Кольбера создать во Франции торговлю и флот возбудили к ней ревность обеих этих морских держав; соперницы между собой, они инстинктивно обратились против третьей стороны, посягавшей на их господство на море. Карл не был в состоянии сопротивляться давлению своего народа при всех этих мотивах; войны между Англией и Голландией прекратились, а после смерти Карла сменились даже тесным союзом. Хотя в 1660 г. торговля Англии и была менее обширна, чем торговля Голландии, но флот первой превосходил флот второй, — особенно по стройности, организации и силе. Суровое, до энтузиазма религиозное, правительство Кромвеля, основывавшееся на военной силе, наложило свою печать и на флот, и на армию. <...> При вышеописанном состоянии Европы пружина, которая должна была приводить в движение различные ее колеса, была в руках Людовика XIV. Слабость его непосредственных соседей, большие ресурсы его королевства, только ожидавшие развития, единство направления, являвшееся следствием его абсолютной власти, его собственный практический талант и неутомимая деятельность, которой помогало в течение первой половины его царствования счастливое соединение министров исключительных способностей, — Все это способствовало тому, чтобы все правительства Европы стали в большую или меньшую от него зависимость и считались с направлением политики Франции, если не следовали ей. Величие Франции было целью Людовика, для достижения которой ему предстояло избрать один из двух путей — сушу или море; не то, чтобы один путь совсем, исключал другой, но Франция, как ни была могущественна она тогда, все-таки не имела силы для следования одновременно по обоим путям. Людовик решился добиваться своей цели путем расширения сухопутных владений. <...> А. Мэхэн Стратегический разбор действий на море На характер и направление первых действий Соединенных Штатов, при столкновении их с Испанией, влияли как случайные обстоятельства, так и объявленная открыто цель начала неприязненных действий. Эти последние, как часто бывает, начались раньше формального объявления войны, так как главная цель и повод наших действий не имели сначала предметом удовлетворение наших жалоб против Испании, а стремились лишь к тому, чтобы заставить испанцев очистить остров Кубу. Вполне было логично, что этот остров и сделался объектом наших военных действий, ибо освобождение его от притеснений было целью войны. Если бы на положение дел мы взглянули с более общей точки зрения, т. е. мы осознали бы несомненный ущерб, какой терпят Соединенные Штаты от того состояния, в котором находились тогда испанские колонии благодаря действующим в них несправедливым законам и порядкам, и если бы это осознание послужило причиной объявления войны, то стратегические соображения заставили бы нас, быть может, выбрать совсем другой объект наших операций. В этом случае нашей главной целью явилось бы не оказание помощи острову Куба, а стремление силой принудить Испанию признать те требования, какие бы мы ей предъявили. Например, может быть мы сознали бы, что Порторико, находясь на расстоянии 500-600 миль от восточной оконечности острова Куба и в расстоянии приближенно вдвое большем от двух самых важных портов на этом острове (от Гаваны на севере и Сиен-фуегоса на Юге), прямо неоценим для Испании как промежуточная морская станция и база для снабжения и подкрепления как ее армии, так и флота; что, не оспаривая у испанцев обладания этим островом, мы позволяем им пользоваться теми же преимуществами близости к театру военных действий, какое имеют Соединенные Штаты благодаря своему географическому положению; что поэтому первым объектом военных действий должно служить завладение этим островом. В результате Испания из-за поддержки операции на Кубе сразу была бы отброшена к своим европейским берегам, и ей пришлось бы пользоваться линией сообщения громадной длины, легко уязвимой по всему протяжению, в особенности со стороны мелких крейсеров, опирающихся на гавани острова Порторико, который лежит на фланге этой линии сообщения и который, по нашему предположению, находился бы в наших руках. Для какой-либо из европейских наций причины такого образа действий являлись бы еще более обоснованными. Действительно, для такого государства, находящегося от Кубы в таком же удалении, как Испания, а вероятно даже и в большем, такая промежуточная база в руках противника представила бы неодолимые трудности в производстве военных операций и настолько же явилась бы она драгоценной, если бы могла быть вырвана из рук неприятеля. Эта оценка военного значения Порторико не должна нами упускаться из виду, пока мы прямо или косвенно будем считать себя ответственными за безопасность и независимость Кубы. Порторико, с военной точки зрения, по отношению к Кубе, к будущему каналу через, перешеек и к нашему Тихоокеанскому побережью имеет то же значение, какое имеет (или может иметь) Мальта по отношению к Египту и лежащим дальше берегам. Насколько важно Англии удержать Мальту для безопасности ее позиции в Египте, для возможности пользоваться Суэцким каналом для обеспечения пути в Индию, настолько же важно и для нас владеть Порторико и быть сильными, как на этом острове, так и в омывающих его водах. Какой-либо европейской державе чрезвычайно трудно будет действовать против англичан, флот которых будет опираться на Мальту. Точно так же очень трудно будет какому-либо заатлантическому государству вести операции против нашего флота в западном Карибском море, если последний будет иметь своими базами Порторико и окружающие его острова.
Французская школа П. Видаль де па Блаш (1840-1914) Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-03-22; Просмотров: 976; Нарушение авторского права страницы