CONTRA CRITICOS LINGUARUM ORTIFICIOSARUM,

AUT DOCET AUTEM UTOPIA [1]

То, что хотел язык, разрушили языки (Г. Шухардт)

В 1967 году в издательстве «Наука» появилась и сразу же была раскуплена любопытная книга Э. Свадоста «Как возникнет всеобщий язык? ». В ней «на обширном материале показано, что всеобщий язык как второй (вспомогательный. – М.Л.) стал насущной жизненной потребностью нашего времени» (так написано в издательской аннотации). Работа Свадоста помимо общих социологических и лингвистических проблем проанализировала и саму историю попыток человечества преодолеть последствия гнева Божия (ох и суров же был Создатель, покарав нас таким образом! ). Книга Свадоста широко известна и у нас, и за рубежом, ее многократно цитировали и цитируют, ее материалы, за неимением первоисточников, используют до сих пор. Но самый Любопытный момент, отмечающийся во многих библиотеках с завидной постоянностью, заключается вот в чем: на библиографических карточках стоит «Э. Свадост. Как возникает всеобщий язык? Такая характерная описка библиографов, людей ученых и искушенных, многого стоит (даже если отбросить фрейдистские причины и следствия подобного проявления психопатологии профессиональной жизни). Видимо, проблема всеобщего языка действительно назрела и стала «жизненной потребностью нашего времени». Но книга была издана в конце 60-х годов, создавалась же она значительно раньше. Если вспомнить советское общество той поры, то, во всяком случае, на поверхности эта проблема никоим образом не лежала. Русскийязык безраздельно господствовал в межнациональном общении. Существенной была его роль и во внутринациональном общении некоторых теперь новых и независимых государств (Украина, Белоруссия и др.). На международном уровне тоже все было более или менее гладко – русский язык являлся одним из рабочих языков ООН и ее учреждений. Иностранный туризм функционировал в микроскопических дозах и под бдительным оком тех, кому бдеть было положено. (Какое уж там «свободное общение»! ) Подавляющее большинство учителей и преподавателей иностранных языков страны ни в каких заграницах не были и быть не предполагали. А многие и живого носителя языка никогда в глаза не видели. Короче, все было прекрасно, марксистско-ленинская теория национальных (и интернациональных) отношений торжествовала на 1/6 части суши.

С падением Берлинской стены, распадом СССР языковой баланс был взорван не только в рамках бывшего СССР, но и во всей Европе. Языковая ситуация изменилась основательно, что еще будет прочувствовано лет через десять – пятнадцать. Впрочем, все это было предсказуемо и, как выясняется сейчас, даже не раз предсказываемо.

В центре клубка проблем «национального» всегда находится язык. Вспомним новые прибалтийские государства (Литву, Эстонию, Латвию), где «в начале было Слово», то есть законы, о языках. И где, кажется, вместе с грязной водой тоталитарного «интернационализма» бухнули в канаву и успели вывалять в грязи уже было – ура! ура! – отмытого «национального» ребенка. Перегнули, короче, палку, расхлебывать кашу придется еще много лет. Языковые конфликты, увы, не есть что-то специфическое для бывшего СССР, а периодически потрясают и благополучную Западную Европу (фламандцы в Бельгии, баски в Испании, нормандцы во Франции и т.д.), и Новый Свет (Канада), и Индию, и Африку. Право же, нет ни одного региона мира, где «национальное» (и вместе с ним языковое) не давало бы о себе знать.

Впрочем, речь не о том, Речь пойдет о языке общем, всеобщем, Lingua Universalis и т.д. Идея действительно завораживающая! Недаром же только в четко сформулированном философами XVII века виде она просуществовала уже четыре века (ничего себе заблуждение ума человеческого – утопия, – пережившее две НТР и неплохо уживающееся с третьей! ).

И кого только не захватывала идея искусственного языка. Впрочем, упрекать Екатери-ну II в стремлении облагодетельствовать человечество всеобщим языком вряд ли стоит. По повелению Императрицы в Академии была создана специальная словарная комиссия, которая разослала в ряд регионов России и российским представителям за рубежом списки слов для нахождения их эквивалентов. В 1787 и в 1789 годах академик П.С. Паллас издал два тома словаря под названием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы». Данный словарь включал список из 185 слов на 200 языках и диалектах мира. В 1790 – 1791 годах вышло второе издание работы, содержавшее уже 272 языка. Этот труд был выполнен в духе общеевропейской тенденции сбора и описания данных о языках мира. Первая подобная работа появилась еще в 1555 году, это был известный «Митридат» К. Геснера. Труды такого рода способствовали в дальнейшем становлению сравнительно-исторического языкознания. Все же, справедливости ради, следует отметить, что работа в императорской комиссии привела к созданию искусственного языка, что, подчеркну, связано с Екатериной только косвенным образом. Речь идет о профессоре Петербургского университета X.Г. Вольке, члене упомянутой комиссии, который в 1795 году разработал особую пазиграфическую систему, а в 1797-м еще одну. (Первый труд был описан в работе «О ДАЛЕКОПИСАНИИ, всеобщем языке и посредстве учреждать переписку с другими народами без познания о языке оных»).

Но прежде чем следовать далее, необходимо договориться о терминах, дабы внести некоторую ясность в расстроенные умы читателей. Термины несложны: это прежде всего «общий язык», то есть язык общения в любом разноязычном коллективе; «всеобщий язык» как термин используется для описания ситуации XVII – XVIII веков или же для определения гипотетического (sic! ) языка отдаленного будущего; «международный язык» – это язык, используемый в общении между разными народами. Таким языком может быть как этничес- кий язык (английский, французский, классический арабский, латынь), так и искусственный. Последние обычно называются в таком случае плановыми, что имеет определенный смысл. «Вспомогательный язык» представляет собой тот же международный, но не претендует на замену родного языка говорящего, а существует наряду с ним для вполне определенных ситуаций общения. «Интерлингвистика» – это отрасль языкознания, занимающаяся проблемами межъязыкового общения и его средствами. Последние представлены как «естествен-ными», так и искусственными языками. Синонимом интерлингвистики одно время был термин «космоглоттика». И, наконец, «лингвопроектирование», то есть теория разработки искусственных языков, представляющая собой часть интерлингвистики. Е. Маевский в своей статье зачастую смешивает в одном термине «всеобщий язык» все четыре и совершенно не различает интерлингвистику и лингвопроектирование.

Даже беглое знакомство с историей лингвопроектирования позволяет констатировать тот простенький факт, что мотивов создания искусственных языков было значительно больше, чем один (установление «всеобщего счастья», в терминологии автора предыдущей статьи). Здесь и попытки реализовать в проектах какие-либо лингвистические или философские концепции, облегчить международные отношения с помощью нового языка, добиться различного рода националистических, пацифистских или иных социальных изменений, здесь и психологические мотивы, здесь и игровые (sic! ) мотивы. Даже этот коротенький список показывает, что далеко не все создатели искусственных языков и их адепты были такими уж милыми голубками. Многие из них вовсе не были готовы и не собирались бескорыстно служить человечеству, напротив, преследовали вполне ясные, осязаемые и прагматичные до звона в ушах идеологические и политические цели. Возьмите, к примеру, Basic English, большим сторонником которого был и г-н У. Черчилль, его уж никак не упрекнешь в утопизме мышления.

Попытки создать искусственный язык, исправить Создателя, пойти наперекор «природе» существовали задолго до XVII века. Так, истории известен филолог (и утопист! ) Алексарх, который еще в III веке до нашей эры создал некий искусственный язык для своей утопии, Уранополиса. К сожалению, никаких характеристик кроме глухих упоминаний о том, что это был язык на основе древнегреческого, мы не имеем. Известен и римский врач, основатель фармакологии, Клавдий Гаден, который, как говорит предание, создал систему письменных знаков для общения. Автор «Церковной истории английского народа» Беда Достопочтенный в VII веке разработал особый жестовый («перстный») язык для миссионерских целей. Возможность создания универсального жестового языка вообще-то многим кажется легкопретворимой в реальность. Но, несмотря на кажущееся сходство отдельных жестов, системы жестикуляции (даже в пределах одного региона) несут тем не менее больше национальных особенностей, чем конвенциональные звуковые языки.

Конечно же, только XVII век с его философией универсальности человеческого разума, с его общими духовными исканиями, с его ментальностью (если слово приложимо к веку) мог дать толчок к пробуждению массового интереса к проблеме языка вообще и искусственного языка в частности. Последнее было стимулировано и чисто практическими потребностями. Если со II по XVII век зарегистрировано только 20 проектов, то один XVII век дал сразу 41. А вот следующий век принес уже 50 проектов, XIX – 246, а за 70 лет XX века разработано 560 проектов искусственных языков (данные тартуского ученого А.Д. Дуличенко). Поневоле начнешь считать Средние века «золотым веком» Европы! Ведь динамика нарастания «утопизма» свидетельствует, что в нашем веке живется худо, раз уж столько чудаков хотят построить «утопию».

В поисках истинных имён?

Человек одинаков во всех народах, различны лишь имена; душа одна – различны голоса... Тертуллиан

XVII век – рациональный, время становления новых экономических отношений (и что бы мы ни говорили, именно потребности практики диктуют общую направленность духовных исканий. Конечно же, существует и обратная зависимость, не столь, впрочем, явно прослеживаемая). Век XVII – это и век формирования национального самосознания европейских наций, широкого распространения книгопечатания и просвещения, которое перестает быть исключительным делом церкви. Именно в этом веке закладываются основы всех так называемых положительных наук, языкознания и новой философии.

Нам же интересны две разнонаправленные тенденции в языковой жизни Европы. С одной стороны, это утверждение роли национальных языков как «правильных», полноправных языков. С этим связана, кстати, активная, целенаправленная деятельность человека по совершенствованию языка, если хотите, внесение искусственных элементов в язык. Лингвисты согласны с тем, что ни один литературный национальный язык не является на 100 % «естественным», а содержит определенный процент искусственных элементов. Кстати, если вспомнить значение слова-лингвонима «санскрит», то легко увидеть, что исправлять Создателя человек начал уже во время оно (санскрит –от слова «samskrta», то есть «обработанный, доведенный до совершенства»). Сравните кодифицированный вариант любого языка с тем, что вы слышите нас улице (даже по ТВ), и вы сами сделаете вывод об «естественности» первого.

Вторая тенденция состояла в следующем – латынь все более и более оттеснялась на периферию, ее роль как универсального языка ученой Европы существенно уменьшилась (что было связано со становлением национальных языков). Однако при этом существенно усилилась потребность в средстве межнационального научно-культурного общения.

Лингвистика как наука еще только зарождалась, поэтому все сколь-нибудь значимые лингвистические идеи века (как, впрочем, и предшествующих веков) появились в лоне философии, представленной такими именами, как Ф. Бэкон, Р. Декарт, В. Лейбниц и др. Названные философы действительно были новаторами, внесшими новую струю в духовную жизнь Европы, но представлять дело так, будто бы они никак не связаны со своим временем (своего рода «deus’ы ex machina»), было бы совершенно абсурдным. И Декарт, и Бэкон, и Лейбниц основывали свои штудии на критическом усвоении знания предшествующего этапа развития европейской научной мысли. (Подчеркну, это были «хорошо знающие» люди.) Никак не могли указанные ученые «продолжить дело, начатое философами древности, поиск «истинных имен вещей». Тут речь идет об известном диалоге Платона «Кратил», в котором выдвигаются и две теории происхождения имен: «фюсей» – «по природе», и «тесей» – «по установлению».

Но уже в «темные» Средние века бытовало более или менее четкое осознание того, что нет и быть не может никаких «истинных» имен вещей, отражающих их сущность. Так, в IV веке Григорий Нисский, один из представителей патристики, писал: «Оглушенный благозвучием Платоновой речи, он (Евномий. – М. Л.) почитает приличным сделать догматом церкви его философию. Сколькими, скажите мне, звуками, по различию народов, именуется небо? Мы (греки) называем его «уранос», еврей – «шамаим», римлянин – caelum, и иначе сириец, мидянин, каппадокиец, мавританец, скиф, фракиец, египтянин; даже исчислить нелегко различия имен... Какое же, скажи мне, естественное имя их, в котором обнаруживается величественная премудрость Божия? » Если вопросы этимологии, в смысле «истинности имен», и интересовали средневековых ученых, то только косвенным образом. Общекультурный подъем в Европе позднего Средневековья и Возрождения, интерес к логике (диалектике) и философии, расширение знакомства с трудами Аристотеля и других античных авторов изменили направленность мыслей теологов и философов.

Философов же XVII – XVIII веков «истинность имен», во всяком случае, вовсе не интересовала. Можно сослаться на авторитет Ф. Бэкона, который писал, что «...мы ни в коей мере не одобряем то скрупулезное исследование языка, которым, однако, не пренебрегал даже такой выдающийся ученый, как Платон». Занимало же их вот что: логические основы мышления и проблемы языка, естественным образом связанные с логикой, проблемы универсалий и т.п.

Таким образом, все предшествующее развитие философии подводило ученых XVII века к более глубокому анализу логико-языковых проблем. Анализ логических основ мышления был той путеводной звездой, которая освещала пути развития наук в этом веке. А науки накопили огромное количество данных, которые следовало систематизировать, и на этом пути, возможно, получить новые знания. Кстати, еще в XIII веке Раймунд Луллий на основе классификации понятий выделил ряд, по его мнению, элементарных. Более того, Луллий создал так называемую логическую машину, которая, как предполагалось, даст возможность получать новые понятия, то есть новыезнания. Философы хорошо сознавали, что знаки человеческого языка произвольны, что между словом и вещью стоит еще и идея (мысль, понятие, концепт и т. д.). Было и понимание того, что эти идеи могут (должны) быть одинаковы у всех людей и только языки по-разному их вербализуют. Иными словами, все люди мыслят одинаково (вспомним в этой связи современную теорию универсального семантического кода). Отсюда сам собой напрашивался вывод, что стоит проанализировать эти идеи, весь континуум человеческих понятий, и можно будет дойти до элементарных. Далее окажется возможным показать, как из элементарных образуются более сложные, затем и новые. Идея семантических примитивов Новейшего времени продолжает дело, начатое философами XVII века и авторами искусственных философских языков, и в целом является идеей продуктивной. По мнению современных исследователей, «в ряде разработок искусственных языков того времени (XVIII века. – М.Л.) перечислены типы производных значений, близкие к современным аналогичным перечням».

Но вернемся в век XVII. Действительно, Ф. Бэкон писал о «философской грамматике», при этом учитывая предшествующий опыт философско-лингвистических теорий (спор «номиналистов» и «реалистов», опыт так называемых модистов и др.). Создайие философской грамматики мыслилось Бэконом следующим образом: «С нашей точки зрения, самой лучшей была бы такая грамматика, в которой ее автор, превосходно владеющий множеством языков, как древних, так и современных, исследовал бы различные особенности этих языков, показав специфические достоинства и недостатки каждого. Ведь таким образом языки могли бы обогащаться в результате взаимного общения, и в то же время из того, что есть в каждом языке самого лучшего и прекрасного, подобно Венере Апеллеса, мог бы возникнуть некий прекраснейший образец самой речи, некий великолепнейший образец того, как следует должным образом выражать чувства и мысли ума». Лучше не скажешь даже с точки зрения интерлингвиста (то есть ученого, занимающегося проблемами международных языков. Не путать с носителями искусственных языков, в частности, интерлингвы – IALA). Причем здесь намечается целое направление лингвопроектирования, опирающееся на опыт языков «естественных», то есть апостериорное направление. Совершенно иной подход намечен Р. Декартом, который предполагал сначала произвести логическую классификацию понятий (мыслеидей) и отношений между ними. Затем облечь эту логическую базу в языковые одежды. Грамматика же (то есть язык) – это уже вещь, впрочем, вторичная. Имея логически упорядоченный мир понятий, можно производить с последними определенные операции, для чего и нужно «означить» понятия. А каким образом это произойдет, будут ли это цифры, буквы или иероглифы – принципиального значения уже не имело. Разумеется, поскольку сами идеи логически упорядочены, следовало упорядочить и способы их внешнего выражения, отсюда и мысль о рационалистическом языке, то есть языке с единообразными склонениями, спряжениями, отсутствием разного рода исключений и т. д. Таким образом, у Декарта в принципе намечено два подхода: это язык философский (понятийный) и язык рационалистический (собственно язык). Создание философских языков стимулировало в дальнейшем многие отрасли лингвистики и не только ее. Логические штудии Г.В. Лейбница легли в основу кибернетики, сгодились и при разработке языков-посредников машинного перевода. Кстати, сейчас в Германии (прагматичные немцы!? ) ведутся работы в рамках проекта «Вербмобиль» над созданием глубокого анализа логической семантики языка. Иронизируя над «рыцарями знаний» минувших веков, Е. Маевский упустил одну маленькую деталь из историй науки. Ведь наука XVII века исходила из положения о том, что природа абсолютно неизменна, все в ней задано от начала. Шел бурный процесс накопления эмпирического материала, который еще предстояло осмыслить. Этот период, как известно, завершился классификациями К. Линнея. Таким образом, лингвонроектирование, точнее, создание философских языков шло несколько, впереди естествознания, отражая общие тенденции развития науки века. Верно отмечено, что философские языки были рассчитаны прежде всего для познания, являлись инструментом мышления. Вопросы удобства общения на них особо и не ставились. Но, право же, зачем упрекать Спартака в том, что он не пользовался клинками золингеновской стали? Каждому времени – свои прозрения и свои заблуждения, свои интеллектуальные высоты... И Дальгарно вовсе не собирался с «учительским занудством» учить крестьянина жить. В определенной степени его философский язык был стимулирован практическими потребностями учителя в школе для глухонемых детей.

Появляются проекты философских языков и в наше время. Классифицировать мир человек начал очень давно и будет продолжать делать это вечно. Конечно же, Борхес прав в том, что любая классификации «произвольна и проблематична». Вспомним заодно и Оскара Уайльда, который считал (и был при этом совершенно прав), что «дать Определение – значит, ограничить». Но не стоит доводить дело ad absurdum. Да, любая классификация обладает определенной степенью жесткости, только Оруэлл здесь все-таки ни при чем. В «1984» дело обстояло, очевидно, следующим образом – искусственно ограничивался континуум понятий, из него специально извлекались нежелательные. Путем направленного воздействия изменялось содержание других. Если из текста в текст утверждать, что абракадабра это нечто в высшей степени осмысленное, но соленое, то через определенный промежуток времени это и закрепится («Война – это мир» и т.д.). Вспомните оруэлловского филолога Сайма: «...задача новояза – сузить горизонты мысли». Задача же философского языка из реальной истории – расширить эти горизонты, дать простор мышлению, скованному несовершенствами языка (как считали создатели языков классификационного типа). Единственно Верное Учение в реальной человеческой истории всегда излагалось на обычном, «естественном» языке и излагалось куда как доходчиво, не так ли? (Но на том же языке писались и апокрифы! )

Как живой, только...

Но завтра может случиться так, что в объединённой Европе страны откажутся от английского и захотят иметь новый, искусственный – общий для все язык. Из интервью У. Эко газете «Фигаро» (перепечатано газетой «Известия»)

КXIX веку Европа уже достаточно вкусила всю прелесть разобщенности новых наций. Проблема общего (точнее, международного) языка стала еще острее. Век предшествующий прошел под полным господством французского как международного языка Европы. Однако его звезда медленно, но неуклонно закатывалась и закатилась после поражения наполеоновской Франции. Латынь совершенно исчезла из научно-культурного обихода, оставаясь при этом школьным предметом. Изменение средств транспорта и коммуникации, ускорение темпов развития общества, науки и техники со всей настоятельностью потребовали общего средства межнационального (пока в рамках Европы) общения и, прежде всего, научного. Наука, как утверждает расхожее выражение, – явление интернациональное и границ не знает (знает же тысячи препон, связанных с национальным способом выражения получаемого знания). Неудивительны поэтому попытки разработать универсальные письменные языки, пазиграфии, для целей научного общения. Существуют многочисленные проекты пазиграфий как символьного, так и пиктографического характера. Пазиграфии – это те же философские языки, ибо они в своем большинстве используют принципы логической классификации понятий в большей (философские пазиграфии) или меньшей (эмпирические пазиграфии) степени. Первые же пазиграфии появились еще в начале XVII века (ну что за славный был век! ). Можно назвать Steganographia К. Лобковица или же Common Writing С. Гартлиба. Немало пазиграфий принес и нынешний век, например, геоязык Г.А. Загорельского.

В том же XVII веке зародилось и другое направление лингвопроектирования, эмпирическое, которое требовало от искусственного языка практических удобств при общении на нем. Так, в 1650-м, т.е. раньше проектов Дальгарно (1661)и Уилкинза (1668) появился проект аббата Ф. Лаббэ под названием «Lingua Universalis» (вот добрались и до нашего термина! ). Данный проект представлял собой апостериорную систему на основе латыни. Язык предназначался, как это следует из немецкого названия публикации, для миссионерских и торговых целей, т.е. для целей вполне прагматичных и прозаических. Любопытное явление представ- лял и проект «Руски jезик» Ю. Крижанича. На этом сконструированном языке славянский мыслитель написал многие свои сочинения, например, известную «Политику». Вот образчик текста на языке Крижанича – «... jazika sowerszenó st jest sá mo potré bno orú die k’ mudrosti». Понятно ли? Вполне.

Мы уже говорили, что XIХ век принес 246 проектов искусственных языков различных типов. Но только его последняя четверть отличалась резко выраженной тенденцией к апостериорности. (Вот когда, очевидно, прогремел гром Вавилонского смешения языков! ) Но задолго до «чисто» апостериорных существовало множество попыток реформировать «естественные» языки (латынь, английский, французский и др.). Эти реформы предполагалось осуществить в области орфографии (что актуально для английского), в грамматике (латынь с ее четырьмя спряжениями, пятью склонениями, отложительными и полуотложительными глаголами и т.д.). До определенной степени попытки реформирования живых языков могут быть успешными и безболезненными. Вспомним в этой связи реформу орфографии русского языка после революции 1917 года. Однако не будем забывать при этом и жалобы многих русских поэтов. Или же работы по нормированию словаря турецкого языка, в ходе которых из словаря было удалено множество арабо-персидских элементов.

Далеко не все проекты искусственных языков предлагались в качестве мировых, существовало и много региональных. Например, для славянского ареала, романского, германского и других. Можно назвать «Vseslavjanski jezik» М. Бана или же «Узаjемнi славjанскi jезiк» М. Майара (как образчик последнего – «Он jе родом Славjан, именом Радослав, занатом кньiгарь»). Ряд авторов пытался совместить оба подхода, a priori и a posteriori. Языки такого типа называются языками «микст». Наиболее известен из них волапюк И.М. Шлейера из Констанца (Германия). В целом, соглашаясь с оценкой волапюка, выраженной в предыдущей статье, хотелось бы тем не менее расставить кое-какие точки над «i». Детище Шлейера пока еще не «тихо угасло», оно тлеет, так как существуют малочисленные сторонники волапюка, переиздается литература. Что же касается «марсианского звучания» волапюкской речи, то можно взять тексты на многих «естественных» языках и, уверяю вас, они прозвучат для нетренированного уха не менее «марсиански». Возьмите, к примеру, китайский, турецкий и т. д. или же вспомните, как у Л. Толстого крестьянин сравнивает звучание французской речи с лягушачьим кваканьем.

Говоря о «Сильве», Е. Маевский упустил из виду ещё один «музыкальный» факт. А именно, в конце прошлого века на оперных сценах Вены (! ) с успехом шли оперы на волапюке. Дело, как видим, не в «марсианском звучании». Самым же существенным и наиболее поучительным было то, что волапюк, при всех своих структурных и идеологических несовершенствах (не будем вдаваться в разбор идеи пастора И.М. Шлейера), прекрасно продемонстрировал саму возможность массовой международной коммуникации на искусственном языке и таким образом сослужил добрую службу эсперанто.

Создавая эсперанто, Л. Заменгоф ориентировался на опыт волапюка самым незначительным образом. Во-первых, подходы к языку у Шлейера и Заменгофа были различными, во-вторых, вариант 1887 года был уже третьим (1878 – Lingue Universala, 1881 – Linguo Universala и, наконец, 1887 – Esperanto (Linguo Internacia). Справедливости ради, следует сказать, что в своей «Первой книге» Заменгоф ведет скрытую полемику со Шлейером и принципами волапюка, не называя, впрочем, имен. Создавая эсперанто, Заменгоф действительно надеялся помимо чисто практических целей облегчения межъязыковой коммуникации достичь и идеальные, утопические, если угодно, цели улучшения общего международного климата. (С этим связана так называемая «внутренняя идея эсперанто»). Однако уже на первом международном конгрессе эсперанто 1905 года (Булонь-сюр-Мер) была принята «Декларация об эсперантизме», которая заявила единственной целью эсперанто – Движение распространения международного языка, а все остальные (в том числе и идеологические) цели объявила личным делом каждого носителя языка. Таким образом, сообщество отказалось «строить всеобщее счастье» и рассматривало язык только как инструмент общения!

Филолога с развитым эстетическим чувством может, согласен, иногда раздражать «непременная регулярность и единообразие», но не потому же, что «цензор» на эсперанто anzuristo, а «музыкант» – muzikisto. В таком случае почему это «музыкант» по-английски musician, а вот «водитель» – driver, а «социолог» – sociologist? Предсказуемость (логическая прозрачность) семантики слова – вещь очень удобная, особенно для изучающих чужой язык.

«Первая книга эсперанто» содержала, действительно, около 900 корневых слов, но уже принятый в 1905 году «Фундамент Эсперанто» включал более 3, 5 тыс. корней. С тех пор количество корневых слов значительно возросло; многие официально утверждены Академией Эсперанто, другие бытуют в текстах неофициально. А, кстати, сколько корневых слов нужно среднему носителю русского языка? А сколько корневых слов у А. Пушкина? А у псковского крестьянина?

Смею заверить читателей, что человек, владеющий 2 – 3 европейскими языками, сможет прочитать текст на эсперанто, во всяком случае, понять общий смысл написанного. А, впрочем, судите сами – «Patronia, kiu estas en la ĉ ielo, sancta estu via nomo; venu regeco via, volo via…» Узнали? Действительно, любой язык, будь то «естественный» или искусственный, нужно изучать, от этого никуда не денешься.

В «Первой книге» и в «Фундаменте Эсперанто» приводятся списки слов и их эквиваленты на ряде европейских языков, но не даются определения этих слов, как это делается в толковых словарях. Но в этнических языках сходные (международные) слова обладают, во-первых, различным набором значений, во-вторых, различной сочетаемостью с другими словами, коннотациями и т.д. Поэтому более или менее определенно семантика эсперантских слов сложилась уже в ходе эволюции языка, в процессе его социализации. Аналогичные процессы произошли и в области грамматики. Фактически из той языковой схемы, которую разработал Заменгоф, процесс социализации создал полноценный язык, который с успехом используется для самых разных целей.

На эсперанто существует большой корпус художественной литературы, переводной и оригинальной, читая которую испытываешь в принципе такие же самые эстетические чувства, как и при чтении литературы на «естественных» языках. Может быть, Е. Маевский и прав, заявляя, что литература на эсперанто (читай – на всех искусственных языках) несопоставима с вершинами мировой литературы. В этой связи возникает вопрос – а разве вся литература на русском языке представляет собой «вершины», даже в национальных пределах? Конечно, многие беллетристические произведения на эсперанто имеют чисто дидактический характер, но многие произведения вполне читабельны (извините за слово-монстр), и, вероятно, уже наступило время познакомить русскоязычных читателей и с этим видом «иностранной» литературы[2]. Кстати, некоторые эсперантские писатели работают параллельно на родном языке и на эсперанто (например, Иштван Немере из Венгрии). Особенностью эсперанто является и то, что в нем развилось такое универсальное языковое явление, как перенос значения, метафора. Еще в начале века самим автором языка были заложены основы фразеологии (в искусственном языке! ). В ходе развития эта фразеологическая база развернулась в развитую систему, сопоставимую по многим параметрам с фразеологическими системами развитых «естественных» языков. Более того, на неофициальном (то есть не утвержденном Академией) уровне существуют попытки смоделировать эсперантскую диахронию (показать, как эсперанто мог бы выглядеть, скажем, в Средние века), разработать жаргон и сленг (попытки бельгийца М. Гальвелика).

Эволюция эсперанто, как уже упоминалось, из проекта-схемы создала полноценный язык со всеми атрибутами, свойственными любым «естественным» языкам. В этом отношении автор предыдущей статьи, возможно, и прав, что не стоило и огород-то городить. Но у социализированных искусственных языков есть одно неоспоримое преимущество – он и нейтрален, он и ничей и для всех. А в наш бурный век это представляет собой категорию весьма существенную (см. вступление).

Тысячу раз прав Е. Маевский, заявляя, что лучшее – враг Хорошего. И действительно, на эсперанто не закончилась история лингвопроектирования.

Одной из попыток создания языка лучшего стала и интерлингва (IALA), созданная международной группой лингвистов под руководством Ал. Гоуда. Но любопытно то, что Гоуд никак не предназначал свой проект для использования в качестве средства общения. Задачей его была попытка на современном ему лингвистическом уровне смоделировать универсалии, характерные для западноевропейских языков, проверить гипотезу Сепира – Уорфа. И только позднее, уже после смерти автора, были предприняты попытки, относительно успешные, социализировать язык. По мысли Ал. Гоуда, интерлингва должна была представлять собой модель среднезападноевропейского языка. Фактически, во всяком случае, в лексическом отношении, интерлингва стала моделью среднероманского. Интерлингва, несмотря на свою большую «естественность» по сравнению с эсперанто, имеет значительно меньшее количество сторонников, и ее эволюция, как ни странно, происходит медленно и скована узкими рамками более тщательной изначальной проработки на стадии проекта.

Обратим внимание, что двадцатый век характеризуется беспрецедентным движением людских масс через границы, которые становятся все более прозрачными. При таком движении естественным образом возникают проблемы языка общения, общего языка «по ту сторону». Эти проблемы медленно осознаются обществом. Но вспомним эйфорию «языкового бума» конца 80-х, когда пышным цветом расцвели многочисленные курсы, кружки, группы по изучению иностранных языков, которые предлагали, ничтоже сумняшеся, за неделю обучить ведению деловых переговоров на иностранном языке. Ан нет, разорилось или закрылось подавляющее большинство этих заведений. Язык оказался крепким орешком как для студентов, так и для преподавателей. Да и какой язык выбрать? Кто возьмет на себя ответственность однозначно предсказать судьбы даже великих наций (кстати, Китай относится ли к ним? ) и соответственно их языков? Вот почему век двадцатый и увидел свыше полутысячи попыток решить проблему альтернативным путем, вот почему растут ряды сторонников искусственных языков (динамика этого роста для эсперанто: от одного человека в 1887 году до минимум 1 млн. в 1987-м)! Но справедливости ради отметим, что никто не может предсказать и судьбы искусственных языков.

Несомненно же пока одно – попытка создать искусственным путем адекватное средство международной коммуникации является частью европейского культурного наследия. И как таковое его необходимо осмыслить, но не отметать с порога[3]. Тем более что такая вот «утопия» на протяжении своей истории способствовала появлению многочисленных научных прозрений, плодами которых мы продолжаем пользоваться.

Utopia perpetua

Утопия была скорее источником энергии, чем инструментом. Она открывала новые горизонты социального развития, корректируя тем самым ход истории. Леклерк Ж., Канада

Готов еще раз повторить, что я не против того, чтобы будущий единый язык был искусственным, наоборот, моту это лишь приветствовать и думаю, что так оно и будет. Аврорин В. А., социолингвист, 1975

Если под литературной утопией понимать всю совокупность произведений, описывающих общество будущего, будь то отдельное идеальное государство или же все человеческое общество, то мы без труда сможем выделить несколько способов прогнозирования языкового будущего.

Так, античность, в целом мало интересуясь всеобщим языком (для Греции и Рима вопрос был в принципе решеен – есть греческий или латынь, все остальное – варварство), все же дала несколько образцов идеального общества и соответственного языка. Например, уже упомянутый Уранополис Алексарха с его, очевидно, реформированным древнегреческим. Или чудесная страна Ябмула, жители которой имели раздвоенный язык (орган речи), могли вести сразу два разговора и владели многими языками. Великий же Платон ограничился лишь упоминанием о желательности общего языка.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒