История формирования предметной области и актуальные направления

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 16Следующая ⇒

Словообразование, этот один из самых молодых разделов грамматики, выделившийся в самостоятельное направление лингвистических исследований лишь во второй половине 20 в., представляет собой сегодня важнейшую отрасль уровневой лингвистики, наряду с фонологией, лексикологией, морфологией и синтаксисом. Благодаря осознанию системности объекта словообразовательной науки, в языкознании стало возможным выделение и пограничных со словообразованием разделов морфемики и морфонологии, взаимосвязанных по объекту изучения. Формирование этих разделов лингвистики шло во многом параллельно, в стихии общих дискуссий, в ходе которых обозначался круг проблем, разрабатывались кардинальные походы их освещения, методы анализа, создавалась соответствующая терминология описания словообразовательных явлений языка, в их соотношении с процессами морфемики и морфонологии.

В современной науке термин «словообразование» (англ. word-formation, нем.Wortbildung) соотносится, во-первых, с процессом «словопроизводства», или «образования новых слов», - «образования слов, называемых производными, обычно на базе однокорневых слов по существующим в языке образцам и моделям с помощью разнообразных формальных средств», «путем соединения друг с другом корневых и аффиксальных морфем, а также основ (баз) данного языка в разных комбинациях по определенным моделям, включающим правила чередования звуков, определяющим тот или иной характер соединения и т.п.» [Ахманова 1966: 424; Кубрякова 1990: 467]. Во-вторых, словообразование – это «раздел языкознания, изучающий все аспекты создания, функционирования, строения и классификации производных слов» [Кубрякова 1990: 467]. В близких значениях в науке используются также и иноязычные термины «деривация» и «дериватология», как и для обозначения результата процесса словопроизводства, производного слова, нередко подводимого под термин «дериват». Следует отметить, что указанные иноязычные термины расширили свое значение в современной лингвистике. Первоначально под деривацией понимали аффиксальное словообразование – «образование новых слов при помощи аффиксов (или посредством дезаффиксации) согласно словообразовательным моделям, свойственным данному языку» [Ахманова 1966: 129]. Позднее, благодаря оформлению, не без влияния словообразования, общей теории деривации, включившей исследование не только актов образования слова, но и процессов порождения более крупных единиц, с термином деривация стал соотноситься процесс образования языковых единиц в целом. Однако в значении «словопроизводство» этот термин актуален и по сей день. Та же традиция использования в «широком» (в общеязыковом смысле) и «узком» (исключительно в связи с актами словопроизводства) понимании характерна и для терминов «дериват» и «дериватология».

Положение о том, что словообразование не только является самостоятельной научной дисциплиной в системе лингвистических парадигм и направлений, но и образует особый уровень языковой системы, - одно из фундаментальных достижений языкознания 20 в. С его утверждением в науке связано уточнение общей стратификации языковой системы (разграничение так называемых базисных и небазисных уровней языка), поиск опорной единицы словообразовательного уровня, выявление особой иерархии единиц словообразования и основных типов их системных отношений. Исследование характера иерархических, парадигматических и синтагматических отношений языковых единиц, участвующих в словообразовательных процессах, позволило обосновать ведущие типы системности в словообразовании – мотивационные и деривационные отношения, что впоследствии послужило основанием выделения эпидигматических отношений как особого типа системности элементов других языковых уровней.

Обоснование предметной области словообразования и его места в системе основных уровней языка имеет давние традиции в русистике. И хотя еще в 19 в. словообразование оценивалось в европейском языкознании как «самая загадочная сфера языка» (В. фон Гумбольдт), первые опыты описания процессов словообразования были уже в это время необходимой частью описания грамматического строя русского языка.

Наибольшую ценность в теоретическом отношении имеют работы ученых Казанской лингвистической школы, стоявших у истоков научного обоснования молодой науки. Помимо введения в научный оборот многих понятий и терминов современного словообразования, в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ, Н.В. Крушевского, В.А. Богородицкого были заявлены важнейшие тезисы дериватологии о необходимости разграничения процессов диахронного и синхронного словообразования, о системности словообразовательного механизма, о степени продуктивности единиц словообразования, о процессах исторических изменений структуры производного слова, о тенденциях формирования единиц словообразования, о формальной (морфонологической) структуре производного слова и др. Именно с данными положениями Казанской лингвистической школы в 20 в. будет соотнесено оформление словообразования и взаимосвязанных с ним разделов морфемики и морфонологии.

Особое значение для современной науки имеет то влияние, которое оказала концепция И.А. Бодуэна де Куртенэ и его учеников на закрепление общих теоретических представлений о динамической природе языка, доказываемой, в частности, с опорой на описание процессов исторических изменений морфемной структуры слова. Понимание динамики и статики, развития и эволюции языковых структур позволило выработать отношение к словообразованию как к формирующему язык уровню системы, что позднее, во второй половине 20 в., послужило важнейшим источником выделения общей теории деривации, задачи которой составило описание тенденций порождения элементов системы как языковой универсалии. На рубеже 20-21 вв. эти идеи окажутся востребованными и в рамках такой молодой науки, как лингвосинергетика, изучающей процессы самоорганизации языковых систем в актах речевой деятельности.

На осмысление категориального аппарата словообразования не меньшее влияние оказали и работы основоположника Московской лингвистической школы Ф.Ф. Фортунатова. В его учении о формах слова была определена способность слова «распадаться» на основную и аффиксальную «принадлежность», по которым были разграничены формы словоизменения и словообразования, а также охарактеризована возможность «положительной» (выраженной звуковой формой) и «отрицательной» (материально не выраженной) форм слова. С данными положениями в словообразовании 50-60-х гг. 20 в. будет соотнесена дискуссия по проблеме членимости слова, критериям морфемно-словообразовательного анализа, основаниям классификации русских морфем, по вопросу о так называемых нулевых морфемах, а охарактеризованная Ф.Ф. Фортунатовым возможность слова делиться на основу и аффиксы послужит поводом к выделению минимальных, внутрисловных единиц словообразовательной системы – основ производящего слова (производящих баз) и словообразовательных формантов как компонентов формирования словообразовательной структуры слова.

Среди концепций, предопределивших развитие теории словообразования, особое место занимает теория языкового знака А.А. Потебни. Учение о внутренней форме слова, с которым А.А. Потебня вошел в науку как пламенный наследник идей В. фон Гумбольдта, позволило русскому словообразованию 20 в. разработать учение о структуре слова в общем семиотическом аспекте, выявить формальные и семантические особенности производного слова, определить принципы семантических исследований явлений словообразования. Концепцией А.А. Потебни о естественной мотивированности языкового знака было предопределено формирование целых научных направлений и школ современной дериватологии и в первую очередь – ономасиологического словообразования, доказавшего к концу 70-х гг. 20 в. номинативную природу словопроизводства, а к концу 90-х – связь деривационных процессов с феноменами концептуализации и категоризации речемыслительной деятельности. С идеями А.А. Потебни соотнесено было и появление таких направлений русистики 20 в., как мотивология и деривационная лексикология, изучающих явление мотивации слов, его типы и специфику функционирования деривационных процессов.

На осмысление словообразования в качестве самостоятельного объекта изучения лингвистики и его окончательное выделение к концу 60-х гг. 20 в. исключительное влияние оказала деятельность В.В. Виноградова и Г.О. Винокура, в работах которых с середины 40-х гг. содержится последовательное обоснование статуса словообразовательной науки и ее категориального аппарата.

В трудах В.В. Виноградова были охарактеризованы признаки этой особой науки, ее место в кругу лингвистических дисциплин, сформулированы положения о системных связях словообразовательного уровня языка с грамматикой и лексикой, а также дана характеристика основных единиц словообразовательной системы, предложена классификация способов русского словообразования.

С именем Г.О. Винокура связана разработка основных понятий и принципов морфемно-словообразовательного анализа. В его работах впервые представлено современное освещение центральной единицы словообразования – производного слова, соотносимого, по мнению Г.О. Винокура, с соответствующей «первичной основой», которая связана формально и семантически с производным словом. Данное положение вошло в науку как «критерий Г.О. Винокура» - обязательный принцип изучения отношений производности двух единиц словопроизводства – производящего и производного слов. Использование данного критерия позволило Г.О. Винокуру одному из первых в русистике представить и решение проблемы морфемной членимости слова в русском языке, что сыграло особую роль в обосновании понятия степени членимости слова и его основы, с опорой на которое были построены различные классификации лексики в аспекте морфемной членимости, а также обосновано понятие шкалы членимости. К трудам Г.О. Винокура идеи современного словообразования о семантической специфике производного слова как носителя особого типа языковых значений – словообразовательного, а с предложенными принципами словообразовательного анализа в аспекте реализуемых дериватами языковых и речевых функций соотносится исследования основных функций словообразования и отдельных функциональных классов производной лексики. Именно работы Г.О. Винокура оцениваются в качестве основного источника ономасиологического подхода к фактам словопроизводства, давшего науке особое направление дериватологии – функциональное словообразование.

С 60-х гг. 20 в. словообразование разрабатывается в качестве особого раздела грамматического описания языка, входя, наряду с морфемикой, в две последние грамматики русского 1970 и 1980 гг., в которых словообразование предстает как полноценный раздел языкознания, имеющий свои теоретические понятия и методы научного описания, изучающий особый уровень языковой системности.

Специфика словообразовательного уровня языка объясняется тесными связями с фонологией, лексикой, морфологией и синтаксисом, особой подвижностью системы словообразования, невозможностью проведения четких границ между нормативными и потенциальными реализациями, трудностью дифференциации фактов диахронии и синхронии, более сложной, по сравнению с другими уровнями, иерархией представленных в системе единиц (от элементарных – до комплексных), разнообразием выполняемых словообразованием функций. Именно данными обстоятельствами объясняется сравнительно позднее выделение словообразовательной науки и сохраняющая свою дискуссионность по сей день концепция существования словообразовательного уровня языка.

Эволюцию представлений о месте словообразования в системе уровней языка отражают различные традиции его грамматического описания. Наиболее актуальна сегодня концепция словообразования как межуровневой сферы языка, формирующей за счет межуровневых связей самостоятельный языковой уровень в зоне уровневой переходности системы. Данное понимание связано с признанием факта существования базисных и небазисных уровней языковой системы (А.А. Реформатский) и распространением представлений об особой значимости иерархических принципов организации языковой системы, в которой, наряду с базисными уровнями фонетики, лексики, морфологии и синтаксиса, выделяются уровни, отвечающие за динамическое взаимодействие языковых единиц в пограничных зонах. Именно с такими межуровневыми детерминациями связаны процессы словообразования, исследование которых и позволило рассматривать акты словопроизводства в рамках особого раздела грамматики, изучающего языковые явления пограничной, переходной между уровнями лексики и морфологии сферы.

Долгое время, однако, этой точке зрения противополагалась другая: объект словообразования наделен свойствами системности, но не образует особого языкового уровня, в силу отсутствия собственной единицы описания, и поэтому представляет собой часть морфологии языка, с которой совпадает по составу своих единиц и выполняемых ими функциям.

В русистике этот подход к рассмотрению подчиненного по отношению к морфологии статуса словообразования реализован уже в грамматике М.В. Ломоносова. Определение морфологии как науки о законах изменения слов и их строения в отвлечении от вещественных значений позволяло представлять в рамках морфологии описание явлений словообразования и морфемики. При этом под «изменением слов» подразумевалось как собственно словообразование, так и словоизменение, что позволяло выделять два раздела морфологии, через которые отражаются ее связи с лексикой и синтаксисом, а в границах словообразования рассматривались и вопросы морфемной членимости слова.

При таком подходе словообразование рассматривается в связи с образованием и структурой слов определенной части речи, что вполне соответствует задачам морфологии.

Основной критический момент этой точки зрения – неадекватное представление иерархии межуровневых связей и прежде всего – различие в наборе единиц и уровней, участвующих в актах словообразования и словоизменения, а также в процессе формировании структуры слова. Функционально словоизменение не связано с лексикой, с которым у словообразования не меньше связей, чем с морфологией. В то же время словообразование не может быть не связано с синтаксисом, отражая иные, по сравнению со словоизменением, системные детерминации. Особая функциональная связь словообразования и с фонологией через морфонологические явления структуры слова. Именно осознание особого межуровневого статуса словообразования, обладающего системными связями в иерархии языковых уровней, отличными от межуровневых связей морфологии, позволило закрепить в грамматической традиции 20 в. самостоятельность этого раздела грамматики, противопоставить проблематику новой дисциплины предметной области морфологии, а также выделить проблемы изучения морфемной структуры слова в отдельный раздел грамматики – морфемику, включивший и исследование вопросов фонологической структуры морфем – морфонологии.

Описание своеобразия межуровневых связей словообразования, в его тесных иерархических отношениях со всеми базисными уровнями языковой системы, начиная с фонологического, предопределило и поиск научных подходов к определению уровневого объекта – языковой единицы, показателя деривационной системности языка. Общий с морфологией и лексикой объект лингвистического анализа – слово как центральная единица языка – потребовал дефиниций в новом словообразовательном аспекте. И поэтому с определениями слова как единицы лексико-семантической системы, знака, целостного в формально-семантическом отношении, как единицы морфологической подсистемы – совокупности словоформ, было соотнесено дериватологическое описание слова как единицы словообразовательной подсистемы, знака, обладающего формально-семантической структурой особого типа. Отсюда формирование представлений об объекте и предмете словообразования, его задачах, определение структуры слова в аспекте словообразовательного анализа, соотношение принципов словообразовательного и морфемного типов анализа структуры слова, т.е. всего того, что позволило закрепить трактовку срединной, пограничной зоны, занимаемой словообразованием в системе языка между лексикой и морфологией.

Наиболее тесные связи словообразования с морфологией, затруднившие выделение словообразования, обусловлены не только общностью уровневой единицы – морфемы, выступающей в качестве средства словообразования и словоизменения. Многие из словообразовательных морфем языка (особенно суффиксальные) выполняют и классифицирующие функции, т.е., образуя новое слово, относят его к определенному типу словоизменения. Наряду с этим, очевидна и словообразовательная специфика слов определенной части речи: словообразовательные морфемы, выполняя категориальные функции, являются носителями общего грамматического значения, распределяют весь словообразовательный материал по частям речи. Отсюда и традиция описания морфологии с учетом словообразовательного критерия, с которой и соотносили общее понимание места словообразования в грамматике языка и системе языковых уровней. Нередки случаи и изменения функционального статуса морфем, используемых в актах словообразования. Так, система флексий может выступать в качества словообразующего компонента структуры слова – словообразовательного форманта, например, при субстантивации, а спаянность флексии с суффиксом при суффиксальном способе словопроизводства делает ее дополнительным средством деривации. И в целом, в языках с развитой морфологией словообразование, несомненно, не может не выявлять свой подчиненный характер по отношению к этому базисному уровню системы, на структурную организацию единиц которого оно направлено.

В то же время благодаря изучению моделей и способов словообразования, было установлено, что их диапазон, несомненно, шире, чем круг морфологической деривации. Это позволило выработать отношение к акту словообразованию как к процессу, достаточно автономному, свободному в своей реализации от единиц морфологии, что привело к поиску тех системных детерминант, которые доказывали бы не подчиненный, а самостоятельный статус словообразования, его избирательное отношение к средствам языка, способным проявлять свой деривационный потенциал.

Положение о том, что словообразование лишь использует ресурсы морфологии в актах морфологической деривации, при возможности «подключить» ресурс любого другого языкового уровня, предопределено прежде всего обоснованием межуровневых связей словообразования с лексикой, т.е. с тем ярусом, взаимная детерминация с которым долгое время недооценивалась вследствие тотального обобщения морфологической природы словопроизводства.

В ходе изучения системных связей словообразования с лексикой было установлено, что словообразование, выполняя номинативные функции, является не только продуктивным средством пополнения лексического состава языка, заполнения лексических лакун, но развития лексической системы через парадигматические отношения, формируемые в лексико-семантической системе словообразовательными единицами. Кроме того, исследование семантической специфики корпуса лексических единиц, создаваемых в актах словообразования, привело к выделению особого типа значения, выражаемому деривационными морфемами – словообразовательного значения, представляющего собой межуровневый по степени семантической абстракции тип языковой семантики. С выделением словообразовательного значения самостоятельный статус единиц словообразования, образующих особый подуровень языковой системы, окончательно утвердился в оппозиции к морфологии, единицы которой выражают грамматические значения, и лексике, с направленностью ее единиц и процессов на формирование лексического значения.

Через иерархически соотносимые со словообразованием языковые единицы морфологии и лексики были раскрыты позднее деривационные функции других базисных уровней – фонологии и синтаксиса.

Исследование проблем формальной вариативности морфологических компонентов словообразовательной структуры слова позволило обозначить сферу словообразовательной морфонологии, определить продуктивные морфонологические процессы в словообразовании, представить освещение проблемы деривационных функций морфонологических явлений.

Системные связи словообразования и синтаксиса явились основой углубления представлений о механизмах организации акта словообразования, его синтаксической природе, о глубинных синтаксических моделях формирования словообразовательного значения. В ходе выделения и анализа особых словообразовательных процессов, таких, как универбация синтаксического единства, синтаксическая деривация, было установлено, что основу производства лексических единиц составляют процессы отражения семантики синтаксических единиц, поэтому каждый из результатов процессов деривации не может не быть синтаксически обусловленным, а источник деривации – это, как правило, единица, большая, чем слово. Отсюда созданная интерпретация результатов словообразования как свернутых высказываний, семантика которых отражает на глубинном уровне пропозициональный характер мышления.

При описании межуровневой природы словообразовательных явлений была установлена и основная единица их описания – производное слово, определены формальные и семантические особенности этого языкового знака особого рода, специфика его структуры и семантики, принципы образования и функционирования. К несомненным достижениям созданной во второй половине 20-го века теории производного слова относится освещение проблем морфемной членимости слова (производная лексика используется при этом в качестве критериального класса для построения общей шкалы членимости) и, конечно, создание семантических концепций производного слова, благодаря которым в науке был выделен новый тип языковых значений, свойственный данному классу лексики. Наряду с грамматическими и лексическими значениями, была обоснована необходимость выражения в языке словообразовательного значения, на формирование которого направлено порождение производной лексики, а также различные функциональные тенденции. Именно с изучением словообразовательного значения соотносится в науке рассмотрение центральных вопросов теории производного слова – проблем производности и мотивированности, с изучением которых связано и развитие представлений об отношениях словообразовательной производности, о типологии мотивационных отношений в словообразовании, и выявление своеобразия семантики производного слова, по сравнению со словом непроизводным, и описание сложной иерархии единиц словообразовательной системы.

Как объект особой научной дисциплины, производное слово, образующее особый пласт лексики языка, исследуется со стороны своей структуры, освещаемой в различных аспектах, в зависимости от того, на каком этапе, уровне ее создания и функционирования рассматривается производная лексема [Янко-Триницкая 2001: 11]. И хотя сам термин «производное слово» был введен в науку лишь во второй половине 20 в. (см. прежде всего работы Г.О. Винокура), осмысление связанного с ним содержания берет свое начало в античных теориях языка и стиля, средневековых грамматиках, теории языка нового времени.

В истории языкознания выделение понятия производного слова связано с формированием представлений о знаковом характере языка, природе языкового знака и его функциях.

Центральная проблема обсуждения – определение языкового знака и принципов организации его структуры. Именно с рассмотрением данных вопросов в лингвистике постепенно определялись перспективы научного описания феномена производного слова.

В античности данное понятие рождается в стихии спора о природе именования (в современной терминологии – о содержании процесса номинации), в ходе которого были очерчены диаметрально противоположные концепции происхождения языка, предопределившие на долгие времена направление дискуссии о природе языкового знака.

На протяжении многовековой истории языкознания сохраняется острота двух противоборствующих античных теорий – концепции естественной мотивированности языковых знаков, не отрицающей мифологическое представление о природной связи имени и вещи (Платон, стоики, Эпикур, скептики), и договорной теории происхождения языка, порывающей с мифологией своим определением языковых знаков как исключительно произвольных и условных установлений (Аристотель).

Теория естественной мотивированности языкового знака создавалась как доказательство существования внутренней связи между именем и вещью, возникающей на основе отражения в образе имени, как это утверждалось Платоном, одного из аспектов идеальной сущности вещи (ее идеи, эйдоса, образа). Именно в таких актах интерпретации человеком идеальных сущностей и осознается естественная (природная) мотивированность языковых знаков. Однако процесс отражения осуществляется в разных знаках по-разному, что служит основанием разграничения так называемых «первых» и «позднейших» имен.

В первых именах акт интерпретации (отражения) основывается на подражании сущности именуемой вещи с помощью голоса, когда на положенный в основу именования признак сущности намекают в чем-то сходные со свойствами обозначаемого артикуляторно-акустические характеристики звукового состава имени (Платон). Поэтому для первых слов характерно согласие ощущения вещи с ощущением звука (стоики), в них отражается особое впечатление, особое восприятие (Эпикур).

В позднейших именах интерпретация идеальных сущностей вещей иная: она осуществляется через посредство первых имен, указывающих самим своим значением на признак, послуживший основой именования (Платон). Отсюда и специфика связи звучания и значения, имеющая у позднейших имен опосредованный, выводимый характер на базе ассоциаций по сходству, смежности или контрасту между именуемой вещью и вещью, обозначенной первым именем (стоики). У позднейших имен, «сверх» чувственного образа, присутствует рассудочное представление модели, способа образования слова (Эпикур).

Позднее данные классы именований были соотнесены с разными классами лексики по типу мотивированности. Первые имена – с фонетически мотивированными знаками звукоподражаний (ономатопей) и междометий, а также с классом знаков лексического типа мотивированности – непроизводными лексемами, отражающими референцию к именуемой вещи через лексическое значение, соотносимое непосредственно со звуковой формой знака. К понятию позднейших имен восходит современная концепция производного слова как знака вторичной номинации, отличающегося свойством двойной референции: вещественное значение производного слова формируется путем отсылки к значению другого – производящего – знака, на базе которого образуется тип словообразовательно мотивированных языковых номинаций, звуковая форма которых соотнесена с содержанием через мотивирующую структуру производящего знака.

Более востребованной, однако, в истории семиотики оказалась концепция произвольности языкового знака, восходящая к учению Аристотеля о символической природе языка.

Согласно Аристотелю, «от природы нет имен; они получают условное значение, когда становятся символами», поэтому «всякое предложение имеет значение вследствие соглашения».

Начиная со средних веков, тезис Аристотеля о договорной (конвенциальной) основе языка, о том, что языковые знаки обладают значением не «по природе», а «по установлению», становится господствующим. К проявлениям произвольности особой силы относят звуковую форму языка как исключительно конвенциальную, случайную сторону его знакового характера. Отражение естественной мотивированности видят иногда лишь в семантике языка, в ее обусловленности свойствами реальной действительности (грамматическое учение модистов, конец 13 – начало 14 вв.).

Только в новое время, благодаря оформлению рационалистического и эмпирико-сенсуалистического направлений, в общей теории языка возрождается проблематика античного спора о природе имени.

Рационалистическими концепциями языка «Грамматики» и «Логики» Пор-Рояля (1660-1962), французской методической энциклопедии грамматики и литературы (1789) продолжаются традиции Аристотеля. Слова определяются как «учрежденные знаки мысли»: «говорить – значит объяснять мысли при помощи знаков, изобретенных людьми для этой цели». Знаковость языка отождествляется таким образом с произвольностью, что понятие знака, как и символа у Аристотеля, сводится к его звуковой стороне, односторонней сущности.

Опровержению догмы о произвольности языкового знака посвящены труды сторонников эмпирико-сенсуалистического подхода (Бекон, Гоббс, Локк, Кондильяк), развитие которого окажется особенно плодотворным в Европе 19 в. (Гердер, Гумбольдт, Шлейхер, Потебня, Пауль, Бодуэн де Куртенэ). Благодаря обоснованию представлений о внутренней форме языка, проблема определения семиотического характера языка и знаковой специфики его единиц станет в это время одной из центральных, предопределив разработку и многих аспектов современных исследований феномена производных знаков.

В 20 в. острота античного спора поддерживается возникновением парадигмы европейского структурализма, а также распространением в языкознании идей одного из основоположников американской семиотики Ч. Пирса.

Различая в структуре знака «материальные качества», означающее, и «непосредственную интерпретацию», означаемое, Ч. Пирс полагал, что различные «репрезентативные свойства», или виды знакообозначения, основаны на разных отношениях между означающим и означаемым, которым соответствует три общих типа знаков: иконические, индексальные и символические.

Иконические знаки формируются на основе фактического подобия означающего и означаемого, индексальные – на реально существующей ассоциации по смежности, а символические – на установленной по соглашению, усвоенной смежности означающего и означаемого. Последняя семиотическая связь является правилом и не зависит от наличия или отсутствия какого-либо сходства или физической смежности, естественной связи между означающим и означаемым. К знакам-символам Ч. Пирс относил именно языковые знаки.

С данной версией идей Аристотеля согласуется и концепция произвольности языкового знака, развиваемая в трудах основоположника современного структурализма Ф. де Соссюра.

По определению Ф. де Соссюра, «языковой знак произволен»: «…означающее немотивировано, т.е. произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи» [Соссюр 1977: 100, 101]. Именно этим «первым принципом» знака произвольный знак отличается от символа, который, по его мнению, «всегда не до конца произволен; он не вполне пуст, в нем есть рудимент естественной связи между означающим и означаемым» [там же]. Такая градация, однако, возможна и среди языковых знаков. «Только часть знаков, - пишет Ф. де Соссюр, - является абсолютно произвольной; у других же знаков обнаруживаются признаки, позволяющие отнести их к произвольным в различной степени: знак может быть относительно мотивированным» [там же: 163]. К относительно мотивированным знакам, неким исключениям из «правила» произвольности, им были отнесены междометия, звукоподражания и знаки, созданные по аналогии (производные слова).

С критикой этого «принципа Соссюра» в структурализме 20 в. соотнесены многие семиотические концепции, но в первую очередь – теория языкового знака Э. Бенвениста, возродившего античные представления о естественной мотивированности.

В полемике с Ф. де Соссюром Э. Бенвенист ограничивает область языковой произвольности. «Произвольность, - подчеркивает Э. Бенвенист, - заключается в том, что какой-то один знак, а не какой-то другой прилагается в данному, а не к другому элементу реального мира» [Бенвенист 1974: 93]. Что касается самого знака и его структуры, то произвольности связи означающего и означаемого, как это утверждал Ф. де Соссюр, не существует. Произвольность может проявляться лишь в ограниченной зоне соотношения звуковой формы знака с денотативной частью его лексического значения, как, например, в знаках с утраченной внутренней формой (непроизводных словах). Во всех остальных аспектах знака действует другой принцип, названный Э. Бенвенистом принципом «системной мотивированности», в соответствии с которым естественные связи между означающим и означаемым возникают в языке как системе, настроенной на порождение мотивированных знаков. Это объясняется через символический способ функционирования языка, трактуемый Э. Бенвенистом в духе Платона как «...способность представлять (репрезентировать) объективную действительность с помощью знака и понимать «знак» как представителя объективной действительности и, следовательно, способность устанавливать отношение «значения» между какой-то одной и какой-то другой вещью» [там же: 28]. И поскольку «язык вос-производит действительность» [там же: 27], он «…прежде всего категоризация, воссоздание предметов и отношений между этими предметами» [там же: 122]. С этой способностью языка к символизации реального мира связаны, по Э. Бенвенисту, когнитивные функции языка как феномена мышления: «…возможность мышления вообще неотрывна от языковой способности, поскольку язык – это структура, несущая значения, а мыслить – значит оперировать знаками языка» [там же: 114]. Отсюда и обусловленные символическим функционированием свойства языка – его нематериальная природа, членораздельный характер и наличие языкового содержания.

Таким образом, в отличие от Ф. де Соссюра, полагавшего, что произвольность языкового знака доказывает, что естественные вещи и их отношения не имеют отношения к языку, а человек своим мышлением не властен внести хотя бы малейшие изменения в языковую структуру, Э. Бенвенист, провозглашая системную мотивированность языкового знака, показывает действие этого принципа в надсистемных символической сферах действительной и мыслительной реальности.

В направлении поиска оснований определения принципа мотивированности языкового знака продвигалось и развитие представлений о знаках, созданных в результате аналогии, в актах применения словообразовательных правил языка. Выделение понятия производного слова поставило дискуссию о природе именования в новый контекст теоретического осмысления проблемы мотивированности языкового знака, изучения семиотических возможностей различных уровней языка, единицы которых участвуют в организации пространства мотивированных знаков и, в конечном счете, обнаруживают специфику особого типа словообразовательной мотивированности.

К наиболее существенным достижениям, сделанным в области семиотики благодаря развитию представлений о специфике производных знаков, следует отнести разработку принципов ономасиологического анализа семантики производного слова и связанное с ней обоснование иерархии уровней структуры мотивированных знаков.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒