В ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ ЯЗЫКА

ЯМ мы автоматически воспринимаем и воспроизводим в речи, часто даже не отдавая себе отчета в том, что привычные слова имеют фигуральный смысл. ХМ, напротив, «выводит предмет из автоматизма восприятия» (В. Шкловский), ср.: проволока гроз (Хлебников); люди — лодки (Маяковский) и т.п.

< …> Вопрос о соотношении метафорического строя в языке и в художественной речи может решаться двояко: либо между ЯМ и ХМ нет принципиальных различий, и эти типы метафор могут рассматриваться как единый объект, либо различия между ними следует признать достаточными, чтобы расценивать ЯМ и ХМ как самостоятельные объекты исследования.

В пользу первого положения обычно приводятся те обстоятельства, что ЯМ и ХМ сходны по принципам семантических процессов и между ними нет непреодолимой границы хотя бы потому, что сферы их применения взаимопроницаемы [Верли, 1957; Арутюнова, 1979].

Действительно, отдельные образы переходят из художественной литературы в общий язык и наоборот, т.е. стираются, превращаются в штамп в первом случае и приобретают первозданную образность во втором. Сравним, с одной стороны, многочисленные ЯМ, которые генетически принадлежат художественной литературе или фольклору (утро жизни, огонь любви, песня льется и т.п.). С другой стороны, в художественном тексте возможно наполнение ЯМ, этой пустой или почти пустой словесной оболочки, в которую можно вложить все, что угодно, свежей образностью, вовлечение языкового штампа (своего рода болванки, лексической заготовки) в динамическую и напряженную игру, в которой погибшая было метафора получает второе рождение. Ср.: туманный взгляд — «Ее глаза как два тумана» (Заболоцкий); обуза дел — «C плеч свалить обузу головы» (Фет); сухие слова — «Черствая булка вчерашней ласки» (Маяковский).

Казалось бы, в приведенных примерах сопоставления ЯМ и ХМ речь идет только о количественных различиях, проявляющихся в степени изобразительности. Однако совершенно очевидно, что количественные различия приводят к глубоким качественным расхождениям между ЯМ и ХМ (об этом можно судить и по препарированным, извлеченным из контекстного окружения метафорам). Используя в качестве исходного языкового материала ЯМ (в данном случае мы не касаемся всех других источников словесного творчества), писатель развертывает ее в живую картину, воспринимаемую чувственно, при этом не ближайшее окружение метафоры, а весь контекст несет на себе метафорический заряд. Ср., например, видоизменения ЯМ в художественных текстах: бег времени — «Город и все его двадцать дымящихся рек Бег замедляют свой и переходят на шаг» (Кушнер); нить домов — «Хватало пространства всем, хотя и прижали горы бечевкой вытянувшуюся деревушку к самой реке» (Астафьев); цепочка слов — «Собственно, это была не фраза, а ржавая цепь из шершавых прямоугольных звеньев, так что могла изгибаться, выпячивая то одно, то другое звено» (Н. Катерли).

Взаимопереходы того или иного образа из общего языка в художественный текст и наоборот отнюдь не означают тождества или близости, (семантической, коммуникативной) ЯМ и ХМ. Образность ЯМ обычно осознается только исследователем: в спонтанной речи (или в художественном тексте, если нет особой эстетической нагрузки). ЯМ не обнаруживает образного элемента без ущерба для смысла высказывания может быть заменена своим семантическим эквивалентом (ср.: песня льется — песня звучит). В ХМ это невозможно: если бы мы попытались в приведенных фрагментах произвести такую замену, мы убедились бы, что этого нельзя сделать, не уничтожив самого высказывания: ср., например, несостоятельные, с нашей точки зрения, попытки «перевести» поэтические метафоры В. Маяковского на обычный язык: рыло власти — «внимание, забота»; темя времени — «циферблат, таблица счета»; на спинах рыданий и маршей — «в сопровождении» и под.

Мы исходим, следовательно из того, что ЯМ и ХМ различны по своей семантической и коммуникативной сущности и факт их взаимопереходов и взаимовлияний не свидетельствует о разрушении этого различия.

Современные исследования ЯМ обнаружили различия между ЯМ и ХМ, реализующиеся в разных аспектах.

Различия в гносеологическом аспекте таковы. Отражая обычные жизненные явления и «коллективно осознанные способы (явлений. – Г.С.) характеристики» [Виноградов 1953] и классифицируя в соответствии с этим элементы действительности, ЯМ участвует в одном ряду с другими лексическими единицами в общем для всего народа членении этой действительности. ХМ, напротив, стремится сместить очевидные для всех отношения, при этом «традиционные классификации рушатся» [Якобсон, 1935]. Например: Тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения (Маяковский). Глянцево-гладкий, волнисто-ворсистый кошмар (Кушнер). В игольчатых чумных бокалах мы пьем наважденье причин (Мандельштам). Здесь свалка неба голубого (Хлебников).

Трактуя ХМ как речевую и противопоставляя её ЯМ, В.Н.Телия постулирует основные различия этими видами метафор следующим образом: вЯМ ассоциативные связи объектированы, они соответствуют предметно-логическим связям, отражающим языковой опыт говорящих, при этом коннотации, создающие метафору, закреплены узусом за сысловыми потенциями данного слова; коннотации речевой метафоры, напротив, отражают не коллективное, а индивидуальное видение мира, поэтому они «субъективны и случайны относительно общего знания» [Телия 1977, ].

Различия между ЯМ и ХМ в логическом аспекте соотносимы с различиями референциальных связей в обычной речи и в поэзии.

В исследовании Н. И. Балашова при сопоставлении особенностей обычной референциальной связи и референциальной связи в поэзии выявлены и сведены в бинарные оппозиции различия между этими категориями. Эти различия проявляются в отклонениях речи, в коннотационных отклонениях, в уровне смысловых неточностей, в ориентации означаемого на те или иные основные параметры референта. Если при графическом изображении референциальной связи в обычной речи уровень означающих в контексте изображен прямой линией, то поэтические означающие образуют не линию, а сфере (эллипсоид) «с турбулентными взаимодействиями, отклоняющимися от вертикального пути к означаемым [Балашов, 1984]

Существенны различия ЯМ и ХМ с точки зрения их лексического статуса. Если ЯМ представляет собой самостоятельную лексическую единицу, относительно свободно вступающую в семантические связи и реализуемую в разнообразных лексических окружениях, то ХМ не имеет такой лексической самостоятельности – она всегда связана со «своим» Контекстом. Особенности контекстуальной обусловленности ХМ были описаны В.Н.Телией: ХМ (называемая Телией «речевой». – Г.С.) «исходит» из конкретного контекста; рождается и существует в контексте, распадаясь вместе с ним; коннотативные признаки, создающие метафору, фокусируются только в рамках данного лексического набора [Телия, 1987].

Действительно, вне связи с контекстом не может быть определена семантическая сущность ХМ.

Даже в случаях контекстного развертывания ЯМ контекст также является не «окружением», а самой сутью ХМ. Сравним такие ЯМ, как людской водоворот, нить событий и их образное воплощение в художественном тексте: Они потерялись в толпе, где новый универсам, а рядом с ним обувной, и люди там идут, как волны двух сливающихся рек, - нелепый людской водоворот растащил их в разные стороны. (Маканин. Один и одна.) Образно говоря, нить его жизни мерно струилась из-за чьих-то рук, скользила меж пальцев. Без излишней стремительности, без обрывов и узлов, она, эта нить, находилась в ровном и несильном натяжении и лишь временами немного провисала. (Битов. Пушкинский дом).

Глубокое различие между ЯМ иХМ обнаруживается также и на уровне семантической структуры метафорического значения. ЛЗ ЯМ при всей сложности своего устройства все же поддается структурированию и подведению под типовые схемы. Что касается устройства ЛЗ ХМ, то в этой области исследования мы разделяем точку зрения, согласно которой каждая ХМ уникальна, не сопоставима по своей семантической структуре с другими ХМ. Если в структуре ЯМ набор семантических элементов, каким бы многочисленным он ни был, все же исчислим, то в ХМ - по существу беспределен [Вольф, 1979]. < …> Исследование ЯМ при системном подходе и выявлении типов направления метафорических переносов также обнаружило принципиальные и глубокие различия между рассматриваемыми видами метафор, главное из которых заключается в том, что ЯМ имеет системный характер, т.е. образуется и функционирует по законам языковой системы, а ХМ в этом отношении внесистемна [Скляревская, 1987].

Таковы известные в литературе различия между ЯМ и XМ.

Тем не менее в отечественных и зарубежных работах, посвященных лингвистическому анализу метафоры, ЯМ и ХМ, как правило, рассматриваются как единый объект исследования. < …> С этим трудно согласиться. Поставленные рядом в пределах одного исследовательского текста, ЯМ и ХМ по контрасту ещё отчетливее обнаруживают присущие им различия. ХМ принципиально не способна составить один ряд с ЯМ — с общеизвестными общепонятными лексическими средствами, легко отыскиваемыми среди других всякий раз, как в них появляется коммуникативная потребность. В отличие от ЯМ, ХМ не может быть представлена анонимно.

О единстве авторских и общеязыковых метафор, по-видимому, можно говорить в том плане, что субстратом (исходным материалом) в том и в другом случае является общий для всех (как для среднего носителя языка, так и для писателя) язык. < …> общим для них является психолингвистическое (и психологическое) свойство перенесения наименования с одного предмета на другой на основании сходства. Что касается соотношения ЯМ и ХМ в лингвистическом плане (по семантическим, номинативным, коммуникативным и другим свойствам), то здесь между ними обнаруживаются глубокие различия принципиального ха-
ктера. ЯМ имеет системный характер, объективна (отражает коллективные предметно-логические связи), выполняет коммуникативную функцию, «анонимна», воспроизводима. ХМ внесистемна, субъективна (отражает индивидуальный взгляд на мир), выполняет эстетическую функцию, сохраняет «авторство», обладает максимальной синтагматической обусловленностью, уникальна, невоспроизводима.

< …> Вариантом ХМ мы считаем прежде всего р и т о р и ч е с к у ю метафору, выделенную и описанную в свое время А.В. Бельским. Р и т о р и ч е с к и м и названы метафоры, не обладающие индивидуальностью, употребляемые многими авторами, это своего рода «художественные штампы», клише, сослабленным или вовсе утраченным образным элементом и эстетическим потенциалом (паутина лжи, изумруды листвы, закат жизни и т.п.). К риторической метафоре, по нашему мнению, относятся все случаи олицетворения (лес уснул, море дышало, солнце смеетсяи т. д.).

Наряду с риторической метафорой, которая представляет собой художественные штампы, в большей или меньшей степени нейтрализовавшиеся в общем языке (хотя и не ставшие его элементами), мы считаем целесообразным выделить потенциальную ЯМ. К потенциальным ЯМ мы относим такие метафоры, которые по типу переноса, по характеру денотативной связи, по контекстуальной обусловленности и по другим свойствам не противоречат ЯМ, образуются по законам ЯМ, хотя при этом не являются узуальными и обычно не фиксируются в словарях, не функционируют в языке на правах готовых лексических единиц. Например: парафиновый 'белый, полупрозрачный'; озеро 'ограниченное пространство, занятое чем-л.'; палаческий 'губящий, уничтожающий что-л.'; отламываться 'исчезать из памяти' и т. д. < …>.

Эти метафоры извлечены из текстов художественной литературы, однако нет никаких препятствий для отрыва каждой из них от «своего» контекста, для расширения контекстуальных связей: парафиновая рука, кисть, ладонь, парафиновый лоб, нос, подбородок, парафиновое лицо; озеро голов, зелени, цветов; отламывается прошлое, молодость, любовь; свежая ненависть, боль, радость и т.п. Кроме того, легкость вхождения потенциальной ЯМ в общий язык обусловлена тем, что обычно она поддерживается аналогией, ср.: парафиновое лицо, восковое лицо; озеро огней — море огней; фасолины зубов, горошины глаз и т.п.

Потенциальная ЯМ строится из того же материала, что и обычная ЯМ (т.е. имеет сходный набор сем), и по тем же принципам. Различия проявляются в большей образности потенциальной ЯМ — в ее конкретности, наглядности и картинности. Практически эти свойства достигаются самыми простыми средствами, к которым могут быть отнесены следующие: нестандартная сочетаемость (ср. взрыв негодования и взрыв неврастении), употребление деривата ЯМ (ср. гнить в бездействии — догнивать; густой голос — голос сгустился и т.п ); соотнесение метафорического значения не с родовым, а с видовым понятием (ср. клочья музыки и клочья баса, тенора); употребление синонима ЯМ (ср. веяние с Запада и сквозняк с Запада; кислое выражение — уксусное выpaжение и т.п.). Повышенная образность потенциальной ЯМ препятствует ее вхождению в общий язык.

Языковая метафора и безó бразное производное значение

Если представить образный потенциал слова в виде «шкалы образности», то на одном ее конце (с максимальной степенью образности) окажется ХМ, а на другом (с нулевой степенью образности) — отвлеченная лексика, которая ни при каких условиях не может метафоризоваться (например: чтение, грубость, категория, фантазия, смысл, длительность и т.д.). Между этими полюсами распределяются все остальные лексические единицы, найдут там свое место и ЯМ, и безобразное производное значение[БПЗ].

На необходимость разграничивать, не смешивать метафорические (образные) и безобразные производные значения (вторичные номинативные, номинативно-производные) указывал В. В. Виноградов [Виноградов, 1953].

Однако разграничить эти явления не всегда легко. Об этом свидетельствуют тексты лингвистических исследований, где безоб­разная лексика рассматривается в одном ряду с метафорой, и показания словарей, где пометой «Перен.» нередко квалифицируются не только метафорические переносы, но и другие типы полисемии: расширительное или суженное значение, кальки, функциональный перенос и т.д. В лингвистических исследованиях в качестве примеров метафор можно встретить БПЗ, например: антракт, диагноз, династия, кавалькада, квинтет, новоселье, прописка, старт и др.

Словари также нередко отмечают безобразные производные значения как метафорические: борьба (чувства и долга), измеряться (сила дружбы измеряется верностью), колорит (романа), коснуться (вопроса), масштаб (дарования), предел (жизни), пролог (событий) и т.д. [БАС]. Следует отметить, что многие из перечисленных слов в своих исходных значениях представляют абстрактные понятия (проекция, стандарт и др.), поэтомуих метафорическое, т.е. образное, принципиально невозможно.

Критерием разграничения ЯМ и БПЗ может служить различие в характере семы, связывающей исходное значение с производным в том и в другом случае. Применительно к ЯМ такой семой служит чувственный признак, нерелевантный для денотативной части исходного ЛЗ или вовсе не входящий в ее структуру и относящийся к коннотации (упрощая проблему, мы представляем дело так, как если бы связь между исходным и метафорическим значениями осуществлял один признак, хотя обычно в этой функции выступает целый набор признаков.

Применительно к БПЗ такая сема может быть определена как отвлеченный признак, вычленяемый логическим путем как элемент сходства по форме, пространственной локализации, функции и т.п., релевантный как для производного, так и для исходного значений и не вносящий в слово добавочных экспрессивных, эмотивных или оценочных приращений. Он и участвует в формировании безобразного производного значения как общий семантический элемент: колонна здания — колонна демонстрантов (общий семантический элемент — сема «вытянутый и узкий»); тюремная камера — камера мяча (общий семантический элемент — сема «замкнутое пространство») и т.д. БПЗ, в отличие от ЯМ, обладает семантической самостоятельностью: оно воспринимается и существует в языке независимо от исходного значения, что свидетельствует о его номинативной самостоятельности.

Различия между ЯМ и БПЗ в обобщенном виде могут быть сведены в таблицу.