Глава 15. Последние годы правления Василия III

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 8Следующая ⇒

Начавшиеся успешно переговоры с Казанью неожиданно оборвались весной 1530 г. Как сообщают русские летописи, Сафа-Гирей не выполнил условия присяги (шерти) и «срамоту учинил велику» русскому послу Андрею Пильемову. Поэтому отправленный с новой дипломатической миссией в Казань князь И. Ф. Палецкий был временно задержан в Нижнем Новгороде. На повестку дня снова встал вопрос об окончательном присоединении к России Казанского ханства. В апреле (по Продолжению Хронографа 1512 г. и Софийской II летописи) или в мае (по разрядам) начался третий большой поход русских войск на Казань. И на этот раз сам великий князь в нем не участвовал. Посланы были, как и во время прежних походов, две рати. Судовую рать возглавили князья И. Ф. Бельский и М. В. Горбатый (последний с войсками из Новгорода), конную — князь М. Л. Глинский.

Момент для начала похода был выбран удачно. Ни Турция, занятая своими европейскими делами, ни Крым, раздиравшийся междоусобиями, не могли прийти на помощь казанскому хану. Однако некоторые меры казанцы все же приняли. Они добились помощи ногайцев (отряд мурзы Мамая) и астраханцев (отряд князя Аглыша). Около реки Булака, под Казанью, сооружен был деревянный острог, окруженный рвами. Он должен был прикрывать Казань от московских войск. 10 июля (по разрядам — 12 июля) рати Бельского и Глинского соединились близ Казани.

Основные силы татар и черемисы находились внутри острога. Однако войскам князя И. Ф. Овчины Оболенского (сначала командовал полком правой руки, затем передовым полком конной рати) в ночь на 14 июля удалось овладеть острогом. При этом погибло, по преувеличенным данным Казанского летописца, до 60 тыс. казанцев и ногайцев[1407]. Погиб и командовавший казанскими войсками мурза Аталык, участник обороны Казани в 1524 г.

О ходе дальнейших событий источники сообщают глухо[1408]. После взятия Булакского острога Сафа-Гирей «утече в город». Начался обстрел казанской крепости. Тогда навстречу русским войскам выехали представители казанской знати князья Булат, Аппай и Табай с изъявлением покорности московскому государю. Во всяком случае двое из них известны были промосковскими симпатиями (Аппай участвовал еще в мирном посольстве 1525 г., а Табай — в посольстве 1529 г.). Воеводы привели казанских представителей к присяге, получив заверения, что казанцы пошлют послов в Москву «добивати челом за свою вину», впредь будут «неотступными» от государя, «и царя им на Казань ни отколе не имати, оприче государя»[1409]. После этого русские воеводы вернулись восвояси. Такова официальная версия.

Однако Софийская II и Вологодско-Пермская летописи, а также «Казанская история» вносят в эту картину существенные коррективы. Оказывается, Сафа-Гирей бежал к Арскому полю, за ним в погоню отправился князь И. Ф. Оболенский с передовым полком. Но крымскому хану, судя по Казанской истории, удалось добраться до Астрахани. Казань осталась без хана. Мало того, «город (т. е. Казань. —А. 3.) стоял часы с три без людей, люди все из города выбежали, а ворота городные все отворены стояли»[1410]. И вот вместо того, чтобы войти в Казань, воеводы М. Глинский и И. Бельский не только этого не сделали (перессорились, кому первому войти в крепость)[1411], но даже не озаботились об охране своих тылов: «обозу города гуляя не сомкнута»[1412]. Воспользовавшись этим, черемиса захватила гуляй-город и 70 пищалей (по Казанской истории — 7 пушек). При этом погибли видные воеводы: князь Федор Лопата Васильевич Оболенский (возглавлял передовой полк судовой рати), князь И. И. Дорогобужский и еще несколько военачальников. Взятый в плен еще на Свияге И. М. Клепиков был отвезен в Казань, где его умертвили. Только после этого воевода И. Ф. Бельский приступил к интенсивному обстрелу Казани. Но было уже поздно — взять крепость не удалось, хотя казанцы и «добиша челом воеводам». Всего под Казанью русские войска находились 20 дней, 30 июля они отошли от нее, на следующий день переправились через Волгу, а из-за Волги пошли «на украины муромские и на темниковские места» 15 августа[1413].

Когда Василий III узнал об исходе своего казанского плана, он был взбешен. Ошибки воевод были непростительны. Виновных бросили в темницу. Не пострадал на этот раз только М. Глинский. Князя Ивана Бельского, как главного из воевод, великий князь даже хотел казнить, и только по челобитью митрополита Даниила смерть ему заменена была заточением. Ходили слухи, что Бельский не взял Казань, так как был подкуплен казанцами. Так или иначе, но если все воеводы вскоре были прощены, то князь Иван находился в темнице до самой смерти великого князя.

Вскоре, 25 августа 1530 г., в Москве произошло событие, встреченное с радостью при дворе Василия III — супруга великого князя родила московскому государю долгожданного наследника престола. Его нарекли Иваном[1414]. Рассказывали, что юродивый Доментий предсказывал, что родится «Тит — широкий ум»[1415](наследник родился в день апостолов Варфоломея и Тита. Будущее показало, что Иван Васильевич обладал недюжинным умом). 4 сентября в Троицком монастыре младенец был крещен.

Крестными отцами стали старец Иосифо-Волоколамского монастыря Кассиаи Босой, игумен Переяславского монастыря Даниил и троицкий старец Иона Курцев[1416].

Как сообщает Вологодский летописец, на радостях московский государь снял опалу с князей Ф. Мстиславского, М. Д. Щенятева, Б. И. Горбатого, М. А. Плещеева, Я. Г. Морозова, окольничего И. В. Ляцкого, со своего любимца И. Ю. Шигоны Поджогина, дьяка И. И. Телешова[1417]. Все они находились в опале по разным причинам. Князь Федор Мстиславский, прощенный на этот раз великим князем, вероятно, именно тогда получил в вотчину вместо Малого Ярославца далекую от западных рубежей страны и небольшую по размерам Юхотскую волость. Тогда же была «прощена» и Соломония Сабурова, переведенная теперь из Каргополя в Покровско-Суздальский монастырь.

В связи с рождением наследника престола в иосифлянской среде написано было похвальное слово Василию III. Для автора слова великий князь («белый царь») — «оружие и забрало земли Руская», «о благочестии воин непобедим». Василий III — «единодръжец бысть земли своей и покори под ся вся окружьныя страны — овых миром, а непокоривыя мечем»[1418].

Новгородский летописец (составитель свода 1539 г.) писал, что, когда родился Иван, «внезапу бысть гром страшен Зело и блистанию молнину бывшу по всей области державы их, яко основанию земли поколебатися; и мнози по окрестным градом начаша дивитися таковому страшному грому»[1419]. Так в блеске молний и грохоте грома появился на свет будущий царь Иван Васильевич Грозный.

Рождение наследника престола было сильным ударом по честолюбивым замыслам Юрия Дмитровского. Отношения между братьями обострились. В отличие от князя Андрея Юрий Иванович даже не был на крещении молодого Ивана Васильевича. Поэтому Василий III счел необходимым нанести удар по тем силам, которые поддерживали князя Юрия. Особую опасность представляли потенциальные союзники дмитровского князя на восточных и южных рубежах России.

Дальновидные круги казанской знати отлично понимали, что необходимо как можно быстрее договориться с московским правительством, ибо угроза нового похода русских войск на Казань оставалась реальной. Поздней осенью. 1530 г. в Москву прибыло посольство из Казани во главе с князьями Табаем и Теввекелем и бакшей Ибреимом. Послы от имени Сафа-Гирея обещали быть «неотступными» от Василия III «всею землею Казаньекою». Великий князь в свою очередь, «чтобы кровопролитна не было… всей земли Казаньской людем опалу свою отдал». Тогда Табай и Теввекель от имени казанцев принесли московскому государю присягу на верность.

В январе 1531 г. в Казань с этой шертью отправился И. В. Полев. Его задачей было принять подобную же присягу от самого хана и вернуть русских полоняников и «наряд», захваченный казанцами во время похода 1530 г. Однако дело оказалось не такое простое. 26 марта от Полева в Москву приехал человек, сообщивший, что «царь правды на шертной грамоте не учинил и пищалей ему не отдал». Хан Сафа-Гирей настаивал на отпуске его послов, просил прислать в Казань «большого посла» и в свою очередь вернуть «пищали и пушки», захваченные воеводами под Казанью. Если это будет сделано, то хан обещал «правду на записи учинить» и отпустить И. Полева.

По слухам, это решение продиктовано было тем, что до Сафа-Гирея донеслись вести о подготовке нового похода Василия III на Казань. И действительно, весной 1531 г. казанские послы в Крыму энергично, но безуспешно настаивали на немедленной помощи со стороны Саадат-Гирея. Без нее, говорили они, «нам не мочно отсидетися в городе, люди все выбиты и высечены. И не поспеют люди к нам к тому сроку на мае месяце, и нам, увидев чернь московских людей, бежати, город покинув, куды очи несут»[1420].

Положение казанских послов в Москве было сложное. Желая предотвратить неизбежное кровопролитие, князь Табай выдвинул идею смены казанского хана, ибо вся беда-де происходила оттого, что Сафа-Гирей, послушав ногайцев и «лихих» людей из числа казанцев, поступил «негоже». В самой Казани «люди все в разни», причем «людей добрых мало, все люди мелкие, иноземные, земли крепить некому». Переговоры с Табаем и другими послами вел Ф. И. Карпов, опытнейший русский дипломат, давно руководивший сношениями с восточными странами, а также наиболее приближенный к самому Василию III дьяк Меньшой Путятин. Казанские послы просили отпустить на царство послушного великокняжеской воле Шигалея. Он должен был вместе с ними отправиться в Васильсурск. Отсюда казанские послы предполагали послать грамоты в Казань, а также к горной и луговой черемисе и арским князьям с сообщением, что «их хочет государь жаловати и беречи». Однако Карпов и Путятин попытались выяснить, действуют ли послы в данном случае по уполномочению «князей и земли» или на собственный страх и риск. Хотя Табай и Теввекель отрицали наличие у них каких-либо полномочий по этому вопросу, но сказали, что у них в Казани есть единомышленники. Тогда решено было послать предварительно в Казань Постника Головина, выяснить мнение мурзы Качигалея и князя Булата. Вернувшись 17 мая в Москву, Постник Головин сообщил, что в Казани произошел переворот: Сафа-Гирей с царицей (дочерью Мамая) выслан в Ногайскую степь. 19 мая в Москву прибыли Кулчюра и Форузат с грамотами от Горшедны-царевны, мурзы Качигалея и князя Булата, которые в это время захватили власть в городе. В своих грамотах они писали, что к кандидатуре Шигалея они относятся настороженно («блюдемся») и предпочитают ему Яналея, сына Шихавлиара, племянника хана Большой орды Ахмата.

На том и порешили. Шигалей уже скомпрометировал себя в Казани, а кандидатура Яналея вполне устраивала Василия III, ибо он уже с малых лет находился на русской службе, будучи городецким князем[1421]. Пятнадцатилетний царевич, «тихий и смирный» Яналей, был приведен к присяге. После этого его вместе с Табаем, а также русскими послами Я. Г. Морозовым и дьяком Афанасием Курицыным отправили в Казань, где 29 июня он снова дал «записи шертные» в верности Москве и был торжественно посажен на царство. Опекуншей его стала царевна Горшедна[1422].

Так был решен казанский вопрос. Однако достигнутый компромисс устраивал обе стороны только на время. Это была передышка, необходимая и казанцам, и московскому государю.

С Крымом Василий III продолжал вести сложную дипломатическую игру. В феврале 1530 г. туда отправлен был посол Степан Иванович Злобин, а 16 июня в Москву прибыл крымский посол Ахмат Улан. Ведя переговоры об условиях шерти с Саадат-Гиреем, великий князь посылал одновременно грамоты и его противнику Исламу, предлагая ему выехать на Русь[1423].

Казанские планы Василия III не способствовали стабилизации русско-крымских отношений. В феврале 1531 г. Василий III получил из Крыма донесение, что Саадат-Гирей собирается выступить в поход на Литовскую землю. Однако в самый последний момент под влиянием своих советников он отменил свое решение и разрешил царевичу Бучаку совершить набег на Русь (на тульские места и Белев)[1424]. Для предотвращения подобных набегов весной Василий III послал в Путивль Шигалея, Ак-Доулета и сына мурзы Кам-бара со «служилыми татары». Сюда же были направлены и русские воеводы князья Б. И. Горбатый, Д. С. Воронцов, В. Коробов, и из Новгорода-Северского князь И. Барбашин, и из Стародуба князь Ф. В. Оболенский. Одновременно на Коломну и Каширу должны были идти князь В. В. Шуйский и другие воеводы[1425].

20 февраля после получения известия о набеге крымцев «на тульские и одоевские места» в Тулу посланы были воеводы князь И. М. Воротынский, И. В. Ляцкий, князь И. Ф. Овчина Оболенский и др. Однако 7 марта на Тулу послан был Иван Фомин Ларев с приказом заменить воевод. Трех названных военачальников дьяк А. Курицын доставил в Москву. Чем вызвана была эта опала, неизвестно. Но она была кратковременной. Летом 1532 г. И. М. Воротынский и И. Ф. Оболенский уже упоминаются среди воевод в полках, а в мае 1533 г. такие же сведения есть и о И. В. Ляцком[1426].

Весной 1531 г. из Крыма пришла весть, что Саадат-Гирей ограбил русских гонцов и послов, ссылаясь на то, что-де ему мало было привезено поминков.

Попытки крымцев оказать вооруженное давление на Россию оказались тщетными. Еще 3 июля князь Б. И. Горбатый сообщал из Путивля, что около 1 тыс. крымцев подошли к Одоеву. 22 июля из Крыма поступила весть, что 500–600 крымских людей хотят совершить набег на рязанские места. Тогда «на берег» отпущены были воеводы, одновременно «прибавлены» были воеводы на Туле и в Рязани[1427]. Этим дело и ограничилось. Никаких серьезных акций против России Саадат-Гирей, несмотря на нажим турецкого султана, предпринимать не мог[1428]. У него снова произошел разрыв отношений с Исламом, которого летом 1531 г. взяли себе на царство астраханцы.

Единственно, чего мог добиться Саадат, — это высылки «за море» одного из своих соперников — Сагиб-Гирея (сентябрь 1531 г). Но этот шаг сузил круг лиц, которые поддерживали самого крымского царя, ибо за спиной Сагиба стояли видные крымские мурзы.

Укрепив свое положение на Востоке и имея спокойные тылы на Западе, Василий III мог заняться делами домашними. А их у него накопилось много. После рождения наследника престола активизировались силы, недовольные ростом великокняжеской власти. С ними, а также с теми, кто так или иначе содействовал упрочению позиции врагов московского государя, решено было покончить.

И мая 1531 г. начались заседания церковного собора по делу о фаворите великого князя Вассиане Патрикееве. Присутствовали на них также боярин Михаил Юрьевич Захарьин и дьяки. Ни великого князя, ни его братьев на заседаниях собора не было. До нас дошел только отрывок (без конца) судебного дела по списку конца XVI в.[1429]Путаное известие об осуждении Вассиана и заточении его в Иосифове монастыре за противодействие разводу великого князя содержится в «Выписи о втором браке». Дополнительные сведения о Вассиапе есть в так называемом «Судном деле» Максима Грека.

Вассиану в отличие от Максима Грека (на процессе 1525 г.) не предъявлялось никаких политических обвинений. После событий 1525 г. князь-инок некоторое время еще пользовался расположением Василия III. Так, по его челобитью 14 сентября 1526 г. была выдана Василием III льготная грамота Ниловой Сорской пустыни («бил ли челом старец Васьян княж Иванов сын Юрьевича»). На основании этой грамоты Н. А. Казакова отрицает связь дела Вассиана с разводом великого князя и склонна объяснить его опалу просто ростом влияния иосифлян при великокняжеском дворе[1430]. Однако вряд ли великий князь выдал бы на расправу своего старого советника, если б у него для этого не было веских причин. Ведь не только «Выпись», но и Курбский прямо говорит, что Вассиан «возбранял» Василию жениться на Елене[1431]. После рождения наследника престола Ивана всякие разговоры о каноничности второго брака великого князя приобретали особую опасность — они по существу означали отрицание законности и наследника престола. В таких условиях от неугомонного Вассиана лучше было отделаться. Поэтому он и был выдан с головою иосифлянам. Таким образом, подоплекой дела Вассиана, очевидно, являлся все же вопрос о втором браке Василия III.

Но так как с церковной точки зрения в вопросе о каноничности развода прав был Вассиан, а не великий князь, то Вассиан обвинялся в других церковных преступлениях. Главное из них связано с его переводом Кормчей. Этому труду была противопоставлена так называемая «Сводная Кормчая», составленная, как недавно было выяснено Б. М. Клоссом, при непосредственном участии митрополита Даниила накануне собора 1531 г. Первая вина Вассиана, по мнению его обвинителя митрополита Даниила, состояла в том, что он «развратил… на свой разум» Кормчую, эту «святую великую книгу». В частности, в ней Вассиан писал, что инокам полагается «жити по евангелию, сел не дръжати, ни владети ими». Следовательно, он «хулил» тех русских «чудотворцев», которые владели селами. Он, в частности, говорил:

«Господи! Что ся за чюдотворцы? Сказывают, в Колязинс Макар чюдеса творит, а мужик был селской»[1432].

Второе обвинение сводилось к тому, что Вассиан якобы говорил: «Плоть господня до воскресения нетъленна». Учение о нетленности плоти Христа означало признание его одной божественной природы, что представляло собой критику с рационалистических позиций ортодоксального учения[1433]. Больше ничего не могли иосифляне инкриминировать своему злейшему противнику, хотя и выискивали у этого старца всевозможные отклонения от правоверия.

Был еще один путь компрометации Вассиана, которым Даниил не замедлил воспользоваться, — это его дружба с опальным Максимом Греком. Поэтому одновременно с собором «на Вассиана» состоялся и второй собор — на Максима Грека.

Целью нового собора на Максима Грека, как правильно подметил С. Н. Чернов, была не расправа с его повергнутым «философом», а сокрушение Вассиана Патрикеева[1434]. Главные обвинения, выдвинутые на этом соборе, касались переводческой деятельности Максима, которая была тесно связана с работой Вассиана Патрикеева над Кормчей и его нестяжательскими взглядами. «Судный список» по делу о Максиме Греке, по наблюдениям Н. А. Казаковой, представляет собой публицистическую обработку материалов процессов 1525 и 1531 гг., предпринятую значительно позднее происходивших событий[1435]. Сохранившийся «судный список» (в поздних списках, не ранее конца XVI–XVII в.)[1436]восходит к дефектному протографу, в котором отсутствовали как конец судебного разбирательства 1525 г., так и конец судного списка 1531 г.

«Судный список» после отрывка о соборах 1525 г. содержит краткое введение публицистического характера, в котором говорится, что в 1531 г. собрался церковный собор, который «изобретоша ко многим прежним хулам новейшие хулы на господа бога», распространявшиеся Максимом Греком. Далее приводится обвинительная речь митрополита Даниила с перечислением «прежних» и новых проступков Максима. Максим, якобы находясь в заключении в Иосифове монастыре, похвалялся своим умением «волхвовать» (колдовать). Затем он укорял и хулил русские монастыри, «что они стяжания и люди, и доходы, и села имеють». А отсюда вытекало и то, что Максим укорял русских «чудотворцев», митрополитов Петра и Алексея, а также Сергия Радонежского, Варлаама Хутынского, Кирилла Белозерского, Пафнутия Боровского и Макария Калязинского: «Занеже они держали городы, и волости, и села, и люди и судили и пошлины, и оброки, и дани имали, и многое богатство имели, ино им нелзе быть чюдотворцем»[1437].

Максиму Греку вменялось в вину также, что он в Волоколамском монастыре говорил: «Напрасно мя держат без вины», т. е. отрицал все прежние обвинения, выдвинутые против него на соборах 1525 г.

После речи Даниила состоялся допрос Максима и свидетелей. Максим и на этот раз считал себя невиновным. Однако свидетели Михаил Медоварцев и Вассиан Рушанин всячески старались его «изобличить» (как поступал и сам Максим по отношению к Берсеню в 1525 г.). Они утверждали, что при переводе «правили» книги по прямому указанию Максима Грека. А так как его переводы отличались от старых, бытовавших на Руси, то этого было вполне достаточно, чтобы обвинить Максима в ереси. При этом Вассиан Рушанин ссылался на слова Вассиана Патрикеева: «Ты слушай мене, Васьяна, да Максима Грека, и, как тебе велит писати или заглаживати Максим Грек, так учини. А здешние книги все лживые, а правила здешние кривила, а не правила»[1438].

Так или иначе Максим и Вассиан Патрикеев были признаны виновными. Первого сослали в Тверь, епископом которой был иосифлянин Акакий, а второго — в Иосифо-Волоколамский монастырь (где ранее находился в заточении Максим).

Последнее упоминание о Вассиане относится к 1532 г. В грамоте от 4 марта Василий III, вызывая в Москву старца волоколамского Тихона, наказывал: «Васьяна княж Иванова приказал бы ты, Тихон, беречи Фегнасту Ленкову»[1439].

Расправившись с Вассианом и Максимом, Василий III решил еще более укрепить положение сына-наследника.

5 февраля 1531 г. с князя Ф. М. Мстиславского взята была вторая крестоцеловальная запись[1440]. Князь Федор, которого до рождения Ивана Василий III, возможно, прочил в наследники престола, предпринял неудачную попытку бежать в Литву, добрался до Можайска, но был схвачен[1441]. Трудно сказать, чем вызывался этот побег: то ли князь Федор потерял надежду на наследование русского престола и решил отъехать, то ли он боялся возможного преследования со стороны Василия III, ставшего недавно счастливым отцом нового наследника престола. Во всяком случае отделался князь Федор сравнительно легко. Он принес присягу верности Василию III, в которую был внесен пункт о службе и сыну великого князя Ивану.

31 июня Василий III отдал распоряжение «быти у князя Дмитрея Федоровича Бельского и спати, переменяясь», четырем детям боярским. «Доспех» князя должен был взять оружничий Никита Карпов, коня — Василий Беззубый. Князь Дмитрий впервые после длительного перерыва упоминается в разрядах в августе 1530 г. Опала его брата Ивана после похода 1530 г. отразилась, наверно, и на нем самом. Во всяком случае приведенное распоряжение говорит об усилении надзора над князем Д. Ф. Бельским[1442].

15 августа 1531 г. (на Успеньев день) присягу московскому государю, Елене Глинской и наследнику Ивану принесли также новгородцы[1443]. В честь этого события в Детинце поставлена была деревянная церковь Успенья. В ней находился придел Усекновения честные главы Иоанна Предтечи (по имени наследника престола). Освящена она была к годовщине со дня рождения Ивана (26 августа)[1444]. По иронии судьбы с усекновением «честных глав» будет в дальнейшем связана вся жизнь Ивана Васильевича. И особенно достанется самому Великому Новгороду.

Торжественное принесение присяги наследнику связывало княжение Василия III с правлением его отца. Ведь и сам Василий при Иване III получил титул новгородского князя. Тот же смысл, что и присяга новгородцев, имело составление докончальной грамоты Василия III и Юрия Ивановича от 24 августа 1531 г. Это не первый договор между братьями. В Царском архиве хранились более ранние «списки з докончальных грамот княж Юрьевы, и княж Дмитриевы, и княж Семеновы, и княж Ондреевы с великим князем Василием»[1445]. Точной даты составления их нам неизвестно. Весь пафос докончания 1531 г. состоял в том, что князь Юрий отказывался от претензий на великокняжеский престол и приносил присягу на верность не только Василию III, но и его сыну Ивану. В остальном грамота повторяла текст договора между братьями 1504 г.[1446]Аналогичное докончание составлено было и с князем Андреем, но текст его не сохранился[1447].

Устроив дела в Москве со своими удельными братьями, 17 сентября 1531 г. Василий III выехал вместе с Еленой и годовалым сыном помолиться в Троицу, а затем на Волок и в Можайск «на свою царскую потеху». Вернулся в столицу он 19 ноября[1448]. Прошло меньше месяца, и великий князь отдал распоряжение послать в Нижний Новгород Шигалея и казанских послов (10 декабря). Там уже с октября находились крупные военные соединения во главе с Василием Шуйским. Это был ничем не прикрытый военный нажим, которым московский государь хотел добиться утверждения Яналея на престоле[1449].

Всякая попытка противодействия этому фактически означала новую русско-казанскую войну и воцарение в Казани ненавистного местному населению Шигалея. 24 декабря в Нижний Новгород «к царю» отправили дьяка А. Курицына с записями, которые писал бакшей Ибреим. Эти записи князь В. В. Шуйский должен был переслать в Казань царевне и князьям. Они, очевидно, содержали условия шерти Яналея.

Примерно в то же время, когда Василий III зорко наблюдал за событиями в Казани, его новгородские и псковские наместники заключили новое двадцатилетнее перемирие с Ливонией (1 октября)[1450].

На рубеже 1532 г. обострились отношения Василия III с его удельными братьями. В начале 1532 г. на виленском сейме получены были сведения, что в Московском государстве «великий замяток ся стал»: у Василия III произошел с братьями «розтырк», в результате которого князь Андрей Иванович захватил Белоозеро, где находилась великокняжеская казна, а князь Юрий взял Рязань и украинные города, подняв на великого князя татар[1451]. В какой степени Этот слух отражал реальное положение вещей, сказать трудно. Известно только, что 2 января 1532 г. Юрий Иванович находился в Москве[1452].

Весна 1532 г. прошла в мирных переговорах. 17 марта 1532 г. Василий III принимал в Кремле литовское посольство Ивана Богуславича Сапеги, которое прибыло для обсуждения русско-литовских отношений в связи с тем, что в конце года истекал срок шестилетнего перемирия между Литвой и Россией.

После того как из-за «спорных речей» стороны не смогли договориться о заключении вечного мира, встал вопрос о перемирии. И здесь стороны выступили с разными предложениями. Литовская сторона, втянутая в войну с Молдавией, хотела заключить с Россией длительное перемирие (на пять лет) и настаивала на уступке ей Чернигова и Гомеля с волостями или во всяком случае одного Гомеля. Русские представители отвергали всякие территориальные претензии Сигизмунда и соглашались только на кратковременное (на год) перемирие. В конце концов решили продлить перемирие с 25 декабря 1532 г. еще на год. Запись о перемирии была составлена 10 апреля. С тех пор до смерти Василия III отношения с Литвой ничем не омрачались[1453].

Той же весной из Крыма возвратилось посольство С. И. Злобина (30 марта), а вместе с ним прибыло посольство Саадат-Гирея. Крымский посол Авелших привез с собой шертную грамоту Саадата (от ноября 1531 г.). В ней крымский хан торжественно обещал стоять «заодин» с великим князем против его «недругов».

В конце апреля в Крым был послан Роман Никитич Писарев, который должен был упрочить московское влияние при дворе Саадат-Гирея[1454].

Вероятно, в то же время прибыл в Москву человек Ислам-Гирея Кудояр с сообщением, что «ис Крыма сам идет Кирей царь (Ислам. — А. 3.), и крымские люди выслали его, и он ходит на поле за Доном, и князь бы великий пожаловал, учинил его собе сыном» и «дал в своей земли место». Василий III это предложение принял и сразу же отправил к Исламу князя М. И. Кубанского. Тот и привел Ислама к присяге[1455].

Переговоры с Исламом вызвали неудовольствие в Крыму. В мае в Москву прибыло сообщение от Ислама, что «крымский царь… хочет итти на великого князя украину». В ответ на это 27 июля в Коломну отправились многие воеводы, среди них князья Д. Ф. Бельский и В. В. Шуйский. Вместе с ними великий князь послал «княжат и дворян двора своего и детей боярских изо многих городов безчислено много, а наряд был великой». Мощный заслон русских войск расположился по линии от Коломны до Каширы и далее до Серпухова, Калуги и Угры. Даже видавший виды летописец сообщал, что воинов было «добре много, столко и не бывало». Трудно сказать, узнал ли Саадат-Гирей о мощном заслоне на русских рубежах или нет, но так или иначе его поход не состоялся.

Вскоре после этого (в августе) из Крыма вернулся русский посланник Р. Писарев с крымским посланником Тягибердеем. Разгневанный Саадат-Гирей потребовал вернуть своих послов, находившихся в это время при дворе Василия III, и прервал всякие сношения с Москвой. Впрочем, это для России уже особенной опасности не представляло, ибо, как сообщил Писарев, положение самого хана «на царьстве» было весьма непрочно. В сентябре крымские послы были отпущены[1456].

В конце лета 1532 г. в Москву вернулся великокняжеский посланник к Петру Рарешу Иван Сергеев, проехавший на Русь через Крым. Он сообщил, что Саадата крымцы согнали с престола и сделали царем снова Ислама. Это же подтвердил и присланный самим Исламом его «человек»[1457].

С остальными восточными соседями у России в 1532 г. отношения были вполне добрососедские. 21 июля из Астрахани в Москву прибыл «человек» царя Касима Злоба. Однако уже вскоре после этого стало известно, что «черкесы» захватили Астрахань, «взяли царя», перебили многих его людей и ушли прочь. Царем астраханским на время сделался царевич Ак-Кубек[1458].

В сентябре 1532 г. Москва стала свидетельницей чрезвычайного события. Ее посетил посол индийского паши Бабура — Хозя Усеин. Он привез грамоту, в которой Бабур предлагал установить торговые и дипломатические отношения между их странами, «чтобы великий государь Василей с ним был в дружбе и в братстве и люди бы промеж их ходили на обе стороны их». Правитель Ферганы и Кабула Бабур был выдающимся политическим деятелем и талантливым писателем. После побед, одержанных в 1526 и 1527 гг. над индийскими правителями, он стал основателем Могольской империи в Индии. Умер Бабур в 1530 г., т. е. за два года до прибытия его посольства в Москву. Осмотрительный и тонкий дипломат Василий III с почетом принял и отправил обратно посольство Хози Усеина, выразив свое согласие установить с правителем Индии торговые отношения. О «братстве» пока речь не шла, так как в Москве не было известно, был ли Бабур «на Индийском государстве» государем или просто «урядником». Московские дипломаты опасались называть братом своего монарха простого правителя и выражали готовность вступить в политический союз лишь с законным монархом Индии[1459]. Из-за смерти Бабура и отдаленности Индии визит Хози Усеина прямых последствий не имел. Но он являлся знаменательным вестником будущей русско-индийской дружбы. Посольство Бабура, равно как и хождение Афанасия Никитина за три моря (1466–1472 гг.), находились у истоков добрососедских русско-индийских отношений.

С Турцией отношения также не предвещали никаких осложнений. С ноября 1532 до мая 1533 г. в Москве находился торговый человек султана Ахмат (неофициальный представитель), которому Василий III оказывал всяческое содействие[1460].

После воцарения Яналея с Казанью происходил регулярный обмен посольствами. Так, еще 2 сентября 1532 г. туда вернулся казанский посол князь Бурнак, а с ним русский посланник Василий Алексеев Пушкин с грамотой великого князя. Содержание ее, к сожалению, неизвестно. 18 ноября в Москву приехал Я. Г. Поплевин-Морозов, приводивший к присяге Яналея, а уже вскоре (23 декабря) в Казань отправился Константин Тимофеев Замыцкий. Не забывал своим вниманием Василий III и преданного ему Шигалея. В сентябре 1532 г., когда Яналей укрепился в Казани, Шигалею пожаловали Каширу и Серпухов и отпустили его туда с Москвы[1461].

Мирная восточная политика сочеталась с продолжавшимся укреплением южных рубежей. Так, в 1530/31 г. «срублены» были деревянные кремли в Чернигове и Кашире. Тогда же доделан каменный кремль в Коломне[1462].

Возобновилось церковное строительство в Москве. После набега Мухаммед-Гирея на русские земли в 1521 г. отмечался временный спад церковного строительства. Кроме строительства Новодевичьего монастыря в Москве были сооружены в 1527 г. три небольшие церкви. Это Преображенье на великокняжеском дворе против церкви Лазаря (на месте самой старой в Москве церкви «Спаса на бору»), св. Георгия на Фроловских (Спасских) воротах Кремля и церковь Бориса и Глеба на Арбате[1463].

27 ноября 1530 г. в присутствии Василия III, Елены с новорожденным сыном и бояр освящена была церковь Параскевы Пятницы (у Покрова) и установлен в честь Этого события церковный праздник. В августе 1531 г. Василий с семьей снова присутствует на освящении церкви — на этот раз деревянной («обетной») Успенской, находившейся рядом с Благовещеньем на Старом Ваганькове. Церковь построена была за один день[1464].

В Кремле в 1532 г. у Иоанна Лествичника заложена была четырехъярусная звонница с храмом Воскресенья (по новгородским образцам). Тогда же (в 1532/33 г.) Николай Фрязин («Лодовиков товарищ») отлил большой колокол «благовестник» в 1000 пудов меди (для колокольни)[1465].

Гордостью русской архитектуры стала церковь Вознесения в Коломенском, освященная 3 сентября 1532 г. в присутствии Василия III, его семьи и братьев. Московский государь сотворил по этому поводу «празднество велие, светле и радостне». Пир продолжался целых три дня. И действительно, «бе же церковь та вел ми чюдна высотою и красотою и светлостию, такова не бывала преж сего в Руси»[1466].

Строилась не только Москва, но и другие русские города. Так, в октябре 1533 г. была освящена каменная Покровская церковь в одноименном монастыре в Угличе. В 1528–1530 гг. перестраивается белокаменный верх (до аркатурного пояса) центрального (Рождественского) городского собора в Суздале[1467].

В 20—40-х годах протекала деятельность видного русского зодчего Григория Борисова (умер, возможно, в 1545 г.)[1468]. По наблюдениям Н. Н. Воронина, с его именем следует связывать строительство Троицкого собора в Данилово-Переяславском монастыре (1530–1532 гг.), близкого по архитектурным формам к Борисоглебскому собору. Последней постройкой Борисова Н. Н. Воронин считает трапезную церковь Спасо-Каменного монастыря на Кубенском озере. В совершенстве владея архитектурным мастерством, Борисов специализировался на монастырском строительстве (особенно трапезном)[1469].

Трапезные сооружались в это время и в других монастырях[1470]. Теплая Благовещенская церковь с каменной трапезной в Ферапонтове монастыре построена была в 1529/30 — 21 ноября 1534 г.[1471]

Правительство Василия III всячески поддерживало строительство в новооснованных монастырях. В это время с помощью присланных великим князем каменносечцев построена была Троицкая церковь и трапезная в Александро-Свирском монастыре[1472]. После поездки Василия III по монастырям зимой 1528/29 г. в Геннадиевой пустыни «по государеву желанию» строится Спасская церковь[1473]. В 1530 г. построена была Троицкая церковь с приделом Сергия Радонежского в новом Болдинском монастыре. Здесь же вскоре сооружена была трапезная с храмом Введения[1474].

Меньше известно строительство в уделах. Около 1530 г. построен был Успенский собор в Старице, архитектурные формы которого восходили к храмам Московского великого княжества. Этот собор должен был символизировать призрачную мощь одного из последних удельных княжеств на Руси[1475].

Конец 1532 г. принес великому князю новые хлопоты.

Завершив переговоры с послами из восточных стран, Василий III отправился в кратковременную поездку в Троицу и Александрову слободу (22 сентября он покинул Москву, а уже 3 октября вернулся обратно)[1476]. По возвращении его ждала приятная новость. 30 октября Елена Глинская родила второго сына, которого по старинной московской традиции назвали Юрием. Крестным отцом его (как и Ивана) стал игумен Переяславского монастыря Даниил, на этот раз с троицким игуменом Иоасафом Скрипицыным (будущим митрополитом), который в 1530 г. совершал акт крещения первенца великого князя. Правда, позднее выяснилось, что ребенок родился неполноценным — «несмыслен и прост и на все добро не строен»[1477]. Но этого не удалось узнать ни самому Василию III, ни его брату Юрию, жизненный путь которых уже подходил к концу.

Зимою 1532/33 г. московский государь продолжал занятия внутренними делами. Еще 17 ноября 1531 г. ставленник Василия III Шигалей выдавал жалованные грамоты в своей Кашире, как неожиданно в декабре 1532 г. (или в январе 1533 г.) из-за «ссылки» с Казанью и другими державами без ведома великого князя он был «пойман» и отправлен в «нятство» на Белоозеро[1478].

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒