Основные темы и жанры лирики Катулла

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 10

Гай Валерий Катулл(87 -54 гг. до н.э.).Играл важную роль в кружке неотериков. Он писал " ученые" эпиллии с мифологическими сюжетами, например, " Коса Береники", стилиз. переводом Каллимаха. Но не эпиллии создали славу Катуллу, а его лирические стихотворения и эпиграммы. Стихотворения связаны главным образом с его несчастной любовью к знаменитой красавице Рима, Клодии.

Катулл посвящает Клодии много стихотворений, сначала радостных, а потом скорбных и порой гневных, потому что Клодия изменила поэту. Катулл в своих стихах именует любимую женщину Лесбией, сближая ее образ т. о. с Сапфо. Любовные стихи Катулла искренни, они трогательны по своему содержанию, хороши по своей форме. Поэт в восторге от красоты любимой женщины, он упоен ее любовью. Особенно хорошо его страсть выражена в стихотворении " Жить и любить давай, о Лесбия...":

Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова

Еще до тысячи, опять до ста, другую сотню...

Когда же много их придется насчитать,

Смешаем счет тогда, чтоб мы его не знали,

Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали,

Узнав, как много раз тебя я целовал.

Катуллу дорого все, что окружает Лесбию. Он воспевает любимого ею воробья, потом пишет стихотворение в связи со смертью этой птички. Когда же Лесбия-Клодия начала изменять Катуллу, поэт глубоко страдает. Зато когда она снова с ним, поэт в восторге; хотя он говорит, что страсть еще пылает в нем, но уважения к любимой уже нет. Катулл бранит себя за малодушие, за то, что не может вырвать из сердца любовь. В одном из стихотворений он говорит себе: " Бедняк Катулл, не будь ты более шутом, коль видишь, что прошло, считай, оно пропало."

И ненавижу, и люблю. Зачем же? Пожалуй, спросишь.

И не пойму, но, в себе чувствуя это, страдаю.

Поэт сумел побороть свою любовь.

Прежней любви ей моей не дождаться,

Той, что убита ее же недугом,

Словно цветок на окраине поля,

Срезанный плугом.

У Катулла много стихотв., обращенных к друзьям: Лицинию, Кальву, Цецилию, Септимию и др. Все они полны искренности, тепла, в них немало милого юмора. С резкими эпиграммами выступает он против Цезаря. Он клеймит за то, что тот вместе со своими приспешниками грабит провинции, тратит народное богатство на свои прихоти, не считается с честью и правилами римских граждан. Из ближайших сторонников Цезаря особо Катулл клеймит начальника военного строительства:

В чудной дружбе два подлых негодяя,

Кот Мамурра и с ним похабник Цезарь!

В другой эпиграмме Катулл клеймит Цезаря, Помпея и Мамурру:

Зачем с негодным нянчитесь? Что может он

Еще, как не мотать и не похабничать?

Катулл видит, что на стороне Цезаря все больше народа.К тому же туберкулез подтачивает силы поэта и он приходит к скорбной мысли о ненужности своей жизни:

Увы, Катулл что ж умирать ты мешкаешь,

Водянка - Нонний в кресло сел курульное,

Ватиний - лжец, бесчестит фаски консула.

Увы, Катулл, что ж умирать ты мешкаешь?

В области гражданской лирики Катулл является прямым продолжателем язвительных ямбов Архилоха и сатир Луцилия, но он пошел дальше своих учителей в поэтическом мастерстве. Его эпиграммы имеют сжаты по стилю, структура и язык их просты, много простонародных слов и даже грубо-ругательных выражений.Много уменьшительных слов, что характерно для фолькл. речи.Оформил римскую эпиграмму как жанр.

Гай Валерий Катулл (80-54 гг. до н. э.) - представитель лирической поэзии Древнего Рима.

Небольшие стихотворения, напоминающие лирические произведения нового времени, - жанр, который в Риме впервые разрабатывается в творчестве Катулла. Однако деятельность этого замечательного поэта была подготовлена предшествующим развитием литературы.

Плохая сохранность литературных памятников чрезвычайно затрудняет построение истории римской литературы. Отдельные связующие звенья подчас совершенно недоступны нашему наблюдению, многое сохранилось во фрагментах и отрывках, в том числе произведения предшественников Катулла и современных ему лирических поэтов.

Старые литературные жанры полисного Рима - эпос и драма - постепенно утратили свое значение. С разложением полиса и утратой интереса к государственной деятельности, с распадом старого мировоззрения и нравственных норм у отдельных представителей литературы развивается интерес к малым литературным жанрам. Эти жанры - небольшая эпическая поэма (эпиллий), эпиграмма, идиллия - были широко представлены в александрийской поэзии. Малые жанры давали простор для изображения внутреннего мира человека и его интимной жизни.

В середине I в. до н. э. развертывается деятельность так называемых неотериков (" новых" или " новомодных" поэтов). К числу неотериков принадлежал и Катулл. Этих поэтов объединяла дружба и общность литературных воззрений. Все они увлекались александрийской поэзией, многие происходили из одной провинции - Галлии, часто посвящали друг другу свои произведения. К сожалению, судить об их поэзии можно только по цитатам римских грамматиков и косвенным данным.

Катулл прожил недолгую жизнь. Биография его известна нам плохо. Родившись в Вероне, он благодаря связям отца получил доступ в знатное римское общество. В числе спутников претора Меммия он посетил Вифинию, незадолго до этого ставшую римской провинцией. Он побывал в городах Малой Азии и Трое, где был похоронен его брат. В Вифинии он мог наблюдать жизнь восточного эллинистического города, познакомиться с восточными культами и искусством. Интерес к Востоку нашел отражение в ряде произведений Катулла, в частности в его эпиллиях.

Дошедший до нас сборник произведений построен таким образом: сначала идут лирические стихотворения, в центре сборника расположены крупные произведения - поэма " Аттис", свадебные стихотворения, эпиллий, посвященный свадьбе Пелея н Фетиды, перевод стихотворения Каллимаха " Локон Береники". Замыкается сборник эпиграммами (небольшими стихотворениями, написанными элегическим дистихом).

Стихотворения Катулла посвящены различным темам. Здесь и обращения к друзьям, и насмешливые стихотворения, и любовная лирика. Его произведения всегда имеют адресатов и связаны с конкретными событиями личной жизни поэта.

Своеобразна насмешливая лирика Катулла, В его стихотворениях нет типических обобщений пороков, характерных для жанра сатиры. Он клеймит гневными стихами своих личных обидчиков. Так, например, 12-е стихотворение обращено к Азинию Марруцину, крадущему у зазевавшихся собеседников носовые платки. Похитил он платок и у Катулла. Платок дорог поэту как память о друзьях. Поэт требует, чтобы похищенное было возвращено, и грозит в противном случае ославить вора.

В другом стихогворении он обращается к своим стихам, как к одушевленным существам, и призывает их окружить девушку, похитившую таблички с его произведениями. Сначала похитительницу ругают:

Кто она, если спросите, отвечу:

Та, что нагло идет, кривляясь дерзко,

И смеется своей собачьей мордой.

Окружите ее и заклеймите:

" Дрянь продажная, отдавай таблички.

Отдавай, продажная дрянь, таблички! "

Когда ругательства не оказывают должного действия, то поэт иронически просит:

Дева чистая, мне отдай таблички!

Насмешливая лирика Катулла связана с традицией италийской фольклорной инвективы. Простонародные выражения, которые он употребляет, самый характер личной издевки напоминают знаменитые carmina famosa - " песни-поношения", широко распространенные в италийской фольклорной поэзии. Несколько меняется характер насмешливой поэзии Катулла в эпиграммах. Здесь издевки над врагами приобретают более обобщенный характер. Жанр эпиграммы требует от поэта краткости и лаконичности выражения, заостренности мысли и словесной формы:

Я не стремлюсь ведь, о Цезарь, тебе понравиться, также

Мне безразлично, поверь, бел ты иль черен душой.

(Ст. 94)

Грубость насмешки в поэзии Катулла контрастирует с тонкостью и глубокой нежностью его посланий, обращенных к друзьям и возлюбленной. В стихотворениях поэт изливает свои чувства по поводу конкретных событий личной жизни: приглашая друга Фабулла на обед, обещает ему вместо богатого угощения любовь и ласку (13), радуется возвращению в Рим Beрания (8), упрекает в забывчивости Алфена (30), просит приехать в Верону любимого друга Цецилия (35):

К другу милому, нежному поэту

Отправляйтесь скорее эти строки.

Пусть в Верону идет покинув стены

Кома нового и Ларийский берег.

Жалуется на болезнь, которая измучила его (38):

Плохо мне, Корнификий, видят боги,

Плохо мне, твоему Катуллу, тяжко.

С каждым днем тяжелей и с каждым часом.

Ты же мне в утешение не хочешь

Ни одной сочинить отрадной строчки.

30. Литература французского классицизма. Общая характеристика. Ф. де Ларошфуко, Б. Паскаль, Лафантен.

Участие во Фронде за плечами у герцога Франсуа де Ларошфуко (1613–1680). Он был прощён королём, получил разрешение вернуться в Париж, но двору он предпочитает салоны. Там рождается его жанр – максима, остроумный афоризм. Сборники разного рода нравоучительных речений широко издавались в дидактических целях, но то, что делает Ларошфуко, идёт скорее вразрез с этой традицией. Общие места он заменяет парадоксами. В салоне мадам де Сабле, им наиболее посещаемом, каждый получал тему для остроумного высказывания. В игре рождался парадокс. Это был своего рода иронический комментарий к героическому веку: героика – в трагедии и в оде, а в афоризме – попытка заглянуть за кулисы придворного театра, сопоставить поступок с мотивом, за маской различить подлинное лицо века: “Нередко нам пришлось бы стыдиться своих самых благородных поступков, если бы окружающим были известны наши побуждения” (максима 409).

В 1665 году выходит сборник Ларошфуко “Размышления, или Моральные изречения и максимы”. При жизни автора он четырежды переиздавался, дополняясь и изменяясь. У книги есть эпиграф: “Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки”. Такое понимание человеческой природы выдвигает на первый план порок века – лицемерие, одновременно с Ларошфуко представленный в мольеровских комедиях. Порок один и тот же, но его трактовка зависит от жанра. Когда характер выведен на сцене, он предстаёт в своих основных чертах, в нём преобладает главная страсть. Афоризм ценит возможность заметить нюансы, не противопоставляя пороки добродетелям, указать на то, что “пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств...” (максима 182).

В драматическом характере преобладают резко прочерченные линии. В нравственном афоризме обнажаются все странные изгибы, все причудливые повороты, свойственные нашей душе. Если прибегнуть к метафоре из столь ценимой в XVII веке математики, то создатель афоризма занимается интегральным исчислением. Метафора тем более уместная, что одним из создателей этого искусства сложных расчётов был Блез Паскаль (1623–1662), выдающийся математик, физик, философ и автор “Мыслей”. ( Фронтиспис книги Б.Паскаля с портретом автора. Издание 1778 г.)

Паскаль тоже фрондёр уже по своей связи с монастырём Пор-Рояль, основным центром духовной оппозиции двору и влиятельным при дворе иезуитам. В Пор-Рояле признан авторитет недавно скончавшегося голландского епископа Корнелия Янсения (1585–1638), за что их и зовут янсенистами. Ни Янсений, ни его французские последователи не были протестантами, но, оставаясь в лоне католицизма, они порицали Церковь за то, что вера сделалась слишком внешней, что она не подкреплена искренностью сердца и суровой нравственностью её служителей. Это касалось прежде всего иезуитов, не порицающих людские пороки, а стремящихся использовать их для того, чтобы увеличить меру своей мирской власти. За литературный труд Паскаль впервые взялся с тем, чтобы защитить отцов Пор-Рояля (публицистический сборник “Письма к провинциалу”, 1656–1657). Последние годы жизни (после 1654 года) Паскаль провёл в монастыре, формально не став монахом, но строго исполняя устав. Его делом была наука, в которой он рано прославился. Ещё в юности Паскаль отдал пять лет жизни на создание первой в мире счётной машины.

После смерти Паскаля в его бумагах были обнаружены записи философско-нравственного характера, которые и составили сборник “Мысли” (1670). Это не отточенные по форме максимы, а скорее фрагменты размышлений. В них нет сокрушительного остроумия Ларошфуко. Более того, там есть такое изречение: “Хороший острослов – дурной человек” (фрагмент 46). Паскаль не острит, он размышляет. Он наблюдает за человеком, но видит его не на пороге светской гостиной, а на пороге небытия, где нет места суетному. Впрочем, есть, ибо человек нигде не способен изменить своей природы, в которой смешаны ничтожное и великое. Об этом – самый знаменитый фрагмент Паскаля и самый его прославленный образ:

“Человек всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек всё равно возвышеннее, чем она, ибо сознаёт, что расстаётся с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознаёт.

Итак, всё наше достоинство – в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы – ничто. Постараемся же мыслить достойно: в этом – основа нравственности” (фрагмент 347).

Мыслящий тростник – этот образ остался в памяти мировой культуры. Достаточно вспомнить хотя бы одно из самых горьких и прекрасных размышлений Ф.И. Тютчева – “Певучесть есть в морских волнах...”:

Откуда, как разлад возник?

И отчего же в общем хоре

Душа не то поёт, что море,

И ропщет мыслящий тростник?

Паскаль предсказал романтическую трагедию разлада и одиночества, но сам он всё-таки сказал о другом: о том, насколько – благодаря своей способности мыслить – человек вознесён над природой, ибо в мысли – путь к нравственности. Увы, человек не слишком уверенно этим путём следует.

Обычно говорят о трёх великих авторах нравственной прозы Франции в XVII веке: к именам Ларошфуко и Паскаля добавляют имя Жана де Лабрюйера (1645–1696). В совершенстве стиля он уступает Ларошфуко, в оригинальности мысли – Паскалю. Лабрюйер наблюдает, подмечает, анализирует: “В любом самом мелком, самом незначительном, самом неприметном нашем поступке уже сказывается весь наш характер...” (глава II, 37).

Название книги Лабрюйера – “Характеры, или Нравы нынешнего века”. Первоначально она появилась как приложение к переводу “Характеров” древнегреческого писателя Феофраста (1688), но затем приобрела самостоятельное значение, да и по манере письма разошлась со своим образцом. Беглые заметки соседствуют в ней с критическими замечаниями о литературе, с наброском того или иного нравственного типа (что наиболее близко к Феофрасту), например лицемера. Лабрюйера как первого импрессиониста в литературе оценил один из создателей психологического романа ХХ века Марсель Пруст.

Казалось бы, богатейший опыт психологических наблюдений, накопленный малой прозой XVII столетия, предполагал и непосредственное его использование для создания большого романного повествования о современности. Романы писались, однако амплитуда их сюжетов с упорством маятника колебалась от прециозности до пародии на прециозность. Лишь однажды жизнь сердца стала предметом подробного исследования. Это случилось в произведении, написанном многолетней подругой Ларошфуко мадам де Лафайет, – “Принцесса Клевская” (1678). Этот роман настолько возвышается над своим веком и обгоняет его, что по-настоящему оценённым он оказался лишь полтора столетия спустя.

Повествовательными жанрами, которые удовлетворяли изящному вкусу в XVII веке, были сказка и басня. Представленные прославленными именами Жана де Лафонтена (1621–1695) и Шарля Перро (1628–1703), они существовали как в стихотворном, так и в прозаическом вариантах.

Слава Лафонтена-баснописца поистине всемирна, однако басня – сравнительно поздний жанр в его творчестве. До того как обратиться к ней, Лафонтен завоевал известность изящного, даже прециозного поэта. Сначала он славил красоту поместий своего патрона Фуке, а после его падения сам впал в королевскую немилость. Вскоре ему разрешили вернуться в Париж. Лафонтен перекладывает в стихи известные античные и ренессансные сюжеты. Так создаётся пользующийся огромным успехом, хотя и вызывающий своей фривольностью неудовольствие святош, сборник “Сказки и новеллы в стихах” (1665–1685).

По крайней мере однажды Лафонтен сделал экспериментальную попытку перевести повествование в прозу, ограничив стихотворную часть небольшими вставками. Именно так написано одно из его самых оригинальных произведений – “Любовь Психеи и Купидона” (1669). Оно известно в России благодаря переложению И.Ф. Богдановича – поэме “Душенька” (1778). Русский переводчик настолько верно понял путь, проложенный Лафонтеном, – соединять изящество и эротизм античного сюжета с беглой разговорностью тона, что некоторые его выражения вошли в русский язык на правах пословиц: “Во всех ты, Душенька, нарядах хороша”.

За первыми сказками Лафонтена последовали и первые басни. В 1668 году появились шесть книг – “Басни Эзопа, переложенные в стихи”. Лафонтен, как видно из названия, поступил здесь так же, как и со сказками: тому, что существовало в прозе, он даёт поэтическое достоинство. Это отвечало вкусу его времени. Однако в стихотворной форме Лафонтен предоставляет слову небывалую повествовательную свободу, яркость и речевую лёгкость. Такого стиля прежде не было. Это урок не только поэтам, но и прозаикам. Стиль Лафонтена проявится в полной мере, когда, отказавшись от переложений древнегреческого баснописца, он выпустит следующие сборники басен как авторские (книги VII–XI в 1678–1679 годах, последняя – XII – в 1694 году).

В атмосфере назревающей полемики между древними и новыми Лафонтен предлагает свой ответ – отдать должное древним, но не считать, что после них уже ничего нельзя совершить достойного в поэзии. В начале одной из басен он формулирует эту мысль с характерной для него ироничной иносказательностью:

Эллада – мать искусств, за это ей хвала.

Из греческих земель и басня к нам пришла.

От басни многие кормились, но едва ли

Они до колоска всю ниву обобрали.

Доныне вымысел – свободная страна...

“Мельник, его сын и осёл”; пер. В.Левика

Басня – традиционно низкий жанр. Ей вообще не нашлось места в “Поэтическом искусстве” Буало. Однако баснописец Лафонтен (хотя и не без сопротивления многих) получил место во Французской академии, а басня, оставшаяся то ли за пределами классицистической иерархии, то ли на одной из её низших ступенек, утвердила свои литературные права. Назидательные рассказы о людях и животных под пером Лафонтена стали одним из первых доказательств того, что изящный вкус, устав от условности, обращается к простоте.

Казалось бы, природа в басне не может быть идилличной, ибо читателю предлагаются сцены из жизни животных с тем, чтобы он узнал в них нравы людей и их пороки. Басенный мир зеркально отражает жизнь человеческого общества, позволяя взглянуть на него со стороны и увидеть себя в неожиданном обличье. Это, безусловно, так. Однако там, где возникает нередкое противопоставление сельского и городского, природного и цивилизованного, предпочтение отдаётся первому. Так было и в традиционных сюжетах первых сборников (“Волк и собака”, “Городская мышь и полевая”). Но особенно отчётливым это предпочтение простой жизни и патриархального достоинства заявлено в оригинальных баснях Лафонтена (“Дунайский крестьянин”, “Сон могольца”).

То, что наметил Лафонтен, будет реализовано его продолжателями в разных странах Европы.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910