Томас Мэтьюз – ведущий современный американский исследователь церковного искусства.

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 8Следующая ⇒

Структура, которая появляется в византийской архитектуре IX в. и повторяется с небольшими вариациями в последующие столетия, представляет собой, если выразиться совсем просто, пространственный крест, несущий центральный купол. Крест, самый универсальный из христианских символов, изображает победу Христа над смертью и новую жизнь, которая утверждается благодаря этой победе. Это не есть какой-то абстрактный знак или иероглиф – это инструмент, посредством которого совершается личное преображение верующего в Христа. Апостол Павел выражает позицию христианина так: «Я сораспялся Христу. И уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2.19–20). А я не желаю хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира. Ибо во Христе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь» (Гал. 6.14–15). Входя в здание церкви, верующий телесно входил в пространство Креста. Оказавшись внутри, он литургически приобщался к Крестной Жертве Христа. Он склонялся для получения благословения от епископа в крестчатых одеждах, который держал над ним драгоценный Крест, и сам многократно осенял себя крестным знамением. Эти повторы на разных уровнях символизируют и осуществляют отождествление верующего с распятым Христом, сформулированное св. апостолом Павлом. Иоанн Дамаскин в VIII в. заметил: «Сила Бога в его победе над смертью, а явлена она нам в Кресте».

Однако в византийском церковном здании доминирует не крест, а скорее купол. Лежащий на четырех или восьми арках, на парусах или тромпах, разделенный на восемь, девять, двенадцать или шестнадцать секций, купол увенчивает центральный световой колодец, являющийся ядром внутреннего пространства. Символическая интерпретация этой формы несколько сложнее. Назвать купол просто (и в то же время вычурно) «сводом небесным» – значит дать ему наименование, которым Карл Леман определял космологическую символику свода в язычестве. А она, как уже было доказано, не может быть перенесена на христианский церковный декор. Чтобы постичь христианское сооружение в христианских же терминах, требуется известное усилие.

Поскольку мы собираемся говорить о символике византийского купола, необходимо рассмотреть его иконографию. В византийской декоративной программе его семантический смысл определяет поясное изображение Христа-Пантократора. Держа Евангелие в левой руке и благословляя правой, Христос смотрит вниз через своего рода окулюс, в обрамлении которого часто используется мотив радуги. Интерпретация этого образа – вопрос первостепенной важности, ведь именно это изображение господствовало в центральном нефе византийской церкви, подобно Распятию в готическом соборе, которое было поднято над преградой и доминировало в пространстве. Образ Пантократора в вершине купола как бы увенчивает всю систему декора внутреннего пространства, состоящую из сюжетных композиций и отдельных иконных образов. Однако само изображение Пантократора привлекало мало внимания исследователей, что затрудняло его правильное понимание.

Так как же верующий был соотнесен с этим изображением? Я позволю себе предложить для сравнения образ, взятый из совершенно другой культуры, как модель, которая в определенной степени поясняет назначение образа Пантократора в куполе и, соответственно, поможет его интерпретировать. В качестве альтернативы нашим обычным иконографическим методам рассмотрим буддийскую и индуистскую мандолу, которую Александр Сопер в своей полемической статье о декоре купола на Востоке сопоставил с византийской купольной декорацией. Центральный круг мандолы занимает божество – вневременное начало. Радиусы, идущие из круга, указывают направление четырех сторон сотворенного мира. Очевидно зрительное сходство этой композиции и византийского расположения образа вневременного Бога-Христа внутри круга, откуда по четырем направлениям развертывается творение. Аналогия здесь, однако, не просто зрительная.

По определению Джузеппе Туччи, мандола – это «прежде всего карта космоса» или «вселенная в ее схематическом начертании, эманации и обратном свертывании... геометрическая проекция мира, сведенная к модели», это «космограмма». Из сокрытого первоначала – абсолюта или единого, которое неизменно, вечно, постоянно и всемогуще, эманирует все сущее в тварном мире. Разумеется, эта концепция творения, совершенно отличная от христианской. В индуистской доктрине бесконечное проецирует себя самого и посредством майи полагает пределы в мире опыта: временные, пространственные, пределы в желаниях, в познании и рождении. В христианской традиции, напротив. Бог творит небеса и землю, которые совершенно отличны от Него Самого, и творит Он по свободной воле, а не по необходимости.

Тем не менее, в определенном смысле и византийская церковь представляет собой кос-мограмму. В центре ее стоит Христос, который, словами апостола Павла, «есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари. Ибо Им создано все, что на небесах и на земле, видимое и невидимое... Все Им и для Него создано» (Кол. 1.15–16). Хотя в христианстве творение – это не эманация божества, оно все же подразумевает некое непрерывное действие, совершаемое Творцом: все тварное возвратилось бы в небытие, если бы Бог перестал поддерживать его существование. Именно так объясняет это Григорий Нисский: Бог есть Вседержитель, «ибо Он держит в ладони земную сферу и измеряет рукой глубину моря. Он объемлет в Себе всякое духовное творение, дабы все могло пребывать в бытии, управляемое Его вседержительной властью». Эта же мысль звучит и у св. Дионисия в объяснении Символа веры, предназначенном для мирян. Бог называется Вседержителем, «ибо все пребывает в Нем, Он содержит и обнимает все... Он все творит из Себя, подобно источнику, который все сохраняет и все возвращает в Себя Самого, и подобно опоре, которая все подпирает. Он поддерживает мир, как Вседержитель... дабы ничто не исчезло и не лишилось своего совершенного местопребывания». Нельзя не заметить, насколько отчетливо этот же «вседержительский» аспект Творца выражен в образе Пантократора: расположенный в вогнутой чаше свода, он буквально охватывает пространство под ним, где находится тот, кто на него смотрит. Пантократор в куполе – это всеобъемлющий Христос.

В мандоле вокруг абсолютно единого показаны ступени трансформации проявления его сущности в тварном мире. В соответствующем же ярусе византийской космограммы мы находим небесные силы, ангелов, которые являются посредниками, передающими божественную волю в тварный мир. Ангелы могут быть изображены в соседних куполах, как это имеет место, например, в киевском большом соборе Св. Софии или в скромной скальной церкви Эльмали-Килиссе в Каппадокии. Когда сооружение имеет лишь один купол, ангелы обычно занимают зону барабана, располагаясь под изображением Пантократора. Император Лев Мудрый определяет их как «Его слуг, чье бытие превыше материального... посредников в отношениях человека и Бога».

Смысл мандолы, однако, двойствен: по Туччи, он одновременно и экзо- и эзотеричен. Это не только космограмма, но и психограмма; то есть это не просто условный чертеж устройства мироздания и схема, указывающая, как человеку вырваться из сетей майи, как выйти из временного мира и снова слиться со всеединым. Это средство для осуществления преобразования. Целью является не интеллектуальное постижение сложности мироздания, а подлинное отождествление посредника с высшим существом. Соответственно, структура живописной мандолы, которая висит на стене, повторяется в монументальной планировке и декорации потолков храмов, куда верующий входит физически; кроме того, она имеет свой прообраз в реальной мандоле мироздания, которую посвященный как бы очерчивает вокруг себя. Дж. Туччи детально описал создание этой упрощенной мандолы: тщательность, с которой должно быть выбрано место; очистительные ритуалы, которым неофит должен подвергнуться, прежде чем войти в него; следование предзнаменованиям; сосредоточение, необходимое для того, чтобы в конце концов достичь «преображения» и перехода в иную реальность.

Именно здесь, в том, что связано с эзотерическим смыслом мандолы, аналогии с византийской иконографической программой наиболее убедительны. В византийской изобразительной системе место смотрящего – внутри системы, точно так же как место индо-буддийского неофита – внутри мандолы. Входя в церковь, верующий «облекается во Христа» (Гал. 3.27) в совершенно буквальном смысле, он оказывается под этим образом, как под покровом, он стоит под изображением Христа, подчиняясь Ему. Центральный неф византийской церкви был местом, предназначенным преимущественно для прихожан. Краутхаймер пытался представить неф как место, отведенное для священнослужителей и императорского двора; однако существенно то, что он не был огражденным пространством, да и византийские истолкователи Божественной литургии не оставляют сомнений, что центральный неф отводился мирянам. Купол венчал народ Божий, собранный для участия в литургии.

Смысл византийского купола, таким образом, связан со смыслом помешенного в нем изображения Пантократора, а оно, в свою очередь, по своему смыслу восходит к литургическому действу, которое происходит под куполом. Войти в церковь– значило поместить себя внутрь такого же преображающего символа, каким была и рисованная мандола. И хотя Евхаристия совершенно отлична от богослужения мандолы, ее цель – тоже преобразование, то есть преображение участника литургии в Христа; так же как цель богослужения мандолы – трансформация в Будду или абсолют. Именно об этой стороне литургии рассуждает Карл Юнг в своем эссе «Преображающий символизм мессы». К сожалению, знакомство Юнга с литургией ограничивалось латинской мессой. А преображающий символизм он рассматривает только в плане пресуществления – постоянной темы рассуждений западных теологов. Византийские же авторы придавали особое значение преображающему символизму, который коренится в двойственном назначении литургии. По существу, литургическое действие – это освящение и причастие; и то и другое имеет целью внутреннее уподобление верующего Христу.

Первая половина литургии – это литургия слова, руководство в божественном откровении. Несомненно, существен тот факт, что неизменным атрибутом Пантократора является книга Евангелия, поскольку торжественный вынос Евангелия со свечами и кадилом, то есть Малый или первый вход – это кульминация первой половины литургии, и происходит он прямо под куполом. Затем идет чтение Евангелия, важнейший момент в наставлении верующих – диакон совершает его на возвышении под куполом перед вимой. Действие чтения и сопровождающих песнопений сравнимо с очищением, которое выполняет индийский аскет в богослужении мандолы. Вот как говорит об этом Максим Исповедник: «Святое Евангелие вообще служит символом свершения века сего, а в частности оно показывает совершенное уничтожение древнего заблуждения у уверовавших. Для людей деятельного склада – это умерщвление и конец плотского закона и мудрования, для людей же умозрительного склада – это собирание воедино многих и различных логосов и возведение их к всеобщему Слову, после того как прекратится естественное созерцание в его пестроте и многообразии». Чтение Евангелия, таким образом, очищает умы верующих и возводит их к Первопричине».

О многом, как правило, говорят и надписи, которые иногда сопровождают изображение Пантократора. К примеру, уникальное повторение образа Пантократора, которое можно видеть в центральном куполе церкви Каранлик-Килисе в Гереме, обрамляет стих из Псалтири: «Бог с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумеющий, ищущий Бога» (Пс. 52.3) – псалом о неведении и темноте грешников. Но это только одна сторона дела, поскольку художник повторил образ Пантократора в другом куполе, находящемся прямо над алтарем. Тут Христос открывает книгу, так что виден текст: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8.12) – слова, которые обычно и воспроизводятся, если Евангелие изображено открытым. Пантократор в куполе – это тот, кто просветляет, кто ведет следующих за ним по пути Света.

Вторая половина литургии – это Евхаристия, кульминация которой – причастие, принимаемое верными под куполом на возвышении перед вимой. Именно в причастии христианин подходит в этом мире ближе всего к осуществлению идеи христианской жизни, к уподоблению себя Христу и отождествлению с Ним. Этот преображающий символизм наиболее важен для понимания смысла церковного здания и образа Пантократора. По Максиму Исповеднику, «святым причастием пречистых и животворящих Тайн [показывается] общность и тождество с Богом по сопричастности, воспринимаемые через наше подобие [Ему]; посредством причащения человек удостаивается стать из человека богом... [Иисус Христос] безусловно преображает нас сообразно Самому Себе, уничтожая в нас признаки тления и даруя нам первообразные тайны, являемые здесь посредством чувственных символов».

Николай Кавасила указывает, что в отличие от приема обычной пищи, которая превращается в тело вкусившего, в таинстве преобразование происходит иначе: тот, кто вкушает Тело и Кровь Христовы, преображается во Христа, ибо «высшая и божественная природа побеждает земную». Говоря об этом, Николай Кавасила прибегает к очень выразительной метафоре: «Когда железо помещено в огонь, оно становится огнем; огонь, однако, не приобретает свойств железа; и так же, как при взгляде на раскаленное добела железо нам кажется, что это огонь, а не металл, ибо все признаки железа были разрушены действием огня, так и, увидев Церковь Христову, единую с Христом и причастную Его святому Телу, мы не увидели бы ничего иного, кроме Тела Господня». Это мистическое преображение христианина в более высокое и совершенное существо во Христе есть действие, которое связано с образом Христа в куполе. Христос в куполе – это целое, совершенное существо, которым взирающий на Него становится в причастии.

Цитата из Кавасилы напоминает и о том, что христианское преображение – соборно; речь идет не об индивидууме, а о «Церкви Христовой» и ее единении с Христом. Вот почему причащение предваряется возгласом священника: «Святая – святым», на который следует ответ: «Един Свят, Един Господь, Иисус Христос, слава Бога-Отца». Максим Исповедник толкует этот стих как предзнаменование будущего единства всей Церкви во Христе. Надпись вокруг изображения Пантократора иногда соотносится с этим соборным смыслом таинства, например, в церкви Перивлепты в Мистре: «Утверди тех, кто верует в Тебя, Господи, Церковь, которая утверждена на Твоей честной Крови». В Св. Софии в Трапезунде надпись, обрамляющая изображение Пантократора, также намекает на воздвижение Церкви Нового Иерусалима: «С небес призрел Господь на землю, чтобы услышать стон узников, разрешить сынов смерти, дабы возвещали на Сионе имя Господне, и хвалу Его – в Иерусалиме» (Пс. 101.20-22).

Этот процесс преображения – ключ к символике византийской церкви. Византийская церковь представляла собой особый род пространства, строго центрично прилегающего к вертикальному столбу света под чашей купола. Купол очерчивал мистическое пространство, где человек предстоял Богу. Здесь верующий был в действительном центре творения, на одной вертикальной оси со своим Господом, который находился прямо над его головой. Сюда входили не для того, чтобы решать загадки иконографии, а чтобы быть преображенными или восхищенными. Здесь, должно быть, испытывали чувство трепета, однако в конечном итоге это было ощущение не ужаса, но единения со Христом. Вспомним, что один из основных эпитетов Христа в Евангелии – philanthropos или «человеколюбец». Именно в этом ключе выдержано описание Николаем Месаритом образа Пантократора в константинопольской церкви Св. Апостолов. Мы видим лишь полуфигуру, сказано у него, «поскольку Он пребывает на небе в лоне Отца Своего и желает соединиться с людьми на земле вместе со Своим Отцом, ибо сказано: " Я и Отец Мой придем и обитель у него сотворим" (Ин. 14.23). Потому Он и виден, говоря словами Песни Песней, что Он смотрит через окно, наклоняется вниз к центру – через обрамление, расположенное у верха купола, подобно пылким возлюбленным». В этом смелом сравнении, заимствованном из Песни Песней, Месарит описывает Христа, Который взирает на людей через окно, как горящего любовным желанием соединиться с возлюбленной. Христос в куполе – это любящий человечество Бог, с Которым можно соединиться в Божественной литургии. Комментарий Максима Исповедника завершается следующими словами: «Им (причащающимся) дано быть и называться богами, поскольку весь Бог всецело наполнил их, не оставив в них ничего, что было бы лишено его присутствия».

Говоря о символическом смысле церковного здания, нельзя обойти психологическое значение этого процесса. В терминологии Юнга мандола есть символ слияния в одно целое, психологическое выражение всеобщности сущего, целостности, к которой стремится все, Поскольку Христос – это совершенное существо, которым и должен стать христианин, Пантократор в куполе – своего рода христианская мандола. Остается лишь сожалеть, что Юнг, чьи познания по истории религии простирались от Китая до доколумбовой Америки, был, по-видимому, не знаком с этой стороной восточного христианства.

Иконография образа Христа - " Спас в силах". Эта икона является замковым камнем сложнейшей конструкции иконостаса. В ней сливаются различные аспекты трактовки образа Христа: эсхатологический аспект (второе пришествие Спасителя и Страшный Суд), апокалиптический (образ Царя царей, Небесного Владыки и Агнца) и софийный (Пантократор - Логос, Бог Творящий. В наименовании композиции " Спас в силах" отражена богословская концепция - явление Иисуса Христа в силе и славе в конце времен, как исполнение Божественного Промысла о мире: " Дабы все земное и небесное соединить под главой Христа". Этот образ, следуя терминологии Тейара де Шардена можно было бы назвать точкой Омега (" Я есть Альфа и Омега, Первый и Последний". Откр. 1.10). Разберем эту иконографическую схему подробнее. В основу ее положено явление Господа Вседержителя пророку Иезекиилю: " И я видел, и вот бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него. А из середины его как бы свет пламени из середины огня; а из середины его видно подобие четырех животных, - и таков был их вид: облик их был как у человека; и у каждого - четыре лица, и у каждого четыре крыла... подобие лиц их - лице человека и лице льва с правой стороны у всех четырех; а с левой стороны - лице тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех... и у каждого два крыла соприкасались одно к другому... и вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила от огня... И смотрел я на животных - и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их. Вид колес и устроение их как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе... у всех четырех вокруг полны были глаз. Над головами животных было подобие свода, как бы вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их... А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека наверху на нем. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри него вокруг; от вида чресл его и выше, и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг Него. В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние кругом" (Иез. 1.4-6, 10, 13, 15-16, 18, 22, 2628).

Явление Божьей славы передается на иконе в виде символических фигур - геометрических и изоморфных, они обозначают различные силы небесные, земные и небесные уровни, которые названы Дионисием Ареопагитом в его " Небесной иерархии". Итак, Христос, восседающий на престоле, изображен на фоне красного квадрата, на который последовательно наложены синий круг (овал, мандорла) и красный ромб. Собственно, на сочетании двух основных цветов, красного и синего, и строится вся композиция. Это символизирует соединение во Христе антиномических начал - милости и истины, огня Духа и воды Живой, божественной и человеческой Его природы, непознаваемости и воплощения и т.д. Красный нижний квадрат означает землю - четырехугольник всегда прочитывается как земная фигура (четыре стороны света, четыре стихии и т.п.). В четыре конца земли проповедуется Евангелие Царства и в четырех уголках квадрата изображаются символы евангелистов. Символы распределяются следующим образом: ангел символизирует евангелиста Матфея, телец - Луку, лев - Марка, орел – Иоанна. [2] Следующая фигура - синий круг означает небесную сферу, мир бесплотных сил или ангельских чинов, как их именует Ареопагит. Нередко этот небесный свод изображается как бы " затканным" ангельскими головками. Собственно, все, что изображено вокруг фигуры Христа, и есть изображения небесной иерархии - подножие престола с колесами и даже сам престол тоже не что иное, как изображение различных небесных сил. Один из чинов ангельской иерархии так и называется " престолы", другие, впрочем, также носят весьма показательные названия: " силы", " власти", " начала" и т.д. И всех их заключает в себе данная иконографическая схема. И, наконец, фигура Самого Христа, окруженного изображением красного ромба. В отличие от " нижнего" квадрата, также красного, этот " верхний" ромб обозначает огонь, сходящий с небес, огненную природу божества (" Ибо Господь, Бог твой, есть огонь поядающий". Втор. 4.24), неопалимую купину (Исх. 3.2). Бог говорит к нам из среды огня. Обычно Спаситель облачен в одежды двух цветов - красный хитон и синий гиматий, что символизирует соединение двух природ, божественной и человеческой, иногда - в одеждах золотого цвета, что обозначает сияние Его славы. Правой рукой Христос благословляет, левой придерживает раскрытую Книгу. Символика Книги в христианской культуре глубока и обширна. Христианство само является религией Книги. Семантический ряд рассматриваемой нами иконографии также весьма разнообразен: образ Книги раскрывается здесь и как Книги Жизни, в которой вписаны имена спасенных (Исх. 32.32; Откр. 3.5), и Книги Откровения, написанной внутри и извне, запечатанная семью печатями, открыть и прочесть которую никто не может, кроме Агнца (Откр. 5.1-7), это и Книга Завета и Закона (Втор. 30.10) - Библия и собственно Евангелие-Благая Весть, которую в мир принес Спаситель, и то Его сокровенное учение, которое " горько во чреве и сладко в устах" (Откр. 10.9). И, наконец, символ Самого Господа Иисуса Христа, Который есть Слово Божье, пришедшее в мир. В ранних памятниках христианского искусства так и изображали Христа в виде символической композиции " Этимасия" - Книги, лежащей на престоле (например, ц. Успения в Никее, VII в.). Образ Христа в силе и славе, как образ второго и славного Его пришествия, впрямую связан с темой Страшного Суда, ибо Господь является как Судия живых и мертвых (Деян. 10.42; 2 Тим. 4.8), и суд Его праведен (Ин. 5, 30), и никто не избежит Суда Христова (Рим. 14, 10). Тема Страшного Суда получила широкое распространение в средневековом искусстве - и в живописи, и в литературе. Эсхатологические настроения охватывали целые народы и формировали эпохи, увлекая человеческое воображение в необыкновенные сферы, порой весьма далекие от библейского откровения. Строгое богословие иконы стремится исключить нежелательные эмоции и направить мысль созерцающего в направлении прочтения Евангелия. Вспомним, что говорит Сам Господь Иисус Христос о суде: " На суд пришел Я в мир, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы" (Ин. 9.39) или " Я пришел не судить мир, но спасти мир. Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью в себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день" (Ин. 12.47-48). Апостол Иоанн, любимый ученик Иисуса, передает это так: " Суд состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы" (Ин. 3.16). Итак, Бог судит мир через слово и свет, - и человек с трепетом ожидает " доброго ответа на страшном судище Христово", как провозглашается в ектинье на каждой литургии. Рассмотрим тексты, которые обычно избираются для написания на открытых страницах Книги. Чаще всего это слова из Евангелия от Матфея: " Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас" (Мф. 11.28). Образ Божественного Судии и образ Страшного Суда приобретают в этом контексте особое звучание, выраженное в Новом Завете словами апостола Иакова: " милость превозносится над судом" (Иак. 2.13). Иногда на раскрытом Евангелии можно прочесть следующие варианты текстов: " Я - свет миру" (Ин. 8.12), " Не судите по наружности, но судите судом праведным" (Ин. 7.24) и т.д. Все эти варианты имеют одну цель - открыть перед человеком возможность встать лицом к лицу с Богом, в Его Свете и Слове, которое есть " меч обоюдоострый, который проникает до разделения души и духа, составов и мозгов" и " судит помышления и намерения сердечные" (Евр. 4.12). Образ " Спас в силах" вызывает множество разных библейских реминисценций и богословских ассоциаций, что делает его одним из наиболее глубоких и семантически насыщенных иконописных изображений. Без преувеличения можно сказать, что " Спас в силах" - это целый богословский трактат, исполненный посредством живописи и символического языка. Благодаря этому в русских храмах образ " Спас в силах" становится центром не только иконостаса, но и всего храма, отчасти повторяя изображение ХристаПантократора в куполе. Можно сказать, что " Спас в силах" несет в себе образ храма - Христос, как уже говорилось, изображается на фоне символических фигур: красного квадрата и синего круга, которые символизируют землю и небо, что одновременно повторяет и символическую схему храма: земной куб, перекрытый сферой неба; и это не случайное совпадение, ибо, как мы уже говорили, храм является моделью космоса. " Спас в силах" - своего рода точка отсчета в храме, как от камня, брошенного в воду расходятся круги, так и образы святых, предстоящих Христу, образуют деисусный чин, являются образом Церкви небесной, так и мы, стоящие в храме, все вместе, обращенные ко Христу " единомыслием исповемы", образуем Церковь земную. Нередко " Спас в силах" является центром отдельных икон, также носящих название Деисус или " Предста Царица" (по Пс. 44.10) (иногда состав святых сокращен до Богородицы и Иоанна Предтечи). В таком случае иконографическая композиция " Спаса в силах" упрощается, изображение Его славы дается в сокращенном варианте. Также весьма распространенным иконографическим типом является поясное изображение Иисуса Христа с Евангелием, также называемое " Пантократор" или " Вседержитель", в русских вариантах - " Спаситель" или " Спас". Простая иконографическая схема служит сосредоточению внимания молящегося на лике и благословляющем жесте. Примером такого рода иконы является рублевский Спас из Звенигорода, центр деисусного чина. Но чаще такой образ помещали в местном ряде, возле Царских врат. Местоположение выбрано не случайно: Христос вводит молящегося в Царство Божье. (" Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется". Ин. 10.9). Обычно на этой иконе Спаситель изображен с закрытым Евангелием, так как, подходя к вратам, мы только приближаемся к той тайне, которая откроется во всей полноте в последний день, в день Суда, когда " все тайное станет явным", с Книги Жизни будут сняты печати и Слово будет судить мир. Но иногда этот принцип нарушается, и образ Спасителя в местном ряду предстает перед нами с открытым Евангелием. Так стали писать начиная с XVII в. Иконографический тип " Вседержителя" распространен и в моленных иконах, небольших, имеющих хождение в быту: это личные и келейные иконы, дорожные образки, нагрудные медальоны. Здесь в равной степени представлены образы с закрытым и открытым Евангелием. Трактовка образа Иисуса Христа в некоторых иконах достигает удивительной глубины, лучшие образцы византийской и русской живописи являются настоящими шедеврами иконописи, начиная с синайского образа V в., вплоть до наших дней.

• монастырь св. Екатерины на Синае

•

• монастырь св. Антония в Египте

•

• Христос во славе. Кипр. Церковь Богоматери Аракиотиссы в Лагудера. 1192

•

• Христос во славе. Византия. Сан-Марко. Венеция. XII в.

•

• Христос во славе. Романское искусство Каталонии

•

• Христос во славе. Передняя панель престола. Романское искусство Каталонии

•

• Христос во славе. Шартрский собор. XIII в.

Здесь и известный образ Пантократора, написанный в Константинополе в конце XIV века, под явным влиянием мистики св. Григория Паламы, и образ Спаса Тверской школы XV в., и икона Спасителя кисти Тихона Филатьева, 1703 г., и многие другие. В ранних русских иконах встречается иконографический вариант Вседержителя еще более сокращенный - это т.н. " Спас Оплечный". Две великолепные иконы такого рода находятся в Успенском соборе Московского Кремля - " Спас Оплечный" и " Спас Ярое Око", обе написаны в самом начале XIV века. В более поздний период получил распространение тип иконографии Христа, именуемый " Царь царем" или " Христос Великий Архиерей". На иконах этого типа Спаситель представлен в царской или священнической одежде, изукрашенной золотом и в венце в виде то ли короны, то ли тиары. Этот иконографический тип имеет западное происхождение и вошел в русскую иконографию только в конце XVII века. " Этот образ имеет апокалиптическую трактовку, здесь художники пытались запечатлеть явление Господа Иисуса Христа так, как оно написано в книге Откровения Иоанна Богослова: " и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у Него, как пламень огненный, и на голове Его много диадем... из уст же Его исходит меч, чтобы им поражать народы. (...) На одежде и на бедре Его написано имя: Царь царей и Господь господствующих" (Откр. 19.1112, 15-16). Любовь к прямолинейным символам и аллегориям в XVII веке сказалась в несколько нарочитом выделении некоторых деталей - меч, исходящий из уст Христа, имя, написанное на бедре, и т.д. Одна из наиболее известных икон подобного типа принадлежит кисти иконописца А. И. Казанцева, написана им в 1690 г.

Современный западный богослов Хр. фон Шеборн прослеживает ступени раскрытия тайны Боговоплощения в православной догматике. " Христологические споры длились много веков. В течение всего этого времени Церковь непрестанно исповедовала тайну, открытую ей и запечатленную в святом лике Иисуса Христа, единосущного Образа Отчего (Первый Никейский Собор), Слова, ставшего плотью без изменения (Ефесский Собор), истинного Бога и истинного Человека (Халкидонский Собор), единого во Святой Троице, пришедшего пострадать за нас (Второй Константинопольский Собор), Слово Божье, человеческие воля и действия Которого, в полном согласии с предначертанием Божиим, согласились на страдания до смерти (Третий Константинопольский Собор). Рассмотрев эти бурные века, эту страшную и мучительную борьбу вокруг истинного исповедания Христа, взгляд задерживается и останавливается на молчаливом и спокойном образе - иконе Христовой". [5] Таким образом, икона есть зримое завершение определенного этапа постижения Евангельского откровения.

Примечание: [1] Л. Успенский. Богословие иконы православной Церкви. Париж, 1989, с. 53-54. [2] Там же. [3] Деяния Вселенских соборов, т. VII, с. 486. [4] Цит. по кн.: С. Булгаков. " Икона и иконопочитание". Париж, 1931, с. 5-6. [5] Л. Успенский. Богословие иконы православной Церкви. Париж, 1989, с. 112.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 Следующая ⇒