V. МЛАДОГРАММАТИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 19Следующая ⇒

В последней четверти прошлого века в языкознании определилось направление, которому за молодой задор его представителей, с каким они нападали на старшее поколение языковедов, немецкий филолог Ф. Царнке присвоил шутливое название «младограмматиков» (Junggramrnatiker). Один из зачинателей этого направления, К. Бругман, превратил это название в знамя новой лингвистической школы, и оно со временем приобрело все права лингвистического термина.

К новому направлению примыкали по преимуществу ученые Лейпцигского университета (почему младограмматиков иногда именуют также лейпцигской школой языкознания) — А. Лескин (1840 — 1916), К. Бругман (J849 — 1919), Г. Остгоф (1842 — 1907), Г. Пауль (1846 — 1921), Б. Дельбрюк (1842 — 1922) и др.

К позициям младограмматизма в той или иной степени приближался также Ф. де Соссюр (1857 — 1913) на первом этапе своей деятельности, Ф. Ф. Фортунатов (1848 — 1914), В. Томсен (1842 — 1927) и др. Однако следует иметь в виду, что эти лингвисты слишком своеобразны и оригинальны в своем творчестве (Ф. де Соссюр и Ф. Ф. Фортунатов — создатели своих школ в языкознании), чтобы их можно было безоговорочно относить к младограмматикам. Правильнее было бы говорить о них (привлекая также широкий круг других лингвистов) как о представителях сравнительно-исторического языкознания, развитие принципов которого отнюдь нельзя считать монополией младограмматиков.

Основными работами, в которых с наибольшей полнотой сформулированы принципы младограмматизма, являются: 1) Предисловие Г.Остгофа и К.Бругмана к первому тому «Морфологических исследований» (выпускавшееся ими непериодическое издание). Это опубликованное в 1878 Г. предисловие нередко именуется манифестом младограмматиков. 2) Г. Пауль. Принципы истории языка. (Первое издание вышло в 1880 г., в дальнейшем многократно переиздавалось. Английский перевод второго издания (1886) появился в Лондоне в 1889 г. под названием «Principles of the History of Language»). Русский перевод книги осуществлен Издательством иностранной литературы в 1960 г. Настоящая работа излагает основные проблемы языкознания с позиций младограмматизма и является, таким образом, наиболее полным сводом принципов этой школы. 3) Б. Дельбрюк, Введение в изучение языка. Из истории и методологии сравнительного языкознания.

(Русский перевод третьего издания, сделанный студентами Петербургского университета под редакцией Б. С. Булича, вышел в 1904 г.) В 1919 году Дельбрюк выпустил шестое издание своей книги, настолько переработанное, что оно, по сути говоря, представляет собой совершенно новую книгу. Дельбрюк уделяет много места и полемике по поднятым младограмматиками проблемам.

Для более полного ознакомления с лингвистической концепцией младограмматизма полезны также полемические работы Г. Курдиуса «К критике новейшего языкознания (Критика младограмматизма)». К. Бругмана «К современному состоянию языкознания» и Б. Дельбрюка «Основные вопросы исследования языка».

Основным для концепции младограмматизма является представление о языке как об индивидуальной психофизической (или психофизиологической) деятельности. Все языковые изменения, по мнению младограмматиков, совершаются в «обычной речевой деятельности» индивида. Отсюда их требование обратиться к изучению в первую очередь живых языков, которые легче, чем мертвые древние языки, поддаются наблюдению и, следовательно, дают больше материала для вскрытия закономерностей развития языка. С этим связано и их скептическое отношение к реконструкциям индоевропейского праязыка. Впрочем, младограмматики в своей научной практике были непоследовательны и вопреки своим декларативным заявлениям много внимания уделяли изучению именно древних языков и занимались реконструкцией если не индоевропейского праязыка, то отдельных его форм.

Понимание языка как постоянно изменяющегося явления обусловило требование младограмматиками исторического подхода к изучению языка. Исторический подход у них универсализируется и делается обязательным при изучении всех явлений. В целях более глубокого и детального изучения они рекомендовали изолированное рассмотрение отдельных явлений языка (так называемый «атомизм» младограмматиков).

Двусторонность природы языка (это индивидуально-психологическое и физиологическое явление) нашла свое выражение в формулировании младограмматиками методов исторического изучения процессов развития языка. Внимание исследователя должно быть направлено на установление новообразований по аналогии (аналогия покоится на психических явлениях ассоциации) и вскрытие и описание фонетических законов (отражающих физиологическую сторону жизни языка). В понятии фонетического закона, несомненно, отразились прежние воззрения на язык как на естественный организм, подчиненный в своем развитии строгим и не знающим исключений (как и физические законы) закономерностям. Фонетические законы младограмматиков — это последующий этап в стремлении языковедов превратить лингвистику в науку законополагающую.

Явление аналогии и фонетические законы, выдвинутые младограмматиками на первый план в лингвистическом исследовании, в течение многих лет были предметом оживленной дискуссии, в процессе которой самим младограмматикам пришлось пересмотреть понятие фонетического закона. Если первоначально фонетические законы определялись как «законы, действующие совершенно слепо, со слепой необходимостью природы», то в дальнейшем сферу их действия пришлось ограничить рядом факторов (хронологическими и пространственными пределами, встречным действием аналогии, позднейшими иностранными заимствованиями, определенными фонетическими условиями). В поздних работах Б. Дельбрюка находит свое выражение кризис младограмматической концепции; он вообще отказывает в закономерности процессам звуковых изменений, поскольку «язык слагается из человеческих действий и поступков, которые, по-видимому, произвольны».

Введение младограмматиками новых методов исследования сопровождалось многими значительными открытиями в области индоевропейских языков, но вместе с тем знаменовалось сужением научной проблематики. Лингвистические исследования замыкались главным образом в области фонетики, в меньшей мере затрагивая морфологию и почти совсем не касаясь синтаксиса (редкое исключение составляет «Сравнительный синтаксис индоевропейских

языков» Б. Дельбрюка, занимающий последние три тома шеститомных «Основ сравнительной грамматики индоевропейских языков»; первые три тома, посвященные фонетике и морфологии, написаны К. Бругманом) и лексики (если не говорить, конечно, об этимологических исследованиях). В соответствии с этим многочисленные исторические грамматики отдельных индоевропейских языков, написанные младограмматиками, состоят по преимуществу из исторической фонетики и в меньшей мере исторической морфологии.

ЛИТЕРАТУРА

A. В. Десницкая, Вопросы изучения родства индоевропейских языков, изд. АН СССР, М. — Л., 1955.

B. Томсен. История языковедения до конца XIX века, Учпедгиз, М., 1938. Ф. Шпехт, Индоевропейское языкознание от младограмматиков до первой мировой

войны. Сб. «Общее и индоевропейское языкознание». Изд. иностр. лит., М., 1956. А. С. Чикобава, Проблема языка как предмета языкознания, Учпедгиз, М., 1959.

C. Д. Кацнельсон. Вступительная статья к книге Г. Пауля «Принципы истории языка», Изд. иностр. лит., М., 1960

V. МЛАДОГРАММАТИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Г. ОСТГОФ и К. БРУГМАН ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ «МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В ОБЛАСТИ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКОВ»¹

Со времени появления книги Шерера «К истории немецкого языка» (Берлин, 1868)² и во многом под влиянием этой книги облик сравнительного языкознания значительно изменился. С тех пор пробил себе дорогу и приобретает все большее число последователей метод исследования, существенно отличающийся от того метода, который использовался сравнительной грамматикой в первые полстолетия ее существования.

Никто не может отрицать, что прежнее языкознание подходило к объекту своего исследования — индоевропейским языкам, не составив себе предварительно ясного представления о том, как живет и развивается человеческий язык вообще, какие факторы действуют при речевой деятельности и как совместное действие этих факторов влияет на дальнейшее развитие и преобразование языкового материала. С исключительным рвением исследовали языки, но слишком мало — говорящего человека.

Механизм человеческой речи имеет две стороны: психическую и физическую. Главная цель ученого, занимающегося сравнительным изучением языков, — выяснить характер деятельности данного механизма. Ибо только на основе более точных знаний об устройстве и образе действия этого психофизического механизма ученый может составить себе представление о том, что вообще возможно в языке (но только не в языке на бумаге, так как на бумаге можно сделать почти все), о том, каким образом исходящие из индивидов языковые новшества укореняются в языковом коллективе, вообще извлечь те методологические принципы, которыми он должен будет руководствоваться во всех своих разысканиях в области истории языка. Чисто физической стороной речевого механизма занимается физиология звуков. Эта наука существует уже десятилетия, и ее достижениями пользовалось уже прежнее языкознание примерно с пятидесятых годов; в этом следует видеть большую его заслугу.

¹ Н. Оsthоff und К. Вrugman, Morphologische Untersuchungen, Erster Theil, Leipzig, 1878.

² В. Шерер (1841 — 1886) — немецкий филолог, наиболее известный упоминающейся здесь книгой. (Примечание составителя.)

Но данных одной физиологии звуков отнюдь не достаточно, когда хотят составить себе ясное представление о речевой деятельности человека и о новшествах в форме, производимых человеком при говорении. Даже самые обычные изменения звуков, как, например, переход nb в mb, bn в mn или перестановка ar — ra, непонятны, если рассматривать их только с точки зрения физиологии звуков. Необходимо привлечь еще одну науку, которая располагает обширным материалом наблюдений над характером функционирования психических факторов, действующих при бесчисленных звуковых изменениях и при всех так называемых образованиях по аналогии, науку, основные черты которой впервые наметил Штейнталь в своей работе «Ассимиляция и аттракция с точки зрения психологии» (Zeitschrift fü r Vö lkerpsychologie, 1, 93 — 179) и на которую языкознание и физиология звуков до сих пор обращали мало внимания. В примечании 1 на странице 82 настоящей книги один из авторов, опираясь на эту работу Штейнталя, попытается подробно показать, как важно иметь ясное представление о том, в какой степени звуковые инновации, с одной стороны, представляют собой явления чисто физическо-механического порядка и в какой степени они, с другой стороны, являются физическими образами психических явлений. Далее будут подробно рассмотрены влияние ассоциаций идей при речевой деятельности и новообразование языковых форм в результате формальных ассоциаций и будет сделана попытка развить относящиеся к ним методологические принципы. Прежнее сравнительное языкознание при всем том, что оно охотно использовало данные физиологии звуков, совершенно не обращало внимания на эту психическую сторону речевого процесса и вследствие этого впадало в бесчисленные заблуждения. Только в самое последнее время все больше и больше начинают осознавать это упущение. Некоторые основные ошибки, общие всему прежнему языкознанию и вытекавшие из непризнания того факта, что даже преобразования и новообразования, возникающие лишь во внешней языковой форме и касающиеся только звукового выражения мысли, в громадном большинстве случаев основываются на происходящем перед произнесением звука психическом процессе, уже удачно преодолены «младограмматиками» — направлением, исходящим из высказанных в трудах Шерера положений. В этом отношении будущие ученые должны исследовать многое точнее и детальнее, и если историческое языкознание и психология будут связаны более тесно, чем это было до сих пор, то можно предположить, что благодаря этой связи будет открыто немало важных для метода исторического языкознания положений.

* * * Если недостаточное исследование речевого механизма, особенно почти полное невнимание к его психической стороне, в прежнем сравнительном языкознании следует отнести к недостаткам, за-

труднявшим и замедлявшим достижение правильных исходных положений для исследования изменения и образования новых форм в наших индоевропейских языках, то ныне к ним присоединился еще один, влияние которого было куда худшим и который породил такое заблуждение, что, покуда его разделяли, сделало открытие этих методических положений прямо-таки невозможным.

Реконструкция индоевропейского языка-основы была до сих пор главной целью и средоточием усилий всего сравнительного языкознания. Следствием этого явился тот факт, что во всех исследованиях внимание было постоянно направлено в сторону праязыка. Внутри отдельных языков, развитие которых известно нам по письменным памятникам, — индийского, иранского, греческого и т.д. — интересовались почти исключительно древнейшими, наиболее близкими к праязыку периодами, следовательно, древнеиндийским, а в нем особенно ведическим, древнеиранским, древнегреческим, а в нем главным образом гомеровским диалектом, и т.д. Более поздние периоды развития языков рассматривались с известным пренебрежением, как эпохи упадка, разрушения, старения, а их данные по возможности не принимались во внимание.

Из форм древнейших исторически известных периодов развития языков конструировали индоевропейские проформы. И эти последние в такой степени стали общепризнанным масштабом для рассмотрения исторических формаций языка, что сравнительное языкознание получало общие представления о жизни языков, их развитии и преобразовании главным образом с помощью индоевропейских проформ. Но то, что на этом пути нельзя было прийти к правильным руководящим принципам исследования изменения и возникновения новых форм в наших индоевропейских языках, настолько ясно, что приходится удивляться тому, как много людей все еще не понимают этого. Разве достоверность, научная вероятность тех индоевропейских праформ, являющихся, конечно, чисто гипотетическими образованиями, зависит прежде всего не от того, согласуются ли они вообще с правильным представлением о дальнейшее развитии форм языка и были ли соблюдены при их реконструкции верные методические принципы. Следовательно, до сих пор ученые двигались, да и в настоящее время двигаются, не зная этого или не желая себе в этом признаться, по самому настоящему кругу,

Мы должны намечать общую картину характера развития языковых форм не на материале гипотетических праязыковых образований и не на материале древнейших дошедших до нас индийских, иранских, греческих и т.д. форм, предыстория которых всегда выясняется только с помощью гипотез и реконструкций. Согласно принципу, по которому следует исходить из известного и от ней уже переходить к неизвестному, эту задачу надо разрешать на материале таких фактов развития языков, история которых может быть прослежена с помощью памятников на большом отрезке времени и исходный пункт которых нам непосредственно

известен. Чем больше языкового материала предоставляет нашему наблюдению беспрерывная, насчитывающая столетия письменная традиция, тем в более благоприятном положении мы находимся, и чем дальше какой-либо период развития языка удален по направлению к современности от времени, которым датируется начало письменной традиции, тем неизбежно поучительнее для нас он становится. Следовательно, ученый, занимающийся сравнительным изучением языков, должен обратить свой взор не к праязыку, а к современности, если он хочет иметь правильное представление о характере развития языка; он должен, наконец, полностью отбросить мысль о том, что компаративисту, изучающему индоевропейские языки, следует обращать внимание на позднейшие фазы развития этих языков только тогда, когда они дают языковой материал, который может быть использован при реконструкции индоевропейского языка-основы.

Языки, подобные германским, романским, славянским, являются, без сомнения, такими, где сравнительное языкознание вернее всего может выработать свои методологические принципы. Во-первых, здесь соблюдено основное условие: мы можем проследить развитие и процесс преобразования языковых форм с помощью памятников на протяжении многих столетий. Затем, здесь в гораздо большей степени, чем в древнеиндийском, древнегреческом, латинском языках, мы имеем дело с неподдельной народной речью, с обычным разговорным языком. То, что нам известно о древних индоевропейских языках по дошедшим до нас памятникам, является языком, в такой степени подвергшимся литературному влиянию (слово «литературный» понимается здесь в самом широком смысле), что мы вряд ли можем говорить о знании устного, самобытного, непритязательного каждодневного языка древних индийцев, греков и римлян. Но как раз именно этот последний способ сообщения мыслей является таким, наблюдая который можно выработать правильную точку зрения для оценки происходящих в устах народа преобразований языка, особенно для оценки доисторического периода в развитии языков. Далее, упомянутые новые языки обладают по сравнению с древними языками еще и тем несомненным преимуществом, столь важным для достижения нашей цели, что результатом их развития в народе, прослеживаемого по памятникам на протяжении веков, являются живые языки, включающие множество диалектов. Эти живые языки, однако, еще не настолько отличаются от более древних, удаленных на столетия и доступных только в письменной форме, чтобы их нельзя было использовать в качестве прекрасного корректива для тех ошибок, которые неоднократно и неизбежно допускались из-за того, что ученые полагались только на данные этой письменной передачи речи прежних времен. Каждый знает, что мы можем проверить историю верхненемецких звуков в отдельных наречиях с древневерхненемецкого периода до наших дней с гораздо большей достоверностью, чем, например, историю греческих звуков в древне-

греческий период, потому что живые звуки современности дают возможность правильно понять значение тех письмен, с помощью которых немцы пытались в далеком прошлом фиксировать звуки. Ведь буквы всегда представляют собой лишь грубые и неумелые, а зачастую и вводящие в заблуждение отображения звуков живой речи; таким образом, вообще невозможно получить верное представление о ходе процесса преобразования какого-либо звука в том или ином древнегреческом или латинском наречии.

Именно новейшие периоды развития новых индоевропейских языков, живые народные говоры имеют большое значение для методологии сравнительного языкознания и в ряде других случаев. Здесь следует остановиться только на одном обстоятельстве, о котором до сих пор слишком мало говорили в языкознании именно потому, что всегда пренебрегали новыми и новейшими периодами в жизни языков. Во всех живых народных говорах свойственные диалекту звуковые формы проводятся через весь языковой материал и соблюдаются членами языкового коллектива в их речи куда более последовательно, чем это можно ожидать от изучения древних, доступных только через посредство письменности языков; эта последовательность часто распространяется на тончайшие оттенки звуков. Тому, кто не в состоянии сам проделать эти наблюдения над своим родным или иным наречием, следует обратиться, например, к превосходной работе И. Винтелера «Керенцское наречие кантона Гларус» (Лейпциг и Гейдельберг, 1876), которая убедит его в правильности сказанного¹. Не следует ли тем, кто так охотно и так часто допускает немотивированные исключения из механических звуковых законов, обратить внимание на эти факты? Если лингвист может собственными ушами услышать, как протекает жизнь языка, почему он предпочитает составлять себе представление о последовательности и непоследовательности в звуковой системе единственно на основании неточной и ненадежной письменной традиции древних языков? Если кто-нибудь захочет исследовать анатомическое строение какого-либо органического тела и будет располагать прекраснейшими препаратами, разве он откажется от препаратов ради заведомо неточных рисунков?

* * * Итак, только тот компаративист-языковед, который покинет душную, полную туманных гипотез атмосферу мастерской, где куются индоевропейские праформы, и выйдет на свежий воздух осязаемой действительности и современности, чтобы познать то, что непостигаемо с помощью сухой теории, только тот, кто раз и навсегда откажется от столь распространенного ранее и встречающегося и сейчас метода исследования, согласно которому язык

¹ Следует принять к сведению и общие замечания этого фонетиста о ненадежности обычной характеристики произнесенного слова и об опасностях, проистекающих отсюда для лингвиста.

изучают только на бумаге, растворяют все в терминологии, в формулах и в грамматическом схематизме, полагая, что сущность явлений уже познана, как только для вещи найдено имя, — только такой ученый сможет достичь правильного понимания характера жизни и преобразования языковых форм и выработать те методические принципы, без которых в исследованиях по истории языка вообще нельзя достичь достоверных результатов и без которых проникновение в периоды дописьменной истории языков подобно плаванию по морю без компаса.

Картина жизни языка, получаемая, с одной стороны, в результате изучения более поздних периодов развития языков и живых народных диалектов и, с другой — с помощью привлечения данных непосредственного наблюдения над психическим и физическим механизмом речи, отличается в своих существенных чертах от той картины, которую прежнее сравнительное языкознание, сосредоточившее свое внимание только на праязыке, видело в праиндоевропейском тумане и которая еще сегодня является для многих ученых руководящей нормой, И именно в силу существования этого различия, по нашему мнению, не остается ничего другого, как преобразовать прежние методические принципы нашей науки и навсегда отказаться от той неясной картины, которая никак не может отречься от своего туманного источника.

Из сказанного отнюдь не явствует, что все здание сравнительного языкознания в том виде, в каком оно существует в настоящее время, должно быть снесено и целиком выстроено заново. Несмотря на указанные выше недостатки метода исследования, благодаря острому уму и трудолюбию работавших в области языкознания исследователей было достигнуто такое обилие значительных и, как кажется, имеющих вечную ценность результатов, что мы имеем полное право с гордостью оглядываться на историю развития нашей науки. Но нельзя отрицать, что многим достоинствам сопутствует много недостатков и шатких положений, даже если эти не выдерживающие критики положения все еще признаются многими исследователями как сохраняющие свое значение для сегодняшнего дня достижения. Прежде чем строить дальше, нужно подвергнуть все здание в его теперешнем виде основательной проверке. Уже в фундаменте есть множество ненадежных мест. Покоящееся на таком основании сооружение необходимо обязательно перебрать. Остальная часть сооружения, поднявшегося ввысь, может быть оставлена, как она есть, если она покоится на хорошей основе, или подвергнуться некоторому улучшению.

* * * Как уже было указано выше, заслугой Шерера является то, что он настойчиво поднимал вопрос о том, как происходят в языках процессы преобразования и новообразования. К ужасу многих кол-

лег и ко благу самой науки, Шерер в вышеназванной книге очень часто при объяснениях использовал принцип «переноса форм». Многие формы даже древнейших доступных нам периодов истории языков, которые до тех пор постоянно рассматривали как результат чисто фонетического развития индоевропейских праформ, вдруг оказались не чем иным, как «продуктами ложной аналогии»¹. Это шло вразрез с традиционными взглядами, отсюда — недоверие и оппозиция с самого начала. Конечно, во многих пунктах Шерер, несомненно, был неправ, но он был столь же, несомненно, прав в неменьшем количестве случаев, и никто не может оспорить главной его заслуги, затмевающей все заблуждения и вряд ли оцененной достаточно высоко: он впервые поставил вопрос о правильности привычных методов, применявшихся до сих пор для рассмотрения изменения форм в древних периодах истории языка, например в древнеиндийском, древнегреческом языке и т. д., и о возможности и необходимости изучать эти языки на основе тех же принципов, что и новые языки, в которых наличие большого числа «образований по ложной аналогии» не вызывает сомнений.

Часть языковедов, а именно те немногие, кого это касалось больше всего, прошли мимо этого вопроса и, выразив в немногих словах свое отрицательное отношение, остались при своем старом мнении. Это не удивительно. Попытки критиковать метод, ставший привычным и по-домашнему уютным, всегда побуждают людей скорее избавиться от помехи, а не предпринять основательную ревизию и, может быть, изменение привычного метода.

У других, более молодых исследователей семя, брошенное Шерером, упало на плодородную почву. Раньше всех усвоил эту мысль Лескин², и, проанализировав понятие «звукового закона» и «исключения из закона» основательнее, чем это до сих пор делалось, он пришел к ряду методологических принципов, которые он сначала применил в своих академических лекциях в Лейпциге. Затем другие молодые исследователи, вдохновленные его примером, — и среди них авторы этих «Разысканий», — пытались и пытаются ныне приложить эти принципы к изучению все новых и новых фактов и добиться их признания все более широкими кругами. В основе этих принципов лежат две предельно ясные мысли: во-первых, язык не есть вещь, стоящая вне людей и над ними и существующая для себя; он по-настоящему существует только в индивидууме, тем самым все изменения в жизни языка могут исходить только

¹ Так, например, Шерер утверждал (а Остгоф неправильно оспаривал это в своих «Исследованиях», II, 137), что др.-инд. bhá râ mi — «я несу» не является результатом звукового развития индоевропейской праформы bharâ mi и что в праиндоевропейском употреблялась форма bharâ, а др.-инд. bhá râ mi является новообразованием до аналогии с атематическими глаголами типа dadâ mi.

² Л. Лескин (1840 — 1916) — немецкий языковед, работавший особенно много в области балтийского и славянского языкознания, один из основоположников младограмматиэма. (Примечание составителя.)

от говорящих индивидов¹, во-вторых, психическая и физическая деятельность человека при усвоении унаследованного от предков языка и при воспроизведении и преобразовании воспринятых сознанием звуковых образов остается в своем существе неизменной во все времена.

Важнейшими методическими принципами «младограмматического» направления² являются два нижеследующих положения.

Во-первых: каждое звуковое изменение, поскольку оно происходит механически, совершается по законам, не знающим исключений, т. е. направление, в котором происходит изменение звука, всегда одно и то же у всех членов языкового сообщества, кроме случая диалектного дробления, и все без исключения слова, в которых подверженный фонетическому изменению звук находится в одинаковых условиях, участвуют в этом процессе.

Во-вторых, так как ясно, что ассоциация форм, т. е. новообразование языковых форм по аналогии, играет очень важную роль в жизни новых языков, следует без колебаний признать значение этого способа обогащения языка для древних и древнейших периодов, и не только вообще признать, но и применить этот принцип объяснения так, как он применяется для объяснения языковых явлений позднейших периодов. И совсем не следует удивляться, если окажется, что образования по аналогии в древних и древнейших периодах истории языка будут обнаружены нами в том же или в еще большем объеме, что и в более поздних и позднейших периодах.

Здесь не место вдаваться в дальнейшие подробности. Однако позволим себе вкратце остановиться по меньшей мере на двух основных пунктах, чтобы показать несостоятельность некоторых упреков, сделанных недавно в адрес нашего метода.

Первое. Только тот, кто строго учитывает действие звуко-

¹ Это признавали in thesi и раньше. Но то обстоятельство, что язык привыкли всегда видеть только на бумаге, как и то, что постоянно говорили «язык», в то время как по-настоящему следовало говорить «говорящие люди» (ведь отрицательно относился к спирантам, утрачивал в абсолютном исходе τ, превращая θ ι θ η μ ι в τ ι θ η μ ι, и т. д. не греческий язык, а те из греков, от которых исходили указанные звуковые изменения), имело последствием то, что неоднократно забывали истинное положение вещей и связывали с выражением «язык» совершенно ложное представление. Терминология и номенклатура часто являются очень опасными врагами науки.

² Общую характеристику этих принципов до сих пор давали: Лескин в некоторых местах работы «Склонение в славянско-литовском и германском языках», Лейпциг, 1876; Мерцдорф в «Исследованиях», издаваемых Курциусом, IX, стр. 231 и дальше, стр. 341; Остгоф в работе «Глагол в сложных именах», Вена, 1878; несколько подробнее писал о них Бругман в своих «Исследованиях», IX, стр. 317 и дальше, Kuhn's Zeitschrift, XXIV, стр. 3 и дальше, стр. 51 и дальше; и особенно Пауль в «Beiträ ge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur», стр. 320 и дальше; сюда относятся также последние работы Брюкнера «К учению о новообразованиях в литовском языке», «Archiv fü r slavische Philologie», III, стр. 233 и дальше, и рецензия Остгофана книгу Асколи «Studj critici», помещенная в № 33 «Jenaer Literatur-Zeitung» за 1878 г.

вых законов, на понятии которых зиждется вся наша наука, находится на твердой почве в своих исследованиях. Напротив, тот, кто без всякой нужды, только для удовлетворения известных прихотей, допускает исключения из господствующих в каком-либо диалекте звуковых законов¹; кто или отрицает воздействие какого-либо фонетического изменения на отдельные слова или категории слов, тогда как оно заведомо захватило все другие однородные формы, или допускает спорадически, только в изолированных формах, такое звуковое изменение, которое нельзя найти во всех других однородных формах, или, наконец, кто заставляет тот же самый звук в тех же самых условиях изменяться в одних словах в одном, а в других — в другом направлении; кто, далее, видит во всех этих его излюбленных немотивированных исключениях норму, вытекающую из природы механического звукового изменения, как такового, и даже — как это очень часто случается — делает эти исключения основой для дальнейших выводов, уничтожая тем самым обычно наблюдаемую последовательность звукового закона, — тот с необходимостью впадает в субъективизм и руководствуется произвольными соображениями. В подобных случаях ученый может выдвинуть чрезвычайно остроумные соображения, которые, однако, не будут заслуживать доверия, почему он не имеет права жаловаться на встречаемое им холодное отрицание. То обстоятельство, что «младограмматическое» направление сегодня еще не в состоянии объяснить все «исключения» из звуковых законов, естественно, не может служить основанием для возражения против его принципов.

И второе — несколько слов об использовании принципа аналогии в исследовании более древних периодов истории языка.

По мнению некоторых, образования по аналогии встречаются предпочтительно в тех периодах истории языка, в которых «языковое чутье» уже «ослабло» или в которых, как еще говорят, «языковое сознание затемнено», следовательно, в более древних периодах истории языка их нельзя найти в таком же количестве, как в позднейших периодах². Странное представление — представление, выросшее на той же почве, что и взгляды, согласно которым язык и формы языка ведут самостоятельную жизнь вне говорящих индивидов; разделяя эти взгляды, люди оказываются настолько порабощенными терминологией, что постоянно принимают образные выражения за саму действительность и навязывают языку понятия, являющиеся всего лишь выражением лингвистического мировоззрения. Если бы только кто-нибудь сумел навсегда покон-

¹ Естественно, мы говорим здесь всегда только о механическом изменении звуков, а не о некоторых явлениях диссимиляции и перестановки звуков (метатезы), которые объясняются особенностями слов, где они происходят, постоянно являются физическим отражением чисто психического явления и никоим образом не уничтожают понятия звукового закона.

² Часто в трудах по языкознанию встречаются замечания типа: та или иная форма сохранилась со слишком давних времен, чтобы ее можно было считать образованием по ложной аналогии.

чить с такими вредными выражениями, как «юношеский возраст» и «старческий возраст языков», которые, как и многие другие, сами по себе совершенно невинные, — лингвистические термины до сих пор только проклинали и очень редко благословляли! Разве, например, для ребенка в Греции гомеровских времен, который, слушая формы языка в своем языковом коллективе, сохранял их в сознании и затем снова воспроизводил, для того чтобы быть понятым своими ближними, эти формы языка были древними, такими, которые он ощущал и употреблял иначе, чем греки александрийской или еще более поздней эпохи ощущали и употребляли формы языка своего времени? ¹ Разве грамматист, если бы ему вдруг сегодня стал известен, например, греческий диалект XX века до нашей эры или германский диалект VIII века до н. э., не изменил бы тотчас свое понятие о древности, связывающееся у него с языковыми формами гомеровского и готского языка, и не стал бы с этих пор считать древнее новым, и разве бы он не стал, по всей вероятности, после этого считать греков гомеровского времени и готов IV века нашей эры людьми с «ослабленным языковым чутьем», «с затемненным языковым сознанием»? Таким образом, разве подобные определения имеют какое-нибудь отношение к самому предмету. Или в. предчувствии будущего древние индоевропейцы потому не использовали принципа аналогии в образовании форм своего языка так широко, что хотели послужить грамматическим прихотям своих потомков и не затруднять им слишком сильно реконструкцию индоевропейского языка-основы? Наше мнение таково: как мы уверены в том, что нашим индоевропейским предкам, как и нам, для произношения звуков языка были нужны губы, язык, зубы и т. д., так мы можем быть уверены в том, что вся психическая сторона их языковой деятельности, в частности воплощение сохраняемых в памяти звуковых представлений в слова и предложения, так же и в такой же степени находилась под влиянием ассоциаций идей, как она находится сегодня и будет находиться впредь, пока люди останутся людьми. Следует только уяснить себе, что различия в общей структуре (Gesamthabitus) отдельных древних индоевропейских языков — потомков одного и того же индоевропейского праязыка — отнюдь не были бы столь значительными, если бы происходившее в доисторический период фонетическое изменение форм праязыка не сопровождалось интенсивным процессом аналогических преобразований старых форм и образования по аналогии новых форм. Следовательно, это не может служить признаком для отличия старого от нового.

Скорее на первый взгляд известный смысл имеет другой упрек, высказанный недавно с целью дискредитации наших усилий: говорят, что оперирующий понятием аналогии лишь иногда — может быть, в силу «счастливой случайности» — делает правильные вы-

¹ Мы, естественно, говорим здесь только об обычном разговорном языке и о народе без литературного и грамматического образования.

воды, в принципе же он обычно может апеллировать только к вере. Последнее утверждение само по себе совершенно правильно, и все, кто применяет принцип аналогии, ясно сознают это. Но нужно принять во внимание следующее.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒