Секция 6. Клиническая социология и психология здоровья.

Арина Галина Александровна

ф-т психологии МГУ имени М.В.Ломоносова, Москва, Россия

Николаева Валентина Васильевна

ф-т психологии МГУ имени М.В.Ломоносова, Москва, Россия

Ценность здоровья у подростков: на перепутье субъектности.

Аксиологический аспект здоровья как в социокультурном ракурсе, так и в проекции развития конкретного субъекта приобретает все больший вес в научном дискурсе по проблемам здоровья. Необходимость повышения значимости ценности здоровья осознается во всех областях социальной практики: образовании, медицине, спорте, медиапространстве. Однако, здоровье во многом остается знаемым, а не побуждающим к действию мотивом [Леонтьев А.Н., 1975].

Ситуация естественным образом трансформируется при наступлении болезни, травмы, риска потери качества жизни или профессиональных возможностей: ценность здоровья качественно повышает свое положение в иерархии ценностей, психотравма утраты или ее страх становятся детерминантой, мотивирующей поведение относительно здоровья. В данном случае вряд ли можно говорить о том, что именно ценность здоровья как сознательно-рефлексивный механизм саморегуляции будет в дальнейшем определять поведение, так как на эту сцену выходит гораздо более мощный регулятор – страх. Эффективность вмешательства на основе страха зависит от возраста и индивидуально-психологических особенностей. Максимальное «здоровьеформирующее» влияние страха наблюдается у тревожно-мнительных личностей и людей зрелого возраста. И напротив, у подростков приверженность рисковому поведению мало поддается коррекции с помощью страха или осознания угроз. Причем, склонность к риску как возрастной симптом является настолько универсальной, что даже подростки с хронической бронхиальной астмой, согласно многочисленным исследованиям, демонстрируют более выраженную бессознательную готовность к рисковым формам поведения, чем к профилактическим, адекватным их физическому недугу [Iosifyan M.A., Arina G.A., Flahault C., 2015].

Субъектность поведения относительно здоровья в онтогенезе исходно принадлежит не самому индивиду, но подобно другим формам деятельности определяется родительскими ценностями, представлениями о здоровье-болезни, их переживаниями и опытом болезни. В жизнь ребенка здоровье приходит как совместно-разделенная с родителями деятельность по формированию гигиенических привычек, стереотипов физической активности, привычных форм охранительного поведения и транслируемых запретов и означений. Собственная первичная «пред-субъектность» ребенка в области здоровья представлена, прежде всего, инстинктивными основами: инстинктом самосохранения, стремлением к удовольствию и нарциссическими чертами (самолюбованием собственным телом, эгоцентрическим радикалом). Позже в процессе социализации над первичными аффективными по своей природе основами надстраиваются представления о здоровье- болезни, черпаемые из многих источников, и прежде всего, из семьи. К подростковому возрасту все ключевые когнитивные регуляторы обычно – при стандартной траектории социализации – оказываются сформированы [Бовина, 2005], но зачастую знания о том, «что хорошо, что плохо для здоровья» не выполняют существенной роли в организации поведения. Самый яркий пример этого хорошо известен психиатрам и клиническим психологам: подростки с нарушениями социально-нормативных форм поведения и аддикциями могут рассказать о вреде курения и алкоголя еще красноречивее, чем их нормотипические сверстники.

Таким образом, подросток как потенциальный субъект здоровья оказывается на перепутье многих векторов и факторов развития саморегуляции: - интериоризованные социокультурные стереотипы и установки семьи и макросоциума, с одной стороны, безотчетно воспроизводятся (например, как навыки личной гигиены), с другой, - в силу подростковых сепарационных и негативистических реакций постоянно и импульсивно оспариваются и разрушаются (отсюда парадоксальное сочетание чистых рук и грязной комнаты); - инстинктивные нарциссические аффекты могут трансформироваться, с одной стороны, в подростковую озабоченность внешностью, которая представляет собой квази-зависимость от внешней привлекательности и ее признания окружающими, а с другой – эти же установки могут питать систематические занятия спортом, танцами и другими динамическими нагрузками; - когнитивное наполнение субъективного конструкта «здоровье» может быть примитивным – «не болезнь», или дифференцированным – «без вредных привычек, здоровый образ жизни», с развитым внутренним локусом контроля здоровья («принадлежит мне, я за него отвечаю»); - эмоционально-ценностный аспект поведения в отношении здоровья может быть представлен либо страхами – своими и чужими, бессознательно зафиксированными в форме избегающего поведения; либо в более развитой – подростковой - модели конфликта: между ценностью здоровья и ценностью активной жизни; причем связь между этими ценностями и рисковым поведением оказывается сложно опосредованной когнитивными и эмоциональными аттитюдами и копинг-механизмами [Iosifyan M.A., Arina G.A., Flahault C..2015].

Даже краткое описание противоречивой системы саморегуляции поведения по отношению к здоровью в подростковом возрасте свидетельствует не только о «пред-субъектном» ее уровне, но и объясняет недостаточную эффективность многих профилактических программ.Путь повышения результативности социально-воспитательных воздействий пролегает в области психолого-консультативного разрешения ценностных конфликтов подростка, формировании инструментальной ценности здоровья, а также коррекции семейных стереотипов образа жизни.

Литература:

1. Бовина И.Б. Представления о здоровье и болезни в молодежной среде// Вопросы психологии. 2005. N3, с.90-97.

2. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975

3. Iosifyan M.A., Arina G.A., Flahault C. Attitudes mediate relationships between values and health behaviors among adolescents with asthma. Psikhologicheskie Issledovaniya, 2015, Vol. 8, No. 41, p. 2. http: //psystudy.ru.

Арина Галина Александровна

ф-т психологии МГУ имени М.В.Ломоносова, Москва, Россия

Социокультурный стереотип «хорошей матери» несет угрозы психосоматическому развитию ребенка.

Социокультурный стереотип «хорошей матери» культурно-историчен, отражает основные мотивационные и операциональные ожидания, адресованные женщине в ее материнской роли, бытующие в обществе в соответствующую эпоху [Филиппова Г.Г., 2002]. Одновременно с этим - динамическим – компонентом материнская роль включает в себя устойчивые эталонные предписания: быть высокомотивированной в заботе о ребенке; ответственной не только за правильность собственных действий, но и за нормативность всего хода развития ребенка; в исполнительном звене материнству предписывется умелость и высокая работоспособность. Некоторые психологические исследования обозначают смысл материнства как центральный компонент гендерной идентичности, фактически обрисовывая идентичность «хорошей матери» как моновершинную структуру [Брутман и др., 1994]. Эти идеализированные ожидания закономерно могут порождать перфекционную тревожность, которая максимально себя проявляет в варианте долгожданного и желанного первого материнства. Сам опыт материнства как опыт собственного развития в данной ролевой позиции способен преодолевать часть ситуативно обусловленной тревожности. Иная ситуация складывается, когда к тревоге «неопытности» присоединяется тревожность глубинно-личностного происхождения, в варианте «тревожной матери». Парадокс в том, что до поры, прежде всего на этапе младенчества и раннего развития ребенка такая мать воспринимается как максимально заботливая и мотивированная, даже сильно любящая. Тревога по поводу ребенка выступает эмоциональным маркером любви, и поэтому находит поддержку у окружающих. Негативные последствия эмоционально-ценностного стереотипа тревожности проявляются позже в виде очевидной гиперопеки, сверхконтролирующего поведения, трансляции собственных страхов подросшему ребенку, депрессивных когнитивных стереотипов и т.д. Взаимосвязи устойчивой тревожности матери и характеристик раннего развития в психологии изучены недостаточно. Нами предпринято многолетнее исследование восприятия матерями психосоматического развития собственного ребенка: рефлексия хода развития, его эмоциональное сопровождение, аккумуляция опыта собственных действий. Для этих целей была разработана специальная анкета оценки психосоматического развития ребенка в ключевых эпизодах детско-материнского взаимодействия (вскармливания, купания, одевания, психомоторных навыков и др.). Респондентами выступили матери (более100), имеющие одного ребенка не старше 6 лет ( воспоминания о развитии ребенка более-менее сохранны).Экологичность исследования обеспечивалась пилотным этапом с многочисленными структурированными интервью матерей и их семей, добровольностью согласия, популяционной адекватностью выборки. Было обнаружено, что вне зависимости от уровня тревожности, мамы оценивают развитие своего ребенка как соответствующее возрасту; тревога, связанная со здоровьем ребенка, также одинакова и не зависит от личностной тревожности матери и адресована периоду раннего развития, речевого развития и эпизоду купания. Мамы с нормальным уровнем тревожности замечали больше положительных эмоций у ребенка, больше радовались его достижениям, здоровью, взаимодействию с нимм, чем мамы с высоким уровнем тревожности. Другими словами, " нетревожные" матери больше направлены на гедонистическое восприятие ребенка и всего того, что происходит с ней самой в этот период. В отличие от обывательского взгляда на тревожность как на охранительную эмоцию, было показано, что высокая тревожность матерей не делает их более предусмотрительными. Также было отмечено, что высокая тревога не диктует одинаковый «охранительный» паттерн материнского поведения во всех эпизодах развития ребенка, наблюдается противоречивое сочетание заостренной тревожности и беспечности. У детей высокотревожных мам чаще отмечались аллергические реакции и расстройства желудочно-кишечного тракта. При этом несмотря на частую заболеваемость детей, матери с высоким уровнем тревожности не были более внимательными к соматическому статусу детей, но напротив, бывали даже даже беззаботны по отношению к заболевшему ребенку. Описанный психологический паттерн «тревожной матери» не просто подкрепляет клинические и психологические наблюдения о том, что тревожность матери является действительно детерминирующим фактором в психосоматическом и соматическом статусе ребенка. Но и раскрывает, хотя бы отчасти, пути влияния материнского эмоционально-мотивационного статуса на раннее психосоматическое развитие ребенка: 1.тревожность не только не мотивирует родительскую умелость, она является барьером в реализации одной из ключевых потребностей ребенка – «со-радования» в каждом взаимодействии с матерью, тем самым влияя на ход дифференциации эмоций, и возможно, создавая предпосылки для развития алекситимии; 2. материнская тревога в раннем возрасте уже маркирует для ребенка расширенный список опасных ситуаций не только в физическом плане (например, купание или болезни), но и в плане достижения(правильность речи, движений и др.); 3. тревожность создает психофизиологические предпосылки к психосоматическим болезням в виде повышенной сензитивности, возбудимости нервной системы; 4. тревога о здоровье ребенка предрасполагает к фиксации инстинкта самосохранения в форме страха за себя, в дальнейшем – мнительности и ипохондричности; гиперопека заболевшего ребенка в скором времени может обернуться серьезным осложнением – вторичной выгодой болезни.

Литература:

1. Брутман В. И., Панкратова М. Г, Ениколопов С. Н. Некоторые результаты социологического и психологического обследования женщин, отказавшихся от своих новорожденных детей // Вопросы психологии. 1994. № 5. С. 31–36.

2. Филиппова Г. Г. Психология материнства. – М.: Изд–во Института психотерапии, 2002. – 240с.

Белинская Елена Павловна

МГУ имени М.В.Ломоносова, Москва, Россия

Болезнь как трудная жизненная ситуация: стратегии совладания

Изучение когнитивных и поведенческих усилий человека по преодолению трудных жизненных ситуаций (копинг-стратегий, или стратегий совладания) сегодня все более и более склоняется к субъективисткому полюсу: очевидно возникающий вопрос о том, что именно является критерием «трудности», все чаще в качестве своего решения имеет сугубо воспринимаемый характер ситуации, а не ее объективные параметры. С одной стороны, подобная трактовка представляется достаточно закономерной – прежде всего, в силу доминирования когнитивистских подходов как на уровне теоретических моделей, так и в практике эмпирических исследований [1, 6, 9]. Однако, с другой стороны, нельзя не заметить, что понимание трудной жизненной ситуации исключительно как субъективно переживаемой неминуемо расширяет саму феноменологию совладания и в предельном значении заставляет мыслить возможные стратегии преодоления трудностей как неотличимые от жизнедеятельности в целом. Поэтому обращение к проблематике совладания с трудностями на материале ситуации тяжелого заболевания представляется нам актуальным: болезнь очевидно является и объективно, и субъективно трудной жизненной ситуацией, требующей от человека мобилизации его ресурсов

Исследование болезни как трудной ситуации, особенно при тяжелых, жизненно угрожающих заболеваниях, имеет уже определенные традиции изучения. Но подчеркнем, что, как правило, речь идет о возможных стратегиях и ресурсах совладания самих больных [2, 3, 7, 12]. Между тем, очевидно, что подобная ситуация требует определенной мобилизации от друзей и близких больного, - хотя бы в силу того, что неминуемо сказывается на параметрах межличностного общения и взаимодействия [5, 10, 11]. Поэтому задачами эмпирического исследования мы видели: 1) изучение специфики межличностных отношений в диаде «тяжелобольной человек – ухаживающий родственник»; 2) определение ведущих стратегий совладания родственников тяжелобольных

В исследовании использовались следующие методики: 1) с целью диагностики предпочитаемых родственниками копинг-стратегий использовалась методика диагностики копинг-поведения в стрессовых ситуациях С.Нормана, Д.Ф.Эндлера, Д.А.Джеймса (в адаптации Т.Л.Крюковой), включающая в себя три шкалы: - копинг, ориентированный на решение задачи; копинг, ориентированный на эмоции; копинг, ориентированный на избегание [4]; 2) с целью диагностики межличностных отношений в диаде «тяжелобольной человек – ухаживающий родственник» использовалась методика диагностики межличностных отношений Т. Лири (в адаптации Л.Н.Собчик), включающая в себя 128 оценочных суждений, формирующий два фактора: - " доминирование-подчинение" и " дружелюбие-агрессивность", определяющие общее впечатление о человеке в процессах межличностного восприятия [8]. Полученные данные обрабатывались с помощью статистического пакета SPSS15

Выборку исследования составили: 1) подгруппа родственников тяжело больных (онкологические заболевания); 2) подгруппа родственников ситуативно больных (вирусные инфекции); 3) подгруппа тяжелобольных; 4) подгруппа ситуативно больных. Каждая подгруппа была сбалансирована по полу, в каждую из них входило по 36 человек; всего в исследовании приняло участие 144 человека

Основные результаты исследования состояли в следующем. Обнаружены значимые различия в выборе доминирующих стратегий совладания у родственников больных: проблемно-ориентированный копинг более выражен у родственников тяжелобольных, а также в целом их репертуар стратегий совладания шире, нежели у родственников ситуативно больных. Помимо этого, отличия в копинг-стратегиях группы родственников тяжелобольных и группы родственников ситуативно больных были обнаружены и в корреляциях между шкалами методики: в частности, в группе родственников тяжелобольных стратегия избегания значимо коррелирует с копингом, ориентированным на эмоции. Кроме того, были выявлены различия в когнитивных стратегиях совладания: родственникам тяжелобольных присущ уход в сторону переосмысления проблемы и религиозность. Для родственников ситуативно больных более свойственна такая когнитивная стратегия совладания как игнорирование. Также родственникам тяжелобольных в большей степени присущи такие поведенческие копинг-стратегии как поиск социальной поддержки и сотрудничество, в то время как родственники ситуативных больных из поведенческих стратегий совладания чаще используют активное избегание, отвлечение и компенсацию. При этом наблюдаются значимые различия в характере межличностных отношений в диаде «больной – ухаживающий родственник»: так, тяжелобольные воспринимают своего значимого близкого как более доминирующего, агрессивного и эгоистичного, нежели ситуативно больные. Иными словами, предпочтение стратегий совладания в такой трудной общесемейной ситуации каковой является болезнь одного из ее членов, опосредовано динамикой внутрисемейного межличностного взаимодействия.

Литература:

1. 1.

2. Белинская Е.П., Сангова С. Болезнь как трудная жизненная ситуация: особенности стратегий совладания родственников тяжелобольных. [Электронный ресурс] // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2015. Т.8, № 42. - URL: http: //psystudy.ru

3. 2.

4. Волкан В., Зинтл Э. Психология горевания / Пер. с анг. – 2-е стереотип, изд. – М.: Когито-Центр, 2014. - 160 с.

5. 3.

6. Исаева Е.Р. Копинг-поведение и психологическая защита личности в условиях здоровья и болезни. – СПБ.: Изд-во СПбГУ, 2009. – 136 с.

7. 4.

8. Крюкова Т.Л. Методы изучения совладающего поведения: три шкалы. – Кострома: Авантитул, 2007. – 60с.

9. 5.

10. Куфтяк Е.В. Жизнеспособность семьи: теория и практика // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2014. – N 5(28) [Электронный ресурс]. – URL: http: //mprj.ru

11. 6.

12. Рассказова Е.И., Гордеева Т.О. Копинг-стратегии в психологии стресса: подходы, методы и перспективы исследований. [Электронный ресурс] // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2011. N 3(17). URL: http: //psystudy.ru

13. 7.

14. Сирота Н.А., Московченко Д.В., Ялтонская А.В. Совладающее поведение женщин с онкологическими заболеваниями репродуктивной системы // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2014. – N 1 (24). – С. 10 [Электронный ресурс]. – URL: http: //

15. 8.

16. Собчик Л.Н. Методы психологической диагностики. Вып.3. Диагностика межличностных отношений. Модифицированный вариант интерперсональной диагностики Т. Лири. Методическое руководство. М.: ВНИИИМТ, 1990.

17. 9.

18. Ялтонский В.М. Современные теоретические подходы к исследованию совладающего поведения [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2010. N 1. URL: http: // medpsy.ru

19. 10.

20. Duci V., Tahsini I., Perceived social support and coping styles as moderators for levels of anxiety, depression and quality of life in cancer caregivers: a literature review // European Scientific Journal, Vol. 8, No.11, 2011, p. 160-175.

21. 11.

22. Nakano T., Yoshikawa E., Akizuki N., Okamura M., Shimizu K., Uchitomi Y. Family members of cancer patients: Needs, quality of life and symptoms of anxiety and depression // Psychooncology, №19, р.384-389, 2010.

23. 12.

24. Petticrew M., Influence of psychological coping on survival and recurrence in people with cancer: systematic review // Journal of Clinical Oncology, 2002; №325, р.1066-1079.

Бурлакова Наталья Семеновна

МГУ имени М.В.Ломоносова, ф-т психологии, Москва, Россия

Олешкевич Валерий Иванович

канд.философ.наук, Москва, Россия

Актуальные направления исследований социологии клинической психологии

Детская клиническая психология сравнительно недавно была встроена в соматическую клинику и начала нарабатывать определенный методический потенциал. Однако при реформировании здравоохранения она не только не получила здесь какого-либо развития, но вольно или невольно начала свертываться. Это пример негативного влияния так называемой модернизации на развитие современной детской клиники. Вместе с тем в детской клинической психологии обозначилась естественная тенденция ее развития в сторону не только более глубокого психологического обследования ребенка, прослеживания в динамике психического и психологического здоровья детей и подростков, но и в направлении анализа семьи, организации работы с ней, семейного консультирования и психотерапии, а также взаимодействия с более широкой средой, организующей развитие ребенка. Клиническая психология тем самым получила выход на широкий диапазон данных о развитии детей, в том числе о различных социальных стратах, группах и субкультурах, внутри которых происходит развитие детей и подростков, а также на социологические исследования различных форм и методов оказания психологической помощи в стране в целом. В этом смысле клиническая психология двигалась в сторону объединения с социологией. Сталкиваясь с различными типами семей, разными представлениями о ребенке и его ценности, детские клинические психологи, если они работали последовательно и системно, были вынуждены для эффективного развития этой области исследований и практики активно заниматься также и проблемами социологии детства, социологии семьи, социологии культуры различных социальных слоев населения, анализом стратегий воспитания, ценностных ориентаций родителей в рамках различных социальных групп и пр. Этому способствовала также и практика первых диспансеризаций детей и подростков, когда наряду с систематическими соматическими обследованиями стали применяться также и клинико-психологические обследования. Если брать такую работу детского клинического психолога во всей ее совокупности (в том числе и план статистики), то она давала целую серию важнейших социалогических и социально-психологических данных о характере психологического развития детей, зонах риска, основных болевых точках и проблемах современной семьи, о проблемах отношений матери и ребенка и пр. Например, оказалось, что многие матери, в том числе и высокообразованные, прочитавшие многие популярные психологические книги, в общем и целом не знают как воспитывать ребенка, испытывают в этой области серьезные затруднения и неуверенность, обращаясь за консультацией к детскому клиническому психологу. И таких проблем, типичных для определенных слоев населения, обнаруживается в работе клинического психолога достаточно много. Социологический анализ этих вопросов показывает, что они действительно обоснованы в рамках определенных социальных групп, но также и то, что многие из этих вопросов могли бы быть системно и эффективно решены при привлечении социологии в детскую клиническую психологию. Это значит, что социология детской клинической психологии возможна не только на аналитическом уровне и на материалах детской клинической психологии в рамках соматических клиник, но также и на уровне прикладном, когда социология может ставить задачи коррекции различных типов социальных ситуаций относительно воспитания детей и их развития, поскольку речь в данном случае идет о массовых явлениях. В этом и других случаях можно говорить о социологии клинической психологии, в которой возможно выделить целый ряд направлений. Первое направление можно связать с изучением социальных факторов и механизмов формирования отклоняющегося от социальных норм и оптимальных форм развития поведения. В сущности это те факторы, которые затем интериоризируются в психику и становятся психопатологическими. Этот круг факторов достаточно широк, начиная от социальной гиперопеки, формирующей зависимое поведение, и кончая целым рядом фрустрирующих и амбивалентных социальных факторов, также ведущим к нарушениям психического развития. Это полноценный предмет социологии, открывающий возможность тесного сотрудничества между социологией и детской клинической психологией, если ее рассматривать в широком смысле (психологи, работающие в детских поликлиниках, крупных центрах помощи детям и пр., которые таким образом охватывают широкие слои детского населения, а соответственно различные социальные слои и культивируемые в этих слоях специфические образы детства). Второе направление социологии клинической психологии должно, по нашему мнению, сосредоточиться на анализе самих детских соматических и психиатрических клиник, центров помощи детям и семье, детских приютов, а также различных групп самопомощи. Здесь проблема обсуждается на материале клинической психологии детства, но она также может быть распространена и на все взрослое население страны. Такой анализ позволит осознать и социально рефлектировать ряд системных дефектов, существующих в этих учреждениях, и даст возможность осуществить их социальную коррекцию. Следующее направление социологии клинической психологии связано с социологическим анализом явных и неявных клинико-психологических концепций, лежащих в основе клинической психологии, лечебных, воспитательных и организационных мероприятиях в детских медицинских, социальных и медико-социальных учреждениях. Такой анализ позволяет вскрыть социальные и культурные источники исходных парадигм в клинической пс

Литература:

1. Бурлакова Н.С., Олешкевич В.И. Уровни культурно-исторического анализа в клинической психологии // Вопросы психологии.–2012. — №6. — С.35-44.

2. Бурлакова Н.С., Олешкевич В.И. Психологическая концепция идентичности Э.Эриксона в зеркале личной истории автора (опыт исследования природы клинико-психологического знания). Монография. М.: ООО «ИПЦ «Маска»», 2011.

3. Кон И.С. Ребёнок и общество. — М.: Академия, 2003.

Дубограй Евгений Викентиевич

НИИ социологии медицины..., Первый МГМУ им.И.М.Сеченова, Москва, Россия

Зарубежные учёные исследователи: социологи, психологи, врачи, о влияние религиозности на здоровье человека

Диапазон клинической эффективности религиозности простирается от профилактики заболеваний до их непосредственного лечения, выступая в качестве дополнительного элемента, который работает синергически в различных процессах: как психических, так и, преимущественно, в биологических.[1] Одно из самых масштабных обобщений научных исследований осуществил американский психиатр Гарольд Г. Коениг, профессор университета Дьюка, Северная Каролина США. Его анализ количественных исследований, которые публиковались в рецензируемых журналах с 1872 по 2010 годы (всего 3 300 исследований) показывает, что подавляющее большинство от 1/2 до 4/5 исследователей приходят к выводу о положительном влиянии религиозности/духовности на психическое и физической здоровье человека. А упоминаний о негативном влиянии чаще нет вообще или их доля около 1%.[34] Известнейший китайский социолог Фэй Сяотун перечисляет целый ряд научных исследований, которые показывают, что «люди, которые относят себя к одной из религий, как мужчины, так и женщины, в среднем живут дольше, чем другие, их иммунная система работает лучше, чем у других, и их кровяное давление ниже, чем у других; они не страдают от инсульта, депрессий, болезней сердца, тревог…»[2] Другой китайский социолог Фань Ган Хуа с о.Тайвань добавляет, что у верующих людей не только выше уровень удовлетворённости жизнью или уровень счастья, но и крепче семья и в среднем на одного ребёнка больше.[3] Причём это характерно, как для общества на Тайване, так и для американского социума, и для пожилых женщин в Мексике.[4] Исследование депрессии у голландцев показало снижение её уровня и вероятности возникновения у верующих католиков и протестантов, [5] особенно у пожилых[6]. В категории женщин больных ВИЧ выявлена значимая обратная зависимость между религиозностью и симптомами депрессии.[7] Установлено положительное влияние религиозности на лечение посттравматического синдрома.[8] Проведённый многомерный анализ и вторичный анализ баз данных подтверждают, что участие в религиозных службах коррелирует со снижением заболеваемости и смертности.[9] В частности показывает, что такое религиозное поведение увеличивает продолжительность жизни на 6 лет.[10, 30] Опрос 91 000 респондентов в Мэрилэнде, США показал, что у регулярно посещающих религиозные храмы уменьшается риск возникновения таких заболеваний как: цирроз печени, энфизема, ишемическая болезнь сердца, а также вероятность суицида.[11] Исследование на основе случайной выборки в 26 странах[12] выявило обратную связь между уровнем религиозности и склонностью к самоубийствам, особенно среди иудео-христианского пожилого населения[13]. Ряд исследователей отмечает высокую вариативность этих признаков в зависимости от конфессиональной принадлежности респондента.[14] Более того в целом ряде исследований утверждается, что наиболее тесная связь между религиозностью и здоровьем (как физическим, так и психическим) выявляется в случаях острых или хронических заболеваний, которые вызывают наибольший стресс у пациента. [15] В другой группе исследований указывается, что религиозная вера уменьшает вероятность осложнений после лечения, сокращает время пребывания в стационаре и способствует скорейшему восстановлению после операций на сердце[16, 31], на позвоночнике[17]. Также обнаружена более низкая вероятность излечиваемости рака молочной железы у неверующих пациенток.[18] Это подтверждается прямым влиянием уровня религиозности и конфессиональной принадлежности пациентов, перенесших это онкологическое заболевание на их продолжительность жизни.[19] Некоторые из выявленных зависимостей объясняются образом жизни, который ведёт человек, следуя нормам своей религии. Так израильские учёные выяснили, что в рационе атеистов (тех, кто не соотносит себя ни с одной из религий) насыщенных жирных кислот больше чем в рационе верующих.[20, 32] А это провоцирует ряд заболеваний из-за повышения уровня содержания триглицирида и холестерина в крови. Анализ статистики с учётом ценностно нормативных установок религии показывает, что мормоны и адвентисты получают травмы реже, чем остальные и реже заболевают заболеваниями вызванными употреблением табака и алкоголя. У них ниже коэффициент смертности от онкологических заболеваний.[21] Доказанной является высокая эффективность оздоравливающего потенциала религий в вопросах лечения различных зависимостей и, особенно, реабилитации.[22] Именно религиозные институты часто инициативно создают различного рода реабилитационные организации, как, например, «Общество анонимных алкоголиков».[23] В других исследованиях религиозность оказывается фактором, стимулирующим занятия физкультурой.[24] Для очень многих людей привлекательно сочетание религиозных практик с физическими упражнениями.[25] Поощряя здоровый образ жизни, религиозные группы способствуют доступности для пациента более полной и качественной медицинской помощи: [26] информационная и финансовая поддержка пациентов, содержание медицинских организаций. Установлено, что религия наполняет смыслом жизнь человека, и, как следствие, помогает более адекватно реагировать на дискомфортные ситуации и на болезни, [27] а также несколько уменьшает страдание человека от испытываемой боли[28, 33]. Религиозность может рассматриваться в качестве фактора, способствующего укреплению здоровья, собственно выздоровлению и реабилитации во всех странах и применительно ко всем традиционным (мировым и национальным) религия

Литература:

1. C.Valiente-Barroso, E.Garcia-Garcia. La religiosidad como factor promoor de salud y bienestar para un modelo multidisciplinary de atenció n psicogeriá trica. / Viguera Editores SL2010. PSICOGERIATRIA. 2010; 2(3) Р.154.

2. Фэй Сяотун. «Веровать – значит быть здоровым? » / The New Republic. от 19.07.1999.

3. Фань Ган Хуа «Социологический анализ того, как религия влияет на состояние депрессии». / Официальный сайт Департамента социальной психологии университета Ши Синь, Тайвань. 14.10.2014.

4. Levin J, Markides K. Religious attendance and psychological well-being in middle-aged and older Mexican Americans. Sociol Anal 1988; 49: P.66-72.

5. Braam A, Beekman AT, Deeg DJ, Smit JH, Van Tilburg W. Religiosity as a protective or prognostic factor of depression in later life; results from a community survey in the Netherlands. Acta Phychiatr Scand 1997; 96: P.199-205.

6. Koenig HG, George LK, Peterson BL. Religiosity and remission of depression in medically ill older patients.Am J Psychiatry 1998; 155: P.536-42.

7. Dalmida SG, Mcdonnell M, Dilorio C, Laderman G. Spiritual well-being, depressive symptoms, and immune status among women living with HIV/AIDS. Womens Health 2009; 49: P.119-43.

8. Schiff M. Living in the shadow of terrorism: Psychological distress and alcohol use among religious and non-religious adolescents in Jerusalem. Soc Sci Med 2006; 62: P.2301-2312.

9. Harold G. Koenig. Religion, Spirituality, and Health: The Research and Clinical Implications. / ISRN Psychiatry. Volume 2012 (2012), Article ID 278730, P.3. Интернет ресурс: http: //www.hindawi.com/journals/isrn/2012/278730/

10. Hummer R.A., Rogers R.G., Nam C.B., Ellison C.G. Religious involvement and U.S. adult mortality. Demography 1999; 36: P.273-285.

11. Comstock G.W., Partridge K.B. Church attendance and health. J Chronic Dis. 1972; 25: P.665-672.

12. Nisbet PA, Duberstein PR, Conwell Y, Seidlitz L. The effect of participation in religious activities on suicide versus natural death in adults 50 and other. J Nerv Ment Dis 2000; 188: P.543-546.

13. Neeleman J, Lewis G. Suicide, religion, and socioeconomic conditions. An ecological study in 26 countries, 1990. J Epidemiol Community Health 1999; 53: P.204-210.

14. Rasanen J., Kauhanen J., Lakka T.A., Kaplan G.A., Salonen J.T. Religious affiliation and all-cause mortality: a prospective population study in middle-aged men in eastern Finland. Int J Epidemiol. 1996; 25: P.1244-1249.

15. Koenig H.G. Religion, spirituality, and medicine: research findings and implications for clinical practice. South Med J 2004; 97: P.1194-1200. Интернет ресурс: http: //www.slideshare.net/route66mn/religion-spirituality-and-medicine-research-findings-and-im

Ефимкина Елена Андреевна

МГППУ, Москва, РФ

Основные психологические барьеры социализации детей с ограниченными возможностями здоровья.

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒