Антиобщественный» означает теперь «агрессивный»

⇐ ПредыдущаяСтр 11 из 23Следующая ⇒

Наиболее выдающиеся страстные характеристики нашей эпохи - насилие и смирение. Имеются общие враги и общие войны, невероятные по своему масштабу, интенсивности и атмосфере террора; и, в то же самое время, беспрецедентный гражданский мир и почти всеобщее подавление персональных вспышек, с соответствующей невротической потерей контакта, враждебностью, направленной против себя, и соматическими симптомами подавленного гнева (язвы, разрушение зубов, и так далее.) Во времена Фрейда там, где он жил, климат страстей, как представляется, был более отмечен депривацией и негодованием, как в отношении удовольствий, так и питания. В настоящее время Америка отличается общим высоким уровнем жизни, и сексуальность не столько фрустрирована, сколько неудовлетворительна. На самом поверхностном уровне невроз должен быть связан с изоляцией и подчиненным положением; но это уже всеобщее состояние, и поэтому оно менее серьезно; нравы приобретают все более соревновательный характер при высокой оценке общительности. Под этим же скрывается подавленная ненависть к себе и другим. Глубоко спрятанный невроз, который проявляется в замаскированном виде в таких мечтах, как комические книги или внешняя политика, является ретрофлексированной и спроецированной агрессией.

Блок побуждений и перверсий, которые называют агрессивными - страсть к разрушению и уничтожению, убийству, драчливость, инициативность, увлечение охотой, садо-мазохизм, потребность в завоевании и доминировании - признаны теперь антиобщественными par excellence. «Но, - можно услышать возражения, - они безусловно антиобщественны, разрушительны для порядка в обществе! » Факт немедленного, безусловного общественного неприятия и отвержения различных видов агрессии может быть принят как доказательство prima facie (первой степени) того, что именно в анализе и реализации агрессии нужно искать дальнейшее продвижение общества на пути к более счастливым нормам.

Уничтожение и разрушение

Отношение и действие, называемое «агрессивным», содержит набор по существу различных функций контакта, которые обычно динамически связаны в действии, и поэтому называются одним словом. Мы попробуем показать, что, по крайней мере, уничтожение, разрушение, инициатива и гнев являются необходимыми для роста в поле организм / среда. Если судить рационально, они всегда «здоровы», и, в любом случае, от них невозможно избавиться, не потеряв при этом ценных частей личности, особенно уверенности в себе, чувствительности и креативности. Другие виды агрессии (такие, как садо-мазохизм, завоевание, доминирование и суицид) следует интерпретировать как невротические производные. Чаще всего, так или иначе, общая смесь не анализируется аккуратно, а слишком сильно «понижается» en bloc. (Неискоренимые факторы подавляются по очереди.)

Позвольте начать с разграничения «уничтожения» и «разрушения». Уничтожение означает превращение в ничто, отмену объекта и вычеркивание его из существования. Гештальт завершается без этого объекта. Разрушение (деструктурирование) - это расчленение целого на фрагменты для того, чтобы построить из них новое целое.

Прежде всего, уничтожение - защитная реакция на боль, телесное вторжение или опасность. Путем уклонения от контакта и бегства животное изымает себя из поля, причиняющего боль; путем убийства оно «хладнокровно» удаляет из поля оскорбивший его объект. Поведенчески это выглядит как плотное смыкание рта, отворачивание головы, а также удары и пинки. Защитная реакция «холодна», поскольку никакой аппетит в этом не участвует (угроза исходит из внешнего мира). Существование объекта болезненно, но его не-существование тоже не приносит наслаждения, оно не участвует в завершении поля. Наслаждением, иногда явным, является ослабление напряжения, сопровождающего реакции избегания: вздох облегчения, капли пота и так далее.

Когда невозможны ни бегство, ни устранение противника, организм обращается к блокированию собственного осознавания: уклоняясь от контакта, отводя глаза, сжимая зубы. Эти механизмы становятся особенно важными, когда обстоятельства требуют противоположного ответа на «тот же самый» объект (в случае действительного соседства в нем различных качеств), особенно когда потребность или желание делает необходимым присутствие этого объекта, который является, одновременно, болезненным и опасным. Человек тогда вынужден обладать этим объектом без спонтанного наслаждения, удерживать, не допуская контакта. Таково обычно неизбежное тяжелое положение, в которое попадают дети, а зачастую и взрослые. Анализ должен сделать ясным, какие свойства объекта необходимы, а какие отвергаемы. Таким образом конфликт может быть сделан открытым и либо разрешиться, либо стать допущенным и переносимым.

Разрушение, в отличие от уничтожения, является функцией аппетита. Каждый организм в поле растет путем инкорпорирования, переваривания и усвоения нового, и это требует разрушения существующих форм до ассимилируемых элементов, будь то еда, лекция, отцовское влияние или различие в домашних привычках супругов. Новое должно быть принято только в соответствии с его местом в новом спонтанном функционировании. Если предыдущая форма не полностью разрушена и переварена, вместо ассимиляции происходит либо интроекция, либо образование зоны отсутствия контакта. Интроект может иметь две судьбы: либо станет болезненным чуждым содержанием в теле, которое в дальнейшем будет исторгнуто (рвота - своего рода уничтожение); или самость частично отождествится с ним, подавляя боль и пытаясь уничтожить часть себя. В последнем случае образуется постоянная сшибка, невротическое расщепление.

Склонность к разрушению приносит тепло и удовольствие. Она приближается, тянется, чтобы схватить оскаленными зубами, и она же выделяет слюну в процессе жевания. Такое отношение, особенно если оно, буквально или фигурально, является убийством, - без сомнения, считается жестоким. Но, уклоняясь от разрушения, самость может либо интроецировать, либо подавить аппетит вообще (отказаться от некоторых областей опыта). В первом случае - это использование исключительно наследия семьи и социального прошлого; кормимая насильно, не в соответствии с собственным ритмом и потребностями, самость интроецирует родителей и культуру и не может ни разрушить, ни ассимилировать их. Происходит множественная частичная идентификация; она разрушает уверенность в себе, и, в итоге, прошлое разрушает настоящее. Если аппетит подавлен, в форме отвращения или страха кусания и жевания, происходит потеря чувств.

С другой стороны, теплое и приносящее удовольствие (даже если гневное) разрушение существующих форм в персональных отношениях часто ведет к взаимной выгоде и любви, как при соблазнении и дефлорации девственницы, или при разрушении предубеждений между друзьями. Если соединение двух личностей действительно глубоко полезно для них, то разрушение несогласующихся форм, с которыми они пришли к этому контакту - это движение к их более глубинным сущностям, которые актуализируются в новой получившейся фигуре. В этом процессе освобождается связанная энергия, что будет отнесено на счет освобождающего фактора - такого, как любовь. Процесс взаимного разрушения, возможно, является главной доказательной основой глубинной совместимости. Наше нежелание рисковать - это, очевидно, страх, что если мы потеряем вот это, у нас не будет вообще ничего. Мы предпочитаем плохую пищу ее отсутствию; мы приучены к скудости и голоду.

Инициатива и гнев

Агрессия - «шаг по направлений к» объекту, вызывающему аппетит или враждебность. Переход импульса в шаг есть инициатива: принятие как импульса, так и его моторного исполнения как своего собственного. Очевидно, что инициатива может быть задушена подавлением всякого аппетита, как было описано выше. Но более обычным в наше время, похоже, является отделение аппетита от моторного поведения, так, чтобы он проявлялся только многословным планированием или мечтаниями. Создается впечатление, что с отказом от охоты и борьбы люди вообще прекратили двигаться; движения, совершаемые в спортивных играх, не связаны с органическими потребностями, движения во время работы не являются нашими собственными движениями.

Заявление ребенка: «Когда я вырасту, я буду делать то-то и то-то», - указывает на его инициативу, подражательное присвоение поведения, которое позволяет осознать его пока еще смутные желания до того, как оно будет реализовано. Когда это повторяет взрослый, незаконченное желание сохраняется, а инициатива уже ушла. Что же произошло между этими моментами? Дело в том, что в нашей экономике, политике и образовании так называемые цели слишком чужды, а способы их достижения слишком сложны, «не по руке». Вся жизнь - лишь подготовка, никакой реализации и удовлетворения. Результатом становится то, что проблемы невозможно проработать и ассимилировать. Система образования порождает огромное количество неассимилированных интроектов. Через некоторое время самость теряет доверие к собственным потребностям и аппетитам, а также веру, которая есть знание (неосознанное), что при следующем шаге под ногами обнаружится почва: человек отдается действию без колебаний, если он верит в то, что в фоне найдутся средства. В итоге, попытки ассимиляции бывают оставлены, и остается растерянность и отвращение.

В то время, пока инициатива теряется в замешательстве, преследуя слишком трудные цели, она терпит поражение и в решении самых простых задач: так же, как ребенок падает, пытаясь быть «первым». Страх приводит к отказу от собственных склонностей (аппетита). В целом, наблюдается снижение потребностей до самых простых, безынициативность и зависимость: человек хочет быть накормленным и ухоженным, сам не понимая как, и это ведет к сохранению неуверенности и подчинения.

Однако, предположим, что аппетит силен и скрыто движется к своей цели, но встретившиеся препятствия вызывают фрустрацию. Напряжение вырывается наружу, и это - жгучий гнев.

Гнев содержит три агрессивных компонента - разрушение, уничтожение и инициативу. Горячность гнева - проявление аппетита и инициативы как таковых. Сначала препятствие расценивается

просто как часть существующей формы, которая должна быть разрушена, и его атакуют с радостной горячностью. Но как только фрустрирующая природа препятствия становится явной, наличное напряжение становится болезненным, и тогда к теплому разрушительному аппетиту добавляется холодная потребность уничтожения. В критических случаях аппетит (движение к цели) переходит все границы, и тогда это неистовая «белая» ярость. Различие ярости (убийственной) и простого уничтожения (потребности в том, чтобы вещи не существовало в поле) состоит в выдающемся вовлечении самости; человек уже подчинен ситуации, а не просто отмахивается от нее; стремление к убийству не просто защита, поскольку человек вовлечен целиком, и потому не может просто уклониться от продолжения контакта. Так, мужчина, получивший пощечину, впадает в ярость.

В общем, гнев является симпатичной (сочувственной) страстью; он объединяет людей, так как смешан с желанием. (Так, ненависть, как известно - оборотная сторона любви. Когда из-за подавления желания оно перерастает в «чистый» гнев, самость полностью занята враждебной атакой, но если подавление вдруг прекращается - например, при обнаружении того, что атакующий сильнее и опасности нет - желание внезапно кристаллизуется в любовь.

Можно видеть, что обычная формула «фрустрация ведет к враждебности» правдива, но слишком упрощена, так как не упоминает о теплом аппетите в гневной агрессии. Тогда становится трудно понять, почему гнев сохраняется, когда уничтожение препятствия эффективно достигнуто, благодаря смерти или удалению из поля (например, родители умерли, но ребенок все еще сердится на них), или еще: почему в случае мести уничтожение врага приводит к такому удовлетворению - его несуществование не безразлично, но питательно: враг не только уничтожен, но разрушен и ассимилирован. Так происходит потому, что фрустрирующее препятствие сначала было принято за часть желанной цели; ребенок сердится на мертвых родителей, потому что они все еще часть незавершенной потребности - для него недостаточно понимать, что, как препятствия, они убраны с пути. И объект мести и ненависти есть часть субъекта, неосознанно любимая.

С другой стороны, именно смесь стремления к уничтожению с гневом порождает такое интенсивное чувство вины, когда речь идет об объекте трудной любви. Мы не можем позволить себе уничтожить, превратить в ничто то, в чем мы нуждаемся, даже когда этот объект фрустрирует нас. Так, именно этот сохраняющийся гнев, объединяющий аппетит с уничтожением, ведет к торможению аппетита вообще и является частой причиной импотенции, инверсии и так далее.

В «красном» гневе осознание некоторым образом спутано. В «белой» ярости оно часто очень ясно, когда, после удушения всякого телесного аппетита, его объект все еще представляется живо и ярко, пока самость на него нападает, чтобы уничтожить. В пурпуре налитого кровью бешенства самость взрывается вместе со своими фрустрированными импульсами, и действительно запутывается. В черном гневе, или ненависти, самость начинает разрушать саму себя ради своей враждебной цели; она больше не видит реальности, ее заменяет собственная идея.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒