Детские эмоции и нереальность: нетерпение, галлюцинация, агрессивность

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 23Следующая ⇒

3) Фрейд также говорил о созревании, как о процессе адаптации к «реальности» и торможении «принципа удовольствия». Это, как он считал, требует затрат времени, отказа от многих вещей и нахождения «сублимации», которая является социально приемлемой формой разрядки напряжения. Совершенно очевидно, что Фрейд, у которого под толстой шкурой патернализма часто угадывалось детское сердце, представлял этот вид созревания довольно туманно. Он считал, что оно совершается ради прогресса общества и цивилизации за счет развития и счастья каждого человека; и он часто настаивал, что такой способ взросления зашел ради безопасности уже слишком далеко. И, судя трезво, в тех терминах, в которых он ее определял, адаптация к «реальности» в точности представляет собой невроз: это - преднамеренное вмешательство в саморегуляцию организма и превращение спонтанной разрядки в симптомы. Цивилизация, таким образом, представляет собой болезнь. В той степени, в которой это все-таки необходимо, очевидно разумным отношением будет не хвалить зрелость, а обоим - и пациенту, и терапевту - учиться торговать тухлой рыбой, как говорил Брэдли: «Это лучший из возможных миров, и обязанность каждого честного человека - продать тухлую рыбу! » Это имело бы своим достоинством направление агрессии в допустимых размерах наружу.

Но мы думаем, что проблема поставлена неверно. В первую очередь, Фрейд неизменно робок в возлагании надежд на возможность радикальных перемен в социальной действительности, которые могли бы сделать ее более соответствующей детским желаниям (никуда не исчезнувшим). Например, получить возможность чуть-чуть большего беспорядка, грязи, аффекта, невнимания правительства, и так далее. Создается такое впечатление, что он постоянно колеблется между обронзовевшими установками своей теории и мучительной запутанностью собственных чувств. Но так же неверно он интерпретировал и поведение самих детей, вырывая его из контекста и рассматривая с точки зрения очень предубежденного взрослого.

Рассмотрим, например, ситуацию ожидания. Защитники зрелости согласны в том, что дети не могут ждать; они нетерпеливы. Каковы доказательства этого? Временно лишенный чего-то, что, как он «знает», он должен получить, маленький ребенок кричит и бьется. Но позже мы видим, что как только ребенок получает желаемое (или сразу после этого) - он немедленно становится безмятежным и сияющим. Нет никаких признаков того, что предыдущая драматическая сцена означала что-нибудь помимо того, чем она являлась. В чем же был ее смысл? Частично, сцена была рассчитана на убедительность; частично, это был затаенный страх реального лишения, поскольку знание обстоятельств, подтверждающих то, что желаемое будет в итоге получено, недостаточно. Все это - простое невежество, и оно исчезнет с ростом знания; оно возникает вовсе не из «инфантильного отношения».

Но все же, остается кое-что интересное: сцена разыгрывается для собственной пользы, ради разрешения ничтожного напряжения. Плохо ли это? Далеко не доказывая того, что ребенок не может ждать, это подтверждает в точности то, что он способен к этому. И именно путем подпрыгивания от нетерпения: он обладает органической балансирующей техникой, применяемой в состоянии напряжения; и именно поэтому его удовлетворение чисто, полно и безоблачно. Это как раз взрослые не способны ждать - они утратили к этому навык; мы не устраиваем сцен, и поэтому наше негодование и страхи накапливаются, а потом мы пытаемся наслаждаться, будучи в действительности расстроенными и настороженными, с ощущением небезопасности. Какой же вред в детских драмах? Они оскорбляют взрослую аудиторию потому, что взрослые подавляют подобные истерики, не из-за звуков и ярости, которыми они сопровождаются, а из-за бессознательного отвлечения и развлечения. То, что здесь называется зрелостью, более всего напоминает невроз. Но если мы думаем о взрослых греках из эпоса или трагедий, или о родоначальниках и царях из Библии, то мы замечаем, что они - без ущерба для их интеллекта или чувства ответственности, - ведут себя самым инфантильным образом.

Рассмотрим вновь удивительную способность ребенка галлюцинировать во время игры. Он обращается с палкой так, как будто это кораблик, с песком - как будто это еда, с камнями - как будто это его приятели. «Зрелый» взрослый мужественно встречает факты, - когда он сломлен, то бежит в воспоминания и построение планов, но никогда в откровенные галлюцинации, если он не зашел уже слишком далеко. Хорошо ли это? Вопрос: какая реальность важна? До тех пор, пока осязаемая деятельность продолжается достаточно хорошо, ребенок примет любые опоры; сердцевиной реального является, в любом случае, действие. «Зрелый» человек относительно порабощен, но не реальностью, а ее невротически фиксированной абстракцией, а именно, «знанием», которое потеряло свою способность служить средством для использования, действия и счастья. (Мы не имеем в виду чистое знание, которое является трудной формой игры.) Когда абстракция заменяет собой реальность, воображение оказывается задушенным, а с ним и любая инициатива, эксперимент, и перспективы, и открытость чему-либо новому; все изобретения, так или иначе, проверяют реальность: а может быть, она устроена иначе? Именно поэтому они и увеличивает, в конечном счете, эффективность деятельности. Однако, все взрослые (за исключением больших художников и ученых) невротизированы именно таким образом. Их зрелость - это полная страха предубежденность по отношению к действительности, а не открытое и искреннее принятие ее такой, какова она есть. И конечно, в то время, когда взрослый уже намертво «застрял» в действительности, он проецирует на нее самое худшее безумие и совершает глупейшие рационализации.

Ребенок прекрасно различает мечту и реальность. В действительности, он различает четыре вещи: реальность, как-будто реальность, притворство, и «давайте притворимся, что...» (самый слабый пункт, поскольку у ребенка не слишком развито чувство юмора). Он может быть настоящим индейцем, используя палку, как будто это ружье, однако избегает реальных автомобилей. Нельзя сказать, что детскому любопытству или способности к обучению наносится вред их свободной фантазией. Наоборот, фантазия функционирует как необходимый посредник между принципом удовольствия и принципом реальности: с одной стороны, это - драма, где можно что-то попробовать и стать специалистом, с другой - терапия, позволяющая примириться со странной и горькой реальностью (например, при игре в школу). Короче говоря, когда терапевт предлагает пациенту повзрослеть и посмотреть в лицо реальности, он зачастую имеет в виду не конкретную действительность, в которой возможно творческое приспособление, но определенную повседневную ситуацию, с которой часто лучше иметь дело без того, чтобы прямо смотреть ей в лицо.

Другая инфантильная черта, которая, как предполагается, может показать путь достижения зрелости - это свободная агрессивность ребенка. Глава 8 (Антисоциальность и агрессия) будет посвящена торможению агрессии в нашей взрослой жизни. Здесь же мы хотели бы только подчеркнуть, что беспорядочные удары маленького ребенка всегда направлены на того, перед кем его сила - ничто, и вывод, что он имел в виду уничтожение противника, похож на проекцию взрослых. Грозные удары мальчишеских кулаков направлены только на врагов. Так собака, играя, покусывает, однако, не кусает по-настоящему.

И в заключение, когда мы говорим о способности зрелого человека приспособиться к действительности, не следует ли спросить (ведь все стесняются затрагивать эти вопросы): не в интересах ли западного урбанистического индустриального общества, капиталистов или социалистов, стоящих у власти, создана такая картина реальности? Правда ли, что другие культуры, более безвкусные в одежде, жадные в физических удовольствиях, не столь утонченные в манерах, беспорядочные в управлении, более склочные и предприимчивые в поведении, были или продолжают по этой причине быть менее зрелыми?

Детская безответственность

4) И, наконец, Фрейд рассматривает созревание как превращение в ответственного родителя (отца) из безответственного ребенка. По представлению Фрейда, это должно случиться после нормальной эволюции объектного выбора, от аутоэротического через нарциссически - гомосексуальный (ego-идеал и банда) к гетеросексуальному. Он говорил о здоровой ранней интроекции отца (идентификации с отцом). Зрелая позиция состоит в том, чтобы принять эту интроекцию как себя самого и начать играть родительскую роль. (Позже мы столкнемся с исключениями в его толкованиях, но он, очевидно, описывал собственный характер).

Позже парафрейдисты научились с подозрением относиться к отцовскому и другим авторитетам, делая упор скорее на контрасте между «безответственным ребенком» и «ответственным взрослым», который отвечает за свои действия и их последствия. Ответственность в этом смысле оказывается своего рода договорными отношениями с другими взрослыми.

Мы вновь можем интерпретировать этот рост ответственности как саморегуляцию организма в меняющемся поле. Безответственность ребенка следует из его зависимости; в определенной степени он - часть родительского поля, поэтому он не несет ответственности перед собой за свое поведение. Становясь более мобильным, овладевая осмысленной речью, персональными отношениями и возможностью выбора, ребенок начинает быть требовательным к самому себе, подразумевать связь между обещанием и исполнением, намерением и воплощением, выбором и последствиями. И контрактные отношения воспринимаются в большей степени не как обязанность, а как следствие чувства симметрии, которое очень сильно в молодых людях. С наступлением стадии приобретения авторитета, будь то авторитет учителя или родительский, поле изменяется вновь: независимому человеку теперь уже недостаточно ответственности только за самого себя, поскольку другие начинают инстинктивно тянуться к нему или даже от него зависеть, просто потому, что он обладает такой способностью, и они дают ему, в свою очередь, поводы для новых действий. Это большая редкость - человек, достаточно зрелый для того, чтобы советовать, руководить и заботиться без смущения, доминирования и тому подобного - только потому, что положение обязывает, отказывающийся от своих «независимых» интересов как реально менее интересных.

С этой точки зрения, ребенок безответственен. Но существует основополагающий фундамент ответственности, и в нем у ребенка имеется огромное преимущество перед большинством взрослых. Это та серьезность, с которой ребенок берется за решение любой задачи, даже если эта задача - игра. Ребенок может быть непостоянным, бросать начатое, но уж если он чем-то занят, он отдается этому занятию целиком. Взрослый (частично потому, что он так озабочен ответственностью за самого себя) меньше увлекается. Лишь одаренные люди сохраняют эту детскую способность; обычно взрослые обнаруживают себя опутанными ответственностью за вещи, которые их не особенно интересуют. Проблема совсем не в том, что средний человек безответствен, скорее уж он слишком ответствен, чересчур скрупулезно придерживается расписания, не позволяет себе побыть больным или усталым, оплачивает счета прежде, чем запасется едой, слишком узко ведет собственный бизнес, боится риска. Не будет ли более мудрым теперь вывести вперед вместо ответственности и ее простого отрицания, детское противопоставление серьезности и каприза, при котором оба эти состояния оцениваются положительно?

Серьезное - это активность, которой человек предан и которую не может бросить, потому что самость как единое целое вовлечена в завершение ситуации, которая включает в себя реальность. Игра более капризна, потому что действительность в ней галлюцинаторна, и ее можно прервать. Если сказать человеку: «Это - безответственное поведение», - то он чувствует себя виноватым и принуждает себя, пытаясь исправиться. Но если человек слышит: «Вы не очень всерьез этим занимаетесь», - у него есть возможность решить (или не решить), насколько серьезно для него это дело; он может признать, что играет, или что это просто его каприз. Если он решает принять эту деятельность всерьез, то начинает обращать внимание на реальные качества объекта и свои отношения с ним, и это - побуждение к развитию. Безответственный человек - это тот, кто не в состоянии всерьез отнестись к тому, что действительно этого требует. Дилетант по собственному капризу играет с искусством, он доставляет себе удовольствие, но не несет ответственности за результат. Любитель играет с искусством всерьез, он ответствен перед ним (например, перед его выразительными средствами и структурой), но ему не нужно полностью ему отдаваться. Художник относится к искусству серьезно, и он абсолютно ему предан.

Заключение

Мы заключили, что неправильно говорить о «детском отношении» как о чем-то, что следует преодолеть, а о «зрелом отношении» - как о контрастирующей цели, которая должна быть достигнута.

Вместе с ростом ребенка изменяется поле организм / окружающая среда: это создает изменения в чувствах, смыслах, изменение подходящих объектов, постоянных чувств к ним. Многие черты и проявления, свойственные детям, перестают быть важными; появляются новые, взрослые черты, и, таким образом, увеличение силы, знаний, плодовитости и технических навыков постепенно образует новое целое. В то же время, часто изменяются только подходящие объекты; мы не должны забывать, что между детскими и взрослыми чувствами существует неразрывная связь, тогда как в невротическом обществе обычно проецируется неверная оценка детства, и многие из наиболее прекрасных и полезных сил, присущих взрослым, проявляющихся в наиболее творческих людях, рассматриваются как всего лишь ребячество.

Особенно в психотерапии: привычная нерешительность, дотошность, неспособность к совершению поступков и чрезмерное чувство ответственности (черты большинства взрослых людей) - невротичны. В то же время, спонтанность, воображение, искренность и игривость, прямое выражение чувств (детские черты) - свидетельствуют о здоровье.

Разблокирование будущего

Существует «прошлое», которое потеряно и должно быть восстановлено.

В начале этой главы мы говорили о прошлом и будущем; о тех, кто вспоминает, и тех, кто строит планы, о ранней сцене и плане жизни. Почему мы посвятили все наше пространство прошедшему? Это проявляют себя невротические проблемы тех, кто вспоминает и пытается посредством всего лишь слов пережить незавершенные ситуации прошлого, требующие восстановления потерянных чувств и отношений. С теми же, кто строит планы и также пытается обойтись только словами, трудность состоит не в том, что потеряно, но в том, что фальшиво присутствует - интроекции, фальшивые идеалы, усиленные идентификации, которые блокируют путь и должны быть разрушены, если человек ищет себя. Поэтому мы предпочитаем обсудить это в главе, посвященной Агрессии.

Вербальное воспоминание кажется сухим и безжизненным, поскольку прошлое состоит из неизменных частей. Они оживают, только будучи связаны с потребностями, присутствующими в настоящий момент, которые имеют возможность изменения.

С другой стороны, предчувствие, выраженное вербально, кажется глупым и пустым, поскольку будущее состоит из деталей, которые могут меняться любыми мыслимыми способами, если только эти перемены не ограничены некоторой уже существующей потребностью и имеющимися в распоряжении индивида силами. В невротических предвосхищениях существует фиксированная форма в неопределенном будущем, которая возникает из некоего интроецированного идеала или концепции эго, жизненного плана. Словесный прорицатель вызывает скуку своей патетикой, поскольку это не он сам говорит; он подобен чучелу чревовещателя, и не имеет значения, что он пытается вещать.

В этих терминах, мы опять можем дать предварительное определение существующей действительности. Настоящее - это частный опыт, который каждый может растворить в различных существующих возможностях, и преобразовать эти возможности в отдельную конкретную новую частность.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒