Крайняя телесная недостаточность

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 6Следующая ⇒

Меньше чем через две недели Карен перевозят домой, на Рэббит‑ лейн. Она поправилась еще на два фунта. Лоис меняет ей памперсы и разглядывает их содержимое так, словно ее дочь – какая‑ нибудь китайская императрица и в узорах на внутренней поверхности ее подгузников следует искать сокровенное знание.

– Мама, ну хотя бы не при мне. Пожа‑ а‑ алуйста!

– Доктор Менгер говорит, что на той неделе уже можно будет попробовать давать тебе твердую пищу.

– Гы‑ гы‑ гы, как же.

– Девушка, ваша ирония абсолютно неуместна.

Оказавшись дома, Карен одновременно обрадовалась и пришла в уныние из‑ за отсутствия каких бы то ни было перемен – та же мебель, те же совы, остальные безделушки, те же ковры, украшающие дом. Единственным свидетельством того, что время все‑ таки движется, оказывается комната Меган (когда‑ то бывшая в распоряжении Карен): постеры с незнакомыми поп‑ звездами, судя по всему, специально создающими себе такой имидж, чтобы доводить до ручки старшее поколение, странная одежка, разбросанная повсюду, да еще заказанная в мастерской деревянная вывеска, гласящая: «Территория Меган».

Ричард проводит невообразимое количество времени в новой комнате Карен – вечно пустовавшей «берлоге» Джорджа. Спит он на полу, у кровати Карен, иногда – рядом с ней на кровати. Судьба вернула их к той точке, с которой они собирались шагнуть в жизнь еще в юности. У них мгновенно восстановился свой язык, на котором они общаются наедине. А врозь им, кстати, уже становится порядком неуютно – появляется знакомое сладкое томление… В общем, они с радостью обнаруживают, что влюбились друг в друга заново.

– Я выгляжу как те дети, в пользу которых организуют сбор средств на телемарафонах, – говорит Карен Ричарду. – Мое тело может интересовать только врачей, как объект исследования, но, увы, – для мужчины я неинтересна.

– Да у меня от тебя трубы горят! – заявляет Ричард.

– Ну‑ ну, выбирай выражения, Беб.

– Ой, распустили слюни, – вмешивается Меган, услышавшая их разговор.

У Меган появляются первые признаки ревности. Ей позволили быть нужной, и она этим счастлива, но рядом с Ричардом и Лоис она ощущает себя как номинантка на «Оскара» за лучшую роль второго плана, на глазах у которой приз уходит к конкурентке. Карен подолгу болтает с ней, но этим разговорам далеко до той атмосферы близости и понимания, которая возникает при общении Карен с Ричардом. Вся нежность Карен достается ему! Меган теряется в догадках, как покорить Карен. Заняться ее внешностью? Чушь! Нет, когда они красили Карен волосы, было весело, да и прическа выглядит вполне сносно. Но ведь это все мелочи, занятие на один день. Нужно что‑ то еще. Еда? За это дело взялась Лоис, взвалив на себя почетное бремя организации питания Карен и ведения всех комендантских дел. Причем сама Лоис сияет от восторга. Даже когда несколько дней назад прокравшийся из каньона койот утащил ее болонку, Лоис восприняла это происшествие с почти радостным равнодушием: «Природа есть природа. – (Вздох.) – Ладно, Карен, вот свежевыжатый апельсиновый сок, без семечек».

Карен в шутку говорит Ричарду, что ее комната – это тюремная камера, а Лоис – ее надзирательница.

– Ричард, представляешь, это же ее мечта! Я теперь – подопытный кролик для экспериментальных диет. И никаких шансов на побег. – Карен кусает костяшки пальцев. – Нет, это, видно, карма у меня такая. Я будто опять превратилась в младенца.

– Ничего, скоро мы тебя отсюда вытащим.

– Разбежался, как же.

– Откуда такой пессимизм?

Ричард счастливее, чем когда‑ либо в жизни. Он мечется между Карен и работой как заводной. Гамильтон и Пэм тоже вполне счастливы, они мечутся между работой, посиделками в Обществе Анонимных Наркоманов и хождениями по врачам. Их жилое пространство спрессовано до одной комнаты, заваленной неперемотанными видеокассетами, пакетами с остатками прокисшего йогурта, пустыми флакончиками из‑ под лекарств, разноцветными баночками с витаминами, измазанными помадой салфетками, грязными одеялами, полупрочитанными книгами и журналами… За реабилитацией внимательно следит Венди.

Наблюдая за происходящим, Ричард обнаруживает некоторую повторяемость, периодичность событий. Однажды эта закономерность уже была отмечена – за покерным столом дождливым вечером несколько месяцев назад. По всему выходит, что пятерым его друзьям суждено вновь и вновь возвращаться в тихий, спокойный квартал, где прошло их детство. Карен тоже заметила это. Зато она не говорит Ричарду о другом, о том, что, с ее точки зрения, ее друзья в некотором роде так и не стали взрослыми. То есть выглядят они как вполне взрослые люди, но вот внутри… Они словно остановились в развитии, им чего‑ то не хватает. И всем им, похоже, приходится слишком много работать. Как и всем остальным. Карен вроде бы помнит, что отдых, свободное время, безделье были важной составной частью жизни. Но современный мир не оставляет им права на существование – их нет ни в реальной жизни, ни даже в той, что показывают по телевизору. Работа работа работа работа работа работа.

Посмотри! Знаешь, что я тебе сейчас покажу?

Люди все время суют Карен под нос какие‑ то новые электронные фиговины. Об этих машинках говорят как о святынях, можно подумать, что все эти штуки созданы для того, чтобы компенсировать внутреннюю самонедостаточность их владельцев. Нет, конечно, все эти чудеса потрясающе удобны и полезны. Электронная почта. Факс. Радиотелефон. Здорово. Но… в общем‑ то, ну и что?

– Гамильтон, вот скажи ты мне, что тебе с того? Лучше ты стал, умнее, добрее? Я имею в виду – когда купил себе факс.

– Понимаешь, Карен, это вопрос того, плыть или идти ко дну. А к технике привыкаешь.

– Неужели и мне придется?

– Это даже не обсуждается. Мы проиграли, Карен. Машины победили нас.

Когда всё немного успокаивается, когда проходит первый шок от пробуждения Карен, Ричард находит подходящий момент для важного разговора. Они дома одни, за окном – мрачный, холодный, сумрачный день; с неба все собирается, да никак не может решиться пойти снег.

– Карен, – спрашивает он осторожно, – ты помнишь письмо – ну, то, что ты оставила мне?

– Письмо?

– Да. Конверт. В тот вечер на склоне Гроуза. Я должен был отдать его тебе на следующий день, если ничего не случится… Как видишь – случилось.

– Точно‑ точно, – задумчиво говорит Карен. – Конечно, помню. А ты мне ничего про него не говорил. Я решила, что ты про него просто забыл, потерял, не прочитав.

Ричард достает конверт, в котором письмо хранилось почти двадцать лет, и вынимает из него листок бумаги – как он не раз доставал, желая убедиться, что письмо никуда не делось. Он протягивает его Карен.

15 декабря. 6 дней до Гавайев

Не забыть: позвонить Пэмми по поводу бус для африканской прически. Договориться о мелировании.

Привет, Беб. Это Карен.

Если ты читаешь это письмо, то: а) ты – самая большая свинья в мире, и я тебя больше знать не хочу, или же – б) наступил следующий день, и у нас очень плохие новости. Надеюсь, что все это не так!

Зачем я это пишу? Сама не знаю. Ощущение такое, как будто покупаешь страховку перед полетом.

Всю неделю меня преследуют видения. Может быть, я даже рассказала тебе о них. Но это неважно. Обычно мои сны довольно спокойны. Ну, бывает, например, что я во сне скачу на лошади, плыву, с мамой ругаюсь (причем мне удается переубедить ее! ), но то, что я вижу теперь, – это не сон.

В кино, когда кто‑ то видит лица преступников, грабящих банк, его убивают или берут в заложники. Так вот, у меня такое чувство, что меня тоже возьмут в заложники, потому что я увидела больше, чем мне было положено. Я не знаю, как это будет выглядеть. Те голоса – я слышу, как они спорят, и один из них так похож на голос Джареда; так пока они спорят, я смотрю вокруг и стараюсь запомнить кусочки Будущего (Господи, как же глупо все это получается на бумаге).

Здесь темно – я имею в виду, в Будущем. Не слишком‑ то веселое местечко. Тут все такие старые, а наш район вообще весь засран (ты уж извини, что я так – по‑ французски! ).

Я пишу тебе, потому что мне страшно. Конечно, все это слезливо и сентиментально, а я, наверное, просто дура. Знаешь, чего мне хочется, – уснуть лет на тысячу, чтобы никогда не увидеть наяву такого будущего.

Скажи маме и папе, что я буду скучать по ним. И попрощайся за меня с нашими. Да, еще вот что, Ричард. Можно, я тебя кое о чем попрошу? Ты дождись меня, ладно? Я вернусь оттуда, куда бы меня ни унесло. Когда – не знаю, но я вернусь.

Я не думаю, что моя душа чиста и непорочна, но она и не испачкана грязью. Если честно, я даже не помню, когда в последний раз врала. Сейчас мы с Венди и Пэмми двинем в «Парк‑ Роял» за покупками. Как‑ никак Рождество на носу. Вечером мы с тобой поедем кататься на лыжах. А завтра я порву этот конверт, когда ты отдашь мне его НЕ ОТКРЫТЫМ. Учти – Бог все видит.

Привет, Карен.

Неопровержимое свидетельство обоснованности ее страхов.

– Да, это я написала. Вот…

– Ну ладно, а что…

– Все, что там сказано, – правда. Так оно и есть.

В голосе Карен слышится вызов.

– Карен, я вовсе не пытаюсь опровергнуть тебя, совсем нет.

Повисает молчание. Карен нервно теребит «Тетрис», который ей притащила Меган – улучшать мелкую моторику. Ричард пытается заглянуть ей в глаза. Она отводит взгляд. Тогда он тихо спрашивает:

– Кто это… или что – неважно, но что это такое?

– Лучше бы все это оказалось полной чушью. Слушай, у меня нога болит.

– Ты знаешь, кто они такие?

Она поднимает взгляд:

– Знаю. И не знаю. Я пыталась убежать, но меня поймали. Больше они меня не выпустят.

– Что ты имеешь в виду? И кто такие – эти «они»?

Карен сама не рада, что у нее не получается говорить более открыто и ясно. Тут в комнату врывается Меган и, по своему обыкновению, с лету плюхается в кресло.

– Ух! Всем привет. Мам, ты как? Готова к зарядке?

Карен страшно рада, что тяжелый разговор с Ричардом закончен.

– Конечно, Меган. Начинаем.

Ричард дрожит от волнения. Он ощущает себя как новобранец перед отправкой на фронт.

Мама.

Лоис.

Совы – ничего не изменилось. Или все же? … Лоис стала заметно жестче. Результат неукротимого буйства Меган? Лоис уже не такая самовлюбленная, как раньше. За одеждой она по‑ прежнему следит, но на косметику тратит куда меньше сил и времени.

Джордж – отец – теперь рано возвращается из своей мастерской. Он подсаживается к Карен, глаза его затуманены.

В людях 1997 года Карен нравится то, что с ними никогда не бывает скучно. У них столько всего нового – какие‑ то незнакомые слова, какие‑ то слухи, бесконечные новости.

– На что это было похоже? – продолжает спрашивать Джордж, да и все остальные. – Как это было – когда ты просыпалась?

На что похоже? Да ни на что. Честное слово. Как? А так – уснула и проснулась. Только семнадцать лет – тю‑ тю, да от собственного тела остались рожки да ножки.

На самом деле эти неуклюжие ответы – способ отвлечься от мрачных неясных воспоминаний, вертящихся у нее в памяти. Нет, что касается памяти на текущие события, то у нее все в порядке. К ней приходили какие‑ то специалисты из университета – устраивали тесты на проверку памяти. Память не хуже, чем до комы. Она до сих пор помнит номер страницы последнего домашнего задания по алгебре. Но вот та темнота… Она не дает ей покоя.

Карен понимает, что люди ждут от нее большего. От нее требуется особое величие ума, предполагается, что страдания придают человеку мудрость. Вокруг нее даже ходят как‑ то по‑ особенному, словно на цыпочках.

– Эй, вы все, я ведь сделана не из сырых макарон. Господи, да подойдите вы поближе, не бойтесь. Я не рассыплюсь, честное слово.

Как‑ то раз Венди сидит с Пэм в кофейне на Лонсдейле. Венди решила, что настало время выяснить, что Пэм видела во время того синхронного сна.

– Пэм, помнишь, как вы угодили в больницу после Хэллоуина? Слушай, давно хочу тебя спросить: что ты тогда видела во сне? Понимаешь, твоя энцефалограмма с того дежурства похожа на пшеничное поле на ветру – такие волны. Ты можешь что‑ нибудь вспомнить?

– Да, да, конечно! Это была так круто! Я, конечно, всего не вспомню, как‑ то не до того было с тех пор. – Пэм кладет в кофе еще одну ложку сахара. – Но в общем это было похоже на пиратскую копию какого‑ нибудь боевика про природные катаклизмы. Даже саундтрек был. Основная тема знаешь какая? «Кольца‑ ленты, кольца‑ ленты…»

– Продолжай.

– Сначала был пустой хайвей. В Техасе. Именно там, я уверена. А потом грязь, слякоть. Как муссонные дожди в Японии. Точно, там. Какие‑ то равнины в Африке – сплошь в огне. А потом главный эпизод: огромные реки где‑ то в Индии или в Бангладеш. И по ним плывут трупы людей и какие‑ то тряпки. Последнее, что я помню, это огромные электронные часы. Большое такое табло, которое показывает то время, то температуру. Это во Флориде, и я опять уверена, что именно там. Время было – ноль часов ноль минут. Температура – сто сорок по Фаренгейту. – Пэм ставит чашку на стол. – Ух ты! Даже не думала, что все так хорошо вспомню. Хотя мозги у меня – как мокрое бумажное полотенце.

– Наверное, по‑ своему, это было красиво. Хотя и жутковато.

– Точно. И знаешь – это ведь было не кино. Все как на самом деле. Честно, я не шучу.

В тот же день, ближе к вечеру, Венди находит предлог заехать в «Монстр‑ машину» – якобы для того, чтобы вернуть Гамильтону пачку давным‑ давно взятых у него книг.

– Минутка найдется? Кофейку попить.

– Для тебя – сколько угодно!

Гамильтон ведет Венди в комнату отдыха для сотрудников. Там звучит музыка, которую он определяет как «концерт Элеанор Ригби для австралийской бамбуковой флейты». Венди быстро переводит разговор на инцидент в Хэллоуин, и оказывается, что Гамильтон прекрасно помнит, что ему тогда привиделось. Хотя – странное дело – он тоже ни разу не вспоминал об этом с тех пор.

– Сначала – Техас. Какое‑ то шоссе, и на нем – ни души. Похоже на какой‑ то фантастический фильм. Стоп, подожди. Еще музыка была, что‑ то вроде детского хора. И пели они знаешь что? «Кольца‑ ленты». Потом… потом грязь, много грязи, целые потоки. И все это волной набегает на Токио. Пожар в Африке, в полях каких‑ то. Много‑ много трупов, плывущих по реке в Индии. – Глаза Гамильтона смотрят не на Венди, а словно куда‑ то вдаль. – А под конец – время и температура во Флориде. Может быть, округ Дэйд? Время – сплошь нули, и сто сорок градусов. Вот,

Венди сидит неподвижно. У нее шок.

– Эй, Венди, ты чего? Слушай, ну и физиономия у тебя. Словно увидела нашего последнего монстрика. Пойдем, покажу тебе кое‑ что из новенького.

Они возвращаются в помещение мастерской, где пахнет полиуретаном и расплавленным оргстеклом. Гамильтон подводит Венди к безголовому туловищу, у которого из шеи растет рука. Венди одобрительно кивает, но мысли ее витают где‑ то далеко.

Журналисты и телевизионщики постепенно разъехались, смирившись с тем, что фотографий раздобыть не удастся. Лайнус лично делает несколько черно‑ белых снимков Карен – крупные планы, на которых она уже с новой прической, – и из них выбирает один портрет, который отдается прессе на растерзание. Никто из родственников не дает интервью.

Тело Карен, обычно скрытое днем под бесформенным хоккейным свитером, постепенно возвращается к жизни – пальцы, кисти, предплечья, стопы, голени, колени. Ричард, Меган и специально нанятый инструктор по лечебной физкультуре долгими часами тянут, крутят, сгибают и разгибают ее несчастное, непослушное тело. Ричард помогает Карен заново учиться подписываться, и его поражает, как тяжело ей дается такой пустяк. Того округлого, с завитушечками почерка нет и в помине, вместо него – кляксы и неровные детсадовские каракули.

Лоис следит за тем, чтобы Карен съедала все, что положено. Желудок Карен, отвыкший от нормального питания, способен принимать лишь ничтожное количество сравнительно твердой пищи. Лоис, для которой смешение высокой науки и кулинарии всегда было любимым делом, с восторгом следит, как грамм за граммом увеличиваются ежедневные порции, как шаг за шагом тело Карен возвращается в нормальное состояние.

Ричард купил какое‑ то жутко дорогое норвежское кресло‑ каталку с подобной гамаку подвеской, благодаря которой пассажир – то есть Карен – может сносно передвигаться по неровным естественным поверхностям вроде лесных тропинок, куда они с Карен теперь выбираются все чаще и чаще. Туристов в это время года нет, изредка во время прогулки с ними здоровается кто‑ нибудь из соседей – любителей свежего воздуха; попадающиеся навстречу собаки норовят лизнуть Карен в лицо. Вне дома Карен целиком и полностью зависит от своего кресла, а главное – от Ричарда. Когда он, отдуваясь, катит ее вверх по каменистой тропинке, у нее в глазах стоят слезы. Ей так не хватает природы.

– Ричард, давай остановимся на секундочку, – говорит она. Потом переводит дыхание. – Ты только посмотри на деревья. Они такие живые, такие чистые, такие совершенные и сильные.

Свет играет на опавшей листве. Карен дрожит.

– Карен, что с тобой?

– Ричард, посмотри на меня. Я… я теперь ничто и никто. Я – чудовище, монстр, слепленный в мастерской Гамильтона и Лайнуса. Я – подросток, оказавшийся в ловушке – в теле немощной, парализованной старухи. А ведь я даже пожить толком не успела. Что со мной будет, если ты вдруг просто устанешь от этой бесконечной возни?

Ричард поднимает Карен с кресла, берет ее на руки и сажает себе на колено. Они вместе смотрят на каньон, на реку под ними, на верхушки растущих по склонам пихт. Карен успокаивается.

– Все, – говорит она, – извини. Некрасиво это было. Отстой.

– Отстой? Карен, я тебя умоляю! Где ты этого набралась? Отстой – это тинейджерское словечко.

Он вдруг замолкает, вспомнив, сколько лет – нормальных, полноценных лет – прожила Карен. Он крепче прижимает ее к себе.

– Карен, когда я слышу твой голос – словно кто‑ то сыплет мне на сердце груду жемчуга. Вот так.

Он легко барабанит подушечками пальцев по ее груди. Карен нравится его прикосновение, еще больше ее приводят в восторг взрывы сентиментальности у Ричарда.

Она опускает голову ему на плечо. Чтобы держать ее все время прямо, пока что еще требуется много сил. По‑ своему, ей даже как‑ то странно – ощущать такую близость с мужчиной настолько старше нее. Спроси ее, без привязки к реальности, какой парень привлек бы ее внимание, и она по‑ девчоночьи выбрала бы первокурсника из колледжа, крепкого, сильного, играющего в хоккей по выходным. Теперь же ей приходится радикально менять свое отношение к сексу, к самому понятию близости. А Ричард – он ведь все время рядом, они даже спят вместе, и он крепко обнимает ее. Иногда она чувствует его эрекцию и замечает, как он молча, стеснительно отодвигается, притворяясь, что спит. Но и во сне он напряжен и, уже не контролируя себя, только плотнее прижимается к ее ногам. Она сама себе удивляется: оказывается, ей это приятно, она ждет этих моментов, но представить себя снова занимающейся любовью – это ей пока не по силам. Она даже не решилась спросить у Венди насчет того, что думает по этому поводу медицина, но, по всей видимости, в ближайшее время такой разговор должен состояться.

Ричард влюблен в Карен, она в него, но связь, существующая между ними, должна или перерасти во что‑ то большее, или погибнуть. Карен злится – похоже, что ей больше не суждено быть с Ричардом – так, как тогда, на склоне.

Ричард ловит себя на том, что хочет Карен, и ощущает себя при этом извращенцем. Ему тоже стыдно попросить у кого‑ нибудь совета. Сколько раз уже он возбуждался по ночам, лежа рядом с Карен! Лоис и Джордж знают, что они спят вместе, они признают целительный эффект соприкосновения двух тел. Но сколько это сможет так продолжаться? Что скажет Карен, если он предложит ей? … Что она подумает? Извращенец!

– Ричард, ты помнишь – тогда, на горе? …

– Конечно.

– Я тоже. – Карен чуть поворачивает голову, чтобы лучше слышать шум реки. – Это ведь я тебя тогда в это дело втянула. Мне приспичило.

– Я вроде как тоже не возражал.

– Я знаешь чего боялась? А вдруг ты подумаешь, что я шлюха?

– Чего не подумал, того не подумал.

– Тебе смешно, а я действительно переживала. Мне и в глаза‑ то тебе было стыдно смотреть. Потом этот подъемник, потом машина, эта вечеринка дурацкая. Потом мне стало плохо. Мне и сейчас очень плохо.

Мимо пролетает цапля. Ричард делает движение, словно собирается пересадить Карен обратно в кресло, но она говорит:

– Нет, подожди. Подожди чуть‑ чуть. Я хочу тебя кое о чем спросить.

Ричард кивает. Конечно.

– Скажи мне… только честно… там… – голос Карен дрожит, срывается, она вынуждена перейти на шепот, – я… тебе понравилось?

– Карен, солнышко, вот ты о чем!

Ричард наклоняется и целует ее в щеку, гладит ее шею, все еще страшно костлявую, словно долго‑ долго уваривавшуюся в какой‑ нибудь кастрюле.

– Ну конечно, мне было очень хорошо. Это одно из лучших воспоминаний в моей жизни.

Карен дышит в ритме нервного стаккато, Ричард, говоря монотонно, словно пытается снять с нее напряжение.

– Видишь вон те прогалины, – говорит он, показывая рукой в сторону чередующихся ровных рядов деревьев и просек. – Это давным‑ давно были дороги, по которым сюда подвозили бревна. Лайнус рассказывал, как он разыскал где‑ то старые карты. Там, где сейчас стоят наши дома, проходила железная дорога. Иногда мне кажется, что по ночам у меня в голове проносятся духи этих былых поездов. Я все это к чему: вот живем мы здесь, в нашем мире, – дорожки, лужайка, гаражи, микроволновки. А отойди туда, чуть подальше в лес, и там – вечность.

– Знаешь, Ричард…

– Что?

– Там, тогда, на Гроуз…

– Ну?

– Это… ну, это ведь единственный раз, когда я… и наверное, последний раз в жизни. Знаешь, я ведь не смогу жить, осознавая это.

– Не понимаю. Ты хочешь сказать…

– Ричард, можешь ты хоть на минуту заткнуться?! Послушай меня, прислушайся к моим чувствам!

Пауза, тишина. И вдруг – бах! – Карен изо всех сил отталкивается от Ричарда. Может быть, само движение еще и вышло более или менее изящным, но в следующую секунду – полное фиаско. Ноги не держат ее, и она валится на грязную мокрую землю. Ричард в ужасе – а вдруг она все кости себе переломала?

Слабость Карен особенно режет глаз по сравнению с суровым величием пейзажа. Она пытается ползти, она подтягивает свое тело руками, извивается, как червяк. Вся ее одежда в грязи, испачканы руки, волосы. Но ее лицо мрачно и решительно. Раскрыв рот, она взахлеб пьет небо; свитер, рубашка, джинсы – все промокло, все холодное, липнет к телу. Ее пальцы сжимают и вырывают с корнем папоротник. Ричард ждет, пока она отползет на достаточное расстояние, потом подходит к ней и ложится рядом на мокрую землю. Ее трясет. Он отдает ей свою куртку и говорит:

– Все это не так. Ты не права.

Потом он поднимает ее и несет домой на руках, бросив коляску. Черт с ней, потом можно забрать. Если что.

– Две сильные руки, – говорит Карен.

Ричард отвечает:

– Да. – И целует ее.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒